Варлаам был низведен Василием Ивановичем с митрополичьей кафедры за то, что не хотел ходить во всей его—государя воле. Следовательно, великому князю нужен был в митрополиты на место Варлаама такой человек, который имел бы это желание ходить во всей его воле. Выбор государя, как показали последствия,—совершенно удачный, пал на игумена Иосифова Волоколамского монастыря Даниила.

На игуменстве в Волоколамском монастыре Даниил непосредственно преемствовал его основателю преп. Иосифу. Однако стал он этим преемником Иосифа не по назначению самого последнего и далеко не совсем ожиданным образом. Преп. Иосиф считал десять человек из старшей братии монастыря способными занять после него игуменское место, и в числе этих десяти человек не называл Даниила 1). Но когда он перед смертью предоставил сделать выбор преемника себе самой братии монастыря, то братия, обходя десятерых, которых считал он достойными, избрала именно Даниила. Один из жизнеописателей преп. Иосифа говорить, что братия, после предложения тех и других кандидатов, наконец остановилась на Данииле в своем совете потому, что он был старец, «любяй нищету и пребывая в трудех и в постех и в молит-

1) Так как великий князь Василий Иванович присвоял самому себе право назначать игуменов в монастыря, то преп. Иосиф, находившийся с своим монастырем под его особенным и исключительным патронатом, не задолго до своей смерти написал ему письмо на тот случай, если бы он—государь пожелал сам назначить преемника ему Иосифу: убедительно прося великого князя, не насылать нового игумена из пострижеников других монастырей, а назначить из собственной братии его монастыря, преп. Иосиф называет государю в своем письме десять человек больших братьев, которые, по его мнению, достойны быть назначенными в игумены и в числе которых нет Даниила. Письмо Иосифа к великому князю в его житии, написанном Саввою Крутицким, изд. Невостр. стр. 59.

701

вах», и что узнали о нем, «яко хощет во ин монастырь на игуменство 1) Откровенное известие жизнеописателя о Данииле, что он хотел на игуменство в другой монастырь, ясно дает знать, что он был человек честолюбивый, принадлежавший в числу тех, весьма немалочисленных у нас в старое время монахов, которые искали себе игуменских мест, чтобы потом стараться о дальнейшем движении к архиерейству,—специальные речи об этом мы будем вести после. Игуменские места приобретались честолюбивыми монахами двояким образом: если искатель был человек богатый, то он покупал себе место—или у архиерея или у архиерейских чиновников, или у чиновников светских, смотря по тому, у кого можно было купить и от кого зависело назначение; если искатель был человек бедный, то ему предстояло так выдвинуть себя из числа других монахов, чтобы о нем заговорили, и чтобы монахи какого-нибудь монастыря пожелали взять его себе на игуменство. Имеем основания думать, что Даниил принадлежал ко второму классу честолюбивых монахов 2). Следовательно, для него путь к игуменству был путь отличия, каковым, по словам жизнеописателя, он именно и шел. Но если Даниил так успел отличиться монашескими достоинствами, что имел надежду быть выбранным на игуменство в какой-нибудь другой монастырь, то все-таки непонятно, как он, помимо весьма многих достойнейших, был выбран на игуменство в самом Иосифовом монастыре. В объяснение этого непонятного остается предполагать, что он был человек весьма ловкий, так что успел каким-то неизвестным образом расположить в свою пользу большинство монахов. На основании существующих свидетельств должно быть принимаемо, что Даниил избран был в игумены необычайно молодым, лет 30-ти или немного старее 3). А это еще более заста-

1) Сейчас помянутый Савва, стр. 63.

2) Даниил по месту рождения прозывался рязанцем (Савва в Житии Иосифа) и не имел родовой фамилии. На этом основании следует заключать, что он был не из бояр, а из простых.

3) Герберштейн утверждает, будто Даниил поставлен был в митрополиты лет около 30-ти от роду (у Старчевск. р. 20, col. 1); но при этом выходило бы, что он избран в игумены 24-х лет, что совершенно невероятно. Так как, с другой стороны, Герберштейн сам видел Даниила в 1526-м году, то нельзя принимать его слов и за показание совершенно вздорное: нужно думать, что он был обманут моложавостью Даниила лет на десять или несколько более.

702

вляеть удивляться сейчас указанному его качеству. Быв неожиданно выбран братией, Даниил не был отвергнут Иосифом, а следовательно—и этот последний, хотя вовсе не имел его в виду сам, все-таки считал его достойным.

Избранный в игумены Волоколамского монастыря, Даниил, если не мог мечтать о митрополии, то вполне мог быть уверен в архиерействе. Волоколамский монастырь был любимейшим монастырем великого князя, а следовательно и игумен его, в случае угодности государю,—одним из первых кандидатов в епископы. Даниил был человек специально способный угождать; но, как кажется, он не просто хотел угождать великому князю, но и уверить его, что был вполне достойным преемником преп. Иосифа на игуменстве. Преп. Иосиф был ревностнейшим поборником строгого общежития, для чего и основал свой собственный монастырь. Перед своей смертью он со слезами молил великого князя позаботиться, чтобы после него не были нарушены в его монастыре заведенные им порядки. Великий князь, взявшийся быть нарочитым «прикащиком» монастыря, почасту навешал его после Иосифа и убеждал монахов хранить преданный им от последнего закон, а обычаев других монастырей не перенимать, прибавляя, что если не станут хранить, то он сам исправит их и тогда им будет не зело любо 1). Таким образом, заботы о поддержании в монастыре строгого общежития составляли главное, чем Даниил мог показать себя достойным преемником Иосифа в глазах великого князя. И мы имеем от времени игуменства Даниила письменный его труд, который как будто нарочитым образом рассчитан именно на сейчас указанное. Этот письменный труд есть послание Даниила к монахам своего монастыря с обличениями к ним в начавшемся между ними нарушении завета Иосифова о безусловной нестяжательности и с увещаниями неизменно хранить преданный им устав 2). В виду того, что для собеседования с людьми, которые находились лицом к лицу, не было нужды в письмени, можно подозревать, что главною целью послания было не то, чтобы простереть учительное слово к монахам, а то, чтобы произвести желаемое впечатление на великого князя. Впрочем, мог быть Даниил и искренним ревнителем нестяжательности, ибо честолюбие не исключает всех без изъятия добродетелей.

1) У Саввы в житии Иосифа, стрр. 61 fin и 65.

2) См. исследование В. И. Жмакина: «Митрополит Даниил и его сочинения», стр. 663 fin sqq.

703

До низведения Варлаама с кафедры митрополичьей Даниил игуменствовал в Волоколамском монастыре в продолжение шести лет (преп. Иосиф † 9-го Сентября 1515-го года). За это время великий князь успел узнать его настолько, чтобы найти вполне угодным себе, а он с своей стороны сумел достигнуть того, чтобы приобрести себе все расположение государя. И Василий Иванович, желая заменить на кафедре митрополии человека строптивого человеком безусловно—покорным, поставил его на место Варлаама.

Поставленный в митрополиты, Даниил не обманул надежд, которые были возлагаемы на него великим князем: он показал себя настолько раболепным и угодливым, насколько это могло быть желательно последнему.

Другое, чем он ознаменовал себя, это—его беспощадная и непримиримая ненависть к врагам своих принципов и к своим личным.

Вообще, как деятеля и как нравственное лицо мы знаем Даниила только с худых и совсем отталкивающих его сторон. Однако, должны мы сделать оговорку, что тот же самый Даниил представляет из себя нечто совсем иное в области письменного пастырского учения: ту или другую цену давать этому учению самому по себе и отдельно взятому, но здесь Даниил занимает в ряду наших митрополитов не только одно из видных мест, но и место совсем выдающееся и совсем исключительное, решительно и необыкновенно возвышаясь в этом отношении над всеми прочими нашими митрополитами.

Варлаам, как мы говорили, низведен был с митрополии 17-го или 18-го Декабря 1521-го года; Даниил поставлен в митрополиты 27-го Февраля 1522-го года.

Он занимал кафедру в продолжение 17-ти лет, по тот же Февраль месяц 1539-й год.

Не имея почти совершенно никаких сведений об его церковно-правительственной деятельности, мы должны говорить отчасти об услугах, оказанных им великому князю, главным же образом об его торжестве над людьми, представлявшими враждебное ему направление.

Не знаем, делал ели не делал великий князь предложение Варлааму о том, чтобы вероломным образом достать в Москву Шемячича, но с Даниилом они весьма скоро устроили это дело. Шемячич, Василий Иванович, был внук Дмитрия Шемяки, который после отца Юрия Дмитриевича и брата Василия Косого оспаривал великокняжеский престол у Василия Васильевича Темного и который

704

умер от отравы в Новгороде в 1453-м году. Сын Дмитрия Иван бежал из Новгорода в Литву, где король польский и великий князь литовский Казимир (f 1492) дал ему в наследственное владение Рыльск и Новгород-Северский. В 1500-м году, когда король польский и великий князь литовский Александр, зять Ивана Васильевича П, поднял в Литве гонение на православных, сын и преемник Иванов на полученном уделе—наш Василий решился передаться Москве и в качестве присяжника этой последней ознаменовал себя как блестящий воитель против Литвы и Крыма. Но он имел непримиримого врага себе в соседнем удельном князе Василии Симеоновиче стародубском (внуке союзника его деду Ивана Андреевича Можайского, который бежал в Литву вместе с Иваном Шемячичем и вместе с ним получил от короля наследственный удел). Этот Василий Симеонович непрестанно клеветал на него великому князю, будто он замышляет снова передаться Литве. В 1517-м году Шемячич был призываем в Москву и успел оправдаться от взведенных на него врагом обвинений. Но Василий Симеонович продолжал свои доносы и успел достигнуть того, что великий князь, освобождая себя от сомнений и предупреждая ту опасность, чтобы оружие воинственного князя не обратилось против него, решился избавиться от Шемячича посредством его заключения. Он вторично был потребован в Москву. Так как на сей раз, вероятно, он подозревал умышление против него и не хотел являться, если великий князь и митрополит не вышлют ему охранных крестоцеловальных грамот, то великий князь и митр. Даниил послали ему желаемые грамоты 1) Полагаясь на письменные клятвы, Шемячич явился в Москву 18-го Апреля 1523-го года, а спустя 23 дня, 11-го Мая, он был схвачен и посажен под стражу 2). Митрополит не только не стыдился своего вероломного поступка, но и находил возможным говорить об его удаче с благодарностью к Богу 3).

Даниил принадлежал к числу ревностнейших учеников и сторонников преп. Иосифа по вопросу о вотчиновладении монастырей.

1) Герберштейн у Старчевск. р. 45, col. 2. Враги Даниила говорили о нем после захвата Шемячича: «а того митрополит не помнит, что к Шемячичу грамоту писал и руку свою к той грамоте приложил, а взял его на образ Пречистые да на чюдотворцев да на свою душу»,—Акт. Эксп. т. I, № 172, стр. 144 col. 2.

2) Герберштейн, р. id., Типографск. лет. 318 fin.

3) Акт. Эксп. ibidd.

705

Следовательно, как таковой, он должен был видеть своих врагов в Вассиане Косом и преп. Максиме Греке. Полное и беспощадное торжество над этими врагами и составляет главное, чем Даниил ознаменовал свое правление.

