Садов А. И. Виссарион Никейский

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Христианское чтение. 1883. № 11-12.

А. И. Садов

Виссарион Никейский.

(Речь, произнесенная 23-го октября 1883 года в зале собрания с.-петербургской духовной академии приват-доцентом А. II. Садовым пред публичною защитою диссертации под заглавием: «Виссарион Никейский. Его деятельность на Ферраро-Флорентийском соборе, богословские сочинения и значение в истории гуманизма»).

Ваше высокопреосвященство,

милостивые государи и государыни.

Век, к которому относится диссертация, представляемая ныне вашему просвещенному вниманию, — этот век был временем крайнего унижения греков и вместе временем их великого торжества. Византийская империя в 30-х и 40-х годах XV столетия видимо доживала свои последние дня, а затем и совсем рушилась, потеряла даже и прежнюю тень политической независимости. Это был тяжкий удар для греческой народности, как политического целого. А ранее того представители греческой церкви на униональном соборе во Флоренции почти в полном составе отреклись от православия, уступили латинянам, и уступили по всем важнейшим пунктам разностей между церквами. Эта уступка была признана на православном востоке за великое нравственное унижение для греческого народа. Но, с другой стороны, не было кажется века, когда бы запад так сильно нуждался в востоке, так обильно черпал там сокровища эллинского просвещения, так много заимствовал оттуда и знаний, и книг, и самых учителей. В XV столетии нашей эры с западом и в частности с Италией повторилось нечто подобное то-

657

— 658 —

му, что было с нею в III веке до Рождества Христова или в VI от основания Рима, когда, по выражению римского поэта, «побежденная Греция покорила сурового завоевателя и внесла искусства в грубый Лациум» ¹), — когда, т. е. Греция, униженная Римом в политическом отношении, в свою очередь подчинила его себе в нравственном отношении, в отношении культуры. Интерес к созданиям греческого гения возрос в XV веке до небывалой силы. Царственные особы обоего пола, папа и кардиналы, епископы, клирики и монахи, наконец светские лица всяких профессий,—словом все интеллигентные слои тогдашнего западного общества имели в своей среде много горячих поклонников и любителей древних авторов, древней жизни и искусства. Конечно, увлекались тогда и латинскими писателями, и это увлечение было до такой степени велико и заразительно, что, например, Николо Перотто, не взирая на свой епископский сан и пожилые годы, без всяких колебаний откликнулся на приглашение известного Помпонио Лето—исправить текст Марциала и занялся этим поэтом с такой любовью и усердием, что не только исправил его текст, но и составил комментарий к нему ²); а известно, что по преимуществу воспевал Марциал в своих эпиграммах. Но подобное увлечение латинскими поэтами и прозаиками нисколько не шло в ущерб греческим: те и другие писатели изучались параллельно и с одинаковой любовью. Этого мало, с греческими поэтами, историками, ораторами и философами часто знакомили латинян сами же греки, начавшие переселяться на запад еще при первых признаках возрождения и потом в большом числе эмигрировавшие туда, когда турецкое владычество сделало незавидным пребывание их на родине. Наконец, сами даже латиняне, по примеру своих предков вре-

¹) Q. Horatii Flacci Epist. II, 1, 156-157.

²) Niс. Perotti Cornu copiae, Basileae, 1526. Этот труд, представлявший своего рода лексикон латинского языка, был для своего времени трудом замечательным.

— 659 —

мени, например, Цицерона, ездили в Грецию за книгами и знаниями.

В эту-то эпоху великого торжества греческой народности в одном отношении и тяжкого ее унижения в другом и жил тот грек, о котором я имею честь говорить в настоящем собрании. Этот грек, т. е. Виссарион Никейский, не был притом лишь простым зрителем или современником указанных явлений. Он сам играл деятельную роль в политической, церковной и учено-литературной жизни востока и запада. Он даже был одним из виновников как славы, так и бесславия Греции. Вообще это был человек весьма незаурядный.

