Глаголев С. Задачи русской богословской школы

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Сергей Глаголев

ЗАДАЧИ РУССКОЙ БОГОСЛОВСКОЙ ШКОЛЫ 1)

Мм. Гг.! При особенных обстоятельствах, вступаете вы в академию. В прошедший и текущий год Россия пережила много скорбей и горестей, и каждый русский человек много передумал и перечувствовал. Какие думы, какие чувства, желания и надежды принесли вы с собой в академические аудитории? Чего хотите вы от нас, ваших преподавателей, чего хотите вы от академии?

Вы избрали для довершения вашего образования высшую богословскую школу. Какою рисуется она вам в ваших идеальных представлениях? Без сомнения, каждый из вас слыхал, какова она в действительности, но какою хотели бы вы ее видеть? Я считаю несомненным два факта: 1) что ни в одно высшее заведение земного шара не поступают студенты с лучшею подготовкой и в общем лучшего состава, чем в русские духовные академии, и 2) что ни в одну высшую школу не поступают с такою неохотою, как в наши академии. Ни для кого не секрет, что личная склонность имеет очень мало значения в определении состава наших курсов, к нам направляет традиция, нужда, отсутствие смелости идти по незнакомым и новым путям. Личная склонность направляет к нам очень немногих, условия направляют к нам большинство. Замечу, что у большинства молодых людей нет определенных и неизменных склонностей, однако у русского большинства оказывается отрицательная склонность обходить духовные академии. Есть, конечно, общечеловече-

1) Вступительная лекция по «Введению в богословие».

412

413

ская причина для этого: двадцатилетний возраст из всех возрастов наименее склонен всецело отдать себя алтарю. Это естественно, и на Западе богословские факультеты не могут похвалиться особенным многолюдством. Но за всем тем такого резкого стремления в сторону от богословия нет нигде, кроме России. Все, что говорят о гниющем Западе, безбожной Франции, представляет совершенный вздор. На Западе студенты теологи есть вообще то же самое, что и всякие студенты; в России студенты духовной академии и студенты инженерного института котируются совершенно по-разному на общественной бирже. И это не потому, что эти школы рисуют различные материальные перспективы: академия — гроши, институт — тысячи, нет, не потому только. Идеальная точка зрения на высшую школу есть та, что она преподает истину в той мере, в какой она познана человечеством в настоящем, и указывает методы, как еще в большей мере овладеть истиной в будущем. Достоинство школ молодежью оценивается с этой точки зрения. Духовные академии занимаются вопросами о высших истинах, по-видимому, они наиболее должны были привлекать к себе умы, и однако их наиболее обходят. Очевидно, против них что-то имеют; хотят, чтобы они были не такими, каковы они теперь.

Чем они должны быть? Какие задачи должна преследовать высшая богословская школа в России и как их осуществить? Курс введения в богословие естественно начинать с вопроса о задачах богословской науки. Начиная работу, нужно, конечно, выяснить задачу работы. Но в настоящем году вопрос о задачах нашей школы является уже вопросом практической необходимости. Высшее церковное управление наметило радикальную церковную реформу, реформа в таком случае неизбежно должна коснуться и нас. Не мы с вами будем производить ее, но нам с вами нужно знать и представлять себе ясно, чем на самом деле должна быть наша школа, чтобы быть полезной. Тогда она может стать полезной и без общецерковной реформы, иначе она будет бесполезной или, по крайней мере, мало полезной всегда.

Наша школа принимает в число своих студентов лить тех, которые сознательно заявили, что они призна-

414

ют христианство в той форме, которая называется православной, совершенной истиной. Отсюда в принципе ясна задача школы: она должна приготовлять деятелей для выяснения, обоснования и развития православной истины. Это — в научном отношении. Но так как наука существует для человека, а не человек для науки, то в отношении практическом наша школа должна приготовлять деятелей для постепенного переустройства общественной жизни на православно-христианских началах, Православная истина должна быть фундаментом, на котором из членов, как из камней, созидалось бы стройное здание Православной Церкви.

Задачи очень широкие: познать истину и выполнить ее в жизни. Задачи самые благородные, самые возвышенные, самые прекрасные!

Однако перед этими задачами отступают. Было бы клеветою на русскую молодежь сказать, что русское юношество не хочет служить идеальным задачам, приникло к земле. Неправда. Идеальная настроенность русского юношества засвидетельствована множеством фактов, его готовность жертвовать собой ради верных или ошибочных идей известна всему миру. Не трудности задачи, не величие подвигов отталкивает юношество от дверей академии, не дух безверия, о котором так много говорят и который, как дух окрепший и злой, внедрен совсем не в юношеских сердцах; отталкивает от академии многое иное.

Как-то случилось, что на самом деле великие задачи выяснить истину и воплощать ее в жизни отодвинулись, их заменило ленивое и лукавое убеждение, что истина познана и осуществлена. «Катехизис» митрополита Филарета и «Догматическое богословие» митрополита Макария были признаны книгами, из которых нельзя ничего убавить и к которым нельзя ничего прибавить. Учение о творении в шесть дней, учение о мытарствах и многие иные учения и просто сказания были догматизированы. Выработавшийся историческими условиями церковный строй был канонизирован. Временные и случайные социальные отношения стали рассматриваться как выражение Божественного миропорядка.

Истина оказалась данной и воплощенной. Никаких под-

415

вигов не требуется от тех, кто поступит в школу, где ее изучают. Им вовсе не нужно чего-нибудь искать, что-нибудь открывать и возвещать миру, они должны только охранять существующие воззрения, оправдывать установившиеся порядки. Вместо великой роли пророков им дают скромную и сомнительную роль полицейских. Охранять добро—задача, конечно, почтенная, но охранять жизнь от развития, от движения это задача омертвения, задача, за которую добрый ум и чистое сердце могут браться лишь со смущением и тревогой.

В самом деле, нам говорят, нас уверяют официально, что русский народ глубоко православен, неизменно предан Церкви, что он исторически воспитан на православии. Все, что можем сделать мы, это лишь охранять его от дурных влияний от толстовщины, штунды, раскола, католичества. Я назвал задачу, возлагаемую на нас, полицейскою и сомнительною. Охранять дело полицейское, но охранять то, что глубоко внедрено, что сидит крепко, по-видимому, совсем не нужно. Между тем оказывается, что этому самому народу, который исторически воспитался на православии, достаточно ввернуть пять-шесть книжонок в протестантском или ином духе и он увлечется ими. И нам предписывают охранять народ от вредных влияний. Как же это так? А вот как. В действительности наш народ ни на чем исторически не воспитался, у него нет глубоких и крепких навыков, он православен в значительной мере потому, что не встречался ни с чем, кроме православия. Вы не можете быть последователями религий хинаяна или риобу, если вы о них никогда не слыхали. Не может русский народ принимать принципов лютеранства, если он не имеет о них никакого понятия. Но нужно идти дальше. Наш народ вовсе не православен и не может быть православен, потому что он не знает основных догматов религии, не знает ее существа; он знает праздники, обряды, которые связаны с важнейшими моментами его жизни, он молится, но молятся все народы, и если бы те, которые говорят, что русский народ православен, подслушали его молитвы, они порою, может быть, возмутились бы, как некогда, по мусульманскому преданию, возмутился Моисей молитвою пастуха. Насколько наш

416

народ в лице самых его благочестивых членов понимает — не говорю, догматы, а обряды, я могу привести такой пример. Благочестивый и грамотный мужик говорил, что в церкви вообще все хорошо, но нехорошо, что дьячки часто кричат: «Подай, Господи». Ведь этакая жадность. Ему объяснили, что дьячки просят не себе, и он немедленно понял, в чем дело. Но ведь несомненно, что у него имеются еще тысячи неверных представлений и что у многих их еще больше, чем у него. Для того, чтобы православие было внедрено, нужно, чтобы его кто-нибудь внедрял, но никто не внедрял его в сердца русского народа. И оно не внедрено. Одним из доказательств этого является та легкость, с которой на Руси дети порывают с верою отцов. Гимназисты, кадеты, реалисты в общем верующий народ, но как легко, став студентами, они перестают веровать. Безболезненно и мирно переходят они от веры к безверию. Почему? Потому что на самом деле никакой веры я говорю не о всех, я могу указать отрадные исключения — никакой веры в них внедрено не было. Кончившие семинарию и потом порывающие с верою — это явление иного порядка, там процесс не так легок и спокоен, потому что религия там проникла уже глубже в сердце юноши. Возьмите наших купцов. Отцы служили и Богу и золотому тельцу, но дети обыкновенно имеют своим богом только второго, вместо первого они предпочитают иметь дело с благами культуры. Мне думается, что вообще у русских людей мало исторических навыков. Посмотрите на русских, живущих за границей. Необыкновенно быстро усваивают они образ жизни окружающей среды. Говорят, русские любят чай. Очень легко они расстаются с чаем. Возвратите вы англизированного или онемеченного русского с Запада, и через несколько месяцев он опять превратится в истинно русского человека. Скажут, что англоманство было напускным. Нет, все в русском еще не укоренилось глубоко, и гореватьоб этом нечего, ибо легкая восприимчивость ко всему есть условие и для восприимчивости к доброму. Несомненно, если русского человека поставить в хорошие условия, из него выйдет хороший человек, но в большинстве слу-

417

чаев весьма сомнительно, чтобы, поставленный в дурные условия, он мог противостать им.

