I. Если вы, верховные правители Римской Империи, изрекающие суд публично, занимая высшие места в государстве, не имеете власти пред очами народа производить точных изысканий относительно Христиан; если страх или другие человеческие уважения заставляют вас в сем единственно случае отступать от строгих правил правосудия; если ненависть к Христианскому имени, удобопреклонная к приятию, как недавно случилось, домашних изветов, заграждает вам путь ко всякому судебному разбирательству: то по крайней мере да достигнет истина до слуха вашего посредством скромных моих письменных изъяснений.

(*) Сочинена около 200 года по Р. X.

Истина не требует милости, потому что гонение ее не удивляет. Чуждая на земле, она не сомневается найти себе здесь врагов. Дщерь неба, она там имеет свой престол, там обретает свои надежды, должное к себе доверие и свою славу. Здесь желает она только одного: не быть осужденною, прежде нежели будет выслушана. Какое опасение можете вы иметь на счет ваших законов, дозволив истине защищаться на седалище их владычества? Неужели власть сих законов возвеличится, когда вы станете осуждать истину, не выслушав ее? По кроме ненависти, возбуждаемой столь вопиющею несправедливостью, вам предстоит еще опасность, чтобы не додать людям повода к подозрению, не потому ли вы отказываетесь выслушать ее, что сами уверены в невозможности ее осудить, когда бы вздумали ее выслушать.

И так первое на нас нападение состоит в несправедливой ненависти к Христианскому имени.

Самое ваше неведение сущности Христианства, которое по-видимому долженствовало бы извинить сию ненависть, служит явным доказательством вашей несправедливости, и делает ее еще более преступною. Да и в самом деле, какая может больше быть несправедливость, как ненавидеть то, чего мы не знаем, хотя бы неизвестная вещь сверх чаяния даже и достойна была ненависти? Нет сомнения, что одно только знание преступления, а не какая-либо случайность, может возбуждать прямую ненависть и служить ей законным поводом. Но без знания сего, каким образом оправдать вашу ненависть? Следовательно, вы ненавидите нас именно потому, что нас не знаете. Но разве не может случиться с вами, что

вы будете ненавидеть то, что не заслуживает ненависти.

Из сего мы заключаем, что, во-первых, вы не будете знать нас до тех пор, пока станете нас ненавидеть, и во-вторых, что вы будете ненавидеть нас несправедливо до тех пор, пока нас не узнаете. Незнание нас, есть свидетельство, осуждающее вас и служащее вам укоризною.

Все те, которые прежде ненавидели нас, не зная, что такое мы, перестают нас ненавидеть, как скоро нас узнают. Они не медлят делаться Христианами, и вы сами должны сознаться, что они приступают к тому не без знания дела. Они начищают гнушаться тем, чем были, и возносить. то, чем гнушались. Число их ныне не объятию. Везде горько жалуются, что города, селения, замки, острова наполнены Христианами, что люди всякого возраста, пола, звания, во множестве стекаются, чтобы вступить в их общество.

Неужели же не приходит вам на мысль, что в Религии нашей должно заключаться какое-нибудь сокровенное благо? Вы не хотите отстать от своих обидных подозрений, в собственным опытом удостовериться в истине: это единственный случаи, на который любопытство ваше не простирается. Вам угодно оставаться в неведении о том, что другие желают знать с удовольствием, и между тем хотите нас судить. Признаться, вы гораздо более заслуживаете в сем случае критику Анахарсиса, нежели те люди, которые судят музыкантов, не зная музыки. Вы признаете за лучшее ничего не знать потому только, что приняли за правило ненавидеть. Стало быть вы предполагаете, что как скоро узнаете то, чего не знаете: то вам нельзя уже будет нена-

видеть того. Между тем, исследовав истину, вы бы могли извлечь для себя два заключения: или бы нашли, что нет поводов к ненависти, и тогда бы отстали от нее; или бы открыли, что есть основательные поводы, и тогда бы ненависть ваша имела законные виды.

Но от того, говорите вы, что многие люди приемлют Христианство, не следует eine, чтобы в нем заключалось какое-либо благо. Мало ли людей ежедневно прилепляется к злу? Мало ли изменников добродетели? — Никто того не отвергает. Однако ж известно, что и между теми людьми, которые увлекаются пороком, нет никого, кто бы порок признавал за добродетель. Природа наказывает зло или страхом или стыдом. Злые люди стараются скрываться, трепещут, когда бывают открыты, запираются при обвинениях, признаются во время только пыток или вовсе не признаются; но осуждении же горько себя упрекают, приходят в отчаяние, или, не считая себя виновниками зла, в котором уже сознались, приписывают бесчинства и буйства свои судьбе или звезде своей.

Видано ли что подобное у Христиан? Никогда Христианин не стыдится своего звания, не раскаивается, исключая разве в том, что не всегда бывает истинным Христианином. Будучи обличен в Христианстве, он поставляет в том свою славу; в случае обвинения не оправдывается; при допросах торжественно признается, что он Христианин; когда бывает осужден, благословляет Бога. Какой странный род зла, не имеющий никакого свойства зла: ни страха, ни стыда, ни изворотов, ни раскаяния, ни сожаления? Какое это зло, о котором мнимо-виновный радуется, которое при обвинении составляет предмет

его желаний, которое при показании поставляет он себе за честь? Вы не можете почитать фанатизмом того, чего не знаете.

II. Наконец если мы действительно преступники, и великие преступники: то почему бы не поступать с нами, как с другими преступниками? Неужели за преступлении не должно поступать со всеми равно? Другим обвиненным позволяется защищать себя или собственными способами или посредством наемных адвокатов. Они вольны спорить и возражать, потому что закон воспрещает осуждать кого бы то ни было, не выслушав. Христианам одним не позволено ничего говорить ни в ограждение своей невинности, ни в защиту истины, ни к воспрепятствованию неправедного суда. Судьи к осуждению их ожидают только одного (и это одно нужно для удовлетворения общей ненависти), ожидают, чтоб они назвали себя по имени: до преступления их никому дела нет. Напротив того, в отношении ко всякому другому преступнику не довольно того, чтоб он признал себя человекоубийцею, святотатцем, кровосмесителем, врагом государства (вот какие наименования нам приписываются); вы прежде осуждения справляетесь еще с документами, вы допрашиваете его обо всех обстоятельствах, о качестве дела, месте, времени, образе, свидетелях, соучастниках. Так надлежало бы равномерно домогаться и от Христиан признания во взводимых на них преступлениях, выводя, например, на справку, сколько сожрали они детей, сколько сделали кровосмешений во время мрака, какие повара и какие собака туг участвовали. Да и подлинно какую знаменитость приобрел бы судья, обличивший Христианина в том, что он съел сотню детей?

Между тем мы видим, что запрещено даже и розыски производить относительно Христиан. Плиний младший, губернатор Вифинии, осудив на смерть нескольких Христиан, а других лишивши мест, ужаснувшись от их множества, спрашивал Императора Траяна, как с ними впредь поступать. В письме своем он изъясняет, что все то, что мог открыть на счет таинств Христиан, кроме упорства их, заключается в следующем: они перед рассветом дня собираются для пения хвалебных гимнов Христу Богу своему, и соблюдают между собою строгое благочиние: у них воспрещены человекоубийство, прелюбодеяние, обманы, измены и вообще всякого рода преступления. Траян ответствовал, что отыскивать их не должно, но надлежит наказывать, когда будут заявлены. Странный и чудный приговор! Траян запрещает отыскивать Христиан, потому что они невинны, а между тем велит их наказывать, как виновных. Он щадит и казнит, лицомерствует и осуждает. За чем так грубо себе противоречить? Если ты осуждаешь Христиан: то за чем их не отыскивать? А если не велишь их отыскивать: то за чем не освобождаешь? Во всех провинциях есть воинские отряды для сыска воров. В отношении к преступникам против верховной власти и к врагам государства, всякий подданный есть воин: розыски должны простираться на всех соучастников, на всех соумышленников. Одних Христиан не дозволено отыскивать: но дозволено заявлять, как будто бы отыскание могло производить другое действие, кроме заявления. Ты осуждаешь заявленного Христианина, и запрещаешь его отыскивать. Стало быть он достоин казни не за то, что виновен, а за то, что заявлен. Ты нарушаешь все об-

ряды судопроизводства над одними Христианами. Ты подвергаешь пытке других людей для того, чтобы заставить их признаться, а Христиан для того, чтобы заставить их отречься. Будьте уверены, что если бы имя Христианина в самом деле было преступление: то мы бы от него конечно отреклись; и тогда должны бы вы были употребить муки, чтобы принудить нас в нем сознаться.

Не говорите, что бесполезно требовать от Христиан признания в их преступлениях, потому что одно имя обличает их уже во всех сих преступлениях. Но сами вы, когда человекоубийца сознался уже в своем преступлении, не принуждаете ли его открыть еще и все обстоятельства, с ним сопряженные, хотя вам и не безызвестно, что такое есть человекоубийство? Неправосудие ваше к Христианам тем поразительнее, что вы, будучи подобного о них мнения, заставляете их муками отречься от имени Христианина, дабы, следовательно, заставить их отречься и от тех преступлении, которые вы на имя их взводите.