Сын простых, безвестных родителей, Виссарион, еще в ранней юности, своими способностями обращает на себя внимание сторонних людей; в нем принимают участие, дают ему средства получить лучшее по тому времени образование и у лучших учителей. Он, с своей стороны, и сам ревностно трудится над развитием своих природных сил, много читает, переписывает и покупает на свои сбережения книги для себя. И вот пред нами молодой монах, широко образованный и однако все еще жаждущий образования,—монах, чуждый ненависти к Риму, хотя и не индифферентный в делах веры, — монах благочестивый, пользующийся большой популярностью в народе за свое благочестие и дар проповеднического слова. Он известен и при византийском императорском дворе, как дипломат и патриот. Между тем в Константинополе идут давно уже начавшиеся переговоры с западом о созвании вселенского собора и предполагаемом соединении церквей; эти переговоры приходят к концу. Виссарион избирается в число представителей греческой церкви на соборе, возводится в сан никейского архиепископа и вместе с другими отправляется на западный собор. Он имеет при этом в виду защищать на соборе учение своей церкви,— он даже лелеет надежду на победу над латинянами, хотя вместе с тем он, в противоположность многим из своих

660

православных соотечественников, не говоря уже о латинянах, не решил заранее оставаться глухим к доказательствам своих противников. И действительно, на первых порах по прибытии в Италию он и думал, и поступал как грек православный, хотя я не предубежденный против латинян. Формально не отделялся он от своих соотечественников и во все продолжение феррарских прений. Но к несчастью внутренняя его вера в правду своей церкви, по вопросу об исхождении Св. Духа, к концу феррарских прений пошатнулась, и пошатнулась по-видимому сильно. Изучение им литературы разностей между церквами и, одновременно с этим, влияния на него ученых латинян, близость его к этим латинянам, благодаря которой он, незаметно даже для себя самого, начинал смотреть на разности их глазами,—эрудиция и диалектика католических ораторов на соборе, личное разъединение Виссариона с единственным сильным и стойким противником и обличителем на соборе западных новшеств, Марком Ефесским ¹), замечавшаяся Виссарионом у одних его соотечественников шаткость взглядов, у других — верность православной истине, но верность, основанная, к сожалению, не на знании дела и потому казавшаяся чем-то похожим просто на упрямство, не подготовленность греков к защите учения и прав своей церкви, отсутствие у них даже нужных книг, могших служить оружием против латинян и, напротив, масса книг, которыми располагали латиняне,—все это, как видим, обстоятельства совсем не такого рода, чтобы они могли укреплять Виссариона в православной истине. Напротив, они должны были

¹) Припоминается по этому случаю quasi остроумное, но в сущности легкомысленное иронизирование одного из западных церковных ветеранов, именно Мильмана. Говоря о несогласии строгих православных на принятие западного догмата об исхождении Св. Духа, названный автор замечает: Mark of Ephesus and the rigid Greeks fought with a stubborn pertinacity as if their own salvation and the salvation of mankind were on the issue (Milman, Hist, of Lat. Christ, vol. VIII, 3 ed., p. 392).

— 661

заронить в его душу сомнение относительно этой истины. Под их совокупным влиянием стал возникать в уме Виссариона,— и чем дальше, тем чаще,—мучительный вопрос: право ли верует восточная церковь? Виссарион оказался теперь в положении, до известной степени похожем на положение, например, Векка, когда обстоятельства поставили последнего в необходимость хорошо познакомиться с сочинениями защитников западного учения, и только с ними, т. е. познакомиться односторонне, и нет ничего мудреного, что в Виссарионе нашли отзвук те воззрения, которые защищал этот латиномудрствующий патриарх, и не только он, но и такие безупречные в нравственном отношении греки, как Никифор Влеммид ¹).

Немало тяжелых минут, нужно думать, пережил Виссарион в эту пору: отречение от прежних верований, даже отречение внешнее и чисто формальное, а не только внутреннее, как было с Виссарионом,—всегда бывает мучительно. Но обстоятельства так сложились у Виссариона, что его уступка латинянам могла быть лишь вопросом времени. Эти обстоятельства, а также и опасность, ежеминутно грозившая его родине от турок, должны были с силой вытеснять из его сознания все противоуниональные соображения.

Трудно следить за всеми этими движениями в мысли Виссариона, трудно воссоздать всю историю внутренней его жизни в эту, важную для него, эпоху унионального собора. При настоящем состоянии памятников, касающихся этого периода в жизни Виссариона, возможен лишь опыт такой истории, в котором бы

¹) Троицкий, «Арсений, патриарх никейский и константинопольский, и арсениты», Спб. 1873, стр. 5 и 155—157. Катанский, «История попыток к соединению церквей греческой и латинской в первые четыре века по их разделении», Спб., 1868, стр. 144, 1S8—189.—Относительно догматической стороны дела имеет, в числе других, интерес брошюра (представляющая оттиск из «Православного Собес.» за 1883 год), Некрасова под заглавием: «Учение св. Иоанна Дамаскина о личном отношении Духа Св. к Сыну Божию». Казань, 1883.