Защитники вотчиновладения монастырей, с преп. Иосифом во главе, нет сомнения, не питали чувства любви к преп. Нилу Сорскому, после того, как он поднял вопрос об отобрании у монастырей вотчин. Но преп. Нил, сделав свое предложение на соборе 1503-го года и потерпев неудачу, не хотел вести полемики против вотчиновладения и не хотел обращаться к пропаганде против него, а оставил вотчиновладетелей в покое. Сменивший Нила в качестве противника вотчиновладения Вассиан Косой повел дело совершенно иначе. Он задался мыслью, путем полемики письменной, вооружить против вотчиновладения монастырей общественное мнение, а путем личных влияний на великого князя, что делало возможным для него его исключительное положение, и путем устной пропаганды среди окружавших государя бояр, попытаться достигнуть того, чтобы отобрание вотчин у монастырей совершено было насильственным образом. Естественно, что защитники вотчиновладения, с преп. Иосифом во главе, должны были почувствовать к Вассиану самую непримиримую ненависть. От преп. Иосифа наследовал эту ненависть Даниил и должен был чувствовать ее тем в большей степени, что она была для него наследием. Преп. Максим Грек, оказавшись единомышленником Вассиана, выступил как его сотрудник: подобно последнему он предпринял против вотчиновладения полемику письменную, и если, может быть; не пытался лично влиять на великого князя, не быв в состоянии этого делать, то, не подлежит сомнению, вел горячую пропаганду устную, насколько обращался в среде Русских. И он должен был привлечь на себя ненависть Даниила нисколько не меньшую, чем Вассиан, но и гораздо большую, ибо если он не мог непосредственно влиять на великого князя, то его авторитет в глазах общества был больший, чем Вассианов, а его убедительность и искусство как полемиста и пропагандиста были несравненно бо́льшие.

Но необходимо думать, что, будучи ненавистны Даниилу как противники вотчиновладения, Вассиан и Максим постарались еще и о том, чтобы сделать его своим личным непримиримым врагом. Когда великий князь, низвергнув Варлаама, собирался назначить ему преемника, то, как не может подлежать сомнению, Вассиан употребил все свои старания, чтобы воспрепятствовать избранию ненави-

706

стного ему иосифлянина, каков был Даниил. Великий князь, державший Вассиана в приближении к себе вовсе не за тем, чтобы слушаться его, не обратил на его протесты никакого внимания: но от этого ненависть к нему Даниила не могла быть меньшею. Не воспрепятствовав назначению Даниила, Вассиан должен был чувствовать наклонность вымещать себя тем более беспощадною его критикой; а между тем митрополит был вовсе не такой человек, чтобы мог оставаться неуязвимым для критики. Ради удовлетворения честолюбия отдавший себя в волю великого князя до пожертвования правилами нравственными, он начал свою деятельность таким поступком, как вероломство по отношению к Шемячичу. Безмолвно-покорный слуга государя, забывший о своем пастырском долге предстательства, он не являлся подобно прежним независимым митрополитам ходатаем перед государем за тех, кто подвергался его гневу, так что для подвергавшихся несчастью опалы вовсе не стало обычного прибежища. За поступок и за поведение митрополит осуждаем был в обществе, и, конечно, первым в числе самых язвительных судей, насколько можно было подвергать митрополита суду, выделяя великого князя, был Вассиан. Проповедник идеалов, может быть, не совсем безукоризненный, он имел тот идеал епископа, чтобы последний, ограничивая по возможности собственные потребности, главным образом употреблял доходы своей кафедры на вспомоществование бедным, вдовам и сиротам и на прокормление приходящих странников. Нисколько не удовлетворяли этому идеалу и все наши тогдашние епископы, за что Вассиан и обличал их, но в особенности должен был подавать ему повод к таким обличениям ненавистный ему митрополит. Во время искания игуменства и потом архиерейства Даниил, может быть, вел себя постником и воздержником; но, достигнув всего, он хотел жить хорошо и весело 1). И если Вассиан обо всех современных ему архиереях говорил, что им надобно не что-нибудь, а «пиры и села и скакати и смеятися с воры» 2), то не могло быть пощады от него имевшему наклонность жить в свое удовольствие митрополиту.

1) Герберштейн говорит о Данииле, что он был Человек дюжий и тучный (robustus et obaesus), с лицом красным,—что, по-видимому, он предан был более чреву, чем посту и молитвенным бдениям, и что, когда нужно было являться в народе для служений, он придавал лицу своему бледность посредством окуриваний себя серой,—у Старчевск. р. 20, col. 1 sub fin..

2) Запись о соборе на Максима 1531-го года,—в Чтен. Общ. Ист. и Древн. 1847-го года №? 7, стр. 8 col. 1.

707

Преп. Максим, быв противником Даниила по вопросу о вотчиновладении монастырей, не мог питать к нему той личной предвзятой ненависти, которую имел к нему Вассиан. Но у него слишком велика была наклонность к критике людей, и в обществе Вассиана он не мог не сделаться столько же усердным критиком митрополита, как и этот, с тем только различием, чтобы быт критиком несравненно более тонким и ядовитым.

Чрезмерную ненависть к Вассиану и Максиму должен был питать Даниил в качестве представителя защитников вотчиновладения. Но ненависть личная, как известно, превосходит всякую другую ненависть, в особенности, когда ненавидящий действительно сознает за собою те недостатки, за которые становится предметом злой критики. Следовательно, Даниил должен был питать ненависть к Вассиану и Максиму самую ожесточенную, к какой только он был способен, а он способен был, как показали последствия, к ненависти самой беспощадной и непримиримой.

Не вдруг мог добраться Даниил до Вассиана, но он скоро добрался до Максима, чтобы обрушиться на этого последнего своей местью со всею ужасною силою.

Он поставлен был в митрополиты 27-го Февраля 1522-го года, а Максима он имел в своих руках, как уничтоженного врага, в начале 1525-го года, следовательно—торжествовал свою победу над ним всего через три года по вступлении на митрополичью кафедру.

За этот промежуток времени мы знаем о двух действиях Даниила по отношению к Максиму, из которых одно имеет тот смысл, что митрополит или пытался привлечь его на свою сторону или хотел усыпить его бдительность, а другое состояло в том, чтобы руки врага употребить в свою пользу. В 1523-м году писец Максима инок Селиван, выучившийся у него греческому языку, совершил для митрополита под его редакцией перевод с греческого бесед Иоанна Златоустого на евангелие от Матфея. В предисловии к переводу Селиван не один раз и с ударением говорит, что он совершен проторы и попечением митрополита 1), т.-е. дает знать, что как ему—переводчику, так и редактору заплачено было с нарочитою щедростью. Щедрость могла иметь ту или другую из сейчас выше указанных целей. Затем, Даниил настоятельно добивался

1) Предисловие Селивана к переводу в Троицкой лаврской ркп. № 200. лист 8.

708

было от Максима, чтобы этот перевел для него Церковную историю блаженного Феодорита. Максим решительно отказался исполнить требование митрополита,—потому, как объяснял он после, что опасался, как бы перевод не послужил претыканием и соблазном для некоторых православных по причине читаемых в Истории посланий Ария, Македония и других ересеначальников 1). Но что касается до митрополита, то, как необходимо думать, ему кем-нибудь было внушено, что История блаженного Феодорита содержит свидетельства о дозволении монахам в древней греческой церкви владеть вотчинами. Отказ Максима совершить требуемый перевод возбудил величайший гнев митрополита, что не мало отдалось потом в его мщении поверженному врагу; когда Максим очутился перед ним в положении подсудимого перед судией, он не мог воздержаться от злорадного удовольствия сказать ему: «достигоша тебе, окаянне, греси твои, о нем же отреклся превести ми священную книгу блаженного Феодорита» 2).

Как ни сильно Даниил ненавидел Максима, но сам по себе, пока этот пользовался расположением великого князя, он совершенно ничего не мог ему сделать. Чтобы уничтожить Максима, нужно было возбудит против него гнев и привлечь на него ненависть великого князя. Последнее было сделано,—и Максима постигла великая беда.

Чем Даниил успел возбудить против Максима гнев великого князя, это составляет некоторый вопрос. Полагают, что Максим сам возбудил его против себя своим протестом против развода государя с его неплодной супругой Соломонией, каковой развод имел место в одном и том же году с постигшей его опалой (в конце 1525-го года, тогда как опала—в начале того же года). Но современных и достоверных свидетельств, чтобы Максим протестовал против развода вовсе нет. Позднейшие свидетельства говорят о протесте, но, как дело и должно было бы быть, они ставят первым протестующим Вассиана Косого и за ним Максима 3). Между тем о

1) Послание Максима к Даниилу уже изверженному,—Казанск. изд. II, 872 sqq.

2) Ibid. стр. 372 fin...

3) «О сочтании второго брака, творение Паисеино, старца Ферапонтова монастыря», о котором см. ниже, и за ним некоторые хронографы,—у Карамз. к т. VII прим. 279, Курбский, изд. 2 стр. 5 fin. (говорящий прямо о Вассиане, а о Максиме говорящий не прямо).

709

Вассиане почти с полною уверенностью должно сказать, что он не протестовал: если бы он позволил себе сделать это, то подвергся бы опале великого князя одновременно с Максимом; но мы знаем, что он был выдан государем митрополиту только уже гораздо позднее, и имеем положительные свидетельства, что сохранял благоволение к себе государя после его развода и второго брака 1). II без протеста, который мог находить Максим невозможным и безумным, каких бы мыслей ни был о предмете, было чем привлечь на него тяжкий гнев государя. По своей натуре Максим был неудержимый критик в самом обширном смысле этого слова. Но он, человек высокообразованный и проведший около десяти лет в Италии, вдруг попал в Россию; это—почти то же, что нынешний западный европеец с его—Максима наклонностями попал в Персию или в Хиву, Бухарию, в Афганистан. Чрезвычайно многое, если не все вообще, он должен быль находить в наших государственных порядках и государственной жизни неудовлетворительным и заслуживающим порицания, и на все должен был простереть свою критику. Эта критика весьма многого нашего, может быть, и не разгневала бы великого князя на Максима до такой степени, как на самом деле случилось, хотя и имела бы для него своим следствием то, что он не был бы отпущен из России, чтобы, возвратившись домой, не стал глашатаем между Греками нашей худой славы 2). Но Максим не мог воздержаться от того, чтобы не простереть своей кри-

1) См. Акт. Ист. т. I, № 173: грамота но просьбе Вассиана от 14-го Сентября 1526-го года, а государь женился во второй раз 21-го Января того же года.

2) В следственном деле о боярине Иване Никитиче Берсене, который обвинен был как соучастник Максима в хулах на великого князя, читаем показание Максима: «да Максим же сказывал,—въспросил меня Берсень: «хочет ли тебя великий князь отпусти в Святую гору?» и аз молвил: «прошуся деи у великого князя много и он мене не отпустит»; и Берсень мне молвил: «а и не бывати тебе от нас»; и аз ему молвил: «за что ему меня не отнустить? взял государь нас от нашие братьи на том, что ему нас и назад отпустити»; и Берсень молвил: «держим на тебя мненья, пришел еси сюда, а человек еси разумной, и ты здесь уведал наше добрая и лихая, и тебе там пришод все сказывати»,—Акт. Эксп. т. I, № 172, стр. 142 fin. Это до такой степени большое опасение пересказов Максима в Греции о наших порядках, что решено было не отпускать его, очевидно, указывает на то, что Максим заявил себя как слишком сильный порицатель наших порядков.