Для того ли вы эго делаете, что не хотите губить людей, почитаемых вами за злодеев? Вы говорите Христианину, человекоубийце и святотатцу: отрекись. Но когда он продолжает утверждать, что он Христианин: то вы велите его терзать. Поступая с ними столь противным образом в сравнении с другими преступниками, вы тем самым признаете нас невинными. Вы не хотите, чтобы мы оставались при своем показании, которое за долг считаете осуждать, хотя и несправедливо. Человек вопиет: я Христианин. Он говорит то, что есть; а вы хотите слышать то, чем он не есть. Заседая в судах для выслушания истины от виновных, вы хо-

тите одних нас заставить говорить вам ложь. Вы спрашиваете, Христианин ли я: я отвечаю, что Христианин; и вы приказываете меня мучить. Тут явная привязка. Я сознаюсь, и за то вы предаете меня пытке. Что же бы было, когда бы я отрекся? Вы не легко соглашаетесь, когда кто другой запирается; нам же тотчас верите.

Таковое испровержение порядка должно бы поселить в вас опасение: нет ли какой особой сокровенной силы, заставляющей вас действовать вопреки всем обрядам, вопреки духу судопроизводства, вопреки всем заколам. Если я не ошибаюсь, законы повелевают открывать виновных, а не закрывать их; осуждать их, когда признаются, а не разрешать: эго явственно предписывают определения Сената и указы Императоров.

Власть, в которую вы облечены, не тиранская. Она основана на законах. Тиранам свойственно употреблять мучительства и пытки вместо наказания. Закон дозволяет и вам пользоваться ими, дабы открыть истину. Употребляйте же их, если угодно, по только до тех пир, пока исторгнете признание. Но когда признание получено вперед, тогда они уже бесполезны. Остается только сделать приговор, подвергнуть виновного заслуженной им казни, а не стараться избавить его от нее.

Что за судья, который бы вздумал оправдывать виновного? Он знает, что это ему не позволено; а потому и не решится принуждать его отрекаться на тот конец, чтобы найти его повинным. Но вы для оправдания заставляете отречься от своего имени Христианина, почитаемого вами виновным во всех возможных преступлениях, Христианина, по вашему мнению врага богов, императоров, законов, нра-

вов, самой природы. Тут явное криводушие. Вы хотите. чтоб он отрекся от того, что составляет единственное его преступление, дабы объявить его невинным, так сказать, против воли, против самого дела.

Какое странное ослепление не видеть, что Христианину долито скорее верить, когда он сам собою сознается в том, что он есть, нежели когда жестокостью мук вынужден будет от того отречься! Можете ли вы положиться на исторгнутое таким образом отречение, и не имеете ли вы повода опасаться, что оправданный вами Христианин посмеется потом над вами и сделается по-прежнему Христианином?.

И так, когда вы поступаете с памп иначе, нежели с другими преступниками, когда вы требуете от нас только того, чтобы мы отреклись от имени Христианина (а мы отрекаемся от него тогда, как дозволяем себе делать то, что Христианам запрещено): то вы из того можете ясно видеть, что нам не приписывается решительно никакого преступления, что вменяется нам в вину одно только, наше имя. Соперничество Религии преследует имя сие с ожесточением. Оно мешает вам исследовать то, в незнании чего вы уверены. Вы верите на счет наш тому, чего никто никогда не доказал, и не хотите делать о том розысков, боясь, чтобы не открылось совсем тому противное. Вам угодно оставаться при своих предрассудках, чтоб иметь возможность по одному нашему сознанию осудить ненавистное вам имя. Нас подвергают пытке, когда мы сознаемся; нас предают казни, когда мы остаемся непоколебимы; нас освобождают, когда мы отрекаемся: война тут идет против одного имени.

Почему в смертных приговорах осуждаете вы нас, как Христиан, а не как человекоубийц, как кровосмесителей, как виновных во всех взводимых вами на нас преступлениях? Осуждая нас, вы не смеете именовать наших преступлении: вы от того могли бы устыдиться. Но когда имя Христианина само по себе не может носить названия какого-либо преступления: то не верх ли безумия и жестокости довольствоваться одним именем, чтобы считать нас преступниками?

III. Но что я говорю? Ненависть к имени Христианскому у большей части людей так слепа, что они, даже и хваля Христианина, вменяют ему в преступление имя его. Кай, говорить один, хотя добродетельный человек, но Христианин. Удивительно, говорит другой, что такой умный человек, как Луций, сделался вдруг Христианином. Никто не замечает, что Кай потому добродетелен, и Луций потому умен, что они Христиане, или же, что они сделались Христианами потому, что были добродетельны и умны. Враги наши хвалят то, что знают, и хулят то, чего не знают, исказив то, что знают, посредством того, чего не знают. Вместо того, чтобы судить о том, чего не знают, посредством того, что знают, они хулят то, что знают, посредством того, чего не знают.

Другие до того ослеплены страстью, что говоря о Христианах, которых знали до обращения их, как людей, лишенных доброго имени, они возносят их похвалами. Как, говорят, эта женщина такая развязная, такая кокетка, этот молодой человек, такой прежде повеса и гуляка, сделались Христианами! Честь исправления их сами они приписывают имени Христианскому.

Некоторые для удовлетворения ненависти своей жертвуют собственными выгодами. Муж, не имеющий более поводов к ревности, разводится с женою, которая, сделавшись Христианкой, стала целомудренна. Отец лишает наследства покорного сына, которого прежние беспорядки охотно сносил. Господин прогоняет от себя верного раба, с которым дотоле поступал кротко. Всякой человек, как скоро обращается в Христианство, делается чрез то ненавистным. Ненависть к Христианскому имени берег верх над всяким добром, проистекающим от него. Но какое злодеяние можно приписывать имени, разве только, что оно противно слуху своим варварским звуком, или что представляет уму мрачные понятия, нечистые помыслы? Но ничего подобного нет в имени Христианин, которое взято от греческого слова, означающего помазание. Стало быть, ненависть простирается на имя, само по себе невинное, в людях, не подверженных нареканию.

Говорят, что ненавистна секта от имени ее учредителя. Но какая же тут новость, что ученики приемлют имя своего учителя? Откуда происходят Платоники, Эпикурейцы, Пифагорейцы? Стоики и Академики получили название от места своих собраний, медики от Эразистрата, грамматики от Аристарха, повара от Апиция. Поставляется-ли им это в преступление? Нет сомнения, что когда бы было доказано, что секта дурна, что учредитель ее соблазнитель: то тем самым доказано бы было, что и имя ее дурно, но дурно но причине секты и учредителя. А потому прежде, нежели имя Христианина могло возбудить к себе отвращение, надлежало бы постараться узнать в точности секту посредством учредителя, и учредителя посредством секты. Но здесь без всякого разведы-

вания, без всякого разыскания о секте и ее учредителе, начали вы обвинять и преследовать имя Христианина, начали осуждать религию Христиан и ее учредителя, совершенно не зная ни той ни другого, по одному только их имени.

IV. После таковых предварительных замечании, показавшихся мне необходимыми к испровержению несправедливого предубеждения против Христианского имени, приступаю к прямым доказательствам нашей невинности, и постараюсь не только оправдаться против взводимой на нас вины, но и привести в замешательство порицателей наших, показав им, что они публично совершают не самые дела, которые по их словам мы будто бы производим втайне, и за которые они почитают нас людьми самыми презренными, безумными, развратными и достойными казни. Утопая сами в злодеяниях, да устыдятся они обвинять людей, если не добродетельнейших, то но крайней мере таких, которые по их мнению, на них же походят. Но вотще истина будет вам отвечать на все моими устами. Мы противопоставляете нам верховную власть своих законов, по силе которых, говорите вы, не дозволено вам делать розысков, и которым вы обязаны отдавать преимущество перед истиной. И так почием с обозрения законов, которых вы исполнители.

Когда вы грозно произносите: «вам не позволяется быть Христианами:» то, при своей настойчивости, вы показываете не иное что, как насилие и тиранство. Вы думаете, что это нам не дозволено потому только, что так вам угодно, а не потому, чтобы так долженствовало быть. Если бы так долженствовало быть: то конечно противное тому было бы зло, и тогда все то, что вопреки сему злу составляет

добро, было бы дозволено. Но когда я успею доказать, что запрещаемая вашим законом Религия есть добро: то вместе с этим докажу и то, что закон ваш не имел права запрещать ее, между тем как мог бы он по справедливости се запретить, когда бы она была зло. Закон ваш ошибочен потому, что он есть творение человека, и не почерпает начала своего от неба. Ничего нет удивительного, когда законодатель ошибается, хотя сам себя и считает правым. Ликург так был огорчен переменами, которые Лакедемоняне сделали в его законах, что осудил себя умереть с голода в своем заточении. Вы сами, просвещаясь опытом, разогнавшим мрак древности, не стараетесь ли ежедневно разными указами и предписаниями прояснять густую мглу и смесь ваших законов? Император Адриан, известный враг нововведении, уничтожил в недавнем времени закон, хотя и неблагоразумный, но достойный уважения по своей древности, закон Пaпиев, который дозволял иметь детей прежде установленного Юлиевым законом времени для женитьбы. Варварский закон, допускавший заимодавца умерщвлять несостоятельного должника, также уничтожен с единогласного одобрения Римского народа. Смертная казнь заменена постыдным на челе знаком: вместо пролития крови, положено знаменовать на лбу стыд банкрота, а имение его по закону конфисковать.

