Троицкий И. Г. Психологические и исторические условия сохранения Священного Предания у древних евреев

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Христианское чтение. 1885. № 3-4. Спб.

И. Г. Троицкий

Психологические и исторические условия сохранения Священного Предания у древних евреев.

Ни одно событие в жизни человека не проходит бесследно для его сознания, а оставляет после себя более или менее глубокий отпечаток. Память каждого человека хранит массу таких отпечатков под формою восприятий и представлений, которые составляют постоянное сокровище человеческого духа и воспроизводятся в его сознании при благоприятных условиях. Этот психологический закон имеет свое значение не только относительно отдельного человека, а также относительно общества лиц и даже целого народа. И здесь всякое событие в народной жизни оставляет после себя более или менее глубокий отпечаток в народном сознании, иными словами, запоминается народом с большей или меньшей прочностью. От характера события, его связи с сущностью народного типа и влияния на народную жизнь с одной стороны, от степени впечатлительности современников, очевидцев его с другой — зависит степень ясности и отчетливости отображения его в народной памяти. Зеркало народной души яснее отражает в себе наиболее важные события исторической жизни. Чем шире самосознание народа, чем богаче содержание его исторической жизни, тем разнообразнее и богаче его исторические воспоминания. Эти воспоминания составляют самое драгоценное сокровище в жизни народа: они возносят его дух к созерцанию

360

— 361 —

исторических целей и идеалов и составляют в его жизни направляющее и воодушевляющее начало. Как таковые, они глубоко живут в народной памяти и воспроизводятся в сознании народа в известные моменты его жизни. Бывают, правда, в них некоторые наслоения и повреждения, но они никогда не касаются самой сущности этих воспоминаний: последняя всегда неизменна. Точно также детали событий иногда исчезают из народной памяти, но общий образ их твердо хранится в ней. Такие образы пережитых народом событий соединяются в сознании его в одну перспективу, в которой отражается все прошлое народа. Эта перспектива составляет живую и верную историю народа и пропадает только со смертью его или с изменой своему историческому прошлому. В подтверждение своих общих рассуждений, мы можем указать на нашу русскую историю. Прочно и глубоко лежит она в сознании русского народа. Ни одно важное событие, ни одна крупная историческая личность не прошли незамеченными народным сознанием. Рассказы о народных героях и печальниках земли русской, народном горе и счастье передаются из рода в род, от родителей к детям и твердо хранятся потомством. Пойдите вы в народную среду, здесь еще и теперь встретите рассказы о Владимире красном солнышке, Ярославе Мудром, татарах и Димитрии Донском, Иване Васильевиче Грозном, самозванцах и самозванческих смутах, Алексее Михайловиче и Никоне, Петре Алексеевиче, Бироне, Елизавете Петровне и Екатерине Алексеевне, Александре Благословенном и Наполеоне. О событиях почти современных нам, как например при Николае I и Александре II, конечно, не может быть и речи. Кроме рассказов о событиях и героях, имевших отношение ко всей русской земле, в отдельных местностях России можно встретить рассказы о событиях, касавшихся того или другого края. В Малороссии вы встретите рассказы о казаках, шляхте польской, войнах с турками и Польшей. В Новгороде—о его торговле и когда-то цветущем состоянии, рассказы

— 362

об Антонии римлянине, епископе св. Иоанне, св. Александре Невском, Мстиславе Удалом, падении и погроме Новгорода. Пойдите в Соловецкий монастырь, здесь встретите рассказы об основателях этой обители, о милостях к ней царей русских, о Филиппе, впоследствии митрополите московском, о бунте при Алексее Михайловиче и проч. Зайдите в скиты раскольников, вы найдете рассказчиков, которые передадут вам всю историю раскола. Спуститесь в приволжские губернии, здесь найдете еще живые воспоминания о Степане Разине, Емельяне Пугачеве и проч. Такие воспоминания, хранящиеся в народе, с одной стороны служат важным источником для исторической науки, а с другой—составляют критерий для оценки выводов ее. Скорее можно обмануть общество ученых, склонить его к принятию того или иного суждения, чем обмануть народное чувство, которое есть строгий и неподкупный судья исторических лиц и событий. Этот закон сохранения предания применим более или менее ко всякой исторической нации, но в сугубой степени—к евреям. Едва ли можно указать какой-либо народ, у которого исторические предания восходили бы в такую даль и вместе с тем сохранились бы с такой подробностью и в такой чистоте, как у древних евреев. Прочному сохранению предания среди этой нации благоприятствовали прежде всего психологические особенности, отличающие евреев, как семитов, особенное значение в их жизни исторического предания и небольшая сфера распространения его. Замечено, что все вообще восточные люди имеют хорошую память, а евреи в особенности. Чем это объясняется, сказать трудно. По всему вероятию, здесь имеет главное значение впечатлительность и крепость нервной системы, хорошо известные всякому, сколько-нибудь знакомому с евреями, и преобладание в духовной жизни восточных людей преимущественно интуитивной стороны, которая необходимо вырабатывает очень длинный и крепкий ряд самых разнообразных представлений и понятий. Память евреев и вообще семитов поразительна. Еврейские ученые пер-