710

тики и на представителя порядков—самого великого князя, и именно— на специфические свойства Василия Ивановича. Государь этот был самовластец, весьма близкий к настоящему деспоту, а Максим с своей стороны и по натуре и по воспитанию до такой степени мало чувствовал симпатии к деспотизму, что не мог против него не высказываться. Между тем одну из страшных людям особенностей деспотических натур составляет то, чтобы не терпеть ни малейшей себе критики,—и вот тут-то и была беда и погибель Максима: великому князю было наговорено на него, что он есть его— государя дерзкий поноситель, и великий князь, после того как более или менее был убежден в справедливости наговоров, воспылал против него необузданным гневом. Неограниченное самовластие Василия Ивановича, естественно, возбуждало против него всех тех, кому приходилось становиться жертвою самовластия; Максим принимал к себе некоторых из этих недовольных, чтобы говорить с ними о государе—осторожно или неосторожно, но не в том смысле, чтобы воздавать ему хвалы. А это могло быть представлено великому князю в таком виде, что Максим с своими нерусскими понятиями восстановляет Русских против власти его—государя, при чем ненамеренная неосторожность могла быть превращена в намеренный злой умысел. Один из обвинительных пунктов против Максима говорит, что «великого князя (он) называл гонителем и мучителем нечестивым, как и прежние гонители и мучители нечестивые были», и не может быть сомнительным, что именно это обвинение составляло то средство, при помощи которого возбуждена была в государе нестерпимая ненависть к Максиму. Невозможно думать, что в своих неосторожных речах о государе Максим заходил слишком далеко. Еще менее они могли быть доказаны, ибо у тех, кто слышал их от Максима в качестве его собеседников, не могло быть охоты выдавать себя. Но в подобных случаях и малое идет за многое, ибо предполагается, что если сказал мало, то думаешь много.

Восстановленный против Максима до нестерпимой ненависти к нему, великий князь, естественно, исполнился такой же жажды уничтожить и раздавить его, какою давно снедаем был митрополит. Но, вероятно, при всей своей ненависти к Максиму Василий Иванович находил, что карать человека за одни нескромные отзывы о нем— государе, имевшие характер не какой-нибудь публичный, а частный, которые высказывались в частных беседах и стали известными путем доносов, значило бы сделать не что иное, как именно под-

711

твердить отзывы о нем Максима. Поэтому решено было изобрести на последнего другие обвинения, на основании которых можно было бы осудить его. Имеем указания, что старались изобретать обвинения весьма усиленно, прибегая для сего и к такому средству, как подговор некоторых его знакомых взвести на него клеветы 1). Так или иначе, но обвинения, о степени основательности которых сейчас ниже, были найдены, и государь решил судить его с тем, чтобы жестоко осудить.

Беда, устроенная митрополитом Максиму, как мы сказали, достигла его в начале 1525-го года: он был взят под стражу с тем, чтобы быть преданным суду, в первой половине Февраля месяца этого года 2). Хотя обвинения, имевшие быть представленными на суд, были церковного характера только на наименьшую часть, но великий князь поручил судить Максима митрополиту с собором епископов, и только на первом заседании собора присутствовал сам с своими братьями и боярами, для чего последний собирался на этот первый раз в его государевых палатах. Существующие известия о соборе говорят, что он имел многочисленные заседания и производил великий взыск о винах Максима 3). Если это действительно так, то должно думать, что намеренным образом растянуто было производство суда, для того чтобы показать, будто вины Максима требуют многих изысканий и будто он—человек очень виновный.

Сейчас мы сослались на существующие известия о соборе 1525-го года, и мы должны начать речь о соборе именно с этих

1) По делу Максима вместе с помянутым Иваном Никитичем Берсенем обвинен был крестовый дьяк великого князя (Типографск. лет. стр. 381) Федор Жареный. Этот Жареный сообщал Берсеню, как показывал на него последний, что великий князь присылал к нему игумена Троицкого (не Порфирия, который оставил игуменство в Сентябре 1524-го года, а Арсения Сахарусова или Сухарусова, который поставлен был в Январе 1525-го года,—Типогр. лет. стр. 381) с словами: «только мне солжи на Максима, и аз тебя пожалую». Правда, на очной ставке с Берсенем Жареный утверждал, что говорил ему совсем другое, а именно—что великий князь присылал к нему—Жареному игумена с тем, чтобы он сказал на Максима всю истинну: но большая вероятность на стороне показания о Жареном Берсеня,—Акт. Эксп. т. I, № 172, стр. 144 col. 2.

2) Акт. Эксп. ibidd..

3) Запись о соборе 1531-го года, см. что говорится сейчас далее и следующее примечание.

712

известий. Максим судим был два раза, в 1525-м году и потом в 1531-м году. Об обоих судивших его соборах мы имеем записи. Но, к сожалению, эти записи—не официальные протоколы производства суда на соборах, а чьи-то частные исторические о них записки, как будто всего вероятнее—принадлежащие самому митр. Даниилу. Первое, что должно быть сказано против этих записей, есть то, что в весьма значительной части случаев они не приводят ответов Максима на обвинения и что и в тех случаях, когда приводят их, мы вовсе не можем положиться на достоверность влагаемого в уста Максиму их неизвестным автором. Второе есть то, что по записям нельзя с совершенною уверенностью определить, в чем обвиняем был Максим на первом соборе и в чем на втором. Запись о первом соборе весьма неполная, и какие пункты обвинения были предъявлены против Максима, это мы должны узнавать из записи о втором соборе. Но эта последняя запись составлена так, что в ней сливается речь об обоих соборах 1).

По записи о самом соборе 1525-го года мы достоверно знаем, что Максим обвиняем был на нем в одной ереси; затем, насколько можно выделить в записи о соборе 1531-го года, относящееся к нашему собору, он еще обвиняем был на нем в дерзких речах о наших отношениях к патриарху константинопольскому, в преступлениях политических и речах политически-преступных и в одном преступлении уголовном.

Мнимая ересь Максима состояла в следующем. Приступив, по поручению великого князя, к исправлению наших богослужебных книг, когда не знал еще русского языка, и начав исправление Цветной Триоди, Максим допустил погрешности языка, привносившие еретическую мысль, в исправлении службы на Вознесение. Где прежде него в службе читалось о Христе: взыде на небеса и седе одесную Отца,... седяй одесную Отца, он поправил: седел (седел еси) одесную Отца, седев..., седевший одесную Отца. Допустив погрешности, Максим воображал, что неправильное заменил правильным, и хотел защищать свои поправки. На этом основании было представлено на него следующее обвинение: «Максим инок святогорец говорил и учил многих и писал о Христе, яко седение Христово одесную Отца мимошедшее и минувшее: якоже Адамово селение в рай

1) Обе записи, носящие одно общее заглавие: «Прение Даниила митрополита Московского и всеа Руси со иноком Максимом святогорцем», напечатаны в Чтен. Общ. Ист. и Древн. 1847-го года, № 7.

713

и прямо рая седение, тако и Христово седение одесную Отца мимишедшее». Чтобы Максим принимал и проповедовал ересь, что седение Христово одесную Отца есть мимошедшее, это, как само собою понятно, крайняя нелепость, но он действительно мог защищать свою неправильную поправку, и пока совсем хорошо не узнал русского языка, мог защищать более или менее упорно. По-русски переведено было: «седе»,—второе и третье лице, а в греческом подлиннике аорист: ἐκάθισας, ἐκάθισεν; по-русски переведено было: «седяй», а в греческом подлиннике аорист: καθίσας (т. е. восседший). При своем незнании русского языка Максим, очевидно, находил а priori, что греческий аорист вернее и правильнее передать по-русски не прошедшим совершенным и не настоящим временами, а прошедшим несовершенным: на этом основании он сделал свою неудачную поправку и на этом основании он мог защищать ее, пока не ознакомился хорошо с русским языком. Е чему он ссылался на селение Адама в рай и на седение прямо рая, мы не можем объяснить, но нет сомнения не затем, чтобы доказывать, будто седение Христово одесную Отца и эти селение и седение суть одно и тоже. Запись о соборе 1525-го года, которая говорит об одном нашем пункте обвинений, утверждает, что когда Максиму прочтено было на соборе обвинение, он отвечал тоже, что говорил и прежде: «в том разньства ни которого несть, а то мимошедшее Адамово селение в рай и седение прямо рая мимошедшее есть, такоже (и) Христово седение одесную Отца мимошедшее есть». Так как в 1525-м году Максим настолько хорошо должен был знать русский язык, чтобы понимать различие между выражениями седе и седел, то довольно сомнительно, чтобы это была правда, которая, вероятно, состояла в том, что он просил у собора прощения в своей ненамеренной погрешности. Но если бы это и действительно было так, то ни для кого не могло быть ни малейшего сомнения, что Максим защищал не ересь, а неправильный перевод, считая его за правильный. Таким образом, если бы и действительно было так, как представляет дело запись о соборе, вина Максима состояла бы не в том, что он защищает ересь, а в том, что он защищает неправильный перевод, привносящий,—чего он не сознавал,—еретическую мысль, т. е. вина Максима состояла бы в томе, что он хотел воображать себя знающим русский язык лучше самих Русских. За свое упорство, если оно действительно имело место, Максим нисколько не заслуживал похвалы, хотя этим упорством он и не причинял никому никакого вреда, так как его

714

прежде чем быть принятыми, должны были пройти через цензуру церковной власти. Но ясно, что провозгласить его еретиком можно было только при помощи того средства, чтобы намеренно принять qui pro quo,—одно за другое. Митрополит и воспользовался возможностью сделать это: Максиму прочтено было обвинение; он настаивал на правильности перевода; это намеренным образом было понято так, будто он настаивает на еретической мысли, заключающейся в его мнимом правильном переводе,—и его провозгласили еретиком.

Дерзкие речи Максима о Русских касательно их отношений к патриарху константинопольскому состояли в том, что он укорял их или за отрицание от патриарха, яко от сущего во области безбожных Турок, или за непоминовение его имени на богослужении, и потом—что укорял их за поставление ими своих митрополитов в самой Москве, а не в Константинополе. «Да ты же Максим— читается обвинение—говорил многим здесь на Москве: великому князю и митрополиту кличут многолетие и еретиков проклинают, занеже творят ни по писанию ни по правилом, а митрополит поставляется своими епископы на Москве, а не в Цареграде от патриарха». В первой половине обвинения, представляющейся непонятною, должно отыскивать смысл таким образом, что или слова «еретиков проклинают» относить к патриарху и разуметь отрицание от него, как от еретика, или, понимая эти слова в обыкновенном смысле, подразумевать пропуск слов: а патриарха не поминают. Так или иначе, но относительно всего, что читается в обвинении, вина Максима состояла единственно в том, что он смел говорить Русским неприятную для них правду, на которую они не в состоянии были отвечать ему что-нибудь удовлетворительное. По поводу своего укора Русским, что они ставят своих митрополитов в Москве, Максим говорил на соборе 1531-го года, когда ему повторено было обвинение: «дознавался я, почему не ставятся митрополиты русские по прежнему и по старому обычаю в Константинополе, и мне сказали, что патриарх константинопольский дал благословенную грамоту русским митрополитам ставиться своими епископами; и я много добивался видеть эту грамоту, но и до сих пор не видал ея»...