Сколько еще остается вам делать преобразований в ваших законах, если то правда, что не древность и не высокое звание законодателей, но справедливость делает законы достойными уважения? По когда они несправедливы: то ничто не мешает осудить и т самые законы, которые нас Христиан осуждают. Я говорю, что они несправедливы, но

должен бы сказать, что они совершенно безрассудны, подвергая казни одно имя Христианина. Если они наказывают деяния: то почему одних нас наказывают за произнесение имени, а всех других за улику в преступлении? Я кровосмеситель: почему не делают розысков? Детоубийца: почему меня не допрашивают? Виноват против богов, против императоров: почему не слушают моего оправдания? Нет закона, запрещающего исследовать доказательства осуждаемого им преступления. Нет судьи, который бы имел право наказывать, когда он не знает, что преступление совершено. Нет гражданина, который бы мог соблюдать закон, когда он не знает, что именно закон наказывает.

Не довольно того, чтобы закон давал так сказать сам себе свидетельство в своей справедливости. Надобно, чтоб о том знали и те, от которых требуется повиновение закону. Закон становится подозрительным, когда не хотят, чтобы о нем люди знали и судили. Он делается тиранским, требуя слепого себе повиновения, не допуская оправданий.

V. Обратимся к началу законов, до нас касающихся. Было древнее постановление, воспрещавшее императорам принимать каких-либо богов без одобрения Сената. М. Эмилию известно, что по сему поводу произошло с его богом Албурном. В защиту нашу, не маловажным убеждением служит уже то, что предоставлено произволу человека решать судьбу божества. Если какой бог не нравится человеку, тому и богом не быть. Бог должен искать милости у человека. Тиверий, в царствование которого имя Христианское начало становится известным в мире, довел до сведения Сената полученное им из Палестины донесение о доказательствах божествен-

ности Иисуса-Христа с подтвердительным от себя на сей счет мнением. Сенат отверг сии доказательства, потому что они не были представлены предварительно на его усмотрение и суждение. Но Тиверий остался при своем мнении, и угрожал казнями доносителям против Христиан.

Справьтесь с вашими летописями. Вы увидите, что Нерон первый обнажил меч против секты Христиан. Мы вменяем себе за честь, что он был первоначальным виновником нашего гонения. То, что Нерон мог осудить, без сомнения было великое добро. Домитиан, наследовавший отчасти жестокость Нерона, равным образом восставал против Христиан; по, не быв лишен всякого чувства человечества, вскоре остановился, и возвратил даже из заточения тех, которых прежде изгнал. Вот каковы были наши первые гонители: люди несправедливые, злочестивые, обесславленные, люди, которых сами вы осуждаете, оправдывая и восстановляя осужденных ими.

Из всех государей, знавших и уважавших права божественные и человеческие, укажите мне хотя одного, который бы гнал Христиан, Мы можем наименовать даже покровителем их Императора Марка Аврелия мудрого. Прочтите письмо его, в котором он свидетельствовал, что жестокая жажда, томившая воинов его в Германии, утолена была дождем, испрошенным от неба молитвами Христианских воинов. Если он и не совершенно уничтожил указы против Христиан: то по крайней мере привел их в бездействие, издав еще более строгие законы против их клеветников.

Каковы же должны быть законы против Христиан, которых изобретателями и исполнителями

были единственно государи злочестивые, несправедливые, обесславленные, жестокие, безрассудные, которых силу изменил отчасти Траян, запретив отыскивать Христиан, законы, которых никогда не одобряли ни Адриан, страстный охотник до всего любопытного, ни Веспасиан, истребитель Иудеев, ни Антоний, ни Верий? Между тем конечно приличнее бы было добродетельным государям истреблять шайку злодеев, а не тем государям, которые были сами злодеи.

VI. Теперь спросил бы я сих великих ревнителей законов и обычаев их предков, чтоб они сказали мне: сохранили ли сами они уважение ко всем сим законам и обычаям, не забыли ли, не уничтожили ли совершенно наилучших, умнейших, необходимейших постановлении касательно чистоты нравов? Куда девались законы против пышности, строгие постановления против тщеславия, определявшие, чего стоить должен ужин, воспрещавшие ставить на стол более одной курицы, да и то не откормленной, изгонявшие из Сената Патриция, обладавшего шестью фунтами серебра, как человека, уличенного в чрезмерном тщеславии, повелевавшие испровергать театры, едва только сооруженные, как не служащие ни к чему иному, кроме развращения нравов, и наконец не терпевшие ни каких знаков отличия и преимущества?

Ныне напротив того вижу я ужины, именуемые сотенными, потому что стоят сотни тысяч; вижу массы серебра, обращенные в посуду для употребления не только сенаторов, но отпущенников, рабов, едва освободившихся от цепей; вижу, как умножаются театры, и как зрители защищают себя всячески от непогод. Вероятно, Лакедемоняне для того изоб-

рели и мантии свои, чтобы прикрывать сих роскошных и изнеженных зрителей.

Римские дамы наряжаются, как распутные женщины, и с ними смешиваются. Исчезли древние обычаи, столь много способствовавшие к соблюдению скромности и умеренности. Прежде жены не носили золота, исключая брачного кольца, которое надевали им на палец мужья. Употребление вина так строго было им запрещено, что одна из них за то только что открыла винный погреб, должна была умереть с голоду. В царствование Ромула, Мецений умертвил безнаказанно жену свою за то, что отведала вина. Жены должны были целоваться с ближайшими| своими родственниками, дабы можно было удостовериться, в точности ли они исполняют такое запрещение. Где то супружеское счастье, основанное на добрых нравах, которое так сильно утверждало брачную связь, что в течение тести сот лет не произошло ни одного развода? Теперь все члены тела у жен отягчены золотом. Страсть к вину не позволяет уже им целоваться с родственниками. Развод сделался как бы потребностью и обетом брака.

Вы уничтожили даже мудрые постановления предков ваших относительно служения богам. По определению Сената, консулы изгнали Бахуса и мистерии его не только из Рима, но и из всей Италии. Консулы Низон и Габиний, которые, конечно, не были Христианами, воспретили вход в Капитолий, то есть, в храм богов, Серапису, Изиде, Гарпократу и тому богу, которого изображают с собачьею головою: они испровергли их жертвенники, и пресекли столь суетные и непотребные суеверия. Но вы восстановили божества эти во всем их блеске. Где же

после сего Религия, где должное уважение к праотцам? Вы во всем отстали от данных ими вам примеров, отстали в одеянии, во вкусе, в роскоши, в чувствах, в языке. Вы непрестанно хвалите древность; а живете по новизне. Вы более и более удаляетесь от мудрых установлений отцов ваших; а подражаете единственно их заблуждениям. Я даже мог бы вам доказать, что в рассуждении служения своим богам, вы уподобляетесь Христианам, их отвергающим, которым, однако ж вы ставите это в главную вишу; ибо вы действительно пренебрегаете, презираете уничтожаете служение собственным вашим божествам, хотя и превозноситесь тем, что наследовали религиозную ревность отцов ваших: вы вопреки им усвоили себе Сераписа, возобновив алтари его, усвоили Бахуса со всеми его беснованиями и оргиями. Но я намерен сперва ответствовать на обвинения в тайных наших преступлениях; а потом уже приступлю к прочему.

VII. Говорят, что мы во время наших таинств, умерщвляем дитя, съедаем его, и после столь ужасного пиршества, предаемся кровосмесительным удовольствиям, между тем как участвующие в пиршестве собаки опрокидывают подсвечники, и гася свечи, освобождают нас от всякого стыда. Говорят, все одно и тоже; но с тех пор, как говорят, вы еще ни разу не вздумали исследовать наших преступлении. Если вы верите им: то исследуйте же их; а если не хотите исследовать, то и не верьте. Ваше небрежение в сем случае ясно доказывает, что в том, чего вы не смеете обличить, нет никакой правды. Вы возлагаете на Христианского палача довольно странное поручение. Вы приказываете ему мучить Христиан не за то, чтоб они признались

в том, что делают; но за то, чтоб отреклись от того, что они собственно суть.

