Вел. кн. Василий Дмитриевич после смерти митр. Киприана не хотел, последуя бывшим прежде него примерам, ставить митрополита из природных Русских и взял его от патриарха, по старой пошлине, из Греков. Напротив, сын его Василий Васильевич после смерти митр. Фотия или, что вероятнее, советники его сына, так как самому последнему в минуту смерти Фотия было только 16-ть лет, опять, хотели возвратиться к новому начавшемуся обычаю и поставить митрополита из природных Русских. Одно довольно современное сказание уверяет, что было при этом поступлено совершенно так, как при избрании св. Алексия, именно—что еще при жизни Фотия и, следовательно, как должно подразумевать, с его согласия и при его содействии, испрошено было будущему его преемнику из природных Русских благословение патриаршее 1). Но очень сомнительно, чтобы уверение сказания было справедливо, ибо в случае его справедливости надлежало бы ожидать, что Василий Васильевич и избранный было им в преемники Фотию св. Иона будут впоследствии говорить об этом; а между тем они ничего не говорят.

Должно думать, что принятое решение избрать митрополита из природных Русских было бы приведено в исполнение тотчас после смерти Фотия. Но этому воспрепятствовали случившиеся обстоятельства великого князя. Мы сказали выше, что брат Василия Дмитриевича Юрий Дмитриевич звенигородско-галичский заключил в 1425-м году мир с Василием Васильевичем, признав его великим князем и

1) Сказание есть «воспоминание» о жития новгородского архиепископа Ионы, написанное в 1472-и году (си. Ключевск.Жития, стр. 185 fin.), напеч. в Памятниках Кушелева-Безбородко, IV, 27 (Ионе, епископу рязанскому, нареченному в преемники Фотия, «и благословение патриарше преж принесено (бысть) о сем, еще живу сущу митрополитскому архиепископу», т--е. Фотию,—стр. 29 col. 2).

415

отказавшись от своих прав на великокняжеский престол, которые было предъявлял. В 1431-м году Юрий Дмитриевич возвратил племяннику свои крестоцеловальные грамоты к нему, приняв намерение ехать в Орду, чтобы добиваться под ним у хана великого княжения. С совершенною вероятностью предполагают, что Юрий Дмитриевич решился возобновить свои искания в виду смерти деда и сильного защитника Василия-Васильевичева Витовта, которая имела место в конце 1430-го года 1). С не меньшею вероятностью нужна предполагать, что имела влияние на решимость Юрия смерть и другого защитника Василиева—митр. Фотия, который в 1425-м году принудил его к миру грозою церковного отлучения и который мог прибегнуть к последнему и во всякое другое время. Как бы то ни было, но спустя полтора месяца после смерти Фотия, в Успеньев день 1431-го года, Василий Васильевич должен был отправиться в Орду и возвратился от хана в Москву победителем дяди не ранее Петрова дня следующего 1432-го года. Только после этого возвращения и могло быть приступлено к избранию кандидата в митрополиты.

Когда именно совершено было избрание, остается неизвестным. Но вообще его нужно относить к пространству времени второй половины нашего 1432-го года. Избран был, как мы отчасти дали знать выше, епископ рязанский и муромский св. Иона 2). В одном из позднейших посланий в Константинополь Василий Васильевич уверяет относительно избрания Ионы, что он совершил его, сгадавши с своею братьею с русскими великими князьями и с поместными князьями и с литовской земли господарем—великим князем и с святителями своей земли и со всеми священниками и духовными людьми и общежителями (иноками) и пустынными отшельниками—с святыми старцами и с своими боярами и со всею своею землей—со всем православным христианством 3). Если великий князь говорит правду, то эту необыкновенную и торжественнейшую всеобщность избрания.

1) Соловьев. IV, 4 изд. стр. 54.

2) Известна одна грамота Ионы «нареченного в святейшую митрополью рускую» от 11-го Марта 1433-го года,—Акт. Ист. т. I К 37, стр. 70, и в Памятнн. Павлова № 61, col. 521. Но так как 8-го Февраля того же года была свадьба великого князя, то нельзя драть, чтобы избрание имело место тотчас после свадьбы или непосредственно перед нею (в первом случае—веселье, во втором—приготовления); следовательно, нужно полагать его не позднее конца 1432-го года.

3) В Акт. Ист. т. I, № 41, стр. 48 col. 1, у Павл. № 71, col. 578.

416

Ионы нужно будет донимать двояко—или так, что в Москве опасались отказа со стороны патриарха поставить в митрополиты природного Русского и торжественною всеобщностью приговора хотели на него подействовать; или так, что приняли намерение избирать на будущее время митрополитов непременно из природных Русских (только с поставлением их от патриарха) и что поэтому хотели сделать из нашего избрания как бы эпоху в сем отношении 1).

Так или иначе, но епископу Ионе, избранному в митрополиты спустя непродолжительное время после смерти Фотия, удалось занять кафедру митрополии весьма не скоро и только после того, как ее занимали другие.

В том же 1432-м году, как на Москве избран был Иона, великий князь литовский Свидригайло, преемник Витовтов (брат Ягайлы), послал в Константинополь ставиться в митрополиты епископа смоленского Герасима, который и был поставлен патриархом 2). В какие митрополиты был поставлен Герасим—всеяли России или только литовские, остается достоверно неизвестным. Само по себе представлялось бы вероятнейшим последнее; но есть свидетельства, которые выдают его за митрополита всея России, и знаем его дела, которых он не вправе был совершать, будучи митрополитом литовским. Псковская 2-я летопись, которая говорит о путешествии Герасима в Константинополь для поставления в митрополиты, утверждает, что он возвратился от патриарха, будучи поставлен «митрополитом на русскую землю», и что если он не поехал в Москву, а остановился в своем Смоленске, то потому только, что в Москве происходили тогда замешательства в князьях 3); Новгородская 3-я

1) Но мог впрочем великий князь говорить и не совсем правду, имея для -Этого свои побуждения в то время, как говорил (и что касается до великого князя литовского, с которым тоже будто бы сгадал, то—сейчас ниже).

2) Наша Псковская 2-я летопись относит путешествие Герасима в Константинополь к 1483-му году (Собр. летт. V, 27). Но должно быть признано заслуживающим большей веры свидетельство Литовской летописи, по которой Свидригайло послал Герасима в Константинополь в 1432-м году и которая к 1433-му году относит возвращение последнего из Константинополя,—в Ученых Записках II Отд. Акад. Наук, кн. I, стрр. 50 и 56 прим., и в Чтен. Общ. Ист. и Древн. 1898-го года кн. IV. отд. I, стр. 75 (По Псковской летописи, Герасим возвратился из Константинополя осенью 1344-го года; но весной этого года он поставил архиепископа новгородского Евфимия,—Новгорр. 1-я и 3-я летт. и Никон. лет.).

3) Под 1434-м годом, в Собр. летт. V, 27.

417

летопись, говоря о посвящении Герасимом новгородского архиепископа Евфимия, называет его два раза митрополитом московским и один раз митрополитом всея России 1); житие Евфимия, посвященного Герасимом, говорит, что он—Евфимий «отходит (для посвящения) в град Смоленск, митрополиту тамо тогда сущу, и тамо свершенный сан архиепископства приемлет рукою преосвященного Герасима, митрополита киевского и всея Росии» 2). Затем, это посвящение Герасимом архиепископа Евфимия, которое совершено было им весной 1434-го года, было делом митрополита не литовского, а московского или всея России, так как архиепископия новгородская принадлежала к кафедре второй, а не первой митрополии. Не смотря однако на все сейчас указанное, должно быть принимаемо за гораздо и самым решительным образом более вероятное, что Герасим был поставлен в митрополиты только литовские, а не всея России. Уже и то чрезвычайно трудно объяснять, что император и патриарх константинопольские при тогдашнем значении для них московского великого князя, т. е. при тогдашней нужде своей, которую имели в нем, поставили отдельного митрополита для Литвы; но чтобы они решились поставить в митрополиты всея России кандидата, присланного литовским великим князем, это совсем невероятно (и случаи, которые имели место много времени тому назад,—поставление Кирилла III-го и св. Петра, по причине произошедшего изменения обстоятельств, нисколько не служили бы к объяснению нашего случая). Между тем это недоуменное, что Евфимий новгородский искал себе посвящения у митрополита литовского и что летописи Новгородская и Псковская и житие Евфимиево имеют желание выдавать сего митрополита за митрополита всея России, легко может быть объяснено. Мы говорили выше, что митр. Фотий, напрасно старавшийся после Киприана добиться от Новгородцев, чтобы они возвратили ему «месячный суд» и соединенные с последним пошлины, поставил им двух архиепископов—Симеона и Евфимия 1-го (Брадатого) и отказался поставить третьего—нашего Евфимия 2-го (Вяжицкого), который, быв избран 18-го Ноября 1428-го или 1429-го года за два с половиной или полтора года до смерти Фотия, гак и остался непосвященным при нем. Естественно было опасаться Евфимию и Новгородцам, что и преемник Фотиев поставит посвящение первого из них в зависимость от того, чтобы отказались от своего упорства в отношении к месяч-

1) В Собр. летт. III, 238.

2) В Памятниках Кушелева-Безбородко, IV, 18 fin..

418

ному суду вторые; а поэтому, естественно было одному и другим воспользоваться небытием митрополита на Москве и бытием особого митрополита в Литве, чтобы получить от последнего—одному посвящение в архиепископы, другим—посвященного архиепископа. Но кол скоро Евфимий и Новгородцы позволили себе достигнуть своих желаний незаконным образом,—каково посвящение первого митрополитом литовским, то совершенно естественно было, чтобы летописцы новгородские и псковские и автор жития Евфимиева, желая представит незаконное законным, выдавали Герасима за митрополита всея России. Имеем и положительное, впрочем позднейшее и нисколько недостоверное, свидетельство, что Евфимий принятием посвящения от Герасима привлек на себя гнев московского великого князя 1).

Таким образом, со всею вероятностью следует думать, что Герасим был поставлен в митрополиты не всея Руси, а только литовские, и что его поставление не служило препятствием к тому, чтобы Иона шел в Константинополь искать себе посвящения в митрополиты всея России или московские 2). Но если сейчас указанного нельзя считать причиной, по которой Иона мог бы замедлить своим, путешествием в Константинополь для посвящения, то тем не менее

1) Свидетельство, читаемое в житии Михаила Клопского, которое составлено московским литератором половины XVI века и, очевидно, представляющее его собственную догадку,—в Памятниках Кушелева-Безбородко, IV, 43, col. 2, cfr новгородские редакции жития в исследовании И. Некрасова: «Зарождение национальной литературы в северной Руси», часть I, Одесса, 1870, приложж. стрр. 1 fin. и 34 fin..

2) Герасим, заняв кафедру митрополии литовской в 1433-м году (когда возвратился из Константинополя), сидел на ней весьма недолго: 26-го Июля 1435-го года он сожжен был Свидригайлом по подозрению в политической измене (в сообщничестве с его—Свидригайловым соперником, братом Витовтовым Сигизмундом, который в Сентябре 1432-го года согнал его с великого княжения из Вильны, после чего он, добиваясь возвратить себе Вильну, стал великим князем русской Литвы, именно—некоторой части из принадлежавшей Литве Руси,—Литовск. и Псковск. 2-я летопп.; дата сожжения во второй). Существуют два послания папы Евгения IV—одно к Свидригайлу, другое к Герасиму, оба от 13-го Ноября 1434-го года, из которых оказывается, что первый имел, или по крайней мере выражал желание подчинить своих православных подданных папе и что будто бы последний для сей цели изъявлял готовность предпринят путешествие в Рим. Послания напечатаны в приложениях к сочинению А, Коцебу: Свидригайло, великий князь Литовский, Спб., 1835. Мы возвратимся к ним после.

419

это замедление имело место и его действительною причиной должно «считать государственные неблагоприятные обстоятельства самой Москвы. К Петрову дню 1432-го года Василий Васильевич возвратился из Орды, принесши от хана ярлык на великое княжение, и в продолжение второй половины года Иона избран был на кафедру митрополии; но или он задержан был в Москве свадьбой великого князя, которая имела место 8-го Февраля 1433-го года, или ничем не задерживаемый занимался сборами в Константинополь, которые не могли быть слишком скорыми, поелику нужно было приготовить возможно достаточное количество денег, как на престоле великокняжеском пошли замятия. Спустя весьма непродолжительное время после свадьбы Василья Васильевича поднялся на него Юрий Дмитриевич и в продолжение двух годов,—1433-го и 1434-го, дважды ссаживал его с великокняжеского престола, чтобы занимать последний самому 1). При таких обстоятельствах Иона, очевидно, не мог решиться пойти в Константинополь: отправившись в Грецию от одного великого князя, юн мог прийти назад при другом и этим другим мог быть не принят. Возможность думать о путешествии настала со второй половины 1434-го года. Юрий Дмитриевич, заняв во второй раз престол великокняжеский 31-го Марта этого года, умер на нем спустя два с небольшим месяца,—6-го Июня 2); из трех оставшихся после него сыновей двое младших (Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный) хотели видеть великим князем лучше Василья Васильевича, чем своего старшого брата (Василия Косого), от которого отказались. Вследствие всего этого Василий Васильевич не только возвратился на престол великокняжеский, но и сел на нем твердо 3).

После половины 1434-го года и был наконец Иона послан Василием Васильевичем в Константинополь ставиться в митрополиты. Когда именно отправился он из Москвы в Константинополь, остается неизвестным; приблизительно должно полагать, что не позд-

1) В первый раз Юрий Дмитриевич занял великокняжеский престол после того, как 25-го Апреля 1433-го года разбил Василия Василиевича и успел захватить его в плен; во второй раз он взял Москву и сел в ней 31-го Марта 1434-го года.

2) Месяц и число в Архангелогородск. летоп., стр. 119 fin., cfr Карамз. V. прим. 276 fin..

3) А Василий Косой, пытавшийся было бороться с Василием Василиевичем один, без братьев, в 1436-л году был взят последним в плен и ослеплен.

420

нее конца 1435-го, начала 1436-го года 4). Однако долго откладыванное и наконец состоявшееся было путешествие оказалось напрасным: не за много времени до прибытия Ионы в Константинополь там поставлен был митрополит русский из местных греческих кандидатов, в качестве простого спутника которому он—Иона и должен был возвратиться в Россию. Не совсем понятно то, что сколько» Русские медлили отправлением в Константинополь для посвящения своего кандидата, столько же Греки с своей стороны медлили замещением кафедры русской митрополии независимо от самих Русских. Может быть, занятые своими тогдашними переговорами с Западом по делу о соединении церквей, они не находили времени позаботиться о замещении кафедры русской митрополии; может быть, они медлили назначать митрополита в Россию в виду смут, происходивших на московском великокняжеском престоле; может быть, наконец, причиной медления было и единственно то, что они вообще не очень торопились с поставлением русских митрополитов. В конце концов, причина медления Греков остается для нас вовсе неясной и неизвестною 2). По той или другой причине слишком долго они медлили, но затем собственные их обстоятельства потребовали, чтобы

1) Наши летописи вовсе не говорят ни об избрании Ионы в митрополиты, ни об его путешествии в Константинополь, и о последнем мы узнаём из посланий великого князя к императору и патриарху константинопольским,— Акт. Ист. т. I, № 39 и 41, стрр. 73 и 84, у Павл. coll. 529 и 579. Исидор был поставлен в митрополиты русские до прибытия Ионы в Константинополь и именно,—как говорит сам Иона, не задолго до прибытия,—Акт. Ист. ib. № 47. стр. 95, col. 2 и у Павл. col. 561. Когда поставлен был Исидор, остается неизвестным; но так как он прибыл в Москву 2-го Апреля 1437-го года, то его поставление должно быть относимо не к более позднему времени, как середина 1436-го года.—Иону сопровождал в Константинополь посол великого князя, боярин Василий,—Акт. Ист. т. I, № 39, стр. 73, у Павлова col. 529 (который есть тот Полуект Море, что позднее был послан в Константинополь,—Софийск. 2-я лет. в Собр. летт. VI, 162 нач.).

2) Если бы принимать, что перед смертью Фотия действительно было послано к ним с просьбою о поставлении кандидата, имеющего быть присланным из самой России, то можно было бы полагать, что они все ждали прибытия кандидата; но принимать это, как мы сказали, весьма сомнительно. Если бы принимать, что Герасим в 1432—33-м году был поставлен в митрополиты не литовские только, а всея России, то совсем не являлось бы вопроса о причине медления Греков. Но. как опять мы сказали, нам представляется совершенно невероятным допускать, чтобы Герасим поставлен был в митрополиты всея России.