Политические преступления, в которых Максим обвиняем был на соборе 1525-го года, суть следующие:

Во-первых, он—Максим и его сообщник Савва (архимандрит Новоспасский, который был родом также Грек) вместо добра умышляли и совещали зло великому князю: посылали грамоты к турецким пашам и к самому турецкому султану, поднимая султана на

715

государя; да они же—Максим и Савва говорили: великий князь ведет войну против Казани, но не придется ему владеть ею, потому что для турецкого султана (который считает Казань вассальною себе) срам будет терпеть это («ратует князь великий Казань, да неколи ему будет, и сором Турскому,— ему не терпети»). Обвинение на Максима с Саввой, будто они посылали грамоты к турецким пашам и к самому султану, поднимая султана на великого князя не только представляют pendant к обвинению Максима в ереси, но нечто и еще гораздо более удивительное и в своем роде совершенное. Два греческие монаха, живущие в Москве, затевают такое дело, как посредством своих писем к пашам и султану возбудить последнего к войне против великого князя: похоже ли это на что-нибудь сколько-нибудь вероятное? И для чего монахи пожелали бы возбудить султана к войне? Чтобы он завоевал Россию? Но какая бы была монахам польза от этого и была ли хоть одна, не совершенно скотская, душа в Европе, которая желала бы, чтобы какая-нибудь страна была завоевана Турками? Но положим, что совершенно невозможное было возможно: султан, вовсе не помышлявший о том, чтобы воевать против России, о чем по географическим условиям помышлять ему было бы и совсем нелепо, находился тогда в таких отношениях с великим князем, что письма монахов тотчас же были бы доставлены в Москву. И если бы до такой степени тяжкое обвинение имело хоть тень правды, то вместо заточения в монастырях, которым подверглись Максим и Савва, не случилось ли бы того, чтобы они осуждены были на самую ужаснейшую и позорнейшую смертную казнь, какую только можно выдумать? К обвинению, вероятно, подала повод какая-нибудь нелепая клевета, и хотя ему не верили, но так как нужны были обвинения для комедии суда, то поспешили сказать- давай и его сюда и чем страшнее тем лучше 1). Что касается до речей Максима и Саввы: ведет великий князь войну против Казани и пр., то очень могли они говорить что-нибудь в том роде, что великий князь может поссориться этой войной с султаном и что ссора с последним есть нечто не совсем приятное; но и тут не

1) В описи царского архива второй половины XVI века значится, что у бывшего спасского архимандрита Саввы взяты были какие-то грамоты греческие посольные,—Акт. Экспед. т. I, стр. 341, ящик 61. Следовательно, он имел какое-то отношение к посольствам вел. князя в Константинополь: вероятно, что ему давано было переводить грамоты.

716

невозможно, что Максиму с Саввой усвоены были речи, которые говорили не они 1).

Во-вторых, они же—Максим и Савва знали про умыслы и похвальбы турецкого посла Искандера, который похвалялся поднять султана против государя: Максим знал про это и не донес великому князю и его боярам. Турецкий посол или точнее—посланец Скиндер, родом Грек (князь Манкупский), несколько раз приезжавший в Москву при Василии Ивановиче не столько для переговоров государственных, сколько для закупок султану русских товаров (мехов), и между прочим находившийся в Москве перед временем опалы Максима, вел себя у нас нехорошо и может быть действительно хвалился поссорить султана с великим князем 2). Знал или не знал Максим что-нибудь про похвальбы Скиндера, если они имели место, мы не может сказать 3); но не подлежит сомнению, что великий князь обстоятельно знал обо всем поведении Скиндера помимо Максима. Следовательно, ему вменялось в вину только то, что он с своей стороны не сделал доноса.

Политически-преступные речи, в которых обвиняем был Максим на соборе 1525-го года и которые представляли собою lèsemajesté или оскорбление величества, суть следующие:

Во-первых, он говорил многим людям: владеть султану русской землей, потому что ему ненавистны родственники (бывших) константинопольских императоров, а великий князь Василий внук Фомы корейского. Грек и горячий греческий патриот будто бы говорил подобное, становясь на турецкую точку зрения! Может быть, что по поводу усиленных стараний великого князя Василия Ивановича завязать тесный союз с султанами 4) Максим высказывался совсем в противном смысле, а именно—что напрасно великий князь сейчас указанное делает,—что между ним, как родственником прежних константинопольских императоров, имеющим права на их наследие, и между султаном не может быть искренней дружбы.

1) Эти речи действительно говорил Скиндер, о котором сейчас ниже,— Карамз. VII, 79 sub fin.

2) Карамз. VII. 90, Соловьева V, 4-го изд. 354 нач.

3) Если верить показанию Максима, которое он дал, быв допрашиваем с Берсенем, то он и не видал Скиндера, а только слышал про него,—Акт. Эксп. т. I, № 172, стр. 148 col. 2.

4) См. Солов. т. V, 4-го изд. стр. 350 sqq.

717

Во-вторых, Максим называл великого князя гонителем и мучителем нечестивым, как были прежние гонители и мучители нечестивые. Об этом обвинении, которое должно быть считаемо истинной и единственной причиной того, что великий князь воспылал страшным гневом против Максима и почувствовал к нему непримиримую ненависть, мы говорили выше.

В третьих, Максим говорил: великий князь выдал землю крымскому хану, а сам испугавшись побежал от турецкого султана; а ему как не бежать: если пойдет султан, то он должен или харач (подать) платить или бежать. Обвинение это непонятно, а именно—не видно в нем, к кому относится: а сам испугавшись побежал,—к великому князю или хану. Если к великому князю, то мы вовсе не можем указать случая, который бы разумелся. Если к хану, то обвинение нужно понимать так: Максим смеялся над великим князем, что он выдал свою землю крымскому хану, а напротив последнего, когда этот побежал от султана, старался оправдывать, говоря, что ему и нельзя было не бежать, потому что и пр. Что касается до выдачи великим князем своей земли хану, то тут, нет сомнения, разумеется внезапное и страшное нашествие на Москву хана Магмед-Гирея в 1521-м году, когда великий князь удалялся из Москвы в Волоколамск и когда он увидел себя вынужденным купить у хана мир ценою обязательства платить ему дань. Что Максим мог отзываться о поведении великого князя в сем случае с большей или меньшей критикой, это совершенно возможно.

Преступление уголовное, в котором обвиняем был Максим на соборе 1525-го года, было колдовство. «Да ты же Максим,—гласит обвинение,—волшебными хитростьми еллинскнми писал еси водками на дланех своих и распростирал длани свои против великого князя, также и против иных многих поставлял, волхвуя». Это нелепое обвинение показывает, что способен быль митрополит Даниил, с одобрения великого князя, выдумать на Максима, и какой веры заслуживают и другие обвинения 1)...

1) Но изложению обвинений на Максима в записи о соборе 1531-го года, следовало бы, по-видимому, относить к обвинениям собора 1525-го года еще то, что Максим укорял наши монастыри и церкви за их вотчиновладение. Но так как в 1525-м году еще не был выдан митрополиту великим князем Вассиан, то должно думать, что в этом году и полемика против вотчиновладения монастырей еще не была предоставлена первому последним как предмет осужде-

718

Таким образом, на соборе 1525-го года Максим провозглашен был от Даниила и—что должно подразумевать—великого князя церковным еретиком и тяжким политическим и уголовным преступником. Как таковой, он приговорен был собором к отлучению от церкви и к пожизненному тюремному заключению в монастыре.

Для тюремного заключения Максим отправлен был в Иосифов Волоколамский монастырь, т. е. к монахам, которые должны были питать к нему такую же ненависть, как и сам Даниил, и следовательно—которые могли быть вполне надежными и надлежаще суровыми его стражами. Не знаем, было ли приказано от великого князя и митрополита подвергать Максима истязаниям в темнице или монахи волоколамские хотели делать это по собственной ненависти к нему, но он сам, разумея, как должно думать, свое пребывание именно в Волоколамском монастыре, уверяет, что в темницах «мразы и дымы и глады уморен был» 1).

Обвиненный вместе с Максимом в преступлениях государ-

ния. Затем, мы не приводим обвинения, которое Герберштейн выставляет как единственную причину гнева государя на Максима, имевшего своим следствием его заточение в 1525-м году, именно—обвинения в том, что он порицал неисправность наших богослужебных книг. У Герберштейна читается о катастрофе, случившейся с Максимом в 1525-м году: «узнали мы в Москве, что по просьбе великого князя патриарх константинопольский прислал одного монаха, по имени Максимилиана (т.-е. Максима), чтобы он привел в порядок и исправил все книги, каноны и частные постановления, относящиеся к вере; когда монах сделал это и, нашед (в книгах) многие и важные погрешности, объявил государю, что он есть настоящий схизматик, не следующий ни римскому, ни греческому обряду: то вскоре после такого заявления, хотя государь (дотоле) был к нему весьма расположен, он, как говорят, исчез и по мнению многих утоплен»,—у Старчевск. р. 30, col. 1. Но именно относительно нашего пункта обвинений в записи о соборе 1531-го года прямо дается знать, что он не был приводим на соборе 1525-го года: на соборе 1531-го года митрополит укоряет Михаила Медоварцева за то, что он не донес о хулах Вассиана и Максима на наши книги перед собором 1525-го года,—записи стр. 10 col. 1 sub fin.. На этом основании следует думать, что о катастрофе, случившейся с Максимом, Герберштейн получил сведения от лиц, которые не знали дела обстоятельно и которые сообщили ему в виде положительных известий свои собственные предположения.

1) Казанск. изд. II, 365.

719

ственных архимандрит Новоспасский Савва сослан был в волоколамский Возмицкий монастырь 1).

В Иосифовом Волоколамском монастыре Максим пробыл в темничном заключении шесть лет. Затем, в 1531-м году он позван был в Москву на новый собор, чтобы выслушать новые обвинения, и чтобы быть отправленным в темницу другого монастыря.