363 —

вых веков по Р. Хр. знали наизусть всю литературу предания: так как мишна, все многочисленные прибавления к ней и весь обширный талмуд были записаны весьма долго спустя после того, как образовалось их содержание. До этого же времени все выучивалось и читалось с учениками наизусть. Евреи считали даже предосудительным записывать слова своих учителей, во избежание искажения написанного. Между арабами были лица, знавшие наизусть более 20,000 стихов, которые притом всегда могли назвать, хотя и не всегда, конечно, верно, автора каждого стиха и племя, к которому он принадлежал, а равно и передававших эти стихи. Между ними же были учители преданий—Мухаммеды, знавшие наизусть до 20,000 таких преданий и притом испаид каждого из них, т. е. всю цепь лиц, передававших это предание, начиная с современников и до Магомета. Были генеалоги, знавшие генеалогию множества арабских племен и перечислявшие, так сказать, по пальцам генеалогию сотни родов ¹). Сравнительно с такою памятью, память Кира и Цезаря, знавших поименно всех своих солдат, или память Маглиабекки, знавшего содержание книг всей обширной флорентийской библиотеки, кажется неудивительною. Можно думать, что память древнейших евреев была гораздо крепче, сравнительно с памятью евреев, живших около Р. Христова, так как в ту отдаленную эпоху письмо еще не было в большом употреблении и вообще был большой недостаток в искусственной мнемонике, а поэтому все требовалось запоминать точно и подробно, так как плохое запоминание дурно отражалось на общественных отношениях. Вследствие родового политического устройства, всякий еврей считался принадлежащим к еврейскому обществу, к избранному народу Божию, лишь в том случае, когда он указывал свой род в

¹) См. у Д. А. Хвольсона. История ветхозаветного текста и очерк древнейших переводов его, по отношению их к подлиннику и между собой. Христ. Чтение, 1874, апр., 534—535.

— 364 —

общей родословной еврейского народа. Притом у евреев заслуги предков вменялись их потомкам, и происхождение от знатных предков ценилось очень высоко. Поэтому всякий еврей должен был твердо помнить свою родословную, а вместе с этим, конечно, и общие еврейские народные предания. Но помимо национального и чисто государственного интереса, исторические воспоминания евреев имели для них также религиозное, священное значение. Многие народы свое происхождение считают божественным и своих родоначальников стараются производить от богов: поэтому начальные исторические воспоминания таких народов имеют для них также религиозное значение. Но в истории других народов лишь первую эпоху можно назвать чисто теологической, и лишь в эту эпоху не бывает различия между религиозным и государственным элементами. После нее эти элементы необходимо разъединяются. Представителями религии и ее интересов являются жрецы, которые непременно консерваторы и всегда защитники первичных мифологических преданий. Жизнь народа вне жреческого сословия совершается сообразно с иными целями и интересами, не проникаясь духом религии, последняя ограничивается часто лишь одними обрядами. Такое различие переходит иногда даже в противоречие между интересами религиозными и государственными, — то, что на современном языке называется секуляризацией церкви от государства. Само собой понятно, что при этом религия имеет свою историю и своих представителей, а государство своих, и при этом совершенно отдельных и часто даже взаимно враждебных. Само собой также понятно, что такой народ, достигнув высокой степени государственного развития, интересуется больше государственной историей и героями, и мало внимания обращает на область религиозную, так что воспоминания из этой области иногда исчезают из народной памяти. И самые религиозные мифы и обряды иногда заменяются новыми, как это было с римлянами, германцами, татарами, славянами и друг. Совсем не то у евреев. У них в продолжение всей их истории религиозные интересы не