421

кафедра русской митрополии была ими замещена. Мы сейчас упомянули, что они вели тогда переговоры с Западом относительно соединения церквей. К концу 1435-го года эти переговоры дошли до того, что решено было созвать для устроения дела соединения церквей нарочитый собор, местом которого была потом назначена Феррара в Италии и относительно которого в этом конце 1435-го года они начали делать приготовления 1). Так как Греки непременно желали, чтобы на соборе присутствовал между прочим и митрополит русский, то и нужно было позаботиться о замещении кафедры русской митрополии, остававшейся дотоле праздною. Не задолго до прибытия в Константинополь Ионина 2), около половины 1436-го года, там поставлен был в митрополиты русские приобретший печальную известность в истории нашей церкви своей попыткой ввести у нас флорентийскую унию Грек Исидор.

Исидор, по свидетельствам современным—природный Грек, по свидетельствам позднейшим и неизвестно откуда взятым—огречившийся Болгарин и, как необходимо принимать, именно Грек, а не Болгарин 3), в отношении к своим достоинствам—человек,

1) О приготовлениях Греков к Ферраро-флорентийскому собору и о самом этом соборе см. напечатанную в Москве, в 1847-м году, «Историю Флорентийского собора», которая обыкновенно усвояется А. В. Горскому и которая на самом деле представляет собою магистерскую диссертацию студента 15-го курса Московск. Дух. Академии Ивана Остроумова (История Академии О. К. Смирнова, стр. 241), только написанную под руководством А. В-ча (о приготовлениях стр. 31). Со времени возвращения Константинополя от крестоносцев импер. Михаилом Палеологом в 1261-м году и до его завоевания Турками Греки по своим политическим обстоятельствам почти непрестанно вели переговоры с папами о соединении церквей.

2) Что именно до прибытия, относительно чего нам приходилось встречать сомнения, об этом кроме указанного выше свидетельства самого Ионы см. еще свидетельство великого князя,—Акт. Ист. 41 и 262, стрр. 84 и 493, у Павлова col. 579.

3) Исидора называют Греком: современные греческие летописцы Дука,— cap. XXXVI, ed. Paris, р. 142 (Ῥωμαὶος τὸ γένος), и Халкондила,—lib. VI, в Патрол. Миня t. 159 col. 292 φιλοπατρίς в отношении к Греции), почти современный польский летописец Длугош,—lib. ХII, Лейпцигск. изд. 1711-го года стр. 727 (natione Graecus), наше современное Слово и сказание о составлении восьмого собора латинского,—у А. И. Попова в Историко-литературном обзоре древне-русских полемических сочинений против латинян, стр. 362 нач., наши Новгородская 1-я и Никоновская летописи,—под 1437-м годом, и наконец

422

выдававшийся из ряда других блестящими талантами и отличным

современный, лично и близко знавший Исидора, писатель западный—Эней Сильвий Пикколомини, с 1458-го по 1464-й год бывший папой под именем Пия и (в Записках о своей жизни, которые выдал под именем своего домашнего секретаря Иоанна Гобеллина—Pii II Pontificis Маximi Commentarii rerum memorabilium. quae temporibus ejus contigerunt libri XII a Ioanne Gobellino. Если бы Эней Сильвий называл Исидора просто Греком, тогда его свидетельство было бы не совершенно надежно: и быв отреченным Болгарином, Исидор выдавал бы себя в Италии за Грека, а Сильвий, конечно, не доискивался досконально, что он такое—настоящий Грек или огреченный Славянин; но Сильвий указывает национальность Исидора с указанием его родины, именно—говорит, что он был Грек из Пелопоннеса,—fuisse Graecum ex Peloponneso. Если из Пелопоннеса, то, конечно, настоящий Грек, а не огреченный Болгарин, хотя, может быть, и огреченный Славянин в том отдаленном смысле, в котором большая часть нынешних Пруссаков представляют собой онемеченных Славян, о чем, т.-е. о каковом возможном отдаленном славянстве Исидора, см. в нашем Кратком очерке истории православных церквей болгарской, сербской и румынской стрр. 1 и 214. Не цитируем обстоятельно Комментариев Энее Сильвия потому, что не могли их найдти и что свидетельство их берем из вторых, собственно—из третьих, рук,—из Νεοελληνικὴ φιλολογία Саты, стр. 36 прим., который берет из книги Годия (Hodii) De Graecis illustribus, также и по той же причине не виденной нами). Болгарином называют Исидора: наша Густинская летопись,—в Собр. летт. II, 354 fin., Игнатий Кульчинский в своем Specimen Ecelesiae Ruthenicae,—изд. Мартынова, Paris, 1859, р. 122, Михаил Le Quien в Oriens Christianus,—I, 1269 нач. (Густинская летопись называет Исидора Болгарином или на основании польских историков Бельского и Кромера, которые выставлены в ней в данном месте на поле и которых мы не имеем под руками, или, может быть, основываясь на том, что его протодиакон, позднейший литовский митрополит, Григорий был Болгарин; Кульчинский и Лекень называют Исидора Болгарином или на основании тех же польских историков или—первый на основании Густивской летописи, второй—на основании первого. Преосв. Филарет в Обзоре, § 90, говорит еще: «вполне вероятно то древнее известие, которое называет Исидора Словаком: он хорошо знал славянский язык»: но какое он разумеет древнее известие, а также откуда знает, что Исидор хорошо знал славянский язык, остается неизвестным.—Что касается до отечества Исидорова, то одни называют его византийцем, т.-е. константинопольцем, другие солунцем, третьи пелопонезцем; на основании свидетельства Энее Сильвия, действительной его родиной должен быть считаем Пелопоннез (а на основании его письма к митр. Фотию, о котором упоминали мы выше, очень вероятно считать его земляком Фотия, т.-е. монемвасиотом или мальвазийцем).— Если бы и не имели мы положительных свидетельств, что Исидор был природный Грек, а не огреченный Болгарин, то решительным образом доказывали

423

образованием 1), до поставления в митрополиты русские был игуменом константинопольского монастыря св. Димитрия 2). В сане игумена монастыря он посылан был в 1433-м году императором Иоанном Палеологом в числе других послов на собор Базельский для переговоров о соединении церквей, приведших к устроению

бы нам эту его греческую природность—во-первых, тот авторитет, которым он пользовался между Греками и о котором ниже, во-вторых—его греческий патриотизм, который известен и о котором отчасти также ниже.

1) Наша Никоновская летопись говорит о нем, что он был «многим языком сказатель и книжник»,—V, 123; наш Симеон суздалец, ездивший с ним на Флорентийский собор и написавший повесть о последнем, говорит о нем, что «боле всех Грекове мнели его великим философом», см. у А. С. Павлова в Критических опытах по истории древнейшей греко-русской полемики против латинян, стр. 200; Халкондила называет его человеком ученым (ἐλλόγιμος),— lib. VI, в Патрол. Миня t. 159 col. 292, а Дука говорит, что из присутствовавших на соборе греческих архиереев Виссарион никейский и Исидор русский были образованнейшие (λογιώτεροι),—гл. XXXI, ed. Paris, р. 119; папа Евгений IV в своей грамоте, которою возводит Исидора в звание апостолического легата, говорит, что Dei benignitas plurimum exornavit (его) magnitudine consilii, rerum agendarum experieatia, prudentia quocjue et sacrarum. litterarum doctrina.—в Historica Russiae Monumenta Турмнева,I, 120r также в Monumenta Poloniae Temepa, II, 41. О дипломатических способностях Исидора свидетельствует то, что он посылаем был императором в числе послов на Базельский собор, о чем сейчас ниже. Некоторые из позднейших, предполагают, что он получил образование вместе с Виссарионом у знаменитого в свое время философа (и полигистора) Гемиста Плетона (Годий,—у Саты ibidd.). Так как Плетон учил в Пелопоннесе, а Исидор был родом из Пелопоннеса, и так как по летам возраста второй, кажется, мог быть учеником первого: то нельзя не признать предположения довольно вероятным; но затем, однако в подкрепление его не может быть указано совершенно ничего положительного.

2) В Константинополе были два святые Димитрия—один, находившийся на мысу Акрополя, что ныне Сарай-Бурну, другой—сзади дворца императорского к Мраморному морю, недалеко от церкви свв. Сергия и Вакха, что ныне Кучук-айя— София, и близь Жидовских ворот городской стены, которые в настоящее время называются Кум-капуси. Так как первый не был, кажется, монастырем, а. приходскою церковью, а второй был именно монастырем, то, вероятно, второго и должно разуметь. Монастырь был построен Палеологами, почему, как их ктитория, и назывался их именем—μονὴ τῶν Παλαιολόγων (ктиторский устав ему его возобновителя импер. Михаила Палеолога—в Христ. Чт. 1885-го года, Ноябрь— Декабрь, стр. 529; у нашего Стефана Новгородца: «монастырь царев»). О первом

424

собора Ферраро-флорентийского 1). Выбор Исидора в русские митрополиты обыкновенно представляется так, что император и патриарх константинопольские, собираясь отправиться на Ферраро-флорентийский собор, желали видеть на кафедре русской митрополии человека, который бы был предан делу соединения церквей и что он—Исидор вполне отвечал этому требованию, при чем под преданностью делу соединения церквей разумеют готовность пожертвовать православием латинству, каковую Исидор показал на самом соборе. Но подобное представление дела совершенно несправедливо в отношении к императору и патриарху. Отправляясь на Ферраро-флорентийский собор, император и патриарх вовсе не имели в виду того, чтобы купить союз с папою ценою пожертвования православием латинству, как это случилось на самом деле; вместе со всеми Греками они питали твердую, хотя и странно легкомысленную, уверенность, что истине православия удастся восторжествовать над упорством латинян, и поэтому они отправлялись на собор вовсе не с предрешенным намерением уступить, а напротив с полною надеждою достигнуть того, чтобы сделала это противная сторона 1). А таким образом, заведо-

св. Димитрии см. Никифора Григору, lib. ХVII, сар. 6, ed. Bonn. р. 860, и у Унгера в Quellen d. Byzant. Kunstgeschichte, I, 219; о втором—Константная Порфирогв De ceremm. lib. I, cap. 21, Acta Patriarchat. Constantinop. Миклошича, I, 42, П, 825 нач., и нашего Стефана Новгородца в Сказаниях русского народа Сахарова, кн. VIII, стр. 48 col. 1 fin. (точно указывается место).

1) Собор Базельский начался 14-го Декабря 1431-го года и продолжался до 16-го Мая 1444-го года. О сношениях с ним императора константинопольского см. в Истории Флорентийского собора Остроумова (Горскаго). Грамоту императора к собору от 11-го Ноября 1433-го года см. в Monumenta, spectantia ас unionem ecclesiarum Graecae et Romanae, Тейнера и Миклошича. p. 44. В грамоте духовный посол при двух светских безыменно называется καθηγούμενος τῆς ἱερᾶςμονῆς τοῦ ἁγίου Δημητρίου, но y Сиропула в его Истории Флорентийского собора (Historia vera unionis non verae): ὁ τότε τιμιώτατος ἐν ἱερομονάχοις καὶ καθηγούμενος τῆς σεβασμίας μονῆς τοῦ ἁγίου Δημητρίου κυριος Ἱσίδωρος, ὁ μετὰ ταῦτα Ῥωσίας γεγαώς, - τμημ. 2, κεφ. 21.

2) Cfr Историю Флорентийск. собора, стр. 176 (Иосиф Вриенний, о котором мы упоминали выше, в рассказе о митрополите Фотии, немного не доживший до Ферраро-флорентийского собора, уверял, что он знает некое слово, которое будто у бы, быв сказано, несомненно имело произвести соединение,—Православн. Обозр. 1879-го года т. П, стр. 445. Никакого подобного слова Вриенний, конечно, не знал; но его пример показывает фанатическую уверенность в себе греческих богословов. В одной из наших повестей о восьмом, т.-е. Флорентийском, соборе

425

мая готовность Исидора пожертвовать православием латинству не только не снискала бы ему особенного благоволения императора и патриарха, но напротив была бы для них очень плохою его рекомендацией. Что касается до самого Исидора, то мы не можем сказать, когда он стал тайным сторонником латинства; но несомненно, что он стал явным его сторонником не ранее как уже на самом соборе Ферраро-флорентийском. И в наших русских сказаниях и актах есть свидетельства, что Греки ожидали видеть в нем на соборе не изменника православию, а одного из самых твердых и надежных его защитников, и что когда он пришел в Россию и пока оставался в ней до путешествия на собор, никто не знал и не подозревал в нем того латинника, которым он явился. Один из спутников Исидора на собор,—суздальский иеромонах Симеон (находившийся при сопровождавшем митрополита суздальском епископе Аврамии) составил описание собора и здесь говорит, что когда русский митрополит замедлил своим прибытием в Феррару, то Греки отлагали прения, ожидая (будто бы) его прибытия, «боле (бо) всех,— поясняет Симеон,—Грекове мнели Исидора великим философом, да того ради и ждали его» 1). Вел. кн. Василий Васильевич в одном из своих посланий в Константинополь говорит, что он принял Исидора «якоже предних святейших митрополитов, мняще, яко да и сей един от них есть, не ведуще, еже напреди хощет от него кое дело быти» 2). Митр. Иона в своем послании к одному русскому епископу говорить, что пока был Исидор до собора в России, «никто еще тогда того не ведал», чтобы он намеревался поддать все великое наше православие в римские законоположения и, учения 3). Таким образом, относительно поставления Исидора на ка-

говорится, что Греки ходили в Италию к папе Евгению, «еже обратите латын в православную веру»,—Восток. Опис. Румянц. Муз. стр. 778 col. нач.).

1) У Павлова в Критичч. опытах, стр. 200.

2) Акт. Ист. т. I Ли 39, стр. 73, в Памятей. Павлова col. 581 нач.

3) Послание к Мисаилу, епископу смоленскому,—в Акт. Ист. т. I № 62, стр. 110 col. 2, у Павлова col. 660. В наших сказаниях об Исидоре читается рассказ о нем, который хочет дать знать, что, прибыв в Россию и быв в ней до отправления на собор тайным латинником, он стал явным тотчас же, как, отправившись на собор, переступил пределы России, именно— что когда в Юрьеве ливонском или в бывшем Дерпте вышли встречать его с крестами священники латинские и тамошние священники православные, то кресту или крыжу латинскому он отдал всю подобающую честь, а к крестам

426

федру русской митрополии представляется необходимым думать не то, чтобы он был возведен на нее по причине своей известной преданности латинству, а то, что он был признаваем достойным ее занятия по своим качествам и что, ставя его на высокое место, с целью придать ему больший внешний авторитет (подобно тому, как Виссарион никейский и Марк ефесский были поставлены из иеромонахов в митрополиты перед самым отправлением на собор), ожидали видеть в нем на соборе одного из надежнейших борцов за православие 1).

православным показал явное пренебрежение (самый рассказ см. ниже): но должно быть принимаемо более чем за вероятное, что рассказ этот есть позднейшее сочинение об Исидоре. рассказ читается в описании его путешествия на Ферраро-флорентийский собор, которое составлено кем-то неизвестным из числа его спутников (но не Симеоном суздальским, которому обыкновенно усвояется, cfr Павлова Критичч. опыты, стр. 92 sqq). Описание известно в двух редакциях, из которых одна напечатана в Вивлюфике Новикова, VI, 27, другая в Сказаниях русского народа Сахарова, т. П, кн. 8. рассказ читается в редакции Сахаровской, несомненно позднейшей (cfr Павл. ib. 95), и не читается в редакции Новиковской. Митр. Иона, говоря в одном из своих посланий о нашем поступке Исидора с крестами, вместо Юрьева ливонского называет Ригу (Акт. Ист. т. I 66, стр. 118 col. 2), чем дает знать, что дело с историей было не твердо...