Говорят о великом благочестии наших предков. Действительно, Русь знает великих подвижников, и в стенах обители одного из величайших среди них приютилась наша академия. Но не из одних подвижников состояла Россия. Нужно помнить, что в те времена, когда подвижники уходили в леса молиться о себе и о грехах мира, на каждого подвижника приходилось добрым счетом по десять-пятнадцать больших разбойничьих шаек. Пытки, казни, существовавшие на Руси в прошедшем, говорят о том, что дух христианства мало проникал в общество. Говорят, что чрезвычайное развитие обрядности, любовь к богослужению наших предков свидетельствуют об их глубоком благочестии и их религиозности. Но церковь ведь была единственным местом развлечения. Нужно помнить, что обрядовые повеления принимались без критики и без размышления. Тот же человек, который не ел в пост мяса, не видел ничего преступного в том, чтобы в пост проливать человеческую кровь. Сердечное, внутреннее проникновение обряда в сердце человека выражается в том, что человек становится мягким, любящим, кротким. Этой черты нет в Древней Руси. Ее принцип — суровость. В «Домострое» выразились идеалы культурнейших русских людей, и ничего эти культурнейшие люди не сумели предложить лучшего древнерусскому мужу в его отношениях с женой, как «вежливенько постегать ее плетью». Религиозный дух, царивший в Древней Руси, был духом сурового покаяния, каждый русский рассматривал себя и других как окаянных, надежд на милосердие и милость открывалось очень мало, свет и тепло евангельского солнца мало освещали и согревали суровую русскую действительность, и это до последнего времени.

С каким бы почтением кто ни относился к «Катехизису» митрополита Филарета, во всяком случае, каждый должен признать, что в трактате «Катехизиса» о любви (в который почему-то подведены ветхозаветные заповеди) совершенно тщетно искать голоса любви. Здесь слышится голос сурового судии и мздовоздателя. Каждое явление имеет свою причину, и

418

этот суровый и жестокий дух, в котором воспитывались русские поколения, имеет тоже для себя исторические причины. Но нельзя вечно жить этим духом — духом рабства. Покаяние необходимо, но нельзя каяться целую жизнь, такое покаяние невозможно психологически, и оно приведет к безумию и отчаянию, а не к спасению. Недаром ведь отчаяние считается смертным грехом, который никогда не возникает без деятельного участия дьявола. Благочестивые старцы нового времени являются людьми иного типа. Преподобный Серафим, не так давно почивший старец Амвросий не говорили с приходившими к ним цитатами из Филарета; простота, любовь, милая шутка постоянно допускались ими. Они отменили суровое иго закона и вместо него стали внушать и вселять благодатный дух любви. Скажут, может быть, что преподобный Серафим, Амвросий никогда не шли против того, что утверждали Филарет или Макарий; совершенно верно, порядок и закон должны быть, они должны охранять благополучие, порождаемое любовью, но они не должны изгонять любви. Можно вместо любви насадить порядок; благолепие останется, но жизнь отлетит.

Но если нельзя каяться всю жизнь, то за то можно всю жизнь иметь вид кающегося. Можно иметь очи долу и делать вид, что имеешь горе сердце. А так как такой образ поведения одобрялся, то он и стал обычным. Люди, наблюдавшие это явление сверху и видевшие лишь его поверхность, и пришли к заключению, что русский человек глубоко благочестив, преисполнен смирения, богоносец. Люди высшего ранга любят иногда побеседовать с простым русским человеком, пришедшим поарендовать землицы, купить на свод рощицу, и обыкновенно люди высшего ранга из беседы с простым русским человеком выносили удивление по поводу ясности его ума, здравости его суждений и высказывали самые горячие похвалы простому здравому русскому смыслу. Но очень часто потом деятельность простеца со здравым русским смыслом в качестве арендатора или покупщика рощи заставляла людей высшего ранга звать его просто мошенником. Дело в том, что вся суть здравого смысла простого русского человека в сношениях с высшими сводится к искусству аккомодации. Он

419

видит, какие суждения и какие ответы от него желают получить, такие и дает. Он знает, что, если он будет говорить то, что действительно думает, его не только не послушают, но он понесет личный ущерб, и он говорит в тон своему более или менее высокому собеседнику, и высокий собеседник радуется, находя подтверждение своим предположениям о народе и его нуждах, он не замечает только того, что находит эти подверждения лишь потому, что сам влагает их в уста того, кто ему отвечает.

Русские люди любят ходить по монастырям, но ведь и японцы любят совершать паломничества в имеющиеся у них буддийские монастыри. Было бы рискованно, однако, из этого делать какие бы то ни было заключения о религиозности японцев. С чем идет русский человек к монастырю и что он выносит оттуда? Многие ли старались узнать это? Когда весною наша лавра наполняется темными пилигримами, с недоумением и благочестивым интересом смотрящими на колодцы, здания, церкви, благоговейно крестящимися у мощей им неведомых подвижников, когда некоторые из них в простоте сердца высказывают удивление, что все это настроил он один, батюшка Сергий, тогда невольно вспоминается евангельское повествование о том, как Иисус, увидев собравшиеся к нему толпы народа, сжалился над ними, потому что они были как овцы, не имеющие пастыря. Овцы, приходящие к Сергию, на Валаам, в Соловки, к киево-печерским угодникам, имеют сильную нужду в пастырях. Но чтобы быть им добрыми пастырями, а тем более чтобы приготовлять им пастырей, нужно наперед узнать их самих — их религию, их идеалы. Несомненно, они имеют религию. Домашний религиозный культ в русских деревнях в большей части справляется бабами. Этот культ имеет очень отдаленную связь с христианскими обрядами и очень близкое родство с инородческим язычеством. Деревенские люди с простым русским здравым смыслом не изложат этого своего синкретического credo своему священнику, а если сам священник узнает что-либо об этом и станет говорить им, они будут поддакивать: конечно, темнота наша, невежество, но будут продолжать делать по-своему.

420

Я не претендую на то, чтобы дать религиозную характеристику русского народа, эта задача для меня невозможна и невыполнима. Я хочу только установить несколько положений, которые мне кажутся важными в вопросе о религиозном воспитании нашего народа. 1) Официальная характеристика нашего народа как глубоко православного не выдерживает никакой критики; 2) хорошие пастыри могут сделать русский народ действительно православным; 3) одним из условий для достижения этой цели должно служить действительное знание народа.

Но этим народом доселе у нас занимались лишь этнографы, фольклористы, беллетристы. Печально, но несомненно, что те, на ком лежит забота о духовной судьбе народа, не занимались изучением его совсем, и если бы они стали заниматься, то на первых же порах они получили бы в своих наблюдениях, что благочестие благочестивых и хороших людей сильно уклоняется от той нормы, которую курсы богословия считают безусловно необходимою для спасения. Я укажу несколько подмеченных мною черт их веры. Они не формулируют своего исповедания, я не умею обойтись без формулы и потому определяю их веру так: они твердо верят в святость и чудотворность Церкви, но они отрицают ее непогрешимость. Господь непрестанно промышляет, святые непрестанно помогают людям, нужно жить по установленным церковным уставам, нужно молиться, помогать бедным, не нужно делать ничего нехорошего; к этим общим правилам присоединяются некоторые, в различных местностях различные и сомнительные: в зубных болезнях нужно обращаться к Антипе, в болезнях вообще к Пантелеймону, во время боя часов читать Богородицу, нельзя купаться 20 июля и т. д. Эти местные суеверия, конечно, представляют неважный придаток к чистой искренней вере, таких суеверий очень много, но — повторяю — они не важны. Важно иное. Важно, что те же самые лица, которые с безусловным благоговением повергаются пред иконою, считаемою ими чудотворною, те же лица с безусловным критицизмом относятся к священнослужителям и допускают самую беспощадную критику Священного Писания. Веря в таинства, совершаемые священниками, они не идеализируют