— 365

отделялись от государственных, и преступление против Иеговы считалось преступлением против величества, а посему наказывалось смертною казнью. Все государственные и гражданские законы имели вместе с тем значение законов религиозных, и на оборот, религиозные законы были вместе с тем и государственными. При этом как религиозный, так и государственный строй своими корнями полагались в истории, здесь находили свой смысл и оправдание, так что каждое явление в религиозной и государственной жизни для своего понимания заставляло еврея переноситься мыслью в историческое прошлое. Все различные предписания, регулировавшие жизнь евреев, были символикой их истории. Смотрел-ли еврей на какой-либо религиозный обряд, он напоминал ему известный эпизод из его истории. И с другой стороны, вспоминал-ли еврей какое-либо событие из истории, оно освещало в его сознании то или иное из настоящих отношений. Таким образом жизнь евреев была весьма тесно связана с их историей, и последняя, благодаря органической связи между религиозным и государственным элементами в еврейском теократическом государстве, представлялась сознанию евреев в виде цельного нераздельного образа. Отсюда понятно, как должен был дорожить еврей своими историческими воспоминаниями и как прочно они должны были корениться в его сознании. В прошлом еврей находил смысл и идеалы своей нации, а также основы своей государственной и религиозной жизни. Сюда уносился он в минуты несчастий, здесь искал утехи и наставления, и отсюда брал примеры для государственных и духовных доблестей. Посему живо и ясно помнил он это прошлое и за свои исторические предания готов был жертвовать благоденствием. Небольшой район, который занимали древние евреи, не мало благоприятствовал сохранению предания в точном виде. Там, где известный народ занимает большую территорию, гораздо больше опасности для цельности и однообразия исторических воспоминаний, что совершенно понятно при различии образа жизни, занятий,

— 366 —

интересов, развития и чужеземных влияний, всегда неодинаковых в разных областях территории. И действительно, сравните исторические воспоминания Великороссии и Малороссии, вы уже найдете значительное различие. Найдете различие, если сравните исторические воспоминания даже различных губерний одной и той же Великороссии. Но вы уже не найдете такого различия в исторических преданиях какой-либо страны, занимающей небольшую территорию, как напр. Черногория или Сербия. Та часть еврейского народа, которая была преимущественной хранительницей еврейского предания и среди которой последнее было обработано и записано, занимала весьма небольшую территорию, немного более современной Черногории. Естественно, здесь не могло явиться разнообразия и повреждения в преданиях.

Кроме указанных условий, сохранению у евреев предания в полном и неповрежденном виде способствовали также: словесные произведения, вращавшиеся среди народа и различные внешние памятники. К первому разряду следует отнести: собственные имена, прозвища, пословицы, притчи, песни и речи знаменитых в истории лиц. Собственные имена у всех народов служат как бы ядром для образования и сохранения предания. Очень часто в этих именах весьма рельефно отражается характер известного исторического лица, события или даже целого ряда событий. Скажите вы русскому человеку имя «Иван Грозный», и у пего по ассоциации сейчас же воспроизводятся представления о характере этого царя и той эпохи, в которую он жил. Или скажите имена: «Петр Великий», «Александр Благословенный», «Суворов Рымникский», «Кутузов Смоленский» и проч., у всякого русского возбудите в сознании представление о деятельности и событиях, прославивших этих личностей. Точно также у кого из русских с именами: «Куликово» или «Бородинское иоле» не связывается представление о тех великих событиях, свидетельницами и местом совершения которых были эти местности. Вообще собственные имена и прозвища служат одной из прочных аппер-

— 367

цепций для сохранения исторических преданий у всех народов. Особенно же следует сказать это о собственных именах у евреев. Если имена нарицательные отличаются здесь большей пластичностью и служат весьма живым отображение» ь как психологических особенностей говорящих, так и свойств самых предметов, обративших на себя внимание говорящего субъекта: то тем более должно сказать это об именах собственных. Своим значением они указывали или на какое-либо свойство известного исторического лица, прежде всего обратившее на себя внимание современников, или на факт, ознаменовавший жизнь этого лица. Для примера мы можем указать имена наиболее замечательных в библейской истории лиц, каковы напр. Адам, Ева, Каин, Авель, Авраам, Исаак, Иаков, Исав, Иосиф, Моисей, Хусарсафан, Иеруббаал, Самуил и множество других. Такой же рельефностью отличались собственные имена многих местностей, городов и проч., из которых для примера можно указать на следующие: Вавилон, Вефиль, Галаад, Мерра, Елим, Галлал, Кириаф-Сефер, Бахим Ваал-Ермон, Кириаф-Арбы, Иегова Шалом, Пальма Деворина, горы Орива и Зива, дуб Сихемский, Рамаф-Лехи, Ебен-Азер и множество других. Все подобные имена своим значением весьма ясно воспроизводили в сознании евреев предание о тех исторических фактах, которые дали повод к названиям. Такое значение еврейских собственных имен, как исторического памятника давно сознавалось учеными. Еще Филон занимался еврейскими собственными именами и составил их лексикон. После него замечательны в этом отношении труды Оригена и Иеронима. В настоящее время собственные имена внесены в еврейские словари (см. Гезениуса, Фюрста, Штейнберга). А Нестле написал даже целое исследование по этому предмету (Die Israelit. Eigennamen nach ihrer Religion-geschichtlichen Bedeutung). В русской литературе замечательны исследования Рабиновича (Новороссийский литературный сборник: о собственных именах евреев) и Малицкого (Собственные имена