Успев достигнуть, чтобы Максим осужден был на пожизненное темничное заключение, Даниил достиг по отношению к нему своей цели, состоявшей в том, чтобы уничтожить его, и по-видимому должен был оставить его в покое. Но митрополит поступил иначе. Может быть, он опасался, как бы доброжелатели Максима не сумели оправдать его в глазах великого князя и не возвратили ему благоволения государя; может быть, он вообще находил, что—чем более будешь иметь обвинений против врага, тем дело вернее и безопаснее. Как бы то ни было, но, засадив Максима в заключение, Даниил вовсе не оставил его в покое: он предпринял старательные розыски новых против него обвинений. Когда старания увенчались успехом, митрополит и счел за нужное подвергнуть своего врага вторичному соборному суду, чтобы сделать его осуждение возможно прочным и бесповоротным. К 1531-му году Даниил успел достигнуть, чтобы великий князь выдал ему и другого его врага—Вассиана, и именно на собор, который был созван для осуждения сего последнего, и должен был предстать Максим для вторичного суда. Это обстоятельство дает знать, что в 1531-м году митрополит не имел ни малейшего основания опасаться, чтобы великий князь возвратил Максиму свое благоволение, и следовательно—

1) Типографск. лет. стр. 386. Что касается до судьбы данного Максиму в писцы и ставшего его учеником монаха троицкого Селивана: то Курбский, называя его мужем искусным обоего любомудрия—внешнего и духовного, уверяет, будто митр. Даниил «в своем епископском дому злою смертью за малые дни уморил его»,—Сказаний 2 изд. стр. 42. а запись на одном из списков переведенных им с греческого Бесед Иоанна Златоустого на евангелие от Матфея уверяет, что он вместе с учителем своим Максимом заточен был в Волоколамский монастырь и в монастыре, «в дыму задушен, скончался».—Описание рукописей Соловецкого монастыря, находящихся в библиотеке Казанской Духовной Академии, ч. I, № 138, стр. 163—164. Но из одного сообщения о нем, читаемого в описи царского архива второй половины XVI века следует, что он неизвестно когда (до собора 1531-го года, на котором уже не фигурирует) умер естественною смертью,—Акт. Экспед. т. I, № 289, ящик 27, стр. 337 col. 2.

720

дает знать, что главною причиною, по которой митрополит желал вторичного суда над Максимом, была вообще его непримиримая ненависть к врагу. Запись о соборе 1531-го года действительно свидетельствует, что ненависть эта была непримирима и неукротима. Необходимо думать, что и Максим своим поведением в Волоколамском монастыре весьма много содействовал тому, чтобы она не только не ослабела, но и достигла до последней степени своей силы и напряженности. На соборе 1531-го года Максим с особенным настоянием обвинялся между прочим в том, что, быв заключен в темницу в Волоколамском монастыре ради обращения, он вовсе не показал покаяния и исправления и утверждал, что-де его заключили без вины и что он-де не знает за собой ни единого греха. Уничтоженный враг вовсе не думал смиряться и имел смелость говорить о своей невинности, обвиняя таким образом своего судию: естественно, что ненависть к нему судии вовсе не могла ослабеть.

Ошибка, допущенная Максимом при исправлении службы на Вознесение и сделавшаяся митрополиту известною до собора 1525-го года, указала последнему, где искать новых против него обвинений. Обратились к этому его исправлению богослужебных книг и к его переводам с греческого, и действительно нашли несколько обвинительных против него пунктов. Затем, открыли за ним еретическое мнение помимо тех ересей, которые он навносил в книги и в свои переводы. Изменившиеся обстоятельства времени дали митрополиту возможность предъявить против него обвинение, которое не могло быть предъявлено на соборе 1525-го года. Наконец, монахи волоколамские выступили против него обвинителями за время его жизни в их монастыре.

Первую группу обвинений, которые предъявлены были против Максима на соборе 1531-го года составляло следующее:

1) В 1521-м году, еще не зная хорошо русского языка, Максим перевел, по поручению великого князя или митр. Варлаама, Метафрастово житие Богородицы и допустил в переводе три ошибки языка, вводящие еретические мысли 1). На соборе Максим признал

1) Во-первых, рассказ Метафраста о том, что по совещанию священников Пречистая Дева обручена была Иосифу, как могшему сохранить ненарушимым ее девство, в подлиннике оканчивается словами: ἡ δὲ συνάφεια μέχρι μνηστέιας ἦν. Максим перевел эти слова: «совокупление же до обручения бе». Перевод был буквально точен; но от двусмыслия неудачно употребленного предлога: до и от не совсем удачной передачи слова: συνὰφεια словом: совокупление получался тот

721

ошибки за ереси и с клятвой отрицался от хульного учения, которое они давали. Но так как прежде он защищал правильность своего перевода, то собор хотел находить и решил, что его покаяние неискренно и что он действительно виновен в тех еретических мнениях, которые содержатся в переводе.

2) Исправляя перевод богослужебных книг, Максим, во-первых, сделал несколько выпусков частных мест из существовавшего славянского текста сообразно с тем текстом греческим, который имел под руками; напр. в книге Деяний апостольских в главе 8-й читалось в прежнем славянском тексте: рече же Филипп(каженику): аще веруеши от всего сердца твоего, мощно те есть; отвещав же рече: верую Сына Божия быти Иисуса Христа, но слова эти не читались в том греческом тексте, который был у Максима под руками и он их загладил 1); всех таких выпу-

хульный смысл, что плотское совокупление Иосифа с Девой имело место прежде обручения. Действительный смысл,—думаем, что не особенно удачной фразы, есть тот, что сочетание Иосифа с Девой простиралось лишь до обручения, состояло лишь в обручении, не переходя в брак, т.-е. что Иосиф действительно сохранил девство Девы (Михаил Медоварцев, когда услышал, что носятся речи о хульном слове: совокупление, заменил его в своем списке жития Богородицы словом: совещание!). Во-вторых, слова Метафраста о Деве: ὅτι σπέρματος ἀνδρὸς οὐδαμῶς ἐκοινώνει переведены были Максимом: «аки семени мужеска никакоже причастившеся», т.-е. вместо: яко, потому что, неудачно употреблено было: аки, которое значит: как бы, как будто. В третьих, приводимые Метафрастом слова евангелиста об Иосифе: ἄτε οὕτω δίκαιος ὤν (Матф. I, 19) Максимом переведены были: «аки праведен сый», при чем опять вместо: яко неудачным образом употреблено было: аки.—Греческий подлинник Метафрастова жития Богородицы напечатан только в отрывках: Патрол. Миня t. 115, col. 532 sqq. Первого из наших трех мест нет на греческом в печатном, но оно взято Метафрастом из слова на Рождество Христово, усвояемого Григорию Нисскому (в котором приводится рассказ об обручении из какого-то апокрифа,—ἀποκρύφου τινὸς ἱστορίας), а это слово в Патрол. Миня t. 46 и наше место в нем col. 1140; второе и третье места в самых отрывках Метафраста—coll. 533 и 535.—Что житие переведено было Максимом за десять лет до нашего на него собора, см. запись о соборе на Вассиана Косого,—в Чтен. Общ. Ист. и Древн.. 1847-го года, 9, стр. 9 col. 2.

1) Слова эти и действительно читаются не во всех греческих списках, см. ученые издания Нового Завета с показанием разностей (в евангелии св. митр. Алексия слова эти написаны на поле).

722

сков указано было четыре 1); во-вторых—допустил несколько неудачных поправок в языке 2). Выпуски частных мест, которые позволил себе сделать Максим, действительно представляли дело очень немаловажное; но, как он уверял, он делал доклад о них митр. Варлааму 3), и во всяком случае сам он непосредственно не вводил своего перевода в употребление и допустить или не допустить выпуски зависело от церковной власти. Что касается неудачных поправок в языке, то Максим нисколько не отстаивал их и просил за них прощения 4).

Изыскивая в исправленных Максимом книгах его мнимые ереси, собор не затруднился поставить в число этих ересей даже простую описку писца. В правилах (анафематствованиях). Кирилла Александрийского читалось: «аще кто не нарицает пречистую Богородицу Деву Марию, да будет проклят»; в одном из списков Вассиановой Кормчей, в окончательной редакции которой принимал некоторое участие Максим, оказалась пропущенною частица «не» и написанным: «аще кто нарицает». Собор и относительно этого очевидного пропуска писца допрашивал Максима почему они с Вассианом написали так в своих правилах.

1) Сейчас указанный нами и еще три следующие: великого отпуска на Троицкой вечерне; в евангелии от Луки, гл. 8, ст. 15, слов: сия Иисус глаголя возгласи: имеяй уши слышати, да слышит (о которых должно быть сказано то же, что о словах книги Деяний) и в 8-м члене Символа веры слова: истиннаго.

2) Этих поправок указывается две: во-первых, где в наших книгах было прежде: бесстрастно божество, Максим инде поправил: нестрашно божество, а инде—безстрашно божество; во-вторых—Максим с Вассианом написали в своих книгах и правилах: «яже воистине на то Бога разоряемого веру и почесть презираема».

3) По записи о соборе 1531-го года Максим говорил, что делал доклад митр. Варлааму об одном выпуске, именно—великого отпуска на Троицкой вечерне. Но с вероятностью нужно думать, что он тоже делал и относительно других выпусков.

4) По записи о соборе Максим пытался возложить вину за выпуски на писца своего Михаила Медоварцева. Если бы это было правда, то со стороны Максима это было бы не особенно хорошо и благовидно. Но выпуски не представляли ничего злоумышленного; Максиму не было никаких препятствий объяснить истинную причину, почему он их сделал и поэтому, не только имея в виду нравственный характер Максима, но и сейчас сказанное, мы весьма сомневаемся в справедливости показаний записи.

723

Исправляя наши богослужебные книги, Максим по незнанию русского языка допустил в поправках несколько погрешностей относительно этого последнего. В свою очередь он нашел в существовавшем переводе книг несколько очень важных ошибок. На последнем основании он порицал этот существовавший перевод как неудовлетворительный. Но, о чем говорили мы выше, Русские по своим тогдашним взглядам на себя и на Греков (наше православие выше чем православие Греков) и по своему тогдашнему пониманию дела (по старым книгам спасались наши чудотворцы), не могли а priori допустить мысли об этой неудовлетворительности старого перевода и должны были видеть в его порицании Максимом преднамеренно несправедливую хулу на русскую церковь. Таким образом, в сем случае обвинил бы Максима не один только митр. Даниил, но и всякий Русский с настоящими русскими того времени воззрениями. Однако, если это так не по отношении к одному только Даниилу, а и всем тогдашним Русским, то сами же они дали Максиму право не считаться с их тогдашними взглядами, ибо сами же поручили ему исправление книг. Человеку поручают исправление книг; он находит в книгах погрешности, и затем поручившие не хотят, чтобы он говорил о присутствии в книгах погрешностей и ставят ему это последнее в вину. Впрочем, в настоящем случае есть та действительная вина Максима, что он преувеличивал неисправность наших книг и что перевод в них вовсе был не так неудовлетворителен, как хотел он представлять, что сам же он весьма ясно доказал, когда впоследствии, в видах своего оправдания, хотел доказать противное. Не совсем понятно то, что митрополиту оставалось неизвестным о порицаниях Максима существовавшему переводу книг перед собором 1525-го года. Как бы то ни было, но после сего собора бывший писец Максима Михаил Медоварцев и некоторые другие лица сделали митрополиту заявление 1), что Максим слишком худо отзывался о прежнем переводе наших богослужебных, а с ними и всех других церковных книг, говоря, что на Руси (сколько-нибудь исправных) книг никаких нет—ни евангелия, ни апостола, ни псалтыри, ни правил, ни уставов ни отеческих, ни пророческих. В таком порицании наших книг Максим и был обвиняем на соборе. В свое оправдание он отве-

1) Подали митрополиту запись на Максима относительно его крайних укоризн старым русским книгам московского Успенского собора протопоп Афанасий, да протодиакон Иван Чюшка, да поп Василий.