Христианская Религия началась при Тиверии. Истина возбудила к себе ненависть, как скоро открылась. Сколько людей, столько и врагов: Иудеи по зависти, воины по алчбе к грабежу, рабы по врожденной злобе своего звания, вседневно нас преследуют, вседневно нам изменяют, весьма часто входят в наши собрания насильственным образом. Спрашивается: слышал ли кто у нас крик умерщвляемого дитяти? Наименуйте хоти одного доносчика, который бы показал, судье запекшуюся на губах наших кровь, как у циклопов или у сирен. Жены ваши Христианки полают ли вам повод подозревать взводимые вами на нас мерзости? Но если бы кто был свидетелем их: то не ужели бы мог их скрыть, не ужели бы мог подкуплен быть теми самыми людьми, которых предал бы суду?

Если, как вы говорите, мы всегда поступаем скрытно: то каким же образом обнаружилось то, что мы делаем? Неужели чрез самих преступников? Этого быть не может. Тайна заповедывается во всех мистериях. Она ненарушима в мистериях Элевзинских и Самофракийских: кольми паче, если бы мы виновны были в взводимых на нас преступлениях, тайна была бы строжайше сохраняема в наших обществах, потому что открытие ее влечет за собою мщение людей, доколе безмолвствует небо. Если же Христиане сами себе не изменяют: то вероятно изменяют им посторонние люди. Но откуда сии последние могли почерпнуть сведение о наших таинствах, в то время, как посвящение в эти таинства даже и благочестивых людей сопряжено

с удалением непросвещенных? Не ужели одни нечестивые изъяты от всякого страха?

И так одна молва в состоянии нас обвинять. Но свойство молвы всему свету известно. Один из ваших же поэтов именует ее злом, быстрейшим из всех зол (*). Почему именует он ее злом, если не потому, что она всегда почти обманчива? Ока и тогда даже обманчива, когда возвещает истицу, потому что всегда ее искажает, или уменьшая, или преувеличивая. Но что я говорю? Молва питается единственно лжами. Она существует только тогда, как ничего не доказывает; как же скоро что доказала, то бытие ее прекращается; она исполнила свое дело. Она передала нам происшествие, ею возвещаемое: с тех пор мы уже его знаем и прямо друг другу сообщаем. Не говорим уже: слух носится, что такое-то дело случилось в Риме, что такой-то получил по жребию такую-то провинцию; но просто: то-то случилось в Риме и пр. Молва, имя которой означает уже сомнительность, не может иметь места там, где существует достоверность. Да и кто верит молве? Ей не может верить умный человек, никогда не верящий тому, что сомнительно.

Как ни быстра, как ни шумна бывает молва, и какое бы основание она ни имела; но известно, что она должна происходить от одного человека, и от него переноситься из уст в уста, от слуха до слуха, как чрез свои проводники. Но темнота и неверность ее происхождения сопровождаются столь общею оглаской, что никому и в мысль не приходит узнать, не заражен ли корень ее ложью. Это одна-

(*) Fama malum, quae non aliud velocius ullum. Vlrg. Aeneid. IV. V. 174.

кож случается или по зависти, или по сильному подозрению, или по свойственной людям склонности ко лжи. Но к счастью, как пословица говорит, время все наконец открывает. Природа наша такова, что ничто не может долго скрываться, даже и то, что убегает от молвы.

Стало быть, не без причины одна только молва столь долгое время ведает и разносит слухи о наших преступлениях. Вот источник взводимых вами на нас обвинении, несмотря на то, что до сих пор не доказано еще ничего того, о чем молва с такою уверенностью толкует.

VII. Призываю в свидетеля человеческую природу против тех людей, которые подобные слухи почитают достойными вероятия. Положим, что мы действительно признаем вечную жизнь наградою за такие преступления. Поверьте на одну минуту столь невероятному учению. Но я спрошу вас: если бы вы даже и могли поверить тому, согласитесь ли вы купить эту награду столь дорогою ценою? Придите вонзить меч в сердце дитяти, которое никому не могло сделать зла, которого нельзя обвинить ши в каком преступлении, которое считаете вы собственным вашим общим дитятею. Если же столь варварское дело поручается другому, то придите посмотреть на смерть подобного вам человека, лишающегося жизни, прежде нежели он вкусил ее. Постарайтесь заметить то мгновение, когда улетит оживлявшая его душа. Почерпните крови, начинающей из него изливаться, омочите в ней хлеб свой, насытьтесь ею. Во время пиршества смотрите со вниманием, где сидит мать ваша, сестра ваша, дабы не ошибиться, когда погасятся свечи; ибо грешно бы было не совершить кровосмешения. Будучи таким образом по-

священы в таинства, вы наверно получите бессмертие.— Скажите пожалуйте, согласитесь ли вы купить бессмертие сею ценою? Без сомнения нет. Вы не поверили бы, чтобы можно было купить его такою ценою: когда же бы и поверили, то верно бы не захотели того: а если бы и захотели, то не могли бы того достигнуть. Каким же образом другие могли бы исполнить то, когда вы не можете? А когда другие могут, то почему вы не можете? Неужели в нас другая природа чем у вас? Не ужели почитаете вы нас за чудовищ? Не ужели природа создала нас особыми существами, способными совершать кровосмешения и питаться человеческою плотью? Если вы считаете, что человек в состоянии производить подобные мерзости, то можете и сами их производить: вы такие же люди, как и Христиане. Если же вы не можете их производить; то не должны им и верить: Христиане такие же люди, как и вы.

Но, говорите вы, новых Христиан обманывают, обольщают.—Как будто слухи о том до них не доходят; как будто до них не касается вникнуть в эти слухи, чтобы удостовериться в истине. Впрочем обычай требует, чтобы желающий посвятиться в таинства предварительно явился к верховному жрецу для узнания, каким образом он должен приготовиться. Верховный жрец скажет: надобно вам привести дитя, которое бы ее знало, что такое смерть, которое бы смеялось при виде ножа; нужен хлеб для обмакивания в кровь, нужны подсвечники и собаки для опрокидывания подсвечников; но преимущественно надобно вам прийти с матерью и с сестрою. Но если они не захотят прийти, если их у кого нет, если кто один и не имеет семейства:

стало быть тот, у кого нет матери и сестры, не может и принят быть в Христиане.

Однако ж, хотя бы новые Христиане и ни о чем не были предуведомлены: то по крайней мере они узнают все в последствии. За всем тем самим вам известно, что они, сделавшись Христианами, все сносят, ни на что не жалуются. Не боятся ли они наказания: Но они уверены, что обвинивши нас, найдут себе защитников. Скорее кажется могут они предпочесть смерть, нежели жизнь, оскверненную такими преступлениями. Положим впрочем, что страх заграждает им уста. Для чего же упорствуют они оставаться в се секте. Обязательства, принятые по неведению, обыкновенно тотчас разрушаются, как скоро будут узнаны.

IX. Для вящего усиления нашего оправдания я намерен доказать, что вы и явно и скрытию позволяете себе совершать те самые преступления, в которых нас неправедно обвиняете; а потому-то может быть и почитаете нас способными их производить. В Африке приносились дети в жертву Сатурну до проконсульства Тиверия, который велел повесить за то жрецов Сатурновых на деревьях, осенявших столь ужасные жертвоприношения, повесить на деревьях, как будто бы на нарочно приготовленных к тому крестах. Ссылаюсь в том на свидетельство здешних воинов, исполнявших таковое приказание проконсула. За всем тем проклятые эти жертвоприношения продолжаются и доныне втайне. Таким образом не одни Христиане по-видимому вас не слушают. Злодеяния не искоренены, и ваши боги остаются непреклонны. Сатурн, не щадивший собственных детей, может ли пощадить «узких, которых сами отцы и матери ему приносят, лаская их

в то время, когда их закалывают, дабы они не плакали? Вы видите, как тут детоубийство превозмогает над самым человекоубийством.

В Галлии приносятся люди в жертву Меркурию, Театры ваши оглашаются жестокостями Тавриды. В самом религиозном городе благочестивых потомков Енеевых, в Риме, не воздаете ли вы божеских почестей Юпитеру, который даже и при игрищах, в честь его установленных, окропляется человеческою кровью? Вы скажете, что это кровь преступников. Но разве они не люди? Тем постыднее в честь богов проливать кровь злодеев. Каким Христианином должен вам казаться сей Юпитер? Он не уступает отцу своему в жестокости.

Но так как нет в том важности, в честь ли богов или по другим причинам приносятся дети в жертву: то я обращаюсь к общенародным по сему предмету действиям.

Сколько людей вижу я здесь жаждущих вашей крови? Между судьями даже, оказывающими другим справедливость, а против нас свирепствующими, сколько таких, которых бы я мог основательно упрекнуть в том, что они умерщвляют детей своих тотчас по их рождении? Вы прибавляете к жестокости самый род смерти. Вы их топите, морите голодом и холодом, повергаете в снедь собакам: тут по сравнению, убийство мечем показалось бы еще слишком легкою смертью. Но что касается до нас и до нашей Религии: то нам строго запрещено не только убивать вообще людей, но даже и губить плод в недрах матери прежде образования младенца. Воспрепятствовать рождению его, почитается у нас разновременным убийством. Да и действительно, не все ли равно исторгнуть душу из тела или

не допустить ее оживотворить его? Ты истребляешь человека, истребляя то, что должно проиэвесть его: ты подавляешь плод в зародыше.