— 368 —

у древних евреев и их религиозное значение, Христ. Чтение 1882 г.).

Пословицы, притчи, песни, молитвы и речи знаменитых в истории лиц, передававшиеся из рода в род, служили также постоянной апперцепцией для воспоминания о прошедшем. Священная еврейская литература содержит множество исторических изречений. Укажем некоторые из них. К таковым можно отнести присловие Самсона: «из ядущего вышло ядомое, а из сильного сладкое», и ответ на него: «Что слаще меда и сильнее льва»: пословицу Зевея и Цалмана, сказанную Гедеону: «По мужу и сила его»; изречение Гедеона: «Не лучше ли последние грозды Ефремовы, нежели виноград авиезеров»: «Еда и Саул во пророцех»; изречение Самуила: «Послушание паче жертвы» и множество других. Кроме таких изречений, имевших исторический смысл и своим значением указывавших на то или иное историческое лицо или событие, в священной еврейской письменности сохранилось множество изречений с общим нравственным содержанием. Каждое из таковых в сознании древних евреев усвоилось тому или иному историческому лицу, прославившемуся своею мудростью. Аналогичный этому факт сохранения нравственных сентенций в народном сознании можно видеть в истории арабской письменности, где множество нравственных изречений и стихов, приписывавшихся Магомету, долгое время хранились в памяти арабов, пока не были записаны в алкоране. Вообще для семита нет ничего приятнее краткого и остроумного изречения, в легкой форме выражающего дельную мысль. При этом мудрость у евреев и арабов понималась и понимается как проникновение в смысл нравственных отношений в жизни человека, вследствие чего знание кратких нравственных изречений в возможно большем количестве считалось признаком мудрого и умного человека, как в современном обществе — знание математических и естество-научных законов. Неудивительно поэтому, если богатая еврейская память сохраняла большую массу подобных изречений и сен-

— 369 —

тенций. Но вместе с сохранением таковых она также сохраняла предания о лицах, бывших виновниками таковых изречений,—тех исторических условиях и отношениях, которые дали материал или повод для известного изречения.

Из всех словесных произведений, вращающихся в жизни народа, едва ли не самым ясным отражением народной жизни и истории, а вместе с тем едва ли не самой прочной апперцепцией для сохранения исторических преданий служат песни. В них, как в правильном и чистом зеркале, отражается вся народная жизнь, со всеми запросами и содержанием. Изливаясь из самой глубины народного сердца, они отражают в себе мельчайшие изгибы его. Самая форма песни («из песни слова не выкинешь») сохраняет ее, а вместе с ней исторические факты, составляющие ее содержание, от искажения. Соединение же песни с пением способствует наибольшему распространению ее в народной массе. Здесь, вероятно, кроется причина того явления, почему из произведений народной литературы в наибольшем количестве сохраняются песни. Удовлетворяя потребности человеческого сердца, ищущего в известные моменты выхода для наполняющего его волнения, песни, как видно из сказанного, вместе с тем служат поэтической хроникой всех переживаемых известным народом событий. Они-то именно связывают молодое поколение, с охотой распевающее их, с прежними поколениями, и, напоминая о подвигах древних, располагают к подвигам новым. У евреев песни составляли существенную часть их литературы. Имея восточную натуру, отзывающуюся на всякое событие в жизни и истории, они составили большое количество песен различного содержания. Большая часть их выражают чувства души, глубоко верующей в Бога: то в них слышится покаянное смирение, то радость спасения, то просьба о помиловании от несчастья или скорби, то наконец поэтический восторг от созерцания величия и милости Господа и святого закона Его. Но есть не мало песней, имеющих своим предметом известные

— 370 —

исторические события или отношения между ними, каковы: песнь Мариам, Моисея, Деворы, Анны, матери Самуиловой, песнь пр. Аввакума, Ионы, некоторые псалмы Давида и пр. Распевавшиеся евреями, такие песни служили эхом отдаленных событий еврейской истории и не давали изгладиться образам их из народного сознания.