1) И Сиропул, как мы видели, говоря об Исидоре до поставления в русские митрополиты, употребляет о нем выражение: ὁ τότε τιμιώτατος ἐν ἱερομονάχοις. — Читаются позднейшие рассказы, не знаем и не можем в настоящее время указать—из какого первоначального источника заимствованные, в которых утверждается, будто Исидор был прислан в Константинополь папою и будто он получил кафедру русской митрополии посредством коварства. Степенная книга говорит: «В лета же она некто Исидор прииде от Рима в Царствующий град и усмотрев си время и уведа, яко на Русии Фотий митрополит к Богу отиде и тако некоим богопротивным коварством увеща царя и патриарха и поставлен бысть в митрополиты», II, 8 fin., также 71 fin.. Татищев, не знаем—распространяя ли только вольным образом и на свой татищевский манер Степенную книгу или же пользуясь еще каким другим источником, говорит, что Исидор был родом земли Далматинския благочестивых, т.-е. православных, родителей, но тайно держался ереси латинской,—что он поставлен был папою епископом во Иллирии,—что, когда, решено было быть восьмому собору о соединении церквей, папа послал его в Константинополь с дарами многими доставать себе митрополию русскую, для того, чтобы потом явиться на собор и помогать ему—папе,—IV, 518 (Татищева повторяет митр. Евгений в Словаре духовных писателей,—I, 213, а уверению, что Исидор домогался власти над российскою церковью по согласию с

427

Хотя Иона несколько опоздал прибыть в Константинополь, но там могли бы, если бы хотели, уладить дело, а именно—Исидор, чтобы очистить кафедру русской митрополии для кандидата, присланного из самой России, ног быть переведен на одну из местных,— действительных или титулярных, кафедр. Но в Константинополе в данное время и при данных обстоятельствах не могли желать этого сделать и напротив, как необходимо думать, были очень довольны, что оказалось возможным поставить митрополита русского не из природных Русских, а из Греков. По весьма важным причинам Греки должны были желать, чтобы митрополит русский непременно присутствовал на соборе о соединении церквей, а между тем на митрополита этого из природных Русских никак нельзя было положиться, чтобы он захотел прибыть на собор. Помышляя серьёзным образом о соединении и мечтая устроить его прочным образом, Греки хотели, чтобы собор, на котором оно совершится, был настоящий вселенский, и чтобы со стороны православной присутствовали не одни только они сами, но представители и всех других частных церквей, а в числе других частных церквей русская церковь занимала первое место 1). Во-вторых, и если не главное, то житейски чрезвычайно важное, для Греков, необходимы были деньги русского митрополита. Дошедшие до убогой нищеты, они имели отправиться на собор и быть содержимыми во время пребывания на нем на счет папы. Но, помышляя о неизвестном будущем, не

папой, дает веру и Карамзин,—V, 161 fin.). Досифей иерусалимский в Истории иерусалимских патриархов говорит, что в России по смерти Фотия избрали было архиепископа (т.-е. епископа) рязанского Иону, но что «между тем некто Исидор злохитрый человек, употребив коварства, поставлен в митрополиты русские, прежде чем Иона успел прийти в Константинополь» и что «патриарх константинопольский сказал Исидору: ««Исидоре! поелику получил ты рукоположение при помощи козней, то не будешь благоуспешен»»,—кн. 10, гл. 6, стр. 909 fin. (Сата в Νεοελληνικὴ Φιλολογια), стр. 36, не указывая источника, говорит, что Исидор, пришед около 1435-го года в Рим, был благосклонно принят папою Евгением IV и что, рекомендованный им императору Иоанну Палеологу и патриарху Константинопольскому Иосифу, рукоположен в архиепископы киевские и в митрополиты русской церкви. Позднейшие сказания об Исидоре как будто находятся в связи с темной историей митрополита молдовлахийского Григория, о котором см. в нашей книге «Краткий очерк истории православных церквей болгарской, сербской и румынской», стр. 377, и о котором мы говорили выше).

1) Греки приглашали на собор Иверов, Сербов, Молдовалахов, и от первых и от последних действительно были на нем представители.

428

могли они совершенно отрицать возможности того, что собор вместо соединения окончится большим разделением: в этом случае, с прекращением папского жалованья, единственным средством спасения для них в их отчаянном положении могли быть только деньги русского митрополита 1).

Сопровождаемый Ионою, епископом рязанским и послом великого князя, ходившим с Ионою в Константинополь, также своим послом императорским, Исидор прибыл в Москву во вторник на святой неделе 1437-го года (2-го Апреля 2).

Чрезвычайно сильно должен был оскорбиться вел. кн. Василий Васильевич на то, что в Константинополе не поставили ему в митрополиты Ионы и что вместо Ионы прислали ему оттуда митрополита Грека. Уже несколько раз избираемы были кандидаты в митрополиты в самой России и до тех пор не было отказа в их поставлении со стороны императора и патриарха: насколько он—Василий Васильевич должен был сознавать большим свой авторитет, как государя, против своих предшественников, ибо этот авторитет и его сознание с каждым правлением все возрастали, настолько менее он должен был ожидать отказа и настолько более неожиданный отказ должен был показаться ему оскорбительным. Впоследствии великий князь уверял, что сначала он решительно не хотел было принимать неожиданно присланного ему Исидора и что наконец согласился принять его, только не желая ссориться с Греками и только умоленный послом императорским и им самим—митрополитом. В послании, писанном в Константинополь после собора Ферраро-флорентийского, великий князь говорит о приходе к нему и о приеме им Исидора: «и о ком не посылахом, ни паки кого просихом, нитребовахом, того к нам послаша, а реку—сего Исидора: и Богу ведомо, аще не быхом того нашего изначалного православного христианства соблюдали и страха Божия аще не быхом в сердци имели.

1) Что деньги русского митрополита не были в каком-нибудь забвении, на это мы имеем прямые указания. Когда Греки склонялись было к мысли устроить собор в Константинополе и когда заходила при этом речь о необходимых деньгах, патриарх константинопольский говорил: «если бы потребовалось и до ста тысяч аспров, можно собрать с епископов: митрополит русский один привезет такую сумму»,—История Флорентийского собора, стр. 23 fin..

2) Странно, что Исидор не поспел в Москву к самому Светлому Воскресению; но вероятно, что он задержан был на пути нашими невозможными в Апреле месяце дорогами.

429

то никакоже не хотехом его (Исидора) прияти отинудь; но за царского посла моление и за святейшаго патриарха благословение и за оного (Исидора) сокрушение и многое покорение и челобитие едва-едва прияхом его». Согласившись наконец принять Исидора, великий князь принял его, как сам говорит в том же послании, со всею подобающею честью и со всем подобающим усердием: «егда же понуди нас покорение его (Исидора) многое и челобитие, и приахом его яко отца и учителя со мни гою честию и благим усердием, по-прежнему, якоже и онех предних митрополитов наших русских, мняще, яко да и сей един от них есть, не ведуще, еже напреди хощет от него кое дело быти» 1). Никоновская летопись, ничего не говоря о первоначальном нехотении великого князя принять Исидора, говорит только о том, что прибывший митрополит был принят государем со всем возможным почетом и со всею возможною благосклонностью: «тояж (1437-го года) весны во вторник светлые недели по Велице дни прииде на Москву из Царяграда от патриарха Иосифа на митрополью Исидор митрополит Гречин, многим языком сказатель и книжник, и прият его великий князь Василей Васильевич честне и молебные певше в святей и соборной церкви пречистые Богородицы и сотвори нань (для него) пирование велие князь великий Василей Васильевич и дары светлыми и многими одари его» 2). Соображая показание самого великого князя с показанием Никоновской летописи, весьма вероятно представлять дело так, что сначала Василий Васильевич решительно не хотел было принимать Исидора, а потом, переменив гнев на милость, принял его чрезвычайно любезно. Исидор был человек очень умный и наделенный отличными способностями дипломата, следовательно—между прочим исключительною способностью обходиться с людьми и приобретать их расположение; очень может быть, что, будучи «многим языком сказатель», он знал славянский язык и что таким образом для беседы с ним устранялась нужда в переводчиках, каковое обстоятельство делало для государей особенно неудобными митрополитов—Греков: могло поэтому быть так, что великий князь сначала решительно не хотел было принять Иси-

1) Послание к патр. Митрофану в Акт. Ист., т. I, № 39, стр. 73, в Памятей. Павлова col. 530.—Первоначальное решительное нежелание Василия Васильевича принять Исидора некоторые объясняют тем, что великий князь подозревал в присланном митрополите латинника; но для такого объяснения дела нет ни малейшего основания ни apriori, ни в положительных свидетельствах.

2) V, 123.

430

дора, а потом присланный митрополит весьма ему понравился. Когда Василий Васильевич говорит о сокрушении и многом покорении и челобитии Исидора, то весьма вероятно понимать его слова не только в прямом их смысле, но и в более обширном смысле усиленных стараний митрополита приобрести его—государя расположение.

Исидор пошел в Россию из Константинополя, когда там дело о соборе было уже окончательно решено и когда император и патриарх уже начали приготовляться к предстоявшему путешествию в Италию. Вследствие этого и он с своей стороны немедленно по прибытии в Москву начал те же приготовления к путешествию на собор. Наши сказания уверяют, что вел. кн. Василий Васильевич заявил было решительный протест против того, чтобы идти Исидору на этот собор о соединении церквей и что он дал наконец свое согласие только весьма неохотно или что собственно он не дал своего согласия, а только не воспрепятствовал митрополиту идти, когда этот хотел идти, не слушая его—государя 1). Великий князь, по нашим сказаниям, будто бы говорил Исидору, что святые отцы, запечатлев святую веру православия на седми вселенских соборах, «о осмом соборе составляющих (вар. составляющихся) проклятию предаша и анафема их нарекоша и с еретики их отлучиша, единогласно Богу сопротивная делающих» 2), и еще: «при наших прародителех и родителех соединение закона не бывало с Римляны, и аз не хощу, понеже неприяхоммы от Грек в соединении закона быти с ними» 3). С совершенною вероятностью следует думать, что читаемое в наших сказаниях написано (и сочинено) уже после того, как имел место Ферраро-флорентийский собор и после того, как Греки и в частности Исидор предали на нем свое древне-отеческое православие. Не мог предвидеть великий князь, чтобы собор окончился тем, чем он окончился; равным образом не мог предвидеть великий князь, как сам говорит, и того, чтобы Исидор явился на нем изменником православию. Греки отправлялись на собор в полной уверенности, что они успеют восторжествовать над

1) Никон, лет. V, 125 нач.

2) Повесть Симеона суздальского о осьмом соборе по редакция, читаемой в Воскресенской летописи,—Собр. летт. VIII, 100, в Софийской 2-й летописи,— ibid. VI, 152, и в издании Новикова в Вивлиофике VI, 48, и Слово и сказание о составлении осмаго собора,—у А. Н. Попова в Историко-литературном обзоре, стр. 362 fin..

3) Никон. лет. V, 124 fin..

431

латинянами и что соединение состоится на условии отречения последних от их новых учений и обычаев; предполагать, чтобы великий князь знал латинян гораздо лучше Греков и чтобы он считал надежды последних смешными иллюзиями, было бы без всякого основания. Но с какой стати великий князь захотел бы противиться путешествию своего митрополита на собор, результатом от которого ожидалось воссоединение латинян с православною церковью на условии их отречения от своих новшеств? Ведь это именно есть то, о чем православная церковь непрестанно молится и чего она постоянно ожидает и надеется! Влагаемые сказаниями в уста великого князя слова: «аз не хощу соединения с Римляны, понеже не прияхом мы от Грек в соединении закона с ними быти», имеют весь свой смысл по отношению к тому соединению, которое действительно состоялось, и представляют из себя совершенную бессмыслицу по отношению к тому соединению, которое ожидалось. Равным образом, и это учение, будто святые отцы «о осмом соборе составляющих проклятию предаша» могло явиться у нас только после того, как осьмой собор действительно имел место и так печально окончился для православия 1). Положительные данные, которые мы имеем, нисколько не подтверждают того, чтобы Исидор отправился на собор против воли великого князя и к его неудовольствию, и напротив говорят совсем другое; они заставляют предполагать, что не только митрополит отправился на собор с полного согласия государя, но что последний с своей стороны весьма позаботился о том, чтобы русская церковь и русское государство были представлены митрополитом на соборе по возможности достойным образом. Если бы митрополит пошел на собор против воли великого князя, то, конечно, государь устроил бы так, чтобы он предпринял свое путешествие самым скромным образом. Между тем Исидор отправился в путь в сопровождении такой исключительно блестящей свиты, что она состояла не менее как изо ста человек. Состояла ли эта свита только из собственных людей митрополита или и из людей великого князя, но во всяком случае без нарочитой воли государя она не могла быть такою многочисленною. Симеон суздальский в своей повести о Флорентийском соборе, говоря об этой свите, ясно дает знать, что ее многочисленность требовалась и условливалась достоинством русской

1) Находим его в одном из позднейших посланий и самого Ионы, именно—в послании к литовским епископам от 1460-го года,—в Памятнн. Павлова col. 650.

432

земли, а о сем достоинстве, конечно, позаботился великий князь: «а людей,—пишет Симеон,—много было, 100 (человек), с митрополитом Исидором, более всех (других архиереев), занеже славна бе земля та и Фрязове зовут ее Великая Русь» 1). С Исидором между прочим отправился на собор один из епископов русских; но чтобы епископ пошел с митрополитом против воли вел. князя, этого совершенно невозможно предполагать и одно это сопутствие епископа митрополиту служит достаточным и решительным доказательством того, что первым предпринято было путешествие на собор нисколько не вопреки воле государя. Затем, Исидор повез с собою такое огромное количество товаров или «рухляди», которую по мере нужда имел превращать в деньги, как это делали все наши старые путешественники, отправлявшиеся в западную Европу, что обоз или поезд его состоял из двух сот коней 2). Невозможно думать, чтобы тут были только собственные средства митрополита, и необходимо напротив предполагать, что тут была чрезвычайно значительная помощь со стороны великого князя: во-первых, Исидор, отправившийся на собор спустя пять месяцев после прибытия в Москву, не имел времени накопить денег; во-вторых, полагать, чтобы он нашел деньги накопленными и готовыми в митрополии совсем невероятно: он пришел на кафедру спустя шесть лет по смерти его предшественника Фотия и не может быть сомнительным, что за это время бояре и чиновники митрополии успели расхитить все, что было накоплено последним, как они расхитили все после смерти Киприана. Далее, мы знаем о таких действиях Исидора, употребленных им для пополнения своих денежных средств, которых он никак не мог дозволить себе без согласия великого князя (причисление к митрополии Пскова, о чем сейчас ниже). Наконец, если бы Исидор пошел на собор против воли великого князя, то и вся Россия провожала бы его в путь не с особенною любезностью; а между тем мы видим совершенно противное: он провожаем был

1) У Павлова в Критических опытах, стр. 199 fin..

2) Гусинская летопись под 1438-м годом (заимствующая сведение, как нужно думать, из какого-нибудь польского историка, cfr митр. Иону в послании к литовских епископам,—в Памятнн. Павл. col. 649 fin., который представляет дело так, будто Исидор добыл бесчисленное множество злата, татьством пограбив святую церковь Пречистые Богородицы).

433

как бы с триумфом и с явным выражением сочувствия со стороны Русских к предпринятому им путешествию 1).

Исидор отправился из Москвы в путешествие на собор в Рождество Богородицы (8-го Сентября) 1437-го года 2), пробыв в России после приезда из Константинополя пять месяцев 3). Об его многочисленной свите и об его огромном товарном обозе мы сказали выше. Состав свиты остается в подробности неизвестным; знаем только, что из духовных к ней принадлежали епископ суздальский Аврамий (которому сопутствовал священник Симеон, составивший повесть о Флорентийском соборе) и архимандрит неизвестного монастыря Вассиан, а из светских, кроме собственных бояр митрополита, княжеский посол, по имени Фома, который в описании путешествия Исидорова на собор называется послом тверским, а в повести о соборе Симеона суздальского послом великого князя, и который, как нужно думать, был именно посол великого князя, но взятый из бояр тверских. В Константинополе было поручено Исидору, чтобы он привел с собою на собор епископов

1) В виду сейчас сказанного мы вовсе не находим возможным дать веры позднейшему уверению и самого Василья Васильевича, будто он много возбранял Исидору ходить на собор (в послании к константинопольскому патриарху от 1441-го года,—в Акт. Ист. т. № 39. стр. 73, у Павлова col. 531). В описании путешествия Исидорова на собор, принадлежащем неизвестному, княжеский посол Фома, сопровождавший митрополита, называется послом тверским. Но если бы было и несомненно, что Фома был посол тверской, а не московский, то в виду сказанного нельзя было бы понимать этого так, что великий князь, желая выразить Исидору неудовольствие на его путешествие, не дал ему своего посла, а должно было бы объяснять это другими, неизвестными нам причинами. Между тем Симеон суздальский в своей повести о соборе называет Фому послом московского великого князя Василия Васильевича,—у Павлова в Критичч. опытах, стр. 199 fin. (по всей вероятности, дело нужно понимать так, что великий князь, желая оказать любезность тверскому князю и сделать его соучастником в представительстве перед папою, распорядился, чтобы его—великого князя посол назначен был из бояр тверских и чтобы таким образом оп был одновременно послом и его—великого князя и князя тверского).

2) Описание путешествия, составленное неизвестным. В Никоновской летописи, Т, 125, говорится, что 15-го Сентября Исидор хоронил княгиню Евпраксию (вероятно в мире Елену Ольгердовну, вдову Владимира Андреевича Донского). Но должно думать, что в месяце и числе ошибка; по Софийской 2-й летописи,— Собр. летт. VI, 152, княгиня похоронена митрополитом 15-го Августа.

3) Степенная книга,—II, 72. почему-то считает четыре месяца.