Отиосительио мпимых наших пиршеств, обагряемых кровью и приставляемых плотью человеческою, вы можете прочесть в Геродоте, если я не ошибаюсь, что существуют народы, которые, извлекая кровь из рук своих, дают ее пить друг другу для утверждения своих договоров. Нечто подобное происходило и у вас во время заговора Катилины. Говорят, что некоторые скифы едят своих родственников по их смерти. Но зачем искать примеров так далеко? Даже и здесь, кто посвящает себя в мистерии Беллоны должен напиться крови, добываемой из лядвий, и почерпаемой рукою. А люди, подверженные падучей болезни, для исцеления своего не сосут ли теплую кровь преступников, издыхающих, на площади?

Ядущие мясо животных, убитых в амфитеатре, не питаются ли плотью подобных себе людей? Этот поверженный вепрь напитан кровью истерзанных им несчастных; этот олень не прежде умер, как обагрясь кровью гладиатора; в желудке издыхающего медведя трепещут еще члены пожранных им людей. Вы не можете отпереться: вы Антропофаги. Какое же различие между вашими пиршествами и мнимыми пиршествами Христиан? Сверх того, те из вас, которые предаются позорным и сверхъестественным удовольствиям, разве не такие же преступники, разве не такие же человекоубийцы?

Стыдитесь приписывать Христианам такие преступления, от которых они столько удалены, что запрещают себе употреблять даже кровь животных за столом, и воздерживаются от всякой удавлены и

падали. Можете ли вы после сего предполагать, что они употребляют яства, наполненные кровью? Я спросил бы вас: можете ли вы заполлинно верить тому, чтобы люди, гнушающиеся кровью животных, в состоянии были жаждать крови себе подобных, исключая что может быть сами вы нашли сию последнюю слаще? Почему же бы вам не примешивать человеческой крови к жаровне и огню для пытки Христиан? Тогда вы бы легче их узнавали и предавали казни, видя, что они отведывают крови, по отказываются приносить жертвы вашим богам. А в крови человеческой вы бы конечно не имели недостатка, пытая и осуждая такое множество Христиан.

Вы обвиняете нас также в кровосмешении. Но кто более может успевать в подобных делах, как не те, которые получают в том уроки от своего Юпитера? Ктезий пишет, что Персы сожительствуют с собственными матерями. Македоняне тоже не изъяты от подобного подозрения: свидетельством тому служат двусмысленные их отзывы на счет Эдипа, оплакивающего на театр несчастную свою судьбу. Да и между вами посмотрите, сколько поводов подаете вы к кровосмешению, будучи беспрерывным игралищем беспутных страстей? Вы подкидываете своих детей, предоставляете их милосердию проходящих, или отвергаете их с намерением поклепать в рождении их кого-либо другого. Нечувствительно семейные связи забываются, заблуждение усиливается, и злодейство кровосмешения совершается и распространяется. Как постыдная эта страсть обладает вами всюду, и преследует вас даже о за морем: то легко случается, что плачевные плоды невоздержания вашего рассеянные повсеместно, должны

совокупляться, сама того не подозревая, или между собою или даже с рождшими их.

Что касается до нас: то от подобных несчастий освобождает вас строжайшее и священнейшее целомудрие. Оно, поселяя в нас отвращение ко всякому разврату и излишеству, поставляет нас в безопасность от кровосмешения. Есть между нами и такие люди, которые удаляют от себя самую тень опасности, сохраняя воздержание до гроба, от юности до глубокой старости. Если бы вы обратили внимание на то, что бесчинства сии производятся именно между вами: то вместе с тем заметили бы, что мы тут совершенно невинны: один и тот же взгляд на вещи убедил бы вас в том и другом. Но по обыкновенному двуличному ослеплению вы не видите того, что есть, и видите то, чего нет. Это я вам докажу в последствии. Обратимся к публичным вещам.

X. Вы не обожаете богов наших, говорите вы, и не приносите жертв императорам.—Правда: мы не приносим жертв никому, потому что и сами себе их не приносим, Словом сказать, мы не обожаем богов ваших. Вот почему преследуете вы нас, как преступников против божеской и человеческой власти. Это главная или лучше сказать единственная ваша вина. Она заслуживает быть основательно рассмотренною. Мы просим только о том, чтобы вы судили о нас не по предубеждению и не по избытку неправосудия: одно лишит вас надежды открыть истину, другое не допустит вас увидеть ее.

Мы перестали обожать богов ваших с тех пор, как узнали, что они не боги. А потому вы в праве требовать от нас на то доказательств, потому что они заслуживали бы быть обожаемы, когда

бы действительно были боги. Христиане были бы достойны наказания, если бы достоверно было то, что те боги, которых они не обожают из одного предубеждения к их небожественности, в самом деде боги.

Но, отвечаете вы, мы почитаем их за богов.— Перенесем дело на суд собственной вашей совести: пусть она обвинит нас, если вы можете опровергнуть, что все ваши боги были не людьми. Если же бы вы и стали о том спорить: то будете обличены памятниками древности, доставившими вам о них сведение и существующими доныне: будете обличены городами, в которых они родились, странами, в которых жили и оставили следы своего существования, и в которых показываются самые их гробницы. Я не стану распространяться относительно бесчисленного множества богов древних, новых, варварских, греческих, римских, чужестранных, пленных, частных, общих, мужеского и женского пола, городских, сельских, морских и военных. Излишне было бы их даже и именовать. Скажу вам только несколько слов о них не для того, чтобы доставить вам какое-либо повое о них сведение, но, чтобы воспомянуть вам то, что вы по-видимому забыли.

Прежде Сатурна у вас не было бога. От него происходят все ваши главнейшие и знатнейшие боги. Таким образом, что известно о праотце, то надлежит заключить и о потомках. Диодор Сицилийский, Кассий Север, Фалл, Корнелий Непот и все другие древние писатели говорят о Сатурне не иначе, как о человеке. Если обратиться к памятникам: то достовернейшие из них можно пайти в одной только Италии, где Сатурн после многих странствований,

по возвращении из Аттики был принят Янусом. Он передал имя свое горе, на которой поселился, городу, который он основал, и который носит имя его доныне, и наконец всей Италии, которая с тех пор потеряла название Энотрии. Он первый даровал стране сей законы, и учредил чеканку монеты. Посему-то предоставлено ему председание над сокровищами. И так Сатурн был человек; когда же человек, то был и сын человека, а не сын неба и земли. Впрочем как родители его были неизвестны: то легко было почесть его за сына неба и земли, которые по справедливости могут именоваться отцом и матерью всех людей. Кто станет оспаривать у них имя сие? Не в обычае ли у самих нас, когда кто неизвестный явится вдруг перед нами, говорить, что он упал с неба? Не называются ли в простонародии сынами земли те люди, которых происхождение неизвестно? Тоже самое случилось и с Сатурном. Я мог бы прибавить, что в те отдаленные времена, когда предки наши были еще слишком грубы, вид неизвестного человека легко мог поразить их столько же, как какое-нибудь божество, между тем как даже и ныне потомки их со всею своею образованностью включают в число богов тех людей, которых смерть за несколько дней пред тем свидетельствовал публичный траур. Но довольно уже говорить о Сатурн. Сошлемся на те же доводы, что о Юпитер был человек, потому что был сын человека, и что рой богов, происшедший от него, такие же смертные люди, как и рождшие их.

XI. Не смея опровергать сего, вы решились утверждать, что они сделались богами по смерти своей. Посмотрим, какие могли быть тому причины. Надобно прежде всего вам признать одного верховного

Бога, владыку божества, который бы мог сообщать божество людям. Кто не имел божества, тот не мог и дать его сам себе; да и никто иной не мог ему дать его, кроме того, кому оно собственно принадлежит. Словом сказать безумно было бы предполагать, чтобы мнимые боги ваши могли сделаться богами, когда бы не было существа, творящего богов. Если бы они сами собою могли сделаться богами; то без сомнения не снизошли бы до низкого состояния людей. И так буде есть существо, творящее богов: то я обращаюсь к причинам, которые могли бы побудить его делать людей богами. Я не нахожу других к тому причин, кроме услуг, в которых бы сей великий Бог имел надобность от их содействия. Но, во-первых, не сообразно с достоинством всемогущего Бога иметь надобность в ком-либо, и особливо в мертвом человеке. Почему не сотворить ему лучше прямо богов? Да и какую мог он иметь надобность в новых богах? Ему не нужно было выжидать Сатурна и племени его в то время, когда уже мир существовал сам собою, как утверждает Пифагор, или когда мир, как учит Платон, был уже сотворен, устроен и управлялся с чудесною премудростью, с совершенством всех совершенств.