Иной разряд апперцепций, служивших к сохранению предания у евреев, составляют внешние памятники. Всякое событие совершается в известной местности, при известной обстановке и всегда оставляет после себя видимый след. Иногда сами виновники или очевидцы событий делают тот или иной внешний знак для воспоминания о совершившемся: ставят памятники, жертвенники, храмы, делают заметки на камнях, дереве и проч. Археологи находят на востоке множество остатков таких памятников, которые весьма живо свидетельствуют о культурном развитии народов востока. По памятникам Египта и Ассирии воспроизвели историю этих стран, их науку, язык и жизнь. Подобные же остатки древних памятников находили и в Палестине, хотя в сравнительно небольшом количестве. Пронесшиеся над этой страной исторические ураганы истребили большую часть памятников древне-еврейской жизни и коснулись даже до некоторой степени самого физического характера страны. Но есть прочные основания предполагать, что в то время, когда жили авторы священных еврейских книг, пред ними были на лицо большая часть вещественных памятников, и они наглядно могли воспроизводить еврейскую историю по этим памятникам. Так довольно долго сохранялись: камни, положенные при И. Навине в память чудесного перехода через Иордан, камень, положенный

И. Навином в Сихеме, в память торжественной клятвы народа перед Иеговой, жертвенник, построенный Гедеоном, остатки идолов, которые в таком обилии иногда поставлялись евреями, те священные принадлежности, которые входили в состав культа данитян, тот камень, который был поставлен в память по-

— 371 —

беды Самуила над филистимлянами и множество других. Скиния, а впоследствии храм, своим существованием и принадлежностями были наглядным символом знаменательных событий древнееврейской истории, очень ясно и подробно напоминали евреям о чудных делах Иеговы, заключившего завет свой с народом израильским. Наконец географические местности Палестины и смежных стран были для еврейских историков постоянными свидетелями исторических событий. Мертвое море и соляной столб жены Лотовой всегда напоминали страшную историю Содома, Гоморры, Адмы и Севоима. Холм галаадский напоминал евреям о завете их праотца с своим тестем Лаваном. Спускаясь с севера к югу Палестины, на каждом шагу еврей встречал места, города и села, напоминавшие ему о прошлом. На самом севере город Дан, где были поставлены данитянами идолы. На западе, близ великого моря, Тир и Сидон, города хананеев, богатые не только торговлею, но также историческими воспоминаниями. Путь из северной части Палестины в среднюю шел по знаменитой долине Ездрелонской, проходя которую каждый еврей невольно вспоминал и битву с хананеями при Деворе, и позднее битву Нехао, где погиб Иосия. На лево от Ездрелонской долины тянулся хребет Гелвуйских гор, с которыми связывалось воспоминание о победе Гедеона и смерти славных ратников Израиля—Саула и Ионафана. На право был мрачный Кармил, с именем которого соединялась память о грозном обличителе Ахава и Иезавели и ревнителе завета Иеговы, Илии. Шел еврей далее к югу, он встречал на своем пути Сихем, Силом, Офру, места, памятные в истории Иакова, И. Навина, Деворы, Гедеона и Авимелеха. Еще южнее были Вефиль и Рама, при виде которых невольно припоминалась история видения лестницы Иаковом и смерть его жены. Наконец еврей приближался к Иерусалиму, где каждое место было полно исторических воспоминаний. Южнее был Хеврон, горы и пещеры Иудины, в ущельях которых когда-то скрывался Давид. К югу от этих гор

— 372 —

простиралась пустыня Фаран, и за ней Синайский полуостров с своими приснопамятными в еврейской истории горами и долинами. Встречая всюду памятники своего прошлого, еврей не мог забыть отеческих преданий о нем, тем более, что самая жизнь, различные песни, пословицы и рассказы старых лиц часто заставляли вспоминать о старом времени и чудных делах Божиих. При таких условиях сохранения в народном сознании и жизни, священное предание у евреев было обезопашено от искажения и утраты. Но весьма рано для охраны этого предания явилось на помощь культурное средство, которому обязаны своим распространением все великие идеи, именно письменность. Здесь нет нужды говорить о первоначальном возникновении и развитии письма. Большинство ученых указывает на Египет, как на страну, где дана была идея звукового письма приблизительно тысячи за три лет до Р. Христова, когда на ряду с иероглифическим письмом здесь явилось также иеротическое, в котором вместе с иероглифами употреблялись и фонетические знаки (см. Riehm, Biblisches Handwörterbuch. Artik. Schrift). Но еврей, как видно из истории Иуды, сына Иакова, имевшего печать, на которой была вырезана какая-либо эмблема (Быт. XXXVIII, 18, 25), были знакомы с письмом раньше поселения в Египте. Более чем вероятно, что они искусство письма заимствовали от хеттеев, среди которых поселились патриархи. Хеттеям же это искусство было известно в самой глубокой древности и они передали его народам малоазийским и в частности троянцам, что доказывается сходством письма на троянских сосудах, откопанных Шлиманом, с курсивом хеттейского письма на хеттейских надписях (Ham. Die Vors. Kult. 191 — 192). После поселения евреев в Египте, искусство письма у них должно было достигнуть более высокой ступени развития. Печати в роде Иудовой в это время были уже обыкновенным явлением (Исх. XXXIX, 30). Кроме печатей, упоминается также о существовании каких-то нарезов и символических письмец (Лев. XIX,

