Между знаменитыми учениками Оригена, воспитавшимися на его многочисленных и славных творениях и усвоившими себе великую силу его духа и ума, Василий, за свою замечательную деятельность названный Великим, бесспорно, занимает первое место. Насколько замечателен был этот великий учитель Церкви и как велика была его слава и сильно влияние на современников, это ясно показывает нам его ближайший друг, св. Григорий Назианзин. В своем похвальном Слове Василию Великому он описывает его громадное влияние на современников в следующих чертах: «Что иное составляет ныне приятность собрания? Что услаждает на пиршествах, на торжищах, в церквах, увеселяет начальников и подчиненных, монахов и уединенно-общежительных, людей бездолжностных и должностных, занимающихся любомудрием внешним или нашим? Везде одно и величайшее услаждение — это писания и творения Василиевы. После него не нужно писателям иного богатства, кроме его писаний. Умолкают старые толкования Божия слова, над которыми потрудились некоторые, возглашаются же новые; и тот у нас со-

вершеннейший в слове, кто преимущественно пред другими знает Василиевы писания, имеет их в устах и делает внятными для слуха. Вместо всех один он стал достаточен учащимся для образования». Можно было бы считать слова преувеличенными и пристрастными, если бы, с одной стороны, они не были произнесены в то время, когда память о Василии у всех была еще свежа и когда, следовательно, всякое противоречие действительному факту было совершенно невозможно, и если бы, с другой, мы не имели равносильных свидетельств и от внешних, как в то время христианские учители обыкновенно называли не принадлежащих к Церкви. Ливаний, глава современных риторов, учитель Василия, кладет оружие пред своим знаменитым учеником и даже относится к нему с какой-то робостью и подобострастным уважением, которые так нередко встречаем мы в отношениях школьника к своему учителю. Посылая Василию Великому свою речь «о человеке своенравном», он пишет ему следующее: «Вот послал я тебе речь, обливаясь потом. Да и как было не обливаться, посылая речь к такому человеку, который искусством составления речей в состоянии доказать, что напрасно превозносятся и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность? А моя речь — то же, что комар в сравнении со слоном. Посему прихожу в ужас и трепещу, представляя себе тот день, в который ты взглянешь на речь, и даже едва не теряю ума». При своем красноречии и силе слова Василий обладал еще пламенным благочестием и необыкновенной твердостью характера. Все эти качества, благодаря особенным благоприятным

обстоятельствам, среди которых родился, рос и воспитался этот великий человек, сложились и развились в нем в одно прекрасное и гармоническое целое.

Василий происходил из такого семейства, в котором благочестие, по выражению Григория Богослова, было наследственно Местом его рождения была малоазийская провинция Понт, лежавшая на прибрежьях Черного моря. С самого раннего детства он должен был усвоить себе благочестие и получить стремление к развитию в себе дара красноречия. Отец его, по имени также Василий, был ритор, и от ученого отца даровитый сын слушал первые правила красноречия. Его бабка Макрина и мать Еммелия были женщины испытанного благочестия, и мягкая, впечатлительная натура дитяти не могла не поддаться влиянию окружающих его родственных и нежно любящих сердец. Рассказы о бедствиях, которые претерпели его предки во время жестокого Максиминова гонения, весьма рано также должны были посеять в его душе начатки той твердости, энергии и непоколебимого мужества, которые составляли отличительную черту его характера. Так еще с самого детства под влиянием стольких разнообразных и сильных впечатлений, действовавших на св. Василия одновременно, должно было начаться развитие его в одном известном направлении, чтобы образовать из него сильную и цельную личность. Достигши юношеского возраста, он оставил родительский кров и отправился путешествовать по знаменитым тогдашним городам, чтобы довершить свое образование. Он посетил Кесарию Каппадокийскую, потом Константинополь, где было множество философов и замечательных ораторов и где Василий слушал Ливания, и, наконец, центр тогдашней образованности —

знаменитые Афины. Здесь еще в то время была резиденция язычества, здесь также текли обильные реки научной жизни, напояемые источниками некогда славного для язычества времени, но в рассматриваемый момент уже ушедшего в область приятных воспоминаний, и здесь же, наконец, красноречивые учители пытались посредством философского аллегоризма поддержать колеблющуюся религию древности. Это был город, который Григорий Богослов в своем похвальном Слове Василию называет «обителью наук».

В это время Василий был уже известен как молодой ученый, подававший большие надежды, так что имя его еще до прибытия в Афины повторялось в устах многих. Он обнаруживал в себе, по словам Григория, еще в молодости «ученость выше возраста и твердость нрава выше учености. Он был ритором между риторами еще до кафедры софиста, философом между философами еще до выслушания философских положений, а что всего важнее — иереем для христиан еще до священства». В Афинах началась дружба Василия с Григорием Богословом, дружба, которой они были верны до конца своей жизни. Дружба эта была самая искренняя и неразрывная, так что, по словам Григория, могло казаться, «что в обоих одна душа поддерживает два тела... что они были один в другом и один у другого». Началом этой дружбы, как рассказывает св. Григорий, послужило следующее обстоятельство.

У афинской учащейся молодежи был странный обычай встречи и приема в свое общество новичков, — обычай, имеющий в своем основании некоторую долю сходства и с нашей школьной жизнью. В этом обычае «с делом смешивалось шуточное». Вот в каких чертах рисует нам Григорий этот обычай: «Новоприбывший вводится для жительства к одному из приехавших прежде него — другу, или сроднику, или односельцу... потом новоприбывший терпит на-

смешки от всякого желающего. И сие, полагаю, заведено у них с тем, чтобы сократить высокоумие поступающего вновь и с самого начала взять его в свои руки. Шутки одних бывают дерзки, а других более остроумны; сие соображается с грубостью или образованностью новоприбывшего. Такое обхождение тому, кто не знает, кажется очень странным и немилосердным, а тому, кто знает наперед, весьма приятно и снисходительно, потому что представляющееся грозным делается большей частью для вида, а не действительно таково. Потом новоприбывшего в торжественном сопровождении чрез площадь отводят в баню. И это бывает так: став порядком попарно и в известном расстоянии друг от друга, идут впереди молодого человека до самой бани. А подходя к ней, поднимают громкий крик и начинают плясать как исступленные; криком же означается, что нельзя им идти вперед, но должны остановиться, потому что баня не принимает. И в то же время, выломив двери и громом приведя в страх вводимого, дозволяют ему наконец вход и потом дают ему свободу, встречая из бани как человека с ними равного и включенного в их собратство; и это мгновенное освобождение от огорчений и прекращение оных во всем обряде посвящения есть самое приятное» (т. IV, стр. 70). Григорий, прибывший в Афины ранее Василия, уговорил своих товарищей не делать с ним этой странной церемонии, так что Василий почти один из всех прибывших избежал общего закона и удостоен высшей чести «не как новопоступающий». «И сие, — говорит св. Григорий, — было начатком нашей дружбы. Отсюда первая искра нашего союза. Так уязвились мы любовью друг к другу» (стр. 71). Указанный нами обычай и многое другое, что увидел Василий в Афинах, разочаровали его, так что он называл Афины «обманчивым блаженством». Григорий постарался успокоить его от его скорби своими друже-

скими беседами, чем еще более привязал к себе Василия. Наконец, когда открылось единство цели, единство их желаний и стремлений — именно христианское любомудрие, тогда дружба их стала неразрывною. «Мы стали тогда друг для друга все, — говорит Григорий, — и товарищи, и сотрапезники, и родные» (стр. 73).

В таком шумном и блестящем городе, как Афины, в этой резиденции язычества, где, по словам св. Григория, «идолов было гораздо больше, чем в целой Элладе», юные наши друзья не увлеклись ни прелестями разгульной и веселой жизни афинской молодежи, ни языческими суевериями. Они жили изолированно от других, жили в мире, как совершенные иноки, хотя в это время не были еще крещены. «Нам известны были, — говорит Григорий, — две дороги: одна — первая и превосходнейшая — вела к нашим священным храмам и к тамошним учителям; другая — вторая и неравного достоинства с первою — вела к наставникам наук внешних. Другие же дороги — на праздники, зрелища, народные стечения, пиршества — представляли мы желающим. Ибо и внимания достойным не почитаю того, что не ведет к добродетели и не делает лучшим своего любителя» (стр. 75-76). Так проводили юные друзья жизнь в Афинах. Уже по такой их юношеской жизни, по которой они приобрели известность не только в Афинах, но и в целой Элладе, и особенно у знаменитых мужей (стр. 77), можно было предвидеть, что из этих юношей воспитаются мужи строгого благочестия и крепкой силы воли, мужи, способные пожертвовать всеми выгодами жизни за неприкосновенность своих дорогих убеждений.

Закончив курс наук в Афинах, где Василий превосходно изучил риторство, стихотворную науку, философию, диалектику, астрономию и медицину, наши друзья должны были расстаться. Их обоих

сильно удерживали в Афинах; но Василий, как человек более твердого характера, не остался, несмотря ни на какие просьбы друзей, а Григорий склонился на эти просьбы и остался в Афинах. Итак, друзья расстались. «И совершилось, — говорит св. Григорий, — дело, до совершения своего невероятное. Ибо сие было то же, что рассечь надвое одно тело и умертвить нас обоих, или то же, что разлучить тельцов, которые, будучи вместе вскормлены и приучены к одному языку, жалобно мычат друг о друге и не терпят разлуки» (стр. 80). Григорий действительно не мог вынести разлуки. Он побыл несколько времени в Афинах и потом, несмотря ни на что, оставил их. «Любовь сделала меня, — говорит он, — Гомеровым конем; расторгнув узы удерживающих, оставляю за собою равнины и несусь к товарищу» (стр. 81), к которому и мы возвратимся, оставив Григория.

Возвратясь чрез Константинополь и Эфес в Понт, Василий несколько времени исправлял должность адвоката. В 359 году, почувствовав суетность мирской славы, он решился совсем прервать связь с миром, принял крещение и степень чтеца и отправился изучать жизнь иноческую у пустынников в Сирии, Месопотамии, Палестине и Египте; потом поселился близ Неокесарии в пустыне, орошаемой потоком Ирисом, невдали от места, где жили с другими девственницами мать и сестра его. Сюда в пустыню Василий вызвал друга своего Григория; здесь друзья снова погрузились в научные занятия; но теперь они уже изучали не внешнюю, языческую мудрость, но христианское любомудрие, занимались изучением Писания, церковных писателей, и между ними преимущественно Оригена, из лучших сочинений которого они сделали извлечения, известные под именем «Филокалии». В 363 году пустынник писал Юлиану, требовавшему у него денег с угрозою опустошить Кесарию: «Я содрогаюсь, что ты облечен в

порфиру, что глава твоя украшена венцом, который без благочестия вменяется царю не в честь, а в бесчестье. Тебе известнее вчерашнего дня, что я не люблю собирать богатства, и, однако, ты требуешь от меня тысячу литр золота. Помилуй, государь! Я столько стяжал его, что если бы сегодня мне захотелось в другой раз вкусить пищи, то у меня и на это не стало бы денег. У меня, как й должно быть, нечего делать повару: лучшие из яств, которыми мы изобилуем, — травяные листья с черствым хлебом и кислым вином» (Истор. уч. об отц. Ц. Филар. т. 2, стр. 129). Этот и подобные факты, которые мы приведем ниже, факты его столкновения с сильными мира сего, показывают в Василии непоколебимую твердость характера, чуждую всякого ласкательства и угодничества, — качества, необходимые в пастыре Церкви, который, по своему высокому положению, должен служить Богу, а не людям.

В 364 году Василий был посвящен в сан пресвитера. Из похвального Слова Григория Богослова Василию Великому видно, что в это время уже успел вкрасться в Церковь беспорядочный обычай, по которому возводили иногда на епископские кафедры людей, мало изведанных в благочестии, людей, не занимавших до того времени никакой церковной должности. Не одобряя этого обычая, он говорит, что «многообъемлющий и великий Василий служит образцом для многих как всем прочим, так и соблюдением порядка и в этом», то есть он восходит на церковные степени постепенно. «Сей истолкователь священных книг, — говорит Григорий, — сперва читает их народу (чтец) и сию степень служения алтарю не считает для себя низкою; потом на седалище старцев (пресвитеров), потом в сане епископов хвалит Бога» (стр. 83). В сане пресвитера Василий проповедовал слово Божие в Кесарии; к этому времени относят его знаменитые 9 слов на Шестоднев. Любитель мира и согласия, Василий по поводу

неприятностей, воздвигнутых на него Евсевием, епископом Кесарийским, послушав совета друга своего Григория (стр. 85), удаляется на время в пустыню Понтийскую; но потом вскоре (365 год) вызван оттуда снова, чтобы помогать епископу в борьбе против ариан; Кесарийская церковь спасена была теперь от ариан, потому что Василий был ее пастырем, хотя и не был еще епископом. Он был для своего предстоятеля, по словам Григория, добрым советником, правдивым предстателем, истолкователем слова Божия, наставником в делах, жезлом старости, опорою веры, самым верным в делах внутренних, самым деятельным в делах внешних... С этого времени и церковное правление перешло к Василию, хотя по кафедре занимал он второе место, ибо за оказываемую им благорасположенность получил взамен власть. И было какое-то чудное согласие и сочетание власти: один управлял народом, другой — управляющим. Из этого периода его пресвитерской деятельности считаем нужным упомянуть еще об одном факте, весьма важном для характеристики Василия как человека с практическим направлением и как человека сильного в слове; факт этот бросит некоторый свет и на характер проповеднической его деятельности, которая отличалась также преимущественно практическим направлением.

В 368 году был в Кесарии голод (будем рассказывать этот факт словами Григория Богослова), и самый жестокий из памятных дотоле. Город изнемогал; ниоткуда не было ни помощи, ни средств к облегчению зла... Всего несноснее в подобных обстоятельствах бесчувственность и ненасытность имеющих у себя избытки. Они пользуются временем, извлекают прибыток из скудости, собирают жатву с бедствий, не внимают тому, что милуяй нища взаим дает Господу (Притч. 19, 17)... Василию надлежало не дождить хлеб с неба посред-

ством молитвы и не питать народ, бедствующий в пустыне, не насыщать тысячи пятью хлебами... Все сие было прилично Моисею, Илии и Богу... Может быть, сие нужно было только в те времена и при тогдашних обстоятельствах; ибо знамения не для верующих, но для неверных. Но что подобно сим чудесам и ведет к тому же, то замыслил и привел Василий в исполнение с тою же верою. Ибо, отверзши хранилища имущих словом и увещанием, совершает сказанное в Писании, раздробляет алчущим пищу (Ис. 57, 8) (стр. 91-92) то есть Василий силою своего слова отворил житницы богатых. К этому, конечно, времени относится его знаменитое Слово под названием «Во время голода и засухи», слово, полное силы и убеждения и притом в высшей степени красноречивое. В этом случае св. Василий заявил себя величайшим оратором, слово которого, исполненное духа и силы, проникает до членов и мозгов и побуждает к доброй деятельности неудобопреклонную к добру волю человеческую. Но этим одним энергичная натура св. Василия не удовольствовалась. Он, по словам Григория, собирает в одно место уязвленных гладом, а иных даже едва дышащих, мужей и жен, младенцев, старцев, весь жалкий возраст, испрашивает всякого рода снеди, какими только может быть утолен голод, выставляет котлы, полные овощей и соленых припасов, какими питаются у нас бедные; потом, подражая служению Самого Христа, Который, препоясавшись лентием, не погнушался умыть ноги ученикам, при содействии своих рабов или служителей удовлетворяет телесным потребностям нуждающихся, удовлетворяет и потребностям душевным, к напитанию присоединив честь и облегчив их участь тем и другим (стр. 92). В этом уже виден человек дела, человек практического направления, который не довольствуется только тем, чтобы растворить житницы богатых посредством слова, но и принимает на себя роль распорядителя и

вместе слуги. «Таков был новый наш хлебодаятель и второй Иосиф», — заключает свой рассказ св. Григорий.

Когда епископ Кесарийский Евсевий скончался, то Василий, правивший Церковью еще при жизни его, стал его преемником. Это было в 370 году. Заняв такой высокий пост, Василий показал себя самым твердым и неутомимым защитником Православия против насилий ариан, имевших тогда во главе державного венценосца, императора Валента. Валент, пред которым склонились почти все православные епископы, решился наконец ввести арианство и в Каппадокийской области. Зная твердость и непоколебимость Василия, архиепископа Каппадокийской области, Валент предварительно послал для объяснений с Василием префекта Модеста. В высшей степени характерно это объяснение Василия с Модестом; оно весьма рельефно представляет нам личность архиепископа Кесарийского. Вот каким образом рассказывает об этом эпизоде из жизни Василия св. Григорий Богослов: «Когда Василий явился к Модесту, тогда этот последний прямо встретил его следующим вопросом: «Для чего тебе с дерзостью хочется противиться такому могуществу и одному из всех оставаться упорным?» Доблестный муж возразил: «В чем и какая моя дерзость?» — «В том, — говорит первый, — что не держишься одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили». — «Не сего требует царь мой, — отвечает Василий. — Не могу поклониться твари, будучи сам Божия тварь и имея повеление быть богом». — «Но что же мы, по твоему мнению? — спросил правитель. — Или ничего не значим мы, повелевающие это? Почему неважно для тебя присоединиться к нам и быть с нами в общении?» — «Вы правители, — отвечает Василий, — и не отрицаю, что правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами; впрочем, не важнее, чем быть в общении со

всяким другим из подчиненных вам; потому что христианство определяется не достоинством лиц, а верою». Тогда правитель пришел в волнение, сильнее вскипел гневом, встал со своего места и начал говорить с Василием суровее прежнего. «Что же, — сказал он, — разве не боишься ты власти?» — «Нет, что ни будет и чего ни потерплю». — «Даже хотя бы потерпел ты и одно из многого, что состоит в моей воле?» — «Что же такое? Объясни мне это». — «Отнятие имущества, изгнание, истязание, смерть». — «Ежели можешь, угрожай иным; а это нимало нас не трогает». — «Как же это и почему?» — спросил правитель. «Потому, — отвечает Василий, — что не подлежит описанию имуществ тот, кто ничего у себя не имеет, разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом; и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду я преселъником и пригилецем (Пс. 38,13) А истязания что возьмут, когда нет у меня и тела, разве разумеешь первый удар, в котором одном ты и властен? Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большею частью себя самого я уже умер и к Которому давно поспешаю»» (стр. 104-105). Так кончилось это объяснение, в котором мужество Василия выразилось как нельзя более.

Когда донесли Валенту о результатах этого объяснения, он невольно возымел к великому человеку удивление. Желая сам посмотреть на эту неустрашимую личность, он в день Богоявления явился в храм со своей свитой, где Василий совершал торжественное богослужение. «Когда вошел он внутрь храма и слух его как громом поражен был начавшимся псалмопением; когда увидел он море народа, а в алтаре и близ оного

не столько человеческое, сколько ангельское благолепие, и впереди всех в прямом положении стоял Василий, каким в слове Божием описывается Самуил (1 Цар. 7,10), не восклоняющийся ни телом, ни взором, ни мыслью, но пригвожденный к Богу и престолу, а окружающие его стояли в каком-то страхе и благоговении; когда, говорю, царь увидел все сие и не находил примера, к которому бы мог применить видимое, тогда пришел он в изнеможение, как человек, и взор и душа его от изумления покрываются мраком и приходят в кружение. Но сие не было еще приметным для многих. Когда же царю надобно было принести к Божественной трапезе дары, тогда никто к ним не прикасался, не зная, примет ли их Василий» (стр. 107).

Между тем, рассказывает Феодорит, «Бог ниспослал на дом Валента различные несчастия, потому что и сын его заболел и находился при дверях гроба, и жена подверглась различным недугам; тогда он понял причину сих бедствий и того божественного человека 1), которому угрожал казнью, стал просить о посещении своего дома. Исполнителями этого царского повеления были военачальники. Пришедши в царские чертога и видя, что сын царя находится при смерти, Василий Великий обещал возвратить его к жизни, если он сподобится Всесвятого Крещения от православных, и, сказав это, удалился. Но царь, подобно безумному Ироду, вспомнив свои клятвы 2), приказал крестить дитя находившимся при нем сообщникам ариан, и сын его тотчас после того скончался. Раскаявшись и сообразив, что сохранение клятвы в этом случае вредно, он вошел в Божественный храм, слушал поучение

1) То есть Василия Великого

2) Валент при своем крещении от арианского епископа Евдоксия дал ему клятву преследовать православных и быть всегда верным сыном арианства (Феодор. Кирский Церк. ист. IV, 13).