421

священников. Веря во Христа, они свободно рассуждают, что не все ладно занесено в Библию, что многое из нее следовало бы выбросить. Я постарался выяснить, что хотят подвергнуть остракизму эти добрые люди, и оказалось, что Ветхий Завет не вызывает их симпатий. Песнь Песней, по их соображениям, должна была быть выброшена, также как и отделы, аналогичные Песни Песней. Я думал, что дело ограничивается только Ветхим Заветом. Нет, начало шестнадцатой главы Евангелия от Луки, то есть притча о неправедном домоправителе, тоже, по их мнению, напрасно вставлена в повествование о Христе. Ясно, какою меркой измеряется Библия. То, что в ней сообщается чудесного, не отрицается, но принимается с верою и благоговением; то, что в ней сообщается трогательного и наставительного, усвояется с умилением, но то, что в библейском повествовании кажется не соответствующим нравственному идеалу, то отвергается. Оцениваются священные книги еще и по другому принципу по принципу их древности. В подтверждение правильности своей мысли я сослался на Книгу Бытия одному лицу, глубокая религиозность которого для меня была вне всякого сомнения, и я услышал в ответ: «Я не верю этой книге, потому что она очень старая». Рационалисты хотят подорвать авторитет священных книг, доказывая, что они не стары, а у нас, наоборот, старость лишает авторитета, может быть потому, что у нас исторические условия вообще мало содействовали усвоению пятой заповеди. Принцип веры, таким образом, у многих наших истинно русских и глубоко благочестивых людей, в сущности, старо-протестантский. Библия для них книга о делах Божиих, написанная людьми и потому заключающая в себе человеческие погрешности. Не чудеса смущают их в Библии, чудеса для них так же возможны и действительны, как и самые обыкновенные события. Чудеса отрицает обыкновенно узкий опыт. Чем больше однообразия встречает человек в своей жизни, тем меньше он верит в существование разнообразия. Узкий, но постоянный опыт углубляет познания человека в той сфере, в которой он производится, но вместе с тем он постепенно делает для человека недопустимым существование иных форм жизни и явлений вне этого опыта. До такого оскопления ума не дошли

422

наши верующие люди. Они знают, что бытие многообразно и мы знаем о существующем очень немногое. Единственное основание для отрицания чудес таково: «Я их не видал, следовательно, их не существует»; это основание по весьма основательной причине не принимается ими. Отсюда к описанию чуда они относятся так, как вообще относятся к какому-либо историческому описанию или сообщению о факте, оно может быть и правдивым и ложным. Русские люди верят в чудеса, в Божественное промышление, но нетрудно видеть, что при всем смирении и при всей глубине их веры у них, как и у протестантов, есть нечто, что легко и без революции может сделать их веру совершенно рационалистическою и бессодержательною. У них нет общего обязательного для них критерия. Каждый из них канонизирует одни отделы Библии и отбрасывает другие по собственному усмотрению. У каждого свой канон. Но если так, то, раз отцы достоинство священных книг определяют своей нравственною нормою, дети будут оценивать их своею научною нормою, и тогда, что сохранили в Библии отцы, то выбросят из нее дети. Что же останется тогда? Я думаю, что до этого никогда не дойдет, но я приводимыми мною фактами хотел не представить основания для заключений о будущем, а показать, что и глубокая и чистая вера русских людей утверждается не на таком непоколебимом фундаменте, чтобы быть совершенно беззаботным относительно будущих судеб православия в России.

Я уже говорил об обстоятельстве, которое сильно подрывает теорию богоизбранности и преимущественной религиозности русского народа и которое должно смущать всех, кому дорого православие этого народа. Это распространение неверия в нашем образованном обществе. Те самые люди, которые идеализируют религиозность нашего народа, называют нашу интеллигенцию безбожной. Тем самым они свидетельствуют против самих себя. Интеллигенты — дети народа, и если дети так легко отрекаются от веры, то, значит, и у отцов она была не тверда. Но, к счастью, это неправда. Безбожие интеллигенции — это преувеличение, но несомненно, что русское образованное общество есть наименее религиозное из всех образованных обществ в мире.

423

Нигде религия и образование не разошлись так далеко между собою, как в России. Этот печальный факт находит себе официальное выражение в том, что в русских университетах нет богословских факультетов. Университет по идее есть учреждение, где должны изучаться omnia divina humanaque, где студент должен иметь возможность узнать все, что знают и думают лучшие и сведущие люди о Боге, мире и человеке. Но у нас университет не изучает того, что думают люди о Боге. Внефакультетские кафедры богословия, ставящие профессоров богословия в какое-то двусмысленное положение, не могут помочь делу. Богословский факультет совсем иное. Там студенты явились бы миссионерами среди своих товарищей с других факультетов. Пусть они толковали бы вкривь и вкось, но непременно бы толковали, и к фактам религиозности и к различным формам веры они научились бы относиться с большим уважением, чем теперь. У нас отсутствие богословских факультетов и сообщение какого-то полицейского характера кафедрам богословия в высших светских заведениях два факта, отзывающиеся весьма невыгодно на душевной настроенности нашего молодого поколения. Они не находят удовлетворения своей духовной жажде, своим запросам, а полицейский характер требований об отметке по богословию подбивает их стать в оппозицию к этому богословию. Есть много и других причин, которые заставляют наше молодое поколение бравировать своим отрицательным отношением к религии. Позднее резкость отрицаний смягчится, но обратиться к религии за множеством дел и житейских забот будет некогда, и человек останется практическим атеистом до могилы.

Я не хочу сказать, что русский народ нерелигиозен по своему существу, что русский народ нерелигиозная нация, что в будущем религия будет занимать еще меньшее место в обиходе русского человека, чем какое занимает теперь. Мое личное изучение и мое личное убеждение таково, что нет атеистических наций, как нет наций бесчестных, как нет в настоящее время и богоизбранного народа. В каждом народе есть боящиеся Бога и неправды, и трудно установить статистическую точность в сфере морали и опре-

424

делить, в каком народе больше и в каком меньше лиц имеют право на царство небесное. Если некогда пророк глубоко ошибся в нравственной оценке Израиля, то мы, конечно, не можем претендовать на то, что понимаем дело лучше пророка. Однако позволительно думать, что религиозность и добродетель не даются народу свыше и даром, а должны приобретаться собственными усилиями. Прилагал ли русский народ усилия, чтобы усовершаться в религиозности и добре? Вопрос относится не к отдельным подвижникам, которые были у нас всегда, а к массам. Несомненно, массы жили изо дня в день, и очень трудно доказать, что русские массы прикладывали более стараний и усилий в деле нравственного усовершенствования, чем французы, немцы или англичане. Говорят о терпении и страданиях русского народа. Его называют многострадальным. Без сомнения, русский народ терпел много, терпел в борьбе с суровой природой, с татарами, с лихими людьми. Но страдания сами по себе еще не дают права на венец. Важны цели и результаты страданий. Русские люди от неурожаев, половцев и татар страдали не добровольно, и испытываемые ими страдания далеко не всегда давали добрые результаты. Жителям Лапландии или Патагонии несомненно живется гораздо хуже, чем жителям Великороссии, однако мы не считаем лапландцев и патагонцев заслуживающими мученических венцов, не может претендовать на них и русский народ. Говорят о какой-то высокой исторической миссии русского народа, о предызбрании Богом народа к великой цели. Однако в прошедшем, по мнению самих сторонников теории, миссия русского народа сводилась к тому, что он отражал восточных варваров и давал возможность на Западе развиваться наукам и искусствам. Но ведь непереходимый океан, высокие горные цепи, зараженные болота могли бы гораздо лучше служить этой миссии отражения, чем русский народ. Для того чтобы служить физической преградой, не нужно иметь нравственных сил.

Говорят о высокой религиозно-нравственной миссии русского народа в будущем. Я думаю, что каждый должен жить верою, что он предназначен стать камнем в том живом храме, который представляет собою идущая интел-

425

лектуально и морально вперед лучшая часть человечества. Этой верой нужно жить и во имя этой веры должно действовать. Но эта вера не только не исключает предположения, напротив, она является разумною только при предположении, что и другие люди предназначены к высокой цели. Представление, что русский народ есть религиозно-нравственный авангард человечества, абсолютно недопустимо для людей Запада. Но я, признаюсь, совершенно не понимаю, на чем утверждается оно у русских людей. Какому избраннику Божию открыл Бог, что Он вверяет русскому народу истину и дает ему миссию воплотить ее в человечестве?

Говорят, православие — истина, и православием владеет русский народ. Да, православие есть истина. В этом заверяет верующего нравственная сила православия, и в этом заверяет, могу прибавить, лично меня, как ученого, объективное исследование. Но и исследование, и благодатное воздействие православия не оставляют места для самомнения. Великое дело составления православного исповедания, совершившееся в эпоху Вселенских Соборов, совершилось без участия русского народа. Пусть семена христианства были посеяны на русской равнине в самые первые времена христианства, пусть прав Иван IV, утверждавший, что мы приняли христианство не от греков, а от апостолов (в некотором смысле он, несомненно, нрав), во всяком случае, несомненно, что в великую эпоху плодотворной деятельности Церкви русская равнина не подавала и не оставила признаков духовной жизни.