— 373 —

19, 28), вероятно, похожих на египетские иероглифы. Очень может быть, что еще до Моисея у евреев явились некоторые родословные таблицы, которые потом вошли в состав Пятикнижия и 1 Паралипоменон, а также записи некоторых изречений и песней из времени патриархов ¹) или даже целые книги, как книга «браней Господних». Во всяком случае, Моисей нашел уже готовые письменные знаки и, вероятно, лишь обработал употребление их на манер египетского письма ²). Во время Моисея письмо уже было в довольно широком употреблении среди евреев ³). О нем самом говорится, что он написал целую книгу закона ⁴) и описал все станы сынов Израилевых ⁵). При нем уже были так называемые шотеримы, на обязанности которых лежало вести народную перепись ⁶). После Моисея это искусство не могло исчезнуть. Границы уделов земли обетованной, после разделения ее, были записаны в особую книгу, которая впоследствии вошла в состав книги И. Навина ⁷). Сам И. Навин вписал свои завещания в особую книгу закона Божия ⁸). Нужно иметь в виду также и то, что евреи, занявши

¹) Быт. IV, 23—24, 9—10, а м. быть и XLIX.

²) Названия всех еврейских букв семитические. Слова כׇהַב писать, סְפֶר книга, דְיוֺ чернила, עֵט писчая трость, חׇרַת изображать — еврейского происхождения.

³) Числ V, 23. Исх. XXXIX, 30, XXXIV, 28.

⁴) Исх. ΧΧΙV, 4. 7; ср. Втор. XXXI, 9.

⁵) Числ. XXXIII, 2.

⁶) שׂטרִיםУ LXXγραμματεῖςили γραμματοεισαγογεῖς. Значение этого еврейского слова, как следует, не определено. Фюрст, Эвальд и Дилльман склоняются переводить его «надзиратели», сопоставляя с арабским сатара. Но Гезениус, Леви, Фрейтаг, а особенно Генгстенберг и Заальшитц переводят словом «писец». Против этого по-видимому говорит употребление в значении «писца» סֺפֵר, так что סֺפֵרи שׂטֵר иногда даже разграничиваются (2 Пар. XXXIV, 13). Но допуская и это различие, следует приписать уменье писать и шотерам, исполнявшим полицейские обязанности счетчиков, почему они и называются у 70 писцами.

⁷) И. Нав. ХVIII, 6.

⁸) И. Нав. XXIV, 26.

— 374 —

Палестину, нашли здесь культуру на значительной ступепи развития, как это видно из книги И. Навина, Судей и внебиблейских археологических изысканий ¹). Искусство читать и писать было в это время уже хорошо известно ханаанским народам, как можно об этом заключать из названия некоторых завоеванных евреями ханаанских городов ²), так что сношения с хананеями еще более способствовали развитию среди евреев письменности, и она, по-видимому, не составляла какого-либо необыкновенного явления, как показывает пример сокхофского юноши, которого Гедеон заставил переписать имена старейшин Сокхофа (Суд. VIII, 14). Искусством писать отличались потомки Иофора, кинеи, которые поэтому и называются в книге Паралипоменон писцами (1 Пар. II, 55). Нет ничего невероятного в том, что при таком состоянии письменного искусства у евреев появились письменные записи о героях из переживаемой эпохи, на что намек отчасти можно видеть в песни Деворы (Суд. V, 14). Примеры таких записей были поданы евреям еще Моисеем и И. Навином. Такие записи едва ли имели форму исторических рассказов, а, вероятно, были похожи на те исторические и хронологические заметки, которые в большом количестве дошли до нашего времени от ассирийцев, в роде храмовых тарифов, родословных таблиц, заметок о походах и добыче царей, но которые тем не менее составили важный исторический материал для последующего времени. С основанием пророческих школ при Самуиле, такие записи велись уже более регулярно. Писцы из этих школ воспользовались прежними записями и заметка ми, стали соединять их, и мало-помалу получились отдельные хроники и исторические рассказы. Само собой разумеется, что все это было очень просто, без всякой тенденциозности, и было объективно верным отражением описываемых лиц и событий. Эти-то

¹) Lenor. Essai sur la propag. de l’alph. phoenic. I, 100. Schröder, Die Phönizier. 8.