Василия Великого и принес к алтарю обычные дары. Потом Василий позвал его за священную завесу 1), где стоял сам; много говорил ему о Божественных догматах, и царь слушал слова его. При этом присутствовал некто Демосфен, царский стольник, и укорил вселенского учителя, будто он допустил варваризм. Тут божественный Василий, улыбнувшись, сказал: «Видно, и Демосфен неграмотен». Когда же тот рассердился и начал угрожать ему, тогда великий Василий сказал: «Твое дело заботиться о приправах в похлебках, а не слушать рассуждения о Божественных догматах, потому что твои уши заграждены для этого». Таков-то был ответ ему. Между тем царь был так восхищен этим мужем, что бедным, которые находились под его попечением, подарил прекрасные принадлежавшие ему в Кесарии земли. Таким-то образом Василий Великий избежал первого нападения со стороны Валента. Во второй свой приезд в Кесарию царь, забыв прежнее, потому что льстецы овладели его умом, стал снова убеждать Василия перейти к противникам и, не могши убедить его, приказал написать указ о его ссылке; но когда хотел он скрепить это определение подписью своей руки, то не мог начертать ни одной буквы, потому что трость сломилась. То же произошло с другой и третьей; а он все-таки хотел утвердить нечестивый свой указ, пока, наконец, не начала трястись и дрожать его рука. Тут ужас объял его душу, и он обеими руками разорвал бумагу... Таким образом Валент, возобновив нападение, еще раз обманулся в своей надежде» (Церк. истор. Феодорита. IV, 19). После этого Валент уже не возобновлял своих нападений на Василия.

1) По св. Григорию Богослову, это было во вторичное посещение Валентом кесарийского храма См. Твор. св. Гр. Бог. т. 4, стр. 107.

Не будем говорить далее о беспокойствах св. Василия, причиненных ему после раздела Кесарийской области на две части, и потом о многих его писанных и неписанных трудах, вызванных борьбою с еретиками; мы старались проследить только те факты, которые, наглядно рисуя личность Василия, объясняют нам его пастырскую и проповедническую деятельность. Для характеристики частной его жизни достаточно привести следующие слова св. Григория: «У других приготовители снедей, роскошные трапезы, поварские, искусно приправленные снеди, красивые колесницы, мягкие и волнующиеся одежды; а у Василия — больные, целение ран, подражание Христу, не только словом, но и делом очищающему проказу» (стр. 121).

За год до своей смерти Василий имел утешение видеть арианство поколебавшимся в своей силе. В 378 году умер Валент, покровитель ариан. В 379 году скончался сам Василий, муж истинно великий, светило вселенной, опора истины, скончался на 50-м году своей жизни. Не можем не выписать здесь прекрасного описания его смерти и погребения, находящегося в несколько раз цитированном нами похвальном Слове Василию Григория Богослова. Здесь мы видим, каким уважением и какой неподдельной любовью своей паствы пользовался этот великий святитель. «Василий лежал при последнем издыхании, призываемый к горнему ликостоянию, к которому с давнего времени простирал свои взоры. Вокруг него волновался весь город; нестерпима была потеря; жаловались на его отшествие как на притеснение, думали удержать его душу, как будто можно было захватить и насильно остановить ее руками и молитвами; горесть делала их безрассудными; и всякий, если бы только возможно, готов был приложить ему что-нибудь от своей жизни. Когда же все усилия их оказались напрасны и когда, изрекши последнее слово: в руце Твои предаю дух мой (Псал.

30:6), поемлемый Ангелами, радостно испустил он дух... тогда открывается чудо, замечательнейшее из бывших когда-либо. Святой был выносим, подъемлемый руками святых. Но каждый заботился о том, чтобы взяться или за воскрилие риз, или за сень, или за священный одр, или даже идти подле несущих, или насладиться одним зрением. Наполнены были торжища, переходы, вторые и третьи жилья; тысячи всякого рода и возраста людей, дотоле незнаемых, то предшествовали, то сопровождали, то окружали одр и теснили друг друга. Псалмопения заглушаемы были рыданиями; и любомудрие разрешилось горестию. Наши препирались с посторонними, с язычниками, с иудеями, с пришлецами, а они с нами о том, кто больше насладится зрелищем и извлечет для себя большую пользу. Скажу в заключение, что горесть закончилась действительным бедствием: от тесноты, стремления и волнения народного немалое число людей лишилось жизни, и кончина их была ублажаема, потому что переселились отсюда вместе с Василием и стали, как сказал бы иной усерднейший, надгробными жертвами. Когда же тело с трудом укрылось от хищных рук и оставило позади себя сопровождающих, предается оно гробу отцов и к иереям прилагается архиерей, к проповедникам — великий глас, оглашающий еще мой слух, к мученикам — мученик. И теперь он на небесах, там, как думаю, приносит за нас жертвы и молится за народ: а я, Григорий, полумертвый, полуусеченный, отторгнутый от великого союза, ведущий жизнь болезненную и не благоуспешную, не знаю, чем кончу, оставшись без его руководства. Впрочем, и доныне подает он мне советы и, если когда преступаю пределы должного, уцеломудривает меня в ночных видениях» (стр. 136-138).

Св. Василий Великий, великий по своей строго благочестивой жизни, великий по своему характеру, является таковым же и в своих проповеднических трудах. В самом деле, величие и важность, необыкновенная сила и убедительность, невольно приковывающая к себе внимание читателя или слушателя, составляют отличительную черту его Бесед и Слов. «Когда читаю нравственные и деятельные слова его, — говорит св. Григорий Богослов, — тогда очищаюсь в душе и теле, делаюсь угодным для Бога храмом, органом, в который ударяет Дух, песнословцем Божией славы и Божия могущества и чрез то преобразуюсь, прихожу в благоустройство, из одного человека делаюсь другим, изменяюсь божественным изменением... А когда имею пред собою его обличительные слова на еретиков, тогда вижу содомский огонь, которым испепеляются лукавые и беззаконные языки и самый харанский столп, ко вреду созидаемый и прекрасно разрушаемый» (Тв. Гр. бог. т. IV, стр. 125-126). Впрочем, речь его по внешности, даже в самых сильных местах его слов, не поразительна; однако ж, когда он поражает порок, никакая жестокая душа, никакое очерствевшее сердце не может не почувствовать своей раны, которой касается проповедник. Доказательства этого мы увидим в своем месте. Что касается до качеств его Слов, если мы будем рассматривать их как ораторские произведения, то и в этом отношении Василий Великий имеет мало себе равных. Ливаний об ораторских свойствах его речей говорит следующее: «Искусством составления речей он [Василий] в состоянии доказать, что напрасно превозносятся и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность» (Ж. М. Н. П. ч. 77, стр. 275). Фотий, отменный знаток ораторского слова, пишет о Словах св. Василия следующее: «И во всех Словах своих великий

Василий превосходен. Если кто другой, он особенно владеет языком чистым, изящным, величественным; в порядке и силе мыслей за ним первое место; убедительность соединяет он с приятностью и ясностью. Речь его так плавна, как поток, вышедший из своего источника. Кто хочет быть отличным гражданским оратором, не нужен ему ни Демосфен, ни Платон, если он принял себе за образец и изучает слова Василия» (Истор. уч. об отц. Ц. Филар. т. 2, стр. 133-134).

От Василия Великого дошли до нас: девять Бесед его на Шестоднев; тридцать Бесед на разные псалмы; двадцать пять Слов на разные случаи.

а) Беседы на Шестоднев

Предмет Бесед на Шестоднев составляют рассмотрение и объяснение бытописания Моисеева о шестидневном творении. Святой Василий начинает с первых слов Библии: «В начале сотвори Бог небо и землю» и кончает шестым днем творения — сотворением животных земных и кратко упоминает в последней Беседе о сотворении человека. Содержание первой Беседы составляет объяснение слов: «В начале сотвори Бог небо и землю; во второй Беседе объясняет слова земля бе невидима и не устроена; в третьей Беседе говорит о тверди, в четвертой — о собрании вод, в пятой — о прозябениях земли, в шестой — о сотворении небесных светил, в седьмой — о пресмыкающихся и рыбах, в восьмой — о птицах, в девятой — о животных земных.

Беседы на Шестоднев произнесены были Василием без предварительного приготовления, это Беседы импровизированные. Доказательством этого служит, с одной стороны, свидетельство Руфина (Hist. Eccles. 2, 9)), с другой — самые Беседы. Из них мы видим, что Василий произносил их по две в день, утром и вечером. Так, Беседа вторая начинается следующими словами: «На немногих словах остановившись утром, нашли мы в них такую сокровен-

ную глубину мыслей» и т. д., и потом заканчивает так: «Но рассуждения об оном вечере, застигнутые настоящим вечером, здесь полагают конец нашему слову». Беседа 3-я начинается следующими словами: «Дела первого дня... изобразило слово вчера... и составило для души как утреннее пропитание, так и вечернее веселие» и т. д. Подобные указания находим и в других Беседах. Само собою понятно, что, при других многотрудных занятиях, проповеднику не могло доставать времени, чтобы предварительно приготовлять по два слова в день. Кроме того, самый характер бесед доказывает то же самое: здесь встречаются иногда неожиданные переходы, возвращение назад, чтобы пополнить пропущенное, а иногда по неожиданно выраженному желанию слушателей обращение к предмету, о котором проповедник, по-видимому, не имел намерения говорить, — все это, естественно, возможно только при изустном импровизированном изложении мыслей. В Беседе 7-й, говоренной вечером, сказав о плавающих, Василий на другой день утром — в Беседе восьмой — прямо сделал переход к животным земным, но, начав говорить о них, вдруг вспомнил, что ничего не сказал о птицах. Следствием этого была довольно длинная пауза: ясно, что проповедник сейчас же начал обдумывать, как ему сделать переход к опущенному. «Для чего, при обильном течении слова, молчал я немалое время, удивляются, может быть, многие, — говорит Василий. — Но внимательнейшим из слушателей, конечно, небезызвестна причина, по которой прервана речь. Из чего же сие видно? Из того, что они, взглядывая друг на друга и подавая друг другу знаки, обратили на себя мое внимание и привели мне на мысль опущенное мною. Ибо целый род тварей, и притом немаловажный, укрылся от нас, и слово наше едва не простерлось далее, оставив его вовсе неисследованным... Говорили мы о плавающих, сколько позволило вечернее время, а сегодня перешли к

исследованию живущих на суше; но забыты нами птицы, занимающие средину между теми и другими. Посему... нам необходимо возвратиться назад» (Бес. 5. т. I, стр. 139-140). Впрочем, замечание это, свидетельствующее об устном импровизированном произнесении Бесед на Шестоднев, имеет полную свою силу и по отношению к остальным проповедническим трудам Василия. Указанное выше свидетельство Руфина относится собственно ко всем поучениям св. Василия. Кроме того, и здесь так же, как и в Беседах на Шестоднев, мы можем находить доказательства этого в самых его словах. В двадцать первом своем Слове св. Василий, остановившись довольно долго на том, что не должно слишком много прилепляться к житейскому, вдруг, по желанию слушателей, делает переход к пожару, бывшему накануне около церкви. «Слово мое, введенное уже в пристань, некоторые из братий опять вызывают на поприще совещания, повелевая не проходить мимо того, что вчера чудодействовал Владыка» и т. д. (т. 4, стр. 336). Подобный переход, вызванный желанием слушателей, очевидно, возможен только при устном, импровизированном проповедовании. Но, несмотря на то что св. Василий произносил свои Слова без предварительного приготовления, большая часть его Бесед отличается необыкновенной стройностью расположения, подробностью в частях и единством в целом. Это — редкий дар ума и слова, общий у св. Василия Великого только с немногими даже из самых знаменитых отцов Церкви. И импровизация св. Василия была настолько совершенна, что он мог говорить не только без предварительного приготовления (разумеем предварительное изложение мыслей на бумаге), но и не обдумав и даже не предугадывая того, о чем ему нужно будет говорить в том или другом случае. Разительнейшее доказательство этого мы находим в Беседе его на 114-й псалом. Явившись в один из храмов, где проводилось торжественное богослужение, он за-

стал верующих за пением 114-го псалма: возлюбих, яко услышит Господь глас моления моего. Опытный проповедник, он тотчас выходит на кафедру и начинает изъяснять верующим только что петый ими псалом. «Чтобы не огорчить вас, удерживая долго, кратко побеседую из псалма, который я застал вас поющими, и, по мере сил своих напитав души ваши словом утешения, отпущу, чтобы каждый из вас занялся попечением о теле своем. Что же было пето вами? Следующее: возлюбих, яко услышит Господь глас моления моего» и т. д. (т. I. стр. 397-398).

Беседы св. Василия Великого на Шестоднев по внешней форме своей имеют истинный характер гомилии. Проповедник соблюдает в своих изъяснениях строгую постепенность. Он объясняет повествования Бытописателя не только стих за стихом, но даже слово за словом. Для того чтобы составить себе ясное и отчетливое понятие о приемах св. Василия в этом деле, рассмотрим кратко самую малую по объему из его Бесед на Шестоднев — Беседу четвертую, о собрании вод. После краткого приступа, в котором он призывает верующих к внимательному и неленостному слушанию словес Духа, св. Василий Великий сначала выписывает все слова Писания, которые он имел в виду объяснить в предстоящей беседе: И рече Бог: да соберется вода, яже под небесем, в собрание едино, и да явится суша: и быстъ тако, и собрася вода, яже под небесем, в собрания своя, и явися суша. И нарече Бог сушу землю: и собрания вод нарече моря (Быт. I, 9-10). Затем проповедник начинает изъяснять приведенное место — слово за словом. Да соберутся воды. Изъясняя это повеление Создателя, св. Василий решает вопрос, зачем нужно было такое повеление, когда вода сама собою, по естественному свойству своему, стремится в места наиболее низменные, или, выражаясь словами святого отца, стекает, где на-

ибольшая впадина. На этот вопрос святой отец отвечает так: по настоящему свойству воды мы не можем еще заключать, что она всегда и прежде еще повеления Творца была таковою же. Очень возможно, что настоящее свойство свое — текучесть — получила она уже после указанного повеления Божия. Да соберутся воды в собрание едино. Сделав своим слушателям назидание, чтобы они, стоя при каком-нибудь ручье или реке и видя, что вода постоянно куда-то течет, постоянно движется, возносились своей мыслью горе и воспоминали повеление Создавшего, он далее решает возражение: не противоречит ли опыт упомянутому повелению Господа, ибо мы видим многие моря, и притом отделенные одно от другого большим пространством? Ответ тот, что собственно великое море —океан одно, с которым соединяются все, даже по-видимому замкнутые отовсюду сушею моря и озера, соединяются или посредством рек, или посредством подземных источников. Да соберется вода в собрание едино, и да явится суша. Сказано: да явится суша, чтобы показать, что земля вышла уже из хаотического состояния; повеление это дано прежде сотворения солнца, чтобы мы не приписали причину осушения земли солнцу, но воле Создателя. И бысть тако. Слова эти прибавлены для доказательства того, что воля Создавшего совершилась. И нарече Бог сушу землю, и собрания вод нарече моря. Прежде Божиим повелением было определено свойство предмета сухость: да явится суша, а теперь этот предмет получает наименование: и нарече Бог сушу землю. Как разумность есть свойство человека, а слово «человек» означает самое животное, в котором есть сие свойство, так сухость есть свойство земли, и свойство преимущественное. И виде Бог, яко добро. Рассмотрев красоту моря, важность и пользу его как по отношению к человеку, так и к целой системе мироздания, св. Василий заключает свою Беседу следующим образом: «если море прекрасно

и достойно похвалы пред Богом, то не гораздо ли прекраснее собрание такой Церкви, в которой, подобно волне, ударяющейся в берег, совокупный глас мужей, жен и младенцев воссылается к Богу в наших к Нему молитвах? Глубокая тишина хранит ее незыблемой, потому что лукавые духи не возмогли возмутить ее еретическими учениями. Будьте же достойны благословения Господня, соблюдя, сколько возможно, благолепное сие благочиние о Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава и держава во веки веков. Аминь»!. Это заключение Беседы мы выписали с тем, чтобы дать цельное представление о внешней форме Бесед св. Василия Великого. Как видим из представленного анализа четвертой Беседы на Шестоднев, построение Бесед у св. Василия самое безыскусственное. Задавшись целью изъяснить известное место Писания, он прослеживает его слово за словом; из него он почерпает и свои мысли, и самый план своего собеседования. Затем, когда находит, что все предположенное им для изъяснения уже исчерпано, или замечает утомление слушателей, или, наконец, когда уже слишком позднее время задерживает его от дальнейшего собеседования, он немедленно заканчивает Беседу. Заключение его Бесед состоит обыкновенно из краткого назидания слушателей и славословия Богу, как это мы и видели в вышеприведенной Беседе.

Обратимся теперь к рассмотрению внутренних свойств Бесед св. Василия на Шестоднев. В этих его Беседах, равно как и во всех проповеднических трудах его, ясно отражается его по преимуществу практическое направление. Практик в жизни, он таковым же является и в проповедном слове. Оттого у него очень мало Бесед догматического содержания. Вышеприведенная Беседа как ни мало по своему содержанию представляла поводов к нравственному назиданию, однако св. Василий все-таки нашел возможным сделать его. В некоторых же Беседах

его нравственно-назидательный элемент составляет почти главное содержание. Подобное практическое отношение к делу проповеди св. Василий весьма ясно обозначает сам в некоторых своих беседах. «У меня одна цель, — говорит он в одной из Бесед на Шестоднев, — все обращать в назидание Церкви» (Бес. 7, т. 1, стр. 132). И действительно, изъясняет ли он историю миротворения, или книгу псалмов, или избранные изречения из Писания, он во всем находит и указывает самые назидательные уроки для жизни. Его опытность и искусство в этом деле достойны тщательного изучения для каждого проповедника слова Божия. Но обратимся к «Шестодневу».

Святой Григорий Богослов так отзывается об этом творении св. Василия Великого: «Когда имею в руках его «Шестоднев» и произношу устно, тогда беседую с Творцом, постигаю законы творения и дивлюсь Творцу более, нежели прежде, имев своим наставником одно зрение» (Тв. Гр. б. т. 4, стр. 125). Сопоставляя с этим отзывом св. Григория то, что сказал сам Василий, именно: «У меня цель одна — все обращать в назидание Церкви», мы находим, что Василий в своих Беседах на Шестоднев преследует две главные цели. Изъясняя историю мироздания и рассматривая свойства того или другого творения, он показывает, с одной стороны, всемогущество, премудрость и благость Бога Творца и Создателя, с другой — из тех или иных свойств твари выводит нравственно-назидательные уроки для своих слушателей. Эта двоякая цель проходит чрез все Беседы на Шестоднев. Действительно, в этих его Беседах, с одной стороны, мир является удобопонятным для каждого, проповедником величия, премудрости и благости Божией. Рассматривая происхождение, образование и устройство вселенной, св. Василий мудро руководит слушателя или читателя своего к тому, чтобы он «из видимого познавал невидимое, из величия и красоты

творений собирал подобающее понятие о Сотворшем нас... чтобы и в земле, и в воздухе, и в небе, и в воде, и в ночи, и во дни, и во всем видимом собирал ясные напоминания о Благодетеле», да «не оставит никакого времени грехам, не уступит места врагу в сердце своем, если чрез непрестанное памятование станет вселять в себя Бога» Задачу эту св. Василий выполнял с неподражаемым искусством. Рассматривает ли он былинку или говорит о каком-нибудь животном, он не упустит ни одной малейшей черты, ни одного свойства, чтобы не показать слушателю премудрость Сотворившего, равно премудрого как в ничтожной по-видимому былинке, так и в более сложных организмах. Чтобы не показались наши положения и утверждения слишком голословными, представим несколько примеров из самих Бесед. «Одна травка или одна былинка, — говорит он в пятой Беседе, — достаточна занять всю мысль твою рассмотрением искусства, с каким она произведена, как, например, стебель пшеницы опоясывается коленцами, чтобы они, подобно связкам, удобно поддерживали тяжесть колосьев, когда, исполненные плодами, они клонятся к земле. Посему... стебель пшеницы природа защитила такими связками, зерно же заключила во влагалище, чтобы не могло быть похищено птицами, и длинными остями, подобными иглам, предотвратила вред от мелких животных» (стр. 80). «Ни одно существо не оставлено без Промысла, — говорит он в девятой Беседе, — и ни одно не лишено надлежащего попечения... Пес не одарен разумом, но имеет чувство, почти равносильное разуму. Что едва изобрели мирские мудрецы, просидев над сим большую часть жизни, разумею хитросплетение умозаключений, тому пес оказывается наученным от природы. Ибо, отыскивая звериный след, когда найдет, что он разделился на многие ветви, обегает уклонения, ведущие туда и сюда, и тем, что делает, почти выговаривает сле-

дующее умозаключение: или сюда поворотил зверь, или сюда, или в эту сторону. И таким образом чрез отрицание ложного находит истинное. Более ли сего делают те, которые, чинно сидя над доской и пиша на пыли, из трех предложений отрицают два и в остальном находят истину?.. Если станем рассматривать и самые члены животных, найдем, что Творец не прибавил ни одного лишнего и не отнял необходимого. Плотоядным животным придал острые зубы, ибо в таких они имели нужду по роду пищи. А которых вполовину вооружил зубами, тех снабдил многими и различными влагалищами для пищи. Поелику они с первого раза не могут достаточно разжевать пищу, дал им возможность отрыгать поглощенное, чтобы измельченное посредством жвачки усвоилось питаемому. Желудок, предутробие, сеточка и утроба не напрасно даны животным, у которых они есть, но каждое из этих орудий служит для необходимой потребности. У верблюда шея долга, чтобы она равнялась ногам и доставала до травы, которою питается верблюд... Но не в одних только великих животных можно усматривать неисследимую премудрость; напротив того, и в самых малых соберешь не меньшее число чудес» и пр. (стр. 166-169). Из этих выписок, между прочим, видно, что св. Василий имел обширные и по своему времени основательные сведения в естественных науках; но он заставляет ценить и в себе и в других разнообразные сведения эти по мере того доброго плода, какой происходит от них для возбуждения и питания в душе нашей истинного благочестия. В противном же случае он сам обличает ученых как невежд и много знающих как безумных (Бес. 1, стр. 6-7). «Убегай бредней угрюмых философов, — говорит он в восьмой Беседе, — которые не стыдятся почитать свою душу и душу пса однородными между собою и говорить о себе, что они некогда были и женами, и де-

ревьями, и морскими рыбами. А я хотя не скажу, бывали ли они когда рыбами, однако же со всем усилием готов утверждать, что, когда писали сие, были бессмысленнее рыб» (т. 1, стр. 139).