И в настоящее время русский народ православен не один и православен не вполне. Я говорю: православен не вполне, ведь и безбожная интеллигенция, на которую обрушиваются многие верующие, — русская, однако ее нельзя назвать православной, есть у нас сознательно и бессознательно отступающие от православия. Не будучивсецело православным, русский народ и не один владеет православной истиной. Материально он, правда, самый сильный из православных народов, но мерку материальной силы непозволительно прилагать к духовным вещам. Однако для всякого считающего православие истиной пребывание в Православной Церкви есть величайшее благо н величай-

426

шее преимущество. Поэтому всякий истинно православный должен признавать, что русский народ в своей православной части владеет великим преимуществом пред неправославными народами. Быть православным значит владеть великим богатством, но что значит быть православным? В двух смыслах можно употреблять это выражение. 1) Быть православным значит жить православной истиной, значит чувствовать себя в живой связи с Богом чрез посредство Православной Церкви. Это чувство, естественное в великих подвижниках, доступно и обыкновенным людям. Грех не уничтожает еще совсем связи с Богом, каждый верующий переживает в лучшие минуты своей жизни чувства умиления, благоговения, благодарности за милости, полученные незаслуженно. Быть православным в действительном смысле значит безусловно не иметь самомнения. Не скажет православный: «Для нас закон, у нас пророки», он знает, что получил безмерные милости туне, он «получив мину», но это возлагает на него безмерные обязанности, а не дает поводов к легкомысленной кичливости. 2) Быть православным в другом смысле значит признавать православное исповедание истиной. Это православие теоретическое. Оно заключает в себе великие обязанности по отношению к самому себе и ближним, но оно еще не утверждает в уверенности получить венец. Напротив, православный теоретически и не поднявшийся до православия практического, до того чтобы сделать православие своею жизнью, это, в сущности, раб, который знает волю господина и не исполняет ее. О таком рабе сказано, что он будет бит много. Вот его преимущество.

В какой мере и в каком смысле православен русский народ? Можно ли утверждать наперед, что он есть сосуд совершенно достойный того святого содержимого, именуемого православной верой, которое ему дано?

Мы не имеем права, мы не смеем сказать ничего подобного. Если некогда виноградник был отнят хозяином у одних виноградарей и передан другим, как можем говорить мы, что мы — виноградари вполне достойные и виноградник никогда не будет отнят от нас? Если православие есть истина, и мы, принимая православие, прини-

427

маем истину, то нужно всегда знать, что истина есть прежде всего обязанность, а потом — право. Мы должны стремиться осуществлять истину в жизни и привлекать к ней других. Можно быть в истине и не быть в правде. Несмотря на всю простоту и ясность рассуждений Писания о великой ответственности лиц, знающих и не исполняющих волю господина, обычная психология и обычное право устанавливают обыкновенно совсем другие положения. У нас получение одних преимуществ обыкновенно влечет требование других. Но не хвастать должны мы, что мы — избранный род, а напрягать все свои силы к тому, чтобы стать достойными быть родом избранным. Род избранный есть тот, который пребывает в истине и осуществляет ее в правде. Задача нашей школы состоит в том, чтобы изложить, выяснить и обосновать православно-религиозную истину и указать пути, ведущие к ее осуществлению. Но горе школы заключалось в том, что установилось убеждение, очень часто поставлявшееся школе к руководству, что школа должна не искать решения задачи, а только защищать во всем объеме ее исторически сложившееся решение. Такое положение школы делало ее крайне непривлекательной для тех, кто только искал истины, но не был еще уверен в ней. Искание истины необходимо требует свободы предположений, свободы гипотез. Такой свободе совсем не хотели давать места. Такое положение школы, позволяем себе думать, печально отражалось на русском обществе. Ведь безбожие интеллигенции не есть грех, в котором виновата только эта интеллигенция. Ведь у этой безбожной интеллигенции, по мысли защитников, идеализирующих доброе старое время, были верующие отцы и матери, отцы духовные, законоучители. Как же все эти добрые влияния рассеялись и исчезли, и дух лжи так легко привлек к себе образованнейшее общество, которое, надо заметить, по всей вероятности, сумеет повлечь за собой и слои менее образованные? Как это случилось? Как проглядели это блюстители веры? Ведь люди, отпадающие от Церкви, — наши братья. Неужели о каком-либо из таковых каждому из нас не будет предложен вопрос: «Где брат твой?» — и неужели каждый из нас думает отделаться ответом: «Разве я сторож брату моему?» Каждый, думаю, может привести

428

массу рассказов и из личной жизни, и затем таковые можно привести и из литературы, как некоторые, прежде чем отпасть, обращались с сомнениями и недоумениями, но от смущающихся жестоко требовали, чтобы они принимали исторически сложившееся в России понимание христианства во всех его деталях, ибо ни одна йота не должна прейдти в законе. Но, во-первых, если можно снисходительно относиться к некоторым грехам, то почему нельзя снисходить к некоторым грехам религиозного понимания? Апостол Павел говорил, что должно оказывать снисхождение немощной совести братьев. Во-вторых — не только йоты, а и нечто гораздо большее, чем йоты, могли привнести в закон мы сами, и тогда уже не те будут виноваты, которые не носят этих бремен тяжелых и неудобоносимых, а мы, которые требуем, чтобы носили эти бремена.

Задача нашей школы должна состоять не в том, чтобы защищать весь исторически сложившийся церковно-религиозный уклад нашей жизни, а в том, чтобы, всегда храня вечные догматические истины, усвоять и поддерживать доброе выработанное историей и отметать те плевелы, которые неминуемо вплетает жизнь мира (ибо мир во зле лежит) в самые идеальные дела, в самые светлые учения. Задача нашей школы должна состоять в том, чтобы, изучая все, что создается лучшего человеческою мыслью и жизнью, анализируя и оценивая это, отыскивать и указывать новые и лучшие формы религиозно-православной жизни, освещать возможно все более и более ясным светом великие истины Христа, указывать лучшие пути, ведущие к нему. Школа, конечно, будет предлагать их, руководясь соображениями теоретическими. Но опыт будет проверять их. Ведь всякий новый закон, всякая программа диктуются теорией, иначе они не новы, а стары, они строятся на основании теоретических выводов из опытных данных, но нужно, чтобы созданием их руководила мысль опытная, ученая и дисциплинированная, а не слепой произвол и не узкое самомнение.

429

Исторические условия привели нас к крайности, противоположной той, к которой пришли западные христиане разных исповеданий за исключением римско-католического. У нас частные мнения превращались в догматы, там догматы разрешались в частные мнения. Ни того, ни другого не должно быть, и задача русской богословской школы состоит в том, чтобы выработать credoобязательное, но не произвольное.

Печальная крайность, в которую впал Запад, особенно резко бросилась мне в глаза нынешнем летом, часть которого я провел в Англии и часть во Франции. Мне думается, что англичане самый религиозный народ в мире, поэтому проявления и различные формы религиозности наблюдать там всегда легко и удобно. Во Франции в этом году происходит религиозное брожение, там состоялось решение об отделении Церкви от государства, поэтому и там религия, представители которой считают себя преследуемыми, проявляет себя более громко, чем в другое время. В Англии мне пришлось видеть различные церкви, даже англиканский монастырь в Оксфорде, там есть церкви очень похожие на католические и наши и есть церкви, представляющие собою простое зало даже без изображения креста. Официальное исповедание веры у всех одно, но несомненно различие в религиозных действиях, и поведение таково, что оно возможно лишь при различии принципов. Ясно, что официальное исповедание на самом деле не признается обязательным. Под ним дают свою подпись, но ему не отдают свою душу. В одном французском городе я неожиданно увидел на церковной кафедре в протестантской церкви профессора, мною лично весьма уважаемого как ученого. Он совершал богослужение, молился Христу как Богу, но в своих сочинениях он видит во Христе человека, не сотворившего ни одного чуда, который был распят, умер, погребен, но не воскресал и не возносился. Я ознакомился с ритуалом французских протестантов. Оказалось, он выработан протестантским синодом недавно, в общем, под исповеданием веры, содержащимся в нем, без колебаний может подписаться и православный, так как там не оспариваются специально православные воззрения, но изла-

430

гается учение, составляющее существо и православия, — православное учение о троичности, о лице Иисуса Христа, о Его земной жизни. Я знаю, что лица, составлявшие этот ритуал молитв и песнопений, не верят тому, что в них утверждается. Но эти лица, я знаю, честны, по-своему благочестивы, они верят в Бога, в бессмертие человеческой души, в мздовоздаяние; очевидно, для них христианское исповедание, христианское вероучение (другое дело — нравоучение) — только не имеющая значения форма. Отсюда открывается, что там, на Западе, между людьми, официально приемлющими одно и то же исповедание веры, часто на самом деле нет религиозного единения. У нас поднимаются вопросы о соединении с некоторыми религиозными общинами Запада. Но с чем мы будем соединяться — с бумагой или с людьми? С бумагой соединиться легко — и ортодоксально-лютеранское исповедание, и тем более англиканское, и еще более старокатолическое приближаются к православию, но имеют ли эти исповедания обязательную силу для лиц к ним принадлежащих, так ли они относятся к своим символам, как мы к своим, или иначе? Многие, без сомнения, относятся к своим исповеданиям, как и мы, но другие относятся иначе: для них нет общеобязательного догмата; из своего исповедания они принимают как истину то, что лично им кажется истинным, и без колебания и смущения отбрасывают то, что представляется непонятным для их разума или несогласным с ним. Такое свободное отношение к исповеданию производит то, что под одним знаменем порою стоят люди совсем необъединенные, могут оказаться рядом стоящими два человека, из которых один почти буддист, другой почти православный. Цементом, связывающим их, оказывается случайность происхождения и условий жизни.