Надобно быть слишком ограниченного ума, чтобы предполагать, будто бы дождь, свет, звезды и гром столько же древни, как мир. Известно, что Юпитер боялся громовых стрел, которые вы влагаете ему в руки, и что земля производила всякого рода плоды прежде Бахуса, Цереры и Минервы, и даже прежде первого человека; ибо все то, что Провидение предвидело и считало нужным для человека, произведено конечно прежде бытия его. Говорят, правда,

что люди открыли различные вещи, необходимые для жизни; но никто не скажет, чтоб они их произвели или сотворили. Стало быть, все то, что открывается, уже прежде существовало, и должно быть приписано тому, кто его сотворил, а не тому, кто мог только открыть его. Впрочем, если Бахус признан богом за то, что научил людей употреблять виноград: то Лукулл несправедливо лишен чести сей, тогда как он первый вывез из Понта в Италию вишневое дерево. И так если вселенная с самого начала не имела никакого недостатка, если все части ее могли вполне служить для того употребления, для какого были предназначены: то что за надобность была творить богов для назначения им таких должностей и званий, которые без них и прежде их, были исправно выполняемы?

Вы приводите другую причину: полагаете, что божество дается в награду за достоинства. Вы без сомнения согласитесь, что верховный Бог, творящий богов должен быть в высочайшей степени правосуден, и что Он подобной награды не дает наугад без основания.

Посмотрим, заслуживают ли ваши боги быть вознесены на небо, или низвержены в тартар, который по мнению вашему есть темничное место адских мучений. Там-то должны мучиться изверги рода человеческого, кровосмесители, прелюбодеи, похитители, соблазнители детей, люди жестокие, убийцы, воры, обманщики, словом сказать все те, кто уподобляется какому-нибудь вашему богу. Из богов ваших нет ни одного, которого могли бы вы на сей счет оправдать, разве стали бы отрицать, что они были люди. Но отрицать того вы не можете; а с другой стороны не можете и утверждать, чтобы такие люди достойны

были быть богами. Если вы поставлены на то, чтобы наказывать подобных им людей; если все честные люди убегают злых и позорных, которых будто бы Бог приемлет в свое сообщество: то за чем осуждаете вы тех, которых товарищей обожаете? Гораздо лучше вы поступите, когда станете боготворить величайших злодеев. Вы можете быть уверены, что польстите и угодите богам вашим, когда будете воздавать богопочтение подобным им людям.

По перестанем говорить о таких мерзостях. Положим, что боги ваши были люди добродетельные и беззазорные. Однако ж сколько оставили вы в аде людей, которые превосходнее их, каковы Сократ по своей мудрости, Аристид по своему правосудию, Фемистокл по своей храбрости, Александр по своему великодушию, Поликрат по своему счастью, Крез по своим богатствам, Демосфен по своему красноречию? Назовите мне хотя одного из богов ваших, который бы был умнее Катона, справедливее и храбрее Сципиона, величественнее Помпея, счастливее Силлы, богаче Красса, красноречивее Цицерона. Вот каких людей верховному Богу, от которого не сокрыто будущее, надлежало бы выжидать, чтобы включить их в число богов. Он видно весьма дурно поступил, поспешивши сделать неудачный выбор. Он затворил небо, и теперь стыдится слышать в глубине ада роптание душ, заслуживавших без сомнения преимущество.

XII. Позвольте представить вам ближе, что такое ваши боги. Относительно их личности, я тут ничего не вижу, кроме имен людей умерших, ничего не слышу, кроме басень, и заключаю, что богопочтение, им воздаваемое, основано единственно на баснях; в рассуждении же их кумиров, нахожу, что они

составлены из того же самого вещества, как всякого рода обыкновенные сосуды и орудия. Художник делает и переделывает их по своей воле, поступая с ними самым жестоким образом. Мы должны утешаться, смотря на то, что они для достижения божества претерпевают те же самые мучения, которым вы нас ежедневно за них подвергаете. Вы нас привязываете к крестам и столбам; но не делаете ли вы того же и с вашими богами, когда составляете первоначальную их форму? Не на виселице ли они получают первые свои черты? Вы строгаете бока Христиан железными когтями; но пилы, скобели и терпуги еще сильнее терзают все члены ваших богов. Христианам отсекаются головы; но боги ваши также остаются без головы, пока не приставит им ее ваятель. Нас предают зверям; но не предаете ли вы им также Бахуса, Цибелу и Цереру? Нас повергают в огонь; но они часто пережигаются по нескольку раз. Нас, осуждают на рудокопни; но ваши боги именно оттуда и происходят. Нас ссылают на острова: не там ли боги ваши обыкновенно родятся и умирают? Стало быть, если от всего сего зависит качество бога: то вы обоготворяете и тех, кого казните: казнь тут обоготворение. Ио вернее всего то, что боги ваши не чувствуют ни обид, ни дурных поступков, ни почестей ваших.

О нечестие, о богохульство! вопиете вы.—Кричите, злитесь на нас, сколько угодно. Но не вы ли же сами аплодировали Сенеке, когда он еще с большею силою восставал против вашего суеверия? Мы отрекаемся от поклонения статуям, холодным, безжизненным кумирам, похожим на мертвецов. Их не пугаются ни коршуны, ни мыши, ни науки. Отвергая богопочтение, сопровождаемое столь очевидным

заблуждением, не заслуживаем ли мы более похвалы, нежели наказания? Можем ли мы наносить оскорбление тому, что не существует, и что, следовательно, не может чувствовать оскорбления?

XIII. Как бы то ни было, настаиваете вы; но мы признаем их за богов.—Спрошу вас об одном. Если вы считаете их богами: то как можете оказывать к ним неуважение, изъявлять против них нечестие, богохульство? Вы уверены, что это боги, и презираете их. Вы боитесь их и истребляете; вы за них мстите, и оскорбляете их. Я тут ничего лишнего не говорю.

Во-первых, каждый из вас покланяется тем богам, каким хочет, и тем самым оскорбляет других, которым не покланяется. Предпочтение одних служит поруганием для других. Вы отвергаете тех, которых не избираете, пренебрегаете теми, которых не приемлете, и не страшитесь их мщения. Участь каждого из богов назначается определением Сената. Тот, которого человек иметь не хочет или не одобряет, не может уже быть богом. С домашними богами, которые именуются ларами, вы поступаете прямо по-домашнему: вы их продаете, закладываете, обращаете на другое, иногда самое низкое, употребление, по мере того, как они стареют и ветшают от воздаваемых вами им почестей, по мере того, как они почувствуют власть сильнейшего против них бога, и именно нужду. Общественных богов вы бесчестите по праву общественному. Они подвергаются налогам, назначаются в публичную продажу, вписываются в книги Квестора, подобию как все другие вещи, продаваемые на рынках.

Земли, обложенные податью, теряют свою ценность. Люди, обремененные подушным окладом,

менее стоят, чем свободные. Это признаки рабства. С богами совсем противное происходит. Чем более они платят податей, тем более уважаются, или лучше сказать, чем более уважаются, тем более платят податей.

С величием богов производится торг. Служители их не стыдятся ходить по питейным домам просить милостыни. За вход в храмы взимается плата; платится также и за места, в них занимаемые. Нельзя видеть и знать их иначе, как за известную цену.

Какие преимущественные почести воздаете вы богам против почестей, воздаваемых умершим людям? Не воздвигаете ли вы жертвенников и храмов последним, как и первым? Не одинаковы ли их статуи? Сделавшись богами, не сохраняют ли они своего возраста, своего звания и состояния? Какое различие между празднествами в честь Юпитера и празднествами похоронными, между чиновниками, то и другое выполняющими, и даже между сосудами, служащими для возлияний?

Вы по справедливости воздаете умершим вашим Императорам те же божественные почести, какие воздавали им и при жизни их. Боги ваши должны благодарить вас и поздравлять самих себя, что сотоварищами своими имеют своих господ и властителей. Но когда вы между Церерою и Дианою помешаете такую непотребную женщину, какова Лаврентина (еще было бы сноснее, если бы это была Лаиса или Фринея); когда вы воздвигаете статую Симону волхву, с надписью: святому богу; когда между богами ставите позорного фаворита, хотя правду сказать и они не лучше его: то скажите, не оскорбляются ли они тем, что другие пользуются вместе с ними теми правами, которыми владели они столько веков?

XIV. Приступам к религиозным обрядам. Я не говорю о приносимых вами жертвах, для которых употребляете вы животных дряхлых, чахлых, полумертвых, зараженных и покрытых язвами; когда же случатся какие получше, то вы стараетесь приносить в жертву только оконечности их, которые и без того отдали бы рабам и собакам. Из десятины, принадлежащей Геркулесу, кладется на алтари его едва третья часть. Нельзя не похвалить мудрой вашей бережливости, которая спасает по крайней мере часть обреченной на гибель жертвы.