Кроме напоминания о премудрости и благости Божией, видимая природа, с другой стороны, по учению мудрого истолкователя ее, является самой красноречивой проповедницей различных добродетелей. Изображая свойства разнообразных тварей, одаренных жизнью, показывая их естественные наклонности, род жизни, некоторые привычки, известную степень соображения и предусмотрительности, св. Василий то призывает человека к подражанию гораздо низшим его тварям, обличая чрез это его ниспадение с высокой степени в лествице мироздания, то пристыжает его разительным сходством некоторых дурных привычек, наклонностей и стремлений его с подобными же неразумными стремлениями бессловесных тварей; вообще, сравнивая мир животных неразумных с миром существ разумно-свободных, он старается поставить человека пред лицом подвластной ему природы на путь истинной жизни, свойственной ему по самому положению его в мире, какое благоволил даровать ему благой и премудрый Создатель. Так, например, описывая свойства и привычки птиц, св. Василий преподает между прочим следующие наставления человеку, взятые из примеров этих животных: «Заботливость буселей (аистов) о состарившихся достаточна к тому, чтобы и наших детей, если только захотят внимать сему, сделать отцелюбивыми. Ибо, конечно, нет человека, столь скудного благоразумием, чтобы не почел он себе за стыд быть в добродетели ниже бессловесных птиц. Бусели, обступив вокруг отца, у которого от старости вылиняли перья, согревают его своими крыльями и, обильно доставляя ему пищу, даже в летании оказывают сильную помощь, слегка поддерживая его с обеих сторон своими крыльями. И

это так известно всякому, что некоторые вместо «воздать за благодеяния» говорят «отбуселить» (стр. 146). И потом далее: «Никто да не сетует на свою нищету, и хотя бы ничего не оставалось у него в доме, да не отчаивается в своей жизни, смотря на замысловатость ласточки. Когда вьет она гнездо, сучья носит во рту, но грязи не может захватить ногами; почему, омочив края перьев в воде и обмазав их тонкою пылью, чрез этот способ отвращает недостаток в грязи и, мало-помалу, как клеем, слепив грязью сучья, в гнезде своем выкармливает птенцов. Научись из сего по причине нищеты не приниматься за худые дела и в самых тяжких злостраданиях не терять надежды и не сидеть в праздности и бездействии, но прибегать к Богу, Который, даруя столько ласточке, тем больше подаст тому, кто возопиет к Нему от всего сердца» (ibidem). Таким образом природа, по изъяснению опытного наблюдателя ее, действительно есть училище боговедения и собрание самых назидательных уроков нравственной жизни для человека. Искусство св. Василия в выводе этих уроков неподражаемо. Он удивительно способен находить в том или другом творении такие именно черты, которые наиболее дают возможности извлекать из них нравственные уроки для человека. Говорит ли о «перехожих рыбах», он из их повиновения вложенному в них Творцом инстинкту научает человека, чтобы он так же заботился о своем спасении, как эти безгласные рыбы заботятся об удобствах своей жизни (стр. 130-131). Ехидна дает ему повод сделать наставление мужьям и женам. «Ехидна, — говорит он, — самая лютая из пресмыкающихся, для брака сходится с морской муреной и, свистом извещая о своем приближении, вызывает ее из глубин для супружеского объятия. И она слушается и вступает в соединение с ядовитой ехидной. К чему клонится сия речь? К тому, что если и суров, если и

дик нравом сожитель, супруга должна переносить это и ни под каким предлогом не соглашаться на расторжение союза. Он буен? Но муж. Он пьяница? Но соединен по естеству. Он груб и своенравен? Но твой уже член и даже драгоценнейший из членов. Да выслушает и муж приличное ему наставление! Ехидна, уважая брак, предварительно извергает свой яд; ужели же ты из уважения к союзу не отложишь жестокосердия и бесчеловечия?» 2 «Не могу умолчать, — говорит он в другом месте, — о лукавстве и вороватости полипа, который всякий раз принимает цвет камня, к которому легко пристает, почему многие рыбы, без опасения плавая, приближаются к полипу, точно как к камню, и делаются готовой добычей хитреца. Таковы нравом те, которые угождают всякой преобладающей власти, каждый раз сообразуются с обстоятельствами, не держатся постоянно одного и того же намерения, удобно делаются то тем, то другим, с целомудренными уважают целомудрие, с невоздержными невоздержание, в угодность всякому переменяют расположение. От таких людей нелегко уклониться и спастись от наносимого ими вреда, потому что задуманное ими лукавство глубоко закрыто личиною дружбы. Людей такого нрава Господь называет волками хищными, которые являются в одеждах овчих (Мф. 7,15). Бегай на все изворотливого и многоличного нрава, домогайся истины, искренности и простоты» (б. 7, стр. 127). Виноградная лоза дает ему повод к следующим прекрасным рассуждениям: «Корень виноградной лозы, зеленеющие и большие ветви, кругами раскидывающиеся по земле, зародыш, завивание лозы, зеленые ягоды, спелые грозды — достаточно на все это одного твоего взора, чтобы разумный взгляд на виноградную лозу внушил тебе, о чем напоминает природа. Ибо помнишь, конечно, об уподоблении Господа, Который называет Себя лозою, а Отца делателем, каждого же из нас име-

нует розгою, чрез веру насажденной в Церкви, и побуждает нас к многоплодию, чтобы не преданы мы были огню по осуждении за бесполезность (Ин. 15, 6). И Он не престает везде уподоблять человеческие души виноградным лозам. Ибо сказано: виноград быстъ возлюбленному в розе, на месте тучне. И: лозу насадих, и оградих ограждением (Ис. 5, 1-2). Очевидно, что под виноградом разумеет человеческие души, для которых оградил ограждение — оплот заповедей и охранение ангелов. Ибо ополчится ангел Господень окрест боящихся Его (Пс. 33,8). Потом как бы и окоп сделал около нас, положив в Церкви первее апостолов, второе пророков, третие учителей (1 Кор. 12, 28). Примерами же древних и блаженных мужей возводя мысли наши на высоту, не оставил их поверженными долу и достойными попрания. Он хочет также, чтобы мы, как бы некоторыми завивками, соплетались с ближними объятиями любви и упокоевались в них и, всегда стремясь к горнему, как вьющиеся виноградные ветви, старались уравниваться с вершинами самых высоких. Он требует еще, чтобы мы терпели, когда окапывают нас. А душа окапывается чрез отложение мирских забот, которые составляют бремя для наших сердец. Посему отложивший плотскую любовь и привязанность к богатству и признавший презренным и смешным пристрастие к здешней бедственной славе как бы окопался и обновился в силах, свергнув с себя напрасное бремя земного мудрования. Не должно же... разрастаться в ветви, то есть жить напоказ и домогаться похвалы за внешность, но надобно быть благоплодным, предоставляя истинному Земледелателю показание дел. А ты будь и яко маслина плодовита в дому Божии (Пс. 51, 10), никогда не совлекаясь упования, но имея в себе всегда цветущее спасение, приобретаемое чрез веру. Ибо таким образом будешь подражать всегдашней зелености сего растения и соревновать его многопло-

дию, во всякое время подавая обильную милостыню» (бес. 5, стр. 86-87). Представленных выдержек, кажется, достаточно для того, чтобы ясно представить себе главную задачу, какую преследовал св. Василий в своих Беседах на Шестоднев. Выраженная здесь точка зрения на природу, вполне согласная со взглядом на нее Священного Писания, должна служить руководительницей для всякого проповедника, если случай заставит его обратиться к изъяснению явлений природы. Для него видимая природа должна быть великой книгой Божией, поведающей славу Божию, провозвестницей Его чудес и путеводительницей в стремлении человека к нравственному совершенству. Таковой она является в Беседах св. Василия, которые поэтому проповедник всегда должен иметь в виду, если хочет учить народ наглядным образом, заимствуя нравственные для него уроки из явлений природы. Конечно, в его Беседах встречается много взглядов на природу, вовсе не согласных с современным учением наук естественных, есть много сказаний о зверях, гадах и рыбах, которые близки к фабулам; но все это не важно, на все это проповедник может не обратить внимания; но он должен твердо усвоить себе его точку зрения на предмет: должен рисовать природу как провозвестницу славы Божией и нравственную руководительницу человека. Эта точка зрения тем более должна быть обязательна для проповедника, что такой двоякий взгляд на природу проходит чрез все Священное Писание как Ветхого, так и Нового Завета. Апостол называет язычников за обоготворение разных тварей безответными пред Богом на том именно основании, что сама природа, если бы они разумнее и внимательнее ее изучали, могла приводить их к познанию о Боге 1). С другой стороны, Сам Спаситель

1) Римл. 1, 20.

нередко преподавал Своим слушателям нравственные наставления, опираясь на всем известные явления природы: Он указывает на лилии, на птиц 1) и т. п.

Впрочем, говоря, что Василий в своих Беседах на Шестоднев преследует двоякую задачу — прославление Бога и нравственное назидание, мы этим вовсе не думаем утверждать, что нравственно-назидательный элемент составляет единственное содержание этих его Бесед. Утверждать подобным образом значило бы слишком преувеличивать дело. В его Беседах можно встретить и полемику — при изъяснении тех мест Бытописателя, на которых основывались какие-нибудь мысли, не согласные с истинным и здравым учением. Так, в первой Беседе он разбирает мнения языческих философов, учивших о совечности мира и материи существу абсолютному — Богу; во второй Беседе касается учения дуалистов, принимавших два начала — доброе и злое. В 8-й Беседе, как мы видели, он называет философов, веровавших в переселение душ, более бессмысленными, чем рыбы. В шестой Беседе, говоря о сотворении небесных светил, подвергает критике учение астрологов, утверждавших, что эти последние имеют большое влияние на судьбу человека, и пр. В своей полемике св. Василий также остается верен своему практическому направлению. Он не увлекается ни диалектикой, ни распутыванием логическим софизмов, словом — не пускается в теоретические тонкости, а решает вопросы чисто практическим путем, наглядно указывая на самые обыкновенные факты, идущие вразрез с тою или другою теорией. Говоря об астрологах, он опровергает их бредни следующим образом. Отчего у царей, при наследственном образе правления, всегда рожда-

1) Матф. 6, 26 и 28.

ются цари? Неужели же они всегда стараются приурочивать рождение своих детей к царским созвездиям? Неужели не могло случиться, чтобы у царя родился сын в час рабский? Затем, если принять бредни астрологов, напрасно мы издаем законы, имеем судей и пр., потому что вор и убийца в таком случае невиновны в своих преступлениях, и т. д. (т. 1, стр. 109).

В заключение своего обзора Бесед на Шестоднев скажем несколько слов о методе, которого держался св. Василий при изъяснении слов Бытописателя. Он главным образом старается держаться буквального смысла слов и не любит иносказаний и аллегорий. Вот как сам он говорит об этом в одной из своих Бесед: «Известны мне правила иносказаний, хотя не сам я изобрел их, но нашел в сочинениях других. По сим правилам иные, принимая написанное не в общеупотребительном смысле, воду называют не водою, но каким-нибудь другим веществом, и растению и рыбе дают значение по своему усмотрению, даже бытие гадов и зверей объясняют сообразно со своими понятиями, подобно как и снотолкователи виденному в сонных мечтаниях дают толкования, согласные с собственным их намерением. А я, слыша о траве, траву и разумею; также растение, рыбу, зверя и скот, все, чем оно названо, за то и принимаю. Не стыжуся бо благовествованием (Рим. I, 16)». Прибегать без всякой нужды к иносказаниям и выискивать другой смысл в словах Писания, кроме того, какой ясно представляется в нем всякому здравомыслящему, по мнению св. Василия Великого, значит хотеть придать от себя некоторую важность Писанию, ставить себя премудрее словес Духа и под видом толкования вводить собственные свои мысли. «Посему, — прибавляет, — так и будем разуметь, как написано» (бес. 9, стр. 127-129). Прибавим к этому еще следующие слова его из третьей Беседы:

«Нам о разделенных водах нужно сказать одно слово тем церковным толковникам, которые под видом применения и возвышенных размышлений прибегли к иносказаниям, утверждая, что под водами в переносном смысле разумеются духовные и бесплотные силы и что вверху, над твердью, силы совершенные, а внизу, в местах надземных, наполненных грубейшим веществом, удержались силы лукавые» (стр. 57). И потом несколько ниже продолжает: «Отринув подобные сим учения, как толкование снов и басни старых женщин, мы под водой будем разуметь воду» и т. д. (стр. 58). Блаженный Иероним в письме 61 приписывает это иносказательное мнение о водах Оригену. Из имеющегося у нас под руками анализа толкования Оригенова на шестидневное творение не видно, чтобы именно Ориген так изъяснял «разделенные воды», как изображает св. Василий, тем не менее, однако, несомненно, что все упреки св. Василия «толковникам», любившим иносказания, относятся к Оригену, с сочинениями которого он хорошо был знаком. Чтобы это осталось для нас, наконец, вне всяких сомнений, приведем упомянутый нами анализ объяснений Оригена. «Все дело шестидневного творения у Оригена аллегоризировано. Под бездной, поверхность которой покрывала тьма, разумеется та бездна, куда низвергнут демон со своими слугами. Первое небо, или небо духовное, — это наш ум, а твердь — человек внешний, или тело. Под водами верхними, разделенными от вод нижних, должно разуметь живые воды, текущие для жизни вечной, в противоположность отовсюду окружающему нас океану пороков. Два великие светила, утвержденные над нашими головами, представляют Христа и Церковь. Как луна заимствует свой свет от солнца и светит в ночной темноте, так и Церковь получает свой свет от Христа и просвещает людей, погруженных в ночь неведения. Под звездами разумеет патриархов и про-

роков. В образе земли, производящей зеленеющие растения с их семенами, он видит душу человеческую, из которой исходят все наши добрые начинания и все добрые дела. Рыбы, плавающие в водах, и животные, населяющие землю, означают мысли низкие и земные, которыми полна наша душа; между тем как летающие выражают движения нашего духа, стремящегося в страны небесные. Наконец, тонкий аллегорист открывает последний символ в сотворении мужчины и женщины, где он видит союз чувства с духом — стороны низшей с высшей частью нашего бытия» и пр. (Freppel. Origène т. II, p. 168-169) Как видим, Ориген ни одного слова из всей истории мироздания не принимает в буквальном смысле. Поэтому мы имеем полнейшее основание именно к нему относить подобные слова Василия: «Иные воду называют не водою, растению и рыбе дают значение по своему усмотрению, даже бытие гадов и зверей изъясняют сообразно со своими понятиями».

Избегая крайностей аллегоризма, особенно в применении к истории мироздания, Василий далек был и от другой крайности — мертвящего буквализма. Там, где действительно есть в Писании смысл сокровенный, не каждому доступный, там св. Василий, с опытностью богопросвещенного истолкователя словес Духа, входит в дух Писания, углубляется в его тайны и износит их для своих слушателей. «Словеса Божии, — говорит в одном месте св. Василий, писаны не для всех, а только для тех, которые имеют уши по внутреннему человеку» (бес. на псал. 44). Поэтому-то при изъяснении псалмов, в которых, по учению всей Церкви, особенно много таинственного, то есть прообразовательного и пророчественного, св. Василий Великий очень часто от буквального смысла обращается к таинственному. Но это мы увидим при самом рассмотрении Бесед его на псалмы.

(продолжение будет)

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

А. В. Вадковский

СВЯТОЙ ВАСИЛИЙ ВЕЛИКИЙ,

ЕГО ЖИЗНЬ И ПРОПОВЕДНИЧЕСКИЕ ТРУДЫ.

(продолжение)

б) Беседы на псалмы.

В предыдущей статье 1) мы кратко разобрали содержание Бесед на Шестоднев. Ближайшее отношение к этим его Беседам имеют Беседы на псалмы, в которых также в строгом порядке изъясняются слушателям слова Писания. Всех Бесед его на псалмы дошло до нас только тринадцать, именно на следующие псалмы: 1, 7, 14, 28, 29, 32, 33, 44, 45, 48, 59, 61 и 114. Нет сомнения, что св. Василием Великим произнесено их было гораздо больше. Если не можем мы сказать, что он объяснил все псалмы, то дошедшие до нас Беседы весьма ясно показывают, по крайней мере, что вышло их из уст славного проповедника больше, чем сколько дошло до нас. Так, «Беседа на первую часть первого псалма» представляется неоконченной. Здесь, представив предварительно прекрасную характеристику псалмов, он успел объяснить только два первых стиха и закончил свою

1) См. Прав. Собес. 1872 г., май.

121

122

Беседу изъяснением слов и на седалищи губителей не ceдe. Беседа вышла все-таки настолько обширна и продолжительна, что св. Василий счел неудобным продолжать ее до конца, потому что, как сам он замечает, будь она продолжена дальше, и слушателям было бы нелегко соблюсти все в памяти, и ему самому было бы «трудно продолжать служение слову, потому что у него, по врожденной немощи, недостало бы голоса». Поэтому он решился отложить окончание Беседы до другого раза, обещался «при помощи Божией восполнить недостающее» (бес. 1, т. 1, стр. 192). Но окончание этой Беседы не дошло до нас. Затем, до нас дошла только Беседа на окончание четырнадцатого псалма, а Беседы на начало этого псалма мы не имеем, хотя и несомненно то, что она была произнесена. В этом убеждаемся мы самым началом дошедшей до нас Беседы на этот псалом: «Вчера беседовал я с вами, — так начинается эта Беседа, — о четырнадцатом псалме, но время не дозволило дойти до конца речи. Ныне являюсь, как признательный должник, чтобы отдать вам оставшийся долг» и т. д. (т. 1, стр. 192). Очевидно, таким образом, что до нас дошли не все Беседы Василия Великого на псалмы.

Беседам своим, как мы сказали, св. Василий предпосылает прекрасную характеристику псалмов. Здесь он рассматривает достоинство псалмов как самих по себе, так и в отношении нравственно-религиозного воспитания человека и животворного влияния их на его чувство. Это общее учение о достоинстве псалмов составляет нечто вроде введения к Беседам на псалмы и изложено в «Беседе на первый псалом». Беседу эту сам Василий Великий называет предисловием. В этом мы находим, кроме изложенных выше, новое доказательство того, что Бесед на псалмы произнесено более дошедшего до нас количества. Предисловие предпосылается обыкновенно чему-нибудь цельному и закон-

123

ченному. Следовательно, Василий Великий по крайней мере имел в виду предложить своим слушателям полный курс Бесед на псалмы. Во всяком случае, подобное предисловие было бы неуместно для нескольких Бесед только на некоторые псалмы.