Такое явление возникло на Западе вследствие эмансипации от догмы. У нас образовалось нечто совершенно противоположное. Несмотря на то, что у нас не встретила себе сочувствия теория развития догматов, несмотря на то, что мы осуждали католиков и за inunaculata conceptio и за непогрешимость Папы, догматы у нас росли. Так, в курсе догматического богословия митрополита Макария мы находим не только догмат о шестидневном творении мира, но и

431

нравственное приложение этого догмата (См T. 1. стр. 424 Издан. 1868). Но кто и когда возвел в догмат понимание первой главы Книги Бытия в буквальном смысле? В том же курсе утверждается как догмат, что вне Церкви Христовой нет спасения. Все тексты, приводимые в защиту этого тезиса, надо заметить, говорят о другом, о том, что нельзя спастись, если будешь противиться Церкви. Но это не мешало книге догматизировать идею гибели большей части человечества, и параграф книги, трактующий об этом, значится обязательным в семинарской программе. Но когда и где установлен Церковью этот догмат? Но относительно приведенных положений можно понять, как они установились, как им было придано догматическое значение. Понятно для нас, что нельзя легкомысленно обращаться ни с первою главою Книги Бытия, ни с вопросом о принадлежности к Церкви как условии спасения. Спасение ведь и есть присоединение к Церкви, ибо спасение есть соединение со Христом, который есть глава Церкви. Легко понять, как мысль дошла до положения, что акт присоединения к Церкви непременно должен совершиться на земле. Но у нас догматизировались и догматизируются иные положения, связь которых с религией выяснить очень трудно, но которые случай связал с религией. На эти положения у нас воздвигались гонения, и защитники их — порою ревностные православные апологеты — терпели за них в самом прямом и грубом смысле этого слова. Я укажу некоторые из этих положений. 1) Обитаемость миров, Я не сторонник и не противник этой обитаемости в решительном смысле слова, более склоняюсь к воззрениям Уоллеса, что жизнь явилась лишь на Земле, что Земля есть в некотором роде материальное средоточие Вселенной, хотя признаю, что аргументы Уоллеса не заключают в себе неотразимой силы убедительности. Но мое личное мнение неважно. Важно принципиально решить, имеют ли какие-либо основания блюстители и охранители веры предписывать верующим какие бы то ни было решения относительно того, что делается на поверхности Марса, Венеры или в иных, еще более отдаленных мирах? Я не думаю, чтобы много нужно было думать, чтобы решить, что блюстители веры не располагают ни-

432

каким решением этого вопроса. Научное исследование может помочь выяснить, какое положение занимает человек во Вселенной, научное исследование может помочь нам понять и слова Книги Бытия и псалмов о Вселенной и человеке, но в наше вероучение не может входить курс физической астрономии. Однако у нас смотрели и частью смотрят иначе, и я знаю случай, когда церковная цензура своим авторитетом, не опирающимся ни на веру, ни на разум, ни на знания, единым взмахом пера или вернее движением ножниц пыталась решать вопрос об обитаемости миров в отрицательном смысле. 2) Вопрос о происхождении жизни. От нас требовали, чтобы он решался так: самозарождения не существует. Жизнь возникла сверхъестественным образом. Можно показать, что вопрос о происхождении жизни привлекался к религиозным рассуждениям случайным образом и трактовался очень различно. Для естественной человеческой мысли ведь одинаково удобоприемлемо, что Господь создал законы, по которым существа происходят от родителей, как и то, что Господь создал законы, по которым, раз неорганические элементы придут под воздействием тех или иных условий в известное сочетание, возникают организмы. В святоотеческий период естественное самозарождение рассматривалось как доказательство всемогущества Творца. Святой Василий Великий дал свою санкцию учению о произвольном зарождении. В своем знаменитом «Шестидневе» слова Книги Бытия: «Да изведет земля душу живу» он истолковал следующим образом: «Повеление сие соблюдалось в земле, и она не перестает служить Создателю. Одно производится через преемство существовавшего прежде, другое даже и ныне является живородящимся из самой земли. Ибо земля не только производит кузнечиков в дождливое время и тысячи других пернатых, носящихся по воздуху, из которых большая часть по малости не имеет и имени, но из себя же дает мышей и жаб; около египетских Фив, когда в жары идет много дождя, вся страна вдруг наполняется полевыми мышами. Видим, что угри образуются не иначе как из тины. Они размножаются не из яйца и не другим каким-либо способом, но из земли получают свое происхождение». Поэтическую

433

теорию происхождения жизни предлагает Кирилл Александрийский, объясняя рассказ книги пророка Ионы о том, как «ранний» червь подточил растение, под которым Иона укрывался от солнечного зноя. Святой Кирилл говорит: «Червем ранним называют гусеницу, потому что она получает начало своего бытия из росы, падающей пред восходом солнца» (Творения св. Кирилла Александрийского ч. 10, стр. 53, 1897 г.). Так смотрели на дело до новых веков. В новое время вопрос этот связывается с именем врача тосканских герцогов Фердинанда III и Козмы III Франческо Реди. В 1668 г. Реди стал изучать явления зарождения. До его времени всем было известно, что в мясе, по мере того как оно портится, заводятся черви. Реди захотел посмотреть на это мясо повнимательнее, он увидел, что, прежде чем в нем появились черви, его постоянно облепляли мухи и на нем роились. Тогда у него явилась мысль, что черви мяса представляют собою недоразвившихся личинок мух. Он проверил свое предположение опытом. Кусок свежего мяса был им положен в стакан, и стакан плотно закрыт бумагой. Мясо стало гнить, но червей в нем не появлялось, между тем кусок мяса, положенный в открытый стакан, через короткое время кишел червями. Реди пошел далее, он заменил бумагу, прикрывавшую мясо, тонкой и редкой тканью, запах мяса стал привлекать мух, они слетались на стакан, клали на ткань яички, но яички вследствие малости отверстий ткани не могли попасть на мясо, и черви появились поверх ткани, между тем как на мясе их по-прежнему не было. Реди тогда объявил, что организмы происходят не сами собою, но от организмов; Реди обвинили в безбожии. Теперь в безбожии обвиняют противников Реди. Но из самой истории вопроса должно бы было научиться, что у нас нет средств связать необходимою связью вопрос о Боге и о самозарождении, и поэтому должна быть представлена полная свобода в его обсуждении. 3) Вопрос о происхождении видов. Его нужно было решать так, что Бог произвел виды, что природа не изменяет видов и виды не возникают вновь. Но где в Божественном Откровении говорится, что виды не возникают вновь, где Божественное Откровение опре-

434

деляет естественно-научное понятие «вида», когда, где и как учила Церковь о происхождении видов? 4) На геологию налагалось veto in toto. На своем собственном магистерском диспуте я услышал от своего оппонента, что эта наука может импонировать только восемнадцатилетним юношам (замечу, наоборот, трудно начинать изучение этой науки ранее восемнадцатилетнего возраста), и много лет спустя я получил однажды из Петербурга корректурные листы своего трактата о геологии и Библии вырезанными из книги рукою цензора. Конечно, всякий верующий должен признать, что изучение природы должно происходить в духе веры. В духе. Но опыт веков уже показал, что нельзя построить a priori концепции природы на основании буквы Писания. Для изучения природы нужны наблюдения и опыты, но чтобы их производить разумно, нужны предположения и гипотезы. Войдите вы в положение верующего натуралиста, он размышляет о происхождении меловых отложений где-нибудь на западе Франции. Ему преподносится как весьма правдоподобная мысль, что в течение сотен тысячелетий здесь мел образовывался как скорлупа фораминифер, ему кажется ясным процесс возникновения и роста меловых утесов. Но ему говорят, что мыслить об этих сотнях тысячелетий — грех. «Той рече и быша». В изучении законов природы и разумности природных процессов натуралисты, и в частности геологи, видят доказательство, что Разум управляет миром, что в мире все устроено мерою, весом и числом. Я могу указать многих натуралистов, так рассуждающих. А им служители Церкви говорят: «Никакого разума здесь нет, никакие законы природы здесь не осуществлялись, никаких процессов здесь не происходило, сказал Господь, и стало». Все верящие в Бога, конечно, верятв Бога всемогущего и премудрого, но созданный по образу и подобию Божию человек должен сам по возможности уразумевать премудрость Божию. При свете веры мир должен изучаться, но человеку не дано свыше полного знания о мире, в содержание веры не входит геология, как не входит и физическая астрономия, и то обстоятельство, что у нас всю сферу мироведения хотели выяснить из принципов религии, принесло много вреда религии и, понятно, никакой пользы мироведению.