724

чал, что сейчас приведенного не говаривал, а говорил, что здесь на Руси книги не прямы, а иные книги перепорчены переводчиками и что их надобно вновь переводить. Если верно передается нам ответ Максима, то он в значительной степени подтверждал сделанное на него обвинение.

Ересь, которую открыли за Максимом помимо найденных в его книгах, была следующая: «Многажды многим людем Максим говорил так: Христос взыде на небеса, а тело свое на земли оставил и то-де тело промеж неких гор ходит, по пустым местом, а от солнца погорело и почернело аки главня». По уверению записи о соборе справедливость этого обвинения подтверждали многие свидетели. Если это и правда, то отсюда видно, что за свидетели взводили обвинения на Максима и каким нелепостям о нем расположен был верить митрополит. Из объяснений Максима оказалось, что он говорил нечто подобное «к некоей речи, что то говорят лихие люди неверные»: т. е. он передавал чье-то чужое вранье, как вранье, а оно было усвоено ему самому 1).

На соборе 1525-го года Даниил ничего не мог говорить о той вине Максима, в которой было все дело, т. е. об его полемике против вотчиновладения монастырей, ибо в этом году великий князь еще не хотел и не находил нужным наложить на полемику своего veto и оставлял при себе ее представителем Вассиана. Но к 1531-му году митрополит получил в свои руки и Вассиана с тем, чтобы судить его между прочим за полемику; следовательно, теперь настало время открытым речам и по отношению к Максиму. Наше обвинение против него читается в записи о соборе в таком виде: «Да ты же, Максим, святые Божия соборные и апостольския церкви и монастыри укоряеши и хулиши, что они стяжание и люди и доходы и села, имеют: а и в ваших монастырех во Святой горе и в иных местах в вашей земли и у церквей и у монастырей села есть, да и в писаниях отеческих писано,—велено их держати святым церквам и монастырем; да ты же, Максим, святых чудотворцов Петра и Алексея и Ионы(у) митрополитов всея Русии и преподобных чудотворцов Сергия и Варлаама и Кирилла и Пафнотия и Ма-

1) Никита Хониат в своем «Сокровище православной веры» говорит об еретиках, которые держались мнения, что Христос по воскресении Его покинул на земле Свое тело и вознесся на небо только божеством, см. А. II. Лебедева Очерки истории византийско-восточной церкви от конца ХI-го до половины XV-го века, стр. 577 нач.

725

кария укорявши и хулиши, а говоришь так: занеже они держали городы и волости и села и люди и судили и пошлины и оброки и дани имали и многое богатство имели, то им нельзе быти чудотворцем». Что отвечал Максим в свое оправдание, в записи о соборе ничего не сказано. Но во всяком случае неправда то, будто он восставал против вотчиновладения соборных церквей и монастырей,— он так же как и Вассиан, восставал против вотчиновладения одних последних. Затем, более чем вероятно, что обвинение, будто Максим не признавал наших чудотворцев за чудотворцев, есть или простои собственный вывод митрополита из его полемики против вотчиновладения монастырей или усвоение ему того, что в значительной степени справедливо было по отношению к Вассиану: Максим был человек резкий и горячий, но вовсе неспособный к таким неосновательным крайностям, к каким способен был его русский друг. Преувеличение нужно было митрополиту для того, чтобы полешка Максима против вотчиновладения получила смысл преступности и в глазах чьих бы то ни было.

На основании донесений волоколамских монахов Максим обвиняем был на соборе: 1) в том, что, быв послан в монастырь исповедатися и каятися с прилежным плачем и слезами о своих еретических хулах, он не показал ни малейшего раскаяния и говорил о себе: не имею на себе вины никакие, напрасно заключили меня без вины; 2) в том, будто продолжал хвалиться еллинскими и жидовскими волшебными хитростями и чернокнижными волхвованиями и будто продолжал губить многое христианство.

Какой общий суд о Максиме произнес Даниил после собора 1531-го года в записи о последнем этого не говорится, но это отчасти открывается из слов митрополита, обращенных к Михаилу Медоварцову с укоризною, что он долгое время таил известные ему вины Максима: «Столько много время (покрывал ты) Максима инока Грека, а неведомого и незнаемого человека, новопришедшаго из Турские земли, и книги переводяща и писания составляюща хульная и еретическая и во многие люди и народы сеюща и распространяюща жидовская и еллинская учения и арианская и македонская (sic) я прочая пагубные ереси». Слова эти показывают, что ненависть Даниила к Максиму, нисколько не быв ослаблена шестилетнимии страданиями последнего, сохраняла всю свою силу, как будто бы он только что успел достать врага в свои руки 1).

1) В другом месте митрополит, забывая, каким образом Максим по-

726

На соборе 1531-го года Максим, измученный шестилетними тяжкими страданиями, искал у своих судей пощады себе, усерднейше прося прощения в тех своих винах, которые мог до некоторой степени признавать винами, каковы погрешительные поправки в богослужебных книгах 1). Но, увы! вместе с непримиримо враждебным ему митрополитом оставался столько же непримиримо враждебным к нему и великий князь, в руках которого собственно была его судьба. И после нового собора, подтвердительно обвиненный, он снова должен был отправиться в темничное заключение, только переменив место последнего: вместо Волоколамского монастыря, который понадобился для Вассиана, он послан был в тверской Отрочий монастырь, под надзор тверского епископа Акакие, который был также из пострижеников волоколамских.

После 1531-го года Максим оставался в живых до 1556-го года, и 20-ть лет из этих 25-ти провел в заключении—на половину темничном, на половину нетемничном. Всего он прожил в России 38-мь лет, а из них—26-ть в заключении, в том числе—16-ть в темничном.

Такова была судьба в России Максима, который шел к нам для исполнения одного временного книжного поручения, с тем, чтобы потом щедро одаренным от великого князя возвратиться домой! Чего-нибудь более трагического невозможно выдумать. Конечно, трагическое есть удел натур, подобных Максимовой: имеешь смелость, высказывая свои убеждения, создавать себе врагов, имей готовность и страдать. Но создаваемые смелостью враги не все бывают способны к одинаковой ненависти: по воле Промысла, несчастием Максима было то, что кафедру митрополичью занял его враг, способный к ненависти столько жестокой и непримиримой, как Даниил.

В 1531-м году, как мы говорили, Даниил торжествовал полную победу над своими врагами: он достал в свои руки от великого князя и Вассиана Косого.

Каким образом удалось ему это последнее, мы совершенно ничего не можем сказать достоверного: Вассиан находился в великом приближении к государю, а затем мы видим его на церков-

пал в Россию, приравнивает его к тем Грекам (и Гречишкам), которые таскались в Россию за милостыней: «пошли естя—говорит он ему—от Святые горы из Турския державы к благочестивому и христолюбивому государю... милостыни для»...

1) См. его самого, —Казанск. изд. II, 370.

727

ном соборном суде в такой же полной власти митрополита, как и Максим. В записи о соборе на Вассиана вовсе нет указаний, чтобы митрополит прибегал против него к тому же средству, что и против Максима, т. е. к его оговору перед государем, как хулителя последнего; следовательно, митрополиту удалось достать его в свои руки иным образом. Представляется вероятным думать следующее. Великий князь держал при себе Вассиана не столько по искреннему расположению к нему, сколько из того расчета, чтобы посредством его страшить и держать в возможной покорности себе защитников вотчиновладения; но Даниил во время своего десятилетнего пребывания на кафедре до такой степени успел доказать великому князю свою безусловную покорность и вместе с тем успел приобрести такое полное его расположение, что государь наконец почувствовал себя так сказать нравственно обязанным и вместе возымел склонность к тому, чтобы выразить свое доверие и благоволение к нему посредством такого решительного знака, как выдача ему его врага. Великий князь мог затрудняться тем, что сам же нарочито покровительствовал Вассиану в его полемике против вотчиновладения монастырей, пользуясь им как своим орудием. Но Вассиан был человек небезукоризненный: и относительно своей полемики против вотчиновладения и относительно другого он мог быть представлен настолько виновным, чтобы подлежать церковному суду и осуждению. Эта виновность Вассиана и давала великому князю извинение в том, что он захотел выдать его митрополиту.

Преданный великим князем митрополиту и подвергнутый от последнего соборному суду, Вассиан обвиняем был на соборе в следующем 1):

1) Он—Вассиан дерзнул сделать дело, которого от века не бывало: посягнул на великую книгу священных правил апостольских, соборных и отеческих, малую некую часть, угодную его малоумию, выписав из нее, а иное все разметав. Митрополит разумеет то, что Вассиан исключил из своей Кормчей книги законы греческих императоров, относящиеся к церкви, которые по его— митрополита представлениям внесены в Кормчую святыми отцами и соборами и имеют одинаковое значение авторитета и непорушимости с самыми правилами каноническими. Вассиан в свое оправдание го-

1) Запись о соборе 1531-го года на Вассиана, принадлежащая одному и тому же неизвестному автору с записями о соборах на Максима, в Чтениях Общ. Ист. и Древн. 1847-го года № 9.

728

ворил, будто составить новую Кормчую его понудил митр. Варлаам с священным собором.

2) Он—Вассиан написал в своей Кормчей: «есть в святых правилех супротивное евангелию и апостолу и святых отец жительству», а также написал в ней и много другого блазненнаго,— говорил о правилах, что они писаны от диавола, а не от Св. Духа, и называл их кривилами, а не правилами. Признавая неверным славянский перевод правил, Вассиан действительно написал в своей Кормчей об этом именно переводе: «есть в святых правилех» и пр., т. е. по нашему славянскому их переводу. Касательно отзыва Вассиана о правилах, что они суть не правила, а кривила, лица доносившие на него прямо показывали, что отзыв относился к славянскому переводу 1). Об этом последнем необузданный на язык Вассиан действительно мог произносить подобный отзыв, и, как уверяет запись о суде над ним, он даже повторял его и перед митрополитом с епископами 2). Справедливости обвинения на себя, будто говорил о правилах, что они писаны от диавола, а не от Св. Духа, Вассиан не признавал, и должно со всею вероятностью думать, что оно было клеветой на него: он полагал, что греческий подлинник правил не противоречит его образу мыслей, а подтверждает его; а следовательно, не имел и побуждений восставать против правил в их подлиннике.

3) Чудотворцев, владевших селами и крестьянами, называл смутотворцами и в частности не хотел почитать новых, всеми почитавшихся, чудотворцев: Макария Колязинского и митр. Ионы. Вассиан дал ответ в таком смысле, что то и другое справедливо 3).

1) По свидетельству Михаила Медоварцева Вассиан говорил: «правила здешние кривила, а не правила»,—запись о соборе на Максима 1531-го года, стр. 16 col. 1 нач..

2) Митрополит спрашивал, по записи, Вассиана на соборе: «передо мною— митрополитом и перед владыки прежде нынешнего собора назвал еси божественное правило—кривило?»—стр. 11 col. 1.

3) Соборный допрос Вассиану касательно Макария и Ионы в записи читается: «и митрополит спросил: да ты же, Васьян, говорил про чюдотворцов: Господи! что ся за чюдотворцы! сказывают, в Колязине Макар чюдеса творит, а мужик был сельской; и Васьян отвечал: аз его знал (Макарий † 1488), простой был человек, а будет ся чюдотворец, ино как вам любо и с ним, чюдотворец ли сей будет, не чюдотворец ли; и митрополит ему молвил: аще восхощешь судити святых..., и Васьян рече: ино, господине, ведает Бог да ты

729

Понему он не хотел почитать митр. Ионы, когда этот был не монах, а епископ, и когда по его собственному мнению епископам дозволено было владеть вотчинами, это в записи о соборе не объясняется.