— 662 —

разрозненные и иногда даже противоречивые данные по возможности примирялись и объяснялись частью из них же самих, частью из аналогичных им явлений тогдашней современности. Такого рода опыт и представляет настоящая диссертация. В ней, между прочим, делается попытка понять унионизм и затем прямой переход Виссариона в латинство из более естественных, более свойственных самому Виссариону побуждений, чем те, которые были выставлены на востоке в XV веке, сряду же после этой несчастной унии, и с той норы неизменно, без проверки признаются многими достаточными до сей поры. «Человек, продавший свою веру»,—вот обычная и едва ли не единственная характеристика Виссариона даже и у нас, в наши дни. У нас обыкновенно как-то и мысли не появляется о том, не односторонен ли такой взгляд на Виссариона? не привели ли Виссариона к его роковому решению — отречься от веры отцов своих— более важные и чистые побуждения, чем корысть и вообще эгоизм? Спору нет, расчеты личной пользы не были чужды Виссариону; но подобные расчеты явились у него уже после того, как совершился перелом в самых его воззрениях по главному предмету прений на соборе, т. е. вопросу об исхождении Св. Духа, и только подкрепляли его изменившийся догматический взгляд. При рассуждениях между сторонами почти по всем другим пунктам разностей указанные расчеты также влияли на Виссариона лишь косвенно и во всяком случае ничуть не сильнее, чем, сознание политических нужд его родины; а это сознание, эта традиционная греческая οἰκονομία во всяком случае стоит выше расчетов эгоистических. Одно лишь можно допустить на основании памятников, это—то, что Виссарион несколько больше покривил душою и действительно изменил своим убеждениям по вопросу о власти и правах римского епископа. Но и здесь, просто по чувству исторической справедливости, мы должны сложить часть ответственности за этот прискорбный шаг Висса-

— 663 —

риона на тех греков, в среде которых он вращался и от которых он до известной степени зависел.

Уния стала совершившимся фактом; сам Виссарион возведен был в достоинство кардинала римской церкви. Наступила пора крайне разнообразной по своему содержанию и важной по значению деятельности Виссариона на открывшихся пред ним различных поприщах. Сначала, когда в нем еще не успел остыть интерес к тем догматическим, литургическим и каноническим вопросам, о которых шли рассуждения на соборе, он писал соответствующие богословские сочинения, в которых разъяснял мнимую правду церкви западной и неправду восточной, извиняя вместе с тем и свою перемену вероисповедных убеждений. С течением времени богословские интересы отошли на второй план; их сменили интересы философские, светско-литературные, церковно-политические и просто политические. Виссарион переводит Аристотеля и Феофраста, знакомит запад с Платоном и много содействует восстановлению там его авторитета, побуждает способных людей к переводам философских и других замечательных древних произведений и т. д. Он сильно интересуется разными вопросами из истории классической литературы и вообще всем, что касается древне-греческого и римского мира, не исключая из круга своих интересов даже специально математических и астрономических произведений древних,—организует около себя кружок ученых людей или—что тоже— «академию», как тогда выражались,—принимает живейшее и деятельнейшее участие во всех научных интересах этого кружка, а равно и в его представителях,—помогает им, чем только может: и советом, и влиянием, и деньгами, и книгами,—составляет прекрасную библиотеку, которую под конец своей жизни передает Венеции с условием сделать ее общественною. Замечательный энциклопедист своего времени (но далеко не дилетант), он вообще является пред нами одним из самых типичных представителей «reipublicae litterariae» XV века.

664 —

Завоевав себе видное место в ряду деятелей возрождения, Виссарион, также с бою, занял выдающееся положение и в римской курии. Он был и полном смысле слова человек чужой, «пришлец» в коллегии кардиналов. И однако он сумел так хорошо поставить себя, возбудил такое уважение к себе и даже любовь, что довольно уже скоро сделался одним из влиятельнейших членов коллегии и мог дважды выступить кандидатом на папский престол. Если он не был избран, то опять-таки потому, что был человеком слишком строгих правил, притом был· греком, да еще таким, который хотел быть греком не только по происхождению, до и по внешности. «Грека поставим мы первосвященником латинской церкви»?!— говорил в конклаве, после смерти Николая V, один из кардиналов, как сообщает Энео Сильвио. «Виссарион и бороды еще не сбрил, и (вдруг) он будет нашим главой! Бедна, что ли, латинская церковь людьми, достойными сана верховного апостольства, что она должна обращаться к грекам»?! ¹).—К счастью, греческое происхождение и достоинства «греческого кардинала» или «Никейского», как обыкновенно звали Виссариона,— достоинства, коловшие глаза разным «внукам» в коллегии кардиналов ²), не попрепятствовали Виссариону пользоваться подобавшим ему по праву влиянием на лучших из кардиналов, а также и на пап. И он пользовался этим влиянием во благо не одного только католического, но отчасти и всего христианского мира.