434

русских 1); если Исидор взял с собою одного только епископа, то, по всей вероятности, это нужно понимать так, что между епископами русскими не нашлось более охотников предпринять путешествие в Италию. Быв честно провожен из Москвы собравшимися епископами 2), Исидор держал путь на Тверь, Новгород, Псков Ц» оттуда на Ригу. Из Москвы в Ригу через Новгород и Псков— не совсем прямая дорога; но митрополиту нужно было быть в этих двух городах, чтобы пополнить свои денежные средства. В Тверь Исидор прибыл в Воздвиженьев день (14-го Сентября). О встрече, которая была учинена ему здесь, неизвестный описатель его путешествия на собор, говорит: «и встретил его князь Борис тверский со своими бояры с великою честью, а владыка Илья со кресты со всеми священники и весь народ града того». Прожив в Твери девять дней, Исидор прибыл в Новгород 7-го Октября 3). Встреченный на далеком расстоянии от города с великою честью архиепископом и посадниками новгородскими, митрополит имел последний ночлег перед городом в Юрьевом монастыре, который находится в 3-х верстах от него 4). На другой день он торжественно вошел в город, быв встречен владыкою со крестами, с священниками и диаконами и всем народом «в тесноте велице». В церкви, находившейся над воротами Кремля, митрополит облачился в ризы и свящал воду, которою кропили народ; затем он пошел к святой Софии и в ней разоблачился; после встречи он пировал у архиепископа новгородского, и «дал ему (последний) честь велию». По уверению Никоновской летописи, посещение Исидором Новгорода имело для него тот результат, что Новгородцы «даша ему суд по старине и все пошлины его даша ему по старине» 5). Если мы примем известие летописи за достоверное,—а отказать ему в вере не видится особенного побуждения (ибо речь, как не забывает чита-

1) Ист. Флорент. соб. стр. 32 нач..

2) Никон. лет. V, 127.

3) До Вышнего Волочка Исидор ехал на лошадях, а в Волочке сед в лодьи, чтобы плыть далее в Новгород водою. 7-го Октября Исидор прибыл в Новгород по описанию путешествия; по Новгородской 1-й летописи— 9-го Октября.

4) И который лежит на водяном пути в Новгород (Цна, на которой Вышний Волочек, Мстино озеро, Мета, озеро Ильмень,—весьма небольшой его край, я Волхов, на берегу которого монастырь).

5) V, 127.

435

тель, об Исидоре 1), то результат этот будет представлять нечто весьма замечательное: мы знаем, что суд и пошлины, которые с такою легкостью дали Новгородцы Исидору, напрасно добивались получить от них митрр. Киприан и Фотий. Во время пребывания в Москве Исидор вызывал к себе новгородского архиепископа Евфимия, который отправился к нему 7-го Июля 2) и который прожил при нем до самого его выезда из Москвы 3): вероятно, он и успел расположить архиепископа в свою пользу. Но недостаточно было расположить архиепископа, а нужно было получить согласие и всех граждан; притом же и архиепископа нужно было расположить чем-нибудь,—Киприан и Фотий не могли этого сделать по отношению к трем предшествующим архиепископам (Иоанну, Симеону и Евфимию 1-му). Единственно вероятным представляется нам думать, что архиепископ Евфимий и новгородские граждане были подвигнуты к неожиданной уступчивости тем обстоятельством, что митрополиту нужны были деньги для столь важной цели, как путешествие на собор и вспоможение на соборе греческим архиереям, т. е. что вполне сочувствуя, как делу чрезвычайно важному, этому собору, от которого ожидали вовсе не того, что он дал на самом деле, Новгородцы не хотели стоять за деньгами и по отношению к благому общецерковному начинанию желали показать себя деятельными помощниками. Если бы великий князь был против путешествия митрополита на собор, то и архиепископ новгородский не мог бы иметь охоты явиться деятельным его—митрополита помощником в сем случае: а это дает знать И' служит свидетельством, что дело должно быть представляемо не так. Пробыв в Новгороде неделю, Исидор приехал во Псков в Николин день (6-го Декабря). Встреченный Псковичами на рубеже их области и въехав в их город с такою же торжественностью, как в Тверь и Новгород, митрополит прожил у них очень долгое время—семь недель. Его пребывание во Пскове ознаме-

1) Новгородская 1-я летопись, согласно с Никоновскою, говорить, что почтили митрополита владыка и посадники и бояре и купцы и весь Великий Новгород, и не говорит, чтобы дали митрополиту суд и пошлины. Но молчание в сем случае новгородского летописца может быть объяснено именно тем, что он был Новгородец, который мог находить умолчание полезным на всякий случай.

3) Новгор. 1-я лет. (по Никон. лег. V, 124,—7-го Июня). s) Выехав вместе с ним,—Никон. лет. V, 127, и потом опередив его на пути для встречи в Новгороде.

436

новалось чрезвычайно важным деянием с его собственной стороны. Он изъял Псков с его областью из-под ведения архиепископа новгородского и подчинил его своей собственной власти, поставив в нем своего наместника, и, если верить псковской летописи, то даже взял за себя и все вотчины архиепископа, которые находились в псковской области 1). Невозможно допустить, чтобы митрополит сделал это без согласия архиепископа новгородского, ибо, во-первых, его поведение по отношению к архиепископу было бы крайне вероломно, а во вторых и главное—архиепископ решительным образом протестовал бы, тогда как ни о каком протесте последнего совершенно ничего не говорят летописи, в том числе и новгородская; невозможно равным образом допустить и того, чтобы митрополит сделал сейчас указанное без великого князя, ибо это было такое деяние, которое вовсе не принадлежало к единственной компетенции митрополита. Так как Псков в политическом отношении начал решительно тянуть тогда вместо Новгорода к Москве 2) и Псковичи находились в то самое время в немирьи с Новгородцами 3), доданное митрополиту великим князем дозволение перечислить Псков с его областью из епархии Новгородской в его собственную епархию может быть понимаемо так, что великий князь удовлетворял при сем желанию Псковичей, которое вполне совпадало с его собственными политическими видами. Но если это и так, то дозволение, данное именно Исидору, не может служить свидетельством того, чтобы великий князь был против его путешествия на собор. Что касается до архиепископа, то единственно вероятным представляется нам думать, что митрополит испросил у него Псков со всеми от последнего доходами, в том числе и от архиепископских вотчин, находившихся в его области, во временное пользование, чтобы таким обра-

1) Псковская 2-я летопись в Собр. летт. V, 29: «отъя (у архиепископа новгородского) суд и печать, и воды и землю и вся пошлины владычни и на тех оброцех посади наместника своего Геласия архимандрита». О перечислении Исидором Пскова с его областью из епархии новгородской в свою епархию митрополичью—Новгор. 1-я летоп. под 1487-м годом fin. и Никон. лет. V, 127 (в последней: «и дата ему суд по старине» нужно понимать: и дали ему суд, какой следовал по старине архиепископу новгородскому).

2) См. Соловьева Ист. IV, 4 изд. стр. 97 sqq, и Беляева рассказы из Русской истории, III, 291 sqq.

3) См. Псковскую 2-ю летопись, в Собр. летт. т. V, под 1482-м, 1434-м и 1436-м годами.

437

зом усилить свои денежные средства. В конце концов, как бы мы не понимали это перечисление Пскова митрополитом из епархии архиепископа в свою епархию, оно остается таким деянием, которое со стороны митрополита, не пользовавшегося расположением великого князя и находившегося под его гневом, будет необъяснимым. Так как освобождение из-под власти архиепископа новгородского (навсегда-ли, что, может быть, предполагалось, или на время) совпадало, по сказанному сейчас, с собственными желаниями Псковичей: то они принимали митрополита со всем усердием и пополнили его денежные средства, сколько могли; описатель путешествия Исидорова говорить, что «ту (во Пскове) быша (ему) пирове мнози и дары велици» 1), а Никоновская летопись уверяет, что Псковичи дали ему пошлины месячного архиепископского суда 1). Из Пскова в Ригу Исидор опять шел почему-то не совсем прямым путем,—на Костер (Вербек на реке Эмбахе, между Чудским озером и Дерптом 3), и Юрьев Ливонский (Дерпт 4), и прибыл 4-го Февраля 1438-го года. Имев

1) Эти великие дары, показывающие до какой степени с той поры подешевели деньги, по тому же описателю путешествия, состояли в 120 рублях, из которых 20-ть Псковичи дали митрополиту после его служения в их главном соборе, а 100 при его отъезде от них.

2) V, 127.

3) Т.-е. нужно думать, что Исидор плыл водой,—Псковско-Чудским озером и потом Эмбахом.

4) В описании путешествия Исидорова, по его позднейшей редакции, как мы говорили выше, рассказывается, будто в Юрьеве Ливонском Исидор оказал пренебрежение к крестам православным. Вот этот рассказ: «II приехал владыка (Исидор) к Юрьеву, и сретоша его посадники и ратманы далече и священники со кресты и живущие в нем людие православнии (в Дерпте, как говорится далее, были тогда две православные церкви—св. Николая и св. Юрия), латыни же и Немцы крыж изнесоша противу его почести ради; он же, преступив тяжкую клятву свою, ею же клятся о благочестии великому князю Василью Васильевичу всея Русии, по реченнному пророком: яко забы Бога, спасающего ѝ, преж бо возре и поклонися и притече и любезно целова и знаменася на крыж латинский, а по сих прииде ко святым крестам православным, доследование же и провожаше и чтяше крыж латинский и иде с ним до костела, сиречь до церкви их, а о святых крестех православия не брежаше ни провожаше; видев же сия боголюбивый Авраамий, владыка суздальский, и вси на том пути бывшие с ним православные христиане, еже таковая нечестия от него святым крестам бываема, в том часе ужасом одержима быша, зане бо, не дошед Рима, таковая богоотступная деяша». В первоначальной редакции читается: «И приехал госпо-

438

почему-то очень продолжительную, восьми-недельную, остановку в Риге 1), он отправился из нее 5-го Мая морем на Любек, в котором ц высадился 19-го Мая. Из Любека он ехал в Феррару через всю Германию на города: Люнебург, Брауншвейг, Лейпциг, Бамберг, Нюренберг, Аугсбург, Иннсбрук и Падую, и прибыл на место собора 18-го Августа 1438-го года, проведши в дороге год без двадцати дней.

Путешествие Исидора на Ферраро-флорентийский собор, как мы неоднократно упоминали выше, описано одним из его спутников, остающимся неизвестным по имени (но не Симеоном суздальским, которому описание несправедливо усвояется). По своему плану описание представляет дневник пути от Москвы до Флоренции и обратно от Флоренции до Офена или Пешта в Венгрии 2); в дневнике поименовываются главнейшие города, через которые шел Исидор, с указанием расстояний между ними, и кратко описываются они сами, с обозначением их особенностей против наших городов и с описанием их достопримечательностей; дошед до Феррары и из нее переходя во Флоренцию, автор сообщает краткую историю Ферраро-флорентийского собора. Описание замечательно в том отношении, что

дин (т.-е. митрополит) к Юрьеву и сретоша его посадники тут и ратманы далече и священницы со кресты и. множество народа града того и даша ему честь велию», т. в первоначальной редакции говорится, что его встречали со крестами только православные священники (пискун юрьевский католический встретил Исидора по своему немецкому праву, со всеми строи немецкими, с трубами и со свирельми, в Костере).

1) Известно письмо к Исидору великого магистра немецкого ордена, из которого как будто следует, что митрополит намеревался ехать из Риги сухим путем и добивался получить от великого князя литовского охраны для проезда через Самогитию (часть Литвы—нынешнюю нашу ковенскую губернию), чем могла бы быть объясняема остановка (письмо напечатано у Карамзина—V, прим. 296). Но если отдавать предпочтение напечатанному списку первоначальной редакции описания путешествия Исидорова перед напечатанным списком редакции позднейшей, то обоз свой Исидор отправил в Любек берегом моря за шесть недель до своего выезда из Риги (в напечатанном списке позднейшей редакции вместо сего говорится, что из Любека он отправил свою свиту за шесть недель до собственного выезда).

2) Но есть списки, в которых дневник доводится до Суздаля, причем записи в этой лишней его части отличаются сравнительною краткостью и из чего видно, что он веден был также одним из спутников епископа Авраамия, см. Павлова, Критические опыты, стр. 91 fin.

439

представляет собою первые по времени записки русского человека о западной Европе. Как к памятнику литературному мы возвратимся к нему после, когда будем говорить о нашей литературе за данное время 1).

Исидор прибыл в Феррару спустя 5-ть с половиною месяцев после Греков (которые приехали туда 4-го Марта 1438-го года). Однако, он застал собор не только не конченным, но почти что и не начинавшимся. Симеон суздальский в своей повести о соборе говорит, будто замедление произошло от того, что Греки ждали именно Исидора, которого «мнели боле всех великим философом»; но действительною причиною этого было другое. Император константинопольский рассчитывал чрез соединение церквей получить от государей западных военную помощь против Турок; для сей цели ему нужно было, чтобы присутствовали на соборе или сами государи, или их уполномоченные; между тем на собор вовсе не явились ни одни ни другие. Одновременно с тем, как папа устроил наш собор, происходил в католической церкви антипапский собор Базельский (1431—1443), служивший продолжением собора Константского (1414— 1418), который, поставив соборную власть выше папской, предположил было преобразовать церковь в главе и членах; все государи западные находились на стороне сего последнего собора и поэтому, присутствуя или не присутствуя на нем, не хотели являться на собор папский. Прибыв в Феррару и вовсе не найдя в ней ни государей ни их уполномоченных, император константинопольский потребовал от папы, чтобы он вызвал на собор одних или других, а до того времени решительно отказывался приступить к соборованию; тогда лапа, обещав императору послать легатов за государями, положил, чтобы, открыв собор немедленно,—что и сделано было 9-го Апреля 1438-го года, отсрочить торжественные соборные деяния до прибытия государей или уполномоченных, а пока, в ожидании их, заняться частными рассуждениями о предметах споров между

1) Как говорили мы выше, Описание известно в настоящее время в двух редакциях—в первоначальной, напечатанной в Вивлиофике, VI, 27, и в позднейшей, напечатанной в Сказаниях русского народа Сахарова, т. II, кн. 8, стр. 79. Вторая редакция, переделанная на имя суздальского инока Огмеона, отчасти сокращает первую, а главным образом, распространяет ее вставками из повести Симеона о Ферраро-флорентийском соборе по одной из позднейших редакций сей последней (именно—той редакции, в которой повесть читается в Слове и сказании о составлении осмаго собора, как первая часть последнего).

440

обеими церквами 1). Так как вовсе не явились в Феррару ни государи ни их уполномоченные до самого времени прибытия Исидорова, то это и было причиной, что до самого времени его прибытия еще не было начинаемо торжественных соборных прений. Напрасно весьма долгое время ждав государей или уполномоченных, решили наконец начать торжественное соборование без тех и других, чти» и сделано было 8-го Октября 1438-го года, через месяц и 22 дня после прибытия Исидорова. До начала 1439-го года торжественны^ прения происходили в Ферраре, затем в Январе этого года собор перенесен был папой во Флоренцию (папская булла, объявлявшая перенесение, прочитана была 10-го числа) и здесь они продолжались до 24-го Марта 1439-го года. Прения не привели совершенно ни к чему: относительно спорных пунктов вероучения и практики (Filioque, чистилище, опресноки) Греки остались при своем, а латиняне решительно при своем. После такого результата прений Грекам было объявлено, что они должны или изъявить согласие. на учение римской церкви, или же возвратиться в отечество 2). Возвратиться в отечество ни с чем, т.-е. без всякой надежды на помощь западных народов против Турок, для Греков было ужасно, и вот они задались мудреною задачею: нельзя ли достигнуть соглашения и устроить соединение помимо богословских прений. Разумеется, это оказалось возможным только таким образом, чтобы Греки совершенно уступили латинянам, что в конце концов и случилось. В продолжение трех месяцев, Апреля—Июня, Греки являли тщетную твердость, надеясь побудить папу к уступчивости, и затем должны были подписать акт соединения на всей его воле: этот акт флорентийского соединения или флорентийской унии был подписан 5-го Июля 1439-го года, а 6-го Июля был торжественно провозглашен в флорентинском кафедральном соборе.

Пока происходили торжественные богословские прения, наш митрополит русский не принимал в деяниях соборных совершенно никакого участия, предоставляя собеседовать с латинянами Марку Ефескому и красноречиво-неудержимому болтуну Виссариону Никейскому 3).

1) См. Историю Флорентийского собора, стрр. 49 и 68.

2) Ист. Флорент. соб. стр. 133.

3) Когда все уже находили относительно какого-нибудь предмета спора, что он совершенно исчерпан, Виссарион все-таки настаивал на продолжении прений, утверждая, что еще может быть сказано πολλὰ καὶ καλά.