По мнению св. Василия Великого, изложенному в указанном предисловии, псалмы составляют как бы центральный пункт, или фокус, в котором отражаются все разнообразные характерные черты разных отделов Священного Писания. Хотя все Писание богодухновенно и полезно есть (1 Тим. 3,16), тем не менее, однако, каждый отдел Писания, не нарушая единства целого, имеет свое особое специфическое содержание и, следовательно, свое особое нравственно-назидательное учение. Говоря словами св. Василия, «иному учат пророки, иному — бытописатели; в одном наставляет закон, в другом — предложенное в виде приточного увещания. Но книга псалмов заключает в себе полезное из всех книг: она пророчествует о будущем, приводит на память события, дает законы для жизни, предлагает правила для деятельности. Короче сказать, она есть общая сокровищница добрых учений и тщательно отыскивает, что каждому на пользу... Здесь есть совершенное богословие, предречение о пришествии Христовом во плоти, угроза Судом, надежда воскресения, страх наказания, обетования славы, откровения таинств. Все, как бы в великой сокровищнице, собрано в книге псалмов» (т. 1, стр. 177, 180). Высокий религиозно-поэтический склад псалмов способен возвышать дух человеческий к выспренным созерцаниям и отрешать его от всего земного и вещественного. Оттого св. Василий, начав восхвалять достоинство псалмов совершенно спокойным тоном, постепенно воодушевляется и доходит наконец до некоторого рода вдохновенного состояния. По мере его воодушевления самый слог его становится постепенно живее и энергичнее, и наконец похвала его псалмам принимает

124

восторженно-поэтический тон. «Псалом — тишина душ, раздаятель мира; он утишает мятежные и волнующиеся помыслы; он смягчает раздражительность души и уцеломудривает невоздержность. Псалом — посредник дружбы, единение между далекими, примирение враждующих. Ибо кто может еще почитать врагом того, с кем возносил единый глас к Богу? Посему псалмопение доставляет нам одно из величайших благ — любовь, изобретя совокупное пение вместо узла к единению и сводя людей в один согласный лик. Псалом — убежище от демонов, вступление под защиту Ангелов, оружие в ночных страхованиях, упокоение от дневных трудов, безопасность для младенцев, украшение в цветущем возрасте, утешение старцам, самое приличное убранство для жен. Псалом населяет пустыни, уцеломудривает торжища. Для новопоступающих — это начатки учения, для преуспевающих — приращение ведения, для совершенных — утверждение; это глас Церкви. Он делает празднества светлыми, он производит печаль яже по Бозе (2 Кор. 7,10). Ибо псалом и из каменного сердца вынуждает слезы. Псалом — занятие Ангелов, небесное сожительство, духовный фимиам. Это — мудрое изобретение учителя, устроившего, чтобы мы пели и вместе учились полезному. От сего и уроки легче напечатлеваются в душах. Ибо выучиваемое с принуждением не остается в нас надолго, а что принято с удовольствием и приятностью, то в душах укореняется тверже» (стр. 178-179). Последними словами св. Василий Великий указывает на образ употребления псалмов в древней Церкви при богослужении. В настоящее время они обыкновенно при богослужении читаются, поются же в весьма редких случаях. В древней же Церкви наоборот: там они обыкновенно пелись, и пелись совокупным голосом всех присутствующих при богослужении. Такое совокупное пение, с одной стороны, располагало сердца верую-

125

щих к высокой религиозной настроенности и молитвенному воодушевлению, с другой — сильно способствовало к легчайшему напечатлению самых слов псалма в душах верующих. Святой отец видит в этом премудрое устроение Духа, сочетавшего в одном акте полезное и спасительное с приятным. «Дух Святой знал, — говорит он, — что трудно вести род человеческий к добродетели и что, по склонности к удовольствию, мы нерадим о правом пути. Итак, что же делает? К учениям примешивает приятность сладкопения, чтобы вместе с усладительным и благозвучным для слуха принимали мы неприметным образом и то, что есть полезного в слове. Так и мудрые врачи, давая пить горькое врачевство имеющим от него отвращение, нередко обмазывают чашу медом. На сей-то конец изобретены для нас сии стройные песнопения псалмов, чтобы и дети возрастом или вообще не возмужавшие нравами по-видимому только пели их, а в действительности обучали свои души. Едва ли кто из простолюдинов, особливо нерадивых, пойдет отсюда, удобно удержав в памяти апостольскую и пророческую заповедь, а стихи из псалмов и в домах поют, и на торжищах возглашают. И если бы кто, как зверь, рассвирепел от гнева, как скоро усладится слух его псалмом — пойдет прочь, немедленно укротив в себе свирепость души сладкопением» (стр. 178).

Беседы на псалмы отличаются такою же безыскусственностью внешнего построения, как и Беседы на Шестоднев. Св. Василий внимательно рассматривает в них не только каждое предложение, но и всякое отдельное слово объясняемого псалма. В этом случае им руководило, конечно, весьма понятное в ревностном пастыре-проповеднике стремление ясно, понятно и отчетливо изложить своим слушателям смысл объясняемого места Писания, чтобы не могли уже после этого зародиться в душах их какие-либо

126

недоумения или недоразумения. Это же заботливое попечение о благе своих слушателей, предносившемся всегда пред его глазами, заставляет нашего проповедника везде, где есть к тому возможность, выводить из объясненного места псалма нравственно-руководительные принципы для жизни. Направляя свою жизнь и деятельность по этим принципам, его пасомые могли достигнуть главной цели земной жизни человека — вечного спасения и единения с Богом. К этому-то и стремился св. Василий Великий всей своей проповеднической деятельностью, и это есть конечная цель пастырского учительства, завещанная Самим Спасителем, Который молился Отцу Небесному пред Своим страданием так: Отче святый, не о сих (апостолах) молю токмо, но и о верующих словес их ради в Мя: да ecu едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут (Ин. 17, 20, 11).

Указанные приемы св. Василия Великого сами по себе дают нам ясное и точное представление о внешней форме и внутреннем характере Бесед его на псалмы. По внешней своей форме они, как и Беседы на Шестоднев, имеют истинный характер гомилии. Исключение составляет только Беседа на окончание четырнадцатого псалма, которая по внешнему своему составу и логическому построению должна быть отнесена к разряду слов и скорее может быть озаглавлена так: «Слово на ростовщиков». Слово это относят обыкновенно к числу самых лучших и образцовых, сильных и энергичных Слов св. Василия Великого.

По внутреннему своему свойству Беседы на псалмы также напоминают собою Беседы на Шестоднев. В них также нравственно-назидательная цель занимает видное место, хотя, впрочем, в значительно меньшей мере, чем в Беседах на Шестоднев. Это зависит, конечно, от самого свойства и характера псалмов, которые своим содержанием невольно увле-

127

кают иногда истолкователя их к созерцанию высочайших истин христианской догматики, при чем, конечно, нравственный элемент если и может иметь место, то место второстепенное: он необходимо является в этом случае как вывод из данного догматического учения и потому принимает в беседе характер применения или приложения. Эти нравственные применения в изъяснительных Беседах св. Василия Великого следуют обыкновенно непосредственно за толкованием того или другого стиха, предложения или слова Священного Писания в том случае, если эти последние имеют догматико-теоретический характер; такова, например, «Беседа псалом на сорок четвертый». Если же изъясняемые слова Писания сами в себе имеют нравственный смысл и содержание, в таком случае самое толкование их уже имеет нравственно-назидательное значение, и потому особые нравственные приложения являются при них уже излишними. Таковы Беседы на псалмы первый, тридцать третий, пятьдесят девятый и другие. Сюда же может быть отнесена и Беседа на окончание четырнадцатого псалма. В качестве образца подобного толкования, в самом себе заключающего нравственный урок, приведем изъяснение тринадцатого стиха из пятьдесят девятого псалма. Стих этот читается так: дождь нам помощь от скорби. Объяснение его следующее: «Будем искать помощи не в крепости, не в благосостоянии плоти; пожелаем заступления не от кого-либо из почитаемых знатными у людей. Не множеством денег, не превосходством силы, не высотою славы приобретается победа, напротив того, из преизбытка скорби Господь подает помощь взыскующим Его... Скорбь возводит к непостыдному упованию (Рим. 5, 3). Болен ли ты? Благодушествуй, потому что егоже любит Господь, наказует (Евр. 3, 6). Беден ли ты? Веселись, потому что ожидают тебя Лазаревы блага. Терпишь ли бесчестье за имя Христово? Ты блажен, потому что бесчестие твое обратится в ангельскую славу» (стр. 383). Объясне-

128

ние это есть ни более, ни менее, как простое распространение смысла слов даждъ нам помощь от скорби.

Таким образом, Беседы на псалмы по внешнему своему составу и внутренним свойствам во многом напоминают собою Беседы на Шестоднев; внешние приемы в них даже совершенно одинаковы. Проповедник изъясняет слова известного псалма до тех пор, пока или изъяснит весь псалом, или устанут слушатели и ослабеет сам. В том и другом случае Беседа немедленно заканчивается, так что заключение обыкновенно не имеет решительно никакого отношения к целому составу Беседы. Так, например, в «Беседе на псалом пятьдесят девятый» заключение имеет непосредственное отношение только к приведенному нами сейчас объяснению тринадцатого стиха: дождь нам помощь от скорби: «Убедим себя, братия, во время искушения прибегать не к человеческим надеждам и не здесь на земле искать себе помощи, но совершать моления со слезами и воздыханиями, с прилежной молитвой, с напряженным бдением; ибо тот получает помощь от скорби, кто человеческую помощь презирает, как суетную, и утверждается в надежде на могущего спасти нас, утверждается же о Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава и держава во веки веков. Аминь» (стр. 384). В некоторых же Беседах не только нет этого обычного славословия Богу, но даже вовсе нет никакого заключения (см. Беседы на псалмы 7, 29, 32, 33, 44, 45 и 48).

Что касается внутренних свойств Бесед на псалмы, то одну из особенностей их в этом отношении сравнительно с Беседами на Шестоднев мы указали это именно сравнительно меньшая доля в них нравственно-назидательного элемента. Мы сказали также, что эта особенность обуславливается самым характером и свойством псалмов, своим пророчественно-догматическим содержанием дающих гораздо меньше поводов к нравственным назиданиям,

129

чем история мироздания, рассмотренная в Беседах на Шестоднев. Этим же свойством псалмов объясняются, конечно, и две другие особенности Бесед на псалмы. Особенности эти касаются самых приемов и способа толкования. Беседы на Шестоднев имеют популярное изложение. Здесь св. Василий изъясняет историю мироздания по тексту Семидесяти, толкует самый текст, не прибегая ни к каким учено-экзегетическим приемам. В Беседах же на псалмы он нередко при изъяснении какого-нибудь трудного места для лучшего уяснения его смысла сравнивает между собою тексты Семидесяти, Аквилы, Симмаха и Феодотиона (см. Беседы на псс. 44, 48, 59), что придает этим его Беседам некоторого рода ученый характер. Другая особенность касается самого метода толкования. В Беседах на Шестоднев, как мы видели, св. Василий держался почти исключительно буквального способа толкования и высказался даже враждебно по отношению к таинственным толкованиям. Такое отношение к делу в Беседах на Шестоднев требовал самый характер истории миротворения, где всякие аллегорические толкования могут привести к отрицанию факта, историю превратить в простой нравственный урок, только выраженный образно, как это и было у Оригена. Между тем при изъяснении псалмов подобный буквализм был бы излишен. Псалмы заключают в себе много таинственного, пророчественного и прообразовательного; усиливаться прилагать к ним буквальный способ толкования значило бы стремиться лишить их одного из существенных и неотъемлемых свойств, даже более — лишить их самого характера богодухновенности. Поэтому-то в Беседах на псалмы св. Василий Великий очень часто от смысла буквального обращается к смыслу таинственному и сокровенному. Замечательна осторожность его в этом деле: свои таинственные толкования он весьма редко предлагает в смысле положительного учения и в тоне догмати-

130

ческой речи, но по большей части в виде собственного частного мнения и в форме предположений. Предлагая какое-нибудь таинственное толкование, он всегда почти делает такие оговорки: «Вот это место имеет такой-то смысл, а, быть может, в смысле таинственном оно означает и вот что» и т. п. (см. Бес. на псалмы 7, 28, 29, 32). Для примера предлагаем объяснение следующих слов двадцать восьмого псалма — глас Господень на водах: «Если искать смысла чувственного, то поелику облака, когда они наполнены водою, сталкиваясь между собою, издают звук и треск, то и здесь сказано: глас Господень на водах. Но также если бывает шум от вод, рассекаемых какими ни есть преградами, и если море, возмущаемое ветром, волнуется и издает сильный звук, то сии неодушевленные вещества имеют глас от Господа, по указанию Писания, что всякая тварь едва не вопиет, возвещая о своем Создателе... А может быть, что в смысле более таинственном сказано: глас Господень на водах, когда при крещении Иисуса был глас свыше: Сей есть Сын Мой Возлюбленный (Мф. ΙΙI,17). Ибо тогда был Господь на водах многих, освящая воды крещением, и Бог славы велегласным свидетельством возгреме свыше» (стр. 233-234). Подобное «быть может», повторяем, он употребляет почти всегда, когда предлагает какое-нибудь таинственное толкование. Такая осмотрительность, умеренность и скромность — плод глубокого понимания дела и вместе духовного смирения — составляют одно из отличительных свойств св. Василия Великого, одинаково выражавшихся и в жизни, и в слове его и сообщавших поведению и беседе его особенную приятность и привлекательность. Сколько он любит всякую истину, столько же благоговеет пред нею и, можно сказать, опасается сделать ей какое-нибудь насилие чрез принужденное или, по крайней мере, не безусловно истинное толкование. Вследствие такого глубокого уважения к исти-

131

не Писания он сделался толкователем, верным требованиям священной герменевтики: не искать таинственного смысла там, где его нет, и не игнорировать его там, где он есть. Вот почему в Беседах на Шестоднев, как мы видели, св. Василий нападал на Оригеновы аллегорические изъяснения истории миротворения, потому что там они излишни и неприложимы; в Беседах же на псалмы, по замечанию преосвященного Филарета, сам пользовался толкованиями Оригена (Истор. уч. об о. Ц. т. 2, стр. 148).

Таковы отличительные черты Бесед Василия Великого на псалмы. Самая лучшая из этих Бесед — Беседа на окончание четырнадцатого псалма, или, вернее, «Слово на ростовщиков». По силе и энергии мысли, стройности изложения, обработанности, изобразительности и живописности Слово это принадлежит к разряду самых лучших Слов св. Василия Великого. В четырнадцатом псалме Псалмопевец описывает свойства человека праведного, достойного по своей жизни обитать по смерти в жилищи Господнем. Между другими свойствами такого человека он выставляет в нем, между прочим, еще следующую черту: сребра своего не даде в лихву (Пс. 14,5). Этот-то стих и составляет главную и основную тему «Слова на ростовщиков». Ростовщичество есть одно из самых безобразных и бесчеловечных явлений общественной жизни. Этот бич недостаточного и перебивающегося со дня на день люда, в настоящее время смягченный и ограниченный гуманным законодательством, во времена Василия Великого был страшнейшим бедствием для должника. Заимодавец имел над ним, так сказать, право жизни и смерти. Он мог уморить его голодной смертью в тюрьме, продать все его имущество, продать его самого, его жену и детей в рабство — словом, имел возможность лишить его самых лучших и дорогих привязанностей человека. Промышлять подобным занятием значило, таким образом, посягать на личность человека,

132

посягать на его свободу и, следовательно, становиться в прямое противоречие с законом любви христианской и даже с простым, естественным чувством человеколюбия. Поэтому в Священном Писании порок этот весьма строго порицается. Пророк Иезекииль полагает в числе самых тяжких грехов брать лихву и избыток (Иез. 22, 12). Закон ясно говорит: да не даси в лихву брату твоему и ближнему твоему (Втор. 23,19). Псалмопевец, изображая город, исполненный беззакония и пререкания, говорит о нем: не оскуде от стогн его лихва и лесть (Пс. 54,12). И в четырнадцатом псалме также отличительной чертой человеческого совершенства Пророк ставит доброе свойство не брать лихвы: сребра своего не даде в лихву.

Святой Василий Великий, все свои богатые дарования и всю силу своего красноречия употреблявший на то, чтобы направить жизнь своих пасомых по духу истинной христианской любви, не мог, конечно, равнодушно видеть существование этого страшного порока среди своей паствы. Понятно поэтому его сильное негодование против этого зла, негодование, которое так ясно отражается во всем его «Слове на ростовщиков». Здесь он громит своим сильным обличением как тех, которые, по слабости ли своей или по пристрастию к роскошной жизни входя в долги, лишают себя спокойствия душевного, лишают даже самого дорогого свойства человеческого — свободы, так равно и тех, которые пользуются слабостью или бедностью своего ближнего и извлекают для себя из несчастий убогого доход и обогащение.

Мы предлагаем здесь в кратких чертах содержание этого Слова, чтобы дать читателю некоторое понятие о другой стороне проповеднической деятельности св. Василия Великого, которая должна подлежать нашему рассмотрению. Доселе мы видели в св. Василии учителя, который, изъясняя своим слушателям слова Писания, выводит из них нравствен-

133

ные правила, по которым они должны устроять и располагать свою жизнь. Но этим одним деятельность пастыря-проповедника не ограничивается. Он должен еще наблюдать, чтобы преподанные им правила сделались действительно правилами жизни его пасомых, то есть чтобы пасомые не только их знали, но исполняли бы и на деле. В этом случае пастырь-проповедник, если встречает в своей пастве уклонения от идеала нравственно-христианской жизни, является судьей и обличителем пороков. Эта-то, если можно так сказать, нравообличительная сторона пастырско-проповеднической деятельности св. Василия Великого и должна подлежать теперь нашему рассмотрению. В Словах его на разные случаи мы встретим немало Слов нравственно-обличительного характера, которые дадут нам ясное, полное и отчетливое представление об этой критической стороне его проповеднической деятельности. Среди же изъяснительных его Бесед Беседа на окончание четырнадцатого псалма, или «Слово на ростовщиков», есть единственная Беседа с подобным характером. Поэтому мы представляем здесь содержание этой Беседы. Она введет нас в новую, еще не рассмотренную нами область проповеднических трудов св. Василия Великого — область живую, имеющую непосредственное отношение к жизни его пасомых.

Беседе предпосылается краткое вступление, в котором проповедник на основании слов Священного Писания доказывает, что лихва и рост суть пороки самые тяжкие и нетерпимые в человеке-христианине. Вслед за вступлением представляется трагическая картина, в которой действующие лица — богач-ростовщик и бедняк, просящий денег. Богач смотрит на бедняка как на жертву, с которой он хочет взять побольше прибыли, долго отказывается неимением денег и потом с радостью ссужает ими, лишь только бедняк упомянет о росте и процентах. Изображение и описание этой сцены в выс-

134

шей степени живописно, наглядно и вполне согласно с действительностью, каковым характером отличаются вообще все изображения пороков, встречающиеся в проповедях св. Василия Великого. «Сребролюбец, — говорит он, видя, что человек, борющийся с нуждою, просит у колен его, не хочет сжалиться над поступающим вопреки своему достоинству, не думает о единстве природы, не склоняется на просьбы, но стоит непреклонен и неумолим, не уступает мольбам, не трогается слезами, продолжает отказывать, божится и заклинает сам себя, что у него вовсе нет денег, что он сам ищет человека, у кого бы занять; и эту ложь утверждает клятвою, своим бесчеловечием приобретая себе недобрую покупку — клятвопреступление. А как скоро просящий взаймы упомянет о росте и поименует залоги, тотчас, понизив брови, улыбнется, иногда припомянет о дружбе своей с отцом его, назовет его своим знакомым и приятелем и скажет: «Посмотрим, нет ли где сбереженного серебра. Есть у меня, правда, залог одного приятеля, положенный ко мне для приращения, но приятель назначил за него обременительный рост; впрочем, я сбавлю что-нибудь и отдам с меньшим ростом». Прибегая к таким выдумкам и такими речами обольщая и заманивая бедного, берет с него письменное обязательство и, при обременительном убожестве, отняв у него даже свободу, оставляет его» (т. 1, стр. 213-214). Такое бесчеловечное отношение к нуждам ближнего, невозмутимая холодность и жестокость и даже как будто самодовольное услаждение его унижением и несчастием должны возмутить и покоробить нравственное чувство всякого человека. Бедняк просит хлеба, а ему дают камень; он ищет врачевства, а ему подносят яду; он хочет поправить свое состояние, а из его бедности делают доходную статью. «Скажи мне, — спрашивает св. Василий ростовщика, денег ли и прибыли ищешь ты у бедного? Если бы он

135

мог обогатить тебя, то чего бы стал просить у дверей твоих? Он пришел за помощью, а нашел врага; он искал врачевства, а в руки дан ему яд. Надлежало облегчить убожество человека, а ты увеличиваешь нужду, стараясь отнять и последнее у неимущего». Бедность и нищета составляют, таким образом, для ростовщика богатую и роскошную ниву, с которой он, ничего не посеяв, хочет собирать и действительно собирает обильную жатву. «И как земледельцы, — продолжает проповедник, — молят дождя для приумножения семян, так и ты желаешь людям скудости и убожества, чтобы деньги твои приносили тебе прибыль. Или не знаешь, что ты более приращаешь грехи свои, нежели умножаешь богатство придуманным ростом?» (стр. 214) Такова ослепляющая человека сила страсти. Богач-ростовщик действительно и не хочет видеть, и не видит нравственного вреда для самого себя от своего поведения. Не видит он также страданий бедности; не видит тех бессонных ночей, которые проводит бедняк, размышляя о средствах к прокормлению своей семьи, не хочет знать тех нравственных мучений, которые испытывает он, решаясь на заем, то есть решаясь расстаться со своей самостоятельностью и свободой, со своим семейством и отдать все это в кабалу заимодавцу; он не хочет понять, наконец, всей гнусности своего самодовольного услаждения унижением своего ближнего; он не замечает всего этого, а видит только наяву и во сне одно: деньги и приращение своего богатства.