435

Как на основании религиозного учения у нас разрешали научные проблемы и требовали безусловного признания истинными этих своеобразных решений, так на основании религиозного учения у нас решили все проблемы государственные, политические, социальные, экономические, семейные. Сущность всех этих решений, утверждавшихся будто бы на религиозном базисе, проста до наивности. Исторически сложившиеся у нас порядки и отношения были догматизированы. Гражданским законам был придан характер религиозных требований, юридические нормы были отождествлены с нормами нравственными. Противящийся порядку рассматривался как сопротивляющийся Божественному поставлению, причем делался не тот вывод, что человек, противящийся Богу, и ответственен только перед Богом, а совершенно обратный и едва ли вытекающий из каких бы то ни было логических оснований, что дела религиозной совести должны, как и всякие человеческие дела, подлежать человеческому суду.

Я знаю один указ, по которому священник был оштрафован на десять рублей за то, что он не всегда являет собою образ доброго пастыря. Преступления никакого. Священник по отношению к своим должникам не проявил того великодушия, к которому призывает Евангелие. Священник, конечно, не был идеальным пастырем, но разве можно штрафовать человека за то, что он не осуществил идеала? Не напоминает ли даже эта цена доброго пастыря десять рублей евангельские тридцать сребренников? Штрафовать можно лишь за нарушение закона. У нас хотели всю жизнь человека, всю его деятельность, все его мысли регламентировать религиозными постановлениями и беззаботно подвергали уголовной каре, цитируя как аргумент Послание к Галатам.

Бесспорно, религия должна определять и определяет всю жизнь религиозного человека. Натуралист верующий и натуралист неверующий смотрят совершенно различными глазами на природу, хотя могут приходить к тожественным выводам относительно ее законов. Политический деятель, верящий в Провидение, и политический деятель, видящий в истории лишь игру страстей и случая, совершенно различно понимают и оценивают события и, однако, могут действовать совершенно согласно. Религия должна

436

быть всем для человека, должна охватывать всего человека. Она определяет настроенность человека. Но религия не дает и не может дать человеку решения всех практических вопросов. Два одинаково религиозных человека могут иметь совершенно различные политические взгляды и приходить к противоположным научным гипотезам. Но так как одна из этих гипотез признавалась согласною с религией, а другая противоположною религии, то один из ученых оказывался еретиком. Еретик у нас нередко трактовался гораздо более сурово, чем вор и убийца. Владимиру Соловьеву грозили некоторое время очень невеселые перспективы, между тем, несомненно, он был очень религиозен, искренно желал быть православным и в его сочинениях нет ни одного тезиса, относительно которого можно сказать, что он осужден Церковью.

Христианская религия есть религия духа и свободы, но, когда ее преобразуют так, что она регламентирует всю вашу жизнь, скрупулезно определяет весь образ вашего поведения, все отношения ваши к различным чинам и лицам, когда она предписывает вам решать вопросы, о которых вы только начали думать, непременно таким-то и таким-то образом, она становится религией рабства, и неудивительно, что от нее могут отрекаться многие хорошие люди и что под покровом ее будут вить гнезда лицемерие, корысть, тщеславие. Я знаю, что есть много искренно верующих людей, которые принимают все религиозные решения нерелигиозных вопросов как истину и добро; я знаю другой ряд искренно религиозных людей, для совести которых эти решения представляют тяжелое испытание, но несомненным остается, что стремление к религиозному решению того, что нерелигиозно, порождает два факта: удаление из Церкви братьев добрых и проникновение в Церковь лжебратии.

Я думаю, что здесь, между прочим, кроется причина и того, почему в стране со ста тридцатью миллионами населения обнаруживается такое слабое тяготение к богословскому образованию. Говорят, что в средние века в Западной Европе был гнет религиозной мысли, было отсутствие свободного решения проблем. За мнения, считавшиеся еретическими, тогда сжигали. Это правда, но, надо заметить, сжигали

437

обыкновенно после публичных диспутов, после опубликования идей, которые потом провозглашались преступными. Зарева ужасных костров, освещающие мрак средневековья от Абеляра до Джордано Бруно, показывают нам, что там мысли давали родиться и высказаться, а не душили ее в потемках, так чтобы она осталась никому не известною.

Не будем сомневаться в том, что догматизация случайных мнений и религиозная регламентация нерелигиозных действий совершались частью бессознательно, частью по добрым побуждениям. Но несомненно, они принесли зло, и это зло для блага Церкви и верующих
должно быть устранено. Обладая таким сложным вероучением, которое решает самые разнообразные вопросы жизни и знания, мы на самом деле не владеем кратким исповеданием православной веры, написанным современным языком и дающим ответы на современные запросы и недоумения. Истины православия вечны, но люди не вечны, они живут недолго, и они меняются, люди восьмого века совсем иначе понимали исповедание веры, чем люди двадцатого века, у них были иные недоумения, им казалось ясным многое, что для нас утратило ясность, и их смущало, что нас не волнует. Вот почему, думаю, Церковь в каждую эпоху должна бы была давать краткое руководящее наставление к вере. Не в два и не в пять томов должно быть заключено такое наставление, а по возможности в малый объем, и не одним лицом должно быть составлено оно, а коллективно и затем должно быть рассмотрено и оценено тоже собранием многих. Разумеется, именно на богословской школе или на богословских школах лежит задача составления такого исповедания. Такое исповедание для православного было бы критерием, с которым он бы сверял свои предположения. Такое исповедание было бы и внешним критерием, решающим вопрос о позволительности мнений, вопрос, который доселе решался совершенно произвольно.

Я знаю, что некоторым мысль о составлении такого исповедания покажется опасною, им почувствуется в нем религиозная диктатура, давление на совесть, тормоз. Но ведь православие должно же характеризоваться какими-нибудь

438

чертами. Теперь мы имеем такое сложное исповедание, объемлющее нашу жизнь, которое требует от нас определенных политических убеждений, известных астрономических представлений. Большая часть православных этого исповедания не знает, большая часть — это исповедание отрицает. Это в области теории. В области права мы имеем действующие законы, которые не исполняются и нарушаются постоянно. Положим, «праведнику закон не лежит». Но ведь мы не праведники, и мы хотели бы иметь такое действующее право, которое мы бы понимали, которое могло бы осуществляться и осуществлялось.

Наконец, в области практики мы имеем церковный устав, который для большинства православных людей абсолютно невыполним. Благочестивейший профессор нашей академии Д. Ф. Голубинский, вся жизнь которого была осуществлением религиозных постановлений, жаловался, что не может выполнять устава, и многократно поднимал вопрос о его смягчении. Я не встречал людей более религиозных, чем он; поэтому думаю, что я не встречал исполнителей устава. Мы имеем, таким образом, перед собою собрание мертвых букв, предписывающих нам жить так, как мы не можем жить, и мыслить так, как мы, будучи православными, не можем мыслить. Но так не должно быть. Нужно согласовать нашу совесть с законом и нашу мысль с нашей верой. Мы православны. Какие существенные, неотъемлемые признаки православия, во имя чего объединены мы и противополагаем себя протестантам и католикам?