441

Но когда прения были закончены и поднялся вопрос о том, как бы устроить соглашение помимо их, Исидор выступил главным действующим лицом. Он объявил себя решительным защитником соединения с папою на условии требуемых последним уступок, и не может подлежать сомнению, что он именно был главным творцом и виновником этой флорентийской унии (а красноречивый Виссарион, успевший полюбить Запад, как более привлекательную арену для его красноречия, чем Восток, только охотно последовал за ним 1): он успел подействовать на постоянно колебавшегося императора, решительно объявив ему, что если он не хочет соединения, то дело может быть устроено и без него 2); своим несомненно очень большим авторитетом между епископами он успел победить упорство и страшливые сомнения последних 3).

Что заставило Исидора стать горячим сторонником унии с папой, т.-е. этой предательской унии, при которой союз с папою покупался изменою православию, мы не можем сказать, потому что он не сделал относительно этого никакой исповеди и не оставил никакого объяснения. Можно с уверенностью только утверждать, что причиною были не папские деньги, потому что в деньгах он вовсе не нуждался и потому что не особенно богатый тогда папа вовсе не в состоянии был бы подкупить человека, получавшего доходы рус-

1) Симеон суздальский, давая знать, какую роль играл Исидор, говорит О нем, что «ни единого возлюби папа митрополита, якоже Исидора»,—у Павлова в Критичч. опытах стр. 204 нач.; Слово и сказание о составлении осмаго собора обращается к нему с укоризнами: «царя обольстил еси, патриарха смутил еси и Царствующий град погибели исполнил еси»,—у Попова стр. 384 (cfr митр. Иону в послании к литовским епископам 1460-го года, у Павлова col. 648 sub fin.); сам папа в своей грамоте Исидору, которою возводит его в звание легата, говорит ему: te, cujus virtus et diligentia in hac sancta unione admodum cognovimus profoisse,—y Тейнера в Monumenta Poloniae, II, 41 (см. еще ниже грамоту папы об Исидоре к великому князю).—Что именно Исидор заговорил первый о необходимости унии на предложенных папою условиях, об этом свидетельствует присутствовавший на соборе Иосиф, епископ Мефонский, в апологии против Марка Ефесского,—Патрологии Миня t. 159, col. 1072.

2) Ист. Флорент. соб. стр. 150 fin..

3) Что Исидор пользовался очень большим авторитетом между епископами, видно из того, что когда умер на соборе патр. Иосиф (не задолго до его окончания 10-го Июня 1439-го года), то между епископами кандидатом в патриархи считался Исидор,—Ист. Флорент. соб. стр. 178.

442

ского митрополита 1). Нам известны слова, говоренные Исидором на соборе, которые с весьма большою вероятностью могут быть принимаемы за ответ на наш вопрос. Когда прения не привели совершенно ни к чему и когда папа дал Грекам срок или изыскать способы к соединению, или отвечать ему положительным отказом, то на первом совещании по сему случаю Греков Исидор, подавая первым свой голос, сказал: «лучше душою и сердцем соединиться с латинянами, нежели не кончив дела возвратиться; возвратиться, конечно, можно, но как возвратиться, куда, когда?» 2) Т.-е. слова эти значат: возвратиться назад, не устроив соединения с папою, конечно, можно, но тогда не будет совершенно никакой надежды на спасение отечества. Со всею вероятностью нужно думать, что желание и надежда спасти отечество при помощи папы и западных государей и составляли причину, побудившую Исидора к тому, чтобы он решился изменить отеческой вере. Не невозможно, что к этому присоединялось и личное честолюбие,—желание занять то блестящее и высокое положение в римской иерархии или в латинском духовном царстве, которое он потом действительно занял; однако, справедливость и беспристрастие обязывают нас сказать, что мы не знаем никаких положительных указаний в этом отношении 3). Исидор

1) Если папа мог действовать посредством подкупа на других епископов, то потому, что другие епископы были совсем нищие. Симеон суздальский в своей Повести о соборе уверяет, что перед отправлением Исидора в обратный путь папа дал ему «много злата» (у Павл. стр. 207). Если это правда, то тут, необходимо разуметь не взятку, данную папою Исидору, а заем денег у банкиров, заключенный Исидором при посредстве и при содействии папы.

2) Ист. Флорент. соб. стр. 137 fin..

3) Г. Регель, напечатавший в своих Analecta Byzantino-Russica (Petropoli, 1891) шесть писем Исидора и в числе их два письма к известному итальянскому гуманисту XV века Гуарино Гуарини, на том основании, что он (Исидор) коротко знаком был с сейчас названным гуманистом, заключает, что и сам он был гуманист, т.-е. иначе сказать—человек по образу своих мыслей если не совершенный язычник, то во всяком случае такой христианин, для которого не существовало различия между частными христианскими исповеданиями, между православием и латинством,—Prooem. р. XLIV fin. sqq. Но Исидор мог быть коротко знаком с Гуарино, вовсе и не будучи сам гуманистом, а будучи только человеком образованным, между тем в письмах его к Гуарино нет совершенно никаких указаний на его образ мыслей: не невероятное предположение может оказаться справедливым, чтобы содействовать разрешению вопроса о поведении Исидора, но пока оно —лишь простое предположение.

443

был главнейшим устроителем унии; он приступил к ней, как предлагал другим, душою и сердцем: и он постарался выразить это в самой своей подписи под актом унии, которая отличается от всех других подписей своею выразительностью и которая гласит: στέργων καὶ συναινῶν ὑπέγραψα, т.-е. с любовью соглашаясь и соодобряя подписую 1) Вместе с собою Исидор заставил подписаться под актом и епископа суздальского Авраамия, подпись которого читается: «Смиреный епископ Авраамио (вероятно ошибка в напечатанном вместо: Авраамие) суждальскый подписую» 2).

Епископы греческие начали уезжать из Флоренции после подписания соборного акта; император отбыл из нее 26-го Августа 3). Приобретший величайшую благосклонность папы своими стараниями об устроении унии наш русский митрополит оставался при нем всех долее и отправился в обратный путь 6-го Сентября. Еще прежде папа возвел его в сан кардинала пресвитера 4); при его отъезде папа облек его званием своего апостолического полномочного легата de latere на провинции Литвы, Ливонии и всей России и на города, диоцезы, земли и места Лехии, т.-е. Польши (вероятно, должно подразумевать русскую Польшу или составлявшую русскую часть Польши Галицию 5).

1) Первый из подписавшихся митрополит ираклийский подписался: ὁρίσας ὑπέγραψα,—утверждая подписуюсь; из остальных архиереев половина и в том числе Виссарион никейский подписались: στοιχίσας ὑπέγραχα,—соглашаясь подписую, другая просто: ὑπέγραψα.—Оригинал соборного акта хранится во флорентийской публичной (Медицейской, Лаврентинианской) библиотеке; с оригинала он напечатан в издании Тейнера и Миклошича Momimenta, spectantia ad unionem Eeclesiarum Graecae et Romanae, Vindob. 1872, p. 46.

2) Симеон суздальский уверяет, что Авраамий не хотел было подписываться, но что Исидор принудил его силою: «ему же не хотящу (подписываться), митрополит же Исидор я его и всади в темницу и седе неделю полну,—и (тако) тому подписавшуся не хотением, но нужею».

3) Епископы сождались друг друга и императора, чтобы ехать домой всем вместе, в Венеции.

4) По Vitae et gesta summorum Pontificum Альфонса Чиакония, Romae, 1601, p. 894, папа возвел Исидора с Виссарионом в кардиналы—пресвитеры будто бы еще в публичной консистории 15-го Января 1439-го года.

5) Но грамота о сем папы Исидору вместе с подорожным ему листом (salvus conductus) подписана 16-го Сентября (одна первая у Тургенева в Historica Russiae Monimenta, I, 120, первая со вторым у Тейнера в Monu-

444

В обратный путь Исидор отправился не тою дорогой, которой приехал. Из Флоренции он пошел в Венецию, в которой пробыл с находившимися здесь императором и прочими Греками слишком три месяца (с 15-го Сентября по 22-е Декабря) и из которой бежал от него или, может быть, просто наперед ушел посол великого князя боярин Фома 1). В Венеции он сел в корабль и плыл Адриатическим морем мимо Полы (в Истрии) на Сень (Zengg, Segna) в Кроации или Хорватии. Из Сени, высадившись в ней на берег 7-го Января 1440-го года, он шел на Загреб или Аграм в той же Кроации, на Будим или Офен-Пешт в Венгрии, на Краков в Польше и далее в Россию.

Из Будима в Венгрии, куда прибыл 5-го Марта 1440-го года, Исидор отправил во всю область своего легатства,—в Польшу, Литву, Ливонию и Россию, пастырское послание, в котором извещал свою паству о великом совершившемся событии—соединении церквей.

«Возрадуйтеся—пишет Исидор в послании—и возвеселитеся вси ныне сущий о Господе, яко церковь восточная с римскою церковью коликое время разделена быша и едина к единей враждебна быша, а ныне истинным соединением соединишася в первоначальное соединение и в мир и в тишину и в любовь и в единоначальство древнее (т.-е. папино) без всякого разделения... Приимите cиe святое и пресвятое соединение и единоначальство с великою духовною радостью и честию; молю вас всех в (имени,—о имени) Господа нашего Иисуса Христа, с нами милость сотворшаго, чтобы никакова разделения с латыною у вас не было, поне вси ряби есте-

menta Poloniae, II, 41): это нужно понимать так, что грамота была выслана Исидору, когда уже он был в дороге (в Венеции: Симеон суздальский говорит, что находясь в Венеции Исидор посылался к папе).

1) Симеон суздальский, бежавший от Исидора из Венеции в следствие ссоры своей с ним, в которой, как есть все основания подозревать, и сам был далеко не прав, утверждает, что и Фома также бежал от митрополита (у Павлова в Критичч. опытах стр. 206 fin.); но утверждает, может быть, только из желания оправдать несколько самого себя. Впрочем, так как известен охранный лист или паспорт, выданный папою Фоме во Флоренции в Марте месяце 1489-го года (Карамз. V, прим. 296, Опис. ркпп. Толстова, отд. II. № 341, стр. 486), из чего видно, что он еще тогда хотел возвратиться в. Россию: то есть основания подозревать, что у него было с митрополитом не совсем ладно.

445

Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и во имя его крещени: един Бог, едина вера и едино крещение, ино бы (поэтому бы) в вас было едино согласие и тишина и мир о Христе Иисусе. Вы же, латинстии роди, тех всех, иже в гречестей вере суть, истинно веруйте, без всякого размышления, суть бо вси крещенн и крещение их свято есть и испытно (признано) от римския церкви». Далее Исидор убеждает Греков и латинян, чтобы первые без всякого сомнения ходили в церкви латинские, а вторые—в греческие, и чтобы, первые принимали Тело Христово, совершенное на пресном хлебе, а вторые—на кислом хлебе. Свое послание Исидор заключает: «Тако бо вселенский великий собор кончал есть в явленном посидении (в торжественном заседании,—ἐν δημοσιᾳ συνελεύσι, in sessione publica), по многом совопрошании и испытании божественных писаний, в честней и в большой церкви служивше во граде Флоренский (sic) под леты воплощения Господня 1489-го лета, месяца Июля в 6-й день» 1).

Из Будима в Венгрии, после 10-ти дневного в нем пребывания 2), Исидор направился в Краков, столицу короля польского. В первом на дороге польском городе Сандече, находящемся в Карпатах, на реке Дунайце (впадающей в Вислу) он встречен был (25-го Марта, в великую пятницу) епископом краковским Збигневом Олесницким, которым был принят гостеприимно и предупредительно 3). В Краков к королю Исидор, нет сомнения, шел за тем, чтобы обрадовать его вестью о таком важном и таком вожделенном для него событии, как соединение в одно его

1) Никон. лет. V, 148. В летописи не 6-го Июля, когда провозглашен акт унии, а 6-го Июня. 6-е Июня вместо 6-го Июля и во всех наших сказаниях. Дело нужно поникать так, что ошибка была допущена в котором-нибудь одном из них и из одного перешла во все.

2) Выехал из Будима 14-го Марта,—ненапечатанная часть описания путешествия, о которой сказали мы выше, на стр. 488, по рукописи, которую указывает Павлов, именно—Румянцевск. № 939.

3) Длугош, lib. XII, ed Lipsiae 1711 р. 727: Intravit (в Польшу) Isidorus cardinalis et legatas primum in Sandecz, feria sexta Parasceve, ubi per Sbigneom episcopum Cracoviensem fuit hospicio exceptas et omnibus in curia episcopali procuratas et ornatas expensis et ad celebrandum divina in ecclesia parochiali S. Marine admissus. В Сандече, по описанию путешествия (которое называет его Сувечом и Судочом), Исидор провел день св. Пасхи, бывший в 1440-м году 27-го Марта.

446

подданных по отношению к вере, и чтобы испросить у него соответствующих государственных распоряжений относительно Русских и вообще православных его государства, ставших теперь одним духовным стадом с католиками. Но, как должно думать, первое свидание Исидора с королем вовсе не было в отношении к излияниям взаимной радости таким, каким он его ожидал. Польский король Владислав III (сын и преемник Ягайлов) перед самым прибытием Исидора в Польшу, 6-го Марта 1440 года, был избран в короли венгерские и присланные к нему венгерские депутаты настоятельнейшим образом побуждали его поторопиться путешествием в Венгрию 1). Соображая вероятное время приезда Исидорова в Краков и время отъезда из него короля, получим, что митрополит успел захватить в нем Владислава не более, как дней за 5-ть до отъезда 2) и вообще когда он ни о чем другом не мог думать, кроме предстоявшей поездки. Что касается до отношений к Исидору католического духовенства в Кракове, то Длугош говорит, что он, как воссоединенный с римскою церковью и верный, допущен был к служению по своему греческому обычаю в кафедральном краковском соборе 3).

Из Кракова Исидор пошел явить себя в своем новом звании папского кардинала и легата de latere и возвестить о принесенной им унии своей русской пастве. Однако он не поспешил в Москву, но весьма на долгое время остался в Литве. Из Кракова он направился в Перемышль, при чем на пути в него в городке Тарнове (находящемся почти прямо на восток от Кракова, на реке. Дунайце 4) освятил католический костёл совместно с одним поль-

1) Geschichte von Ungarn Фесслера, в обработке Елейна, II, 454 fin. sqq.

2) Исидор, как мы сказали, прибыл в Сандеч 25-го Марта и пробыл в нем 27-го Марта; король имел отправиться в Венгрию 10-го Апреля,— Длугош, lib. ХII, р. 727, и был на пути в последнюю в том же Сандече 22-го Апреля,— Фесслер—Клейн ib. S. 456. В описании путешествия не сказано, когда Исидор прибыл в Краков и насколько захватил в нем короля, а, сказано только, что «ту (в Кракове) видехом короля Владислава и брата его Казимира».

3) Cracoviae in ecelesia Cathedrali more suo Graeco, tamquam Ecclesiae Romanae reunitus et fidelis, ad celebrandum divina fuit admissus,— Lib. XII, p. 727.

4) Во времена Исидора Тарнов, может быть, находился не на нынешнем своем месте, ибо в описании путешествия сказано: «а от Дунайца до града «Тернова миля».

447

ским епископом 1). Каким порядком и с какою церемонией провозгласил он унию в этом первом месте русском,—каковым был Перемышль, сведений не имеем; равно не имеем сведений и о том, как приняли его и принесенную им унию здешние первые Русские. Из Перемышля Исидор пошел в стольный город Галиции Львов (Лемберг), в который прибыл не позднее 15-го Мая и в котором с посещением Галина оставался до 10-го Июля 2). Изо Львова Исидор отправился в столицу великого княжества литовского Вильну, в которую, держав путь на Бельз, Грубешов, Холм, Влодаву, Брест-Литовский, Волковыйск и Троки, прибыл 13-го или 14-го Августа 3). После 14-го Августа 1440-го года Исидор оставался в юго-западной, польско-литовской, Руси, еще в продолжение шести месяцев: где именно в продолжении этого времени он имел пребывание или какие совершал путешествия, не имеем положительных сведений. Псковская 2-я летопись говорит, что на Покров Богородицы (1-го Октября) 1440-го года он приехал в Литву 4):

1) См. в 3-м выпуске Галицкого Исторического сборника (Львов, 1860) статью Петрушевича: «О соборной Богородичной церкви и святителях в Галиче», прим. 52, стр. 126.

2) В описании путешествия не обозначено дня приезда во Львов, а затем говорится: «а от Лвова до Галича 14 миль и приидохом в Галич месяца Маия в 21-й день; а оттоле опять приидохом во Лвов по Петрове дни назавтрее, и поехали есмя изо Лвова Июля в 10-й день».