После этого неудивительно, что ученый мир запада, и уже с давнего времени, привык произносить имя Виссариона не иначе,

¹) Bandini у Migne, Patr. Gr,, t. CLXI, col. XXII.

²) Непотизм в XV веке был явлением совершенно обычным, к которому все пригляделись. Довольно любопытно, что и Виссариона в его должности латинского патриарха Константинополя сменил некто Petrus Riarius Cardinalis, Pontificis ex sororis nepos (Raynaldi Ann. Eccl., t. XIX, p. 239, ann. 1472, num. 11).

— 665 —

как с уважением. Конечно, западный мир, в том числе и ученый, исстари привыкший смотреть на греко-восточное православие глазами римского католицизма, составляя свой (т. е. лестный) взгляд на Виссариона, не мог освободиться и от той своей мысли, что, перешедши в латинство, Виссарион отрекся от «косности византийского православия», отрекся от «схизмы», как выражаются западные. Это обстоятельство (как видим чисто внешнее) также может быть способствовало составлению в западном мире благоприятного взгляда на Виссариона, предрасполагало в его пользу, заслоняло в глазах запада то, что было худого в характере и образе действий Виссариона, — словом производило не малую односторонность во взгляде на него. Но независимо от ошибок, сделанных Виссарионом в течении его жизни, — независимо от той важнейшей его погрешности, которую он частью вольно, частью же невольно совершил на униональном соборе во Флоренции,—этот олатинившийся грек во всяком случае сделал в течение своей жизни так много истинно хорошего, что он вполне заслужил почтение, которое питают к нему католический и протестантский мир.

В виду той хорошо известной всем связи, которая существует между нашим отечественным гуманным образованием и нашей новой историей с просвещением и историей запада, было бы излишне доказывать, что кардинал Виссарион, как гуманист, как политический и церковный деятель запада, имеет все права по меньшей мере на внимание к нему и со стороны русских людей,—внимание, которым он, к сожалению, не пользуется у нас. Вместо того позволю себе на минуту остановить внимание высокопросвещенного собрания на другой стороне дела. Кроме указанных общих оснований, Виссарион должен вызывать в нас, русских, некоторый особенный интерес к себе по следующим двум причинам—местного, так сказать, значения.

Всегда принимая близко к сердцу нужды своей родины Греции, и в частности заботясь об устройстве судьбы последних

— 666

представителей византийского царского дома Палеологов, как свидетельствуют наши летописи, Виссарион первый вошел в переговоры с великим князем московским Иваном III Васильевичем, в 1469 году, относительно брака великого князя с Софьею Палеолог, и поддерживал эти переговоры до самой своей смерти ¹). Брак этот, и сам по себе важный, повел, как известно, к частым и весьма полезным для России сношениям ее с западом,—чрез перенесение в Москву преданий византийской империи возвысил московского великого князя, по выражению автора «Истории России», «до царственной недосягаемой высоты, пред которою боярин, князь, потомок Рюрика и Гедимина должны были благоговейно преклониться наравне с последним из подданных»; наконец, этот брак послужил новым связующим звеном между православным севером и православным востоком. А Виссарион—не забудем—в устройстве этого дела принимал весьма деятельное участие. Затем: он был одним из главных виновников флорентийской унии,— той унии, которая, помимо своего значения в общей истории православной церкви, имела такое близкое отношение к церкви русской, вызвав со стороны ее членов и представителей весьма оживленную литературную полемику против латинян ²) и даже переписку с православным востоком ³).

¹) Полное собрание русских летописей, изданное археографическо1 комиссией, том VI, стр. 196; т. VII, стр. 226; т. VIIІ, стр. 3, 154—155, 169— 170, 173, 175—176. Карамзин, История государства российского, изд. 5, С.-Петербург, 1842, тон VI, гл. 2, стр. 37 и след. Соловьев История России с древнейших времен, том 5, Москва, 1855, стр. 68 и след. Raynaldi Ann. Eccl. t. XIX, р. 209 (ann. 1170, num. 9), р. 215 sqq. (ann. 1-172, num. 48 sq.).

²) См. например Павлова Критические опыты по истории древней греко-русской полемики против латинян, С.-Петербург, 1878, стр. 88 и след., также исследование Завитневича под заглавием: Палинодия Захарии Копыстенского и ее место в истории западно-русской полемики XVI и XVII вв., Варшава, 1883, стр. 175 и след.