Обращаюсь к книгам, из которых почерпаете вы уроки мудрости и доброго поведения. Какие смешные нахожу я в них нелепости? Ваши боги, заступаясь то за Греков, то за Троян, сражаются между собою и выходят на поединок, как гладиаторы. Венера поражается стрелою, брошенною рукою смертного. Марс изнуряется тринадцать месяцев в оковах, в которых угрожается смертью. Юпитер обязан чудовищу избавлением от подобной же участи, уготованной ему сонмищем богов. Иногда оплакивает он смерть сына своего Сарпедона, иногда, пылая беззаконною страстью к сестре своей, именует пред нею своих любовниц, и клянется ей, что ни одна из них не вселяла в него столь живой страсти.

Подражая своему начальнику (Гомеру), какие поэты после него устрашатся бесчестить богов? Один заставляет Аполлона пасти овец Адмета; другой принуждает Нептуна наняться у Лаомедона построить стены Трои. Пиндар, знаменитый лирик, воспевает, как Ескулап поражен был громом за то, что употреблял врачебную науку с преступною скупостью. Если на то обращена была громовая Юпитерова стрела: то нельзя не обвинить Юпитера, что он был

бесчеловечен, умертвив собственного внука, и что погубил столь искусного человека. Религиозным людям не следовало бы ни обнародовать подобных происшествий, если они справедливы, ни выдумывать их, если они ложны. Трагические и комические писатели столько же невоздержны, как и прочие: они за удовольствие поставляют выбирать предметом своих творении или несчастья или заблуждения ваших богов.

Не стану распространяться на счет ваших философов. Приводу только Сократа, который, насмехаясь над богами, обыкновенно клялся дубом, козлом или собакою. За то и был он осужден, как безбожник: видно, что участь истины, быть всегда и везде ненавидимою, и гонимою. Между тем однако ж Афиняне в последствии уничтожили столь несправедливое осуждение, и наказали обвинителей Сократа, воздвигши ему золотую статую в храме, и тем самым достаточно оправдали его. Диоген равным образом насмехался над Геркулесом; а Римский циник Баррон насчитал до трех сот безголовых Юпитеров.

XV. Изобретатели проказ ваших веселят вас одним только тем, что бесчестят богов. Смотря на мимику Лентулов и Гостилиев, над кем смеетесь вы, над комедиантами ли или над богами? Вас приводят в восхищение: Анубий прелюбодей, луна человек, Диана, высеченная розгами, завет Юпитера, три голодные Геркулеса. Срам и безобразие ваших богов списаны с натуры. Солнце оплакивает сына своего, свергнутого с небес: вы тому смеетесь, Цибела вздыхает по пастухе, ее презирающем: вы не стыдитесь того. Воспеваются и превозносятся соблазнительные поступки Юпитера. Парис судит богинь Юнону, Венеру и Минерву. Вы все это сносите

И кто же представляет роли богов ваших, роли Геркулеса, Минервы? Люди самые низкие, позорные. Не явное ли это поругание и унижение ваших богов? И вы еще можете тому рукоплескать?

Вы не более бываете религиозны и в цирке, где среди ужасных казней, среди потоков крови человеческой, боги ваши танцуют и дают преступникам повод проказничать перед публикою. Часто несчастные сии претворяются в богов и подвергаются их участи. Мы видели, как человек, игравший роль Атиса, Пессинунтского бога, сделав был евнухом на театре; как представлявший Геркулеса испустил дух в пламени. Мы видели, и признаться довольно посмеялись, как в варварских южных игрищах Меркурий пытал мертвых разжененным жезлом, как брат Юпитеров ударами молотка низвергал в ад тела гладиаторов. Если то, что я здесь говорю, и что могут засвидетельствовать другие, бесчестит и срамит ваших богов: то подобные наглости должны производить величайшее презрение к ним как в актерах, так и в зрителях.

Но, говорите вы, это не что иное, как игрища. — Однако ж, если я прибавлю, в чем конечно и каждый про себя сознается, что именно в храмах ваших, у подножия ваших жертвенников, совершаются прелюбодеяния, что позорною сего страстью пресыщаются именно жрецы и служители богов, украшенные повязками, багряницею и священными одеждами, в то время, как еще курится фимиам: то я право не знаю, не имеют ли боги ваши причин более жаловаться на вас самих, нежели на Христиан. По крайней мере все святотатства производятся между вами. Христиане не входят в ваши храмы ни ночью, ни днем; впрочем, не спорю, если бы они покланялись

подобным божествам, то может быть обворовывали бы их также, как и вы.

Но кому же поклоняются Христиане? Вероятно, истинному Богу, потому что отвергают богов ложных. Они не подвергаются заблуждению, потому что, познавши его, совершенно от него отказались. Я вскоре объясню вам священные догматы нашей Религии. Но прежде надобно истребить ложные ваши на сей счет предубеждения.

XVI. Некоторые из вас мечтали, будто Бог наш есть ослиная голова. Изобретатель сей сказки Тацит. В пятой книге своей истории, говоря о войне Иудеев, он восходит до начала их происхождения, и насказав много кое-чего, как ему было угодно, о их имени и религии, повествует, что Иудеи, освободясь от ига Египтян, или будучи по мнению его ими изгнаны, и проходя обширные Аравийские пустыни, готовы были умереть от жажды, как вдруг увидели ослов, шедших на водопой, и указавших им источник; к чему присовокупляет, что они из благодарности возвели осла в свое божество. Из сего выведено заключение, что Христиане, привязанные к Иудейским суевериям, покланяются тому же идолу.

Между тем сей же самый историк, столь обильный выдумщик лжей, вместе с тем приводит, что Помпей по завоевании Иерусалима, вошедши в храм, чтоб узнать сокровеннейшие тайны Иудейской религии, не нашел там подобного призрака. Нет сомнения, что если бы осел был предметом обожания Иудеев: то они поставили бы его в святилище преимущественно перед всяким другим местом, дабы устранить от него святотатственное любопытство. Никому не было позволено входить в него, кроме священников, и завеса, отделявшая его от

прочих частей храма, скрывала его от взоров всякого другого. Не лучше ли вам посмотреть на самих себя? Вы, например, не можете отречься, чтобы не обожали лошадей и скота с богиней их Эпоною. Потому-то может быть вы и упрекаете Христиан, будто они, живя между обожателями всякого рода скота, ограничиваются поклонением одному ослу.

Что касается до тех людей, которые обвиняют нас в поклонении кресту: то мы того не стыдимся. Впрочем чем люди сии существенно отличаются от нас, поклоняясь равным образом дереву? Какое дело до формы, когда материал один и тот же, и когда он почитается за бога? Велико ли различие между крестом и между Афинскою Палладою или Фаросскою Церерою, которые не иное что, как кусок грубого и безобразного дерева? Всякой кусок дерева есть часть креста: стало быть, мы, поклоняясь кресту, покланяемся по крайней мере целому богу, а не какой-либо части его. Выше примечено, что боги ваши даже созидаются на кресте. Впрочем, обожая победы, вы сами обожаете кресты, на которых держатся трофеи. Войска ваши благоговеют к своим знаменам, клянутся ими, предпочитают их всем богам. Превосходные изображения, перевязи, драгоценные ткани на ваших значках и знаменах, как будто нарочно изобретены для того, чтобы служить украшением крестов. Нельзя, впрочем, не похвалить вас за то, что вы не захотели обожать крестов обнаженных, не изукрашенных.

Другие с большею вероятностью и благоразумием полагают, что солнце есть наш бог. В таком случае следовало бы нас причислить к Персам, хотя мы и не покланяемся, подобно им, образу солнца на наших щитах. Основанием сему предположению

вероятно служит то, что мы обращаемся к востоку, когда молимся. Но не тоже ли самое по большей части, и вы делаете, обращаясь также к востоку, под тем предлогом, что обожаете небо? Если мы предаемся радости в так именуемый день солнца: то причиною тому совсем не то, чтобы мы покланялись ему. Этот день следует непосредственно за днем Сатурна, который вы проводите в праздности и пиршествах, и мы празднуем его далеко не так, как Иудеи, которых вы не знаете ни закона, ни обрядов.

Недавно в здешнем городе представлен был Бог наш в новом виде. Некто из нанимающихся бороться с зверями, выставил картину с следующею надписью: Бог Христиан потомков ослиных. На ней изображен он был с ослиными ушами, стоя на роговой ноге, держа в руке книгу, и имея на плечах тогу. Нельзя было не посмеяться такой выдумке. Но в самом-то деле подобное чудовище весьма приличествует богу тех людей, которые покланяются божествам со львиными и собачьими головами, с овечьими и бараньими рогами, божествам имеющим вид козлов от крестца, вид змей от лядвиии, с крыльями на спине и на ногах.

Я не обязан был входить во все сии подробности. По это сделано мною на тот конец, дабы кто не подумал, что я хочу что-нибудь утаить. Изъяснение веры нашей запечатлеет нашу Апологию.