3) В описании путешествия не сказано, когда прибыли в Вильну, но сказано, что из Трок, от которых до Вильны 26 верст, отправились 13-го Августа. Наше описание путешествия, как мы сказали, по некоторым спискам его (собственно пока одному известному) доводится до Москвы и до Суздаля. Но автор описания не оставался при Исидоре до прибытия этого последнего в Москву, а отделившись от него, с большей или меньшей частью его свиты, где-то в Литве, воротился домой, в Москву—Суздаль, значительно ранее его (в Москву 19-го Сентября, в Суздаль 29-го). Где он отделился от Исидора, и следовательно— откуда в описании говорит о пути только своем собственном, к сожалению, он у себя вовсе не отмечает; но мы полагаем, что отделился не ранее, как именно в Вильне, потому что—если бы ранее, то он не имел бы нужды доходить до Вильны и должен бы был повернуть на восток к Москве где-нибудь прежде. А что во всяком случае отделился не ранее Холма, это мы знаем положительным образом: существует грамота Исидора (см. о ней ниже), из которой видно, что он—митрополит и описатель путешествия были в Холме в один и тот же день, следовательно—вместе.

4) В Собр. летт. V, 29 (из летописи в Описании путешествия по изданию Сахарова).

448

из этого показания летописи, если оно справедливо, будет следовать что после 14-го Августа он ездил или опять в Галицию или же в киевскую Русь. От 5-го Февраля 1441-го года есть грамота Исидору киевского князя Александра Владимировича, в которой дается знать, что во время ее написания митрополит находился в Киеве 1); а без обозначения времени говорят об его пребывании в Киеве и Симеон суздальский и Густинская летопись 2). Затем, Симеон суздальский, также без обозначения времени говорит об его пребывании в Смоленске (который присоединен был к Литве Витовтом в 1395-м году 3). В Москву из Литвы Исидор приехал в воскресенье 3-й недели великого поста 1441-го года, которое было в сем году 19-го Марта; следовательно, если считать его пребывание в галицко-литовской Руси с половины Апреля 1440-го года, всего он пробыл в ней год без месяца.

Церковная уния с папою православных жителей Галиции и литовской Руси была для короля польского и для великого князя литовского, в видах политических, делом в высшей степени желаемым. И, однако, эта уния, быв устроена на соборе Флорентийском и быв принесена Исидором в Польшу и Литву, вовсе не была введена и вводима здесь между Русскими, так что перед нами весьма странное явление: с одной стороны, люди весьма усердно желали унии, а с другой стороны—когда эта уния, действительно устроенная, была принесена к ним, они как будто не обратили на нее никакого внимания. Таким, на первый взгляд загадочным фиаско, постигшим флорентийскую унию в Польше и Литве, здешние Русские обязаны были весьма счастливым для них обстоятельствам.

Предварительно должно быть, впрочем, замечено, что если бы уния и была вводима и введена, то, как со всею вероятностью нужно думать, она вовсе не была бы тем кровавым делом, каким явилась в конце XVI—в начале XVII века. В первой половине XV века польские короли, польское католическое духовенство и вообще все Поляки еще вовсе не были такими крайними фанатиками, какими они стали к концу XVI века, ибо они еще не прошли воспитательной

1) Грамота дана митрополиту в Киеве и в ней говорится: «а коли отец наш... митрополит отъедет дале в свою митрополию, оправляя церкви Божии»... Грамота в Акт. Ист. т. I. № 259, стр. 488.

2) Первый—у Павлова в Критичч. опытах, стрр. 207 и 208, вторая—в Собр. летт. II, 355.

3) У Павлова ibidd.

449

школы иезуитов и не стояли еще под руководством людей, подобных сим последним. Что касается до счастливых для Русских Польши и Литвы обстоятельств, которые устранили даже попытку введения унии, принесенной Исидором, то они состояли в том, что ни король польский ни великий князь литовский не могли взять дела введения унии на себя и должны были предоставить ее собственной ее судьбе. Прежде всего, в минуту прибытия Исидорова с униею Поляки находились в таком церковном положении, что не признавали папы, от которого она была принесена. В то время были два папы: Евгений IV, устроивший унию на Флорентийском соборе, и Феликс V, избранный собором Базельским, и Поляки, не находя удобным признавать которого-нибудь одного папу, не признавали ни того ни другого 1) А таким образом, уния, хотя и представлявшая собою нечто весьма желаемое, быв принесена от не признаваемого папы, являлась таким желаемым, которым неудобно было воспользоваться. Затем, король польский Владислав III, как мы сказали, перед самым прибытием Исидора в Польшу, 6-го Марта 1440-го года, был избран в короли венгерские. Отправившись в Венгрию в следующем Апреле месяце, он не возвращался более в Польшу, которая была поручена управлению наместников, и 10-го Ноября 1444-го года погиб в битве с Турками при Варне (от чего называется Варнским). Отсутствуя из Польши и занятый отчасти делами венгерскими (борьбой с Елизаветой, вдовой своего предшественника на венгерском престоле Альбрехта), отчасти войною с Турками, которую начал тотчас после того, как был избран в венгерские короли, Владислав не имел возможности заняться в своих польских землях принесенной от папы унией. Правда, находясь в Венгрии, он издал в Марте 1444-го года, после того как признал Евгения и— как должно думать—побуждаемый бывшим у него легатом последнего (кардиналом Юлианом, погибшим вместе с ним в варнской битве) свою грамоту, в которой, после выражения своей великой радости о давно желанной и наконец состоявшейся унии, совершенно сравнивает православное духовенство во всех правах и привилегиях с духовенством католическим 2). Но одною этою грамотой, которая при том дана была уже после бегства из Москвы Исидорова, немногое можно было сделать, а между тем вся деятельность короля по отношению к унии и ограничилась только ею одной.

1) Длугош. lib. XII, р. 768.

2) Грамота в Актах Западн. России, т. I, № 42, стр. 56.

450

В Литве находился на лицо великий князь, но он был в таком, положении, что не мог отважиться на попытки введения унии, хотя бы и имел к тому желание. За пять дней до въезда Исидорова из Венгрии в Польшу, 20-го Марта 1440-го года, был убит великий князь литовский Сигизмунд Кейстутьевич, согнавший с престола Свитригайла, и на его место избран был в князья брат Владиславов Казимир. Но этот новый великий князь, и до своему личному характеру и по своим личным качествам далеко не бывший ни ревнителем веры ши человеком государственным, в виду опасного соперника себе в лице сына Сигизмундова Михаила и в виду ссор в Литве между боярскими партиями, чувствовал себя на престоле великокняжеском слишком не твердо, чтобы решиться на такое дело, как попытка введения унии. Таким образом, уния в Польше и Литве была предоставлена самой себе и тем духовным мерам, которые мог употребить к ее введению сам Исидор. Но православные вовсе не хотели принимать унии 1) и духовные меры Исидора оказались совершенно бессильными.

Однако, православные князья литовские вовсе и не прогоняли от себя Исидора, а признавали его за своего митрополита: на это мы имеем положительные доказательства. Выше мы упоминали о грамоте киевского удельного князя Александра Владимировича 2), данной Исидору 5-го Февраля 1441-го года. Этой грамотой князь подтверждает «отцу своему Сидору, митрополиту киевскому и всея Руси» обладание митрополичьими вотчинами в области киевской, его митрополичьи доходы и суд и все его духовно—или—церковно-правительственные митрополичьи права. Затем, знаем и другое положительное доказательство: смоленский князь Юрий Семенович-Лугвеньевич 3) выдал. Исидору враждебного ему спутника его на Флорентийский собор—

1) Длугош lib. XII, р. 727: Unio illa breviseulo duravit tempore, Graecis et Ruthenis, qui circa illam praesentes non erant, irridentibus et contemnentibus.

2) Александр или Олелько был внук Ольгерда; отец его Владимир не перекрестился в латинство вместе с Ягайлом и Витовтом. Он (Александр) был свояком московскому Василию Васильевичу, имев в замужестве его сестру Анастасию.

3) Лугвений, по христианскому православному имени Симеон, брат Владимиров (т.-е. также сын Ольгердов), не переходил подобно ему из православия в латинство.

451

Симеона суздальского 1). Грамота Александра Владимировича дает знать, что православные князья литовские, не признавая в Исидоре папского кардинала и легата, хотели видеть в нем только то, чем он был и до Флорентийского собора,—православного митрополита. Что касается до того, как принимал Исидора в Галиции и Литве простой православный народ, то относительно этого мы имеем сведения только весьма ненадежные. Существует свидетельство, что во Львове народ не хотел ходить за службы, которые он совершал; но свидетельство это принадлежит писателю уже XVII века 2). Густинская летопись уверяет, что из Киева народ прогнал его 3); но судя по грамоте ему Александра Владимировича весьма трудно допустить, чтобы князь позволил сделать это народу. Существует грамота Исидора, данная им в Холме 27-го Июля 1440-го года и обращенная к холмским старостам, воеводам, заказникам и всем православным, с увещанием, не отнимать у одного подгородного священника (у попа св. Спаса от Столпа 4) церковного сада 5). Так как на конце грамоты читается: «нам сущим православным хрестияном Ляхом и Руси»..., се бо ныне дал Бог—одина братья хрестияне латинники и Русь»: то предполагают, что граждане холмские отнимали у священника церковную землю за то, что он признавал Исидора и унию; но, очевидно, что предположение далеко не твердое, ибо если бы дело было бы в этом, то гражданам естественно было бы совсем прогнать священника от церкви 6).

1) Симеон суздальский убежал от Исидора вместе с княжеским послом Фомой из Венеции 9-го Декабря 1439-го года и в России прибежал к новгородскому архиепископу Евфимию (может быть, потому, что бежал с купеческим караваном, шедшим в Новгород, а может быть—и потому, что не находил удобным являться в Москву). Когда Исидор прибыл в Литву. Юрий Лугвеньевич зазвал Симеона к себе в Смоленск и здесь выдал его чернцам митрополичьим, которые и посадили его в железа (Повесть Симеонова у Павлова в Крититч. опытах, стр. 206 fin.).

2) Некоему Зиморовичу, см. у А. С. Петрушевича в статье: О соборной Богородичной церкви и святителях в Галиче», помещенной в 3-м выпуске Галицкого Исторического сборника, прим. 52, стр. 126.

3) Собр. летт. II, 355.

4) Селение Столпье, получившее название от находящегося в нем древнего столпа или башни,—в 9 верстах от Холма.

5) Грамота напеч. в Чтен. Общ. Ист. и Древн., 1846-го года № 1.

6) Как узнаем из описания путешествия или дневника, принадлежащего неизвестному, Исидор был в Холме и всего один день, именно—наше 27-е Июля.

452

После почти годичного пребывания в Литве Исидор пришел, в Москву, как мы сказали, в третье воскресение великого поста, 19-го Марта 1441 года. Здесь ожидало его иное, чем в Литве: там, не приняли унии, принесенной им от папы, но приняли его самого, находя каким-то образом возможным не признавать его за папского кардинала и легата и в тоже время признавать за «господина и отца, своего митрополита киевского и всея Руси»; здесь не подвергли его подобному разоблачению от нового, им принесенного, но затем, чтобы подвергнуть его осуждению за это принесенное.

Московский летописец следующим образом представляет приход Исидора в Москву и случившееся после прихода. Как папский кардинал и легат, митрополит вошел в город в преднесенин латинского креста 1) и трех палиц или жезлов 2). Пришед в Кремль, он прошел прямо в Успенский собор и здесь сначала пел молебен за великого князя и за все православное христианство, а потом совершал литургию, на которой велел поминать «вопер-

Следовательно, пред самим митрополитом священник во всяком случае не имел времени заявить своей преданности унии.

1) Латинский крест отличается от православного тем, что на нем ноги Спасителя, положенные одна на другую, прибиты одним гвоздем, а не двумя, и что руки Спасителя не протянуты прямо, но Он висит на них, несколько или. значительно опустившись книзу. О кресте, который носили пред Исидором, великий, князь Василий Васильевич говорит, что он был «высоко вдружен латыньским именованием», т.-е. что он, по обычаю латинскому, был водружен на длинном, древке (см. Летописи занятий Археогр. Комм. вып. 3, приложж. стр. 35; а относительно формы креста: «повелеваше распятие, латыньски изваанно, носити,—обе нозе единым гвоздем пригвоздене», у Павл. в Памм. col. 533). Православные укоризненно называли латинский крест крыжом, что есть польское название креста—krzyz’, от латинского crux.

3) Никоновская летопись, которую разумеем в данном случае,—V, 154, Воскресенская летопись,—в Собр. летт. VIII, 109, Софийская 2-я летопись ibid. VI, 161, и Слово и сказание о составлении осмаго собора—у Попова в Историко-литерат. обзоре стр. 376, говорят, что Исидор повелевал носить перед собою «крыж латинский да три палицы сребряны про честь фряжского права». Но Симеон суздальский в своей повести говорит, что он носил крыж во креста место и палицу сребряну,—у Павлова в Критичч. опытах стр. 207и у Попова ibid. стр. 355 fin.. Относительно палицы Симеон делает пояснение: «палицу нося—гордость и буйство латинское (являя): аще кто не приклякнет (приклякать—польское przyklekać: стать на колена) ко крыжу, то палицею ударивши приклякнути велит, яко же у папы тако творят».

453

вых» 1) вместо имени патриарха константинопольского имя папы римского Евгения 2); по окончании литургии он велел выйти своему протодиакону в стихаре с орарем на амвон и велегласно прочесть грамоту осьмаго собора или акт соединения, подписанный 5-го Июля 1439-го года; по окончании всего он представил великому князю грамоту к последнему от папы 3), в которой этот, извещая государя о состоявшемся единении церквей, настоятельно просит его, да будет он помощник Исидору усердно всею своею мышцею в деле введения унии в России 4). Поведение Исидорово, смело провозгласившего унию и поминовением имени папы вместо имени патриарха как бы самым делом введшего ее, привело в крайнее смущение и замешательство великого князя, всех епископов, собравшихся в Москву встречать митрополита, и всех бояр великого князя; епископы и бояре до такой степени растерялись, что совершенно отказывались подавать государю какие-нибудь советы относительно того, что делать: «вси князи умолчаша и бояре и инии мнози, еще же паче и епискупы рускиа вси умолчаша и воздремаша и уснуша»... Великий князь, так сказать—оставленный всеми, начал думать один сам с собой и, думав три дни, на четвертый день отдал приказ взять Исидора под стражу, объявив его еретиком, подлежащим суду соборному. Тогда «вси епискупы рустии возбудишася, князи и бояре и вельможи и множество христиан тогда воспомянуша и разумеша законы греческия прежния и начаша глаголати святыми писании и звати Исидора еретиком» 5)...

Эта рисуемая летописцем картина всеобщего крайнего смущения в Москве, произведенного прибытием Исидора, и скоро последовавшего затем, благодаря твердости духа великого князя, всеобщего решительного воспрянутия и пробуждения, есть ни что иное, как картина, сочиненная в позднейшее время. Прежде чем явиться в Мо-

1) «Во-первых помяни Господи»...

2) По Тверской летописи, Собр. леттХV, 491 col. I, будто бы еще—наперед имени великого князя имя императора западного («кесаря»).

3) По Длугошу,—lib. XII, р. 727—и от императора константинопольского.

4) И в которой говорит о роли Исидора на соборе в деле устроения унии: «к сему единачеству и согласию многое поможете и поспешение честнейшего брата нашего Исидора, митрополита твоего киевского и всея Русии и от апостольского престола посла (легата), иж за свое благое потрудился о соединении, крепчайший (вар. крепшайшее) имел».

5) Никон. лет. V, 153 fin. sqq.

454

скву, Исидор прожил в Литве, по возвращении с Флорентийского собора, почти целый год; следовательно—весьма ясно, что ни о какой неожиданности, которая бы должна была произвести великое смущение, вовсе не могло быть речи.

Необходимо думать, что решение поступить с Исидором так, как поступлено, было принято еще до его прибытия в Москву. Необходимо думать, что это принятое решение или принятие этого решения имеет свою историю; но, к сожалению, последняя остается нам неизвестною.