4) В своей Кормчей книге вместо полного исповедания православные веры поместил неполное. Митрополит, если не ошибаемся, разумеет то, что читавшееся в рукописных Кормчих «Истолкование изображения святые веры, еже есть: Верую во единого Бога»..., в Вассиановой Кормчей помещено было в сокращенном виде (при чем, как нужно думать, сокращение принадлежало не Вассиану с его сотрудниками, а взято было ими как готовое, т. е. как готовая сокращенная редакция Истолкования). Вассиан отвечал, что это место Кормчей писал и правил по его поручению другой и что пуст этого другого и спросят 1).

5) Защищал вместе с Максимом еретические мысли, допущенные последним в его переводе Метафрастова жития Богородицы, т. е. защищал вместе с Максимом правильность неправильных мест в этом его переводе. Совершенно вероятно, что это было так, и вину Вассианову составляло тут его невежество. Он дал ответ, который далеко его не рекомендует, а именно: «мне до Максима дела нет никакого и не говаривал есми с ним ничево» 2).

6) Говорил о русских богослужебных книгах: «здешние книги вое лживые, а до Максима есмя по тем книгам Бога хулили, а не славили ни молили, а ныне есмя Бога познали Максимом и его учением 3). Что отвечал Вассиан на это обвинение, остается неизве-

и с своими чюдотворцы...; и митрополит его спросил: слышели есмя от многих достоверных, яко вси православны поклоняются честному гробу и святым мощем святого Ионы митрополита чюдотворца, да ты-де Васьян един токмо не покланяешися ему и не почитавши его, якоже достоит честь святым приносити; и Васьян отвечал: яз не ведаю, Иона чюдотворец ли»,—стр. 11 col. 2 нач..

1) Этот другой, более или менее помогавший Вассиану в составлении его Кормчей и бывший у него писцом, есть монах Исаак Собака, принадлежавший, как нужно думать, к выдающимся профессиональным каллиграфам своего времени (в 1523-м году властями Троицкого Сергиева монастыря ему поручено было изготовить роскошный список евангелия учительного,—Лаврской библиотеки № 100), после 1544-го года бывший архимандритом Чудова, монастыря (после Ионы Собины, который в 1544-м году был поставлен в епископы), Акт. Ист. т. I, № 204, стр. 380, col. 1.

2) Запись о соборе на Максима 1531-го года стр. 9 col. 1 fin.

3) Запись о соборе на Максима 1531-го года стр. 10 col. 1.

730

стным; но непозволительно крайняя резкость отзывов вообще была в его натуре.

7) В правилах Кирилла патриарха Александрийского написано: «Аще кто не нарицает пречистую Богородицу Деву Марию, да будет проклят», а он—Вассиан написал в своей Кормчей: «аще кто нарицаеть Богородицею святую Деву Марию, да будет анафема». Т. е. митрополит не затруднялся создать тяжкую ересь Вассиану, как и Максиму, из простой описки писца. Вассиан отвечал, что он Госпожу Богородицу не хулит и что разве случилась описка.

8) Он—Вассиан называл и признавал Иисуса Христа тварью, а не Богом. Относительно этой ереси Вассиана был выставлен против него свидетель, который обвинял его совершенно уверительно, как слышавший от него хульные речи собственными ушами. Сам Вассиан решительно отрицал справедливость обвинения, и с пол ною уверенностью должно думать, что оно было совершенно несправедливо, возникнув из намеренного или ненамеренного перетолкования каких-нибудь неосторожных и необдуманных его слов, на которые он был слишком способен. Если бы он признавал Иисуса Христа тварью, т. е. простым человеком, то он не признавал бы и божественного происхождения христианской веры и должен был бы отрицать ее как таковую. А если бы это было так, то, во-первых, не мог бы утаиться полный образ мыслей Вассиана о христианстве и тогда он был бы еретик нисколько не шуточный, что и не преминул бы доказать митрополит, а во-вторых—он отрицал бы тогда монашество, а следовательно—и вся его деятельность, состоявшая в полемике и пропаганде против монашества ложного за монашество истинное, представляла бы из себя совершенное бессмыслие. Что усвоение Вассиану нашей ереси было нелепой, намеренной или ненамеренной, напраслиной на него, это всего яснее видно из другой его ереси, от которой он не отказывался.

9) Эта другая ересь Вассиана, неизвестно как явившаяся—созданная им самим или от кого усвоенная, состояла в том, что он признавал плоть Господню нетленною до воскресения. Относительно сего в записи о соборе на него читаем: «И митрополит спросил Васьяна: сам еси мудрствовал (и) иных поучал своему мудрованию, глаголя тако: плоть Господня до воскресения нетленна: ино то супротивно евангелию и апостолу и святых отец учению, то ересь древняя нетленно-мнимая, проклятая ото всех соборов вселенских и поместных; и Васьян отвечал: аз, господине, как дотоле говорил, так и ныне говорю: плоть Господня нетленна; и митропо-

731

лит ему молвил: где ты слыхал то и видал (написанным), что ты говоришь—плоть Господня нетленна от воплощения Его и до воскресения Его? и Васьян рек: и слыхал есми и видал (написанным) так; и митрополит ему молвил: у кого еси слышал и где еси видел так написано; и Васьян рек: а то ведает Бог да ты, кто хощет искать, тот и найдет».

Из сейчас представленного нами видно, что Вассиан был не невиновен. Но если бы великий князь не хотел выдать его митрополиту, то не подпал бы он и соборному суду. А коль скоро великий князь захотел выдать его, то все равно—и в случае совершенной невинности он мог бы быть представлен крайне виновным. Мы хотим сказать, что Вассиан подпал суду и осуждению не потому, чтобы он был виновен, а потому, что он был враг митрополита и что великий князь выдал его последнему как такового.

После соборного суда и осуждения Вассиан послан был в заточение на Максимово место—в Иосифов Волоколамский монастырь, в котором и умер неизвестно когда до 1545-го года 1).

Кроме способствования захвату Шемячича другая нарочитая услуга, которую должен был оказать митр. Даниил великому князю Василию Ивановичу, состояла в том, чтобы дозволить государю развестись с первой его супругой и вступить во второй брак.

Первой супругой Василия Ивановича была Соломония или Соломонида Юрьевна Сабурова, на которой отец женил его незадолго до своей смерти 4-го Сентября 1505-го года. Прожив с женою 20-ть лет, Василий Иванович не имел от нее детей. Не желая оставлять престола великокняжеского своим братьям и желая получить прямого наследника в лице сына, он решился развестись с нею и вступить во второй брак. Побуждение к разводу было такое, которого вовсе не допускают правила церковные, но митр. Даниил нашел возможным или нашелся вынужденным дать это дозволение: 28-го Ноября 1525-го года Соломония была насильственно 2) пострижена в монахини, а чрез два невступно месяца, 21-го Января

1) См. в исследовании Жмакина: Митрополит Даниил и его сочинения, стр. 232.

2) О насильственности пострижения: Курбский,—не особенно достоверный, изд. 2, стр. 4, и Герберштейн, бывший в России на другой год после развода последовательно—заслуживающий полной веры,—у Старчевск. р. 18, col. 2 (летописи: Никоновская, Софийская 2-я, Типографская, Псковская 1-я под 1523-м годом, не говорят о насилии).

732

1526-го года, великий князь женился во второй раз на Елене Васильевне Глинской.

Существует позднейшее сказание о втором браке Василия Ивановича, которое уверяет, что великий князь писал послание к четырем патриархам, прося у них дозволения на развод, и что по сему поводу афонские монахи добровольно, не быв прошены государем, держали у себя многочисленнейший собор от всей Горы,— что патриархи решительно отказали в просьбе и что монахи постановили какой-то приговор (остающийся неизвестным, так как в напечатанном списке сказания послание монахов к великому князю читается в неоконченном виде),—что после отказа патриархов митр. Даниил сказал великому князю: не имей печали, государь, возьмем сами на себя со всем собором разрешить тебе желаемое тобою. На вопрос: как думать о сказании, мы затрудняемся отвечать что-нибудь положительное. Есть в нем несомненно ложное, нелепо легендарное, и в тоже время—некоторые фактические указания, которые как будто заставляют предполагать источником позднейшего автора что-то современное 1). А что от вел. кн. Василия Ивановича

1) Сказание, напечатанное в Чтениях Общ. Ист. и Древн. 1847-го года, №. 8, надписывается: «Выпись из государевой грамоты, что прислана к великому князю Василью Ивановичу о сочетании второго брака и о разлучении первого брака чадородия ради, творение Паисеино, старца Ферапонтова монастыря». В сказании находим следующее. Василий Иванович, вознамерившись развестись с первою супругою, начал советоваться о сем с старцем Вассианом, т.-е. Косым, которого имел в величайшем к себе приближении. Когда старец решительно объявил государю, что это есть дело невозможное, последний исполнился против него гнева и ярости и приказал посадить его под стражу в Чудов монастырь. После этого государь с митр. Даниилом научили чудовского архимандрита Иону (1518 — 1544) взвести обвинения на живших в Чудовом монастыре Максима и Савву святогорцев и на учеников Максима Селивана и Михаила Медоварцева, а со всеми этими и на Вассиана, дабы всех можно было осудить соборно, «заряди того, чтобы изложения и обличения их не было при совокупления(и?) брака». Разослав всех названных в заточение (Максима в Тверь, Вассиана в Иосифов монастырь, Савбу в Зосимин, Селивана в Соловки, Михаила Медоварцева в Коломну), великий князь послал епистолию к четырем патриархам. Патриархи отвечали отказом, говоря: «не подобает тако тебе—государю творити, понеже и мирской чади правила святых отец запрещают», а патриарх Иерусалимский Марк восписал великому князю свирепством, пророчествуя ему, что если он вступит во второй, брак, то наследник его от этого брака будет великий тиран и мучитель всех своих подданных (из этого видно, что сказание со-

733

не позднее 1520-го года действительно ходило, за чем-то неизвестным, посольство к патриарху константинопольскому, это мы знаем достоверным образом, из источника официального: в описи царского архива второй половины XVI века значится, что в архиве находились «списки владыки тверского Нила (родом Грека, занимавшего кафедру с 24-го Августа 1509-го года по 3-е Апреля 1521-го года), что послан был к патриарху во Царьгород» 1). Если действительно вел. кн. Василий Иванович обращался было к патриарху константинопольскому с просьбою о дозволении вступить во второй брак: то он обращался после того, как отец его провозгласил о патриархе, что Русские имеют его—патриарха чюжа от себя и отречена, так что мы видели бы перед собой в одно и тоже время и признание и непризнание авторитета патриарха константинопольского. Впоследствии времени, о чем скажем ниже, действительно в таком именно положении дело и находилось.