Формула объединения есть догмат. Чем менее таких формул заключает религия и чем более обще их содержание, тем более возможно объединение. Но какой смысл этого объединения? Если при таком объединении возможны различные взгляды на мир, на процесс мировой жизни, его окончательный исход, на наше участие в этом процессе, если при этом объединении у меня с людьми одной мне веры различны взгляды на цели, которые я должен преследовать, и на средства, которыми я должен их достигать, то в чем же наше объединение? Объединяют людей цели и принципы, определяющие цели, то есть догматы и определяемая ими деятельность. Чем больше

439

догматов исповедует известное общество, тем должно быть теснее его единение. Идеал всякой науки, положим физики, состоит в том, чтобы дать возможно полное учение о своем предмете и возможно бесспорное. Чем больше будет догматов в физике, истории, тем лучше для человечества. Догматы — это идеалы, к которым нужно стремиться, а не пугала, от которых нужно бежать. Конечно, догматы, для того чтобы быть желательными, должны быть истинными. Пусть исследуют истинность догматов. Но a prioriратовать против догматизма, как это делается многими писателями и на Руси, то же самое, что ратовать против всяких научных приобретений. Говорят, догмат стесняет свободу мысли, но то же самое можно сказать о всякой истине. Разве положение: «Сила света обратно пропорциональна квадрату расстояния» не стесняет свободы мысли? Мысль хотела бы предположить простую пропорциональность или придумать что-либо еще, но формула физики совершенно уничтожает имевшуюся раньше в ее распоряжении бесконечную сферу предположений. В этом смысле всякий факт, всякое открытие стесняет свободу мысли, потому что делает невозможным множество предположений. Но на самом деле у людей разумных они не стесняют мысли, а дают мысли основания для новых и правильных выводов. Таково теоретическое значение догматов. Если они истинны, они плодотворны. Если они ложны, то, как и ложные научные теории и ошибочно понятые факты, они приведут к новым заблуждениям и ошибкам. Бездогматизм есть бессодержательность. Он не вреден, потому что небытие не может быть вредным, бездогматизм есть проповедь незнания, но человечество ищет знания, ищет истины.

Я говорил, что на Западе мы часто встречаем бездогматизм. Люди как бы объединяются в вере в известные догматы, но на самом деле относятся к ним совершенно свободно. Но сущность дела там в том, что их объединяют не догматы, а нечто другое. Единство традиционных форм жизни, единство культа, единство благочестивой настроенности, общие задачи, даже общая ненависть. Но единственно прочное единение есть то, которое утверждается на единстве принципов. Пусть эти единые рели-

440

гиозные принципы будут соединяться с различными политическими убеждениями и научными взглядами, одинаковое понимание общих высших благ, одни и те же высшие цели, если они действительно будут одушевлять верующих, сделают то, что у них будет одно сердце и одна душа. Теперь у нас произошло нечто подобное тому, что некогда, по повествованию Библии, случилось в Ветхом Завете. «Надав и Авиуд, сыны Аароновы, взяли каждый свою кадильницу, и положили в них огня, и вложили в него курений, и принесли пред Господа огонь чуждый, которого Он не велел им, и вышел огонь от Господа и сжег их, и умерли они пред лицом Господним» (Лев 10. 1-2). Многое чуждое привнесено теперь и в нашу веру, но наша слабая вера делает нас недостойными того, чтобы Господь поражал огнем тех, которые пытаются извращать эту веру. Однако мы должны ревновать о том, чтобы не делать в нее привнесений чуждых. Если наше исповедание будет неполно это не беда. Христиане первых веков не имели широких трактатов о вере, но если наше исповедание будет извращено, это будет всегда приносить глубокий вред, горе и даже страдания отдельным лицам.

В Божественном Откровении мы имеем два ряда наставлений относительно веры и жизни по вере. Во-первых запрещается налагать на людей бремена тяжкие и неудобоносимые. Так определяет апостольский собор. Так учит апостол Павел. Мало этого. Даже даются наставления снисхождатъ к немощному брату. Во-вторых апостол говорит: «Если мы или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» (Тал 1.8). Истина неизменна и вечна, но не всегда оказывается плодотворным разложение истины на множество выводных тезисов и заповедей. Существо нашей веры Богочеловечество Христа и соединение со Христом и Его святыми в Боге (да все едино будут), существо, одинаково чувствуемое сердцем как блаженство и усвояемое умом как истина, это существо нужно и усвоять и выяснять, но результаты и выводы этих разъяснений нельзя спешить навязывать всем как обязательные.

441

Нам нужно составить исповедание веры нужно для образованных и ученых сынов Православной Церкви, которые имеют не только право знать, но имеют право требовать, чтобы представители богословской науки изложили им вероучение в отношении к современному пониманию вещей, современным запросам, современным тезисам науки. Нам нужно исповедание, чтобы инославные христиане знали, что мы исповедуем и отрицаем. Нам нужно это исповедание как руководящее начало в наших дальнейших исследованиях вероучения, в наших теоретических богословских изысканиях. Нам нужно это исповедание для нас самих, для нашей совести. Общими усилиями богословов при благословении Церкви должно быть составлено оно. Но как не должно его делать очень широким, так его не должно делать очень решительным. Есть немало очень важных вопросов, по которым трудно произнести решительное суждение. Укажу на один такой на вопрос о богодухновенности священного Писания. Для православного все Писание богодухновенно, исторические и естественно-научные сообщения Библии написаны так же под воздействием Святого Духа, как и догматические положения и нравственные заповеди. Кроме свидетельства духа, кроме теоретических соображений о невозможности разграничить исторический и догматический элементы в Библии, я думаю, можно привести много и чисто научных соображений в доказательство истинности библейских повествований. Но за всем тем как точно определить, что такое богодухновенность? Человеческий элемент в Библии велик. Библия написана на языке человеческом, языке несовершенном, неустойчивом, изменяющемся. Божественная мысль в Библии изложена человеческим языком не только нации, эпохи, но языком индивидуума языком Исаии, Иеремии, Павла, Иоанна. Определение богодухновенности должно свестись к тому, чтобы разграничить в Библии Божественный и человеческий факторы. Разрушительная работа людей по отношению к Библии — порча текста, интерполяции — понятна; поскольку богодухновенные писатели вносили в Библию свое положительное, определить это вполне едва ли возможно, и думаю, что не будет ничего постыдного сознаться в неумении дать полное определение того чудес-

422

ного факта, который называется Божественным Откровением.

Вместе с исповеданием веры нам нужны церковные законы и устройство Церкви на основании этих законов. У нас говорят о преобразовании Церкви на строго канонических началах. Возможно ли такое преобразование? Позволительно думать, что намечаемая задача по своей трудности нисколько не легче задачи о квадратуре круга. Каноны — не догматы, они отменялись и изменялись, они продукт опыта, руководящая норма, которую, однако, обстоятельства могут заставить заменить другою, более подходящею к современным условиям. Реформа Церкви, думается, должна совершаться иначе. Церковь как правовое учреждение должна преобразовываться непрерывно и постепенно вследствие все большего и большего проникновения христианских начал в сознание ее членов. Церковь двадцатого века не может быть тождественна по своему устройству с Церковью при Иване IV или при Владимире. Церковь не может сейчас ввести требования, чтобы каждый роздал все свое имущество бедным, но Церковь может сейчас ввести некоторые обязательные нравственные требования, которые казались недопустимыми людям шестнадцатого века. Историческую воинствующую Церковь Дух Божий проникает постепенно, и сообразно с этим она должна преобразовываться в своих внешних формах.

Нам нужен и церковный устав, Разнообразие условий жизни делает невозможным создание однообразного устава для всех. Это необходимо иметь в виду. Исторические навыки вырабатывают в человеке привычки к тем или иным обрядам, к той или иной продолжительности священнодействий, к такому или иному образу жизни, согласному с требованиями культа. Россия велика, и в ней неизбежно некоторое разнообразие культа и религиозного домашнего порядка жизни.

Разнообразие обрядов, конечно, не страшно, напротив, разнообразие форм богопочтения есть выражение стремления ограниченных людей возможно полнее и глубже прославить Бога. Различные формы дополняют одна другую. Страшно, что возникают разногласия в ином в вопросах веры, в понимании истины. Что делать? Апостол

443

Павел сказал: «Надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1 Кор 11.19). Разномыслия неизбежны, неизбежны и ереси, как неизбежны всякие грехи в мире, который лежит во зле. Самый неразумный способ борьбы с ересями представляют собою попытки подавлять их насильственным путем. Нет, если в нас нет силы духа для того, чтобы убедить заблуждающегося, нам не поможет грубая сила. «Довольно для тебя благодати Моей», говорил Господь апостолу (2 Кор 12.9), молившему не о том, чтобы ему была дана внешняя помощь для успеха проповеди, а лишь о том, чтобы от него отступил пакостник плоти, мешавший делу проповедания. Успех религиозной проповеди обусловливается тем реально добрым, что есть в учителе, и тем потенциально добрым, что есть в ученике. Всякое насилие отвне заглушает доброе в ученике и ослабляет доброе в учителе.

Представители и носители веры у нас в настоящее время нередко выражают смущение и страх пред духом неверия, будто бы царствующим в современном обществе. Позволительно думать, что это смущение и страх пред неверием есть дело маловерия. Как может смущаться неверия человек, имеющий крепкую веру? Человек, принимающий в себя Христа в таинстве Евхаристии, как может бояться за Христа? Как его могут смущать атеистические ропот и болтовня тысяч, даже десятков тысяч людей, когда он знает, что Христос может всегда послать легионы ангелов и от этих атеистов не останется никакого воспоминания. Может быть, скажут, что смущение есть следствие скорби о неверующих братьях, нет, не заметно этого. Негодование  по отношению к неверующим у смущающихся не заключает в себе духа любви. Думаю, что факт неверия является сильным искушением для их собственной веры.