²) И. Нав. XV. 15. 54; Суд. I, 10.

— 375 —

записи, вместе с твердо хранившимся устным преданием, и легли в основу исторических книг. Писателями таких книг, как можно судить по 1 Пар. XXIX, 29, были пророки и ученики пророческих школ, где между другими предметами обучения было также чтение и письмо. Во время Давида и Соломона, вместе с расцветом еврейской жизни, процветает и письмо. Давид сам хорошо умел писать (2 Цар. XI, 14—15). Владел этим искусством и Соломон, превзошедший всех людей своею мудростью (2 Пар. II, 11). По смерти Давида явились писцы его дел и псалмов (1 Пар. XXIX, 29; 2 Пар. XXIX, 30). Точно также по смерти Соломона его дела были записаны в особой книге (2 Ц. XI, 41). После разделения царств письменность не могла исчезнуть среди евреев, как это показывают исторические свидетельства о пророках (Исх. VIII, 1; Иер. XXIX, 1—XXX, 2; Иез. II, 10) и памятник Меши, царя Моавии, смежной с Иудеей, относимый к VIII веку до Р. Хр. В это время уже было множество исторических хроник, большая часть которых не дошла до нас, но которые легли в основу книг Царств и Паралипоменон (ср. 2 Ц. XI, 41; 2 Пар. XXXII, 32 и др.; 2 Пар. XII, 15). Плен вавилонский побудил евреев к раскаянию и заставил взяться за изучение своего закона. Поэтому после плена просвещение значительно поднимается в народе, закон начинает изучаться не только священниками и левитами, но и простым народом. Первосвященник Ездра, «книжник и сведущий в законе Моисеевом» (Ездр. VII, 6), хорошо владевший искусством письма (ib. II), заботился об обучении народа и составлении священных книг. Заботы его имели столь важное значение, что позднейшее предание ему одному присвоило написание священных книг (3 Ездр. XIV, 21—47). Здесь было бы не место говорить об образовании канона священных книг. Наша цель—показать, что священное предание у евреев охранялось от повреждения и утраты, помимо других условий, также применением письменного искусства,

— 376 —

которое явилось у евреев очень рано и после своего появления никогда не оскудевало, напротив, развивалось среди них, так что предание письмени разных событий с издревле применялось у евреев. Являвшиеся записи, правда, были просты, но за то также правдивы и бестенденциозны. Они содержали в себе верное изображение лиц и фактов еврейской истории. Они-то своим содержанием легли в основу исторических книг. Как видно из предыдущего, записанное здесь священное предание должно было воспроизводить чистую истину: какое-либо самое незначительное искажение последней должно было встретить против себя протест со стороны всего народа, хранителя предания.—Отрицая возможность непроизвольного искажения предания, охранявшегося общенародным сознанием, мы тем более не можем допустить искажения произвольного, намеренного,—предположить со стороны еврейских историков какую-либо подтасовку фактов или подстановку лиц. Такая подтасовка была психологически невозможна для еврейских историков, которые так просты. Весь их рассказ есть продукт памяти, воспроизведение исторических фактов не по законам подобия, а смежности и современности. Нужно заметить, что на последнюю психологическую особенность евреев и в частности еврейских писателей критики ветхозаветных книг обращали весьма мало внимания, а между тем этот факт в данном случае важный. Подтасовка фактов и лиц возможна лишь в том случае, когда будет найдено сходство между ними и когда ассоциация их в мысли писателя совершается по закону сходства. Такая подтасовка возможна для современного ученого, в математике ознакомившегося с началом подстановки и тождества и всюду отыскивающего таковое. Но она была невозможна для древних писателей еврейских. Древние евреи, как справедливо замечает Ренан, были плохие философы. Их мысль совершалась преимущественно по законам временной и пространственной ассоциации представлений. Их рассказ есть передача фактов в последовательном порядке без подведения под какие-либо за-