Мы сказали выше, что не имеем почти совершенно никаких сведений о церковно-правительственной деятельности митр. Даниила. Слово «почти» заключает в себе то ограничение, что нам известно одно дело. В начале своего правления Даниил, с согласия великого князя, произвел новую перепись приходских церквей своей митрополичьей епархии, с тем, чтобы сделать новую на них раскладку податей,—церкви оскудевшие против прежнего прихожанами

ставлено не ранее второй половины правления Грозного). В это время быль на Афоне монах Ферапонтова монастыря Гавриил. Монах этот предложил от себя афонцам вопрос о разлучении государева брака, а последние, быв исполнены великой благодарности к государю за его к ним благодеяния, составили в Ватопедском монастыре собор от всей Горы, состоявший из двенадцати тысяч человек. Постановив на соборе приговор, афонцы послали великому князю епистолию с помянутым Гавриилом, которого вывез в Россию посол великого князя Иван Колычев, ходивший в Крым (Карамз. VII, 78). Какой приговор постановили афонцы, это остается неизвестным, потому что в напечатанном списке сказания их епистолия к великому князю не имеет конца.

Автор смешивает соборы 1525-го и 1531-го годов; затем, у него есть какой-то племянник великого князя Лаковрич. Но действительно был в то время патриарх иерусалимский Марк (см. Le Qiden’a, Oriens Christian., III, 616) и не ошибается автор, называя (в епистолии афовцев) турецких султанов того времени Селима, † 1520, и Сулеймана, † 1566 (есть в сказании неизвестно какого чужого языка слова: друкеле (дрюкеле), урдюкеде (юрдюкеле)— рекше православные христиане, ардарил—рекше шапка, келевдерии).

1) Акт. Экспед. т. I, № 289, стр. 339. ящик 36 fin.

734

облегчить в дани, а на церкви, у которых прибавилось прихожан, возвысить эту дань 1).

Митр. Даниилом установлено было местное празднование двум святым: в 1521-м году Макарию Колязинскому и в 1531-м году Пафнутию Боровскому. Нарочитые речи о сем будут во второй половине тома, в главе о богослужении.

Поставленный Даниилом в 1526-м году на кафедру новгородскую архиепископ Макарий, впоследствии знаменитый митрополит, предпринимал заботы о том, чтобы во всех монастырях своей епархии ввести общежительный устав монашеской жизни. Есть указания, что Макарий делал это с полного одобрения митрополита. Как ученик преп. Иосифа Даниил долженствовал быть горячим поборником общежития против своевольного «житьишка «особного, каковым он и действительно является в своих сочинениях. Но чтобы он предпринимал заботы о введении общежития в монастырях всей митрополии или по крайней мере своей митрополичьей епархии, на это мы не знаем указаний.

В правление митр. Даниила имела место успешная проповедь христианства одним из инородцев, обитавших в пределах нашего отечества, именно—Лопарям, живущим на Кольском полуострове; но так как проповедь эта продолжалась еще и при митр. Макарии, то в главе о последнем мы о ней и скажем.

4-го Декабря 1533-го года скончался великий князь Василий Иванович, оставив своего наследника престола (последующего Ивана Васильевича Грозного) трехлетним ребенком (родился 25-го Августа 1530-го года). На смертном одре великий князь приказал свою княгиню с детьми (наследником Иваном и его братом Юрием) отцу своему Данилу митрополиту. По смыслу этого приказа митрополит имел быть главою боярской думы, чтобы руководить делами государственными, подобно тому, как св. Алексий стоял во главе бояр в малолетство Дмитрия Ивановича Донского. На самом деле ничего подобного не случилось. Митрополит не только не стал руководителем дел государственных, хотя и употребляем был в них как орудие, когда это было нужно (при поимке брата покойного великого князя, Старицкого князя Андрея Ивановича); но и по отношению к своей собственно церковной области должен был до-

1) См. Акт. Ист. т. I, 129. Что дело было в начале правления митр. Даниила, видно из того, что некоторые монастыри еще не являли митрополиту жалованных грамот прежних митрополитов (начало акта).

735

пустить со стороны великой княгини и боярской думы такие распоряжения и действия, которыми потягалось на права и преимущества духовенства и из которых одно было направлено как бы лично против него самого.

В 1531-м году Василий Иванович предоставил Даниилу Вассиана Косого, а в самом непродолжительном времени после его смерти великая княгиня и боярская дума, делая некоторый шаг к осуществлению проповеди Вассиана против вотчиновладения монастырей, выдали распоряжение, чтобы на будущее время монастыри ни под каким видом не приобретали вотчин покупкой и не принимали как вклад по душам без дозволения правительства 1).

В 1534-м году была построена в Москве Китай-городская стена, а в Новгороде городская окружная стена на Софийской стороне. Как в Москве, так и в Новгороде, сбор денег на строение стен произведен был со всех граждан, и как в одной, так и в другом, вместе с мирянами был положен урок и на все духовенство, в Москве—с митрополитом, в Новгороде —с архиепископом во главе 2). О Новгороде летописец делает замечание, которое совершенно вероятно относить и к Москве: «а (прежде) священного лика никакоже с простою чадию ни в каких делех не совокупляли».

В 1535-м году с архиепископа новгородского Макария и с монастырей новгородской епархии взяты были деньги на выкуп наших пленных у крымских Татар 3). С вероятностью можно думать, что сбор произведен был с архиереев и монастырей и во всех епархиях.

В 1536-м году было сделано правительством частное посягательство на имущественные права новгородского духовенства: присланы были из Москвы сын боярский и подьячий с приказанием отписать пожни у всех окологородных монастырей и у всех городских церквей и давать их в бразгу или в аренду тем же монастырям и духовенствам тех же церквей, чего которая пожня стоит 4). Т. е. собственники пожен сделаны были их арендаторами, с тем, чтобы

1) См. Милютина О недвижимых имуществах духовенства в России, стр. 439, и Павлова Исторический очерк секуляризации церковных земель в России, стр. 102.

2) Софийск. 2-я лет. в Собр. летт. VI, 292 и 293.

3) Ibid. стр. 294.

4) Idid. стр. 299 fin.

736

платили в казну арендные деньги. «Се учинилося, говорит летописец, не особенно ясно объясняя дело, по оклеветанию некоего лукава и безумна человека».

3-го Апреля 1538-го года скончалась вдова Василия Ивановича Елена, оставив управлять государством за 8-летнего сына боярскую думу, и это событие имело своим следствием то, что митр. Даниил должен был печальным образом расстаться с своей кафедрой. В боярской думе тотчас же после смерти княгини явился единоличный узурпатор, захвативший всю государственную власть в свои руки; это был старший между боярами думы князь Василий Васильевич Шуйский. Спустя около полугода выступил соперником ему князь Иван Федорович Бельский, который в правление Елены был посажен в тюрьму и который был освобожден из заключения именно им—Шуйским. Между двумя соперниками митрополит, предпочитая ли лучшего худшему или по другим соображениям, пристал к стороне Бельского. Однако, Шуйский скоро успел одолеть Бельского и снова посадить его в тюрьму. Можно думать, что митрополиту удалось было после сего помириться с Шуйским, ибо этот, отделавшись от Бельского, оставил в покое его—митрополита. Но тут произошла некоторая перемена: Василий Васильевич Шуйский умер, передав после себя власть своему брату Ивану. Второй брат и поспешил согнать Даниила с кафедры, что имело место 2-го Февраля 1539-го года 1) Согнанный с кафедры митрополит послан был или удалился в Иосифов Волоколамский монастырь, прожил еще 8-мь лет и окончил жизнь 22-го Мая 1547-го года 2).

Итак, митр. Даниил, как нравственная личность, представляет из себя человека далеко несветлого: честолюбивый,. искательный, на

1) У Карамз. к т. VIII прим. 80.

2) См. у Жмакина в исследовании: Митрополит Даниил и его сочинения, стр. 247. Низведенный с кафедры 2-го Февраля Даниил дал отреченную грамоту от ней только уже 26-го Марта. Это должно понимать так, что сначала не позаботились взять у него грамоты, а потом она оказалась нужна для его преемника, который не мог считаться без того законным. Он и действительно благословляет и прощает в грамоте задним числом своего будущего преемника, который уже давно был поставлен. Что касается до самого себя, то причиной своего удаления Даниил выставляет то, что «разсмотрит разумения своа немощна к таковому делу и мысль свою погрешителну и недостаточна себя разуметь в таких святительскых начинаниях». Отрекается не только от кафедры, но (как всегда бывало в старое время и что само собою разумелось) и от всего архиерейского действа и именования: грамота в Акт. Эксп. т. I, № 185, стр. 163.

737

месте митрополита покорный слуга и раб великого князя до забвения своих обязанностей, способный к таким действиям угодничества, при которых требовалось вероломное клятвопреступление, исполненный беспощадной ненависти к своим врагам и готовый на всякие средства для их уничтожения, наконец—в частной своей жизни принадлежавший к числу тех людей, которые любят хорошо пожить (и, как кажется, еще и корыстолюбивый 1).

Но тот же митрополит Даниил, как мы говорили, занимает совершенно выдающееся положение среди других наших митрополитов в качестве учителя не делом, а письменным словом: он написал не два-три поучения, как другие митрополиты, а целую большую книгу учительных слов и целую такую же книгу учительных посланий.

Быть учителем посредством письмени, не будучи учителем на деле, совершенно возможно и это сплошь и рядом так в учительной или учительской среде, ибо, во-первых, есть истины учения теоретические, при которых нравственность учителя остается в стороне, во-вторых—и истинам практическим можно учить, существует или не существует собственная охота их исполнять. Но, во всяком случае, если человек посвящает себя делу учительства исключительным образом нарочито, то не может быть это не признано очень замечательным. Два побуждения могут быть при сем предполагаемы: простое славолюбие и искреннее желание принести ближним пользу хотя не делом, то словом. Предполагать в отношении к Даниилу одно последнее побуждение едва ли было бы основательно, но мы не имеем достаточных оснований и на то, чтобы предполагать одно только первое побуждение. Если мы предположим оба побуждения вместе; если мы предположим, что Даниил отчасти водился славолюбием, а отчасти искренним желанием возместить свою неучительность посредством дел учительностью посредством слова: то во всяком случае эта последняя учительность должна быть вменена ему как очень немалая заслуга, которая в довольно значи-

1) Дьяк Федор Жареный между прочим показывал: «гневен на меня митрополит про то, (что) не давал есми ему тех денег, коли он не служил» (Акт. Эксп. т. 1, № 172, стр. 144, col. 2 нач. и прим. 6), т.-е. не платил государевых денег, когда митрополит не служил служб, за которые полагалась государева плата (cfr Дополн. к Акт. Ист. т. I, стрр. 190, 195, 202, 204).

738

тельной степени должна искупать в наших глазах его нравственные недостатки.

Предмет учительных слов и посланий митр. Даниила составляют: во-первых, теоретическо-богословские или вероучительные истины, нарочитого раскрытия которых, по его мнению, требовали обстоятельства времени; во-вторых, нравственное христианское учение, обращенное к мирянам, с резким обличением пороков современного общества, и в третьих,—специально нравственное и дисциплинарное учение, обращенное к монахам. К обстоятельным речам о сочинениях митр. Даниила мы возвратимся после, т. е. во второй половине тома.

Страница сгенерирована за 0.19 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com