Что же делается с бедняком, попавшим в бесчеловечные руки ростовщика-заимодавца? Нельзя лучше изобразить переживаемые им душевные состояния, как изображает их изучаемый нами психолог-проповедник. «Взявший деньги, — говорит он, — сначала светел и весел, восхищается чужими цветами, допускает перемену жизни: стол у него открытый, одежда многоценная, слуги одеты пышнее прежнего, есть льстецы, застольные друзья и тысячи

136

трутней в доме. Но как деньги утекают, а время своим продолжением увеличивает рост, то и ночи не приносят ему покоя, и день не светел, и солнце неприятно; а, напротив того, жизнь для него тягостна, ненавистны дни, поспешающие к сроку; боится он месяцев, потому что от них плодится рост. Спит ли он? И во сне видится заимодавец — это злое привидение, стоящее в головах. Бодрствует ли? И помышление, и забота у него о росте. Сказано: заимодавцу и должнику стретшимся друг с другом, посещение творит обема Господь (Притч. 29,13). Один, как пес, бежит на добычу; другой, как готовая ловитва, страшится встречи, потому что нищета отнимает у него смелость. У обоих счет на пальцах; один радуется увеличению роста, другой стенает о приращении бедствий» (стр. 215).

Бесчеловечно и жестоко поведение ростовщика и потому заслуживает полного осуждения. Но неодобрительна также и нерасчетливость человека, не умеющего прожить на свои собственные средства и самопроизвольно отдающего себя, как «готовую ловитву», в рабство богачу-заимодавцу. Пий воды от своих сосудов, — говорит премудрый (Притч. V, 15), то есть рассчитывай вернее свои собственные средства, не ходи к чужим источникам, но из собственных своих каплей собирай для себя утешения в жизни, и тогда ты будешь богат. Ибо богат не тот, кто много имеет, но тот, кто умеет довольствоваться своим собственным состоянием, хотя бы оно было и невелико; равным образом и беден не тот, кто мало имеет, но тот, кто живет шире своих средств. Лучше даже терпеть недостаток, но сохранить свободу. Поэтому не ходи к чужим дверям, ибо студенец чуждый тесен (Притч. 23,27). «Брать взаем — начало лжи, случай к неблагодарности, вероломству, клятвопреступлению... Теперь ты беден, но свободен. А взяв взаем, и богатым не сделаешься, и свободы лишишься. Взявший в заем

137

стал рабом заимодавца, рабом, наемником, который несет на себе самую тяжелую службу. Псы, получив кусок, делаются кроткими, а заимодавец раздражается по мере того как берет; он не перестает лаять, но требует еще большего. Если клянешься — не верит; высматривает, что есть у тебя в доме, выведывает, что у тебя в долгах. Если выходишь из дома — влечет тебя к себе и грабит. Если скроешься у себя — стоит перед домом й стучит в двери, позорит тебя при жене, оскорбляет при друзьях, душит на площади. И праздник не весело тебе встретить; самую жизнь делает он для тебя несносной» (стр. 216-217).

Эти места, в которых проповедник бранит бедняка, не умеющего жить расчетливо, суть лучшие места в рассматриваемом нами слове. В них проглядывает теплое чувство, чувство искреннейшего сожаления и глубокого участия к несчастью ближнего. Все симпатии его, очевидно, на стороне бедняка. Святой проповедник, по-видимому, хочет одинаково строго отнестись и к жестокости богача-заимодавца, и к нерасчетливости бедного. Но тон его речи в том и другом случае совершенно не одинаков, потому что не одинаково он относится к поведению того и другого. Поведение богача его возмущает, поведение же бедного возбуждает в нем только сожаление. Богач-ростовщик для него — свирепое плотоядное животное, высасывающее кровь своего ближнего, «пес, ищущий ловитвы». Бедняк же — несчастная жертва, требующая спасения. Оттого его обличения, направленные на нерасчетливого бедняка, не имеют того грозного, карательного характера, какой видится в обличениях на ростовщика. Напротив, они срастворены любовью, согреты теплым сердечным участием; ему жаль бедного; он усердно просит, убеждает и умоляет его не доводить себя до закрепощения жестокому богачу. Обличения эти похожи на сердечную мольбу нежно любя-

138

щей матери, с какой она обращается к своим детям, предостерегая их от какого-нибудь гадкого, вредного и ядовитого животного. Из этого побуждения вытекают разнообразные доказательства и доводы, имеющие целью убедить бедняка не отдавать себя добровольно в кабалу. «Если ты богат, то не имеешь нужды в займе; а если беден, то не имеешь на это права, потому что тебе нечем расплатиться. Зачем же продаешь свою свободу?» «Мы, бедные, отличаемся от богатых одним — свободою от забот; наслаждаясь сном, смеемся над их бессонными ночами; не зная беспокойств и будучи свободны, смеемся над тем, что они всегда связаны и озабочены. А должник и беден, и обременен беспокойствами. Не спит он ночью, не спит и днем; во всякое время задумчив, оценивая то свое собственное имущество, то великолепные домы и поля богачей, одежды мимоходящих, домашнюю утварь угощающих. «Если бы это было мое, — говорит он, — я продал бы за такую и такую-то цену и освободился бы тем от платежа роста». Это и ночью лежит у него на сердце, и днем занимает его мысли. Если стукнешь в дверь, должник прячется под кровать. Вбежал кто-нибудь скоро — у него забилось сердце. Залаял пес — а он обливается потом, томится предсмертною мукою и высматривает, куда бежать. Когда наступает срок — заботливо придумывает, что солгать, какой изобрести предлог и чем отделаться от заимодавца» (стр. 219). «Не доводи же себя до подобного состояния. Ты свободно смотришь на солнце. Для чего же завидуешь сам себе в свободе жизни? «Но как же мне прокормиться?» — говоришь ты. У тебя есть руки, есть ремесло. Наймись, служи; много промыслов жизни, много способов. Но у тебя нет сил? Проси у имеющих. Но просить стыдно? А еще стыднее не отдать взятого взаем. Я говорю тебе это вовсе не как законодатель, но хочу показать, что все для тебя сноснее займа. Муравей и пчела пропи-

тываются, ни у кого не одолжаясь; последние даже остатки своей пищи приносит в дар царям; но им природа не дала ни рук, ни искусств. А ты, человек, животное, изобретательное на промыслы, неужели не можешь найти промысла, могущего прокормить тебя?» (стр. 221)

Очевидно, таким образом, что причина бедствий должника заключается в нерасчетливости, в неумении довольствоваться своими источниками. Опыт показывает нам постоянно, что «до займа доходят обыкновенно не те, которые нуждаются в необходимом (им никто и не поверит в долг), но занимают люди, которые предаются безрасчетным издержкам и бесполезной пышности, раболепствуют женским прихотям. Жена говорит: «Мне нужно дорогое платье и золотые вещи, и сыновьям необходимы приличные им и нарядные одежды, и слугам надобны цветные и пестрые одеяния, и для стола потребно изобилие». И муж, выполняя такие распоряжения жены, идет к ростовщику». Итак, корень зла — в жизни не по средствам, в непомерной роскоши и страсти к пышным нарядам, что всегда составляло и составляет преимущественную слабость женского пола. — Вероятно, страсть к безрасчетным денежным спекуляциям, любовь к роскоши и жизнь не по средствам составляли одно из больных мест кесарийской паствы. С другой стороны, страшно было бедствие, постигавшее нерасчетливого любителя пожить, входившего вследствие этого в долги. Поэтому св. Василий Великий употребляет всю силу своего красноречия, указывает все гибельные последствия подобного образа жизни, чтобы искоренить это зло в своей пастве. Все его наставления, полные сострадательного участия к бедняку-должнику, обращены преимущественно к этому последнему. Представив самые разнообразные доказательства всей неразумности нерасчетливого образа жизни, изобразив все бедствия, необходимо следующие за ним, он, наконец, обра-

140

щается к самому заветному уголку сердца человеческого, к любви к детям, и из этой любви выводит побуждения к тому, чтобы не продавать себя заимодавцу. «Видал я, — говорит он, — жалкое зрелище, как свободнорожденных за отцовские долги влекли на торг для продажи. Ты не можешь оставить детям денег? По крайней мере не отнимай у них и благородства. Сбереги для них это одно достояние — свободу, этот залог, полученный тобою от родителей. Никого никогда не винили за убожество отца, но отцовский долг доводит до тюрьмы. Не оставляй по себе рукописания, которое бы уподоблялось отеческой клятве, переходящей на детей и внуков» (стр. 222-223).

Таково последнее наставление не умеющим жить на свои средства, пиющим воду не от сосудов своих, но почерпающим ее из чуждых студенцев. Не оставлены без конечного наставления и ростовщики. «Послушайте, богатые, какие советы даем мы бедным по причине вашего бесчеловечия: лучше с терпением переносить другие бедствия, нежели те, какие бывают следствием роста. Не было бы ничего подобного, если бы вы помнили и исполняли заповедь Господа: взаим дадите, от нихже не чаете восприяти (Лк. 6, 34, 35) и: милуяй нища взаим дает Богови (Притч. 19, 17)... Но ты берешь рост с бедного, и это есть верх человеконенавистничества. Ты из чужих несчастий извлекаешь прибыль, со слез собираешь деньги, душишь нагого, бьешь голодного. У тебя нет жалости; нет и мысли о родстве со страдальцем; и ты называешь человеколюбивыми получаемые таким образом прибытки? Горе глаголющим горькое сладкое, и сладкое горькое (Ис. 5, 20) и называющим бесчеловечие человеколюбием... Земледелец, получив колос, не ищет опять под корнем семени; а ты и плоды берешь, и не прощаешь того, с чего получаешь рост. Ты без земли сеешь; не сеяв, жнешь. Неизвестно, кому собираешь. Есть про-

141

ливающий слезы от роста — это известно; но кто воспользуется приобретенным чрез это богатством — это сомнительно. Ибо неизвестно, не другим ли предоставишь употребление богатства, собрав для себя одно зло неправды. Итак, хотящаго заяти не отврати (Мф. 5, 42) и сребра твоего в лихву не дай»... (стр. 224-225). Таково последнее увещание ростовщикам. Слово заканчивается кратким славословием Богу.

Предлагая содержание рассмотренного нами Слова, мы выше заметили, что оно введет нас в новую область проповеднических трудов св. Василия Великого, область живую, имеющую непосредственное отношение к жизни его пасомых. Действительно, «Слово на ростовщиков» дает нам возможность наметить здесь характерные особенности и черты св. Василия Великого как проповедника-обличителя. В Слове, только что нами рассмотренном, мы видим ясные и отчетливые портреты людей живых, портреты, непосредственно взятые из жизни обыденной. Сцена, изображающая обращение ростовщика с ищущим займа, в высшей степени наглядна, живописна и полна драматизма. Изображения душевных состояний бедняка, мучимого страшным привидением заимодавца, вполне художественны. Картины, представленные в слове, носят на себе колорит временных и местных отношений. Таким образом, наглядность, живописность и художественность, современность и народность — таковы проповеднические качества св. Василия Великого, находящиеся в «Слове на ростовщиков» и общие для всех его нравообличительных Слов. Подробнее мы ознакомимся с этими проповедническими свойствами св. Василия Великого при рассмотрении Слов его на разные случаи.

А. Вадковский

(окончание будет)

Разбивка страниц этой части электронной статьи сделана по: Святитель Василий Великий. Сборник статей. М., 2011 г.

Слова на разные случаи

В ряду проповеднических трудов св. Василия Великого Слова его на разные случаи представляют наибольший интерес для изучения по своему непосредственному отношению к жизни современного проповеднику общества кесарийского. Они дают нам ясное представление о той пастве, которую призван был руководить к жизни вечной и воспитывать по духу Христову св. Василий, обрисовывают нам ее нравственный образ и знакомят с ее особенно выдающимися страстями и пороками. Самая личность великого пастыря-проповедника представляется нам в них с новых сторон, с каких мы не могли его видеть в его истолковательных беседах. Пред нами является уже не просто бесстрастный учитель, спокойно предлагающий с церковной кафедры правила веры и деятельности и раскрывающий глубины Писания, не пророк только, вещающий народу глаголы Божии, каким казался нам св. Василий в своих Беседах на Шестоднев и псалмы. В Словах на разные случаи пред нами выступает проповедник-человек, обладающий всеми человеческими чувствами: он возмущается, негодует, скорбит и радуется. Он имеет самое живое отношение к своей пастве и находится с ней в самой тесной связи. Все малейшие колебания, неровности и перемены, происходящие в нравст-

353

венной сфере его пасомых, находят живой отклик в сердце проповедника и вызывают его могучее слово, в котором пасомые покорно выслушивают его приговор над собою. В этих Словах мы прочитаем, таким образом, одну из бесчисленных страниц истории борьбы правды и истины, представителем которых является христианский пастырь-проповедник, с ложью и заблуждениями, этими необходимыми атрибутами падшего человечества.

Будучи представителем этой вечной правды, проповедник должен откликаться на все уклонения от нее, происходят ли они в области ума или сердца. Живя одной жизнью со своей паствой, радуясь ее радостями и разделяя с нею ее слезы, он должен приветствовать радостным словом свою паству в дни радости и утешать ее в дни печали; словом, он должен быть чрезвычайно чутким ко всякому биению нравственного пульса своих пасомых и сообразно с этим давать своему слову тот или другой характер, такое или иное направление. Проповедь такого пастыря, естественно, должна будет иметь столь же разнообразное содержание, как разнообразны бывают движения человеческой воли. Доказательством этого послужат для нас подлежащие нашему рассмотрению Слова св. Василия Великого на разные случаи. В них нелегко отыскать одну общую идею, одну связующую нить, вокруг которой можно было бы сгруппировать весьма разнообразное их содержание, а потому и трудно представить цельный их образ, не прибегая к помощи дробления и классификации.

По содержанию своему Слова эти (их двадцать пять) могут быть разделены на три группы: к первой мы отнесем Слова догматические или догматико-полемические, ко второй — Слова похвальные и к третьей — самой обширной — Слова собственно нравственные, или, как прежде мы их называли, нравообличительные.

Всех Слов св. Василия Великого с догматическим содержанием мы имеем четыре: Слово «О том, что Бог не виновник зла»; Слово «О вере»; «На слова в начале бе Слово»; Слово «Против савеллиан, Ария и аномеев». Содержание первого из этих Слов ясно обозначается самым его заглавием. Содержание последних трех Слов составляет рассуждение об Ипостасях Святой Троицы и преимущественно о божестве Сына Божия и Духа Святого.

Слова эти были ответом на живые вопросы, волновавшие в то время не только паству кесарийскую, но и весь тогдашний христианский мир. Учение об Ипостасях Пресвятой Троицы и преимущественно

354

учение о божестве Сына Божия и Духа Святого составляли камень преткновения для многих тогдашних христиан. Особенно арианство, хотя оно уже и было осуждено на Первом Вселенском Соборе, не переставало волновать Церковь. Император Валент покушался ввести ересь во всей подвластной ему империи. Мы видели, какого ревностного и непоколебимого защитника и охранителя чистоты его нашло себе Православие в св. Василии Великом. Все угрозы префекта Модеста, направленные к тому, чтобы страхом заставить мужественного проповедника истины разделить заблуждение императора, кончились ничем. Они оказались только напрасным биением воздуха и не сделали никакого вреда и насилия православию кесарийской паствы. Оградив свою паству от насильственного вторжения арианского заблуждения, св. Василий не оставался безучастным и к интересам целой Вселенской Церкви. Его три книги против Евномия и книга о Святом Духе будут служить всегдашним памятником, с одной стороны, его глубочайшего понимания высочайших истин христианской догматики и, с другой, свидетельством его пастырской заботливости и ревности о чистоте учения Вселенской Церкви. Но кесарийская паства была, конечно, ближайшим и постоянным предметом его пастырских забот и попечений. И она также требовала разрешения своих догматических недоумений. Известно, что в то время страсть к богословским спорам и рассуждениям дошла до крайних пределов. По словам св. Григория Богослова, богословскими вопросами занимались на площадях, на перекрестках, они проникли даже и в женские терема 1). Григорий Богослов в этом случае имел в виду одну только константинопольскую паству; но в нарисованной им картине мы позволяем себе видеть ясное отражение тогдашнего религиозного состояния всего христианского Востока.

Слова св. Василия Великого дают нам, по крайней мере, полное право утверждать это относительно кесарийской паствы. Она также сильно интересовалась богословскими вопросами и тем требовала отклика на них и со стороны своего пастыря. В Слове «О вере» св. Василий говорит, что решается рассуждать о Боге именно уступая общественному настроению. По его словам, памятовать о Боге — благочестиво, но решаться словом описывать Божественное — дерзко, потому что «и мысль далеко

1 См. Свт. Григорий Богослов. Слово 27, против евномиан и о богословии, или предварительное, Свт. Григорий Богослов, Творения, T. 1, стр. 385.

354

355

не досязает достоинства предмета, а слово не ясно изображает и то. что представляет мысль». Но он решается говорить о Боге по мере сил своих, потому что, как он сам говорит, «ныне всякий слух отверст к слушанию богословия» 1). Уступая этому общественному настроению, он дает, однако, заметить своим слушателям, что богословствовать могут только весьма немногие. Для этого нужно иметь мысль настолько очищенную, настолько чуждую всякого материального нароста, чтобы она могла отрешиться от всего чувственного, от всего временного и пространственного и вознестись до чистейшей созерцательности — погрузиться в это «беспредельное и бесконечное море сущности» 2). «Если ты, — говорит красноречивый проповедник, — хочешь говорить или слышать о Боге, отрешись от своего тела, отрешись от телесных чувств, оставь землю, оставь море, сделай, чтобы воздух был ниже тебя, минуй времена года, их чинный порядок, украшения земли, стань выше эфира, пройди звезды, их чудеса, их благолепие, величину, пользу, какую доставляют целому, благоустройство, светлость, положение, движение и то, сколько они имеют между собою связи или расстояния. Протекши все это умом, обойди небо и, став выше его, одной мыслью обозри тамошние красоты: пренебесные воинства, ликостояния Ангелов, начальства Архангелов, славу Господствий, председания Престолов, Силы, Начала, Власти. Миновав все это, оставив ниже помышлений своих всю тварь, возведя ум за пределы сего, представь в мысли Божие естество неподвижное, непревратное, неизменное, бесстрастное, простое, несложное, нераздельное, свет неприступный, силу неизреченную, величину беспредельную, славу лучезарную, которая сильно поражает уязвленную душу, но не может по достоинству быть изображена словом. Там Отец и Сын и Святой Дух — несотворенное естество, владычественное достоинство, естественная благость» и т. д. 3).

Его изложение православного учения о Лицах Святой Троицы отличается чрезвычайной ясностью и отчетливостью. Отношения Божеских Ипостасей к сущности (οὐσία) Божества, так занимавшие тогдашнее христианское общество, и в частности кесарийскую паству,

1) Свт. Василий Великий, Творения, T. 1, стр. 1008

2) Свт. Григорий Богослов Слово 45. См. Архиеп Антоний (Амфитеатров)Догматическое богословие Православной Кафолической восточной Церкви Изд. 8. СПб, 1862 стр. 46.

3) Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 1009

356

обозначены у него точно и определенно. Тон его речи даже и там, где проглядывает полемика с еретиками, спокойный. Он большей частью совсем не упоминает о них и только раз называет Савеллия, Маркиона и других в «Слове против савеллиан, Ария и аномеев» 1). Излагая преимущественно положительное церковное учение, он делает только по местам намеки и указания на учения еретические; но указания эти так тесно связаны с общим ходом мыслей, что в них видишь как будто только необходимый вывод из предыдущего, а никак не полемическую приставку. Для примера приводим его рассуждение об отношениях Лиц Пресвятой Троицы из Слова «О вере»: «Отец — начало всего, причина бытия существ, корень живущих. Отсюда произошел источник жизни, мудрость, сила, неразнственный образ невидимого Бога, от Отца рожденный Сын, живое Слово, сущий Бог и сущий у Бога; сущий, а не привзошедший, существующий прежде веков, а не впоследствии связанный; Сын, а не стяжание; Производитель, а не произведение; Творец, а не тварь; сущий всем тем, чем есть Отец... Где Отец и где Сын, там узрим и Духа Святого, сосущественно и по естеству имеющего все — благость, правоту, святость, жизнь... Все это не приобретено Им и не впоследствии привзошло; но как от огня неотделимо, что он греет, и от света, что он светит, так неотделимо и от Духа, что Он святит, животворит, что Он — благость, правота. Поэтому Дух состоит там — там, в блаженном естестве; не ко множеству причисляется, но умосозерцается в Троице; единично возвещается, а не включается в сочетание многих. Ибо как Отец един и Сын един, так един и Дух Святой... Посему не ищи в тварях Того, Кто выше твари, освящающего не низводи вряд с освящаемыми» 2). Выделенные нами слова, очевидно, касаются ариан и духоборцев, но в них, в связи с общим ходом мыслей проповедника, так мало заметен полемический характер, что кажется, будто св. Василий Великий только предостерегает своих слушателей от возможности заблуждения, нигде не существующего и никому не известного, а никак не указывает на действительный исторический факт. Такое спокойное отношение к заблуждению — плод глубокой и непоколебимой веры в правоту своих убеждений — всегда было присуще св. Василию Великому: он одинаков в этом отношении как в области теоретического мышления — в своих полемических трактатах

1) См. Свт. Василий Великий. Творения. т. 1, стр. 1074-1077.

2) Там же стр. 1009-1011.

357

против еретиков, так и в практической жизни в своих столкновениях с живыми людьми. Преосвященный Филарет в своем «Историческом учении об отцах Церкви», разобрав полемический трактат св. Василия против Евномия, о его полемических приемах делает такое замечание. «С утешением для чувства христианского, с покоем для испытательного ума каждый может читать такое сочинение, каково сочинение св. Василия против Евномия. При рассмотрении сочинения прежде всего и почти на каждой странице представляется возвышенный, благородный тон, в каком великий учитель обличает своего противника и излагает свои собственные мысли. Прекрасны следующие слова его об Аэции в начале первого его слова: «Не буду я говорить о нем, какими науками он сначала занимался, как ворвался на пагубу в Церковь Божию, чтобы не показаться мне укорителем, забывшим долг обличителя». Это правило выдержано св. Василием в продолжении всего сочинения. Он слишком далек от того, чтобы унижать в своем лице лицо защитника истины жесткими, запальчивыми укоризнами своему противнику. Как ни дерзки были по местам возражения и выражения Евномия, ответ на них у св. Василия — или молчание, или спокойное, но дышащее благочестием указание на их дерзость. Преследуя шаг за шагом первого диалектика из арианских диалектиков, он останавливается на каждой важной мысли, но не входит в пустые тонкости диалектики, бесплодные для ума и для сердца. «Не хочется мне обличать суетность слов сих, — говорит св. Василий, приведя один из пустых софизмов Евномия, и прибавляет: — Тот, кто только спорит некоторым образом, походит на пустослова»» 1).

Таким образом, сознание важности и авторитета защищаемой им истины заставляет его сохранять полное спокойствие и величественную важность в своих полемических приемах. Это же невозмутимое спокойствие и хладнокровие отличают его и в столкновениях с сильными мира сего, посягавшими на неприкосновенность его убеждений. Мы видели его удивительную стойкость и спокойную важность в характерном объяснении его с префектом Модестом, предлагавшим ему именем императора ввести арианство в Кесарийскую церковь 2). Замечательно это столкновение двух личностей, из которых одна является представителем силы

1) Филарет, архиепископ Черниговский. Историческое учение стр. 140.

2) См. биографию св. Василия в Православный собеседник 1872 Май стр. 13-14.

358

власти земной, держащей в руках своих дары земного счастья и щедро награждающей ими льстивых своих поклонников, а другая — представителем независимости духа, для которого все земные блага — паутинная ткань, тень и сонное мечтание и самая жизнь земная — место странствия и перехода к Отечеству Небесному. Один запасается самым сильным, по его мнению, оружием: обещает щедрые награды, угрожает и т. п.; а другой в этом оружии видит только мыльные пузыри и аргументы противника находит напрасным биением воздуха. Оттого первый волнуется, сердится, раздражается, потому что приходится ему сознать свое обидное бессилие; а другой сохраняет полнейшее спокойствие. Мелочность интересов префекта в сравнении с высокими идеями св. Василия ставит первого по отношению к последнему в положение бессильного, но капризного ребенка, желающего заставить поступать по-своему серьезного взрослого человека.

В силу своего спокойствия св. Василий всегда сохраняет ясное и отчетливое представление о рассматриваемом им предмете. Но ясность мышления необходимо отражается и в ясности изложения. Оттого ясное, отчетливое и точное изложение мы находим у св. Василия и в тех его Словах, которые трактуют о возвышеннейших догматах христианской веры. В справедливости этого читатель может убедиться и по тем кратким выдержкам, которые мы уже приводили и которые будем приводить и после.

После вопроса об отношениях Лиц Пресвятой Троицы кесарийскую паству, вероятно, сильно занимал еще вопрос о происхождении зла, рассмотрению которого посвящено упомянутое нами выше Слово св. Василия «О том, что Бог не виновник зла». Вопрос о происхождении зла беспокоит человечество с тех самых пор, как оно начало мыслить. В древнейших сказаниях и преданиях почти всех народов встречается мысль о насильственном вторжении какого-то злого существа в счастливую дотоле жизнь человеческую и обольщении им прародителей рода человеческого. Это темное представление о действительном факте привело человечество, позабывшее Божественное Откровение и не стоящее на его почве, ко многим чудовищным догадкам. Добро и зло, особенно в конкретных своих проявлениях, как довольство и лишение, благосостояние и потеря всего, являются совершенными противоположностями. Представляя их явлениями совершенно самостоятельными, они считали возможным вследствие этого производить их от одного начала. Отсюда дуализм в разнообразных своих видах, составлявший принадлежность

359

почти всех мировоззрений Древнего Востока. С явлением христианства он нашел себе приют и в нем, легши в основу так называемых сект гностических. Церкви Христовой поэтому с раннего еще времени пришлось заняться разъяснением этого вопроса. Несмотря на это, он еще долго не переставал занимать верующих. В IV веке, по крайней мере, св. Василий должен был решать своим пасомым вопрос о происхождении зла. Только кесарийская паства, воспитанная на учении о Едином Боге, не хотела допускать двух начал, хотя это было бы логичнее, а приписывала происхождение зла тому же Богу, Который есть высочайшая истина, высочайшая святость и высочайшее благо. Не замечали при этом непримиримого противоречия между этими двумя понятиями; не видели, что признание одного из них равнялось отрицанию другого и наоборот. Поэтому св. Василий Великий совершенно справедливо называет признающих Бога виновником зла безбожниками. «Безумен тот, кто говорит: несть Бог. Но близок к нему и нимало не уступает ему в бессмыслии и тот, кто говорит, что Бог — виновник зла. Я полагаю, что грех их равно тяжек; потому что оба равным образом отрицают Бога благого, один — говоря, что Бога нет, а другой — утверждая, что Он не благ. А поэтому в том и другом случае отрицается Бог» 1). Из Слова видно, что паству св. Василия поражало зло как конкретное явление. Ее занимали вопросы: отчего болезни? отчего безвременная смерть? отчего истребление городов, кораблекрушения, войны, голодные времена? Это есть, говорят, зло, и между тем все это Божие произведение. Поэтому кого же иного, кроме Бога, признаем виновником происходящего? 2) Эти вопросы были, по словам, св. Василия, «часто повторяемые вопросы», поэтому-то он и решается сделать на них «внятное и не сбивчивое объяснение» 3).

Для яснейшего решения вопроса св. Василий сначала старается установить истинное понятие о зле. Зло может быть рассматриваемо как факт, имеющий объективное бытие, зло само в себе, и как факт, имеющий только субъективное значение, существующий только в нашем ощущении. Последнего рода зло не есть зло в собственном смысле, и наши ощущения в этом случае не могут служить критерием для его определения. «Иное зло только в нашем ощущении, а иное — зло в собственной своей природе.

1) Свт. Василий Великий, Творения. T. 1 стр. 944

2) См. Там же.

3) Там же.

360

Зло само в себе зависит от нас, таковы неправда, распутство, неразумие, робость, зависть, убийства, отравы, лживые дела и все однородные с ними недостатки, которые, оскверняя душу, созданную по образу Сотворшего, обыкновенно помрачают ее красоту. Но мы называем обыкновенно злом еще то, что трудно для нас и болезненно для нашего ощущения: телесную болезнь, телесные раны, недостаток необходимого, бесславие, ущерб имения, потерю родных. Между тем каждое из сих бедствий мудрый и благой Владыка посылает нам к нашей же пользе. Богатства отнимает у тех, которые употребляют его худо, и тем сокрушает орудие их неправды. Болезнь насылает тем, кому полезнее иметь связанные члены, нежели беспрепятственно устремляться на грех. Смерть насылается на тех, которые достигли предела жизни, какой от начала положен в праведном суде Бога, издалека предусмотревшего, что полезно для каждого из нас» 1).

Таким образом, зло действительное, зло само в себе есть грех, умерщвляющий душу, а всякие бедствия частные и общественные, каковы засуха, голод, войны и т. п., вовсе не зло, а только кажутся таковым нашему ощущению. Напротив, они — добро, потому что приводят нас к сознанию нашей греховности и покаянию, а потому посылаются премудрым Промыслом для нашей же пользы. В руках Божиих, таким образом, эти внешние бедствия становятся по отношению к нам врачебными средствами, излечивающими нас от наших душевных недугов; а потому они не зло, а благо. «Ты не ставишь в вину врачу, — говорит проповедник, — что он иное в теле режет, другое прижигает, а другое совершенно отнимает; напротив того — даешь ему деньги, называешь его спасителем, потому что остановил болезнь в небольшой части тела, пока страдание не разлилось во всем теле. А когда видишь, что от землетрясения обрушился город на жителей или что на море с людьми разбился корабль, не боишься подвигнуть хульный язык на истинного Врача и Спасителя... Как в резании и прижигании не виновен врач, а виновна болезнь, так и истребления городов, имея началом чрезмерность грехов, освобождают Бога от всякой укоризны» 2). И всякое зло такого рода посылается от Бога, чтобы предотвратить порождение истинных зол. Ибо и телесные страдания, и внешние бедствия измышлены к обузданию греха. Итак, Бог истребляет зло, а не от Бога — зло. И врач истребляет болезнь, а не вла-

1) Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 945

2) Там же, стр. 945-946.

361

гает ее в тело. Разрушения же городов, землетрясения, наводнения, гибель воинств, кораблекрушения, всякое истребление многих людей, случающееся от земли, или моря, или воздуха, или огня, или какой бы то ни было причины, бывают для того, чтобы уцеломудрить оставшихся, потому что Бог всенародные пороки уцеломудривает всенародными казнями. Посему в собственном смысле зло, то есть грех, это зло, наиболее достойное сего наименования, зависит от нашего произволения, потому что в нашей воле или удержаться от порока, или быть порочными. А из прочих зол иные, как подвиги, бывают нужны к показанию мужества, например Иову — лишение детей, истребление всего богатства в одно мгновение времени и поражение гнойными струпами; а иные посылаются как врачевство от грехов, например Давиду домашний позор служит наказанием за беззаконное вожделение 1).

Этими рассуждениями устанавливается точка зрения на предмет, но еще нет в них решения вопроса. Зло представляется явлением не самостоятельным, не существующим вечно, как особое начало, но зависящим от нашего произволения, оно есть «следствие повреждений души». Следовательно, оно — не от Бога: «Безобразное не от прекрасного, порок не от добродетели» 2). Доказав, таким образом, что Бог не может быть виновником зла, потому что Он — высочайшее благо, св. Василий должен был далее, признавая существование зла как факт, объяснить его происхождение. После его рассуждений сам собою следовал вопрос: если зло и не безначально, и не сотворено, то откуда же оно? Решением этого вопроса занимается святой проповедник в остальной части Слова до самого его конца. Зло или грех представляется здесь как следствие нарушения заповеди Божией, данной нашим прародителям в раю; при этом рассказывается и об отвержении Богом сатаны, который сделался по своему противлению Богу сеятелем и распространителем зла в мире.

Считаем нужным обратить здесь внимание на проповеднические приемы св. Василия в решении этого вопроса, на его искусство и умение приспособляться к степени понимания своих слушателей. Между последними большинство, конечно, не было вполне подготовлено к отвлеченному мышлению и к ясному пониманию рассуждений об отвлеченных предметах. Зло же, как явление, имеющее начало в свободе

1) Свт. Василий Великий, Творения, T. 1 стр. 948.

2) Там же, стр. 949.

362

духа человеческого или, вернее, в ложном направлении этой свободы, принадлежит, без сомнения, к числу вопросов, трудно объяснимых и не вполне понятных и для сильно развитого мышления. Посему св. Василию Великому нужно было как-нибудь упростить вопрос и представить решение его в более или менее наглядной форме. В этом случае он весьма удачно воспользовался аналогией между болезнью телесной и грехом, который есть зло в собственном смысле, как болезнью душевной. Доискивающимся решения вопроса, откуда же зло, если оно и не безначально, и не сотворено, он отвечает тоже вопросом: «Откуда болезни? Откуда телесные повреждения?» На эти вопросы он представляет ответ, который поможет несколько уяснить происхождение греха и человеку, не привыкшему к отвлеченному мышлению. «Болезнь, — так начинает свои рассуждения св. Василий, — не есть что-либо нерожденное, она и не создание Божие. Напротив того, животные сотворены с таким устройством, какое им прилично по естеству, и введены в жизнь с совершенными членами; бывают же больны, уклонившись от того, что им естественно, ибо лишаются здоровья или от худого корма, или от другой какой болезнетворной причины. Следственно, Бог сотворил тело, а не болезнь. Поэтому же Бог сотворил душу, а не грех. Повредилась же душа, уклонившись от того, что ей естественно. А что было для нее преимущественным благом? Пребывание с Богом и единение с Ним посредством любви. Отпав от Него, она стала страдать различными и многовидными недугами. Почему же в ней есть общая приемлемость зла? По причине свободного стремления, всего более приличного разумной природе. Не будучи связана никакой необходимостью, получив от Творца жизнь свободную, как сотворенная по образу Божию, она разумеет доброе, умеет им наслаждаться, одарена свободой и силой, пребывая в созерцании прекрасного и в наслаждении умопредставляемым, может хранить жизнь, какая ей естественна; но имеет также свободу и уклониться иногда от прекрасного. А это бывает с нею, когда, пресытившись блаженным наслаждением и как бы в отягчении какой-то дремотой ниспав с высоты горнего, входит в общение с плотию для гнусных наслаждений сластолюбием 1). Эта параллель между грехом и болезнью телесной, как уклонениями от естественной нормы,

1) Свт. Василий Великий, Творения. т. 1, стр. 950. В выделенных словах нельзя не видеть следов влияния философии Платона, у которого даже почти теми же самыми словами изображается падение души с горних сфер в материю Святой отец только это учение философа приспособляет к библейскому сказанию.

363

значительно упрощает учение о грехе и тем приближает его к пониманию самых обыкновенных слушателей. Святой Василий Великий обладал редкой способностью и умением представлять в наглядной форме самые отвлеченные предметы. Мы будем еще иметь немало случаев вполне убедиться в справедливости сего положения.

Похвальных Слов от св. Василия Великого мы имеем столько же, сколько и догматических, то есть четыре: надень святого мученика Варлаама, на день святого мученика Гордия, на святых сорок мучеников и на святого мученика Маманта 1). Слова эти сами по себе не представляют ничего замечательного. Они важны для нас только тем, что в них мы можем находить указания на отношения святых отцов-проповедников к существовавшим тогда правилам красноречия. Отношения эти были отрицательные. Святой Василий Великий прямо заявляет неприложимость «законов похвальных речей» 2) к речам, произносимым с церковной кафедры в честь святых 3). Похвальным речам «законами» этими предписывалось отыскивать отечество похваляемого, хвалить его знаменитых предков, говорить о его воспитании и т. п. На практике эти «законы» приводили к тому, что славное отечество, знаменитость рода и т. п. поставляли в числе похвальных качеств хвалимого как личные его заслуги. Святой Василий смеется над этой манерой современных ему ораторов; подобные приемы он находит даже нелепыми. «Досточестнее ли я от того, — говорит он в одном из своих похвальных Слов, — что город совершил некогда

1) (Беседы 17, 18, 19, 23). Есть еще Слово о мученице Иулите, но оно по содержанию своему ближе подходит к словам нравственным

2) Свт. Василий Великий Беседа 18, Свт. Василий Великий.Творения. T. 1 стр. 1021.

3) Мы с намерением отметили этот факт как весьма важный для науки о проповедничестве. Это враждебное отношение к правилам светского красноречия и признание неприложимости их для красноречия церковного, указанное нами в св. Василии Великом, не есть факт одиночный Блаженный Августин в своей «Христианской науке» (в IV книге) прямо говорит, что изучение правил риторики совсем не нужно проповеднику, что это изучение было бы только пустой тратой времени. Поэтому, думаем, гомилетика, излагающая правила для проповедников, не должна строиться по образцам светских риторик. Между тем еще с XVI столетия она подпала под влияние классических риторик и не освободилась вполне от этого влияния и доселе Как наука богословская (Theologia homiletica), она должна строиться на тех же основаниях, на каких строятся и другие богословские науки, то есть на Священном Писании и Священном Предании.

364

трудные и великие подвиги, воздвиг славные памятники побед над врагами? Что мне из того, если положение его благоприятно, удобно и зимою и летом? А если он и людьми изобилен, и может прокормить много скота, какая мне из того польза? Пусть и множеством коней превосходит все города под солнцем — может ли это соделать нас совершеннейшими в человеческой добродетели? А также, описывая вершины соседней горы, что они заоблачны и высоко подъемлются в воздухе, не обманываем ли сами себя тем, что будто бы чрез это восписываем похвалу людям? Всего будет смешнее, когда праведники презирают целый мир, а мы станем наполнять похвальные им речи ничего не стоящими малостями» 1). Последними словами особенно ясно изображена неприложимость правил красноречия светского к красноречию церковному. Интересы, задача и цель того и другого совершенно неодинаковы. Первое все привязано к земле, последнее конечной целью своей поставляет небо. В требованиях даже относительно внешних качеств того и другого — большая разница. Первое требует некоторых украшений в слоге, последнее совсем не нуждается в них. Истина говорит сама за себя. И слово мое и проповедь моя не в препретельныхчеловеческия премудрости словесех, но в явлении Духа и силы (1 Кор. 2, 4), — сказал апостол.

Похвальные Слова св. Василия Великого имеют характер повествовательный. В них рассказывается о жизни мученика, претерпленных им страданиях и т. п. Целью этих Слов он поставляет отчасти прославление памяти святого, а главным образом ту нравственную пользу, которая проистекает для верующих из знакомства с полной многотрудных подвигов жизнью того или другого святого. «Достаточно, — говорит он в одном из похвальных Слов, — для нас памятования для всегдашней пользы. Ибо самим праведникам не нужно приращение славы, но нам, которые еще в этой жизни, необходимо памятование для подражания. Как за огнем само собою следует то, что он светит, и за миром — то, что оно благоухает, так и за добрыми делами необходимо следует полезное» 2).

Слова догматические и похвальные, которые мы до сих пор рассматривали, составляют собственно небольшую часть Слов св. Василия Великого на разные случаи. В них еще только отчасти обрисовывается критический характер проповеднической деятельности св. Василия.

1) Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 1021-1022.

2) Там же стр. 1022.

365

Характер этот вполне уясняется нами, когда мы познакомимся с его нравственными, или нравообличительными, Словами. Таких Слов семнадцать. Между ними есть такие, которые направлены против пороков общечеловеческих, каковы, например, слова «На гневливых» (Беседа 10) «О зависти» (Беседа 11) и др., но большинство из них, наглядно рисуя пред нами нравственный образ кесарийской паствы, имеют характер вполне современный. В них виден суровый аскет, каким и был св. Василий на самом деле, и строгий обличитель особенно выдающихся пороков вверенной ему паствы. Ласкательство и потворство человеческим слабостям — для него свойства незнакомые. Святой Василий остается в этом случае вполне верен правилу, которое сам он рекомендует пастырям-учителям: «Не должно [им] величаться или торговать словом учения из ласкательства слушателям, в удовлетворение собственному сластолюбию или нуждам своим, но надобно быть такими, какими следует быть говорящим пред Богом и во славу Божию» 1).