377 —

коны и обобщения. Поэтому если можно говорить о каких-либо недостатках в Библии с современной литературной точки зрения, то разве обусловливаемых именно этой особенностью евреев, по которой несколько законов и постановлений, хотя бы происшедших в разное время, ставятся в одном месте книги единственно для удобства воспроизведения в памяти, точно также постановления, касающиеся одного предмета и одного содержания, излагаются отдельно: мысль евреев не выработала из них одного» общего закона. При таком свойстве ума евреев, у них не могла выработаться философия истории, а по сему не могло явиться и сознательного искажения или подтасовки исторических фактов и лиц ¹). Что-то похожее на философию истории у евреев является уже после того, как они ознакомились с греческой образованностью и философией, не раньше времени Абен-Езры и Маймонида, после чего у них стали являться ученые толкования Библии и началась сортировка многочисленных еврейских преданий. Древния же толкования их, как мишна, талмуд, мидраши служат ясным отражением указанной аналитичности ума евреев и страдают недостатком синтеза. Обращая внимание на эту психологическую особенность евреев, мы не в праве предполагать какую-либо тенденциозность в древне-исторических памятниках священной еврейской литературы. Исторические книги евреев писались совсем не так, как пишутся некоторые исторические сочинения в наше время, особенно у немцев. В основе их непременно лежит какая-либо идея или общее представление о данной эпохе. Согласно этой идее группируются и освещаются самые исторические факты. При этом гораздо больше усердия прилагается к последовательному проведению идеи, чем к точной и полной передаче фактов. Некоторые из них в угоду об-

¹) Действительно в литературе, написанной евреями, есть много подложных сочинений, но они появились уже в позднейший период еврейской литературы и написаны евреями эллинистами, которые, может быть, заимствовали такой образ составления книг от греков.

378 —

щей мысли иногда совсем игнорируются или искажаются. В еврейских исторических книгах видим совсем иное. Здесь факты и предания группируются не по идеям, а по лицам. Известные исторические личности представляют собой как бы центры, около которых группируются известные факты и предания. При этом не обращается особенного внимания, будут ли эти факты и предания соответствовать какой-либо общей идее, или нет: факты так и передаются фактами. И чем важнее известное лицо в истории, тем больше собирается касающихся его фактов. С именем известных лиц связывались воспоминания о различных событиях, рассказы о которых собраны и сконцентрированы около этих лиц. С другой стороны, из этой же психологической особенности евреев объясняется и тот факт, почему в священных книгах не ведется последовательной хронологии, что в настоящее время считается необходимым условием исторической хроники. Если современный ученый историк, излагая исторические события, старается представить их в правильной перспективе, так что на историческом фоне можно ясно отличить события ближайшие и дальнейшие относительно нас: то не так рисовали свое историческое прошлое еврейские писатели. В их изображении не соблюдается закон перспективы. Исторические образы ставятся рядом один подле другого, при чем не оттеняются те большие промежутки, которые отделяют их в действительном историческом бытии. В этой картине наиболее отчетливыми образами являются не те события или лица, которые стоят ближе к автору, а те, которые в исторической жизни народа играли наибольшую роль. В этом отношении исторические хроники еврейских и других семитических писателей напоминают живопись древних семитов, которая, не смотря на изящество и тщательность своей отделки, имеет тот главный недостаток, который ставит ее гораздо ниже живописи современной, что в ней отсутствует сохранение перспективы в изображении предметов. Рисуя картину прошлого, еврейский историк

— 379 —

не старался ставить исторических лиц в тех возах, которые требовались симметрией картины, а старался ставить и изображать их так, как того требовало сознание их исторической важности. Самые события при этом располагались как бы отдельными замкнутыми кругами, из которых у каждого есть особый центр,—какая-либо наиболее выдающаяся историческая личность. При таком характере еврейских исторических хроник, неудивительно, если в них некоторые периоды прошлого как бы совершенно исчезают на историческом фоне и времясчисление событий ведется часто по родам, а не по векам.

Из сказанного нами становится отчасти понятным, почему Промыслу Божию угодно было избрать для сохранения откровения именно народ еврейский, почему именно ему вверена быша словеса Божии (Рим. III, 2): сознание этого народа было весьма ясным зеркалом для отражения образов, открываемых Духом Божиим, а их память, жизнь и история были надежными хранителями этих восприятий. С другой стороны, становится понятным, почему добросовестный историк, хотя бы даже знакомый с приемами современного скептицизма, необходимо вызывается к признанию исторической достоверности содержания священных книг во имя законов общеисторической критики.

Иван Троицкий