³) Срав. Послание великого князя Василия Васильевича к проту и инокам афонской горы о действиях митр. Исидора и об осуждении его москов-

667 —

Удалось ли мне, в коей небольшой книге, доказать или по крайней мере сделать вероятным тот взгляд на Виссариона, который сложился у меня и который в общих чертах я сейчас изложил,—суждение об этом принадлежит моим высококомпетентным оппонентам. С своей стороны позволю лишь, в заключение, заметить, что я смотрю на свой труд только как на опыт исследования о Виссарионе, и смею думать, что при наличном количестве материалов для биографии Виссариона в тех сторонах его жизни, которые подлежали моему рассмотрению, и возможен пока, в сущности, только опыт такой биографии. Со всей желаемой точностью и полнотой определить, что передумал и пережил Виссарион на соборе, обнять во всей широте литературные и иные труды кардинала, как богослова, церковного деятеля и гуманиста, возможно будет только в том случае, если будет издано и вообще станет доступно исследователям все, что вышло из-под пера Виссариона (в том числе например вся его корреспонденция ¹),—затем все, что писали о нем его современники и, наконец, все памятники его церковно-административной деятельности на западе; а этого пока нет. Я с

ским собором 1441 г., отправленное в ответ на послание прота и иноков афонской горы к тому же великому князю о правоверии восточной церкви и суемудрии западной, по случаю флорентийского собора—в Летоп, занятий археограф. комиссии за 1864 г., вып. 3, приложений стр. 28—36.

¹) Весьма жаль, что в свое время не были, по-видимому, собраны все письма Виссариона. Не сделал этого ни сам Виссарион, по своей скромности, конечно (для той поры он был положительно образцом скромности и непритязательности); не сделали этого и его почитатели. Аналогичный в этом отношении пример представляют письма Георгия Схолария, впоследствии патриарха Геннадия. От него сохранилось довольно много писем; но, как не без основания полагает Ренодо (в своей De Gennadii vita et scriptis dissertatio, Parisiis, 1709), plures interciderunt, quia electiores tantummodo selectae videntur fuisse, ut antiquis Demosthenis, Isocratis, Libanii, et aliis praecipuorum auctorum adjungerentur, ut in codice Colbertino: reliquae perierunt, ut multa alia Gennadii opera, quia auctor numquam ea, ut videtur, colligenda curavit; sed post ejus obitum a studiosis in codices relata sunt quaecunque tam Constantinopoli quam iu monasteriorum bibliothecis delitescebant (Μigne, CLX, 255. D).

— 668

своей стороны старался восполнить по крайней мере важнейшие пробелы в существующей литературе о Виссарионе. Вполне сознаю, что эти пробелы восполнены мной не безукоризненно и далеко не все. Так, церковно-административной деятельности Виссариона за то время, когда он был кардиналом римской церкви, посвящен в моей книге только небольшой заключительный ее отдел, если не считать замечаний, рассеянных в других частях сочинения. Это объясняется соображением, которым—думаю—извиняют многие исследователи некоторую неполноту своих исследований, — именно желанием не отлагать еще на несколько лет сообщения уже достигнутых ими результатов по предмету их занятий. Мне лично такое соображение представлялось тем более заслуживающим внимания, что в русской литературе нет еще ни одной монографии о Виссарионе, как нет, к сожалению, исследования и об его знаменитом противнике, непоколебимом защитнике православия в XV веке, Марке Ефесском.

Несмотря однако на указанную неполноту источников для биографии Виссариона, несмотря на трудность, слишком часто мной чувствовавшуюся, связать разрозненные исторические факты, вывести и объяснить последующее из предыдущего, при всей их кажущейся разнородности, — несмотря на то, что нередко мне приходилось решительно становиться в тупик пред каким-нибудь фактом, не объяснимым, как казалось сначала, с моей, да и ни с какой другой, известной мне, точки зрения,— несмотря на все это, надежда проникнуть во внутренний мир Виссариона, разгадать его характер и вообще осветить хотя некоторые из тех явлений в его жизни, которые доселе оставались в тени, меня не покидала. Было у меня много недоумений (они есть и сейчас); часто овладевало мной раздумье относительно верности некоторых из своих выводов; во эти недоумения и сомнения, как ни тяжело поддавались они разрешению, до некоторой

— 669 —

степени вознаграждались интересом дела и самой личности, которую я изучал. Не могу поэтому не выразить своей благодарности моему высокоуважаемому учителю Ивану Егоровичу Троицкому, который подал мне мысль заняться таким видным и интересным историческим деятелем, как Виссарион Никейский.

А. Садов.