Кесария, главный город Каппадокийской области, была городом богатым, для большинства жителей которого жизнь была постоянным праздником, весельем и пиром. Отсюда страсть к сильным ощущениям, чувственным наслаждениям, привязанность к богатству, которое давало возможность сластолюбцам привлекать к своим услугам все блага мира сего. Василию Великому, как суровому аскету, была не по сердцу и казалась странной эта гоньба за мнимым счастьем, состоявшим в чувственных наслаждениях. Он употреблял много усилий, чтобы отрезвить своих слушателей от такого фальшивого взгляда на вещи и установить в них вместо этого правильный взгляд на жизнь земную и на все дары земного счастья. Сам же св. Василий смотрел на все это глазами философа, все подводящего под строгий анализ холодного рассудка. Для него все эти изменчивые вещи (удовольствия и радости земные) — не бытие, но паутинная ткань, сонное мечтание. Самая изменчивость и непостоянство отнимают как бы от земных удовольствий и радостей характер действительности. «Жизнь человеческая коротка, — говорит он, — маловременные радости многотрудного жития — паутинная ткань, наружный блеск жизни — сон» 2). Поэтому страстная привязанность к земным

1) Свт. Василий Великий Нравственные правила, Свт. Василий Великий. Творения. т. 2, стр. 85

2) Свт. Василий Великий Беседа 26. Там же т. 1, стр. 1087.

366

удовольствиям для человека рассудительного — явление если не ненормальное, то по меньшей мере странное.

Эта мысль о суетности и превратности всего земного — любимая мысль св. Василия Великого. Она была для него не теоретической только истиной, но составляла принцип его жизни: все его имущество состояло только из власяницы и нескольких книг. Поэтому он весьма часто возвращается к ней в своих нравственных Словах. К этому, конечно, он еще побуждаем был тем, что в жизни своих пасомых встречал частые противоречия своему дорогому убеждению. Глубоко продуманная и прочувствованная, проводимая во всех мелочах жизни его, мысль эта о суетности всех земных радостей, превратившаяся для нас в общее место, хотя в основе своей не могущая подлежать никаким оспариваниям, в устах св. Василия Великого приобретает как будто характер новизны и, обставленная всегда самыми неопровержимыми доказательствами, читается каждый раз с интересом. И эта мысль служит, можно сказать, основным мотивом почти всех нравственных его Слов. Поэтому мы позволяем себе здесь привести прекрасный отрывок из одного его Слова, где любимая мысль святого проповедника выражена с наибольшей ясностью и отчетливостью.

«В жизни, как в училище ратоборства, трудимся мы, — так начинает развивать свою мысль св. Василий, — борясь со скорбями; и природе нашей много противников. Удовольствия отнимают твердость, роскошь изменяет мужество, уныние расслабляет силы, клеветы наносят оскорбления, лесть прикрывает собою злоумышления, страх делает, что падаем в отчаяние; и в таком-то треволнении непрестанно обуревается наша природа. Не только горести жизни несносны, но и то самое, что по-видимому приятно, опечаливает своей превратностью; и мы проходим жизнь, почти полную скорбей и слез. И если угодно тебе знать, выслушай описание горестей жизни.

Человек посеян в утробе матерней; но этому сеянию предшествовала скорбь. Семя брошено в бразды естества; если только размыслим об этом, то устыдимся начал рождения. Брошенное семя изменилось в кровь, кровь одебелела в плоть, плоть со временем приняла на себя образ; образовавшееся непонятным для ума образом одушевилось, одушевленное воспиталось естественными средствами; стесняемый зародыш скачет, негодует на это узилище естества; но, едва наступило время рождения, распались затворы чревоношения, отверзлись двери естества,

367

матерняя утроба разрешила удерживаемый ею дотоле плод; выскользнул в жизнь этот борец скорби, вдохнули в себя воздух эти уста твари; и что ж после этого? Первый от него звук — плачет. Достаточно этого, чтобы по началу узнать жизнь. Младенец коснулся земли — и не смеется, но, едва коснувшись, объемлется болезнями и плачет. Он знает уже, что заброшен бурей в море скорбей. Питается со слезами, сосет молоко с принуждением; достигает возраста и начинает бояться родителей или домашних слуг. Стал взрослым отроком и отдан в науку учителям. Вот страх, не знающий отдыха! Ленится, принимает побои, проводит ночи без сна, но выучивается, вполне успевает, заходит далеко в науках, приобретает добрую о себе славу, просвещен всеми родами познаний, исполнен опытности в законоведении, со временем достигает мужеского возраста, посвящает себя военной службе. Опять начало еще больших скорбей! Боится начальников, подозревает злонамеренных, прилепляется к корысти, везде ее ищет, сходит с ума, домогаясь прибыли; неусыпен, проводит жизнь в тяжбах. Рассчитывая выгоду, оставляет родину, никем не влекомый, служит не вольно, трудится сверх силы, проводит в заботах ночи, работает неутомимо днем, как раб. Нужда запродала его свободу. Потом, после всего этого, после многих трудов и угождений, удостоен он почестей, возведен на высоту чинов, управляет народами, повелевает войсками, величается как первый сановник в государстве, собрал труды богатства; но с трудами текло вместе и время, с чинами пришла и старость, и прежде, нежели насладился богатством, отходит, похищенный из жизни, и в самой пристани терпит кораблекрушение. Ибо вслед за суетными надеждами идет смерть, посмевающаяся смертным. Такова жизнь человеческая: непостоянное море, зыбкий воздух, неуловимое сновидение, утекающий поток, исчезающий дым, бегущая тень, собрание вод, колеблемое волнами. И хотя буря страшна, плавание опасно, однако же мы, пловцы, спим беспечно. Страшно и свирепо море жизни, суетны надежды, надмевающие подобно бурям. Скорби ревут, как волны; злоумышления скрываются, как подводные камни; враги лают, как псы, похитители окружают, как морские разбойники; приходит старость, как зима; настоит смерть, как кораблекрушение. Видишь бурю — правь искуснее, смотри, как плывешь, не затопи ладьи своей, нагрузив ее или богатством, приобретаемым неправдою, или бременем страстей» 1).

1) Свт. Василий Великий, Творения, T. 1, стр. 1087-1088.

368

Богатство, почести, привилегии и все земные преимущества св. Василий представлял, таким образом, тенями, паутинной тканью — словом, низводил их в ряд чисто эфемерных явлений. Очень понятно поэтому, что ему казались смешными и недостойными благоразумного человека гоньба за этими тенями и поставление в этом задачи всей жизни. Что же взамен всего этого считал важным св. Василий? Для него важно было одно — добродетель, которая имеет постоянное бытие и которая пойдет вместе с душой и в жизнь загробную. Для человека верующего она и должна быть дороже всего: «Весьма благовременно, — говорит он, — взывает Павел: есть снискание велие благочестие (1 Тим. 6,6). Что же касается до гак называемых благ земных, то гоньба за ними доставляет только одни муки и разочарования. Поэтому ими пользоваться нужно настолько, насколько это нужно для удовлетворения необходимых потребностей, довольствоваться только именно этим удовлетворением: есть снискание велие благочестие с довольством, потому что всего богатее довольство, жизнь без излишеств, упокоение беззаботное, богатство, не вовлекающее в сети, нужда, дающая и послабу, тяжесть без скорби, содержание нескудное, наслаждение не посрамляющее. Приучающие себя к довольству избегают волнений богатства, ибо богатый всего боится — боится дней, как времени судопроизводств, боится вечеров, как удобных ворам, боится ночей, как мучений от забот, боится утреннего времени, как доступа к нему льстецов, боится не только времени, но и места... Есть снискание велие благочестие с довольством. Оно не заканчивается вместе с настоящей жизнью... Это стяжание бессмертное; с растратой богатства оно не утрачивается... Богатство остается здесь, золото расхищается, серебро идет в раздел, поместья продаются, слава забывается, владычество прекращается, страх угасает. С позорищем жизни разрушается и убранство. Итак, что же? Имеюще пищу и одежду, сими довольный будем (1 Тим. VI,8). Бегаю излишнего, как бесполезного, и ищу необходимого, как не подлежащего осуждению. Богач предстает там нагим. Если имеет добродетели, и там он богат. А если обнажен от них, то — вечный нищий» 1).

Таковы были убеждения св. Василия Великого и взгляд его на все внешние блага. Между тем в жизни своих пасомых он должен был встретить много противоречий этим своим убеждениям. Вместо довольства

1) Свт. Василий Великий, Творения. т. 1. С 1088-1090.

369

малым и необходимым здесь он должен был, с одной стороны, встречать пресыщение, страсть к пьянству, непомерную роскошь богачей и т. п.; а с другой — видеть даже недостаток необходимого, бедность, нищету самую поразительную при полнейшем равнодушии к этой нищете со стороны богатых. Воспитанник пустыни, строгий аскет, привыкший направлять свою деятельность по своим убеждениям, св. Василий не мог не отзываться словом своим на такие явления, столь несходные с его возвышенным взглядом на земную жизнь человека.

«Бегаю излишнего, как бесполезного, и ищу необходимого, как не подлежащего осуждению» — таков принцип нашего проповедника. А в пастве его слышится другой отголосок. Там заботятся не об умеренности, а именно об излишестве, отыскивая все возможные случаи к пирам и весельям: «Поелику предвозвещен нам пятидневный пост, то сегодня погрузимся в пьянство» 1), — рассуждают пасомые.

Пьянство было, конечно, одним из самых распространенных и повальных пороков кесарийского общества, потому что св. Василий очень часто нападает на этот порок и каждый раз разит его самыми едкими сарказмами, вроде, например, следующих: «Никто не пьянел с воды, ни у кого не болела голова, обременившись водою; никто, привыкши пить воду, не имел нужды в чужих ногах; ни у кого не отнимались ноги, не переставали действовать руки оттого, что напитаны водою» 2). «Если вино преступает пределы, будешь завтра ходить с больной головою, страдая зевотою и головокружением, издавая из себя запах перегнившего вина; тебе будет казаться, что все ходит кругом, что все колеблется. Упоение наводит сон, который есть брат смерти, и самое бодрствование в упоении делается похожим на сновидение» 3). «Если завтра придешь, издавая из себя запах вина, и притом перегнившего, то ужели пьянство твое вменю тебе в пост? Рассуждай не о том, что недавно не вливал ты в себя вина, но о том, что не очистился еще от него. Куда причислю тебя? К упивающимся или к постникам? Предшествовавшее пьянствование присвояет тебя себе, а настоящее неядение свидетельствует о посте. Пьянство оспаривает тебя, как своего невольника, и по праву не отступается от тебя,

1) Свт. Василий Великий Беседа 2, Свт. Василий Великий, Творения. T. 1, стр. 877.

2) Свт. Василий Великий Беседа 1. Там же. стр. 871-872.

3) Там же, стр. 874.

370

представляя ясные доказательства твоего рабства, именно запах вина, оставшийся в тебе, как в бочке» 1). По своему искусству к наглядным изображениям и по своему практическому направлению, св. Василий никогда не преследует порок как отвлеченное понятие, а всегда поражает его именно в его безобразных конкретных проявлениях. Нападая на пьянство, он изображает действия вина в человеке пьяном. Некоторые отдельные штрихи этих рисунков мы уже представили. Но в одном из Слов его мы находим даже целый портрет упившегося человека. Такой художественный и живой портрет, каков этот, может нарисовать только художник, и притом с натуры. «Глаза у них [пьяниц] синие, поверхность тела бледная, дыхание трудное, язык нетвердый, произношение не явственное, ноги слабые, как у детей. Отделение излишеств производится само собою, вытекая, как из мертвого. Они жалки среди своих наслаждений... и как корабли, застигнутые бурей, сбрасывают лишний груз, так и для упившихся необходимо облегчение от обременяющего их... Жалок одержимый бесом, а упившийся, хотя терпит тоже, недостоин сожаления, потому что борется с произвольным накликанным бесом» 2). А вот описание действий упившегося: «Самых близких не узнают упившиеся, а к чужим нередко бегут, как к знакомым. Часто прыгают через тень, как через ручей или ров. А слух у них наполнен звуками и шумом, как среди волнующегося моря. Им представляется, что земля подымается вверх и горы идут кругом. Они иногда смеются неумолчно, а иногда беспокоятся и плачут безутешно; то дерзки и неустрашимы, то боязливы и робки. У них сон тяжелый, почти непробудный, удушающий, близкий к действительной смерти, а бодрствование бесчувственнее самого сна, потому что жизнь их есть сновидение; у кого нет одежды, кому нечего есть на завтрашний день, те в упоении царствуют, предводительствуют войсками, строят города, делят деньги. Такими мечтаниями, такими обольщениями наполняет сердца их кипящее в них вино» 3).

Подобные изображения, представляющие пьяницу в жалком, а отчасти и комичном виде, делались святым отцом, конечно, с целью возбудить отвращение к пьянству. Из этого же побуждения происте-

1) Свт. Василий Великий Беседа 2. Свт. Василий Великий. Творения, T. 1, стр. 878.

2) Свт. Василий Великий. Беседа 14. Там же. стр. 1002-1003.

3) Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 1001-1002.

371

кают даже по местам насмешки над пьяными. Прилагая к пьяницам слова Соломона: Кому горе? кому молва? кому судове? кому горести и свары? кому сокрушения вотще? кому сини очи? Не пребывающим ли в вине, и не назирующим ли, где пирове бывают (Притч. 23,29-30), он так объясняет слова сокрушения вотще: «И сокрушения вотще бывают у пьяниц, которые от опьянения не могут стоять на ногах; ибо шатаясь падают во всех возможных видах, отчего необходимо им иметь на теле сокрушения вотще» 1).

Не довольствуясь отдельными и частными нападениями на пьянство, св. Василий вынужден был один раз сказать против него особое слово, известное под названием «Слово на упивающихся» (Беседа 14). После Великого поста, в продолжение которого св. Василий «не прекращал своих увещаний», народ в первый же день Пасхи за городом на гробах мучеников предался страшному пьянству. По словам проповедника, даже «женщины, забыв страх Божий... презрев Бога, презрев Ангелов Его, бесстыдно выставляя себя напоказ всякому мужескому взору, распустив волосы, влача за собою одежды и вместе играя ногами, с наглым взором, с разливающимся смехом, неистово предаваясь пляске, привлекая к себе всю похотливость молодых людей, осквернили воздух любодейными песнями, став подлинно бесстыдными, не оставив уже и возможности превзойти их в неистовстве». И «причиною погибели стольких душ было вино или, лучше, невоздержное его употребление» 2). Святому Василию больно было видеть это постыдное увлечение его пасомых народными игрищами в такой великий день, и особенно после его семинедельного старания и усердия «возвещать им Евангелие благодати Божией». Плодом его разочарования в плодотворности своих усилий внушить своим пасомым благочестие и было в этом случае Слово «На упивающихся», полное самых сильных, резких и по местам даже язвительных нападок на «упивающихся». Но сквозь эти язвительные насмешки проглядывает неподдельная грусть святого проповедника о том падении, до которого доводит человека пьянство; он болеет сердцем об унижении человеческого достоинства, производимом вином, ибо оно отнимает разум у человека и, следовательно, лишает его главного отличия от скотов 3).

1) Свт. Василий Великий, Творения. т. 1 стр. 1004.

2) Там же. стр. 1000.

3) См: Там же стр. 1001.

372

Из Слова, между прочим, видно, что пьянство достигало в Кесарии грандиозных размеров и ему предавались не просто, а с истинно артистическим искусством. Зал, назначенный для пирушки, убирали роскошно, назначали виночерпиев, распорядителей пира... Но изобразим лучше картину пиршества словами св. Василия Великого.

Картине этой вместо эпиграфа он предпосылает следующие слова пророка Исаии: Горе востающим заутра, и сикер гонящим, ждущим вечера: вино бо сожжет я: с гусльми бо и свирельми вино пиют: на дела же Господня не взирают, и дел руку Его не помышляют. Но, «едва начинается день, украшают места своих пиршеств испещренными коврами и цветными завесами, выказывают рачительность и тщательность в приготовлении сосудов для пития, расставляя сосуды прохлаждающие, чаши и фиалы, как бы напоказ и для зрелища, как будто разнообразие сосудов может утаить от них пресыщение, а обмен чаш доставит достаточное промедление во время питья. Бывают же при этом какие-то князья вечеринок, главные виночерпии и учредители пира: в беспорядке придуман порядок и в неблагочинном деле — устройство... Сверх того, венки и цветы, благовонные масти, и курения, и тысячи придуманных посторонних увеселений доставляют большое развлечение гибнущим. Потом с продолжением пиршества начинаются вызовы, кто больше выпьет, состязания и подвиги между домогающимися чести превзойти друг друга в пьянстве. И законодателем этих подвигов у них диавол, а наградою за победу — грех... Но вот чаши уже по несколько раз обошли пирующих; все уже достаточно чувствуют себя опьяневшими; по-видимому, им уже тяжело и неудобно продолжать питие из чаш, и они спешат устранить это неудобство, прибегая к новой, довольно странной и смешной, манере винопития; декорация пира переменяется. «Когда пирующие, по мнению других, уже достаточно пресыщены вином, тогда начинают пить, подобно скотам, как бы из явившегося вдруг источника, в котором открылось столько же ключей, сколько возлежащих. Ибо в продолжение пиршества входит к ним юноша, мужественный по сложению плеч, еще не пьяный, неся огромный фиал прохлажденного вина. Оттолкнув виночерпия, он становится на средину и чрез изогнутые трубки поровну делит пирующим опьянение. Вот новая мера неумеренности, чтобы, равномерно друг с другом предаваясь невоздержности, никому не превзойти другого в питье. Ибо, разделив между собою трубки и каждый взяв обращенную к нему, подобно быкам, как бы из

373

какого водоема, не переводя дыхания, пьют, поспешая столько втянуть в гортань, сколько прохлаждающий сосуд дает им сверху чрез серебряные винопроводы. Склонив взор на бедное свое чрево, вымеряй величину выпиваемого сосуда, его вместимость равняется одному котилу 1). Смотри не на сосуд, скоро ли его опорожнишь, но на собственное свое чрево, потому что оно уже наполнено» 2).

Изобразив с такой поразительной ясностью и живостью этот пьянственный турнир, св. Василий представляет новую, достойную полного сожаления сторону упившегося человека: «Пьянство — утрата рассудка, истощание силы, безвременная старость, кратковременная смерть. Упившиеся — что иное, как не языческие идолы? Очи имущ, и не видят, уши имут, и не слышат (Пс. 1XIII,13-14), руки расслабели, ноги обмерли. Кто злоумыслил это? Кто виновник сих зол? Кто растворил нам этот ад неистовства? Человек! Из пиршества сделал ты битву. Выкидываешь юношей, выводимых под руки, как бы раненых с поля сражения, цвет юности умертвив вином. Зовешь к себе, как друга, на ужин, а выкидываешь от себя замертво, угасив в нем жизнь вином» 3).

Наконец святитель переходит в область морали и указывает гибельные действия пьянства на нравственность человека. «Голова у пьяных тяжела от опьянения, они дремлют, зевают, видят как в тумане, чувствуют тошноту. Потому не слушают учителей, которые взывают к ним: не упивайтесь вином, в немже есть блуд (Еф. 5, 18)» 4). Эту мысль апостола он развивает в весьма пластичных образах. Указав потом на последние следствия пьянства — на трясение во всем составе тела, как на печать Каинова проклятия, он в заключение своего Слова дает своим пасомым следующий грозный и страшный для предающихся пьянству совет: «Если увидите раскаивающихся в неприличии сделанного, состраждите с ними, как с собственными вашими членами. Если же увидите не покоряющихся и презирающих вашу о них скорбь — изыдите от среды их и отлучитеся, и нечистоте не прикасайтеся (2 Кор. 6,17)» 5).

1) Мера жидкостей, заключающая в себе около 12 куб дюймов.

2) Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 1005-1006.

3) Там же, стр. 1005-1006.

4) Там же, стр. 1004.

5) Там же, стр. 1007.

374

Многие из отдельных картин пьяного человека, представленных выше, взяты нами из Слов св. Василия Великого о посте. Он как бы намеренно набросал эту темную картину, чтобы в наилучшем свете представились воздержание и пост. Эти последние добродетели, наиболее уважаемые св. Василием, как врагом всякого угождения чувственности, он предлагал как противоядие пресыщению, обжорству и пьянству. Все его доказательства в пользу поста чужды всякого отвлеченного характера. Своей очевидностью и жизненной правдой они говорят непосредственно здравому смыслу человеческому и потому убедительны для каждого слушателя. «Что легче для чрева, спрашивает проповедник, — провести ли ночь после умеренного вкушения пищи или лежать обремененному обилием яств, лучше же сказать — не лежать, а часто ворочаться, потому что яства теснят и распирают» 1). «У постящегося и цвет лица почтенный; он не переходит в бесстыдную багровость, но украшен целомудренной бледностью; взор у него кроткий, походка степенная, лицо задумчивое, не обезображиваемое неумеренным смехом; у него мерность в речи, чистота в сердце» 2). Его описания спасительности поста местами принимают даже хвалебно-панегирический тон; некоторые отдельные места из этих описаний вошли целиком в церковные песни. «Пост охраняет младенца, уцеломудривает юного, делает почтенным старца, ибо седина, украшенная постом, достойнее уважения. Пост — самое приличное убранство женщин, узда в цвете лет, охранение супружества, воспитатель девства» 3). Эта похвала посту имеет истинный характер церковной песни.