Не будем смущаться вследствие существования неверия и иноверия. Неверие, по существу, есть самое слабое и беспомощное направление мысли; иноверие, конечно, сильнее. Но ведь в борьбе с иноверием истинная вера имеет то бесценное преимущество, что ей помогает бесконечная сила Божия, но помогает, конечно, не в бесконечной мере,

444

а в той, какой заслуживают или вернее какая доступна для защитников этой веры. Если чего уже нужно смущаться, если что глубоко вредит Церкви, то, во всяком случае, не то, что находится вне ее — неверие и иноверие, а то, что есть печального и преступного в самой Церкви, — подделки, моральное извращение учения Христа. А в этом отношении на Руси цело доходит до ужасных явлений. В текущем году в петербургском издании мы читали проект, как сделать для семинаристов физически невозможным поступление в университеты и как насильно вербовать в пастыри людей, вовсе не желающих быть ими 1). Ректор томской семинарии предлагал осуждать на принудительные, то есть, следовательно, на каторжные, работы честных и благородных юношей, искренно желающих учиться и служить благу своей родины на различных поприщах. Я называю этот проект разбойничьим, но не думаю, чтобы даже разбойничья совесть одобрила его. А между тем этот проект предлагался ad maiorem Dei gloriam, он указывал, как навербовать нужное количество пастырей для православной паствы, для Православной Церкви. И мы отлично знаем, что есть немало Малют Скуратовых, готовых предложить свои услуги для осуществления подобных проектов. Приходится думать, что все эти деятели со спокойною совестью готовы предстать на суд Господень и сказать: «Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали?» и они не думают, что могут услыхать в ответ: «Я никогда не знал вас: отойдите от Меня делающие беззаконие» (Мф 7.22,23).

Есть в Нагорной беседе одна заповедь Христова, и я не встречал доселе ни одного атеиста, который не признал бы ее обязательною для себя. Читается эта заповедь так: «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Мф 7.12). Правда этой великой евангельской заповеди издревле чувствовалась человечеством. В Ветхом Завете Товит в наставление сыну Товии сказал: «Что ненавистно тебе самому, того не делай никому» (Тов 4.15).

1) Прот. И. Панормова, Правильное решение важного вопроса. «Церковный вестник», 1905, № 5.

445

Эти слова в латинском переводе: «Quod tibi fieri non vis, alteri non feceris» получили широкое распространение, и император Александр Север приказал написать их на своем дворце и на других общественных зданиях. Мы находим подобную мысль в древней Греции Исократ сказал: «Если что-либо, будучи вам причинено, вас сердит, не делайте этого другим». Углубляясь далее в древность, мы находим у Конфуция следующее изречение: «В пути высшего человека есть четыре вещи, из которых я до сих пор не достиг ни одной, а именно: служить отцу так, как я хотел бы, чтобы мой сын служил мне; служить государю так, как я хотел бы, чтобы мой слуга угождал мне; служить старшему брату так, как я хотел бы, чтобы мой младший брат служил мне; поступать с другом так, как я хотел бы, чтобы он поступал со мной». Евангелие дало Божественную санкцию и утвердило всеобщую обязательность нравственного требования, правда которого уже была исповедана лучшими людьми древности. Эту правду признают неверующие люди, но глубоко верующие отцы ректоры, конечно, нисколько не желающие, чтобы карьерам их детей ставились физические преграды, не хотят знать ни естественного нравственного закона, ни Божественного закона евангельского. Нужно ли объяснять, что всякий скромный последователь Конфуция в Маньчжурии или Корее гораздо более христианин, чем цитированный нами ректор. Но не будем смущаться, ибо, если Нагорная проповедь и неизвестна некоторым начальникам русских духовно-учебных заведений, она известна всему образованному миру, как верующим так и неверующим. В культурных государствах приведенная заповедь принята как аксиома нравственной жизни, даже как политическая догма. А раз великая заповедь Христова признается миром хотя в теории, значит, служителям Христовым открыто благодарное и широкое поле для деятельности. Было бы в высшей степени важным, чтобы был поднят умственный уровень, а вместе и нравственное развитие и русского народа. Как бы ни идеализировали его, теперь он стихийная сила, и рассуждающим о его высоких религиозных и нравственных качествах приходится с беспокойством следить, как бы эта сила не

446

устремилась на разрушение. Образование отнимет признак стихийности у этой силы и сделает ее более способною воспринимать призывы разума и нравственные увещания. Образование есть великое благодетельное условие для христианской проповеди, и то, что теперь о нем проявляют серьезную заботу, должно глубоко радовать всех тех, на ком лежит или кто хочет взять на себя заботу специально о религиозном образовании.

Есть еще и другое обстоятельство, которое дает светлые надежды лицам, заботящимся о выяснении и утверждении христианской истины среди русских людей. Когда некое дыхание проявилось в нашей Церкви, когда поднялся вопрос о реформах и преобразованиях, мы с чувством отрады и не без удивления увидели, что те органы печати и те общественные союзы, которые, по-видимому, порвали с Церковью и забыли о ней, начали тоже говорить о церковных вопросах. Нам скажут, что многие из них рассуждают неправославно, неосновательно, обнаруживают полнейшее незнание дела. Пусть гак, но они обнаруживают интерес к делу, которое для нас есть самое дорогое и относительно которого мы думали, что оно для них не имеет никакого значения. Там, где мы предполагали религиозную смерть, на самом деле оказалось лишь религиозное отчуждение от Церкви, деятелям которой не стали доверять. Так, оказалось, что и те общественные слои, которые были признаны уже безнадежными, готовы слушать, что предложат им наставники веры. Разумеется, обольщаться относительно возможности решительного поворота этих общественных слоев к Церкви нельзя, но возможен поворот со стороны некоторых и возможно улучшение отношений со всеми.

В высшей степени важно то, что в самой Церкви повеяло дыханием духа. Возникли вопросы, о которых как будто никто и не думал ранее: как лучше устроить жизнь Церкви, как создать благоприятнейшие условия для развития религиозной жизни? В Церкви происходит движение. В такие моменты деятели честные и умелые могут принести особенно много пользы. Вы вступаете в академию в такой важный момент.

Люди служат Церкви двояким образом. Одни, приняв

447

исповедание веры, воплощают его в добродетели, в святости. Своим святым образом жизни они привлекают к себе сердца и души людей. Но добродетели никто не может дать человеку, кроме воли самого человека и Божественной благодати. Те, которые создают уставы школ и думают о насаждении в этих школах добродетели, должны помнить, что если бы Сенека менее усердно заботился о добродетели Нерона, то из него, может быть, и не вышло бы Нерона. По моим личным наблюдениям, религиозность и вера в наших духовных школах значительно понизились в последние двадцать лет, а именно в эти двадцать лет был установлен ряд искусственных мер для повышения религиозности. Школа не должна питать никаких иллюзий относительно возможности сделать из своих питомцев праведников, и можно только с уверенностью сказать, что, раз такие иллюзии исчезнут, питомцы несомненно станут лучше и праведнее. Дело школы — наука. Задача нашей состоит в том, чтобы показать теоретическую истинность и практическую полезность нашей веры. Задача очень нелегкая для верующего и ученого богослова, но задача возвышенная и святая.

Еще и теперь, по-видимому, некоторых прельщает несчастная мысль понизить уровень образования священников, ограничить дело обучения их выучкой требоисправления. Убедившись, что они не могут дать семинаристам добродетели, эти люди решили лишить их знания. Если эту мысль осуществить, то через два десятилетия (несомненно, народное образование пойдет теперь быстро) мы будем иметь, что каждый сапожник в религиозно-философских спорах будет побивал» своего пастыря. Я думаю, что враг рода человеческого подсказал и внушил эту мысль о ненужности общего образования для пастырей.

Наша сила в нашем знании. И теперь, когда наряду с общим движением нашу страну охватило и движение религиозное, Церковь особенно нуждается в знающих богословах. «Возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели и поспели к жатве. Жнущий получает награду и собирает плод в жизнь вечную, так что и сеющий и жнущий вместе радоваться будут. Ибо в этом случае справедливо изречение: один сеет, а другой жнет»

448

(Ин 4.35-37). Отрадно быть жнущим. Но жатва многа, а делателей мало. Обширная нива Христа нуждается во множестве работников. Избрание вами духовной академии для довершения образования показывает, что вы решили восполнить собою ряды работников на ниве Христовой.

Да будет благословен ваш приход к нам.