Когда дошли до Москвы первые слухи о том, чем кончился Флорентийский собор, т. е. неожиданные слухи, что Греки не только не возвратили на нем латинян к своему древнему православию, как надеялись и были уверены, а напротив сами предали латинянам это православие и признали их ереси,—как тогда у нас без всяких оговорок, а совершенно положительно, смотрели на отступления латин: то, нет сомнения, слухи повергли всех в величайшее смущение и в болезненное недоумение относительно того, как быть и что делать в виду этого неожиданного поступка Греков. О величайшем смущении, которое господствовало некоторое первое время в Москве, свидетельствует сам великий князь Василий Васильевич в своем послании к афонским монахам 1). Но затем мрак недоумения должен был для московских Русских постепенно рассеяться и их смущение должно было смениться горячей и твердой решимостью выступить защитниками и охранителями православия. Как со всею вероятностью следует думать, Исидор, возвратившись с собора, весьма не спешил в Москву по тому нарочитому побуждению, чтобы дать здешним Русским время привыкнуть к мысли встретить его папским кардиналом и легатом; совершенно вероятно, что время, проведенное в Литве, он употребил на то, чтобы постараться приготовить и расположить здешних Русских к принятию принесенной им унии: но на самом деле он дал время московским людям совершенно прийти в себя и твердым образом принять относительно

1) Это послание великого князя вместе с посланием афонских монахов «к князем и властелем, святителем и священником и прочим Господним людем христоименитым» не названной страны, под которою должно разуметь Россию, напечатано из сборника новгородской Софийской библиотеки XVI века в Летописи занятий Археографич. Комиссии, выпуск 3, приложж. стр. 28 sqq (место, на которое ссылаемся, стр. 33 fin.). Извлечение из второго послания еще— в Описании Синодд. рукпп., № 339 л. 343 (стр. 827).

455

него решение, которого он вовсе не желал. Посол великого князя боярин Фома, прибежавший (пришедший) от него из Венеции, епископ Аврамий и та или другая часть его спутников, пришедшие от него в Москву, когда он остался в Литве 1), должны были рассказать в Москве, как состоялась эта неожиданная уния, т. е. рассказать, что искренно приступили к ней только весьма немногие из архиереев греческих,—что большинство согласилось на нее или купленное золотом или принужденное нравственным гнетом и что некоторые, каков Марк ефесский, не только не приняли ее, но и решительным образом и изо всех сил протестовали против нее. Не имеем прямых указаний, но со всею вероятностью нужно предполагать, что великий князь, получив принесенные известия о Флорентийском соборе, поспешил навести в Константинополе справки, как там принята уния. А если он сделал это, то должен был узнать, что решительное большинство как архиереев, так и мирян, встретило унию с величайшим негодованием и вовсе не хотело ее знать,—что поспешили раскаяться в своей измене православию и большая часть архиереев, ездивших на собор,—что одни и другие архиереи протестовали против унии пред императором формальным образом посредством соборного определения 2) и что держится унии только император с весьма немногими. Мы находились в то время в живых сношениях с Афоном, так что великий князь не мог тотчас же не узнать того, как приняли унию монахи афонские, пользовавшиеся исключительно—великим уважением в православном мире: и он должен был узнать, что монахи эти не только отвергли, унию с таким же негодованием, как большинство прочих Греков, но и выступили против нее нарочитыми противниками между греческим народом 3). Таким образом, прежде прибытия в Москву Иси-

1) Епископ Авраамий с частью спутников Исидора, оставив митрополита, в Литве, прибыл в Москву, как мы сказали выше, 19-го Сентября 1440-го года.

2) См. Историю Флорентийского собора, стр. 183 sqq. Архим. Димитракопул в своей Ὀρθόδοκος Ἑλλάς, стр. 107, ссылаясь на Ἁντίῤῥησις патр. иерусал. Нектария и на Τόμος καταλλαγῆς патр. иерусал. Досифея, которых мы не имеем под руками, говорит о константинопольском соборе 1440-го года, протестовавшем против унии.

3) Послание афонских монахов в Россию против унии, о котором в третьем примечании выше, писано уже после изгнания из Москвы Исидора (стр. 29 нач.) и из него не видно, чтобы монахи писали в Россию еще до изгнания последнего (и до его прихода в Москву из Литвы). Под актом унии подписались.

456

дорова великий князь должен был узнать, что эта уния, устроенная всякими неправдами, встречена Греками с величайшим негодованием,—что она отвергнута у них решительным большинством духовенства и мирян и что ее держится в Константинополе только император с некоторыми немногими, быв вынужден своими несчастными обстоятельствами. В виду сейчас указанных сведений великий князь не мог смущаться вопросом: как ему быть с этой принесенной Исидором унией. Если Греки, которым уния столько нужна бы была в их ужасном государственном положении, с негодованием отвергли ее: то что другое мог сделать он, которому не было нужды покупать чего-нибудь ценою измены православию? Очень может быть, что мысль о провозглашении Исидора незаконным митрополитом и изменником православию приходила и некоторым православным князьям литовским и что только они не могли осуществить ее при своих государственных обстоятельствах: великий князь московский был в полной возможности отвергнуть не только унию, но и принесшего ее отступника—митрополита, против которого он должен был исполниться тем большого негодования, что именно ни кто другой, как он—митрополит был главным виновником и устроителем унии.

Через три дня на четвертый после прибытия в Москву, в середу на крестопоклонной неделе, Исидор взят был под стражу, именно—помещен на житье за сторожами (под домовый арест) в Чудовом митрополичьем монастыре 1). После того великий князь созвал собор из епископов, архимандритов и игуменов и всего

присутствовавшие на соборе представители трех или четырех афонских монастырей: Лавры, Ватопеда, св. Павла и Пандократора—неизвестно афонского ми константинопольского, но что тотчас по возвращении с собора представителей монахи выступили нарочитыми противниками отвергнутой ими унии, это они дают знать в послании (ibid. Прот Афонский Пахомий, которому адресует великий князь послание, может быть, есть тот Пахомий, который подписался под актом унии, как игумен св. Павла).

1) По словам Длугоша: на carcerem includitur et omnibus therauris, quos jam notabiles conquisiverat, spoliatur (вероятно, разумеются сокровища, которые успел собрать Исидор во время пребывания в Литве, при чем мог получать доходы и с московской половины митрополии, хотя, быть может, и не со всей),—lib. XII р. 728 нач.

457

священства 1) и поручил собору, обличив ересь Исидора истинным судом правды, стараться о том, чтобы он—митрополит усрамился и отложил латинские ересные соединения и согласия и повинился и покаялся, дабы таким образом мог получить милость. Когда Исидор остался непреклонно твердым в своей верности унии и нимало не восхотел повинутися священному собору, его по прежнему оставили за сторожами в Пудовом монастыре, решившись и еще ждать от него обращения и покаяния 2); при этом, как дают знать наши акты, летописи и сказания, на него старались подействовать путем угроз, а именно—что в случае его нераскаянности на него будет созван новый великий собор 3) и что он может быть приговорен к смертной казни через сожжение или через засыпание живым в землю 4). Как бы в конце концов поступил великий князь с Исидором, остается неизвестным. Просидев в Пудовом монастыре за сторожами весну и лето, ночью 15-го Сентября 1441-го года он бежал из Москвы 5). Великий князь, быв, нет сомнения, чрезвычайно доволен, что этим бегством Исидор сам разрешил и покончил трудный вопрос: как с ним быть, строго запретил догонять его и предоставил ему полную свободу исчезать из России, куда он знает 6). Из Москвы Исидор побежал в Тверь. Здешний князь Борис Александрович снова посадил было его за приставов; но великий князь, дав ему и здесь посидеть некоторое время, в великом посте 1442-го года приказал выпустить его, и он бе-

1) См. послание великого князя в Константинополь в Акт. Ист. т. I, № 39, стр. 74 col. 2, в Памятнн. Павлова col. 534, и послание митр. Ионы к епископу смоленскому Мисаилу—в Акт. № 62, стр. 111 col. I, Павлова col. 661,

2) Никон. лет. V, 156—7.

3) Степ. кн. II, 75 sub fin.

4) Послание митр. Ионы к литовским епископам 1460-го года—в Памятнн. Павлова № 87, col. 654 fin.; Софийская 2-я лет. в Собр. летт. VI, стр. 161 col. 1 fin. и стр. 163 col. 2 нач., Воскресенск. лет. в Собр. летт. VIII, 109, Слово и сказание о составлении осьмаго собора у Попова стр. 379 нач..

5) Описание путешествия Исидорова на собор по изд. Сахарова,—конец, Симеоново сказание о соборе по изд. в Вивлиоф.,—VI, 70.

6) «Никакоже поcла по нем возвратити его», см. цитаты во втором примечании выше (очень может быть, что и грозили ему смертью за тем, чтобы заставить его бежать, при чем, конечно, ослабили и надзор так, чтобы дать полную возможность бежать).

458

жал в Новогродок к литовскому великому князю Казимиру 1). Не знаем, было ли так, что после осуждения и низложения московского не хотели признавать его своим митрополитом и православные князья литовские, или так, что после сего он вообще чувствовал себя среди православных весьма неловко и фальшиво: только, недолго побыв у Казимира в Новогродке, он побежал в Рим к папе 2).

Этим кончилось пребывание Исидора на кафедре русской митрополии и таков был исход его попытки ввести флорентийскую унию в московской Руси... Должно думать, что он прибежал к папе до чрезвычайности смущенный и пристыженный. По словам Симеона суздальского, отправляясь с собора Флорентийского в Россию, он обнадеживал папу уверениями, что ему непременно удастся ввести унию в Москве,—что великий князь московский молод 3) и не посмеет воспротивиться его воле,—что епископы московские некнижны и не сумеют говорить что-нибудь вопреки ему по поводу унии 4); и вдруг, после таких уверений, немедленный арест, как только явился в Москву, увещания от некнижных епископов—отложив латинские ереси, принести покаяние, и позорное бегство!...

Мы кончили наши речи о митр. Исидоре, насколько он подлежит нашему повествованию 5), но не кончили речей о флорентийской унии, которой он был главнейшим виновником. В человеческой истории, как известно, очень немало совершенно неожиданного. Флорентийская уния имеет весьма неожиданное и в тоже время весьма важное значение в истории русской церкви: от нее ведет свое начало новое мнение Русских о православии Греков,—мнение столько же с первого взгляда невероятное, сколько невероятно то, что именно от нее ведет начало. Греческие архиереи, присутствовавшие на Флорентийском соборе, имели слабость предать православие латинянам, но наибольшая часть их тотчас же после возвращения с собора

1) Цитаты третьего примечания выше и Псковск. 2-я лет. в Собр. летт. V, 30. Не говорится, чтобы Борис Александрович выпустил Исидора по приказанию великого князя, но это необходимо подразумевать: как скоро он схватил его, то не решился бы выпустить без дозволения великого князя.

2) См. цитаты, указанные в предыдущем примечании.

3) Василий Васильевич родился 10-го Жарта 1415-го года.

4) У Павлова в Критичч. опытах, стр. 208.

5) Дальнейшую историю Исидора до его смерти, последовавшей 27-го Апреля 1463-го года, см. в сочинении Пирлинга La Russie et le Saint-Siège, t. I, Paris, 1896, pp. 60—107.

459

искренним образом в этом раскаялась, и во всяком случае греческое духовенство и греческий народ, не присутствовавшие на соборе, встретили унию с величайшим негодованием, решительно отвергли ее и вовсе не хотели о ней слышать. Правда, что импер. Иоанн Палеолог, устроивший собор и решившийся принести на нем православие в жертву своим политическим нуждам, оставался верен унии, побуждаемый теми же нуждами, до самой своей смерти, последовавшей 31-го Октября 1448-го года; правда, что преемник Иоаннов Константин, сначала показавший было себя ревнителем православия и врагом унии, потом, в виду решительных приготовлений Турок к овладению Константинополем, прибегая к этой унии, как к единственному средству спасения, которое мог находить, снова признал ее в конце 1452-го года 1): но все это нисколько не касалось духовенства и народа и наоборот все это возбуждало в духовенстве и народе только величайшее негодование 2). 29-го Мая. 1453-го года Константинополь был взят Турками, империя византийская прекратила свое существование и у Греков совершенно не осталось никакого и помина об унии, а осталась одна крайняя вражда к латинянам, усиленная унией еще более прежнего. Никому, кто хоть сколько-нибудь знает, как принята была уния Греками, не придет в голову подумать, чтобы она повредила у Греков чистоту православия (ибо в действительности, вовсе не быв ими принимаема, она напротив решительным образом укрепила их в преданности православию), и однако у нас вскоре после Флорентийского собора было провозглашено, будто уния повредила у Греков чистоту православия, так что будто бы оттоле истинное чистое православие осталось у нас одних—Русских, каковой взгляд на поврежденность православия у Греков, впервые высказанный вскоре после Флорен-

1) Провозглашена в Софийском соборе присланным от папы нашим Исидором 12-го Декабря 1452-го года.

2) О том, с какою величайшею ненавистью встречено было духовенством и народом греческим (который представляли тогда собою жители Константинополя) восстановление унии Константином, см. в статье Ж. М. Стасюлевича: Осада и взятие Византии Турками, помещенной в Ученых Записках и Отд. Акад. Наук, кн. I, разд. 2, стр. 99 sqq (императоры видели в унии единственное средство спасения, а народ напротив смотрел на нее, как на верное средство привлечь на себя окончательный гнев Божий). Также см. в нашей статье: «К нашей полемике с старообрядцами», напечатанной в I кн. Чтен. Общ. Ист. и Древн. за 1896-й год.

460

тийского собора, был сохраняем нашими предками вплоть до патр. Никона, и именно он был причиной, произведшей при нем у нас раскол старообрядчества 1). Совершенно непонятная с первого взгляда загадка объясняется тем, что новый взгляд Русских на Греков только ведет свое начало от унии Флорентийской и не ее имеет своей истинной причиной,—что эта уния случайным образом явилась для Русских таким событием, на которое они могли указывать и ссылаться, как на причину.

Истинную причину нашего нового взгляда на Греков, представляющегося столько неожиданных и непонятным, составляло то, что мы—Русские, быв народом без действительного просвещения, образовали себе своеобразные взгляды на чистоту истинного православия, которые, во-первых, привели нас к такой компликации, что мы должны были обвинить в отступлении от чистоты православия или Греков или самих себя, и которые, во-вторых, давали нам право видеть отступников от чистоты православия именно в Греках. Дело тут в образовавшихся у нас взглядах на церковные обряды и вообще на церковно-обрядовую внешность.

Мы приняли от Греков христианство в то время, когда у них далеко еще не прекратилось разнообразие церковно-богослужебных обрядов (с которого началось богослужение и о котором см. во 2-й половине I тома Истории стр. 297 sqq,). Это разнообразие от Греков перешло и к нам. При отсутствии у нас действительного просвещения мы должны были вдаться в ту крайность, чтобы усвоить обрядам преувеличенное значение, приравняв их к догматам веры. Но так как, во-первых, крайние взгляды не являются вдруг, а развиваются постепенно,—так как, во-вторых, в период киевский мы находились под влиянием Греков, а отчасти и другими влияниями, препятствовавшими быстрому развитию крайних взглядов (cfr ibid. стр. 765 sqq): то в этот первый период мы еще не доходили до

1) До времени Никона Русские были не согласны с Греками в некоторых церковных обрядах и понимали это несогласие так, что Греки, отступив от чистоты древнего православия, привнесли в свою обрядность чуждые, новшества. Никон, отказавшийся от прежнего взгляда на Греков, как будто бы на утративших чистоту православия (но не отказавшийся при этом от московского взгляда на важность обрядов) решил согласовать русскую церковь с греческою в помянутых обрядах (в чем собственно и существенно состояло его так называемое исправление книг); но нашлись люди, которые, не последуя за патриархом, остались при старом взгляде на Греков,—и отсюда раскол.

461

той крайности, чтобы смотреть на обряды, как на догматы и чтобы с этой точки зрения смотреть на разнообразие их форм. Вследствие сего в этот период и перешедшее к нам от Греков разнообразие обрядов существовало у нас, никого нисколько не смущая. После нашествия Монголов, когда ослабело влияние Греков и всякие другие влияния, когда на московском севере мы стали народом как бы удалившимся за горы и за стену от всех других народов и настолько обособились сами в себе, что стали представлять из себя как бы европейский Китай, развитие крайних взглядов должно было пойти незадержанно и быстро и дойти до своего конца. Но когда обряды были приравнены нами к догматам веры, то естественно, что мы начали находить существование одного и того же обряда в нескольких формах столько же невозможным, сколько это невозможно по отношению к догматам, и вследствие сего должны были употребить нарочитые старания о том, чтобы привести обряды к единообразию, а во всяком случае сделать то, чтобы между несколькими формами обрядов, существовавших не в одной форме, одну форму признать за правильную и православную, другие за неправильные и неправославные. Но при этом случайным образом случилось так, что относительно некоторых многоформенных или многообразных обрядов у нас признаны были за правильные и православные не те формы, которые вошли в господствующее употребление у Греков (у которых также вводилось с течением времени единообразие, хотя и не по тем побуждениям, чтобы на обряды смотрели как на догматы): мы приняли от Греков сложение перстов для крестного знамения двоеперстное и троеперстное 1), и тогда как у Греков :в позднейшее время стало господствующим троеперстие, у нас напротив признано было правильным и православным двоеперстие; мы приняли от Греков обычай возглашать песнь аллилуйя сугубо и трегубо 2), и тогда как у Греков в позднейшее время стал господствующим обычай трегубления, у нас был признан правильным и православным обычай сугубления. Если бы предки наши знали несколько археологию, то они знали бы, что в обоих случаях оба обычая по своему происхождению одинаково православны; если бы они

1) См. обстоятельные о сем речи в одной из наших статей, носящих общее заглавие: «К нашей полемике с старообрядцами», напечатанных в «Богословском Вестнике» 1892-го года.