Что касается понятия о посте, то св. Василий Великий определял его как воздержание вообще — умеренность в пище и воздержание от страстных движений. «Для похвального поста недостаточно одного воздержания от яств; но будем поститься постом приятным, благоугодным Богу. Истинный пост — удаление от зла, воздержание языка, подавление в себе гнева, отлучение похотей, злословия, лжи, клятвопреступления; воздержание от сего есть истинный пост» 4). «Пользу поста не ограничивай одним воздержанием от снедей, потому что истинный пост есть

1) Свт. Василий Великий Беседа 1, Свт. Василий Великий. Творения. т. 1, стр. 867.

2) Там же, стр. 872.

3) Свт. Василий Великий Беседа 2. Там же, стр. 878.

4) Там же, стр. 881 Сравни стих в понедельник первой недели Великого поста на вечерне.

375

устранение от злых дел. Разрешай всяк соуз неправды. Прости ближнему оскорбления; прости ему долги. Не в судех и сварех поститеся. Не ешь ты мяса, но поедаешь брата. Воздерживаешься от вина, но не удерживаешь себя от обид. Вкусить пищу дожидаешься вечера, но тратишь день в судебных местах» 1).

Из этой последней выдержки мы, между прочим, извлекаем для себя понятие о том, в чем состоял пост христиан IV века. Он состоял в воздержании или, вернее, в совершенном неядении мясной пищи. В этом мы можем убедиться, кроме приведенных выше, еще из следующих слов: «Ни одно животное [во время поста] не жалуется на смерть; нигде нет крови; нигде неумолимое чрево не изрекает приговора на животных; нож поваров бездействен; стол довольствуется тем, что не требует приготовлений» 2). Пост, затем, состоял в воздержании от вина. Пищу дозволенную вкушали уже при наступлении вечера. Это-то и называлось, следовательно, воздержанием от пищи. Но в этом заключалась только половина — внешняя сторона поста. Внутренняя же его сторона полагалась в укрощении страстных движений и порывов. С этой именно стороны св. Василий смотрел на пост как на средство водворения между людьми духа мира и согласия. «Когда владычествовал бы пост, тогда не ковали бы оружия, не собирали бы судилищ, не содержались бы иные в узах; одним словом, в пустынях не было бы грабителей, в городах — клеветников, на море — разбойников... Жизнь наша не была бы так многоплачевна и исполнена уныния, если бы пост был главным правителем нашей жизни. Ибо, как очевидно, он научил бы всех не только воздержанию от яств, но и совершенному удалению и отчуждению от сребролюбия, любостяжательности и всякого порока, по истреблении которых ничто не препятствовало бы нам проводить жизнь в глубоком мире и душевном безмятежии» 3).

Кроме грубых чувственных пороков, каковы пресыщение, обжорство и пьянство, св. Василию Великому нужно было искоренять в своей пастве еще и другие пороки, которые хотя не были так грубы, но могли возмущать еще сильнее нравственное чувство человека, каковы, например,

1) Свт. Василий Великий Беседа 1, Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 873.

2) Там же, стр. 870.

3) Свт. Василий Великий. Беседа 2. Там же, стр. 879.

376

крайний эгоизм богачей и совершенное равнодушие их к страшной бедности своих ближних. Из описания порядка пьянственных пиров, какое мы видели в Слове св. Василия на упивающихся, можно заключить, что подобные пиршества могли быть только в кругу богатого класса общества. Предаваясь подобным безумным оргиям и погрязая в грубых чувственных пороках, богатые не хотели видеть нищету своего ближнего. Между тем экономическое распределение богатства в Кесарии было самое неравномерное: одни были баснословно богаты, другие страшно бедны. Святой Василий оставил нам прекрасные описания роскошного богатства с одной и поразительной нищеты с другой стороны.

«У них [богатых] тысячи колесниц; на одних возят всякую рухлядь, другие покрыты медью и серебром, и на них ездят сами. У них множество коней, и им, как людям, ведут родословные, уважая за благородство отцов... Узды, подпруги, хомуты — все серебряные, все осыпаны золотом; попоны из багряницы украшают коней, как женихов... У них неисчислимое множество слуг... У них стада верблюдов, табуны лошадей, гурты быков, овец и свиней. У них бани в городе, бани по деревням. Дома у них сияют мраморами всякого рода — один из фригийского камня, другой из лакедемонской или фессалийской плиты; и одни дома согревают зимою, другие прохлаждают летом; полы испещрены разноцветными камнями, потолки вызолочены; где нет по стенам мрамора, там украшено живописными цветами» 1).

После такой роскоши поразительна картина страшной бедности. «Как представлю взорам твоим, — восклицает святитель, — страдания бедного? Осмотрев внутренность дома, видит он, что золота у него нет и никогда не будет; домашние приборы и одежда точно таковы, как и у всякого нищего, все они стоят немногих оболов. Что ж еще? Обращает, наконец, взор на детей, чтобы, отведя их на торг, в этом найти пособие против голодной смерти. Представь при этом борьбу неминуемого голода и отеческой любви. Голод угрожает самой бедственной смертью, а природа влечет к противному, убеждая умереть вместе с детьми. Много раз собирается он идти, много раз останавливается; наконец препобежден, вынужденный необходимостью и неумолимою нуждою. И над чем еще задумывается этот отец? «Которого прежде продать мне? На которо-

1) Свт. Василий Великий. Беседа 7, Свт. Василий Великий. Творения. T. 1, стр. 923.

377

го приятнее взглянет хлебопродавец? Пойти ли к самому старшему? Но уважаю его старшинство. Или к младшему? Но жаль его возраста, который не чувствует еще несчастий. Этот сохраняет в себе ясные черты родителей; а этот способен к учению. Увы, какое затруднение! Что со мною будет? На которого из них напасть мне? У какого зверя занять мне душу? Как забыть природу? Если всех удержу при себе, то увижу, как все будут истаивать от голода. Если продам одного, то какими глазами буду смотреть на остальных, сделавшись уже для них подозрительным, так что перестанут мне верить? Как буду жить в доме, сам доведя себя до бесчадия? Как пойду за стол, на котором обилие произведено такими средствами?» И он после слез идет продавать любезнейшего сына» 1).

Этот страшный контраст богатства и бедности с одной стороны, а с другой — полнейшее равнодушие богатых к бедности ближнего вызывали со стороны св. Василия сильные обличения. По всему видно, что его пасомые-богачи не охотники были помогать бедным. От св. Василия Великого мы имеем два Слова к богатым, и в обоих он строго порицает это холодное равнодушие богатых к бедным; это равнодушие простиралось до того, что когда в Кесарии случился голод и бедным его жителям грозила голодная смерть, то богатые затворили житницы и стали продавать хлеб по недоступной для бедных цене. Святой Василий силою слова заставил отворить житницы для бедных даром. «Слово во время голода и засухи», сказанное святителем по этому именно случаю, будет служить всегдашним памятником жестокосердия богачей с одной и необычайной силы человеческого слова с другой стороны. Святой Григорий Богослов справедливо заметил, что сила слова нашего проповедника в этом случае сотворила чудо 2).

Наставления, предлагаемые св. Василием богачам, двоякого рода: он указывает первее всего на то, что богатство — такая пустая вещь, что к нему неблагоразумно привязываться до скупости и жалеть уделять частичку его беднякам; затем доказывает, что богатые даже обязаны помогать бедным и за неисполнение этой обязанности должны будут подвергнуться осуждению и наказанию.

1) Свт. Василий Великий Беседа 6, Свт. Василий Великий, Творения, T. 1, стр. 915-916.

2) См. Свт. Григорий Богослов. Слово 43.

378

В первом случае он старается разобрать самое свойство богатства и из этого свойства показать все его ничтожество. «Всмотрись, человек, в природу богатства. Что тебя удивляет так в золоте? Золото — камень, серебро — камень, жемчуг — камень... Скажи мне, какая тебе польза вертеть руку, блещущую камнями? Не стыдно ли тебе, подобно женщинам во время беременности, прихотливо желать камней?» 1) Но самый любимый его аргумент в этом случае было указание на конец человеческой жизни. «Умрешь, все останется», и богатство от смерти не избавит. «Щадила ли смерть кого ради богатства? Миновала ли кого болезнь ради денег?» 2) «Гордишься ты богатством, величаешься предками, восхищаешься отечеством, красотою телесною, воздаваемыми от всех почестями? Внемли себе, что ты смертен, что земля ecu и в землю отыдеши. Посмотри на тех, которые прежде тебя жили в подобной знатности. Где облеченные гражданским могуществом? Где непреоборимые витии? Где распоряжавшие народными собраниями, знаменитые содержатели коней, военачальники, сатрапы, властители? Не все ли прах? Не все ли баснь? Не малое ли число костей остались памятником их жизни? Загляни в гробы: возможешь ли различить, кто слуга и кто господин, кто бедный и кто богатый? Отличи, ежели есть у тебя возможность, узника от царя, крепкого от немощного, благообразного от безобразного» 3). Итак, богатство не должно быть целью жизни. У тебя есть множество десятин земли, и ты не хочешь из них уделить бедному, как будто не знаешь, что тебе самому нужно будет только три локтя. Стоит ли из-за этого так много и всю жизнь хлопотать?4 Наконец, ни с чем не сообразна привязанность к богатству до скупости и потому, что оно много зла приносит в жизни. «Ради него родные не знают естественных уз, братья смотрят друг на друга убийством. Ради богатства пустыни питают в себе убийц, море разбойников, города — ябедников. Кто отец лжи? Кто виновник ложных подписей? Кто породил клятвопреступление? Не богатство ли? Не старание ли о богатстве? Что с вами делается, люди? Кто вашу собственность обратил в средство уловлять вас? Имение дано вам в пособие жизни, а не в напутие к злу, на искупление души,

1) Свт. Василий Великий Беседа 7, Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 928.

2) Там же стр. 929.

3) Свт. Василий Великий. Беседа 3. Там же, стр. 888.

4) Свт. Василий Великий Беседа 7. Там же, стр. 927.

379

а не в повод к погибели» 1). Итак, нет никакого побуждения не расточать своего богатства неимущим.

Таким образом, простой здравый смысл приводит к убеждению в необходимости раздачи избытков неимущим. Но помимо этого богатые обязаны помогать бедным. Они не владельцы, а только приставники своего имения, на которое бедные имеют право. Всякий излишек, остающийся у богатого человека, есть собственность неимущего. Поэтому кто не распоряжается данным ему богатством как следует, не уделяя излишка беднякам, тот — любостяжатель, хищник. «Кто любостяжатель? Не удерживающийся в пределах умеренности. А кто хищник? Отнимающий у всякого что ему принадлежит. Как же ты не любостяжателен [обращение к скупому богачу], как же ты не хищник, когда обращаешь в собственность что получил только в распоряжение? Кто обнажает одетого, того назовут грабителем; а кто не одевает нагого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого какого названия? Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному — одежда, которую хранишь в своих кладовых; необутому — обувь, которая гниет у тебя, нуждающемуся — серебро, которое зарыто у тебя. Поэтому всем тем делаешь ты обиду, кого мог бы снабдить» 2).

Подобные обвинения основываются на следующих рассуждениях: все блага видимые составляют владение Божие; люди, как дети Божии, все имеют на них одинаковое и равное право. Но Бог Сам раздает им эти блага: одному дает больше, другому меньше, а иному — ничего. Это зависит вовсе не от несправедливости Божией, потому что Он не может быть несправедливым, и это проистекает из Его премудрости, из стремления испытать расположения своих детей; имущества для человека — пробный камень. Одному Богу дает мало или ничего не дает, чтобы испытать его терпение, а другому дал много, чтобы испытать его доброту и человеколюбие. Тот и другой могут получить награду от Господа: один — за терпение, а другой — за человеколюбие. За отсутствие же этих добродетелей тот и другой должны подвергнуться наказанию. Итак, богач, не благотворящий бедняку, есть преступник пред Богом как не выполнивший возложенной на него обязанности человеколюбия 3).

1) Свт. Василий Великий. Беседа 7, Свт. Василий Великий, Творения, т. 1, стр. 929.

2) Свт. Василий Великий. Беседа 6. Там же стр. 919.

3) Там же.

380

Разобрав далее разные извинения богачей, каковы воспитание детей и собственные потребности 1) св. Василий с особенной силой нападает на следующую отговорку богачей: «По смерти сделаю бедных наследниками своего имения, письменно и в завещаниях объявив их владетелями всего моего». Св. Василий отвечает на эту отговорку: «Когда не будешь уже в кругу людей, тогда сделаешься человеколюбивым. Когда увижу тебя мертвецом, тогда назову братолюбием. Великая тебе благодарность за щедролюбие, что, лежа в гробнице и разрешившись в землю, стал ты небережлив на расходы и великодушен! Скажи мне, за какое время потребуешь награды? За время ли жизни или за время смерти? Но, пока был ты жив, тратил жизнь на удовольствия, погружался в роскошь, тебе несносно было и взглянуть на бедных, а у умершего какая деятельность? На какую награду имеют право поступки его? Покажи дела и требуй воздаяния. Никто не торгует, когда срок торга кончился; никто не увенчивается, если пришел по окончании борьбы; никто не показывает своего мужества после брани. Поэтому, как очевидно, и после жизни невозможно стать благочестивым. Обещаешься делать благотворения чернилами и на письме. А кто скажет тебе время отшествия?» и пр. 2).

* * *

Мы рассмотрели наиболее крупные пороки кесарийской паствы и видели отношение к ним св. Василия Великого. Он бичует порок во всех его безобразных проявлениях; представляет его в самых ярких красках, чтобы тем возбудить в своих слушателях естественное отвращение к нему, как к безобразному Знаток жизни, он прежде всего старается говорить здравому смыслу, рисуя невыгоды, проистекающие от порока, и вредные его влияния или на внешнее благосостояние, или на физическое здоровье. После этого уже переходит на моральную почву и показывает растлевающее действие порока на нравственность человека. Хороший психолог, он всегда весьма верно представляет все душевные движения и мотивы, которыми человек любит оправдывать свои порочные действия. Благодаря его прекрасным и живым картинам, мы в его нравственных проповедях видим живых людей с их пороками и слабостя-

1) См. Свт. Василий Великий Беседа 7, Свт. Василий Великий, Творения, T. 1, стр. 929.

2) Там же, стр. 930.

381

ми и ясно представляем себе нравственное состояние жителей Кесарии времен Василия Великого. Но вместе с этим пред нами выступает в ясных чертах и величественный образ святого проповедника. Он царит своим величием над всеми житейскими мелочами и дрязгами. Привыкши все подводить под анализ холодного рассудка, он как будто с горечью смотрит на людской муравейник, где каждый что-то делает, к чему-то стремится, не давая, по-видимому, себе ясного отчета в своих действиях и не вдумываясь в задачу своей жизни. Эту-то задачу и старался разъяснить своим духовным детям святой отец. Их горячую и безотчетную привязанность к житейскому муравейнику он охлаждал строгим напоминанием о смерти. В своей беготне и гоньбе за тенями люди давят и теснят друг друга, — святой проповедник указывает на неизменчивую добродетель, это всегдашнее сокровище духа, не отъемлемое смертью, и на обязанность их охранять жизнь друг друга. Они смотрели только на землю — он возводил взор их к небу. Ему представлялись все эти мелкие людские интересы детскими стремлениями, и он, как взрослый, старался разъяснить этим детям, растолковать им, что они заняты совершенно пустыми вещами. И он так высоко стоит над этими детьми, что его холодные рассуждения при сопоставлении их с детскими чувствами кажутся даже иногда ригористичными. Таковы, например, его рассуждения в Слове на текст внемли себе (Беседа 3) и в двух Словах о благодарении (Беседы 4 и 5). В этих его рассуждениях как бы проглядывает такая мысль, что стоит узнать только истину и добродетель, чтобы жить справедливо и добродетельно. Человек, например, плачет о потере любимой супруги или дитяти — проповедник говорит ему: «Не плачь, ведь ты знал, что супруга твоя и дитя твое — смертны; это было тебе вполне известно; и ты всегда был убежден, что супруга твоя и дитя твое непременно умрут. Зачем же ты плачешь, когда совершилось и исполнилось давно ожидаемое тобою? Итак, благодари Бога, а не сетуй» 1). Внемли себе, будь трезвен, рассудителен, храни настоящее, промышляй о будущем, и тогда, подобно детям, не будешь увлекаться воздушными замками 2). Внемли себе, и убегут от тебя порочные пожелания. «Если внемлешь себе и помнишь, что это, в настоящем для тебя сладостное, будет иметь горький конец, это ныне от удовольствия

1) См: Свт. Василий Великий Беседа 4, Свт. Василий Великий. Творения. T. 1., стр. 899.

2) Свт. Василий Великий Беседа 3. Там же, стр. 886-887.

382

происходящее в нашем теле щекотание породит ядовитого червя, которой будет бесконечно мучить нас в геенне, и что это разжжение плоти будет матерью вечного огня, то удовольствия, обращенные в бегство, тотчас исчезнут и в душе произойдет какая-то чудная внутренняя тишина и безмолвие, подобно тому как в присутствии целомудренной госпожи умолкает шум резвых служанок» 1). Из этих слов видно, что св. Василию действительно казалось, что его пасомые если живут дурно, то именно в силу детского своего непонимания. Из побуждения разъяснить, растолковать им истину проистекает, кажется, и указанная нами уже черта в проповеднических приемах св. Василия Великого — представлять все ясно и наглядно. Всякое отвлеченное понятие он или представляет в образах, или упрощает чрез сопоставление и аналогию с каким-нибудь общеизвестным предметом. Мы представили уже немало образцов, доказывающих справедливость этого положения, и подобных образцов в его Беседах можно найти еще много, каковы, например, изображения гнева и зависти в портретах человека раздраженного и завистливого 2). Такая постановка его проповедей, берущая картины из жизни обыденной, картины в высшей степени верные и живые, каждому слушателю знакомые, придает им характер в высшей степени жизненный. В этом-то и состоит преимущественно практический характер проповедей св. Василия Великого; то есть он заключается не в том только, что святой учитель часто любит употреблять нравственные наставления и редко переходит в теоретическую область, но в том преимущественно, что самые свои нравственные наставления он предлагает большей частью в картинах и образах, взятых непосредственно из жизни. Отвлеченные представления о пороке он облекает в плоть и кровь и в этом виде показывает порок своим слушателям, так что они невольно должны получить отвращение к нему. Кроме этого нельзя не видеть, что эти картины носят на себе отпечаток древности. Для нас в них — малознакомые образы. Они рисованы с давно минувшей жизни, следовательно — были вполне современны. Художественность, наглядность и современность неразделимы в проповедях св. Василия Великого и составляют что-то целое, какое-то особен-

1) Свт. Василий Великий Беседа 3, Свт. Василий Великий, Творения. т. 1 стр. 889-890.

2) См. Свт. Василий Великий Беседа 10. Там же, стр. 956; Беседа 11. Там же. стр. 965.

383

ное свойство проповеди, присущее только Василию Великому. На всех проповедях его лежит печать строгого величия его сильного характера.

Указанные нами свойства придавали проповедям св. Василия самый живой интерес. Его слушатели не могли, конечно, сказать о нем, что он читает скучную мораль. А сила внутреннего убеждения сообщала его проповедям особенную силу, которая заставляла удивляться красноречию святого отца его современников и говорить о нем, что «ныне напрасно превозносятся и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность. Выше их стоит Василий» 1). Думаем, что проповеднические труды св. Василия Великого не лишены интереса и для нашего времени. Нужно сознаться, что современная нам проповедь находится в незавидном положении. Не место здесь рассуждать о причинах этого, но нельзя не сознаться, что такое положение ее зависит отчасти от недостатка духа и силы святых отцов в наших проповедниках. При этом кстати вспомнить добрый совет блаженного Августина проповедникам. Он советует им развивать в себе проповеднический дар чрез чтение и даже заучивание Священного Писания и писаний святых отцов. По его убеждению, слабый и малый духовным ростом проповедник может в этом случае перелить в себя, занять силу, крепость и рост от духа Библии и духа отеческого, выражавшегося в их писаниях 2). Этот совет может послужить в пользу и нам. И мы чрез изучение святоотеческих проповеднических трудов можем развить в себе проповеднический вкус и так исполниться, хотя отчасти, их духом и силою.

1) См. Журнал Министерства народного просвещения Ч. 77, стр. 275.

2) Блж. Августин Иппонийский. Христианская наука IV, 8.

Страница сгенерирована за 0.15 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com