2) Сугубление оставалось у Греков вместе с трегублением даже до времен Арсения Суханова, как он свидетельствует в Проскинитарии. См. там же.

462

имели некоторое просвещение, то они не могли бы находить ту или другую форму неправославною: но если бы это было, то не образовались бы и их своеобразные взгляды на обряды. Замечая между Греками и собою различие в обрядах, которым усвояли значение догматов, Русские естественно должны были задавать вопрос: кто же при этом отступил от чистоты православия (ибо одна из двух в обоих случаях форм признавалась за православную, другая за неправославную)? Чтобы Русские признали самих себя и своих отцов отступниками, это, конечно, было бы совершенно неожиданно; при том же они видели действительное основание считать отступниками не себя, а Греков: они относились к обрядам и ко всей церковно-обрядовой внешности несравненно с большим уважением, нежели какое замечали в Греках. И вот, таким образом Греки и стали в глазах наших предков отступниками от чистоты истинно-древнего православия. Но они должны были задавать себе вопрос: когда и каким образом могли отступить Греки от чистоты истинного православия? Впервые пришлось им задать себе этот вопрос тотчас после Флорентийского собора, и они отвечали, что повредил чистоту православия у Греков наш собор. Но что собор не составляет действительной причины, которая заставила предков наших думать, будто у Греков повредилась чистота православия, видно из того, что они скоро оставили его в покое и начали объяснять дело разними другими причинами, именно—будто повредили у Греков их богослужебные книги поработившие их Турки, будто повредили у них эти книги латиняне—или тогда как они бросились с рукописями на Запад после падения Константинополя или когда начали печатать книги в латинских землях. Обстоятельнее скажем об этом ниже.

Таким образом, Флорентийский собор явился первым случаем, на которой Русским оказалось возможным сослаться, чтобы провозгласить, будто у Греков повреждена чистота истинного православия. Первое представляет собою самое главное, ибо мнение, раз пущенное на достаточном по-видимому основании, после может уже и не нуждаться в особенно достаточных основаниях. И случилось так, что первая ссылка на Флорентийский собор являлась как будто на самом деле основательною. Ссылка сделана была не тогда, когда уже ввелось у нас единообразие обрядов и когда мы должны были защищать принятые у нас формы против форм, ставших господствующими в Греции, а когда еще вводилось единообразие и когда еще одни формы боролись за право на правильность и православие с другими. В первой половине XV века в одной из русских областей,

463

именно—псковской, господствующим обычаем относительно песни аллилуйя было троение; но были защитники и двоения. Один из этих последних перед самым собором Флорентийским, желая узнать истину, отправился в Грецию и здесь, как утверждал возвратившись во Псков, будто бы слышал от патр. Иосифа и на Афоне, что нужно двоить, а не троить песнь аллилуйя 1). Но большинство, стоявшее за троение, отвечало защитнику двоения, что патр. Иосиф с русским митрополитом Исидором и с папою римским учинили 8-й собор во граде Флорензе фряжском, ему же вправду не достояше быти, почему патриарх праведным судом Божиим вскоре отмщение приять,—не дойде стола своего, и что по сем соборе начало пагубы бысть гречестей земли..., что на соборе этом (который был «на сих летех») Греки к своей погибели отвергнулися от истины..., что напрасно он—защитник приводит слова Писания: яко от Сиона изыдет закон и слово Господне из Иерусалима, ибо это относится к апостолам и их преемникам—святым патриархам, а ныне нужно ожидать из Иерусалима только антихриста с его пагубным учением..., что по всему сему не подобает нам принимать от Греков нового учения и развращаться от греческой земли 2)... Говорившие сейчас приведенное, конечно, затруднились бы отвечать, каким образом патр. Иосиф мог заразиться новым латинским учением прежде путешествия на Флорентийский собор; но у них были доказательства, что это непонятное каким-то образом имело место. В первый раз споры о песни аллилуйя начались во Пскове в правление митр. Фотия; псковское духовенство обращалось по сему поводу с вопросом к митрополиту и в ответ получило от него наставление троить песнь 3). Стоя на такой точке зрения, которая уже вовсе

1) Патриарх не мог отвечать этого, но он должен был отвечать, что одинаково благочестиво и приемлемо как троить, так и двоить. В св. Софии константинопольской в то время, как показывает пример наших митрополитов Киприана и Фотия, одинаково употребляюсь и троение и двоение: Фотий в своем послании во Псков предписывает троить песнь аллилуйя, но его предшественник Киприан, несомненно—ревностный подражатель примера св. Софии, в своей Следованной Псалтири употребляет двоение (ркп. Моск. Дух. Акад № 142, см. лл. 146 об., 155 и об., 156, 393 об.).

а) В Макарьевск. Минее за месяц Июнь; Синод. ркп. № 995 л. 998 sqq (см. той же Минеи Август, № 183, л. 804 об., указ о трегубой аллилуйи к Афанасию).

3) Митрополит пишет: «А еже о аллилуйи на Славах сице глаголи (—те): Слава Отцю и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и в векы веком, аминь,

464

не допускала двух одинаково правильных форм или обычаев и совершенно не имея, чем объяснить отступление от правильности, со стороны митр. Фотия, и в тоже время имея этот Флорентийский собор, чтобы объяснить отступление со стороны патр. Иосифа, защитники троения песни и решили, что причиною в последнем случае был именно собор (хотя и непонятно—каким образом прежде чем состоялся). Поэтому они и пишут защитнику двоения, ссылавшему на патриарха и на Афон: «подобаше ти, отче, паче патриарха и Афона (подразумевается—уже отступивших от истины православия) послушати аки самого Христа кир митрополита киевского и всея Русии Фотия, иже и вписа нам в дом святые Троицы во Псков».

Вслед за Флорентийским собором у нас провозглашено было не только то, что собор этот повредил у Греков чистоту православия, но и то, что вообще у нас—в России большее православие и высшее христианство, чем в Греции, или что мы—Русские лучший и более благочестивый православный народ, чем Греки. По строгой логической последовательности этому заявлению, может быть, надлежало бы быть сделану прежде, чем первому; но в истории не все всегда идет в строгой последовательности. Заявление, так же как и первое, было вызвано особенным случаем, а случай имел место после Флорентийского собора. Но здесь, так же как и там, случай был только поводом, вызвавшим заявление, а не причиною, которая произвела заявленное мнение, заявленные взгляды. Усвоив преувеличенное значение обрядам и приравняв их к догматам, наши предки в тоже самое время и по той же самой причине в деле христианского благочестия придали преувеличенное значение наружной набожности или наружному богопочтению и увлеклись в крайность того мнимого благочестия, представителями которого у иудеев были фарисеи и которое осуждено Спасителем в лице сих последних. Наше направление выразилось великим усердием нашим к внешней молитве и к местам внешней общественной молитвы—храмам или. церквам, так что в сем отношении мы стали выше Греков и в этом смысле начали бесспорно представлять из себя людей более благочестивых, чем они 1). Но мы, конечно, не понимали нашего

аллугиа, аллугия, аллугия, слава Тобе, Боже, аллугиа, аллугия, аллугия, слава Тобе, Боже, аллугиа, аллугия, аллугия, слава Тобе, Боже»,—послание во Псков, от 12-го Августа 1419-го года, у Павлова в Памятниках № 48, col. 408.

1) Так что в сем отношении уступают нам первенство и сами Греки, называя нашу Москву «благочестивою» Москвой.

465

благочестия так, чтобы видеть в нем, самом по себе, то простое ничто, о котором говорит пророк Исаия (глл. 1 и 58), не дающее вам никакого права мнить о себе что-нибудь, а видели в нем действительное благочестие и, последуя евангельскому фарисею, который думал о себе, «яко несмь якоже прочий человецы», начали воображать о себе, будто мы—православный народ, превосходящий своим благочестием Греков. Особенным поводом, вызвавшим со стороны предков наших это заявление, послужило взятие Турками Константинополя и вместе с тем окончательное падение византийской империи. На основании известного видения пророка Даниила о четырех царствах (гл. 7-я), в христианском мире существовало мнение, что римское царство будет существовать до скончания мира, имея своим назначением стражбу и охрану христианства и православия 1). Но действительность показала, что этому вечному православно-римскому царству не назначено было постоянно пребывать в собственном или действительном Риме, но переходить с места на место: ветхий или собственный Рим через семь веков от Рождества Христова впал в Аполлинариеву ересь (чрез усвоение опресноков, которые будто бы ввел Аполлинарий, потому что не признавал человеческой плоти во Христе), быв прельщен Карулом царем, т. е. Карлом Великим 2), и его место в качестве православного

1) В славянских хронографах переведенное с греческого: «Ассирийское царство разорися Вавилоняны; Вавилонское царство разорися Персяны; Персское царство разорися Македоняны; Македонское царство разорися Римляны; Римское царство разорится антихристом» (Хронограф библиотеки Вифанск. Дух. Семинарии № 2215, л. 12 об). «Ромейское царство неразрушимо, яко Господь в римскую власть написася», т.-е. потому что Господь по своему плотскому рождению записан в ревизских сказках римской империи (и что следовательно в этих ее сказках должна числиться и христианская церковь: инок Филофей в послании к дьяку Мисюрю-Мунехину).

2) На Западе напротив возложение папою императорского венца на Карла Великого понималось как перенесение императорского сана с государей константинопольских, оказавшихся недостойными его, на государей франкских, см. Гельмольда Chronic. Slavor. lib. I с. 3. По этой, вероятно, причине в греческих сказаниях об отпадении латинян Карл Великий и фигурирует, как его виновник (императоры константинопольские не хотели признавать титула парей или императоров за императорскими западными, называя их королями—reges; подобным образом папы со времени Карла В. не хотели признавать того же титула за императорами константинопольскими и также называли их только королями— reges).

466

Рима заступил Константинополь; но затем и Константинополь взят был Турками, так что должен был явиться третий православный Рим. Поелику ко времени взятия Константинополя Турками «вся христианская (православная) царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего (русского) государя»: то Русские пришли к убеждению, что третьим православным Римом предназначено быть нашей Москве, каковое притязание они и заявили почти тотчас после взятия Константинополя Турками. При сем случае Русские, доказывая свои права на великую роль, которая была им суждена, и то, что они ее достойны, и заявили, что они суть лучшие христиане, нежели Греки. В самом непродолжительном времени после взятия Константинополя Турками, в 1461—1462 году, по поводу посвящения в митрополиты Феодосия на место св. Ионы, у нас было выдано посвященное Флорентийскому собору повествовательное собрание под заглавием: «Слово избрано от святых Писаний, еже на латыню, и сказание о съставлении осмого сбора латыньскаго и о извержении Сидора прелестного и о поставлении в рустей земли митрополитов, по сих же похвала благоверному великому князю Василью Васильевичу всея Руси» 1), которое содержит в себе: 1) Симеонову повесть о Флорентийском соборе (в новой обработке той ее вторичной редакции, которая читается в летописях и у Новикова) с дополнением о поставлении Василием Васильевичем на место Исидора св. Ионы и о поставлении папою по просьбе Исидора лжемитрополита Григория; 2) рассказ об отпадении латинян от православия с указанием их ересей 2), 3) похвалу великому князю Василию Васильевичу, как твердому поборнику и охранителю православия, с извещением о поставлении на место Ионы в митрополиты избранного при его жизни Феодосия 3). Наше повествовательное собрание, происхождения более чем вероятно—официального или официозного, написано с целью оправдать поставление в самой России митрополитов Ионы и Феодосия и вообще показать, что с первого из них русская церковь

1) Напечатано у Попова в Историко-литературном обзоре древнерусских полемических сочинений против латинян, стр. 360. Выдано после поставления в митрополиты Феодосия, которое имело место в первой половине Мая 1461-го года, и до смерти Василия Васильевича, которая случилась 17-го Марта 1462-го года.

2) Начинается у Попована стр. 385: «Весте ли пак сиа, зломыслении, како преждебывшии ваши учители»...

3) Начинается у Попована стр. 392 нач.: «И ныне же егда бысть в лета, и во дни боговенчаннаго Василья царя всея Руси»...

467

законно и по уважительным причинам вступила на путь самостоятельности. Но вместе с тем в собрании высказывается, хотя еще и не с совершенною ясностью, что русский государь призван заступить место императора константинопольского и что русские люди, призванные занять первенствующее место среди православных народов вместо Греков, суть лучшие христиане, чем сии последние. В первом отношении еще не говорится, что Москва заступила место Константинополя и стала третьим Римом, но великий князь Василий Васильевич постоянно называется царем 1) (благоверным и боговенчанным) и как таковому ему усвояются эпитеты, указывающие на присвояемую ему роль защитника православия: «споспешник благочестию истинного православия, высочайший исходатай благоверия» 2). Во втором отношении говорится о просиявшем в русской земле благочестии и что ей—русской земле подобает во вселенней и под солнечным сиянием радоватися, поелику она одеялась светом благочестия, имеет покров Божий на себе многосветлую благодать Господню и исполнилась цветов благообразне цветущих—Божиих храмов, якоже звезд сияющих святых церквей, якоже солнечных луч блестящихся, благолепием украшаемых и сбором святого пения величаемых 3), и наконец что в России—»большее православие и высшее христианство», хотя и не добавляется прямо: нежели в Греции 4).

Мы провозгласили Греков отступниками от чистоты истинного православия совершенно без всякой с их стороны вины (между тем как на самом деле они ни малейше не отступили от чистоты

1) Как иногда называет его и митр. Иона,—у Павл. № 90. col. 673.

2) У Попова стр. 395.—В объяснение того, почему Василий Васильевич, заняв место царя, не назывался его именем, составитель собрания, делая некоторую антиципацию, заставляет императора константинопольского говорить о нем папе на соборе Флорентийском: «государь великий, брат мой Василей Васильевич, ему же восточные царие (татарские) прислухают (повинуются) и велиции князи с землями служат ему, смирения ради благочестия и величеством разума благоверия, не зовется царем, но князем великим русским своих земель православия,— ibid. стр. 364 fin..

3) Ibid. стрр. 381, 384 и 394 fin..

4) Составитель собрания заставляет императора константинопольского извещать папу, что есть восточные земли русския и что «бблыпее (есть) православие и вышьшее христианьство Белые Руси»,—ib. 364 fin..—Кто был составителем собрания, остается неизвестным; но должно думать, что им не был известный Пахомий Сербин, которому усвояется собрание некоторыми, см. во второй половине тома, в главе о просвещении.

468

истинного православия). Но с большею вероятностью должно думать, что они жестоко поплатились в сем случае за свою другую вину перед нами. Мы дошли в своих воззрениях до того, что смешали обряды с догматами, приравняв первые к последним; случайным, образом произошло так, что мы разрознились в обрядах с Греками, и для нас возникал вопрос: кто из нас двоих—мы или они уклонились с пути истины? Если бы они сохраняли все свое нравственное влияние на нас и весь свой нравственный авторитет, в наших глазах; то могло бы дело кончиться не так, как оно кончилось: будучи учениками, а не учителями Греков, мы могли бы, при нашем превратном понимании своего разногласия с ними в обрядах, не обвинять их в отступлении от чистоты истинного православия, а самих себя признать допустившими погрешения. Но как, раз именно в то самое время, когда наши своеобразные воззрения на обряды вступили в фазис (достигли предела) своего окончательного образования, Греки дозволили себе по отношению к нам такие, дела, которые до основания потрясли их нравственное на нас влияние: разумеем поставление в митрополиты Киприана при жизни св.. Алексия и особенно это вопиющее деяние—поставление в митрополиты самозваного кандидата Пимина. Мы приводили выше свидетельства, самих Греков, до какой крайней степени эти два под ряд дела возбудили и вооружили против них Русских и какие они привлекли на них со стороны последних брань, ненависть и презрение. В период времени совершения этих деяний Греки вовсе не стали хуже, чем были прежде; но Русским, которые дотоле не знали их хорошо с худой их стороны, легко могло показаться, что они вдруг нравственно упали. Эта мысль о внезапном нравственном падении Греков, повод к которой подали они сами, быв перенесена из области нравственной в сферу вероучения, давала Русским простой способ объяснить то, каким образом могло случиться, чтобы. Греки, отступили от чистоты истинного православия: объяснение заключалось в том, что Греки внезапно пали. И вот, предки наши, легко объясняя себе дело, и начали учить, что были древние Греки, которые твердо держались чистоты истинного православия, и что потом заступили место их новые Греки, которые пали и изменили чистоте истинного православия...

Страница сгенерирована за 0.02 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com