ХVII. Тот, кому мы покланяемся есть единый Бог, который Своим словом, премудростью и всемогуществом извлек из ничтожества мир со стихиями, сотворил тела и духов для умножения Своего величия. Бог невидим, хотя и является повсеместно: не осязаем, хотя благодатию Своею и начертал, в нас образ Свой; непостижим, хотя человеческий

разум и познает Его. Это самое и доказывает Его существование и величие. То, что обыкновенным образом можно видеть, осязать и понимать, есть нечто менее, нежели глаза видящие, руки осязающие, разум понимающий. Но то, что неизмеримо, не может иначе быть совершенно познано, как само чрез себя. Ничто не вселяет такой величественной идеи о Боге, как невозможность постигать Его: бесконечное Его совершенство вместе и открывает Его людям и скрывает Его от них. Вот почему нельзя их извинить в том, что они не признают того, кого не могут не знать.

Хотите ли вы доказательств о существовании Бога? Вникните в деяния Его, которые вас окружают, сохраняют, увеселяют, устрашают. Прислушайтесь свидетельства самой души вашей, которая, несмотря на темницу тела, на предрассудки и дурное воспитание, на свирепство страстей, на рабство ложным богам, когда возбудится как бы от пьянства или от глубокого сна, когда почувствует так сказать искру здоровья, невольным образом призывает имя единого Бога, и вопиет: великий Боже! благий Боже! что угодно Богу! Стало быть, имя Его находится в устах всего света. Душа признает Его за Судию следующими словами: Бог видит, надеюсь на Бога, Бог воздаст лишь. О свидетельство души, естественно Христианской! Произнося подобные слова, она обращает взоры свои не к Капитолию, но к небу, ведая, что там чертог Божий, что оттуда сама она происходит, потому что происходит от самого Бога.

ХVIII. Чтобы преподать нам совершеннейшее понятие о Себе и о Своей воле, Бог ниспослал нам в помощь священное Писание, с которым справляются

люди, ишущие Его, на тот конец, чтобы веровать в Него, и уверовав служить Ему искренно. С самого начала Бог посылал в мир мужей, удостоившихся познать Его по причине своей праведности и непорочности. Он одушевлял их духом Своим для возвещения того, что существует единый Бог, который все сотворил, создал человека из персти земли (вот истинный Протей), учредил навсегда ход годовых времен, вселил страх судов Своих посредством огня и воды, и наконец преподал нам наставления, как Ему угождать, которых вы не знаете или которые нарочно преступаете, между тем как с ними неразлучны возмездия, достойные величия Его. Не сомневайтесь. Под конец мира все мертвые воскреснут, и предстанут на суд Его для получения заслуженной ими казни или награды. Верным поклонникам Своим дарует Он блаженство вечное, а нечестивых ввергнет в огнь вечный. Мы подобно вам насмехались над подобным учешем: мы тогда были вашими сообщниками. Люди не родятся Христианами: онистановятся ими.

Упомянутые проповедники именовались Пророками, потому что предсказывали будущее. Их пророчества и произведенные ими чудеса, служившие к доказательству божественности их посольства, содержатся в священных книгах, соделавшихся ныне общенародными. Ученейший из Птоломеев, поименованный Филадельфом, побуждаемый любопытством ко всем родам литературы, возымел желание составить многочисленную библиотеку, руководствуясь может быть примером Низистрата; употребил все свои старания к собранию древнейших и славнейших книг, и по совету знаменитого Димитрия Фалерского, своего библиотекаря, потребовал от Иу-

леев их книг, писанных на их языке, которых нельзя было найти нигде, кроме их. Пророки были сами Иудеи, и пророчествовали единственно для Иудеев, которых Бог усвоил Себе в лице их прародителей. Иудеи происходят от Евреев. По сему-то они говорят по-еврейски, и книги их писаны на сем языке. Чтобы дать Птолемею понятие о них, они прислали к нему семьдесят переводчиков или толковников. Менедем, благочестивый философ, был поражен единообразностью их перевода. Аристей оставил вам о том свидетельство на греческом языке. Книги сии находятся и теперь в Птоломеевой библиотеке, состоящей близь храма Сераписа, вместе с еврейским оригиналом. Иудеям предоставлена свобода читать их публично за известную плату: они обыкновенно ходят слушать чтение сие в день субботний. Если кто ходит туда для того, чтобы познать Бога, то конечно получит желаемое: нельзя не возыметь к сим книгам веры.

XIX. Глубокая древность сих книг придает им такой авторитет, какого другие книги иметь не могут. У вас древность идет наравне с вашею Религией. Но книги Пророков составляют как бы особое сокровище, где хранятся все таинства Иудейской, а, следовательно, и Христианской Религии: книги сии предваряют многими веками все то, что вы почитаете за величайшую древность, как то: ваши здания, памятники, грибы, родословия, истории, источники историй, происхождение большей части народов, знаменитейшие города, до самых даже письменных букв, свидетелей и хранителей всех человеческих дел. Но я еще мало говорю: они предваряют многими веками ваших богов; они древнее, нежели все ваши храмы, оракулы, жертвоприношения.

Если вы слышали о Моисее: то знайте, что он современник Ипаха, царя Аргосского, древнее сто семидесятый годами Даная, одного из ваших старейших царей, древнее основания Рима около восьми сот лет, древнее постигшего Приама несчастья тысячью годами. Следуя многим Хронологам, я мог бы счесть его древнее Гомера более пяти сот лет. Все другие пророки существовали после Моисея; но и позднейшие из них старше древнейших ваших мудрецов, законодателей и историков.

Доказательства на все то, что мною здесь приведено, не затруднительны, но многосложны и требуют долговременных изысканий. Надобно открыть архивы древнейших народов, Египтян, Халдеев, Финикиан: подобно справиться с их историками, Маневоном Египетским, Берозом Халдейским, Иромом Финикиансом, царем Тирским, и с последователями их Птолемеем из Мендеса, Менандром Ефесским, Димитрием Фалерским, царем Юбою, Антоном, Фаллом и Иудеянином Иосифом, который им иногда следует, а иногда противоречит, и который написал по-гречески книгу о древностях своей земли.

Надлежало бы также сообразиться с греческими летописями, определить в точности времена каждого происшествия, и вывести ясную и бессомнительную связь всех времен: надлежало бы перерыть истории всего света. Начало тому нами уже сделано указанием на источники, откуда можно почерпнуть все сие. Ограничимся тем на сей раз, дабы поспешностью не исказить истины, и не увлечься далеко излишним ее прояснением.

XX. Мы постараемся вознаградить вас за таковое упущение. Если мы теперь и не представим точнейших доказательств древности нашего священного

Писания: то надеемся сделать нечто более, докажем божественность его. Доказательств тут не для чего ни ожидать, ни искать. Они перед глазами у каждого: это мир, и все, что в нем происходит. Все, что случается, что ежедневно бывает видимо, все было предсказано. Предсказано было, что земля поглотит города: что море потопит острова; что внешние и внутренние войны будут терзать людей; что царства станут сталкиваться друг с другом; что голод, чума и общественные несчастья опустошат известные страны; что дикие звери произведут великие разорения; что незнатные вознесутся, а знатные унизятся; что справедливость сделается редкою, а несправедливость усилится; что любовь ко всякой добродетели ослабнет; что самые времена года и стихии изменятся; что чудовища и дивные явления нарушат порядок природы.

Все сии предсказания читаем мы в священных наших книгах в то самое время, как них видим на самом деле. Они-то нам представляют неоспоримое доказательство в пользу тех книг, в которых они предвозвещаются. Исполнение пророчеств, служит залогом их божественности. Исполненные уже пророчества заставляют нас верить и тем из них, которые остаются еще неисполненными. Одни и те же уста их произносили, одни и те же руки их писали, один и тот же дух их внушал. Для пророков существует только настоящее время: в глазах их все происходит как бы в одно время. Обыкновенные люди различают времена тщательно: будущее становится настоящим, а настоящее в один миг проходит. И так виноваты ли мы в том, что верим в будущем времени тем пророчествам,

которые оказались справедливыми в настоящем и прошедшем времени?

XXI. Как мы сказали, что секта Христиан имеет основанием своим Иудейские книги, самые древнейшие, какие только существуют, а между тем секта сия, но собственному нашему сознанию, восходит не далее царствования Тивериева: то иные станут обвинять нас, что мы стараемся распространять новые и дерзкие мнения под предлогом знаменитой и дозволенной в государстве Религии (Иудейской), в то время, как мы ничего общего с нею не имеем ни касательно древности, воздержания от разных мяс, праздников, обрезания, ни касательно самого имени; чему, но вашему мнению, надлежало бы быть, если бы мы признавали одного и того же Бога. Всему народу известно, что Христос явился на земле, как человек обыкновенный, и что Иудеи осудили его, как человека; а потому народ и полагает, что имеет основательную причину обвинять нас в обоготворении человека.

Мы нисколько не стыдимся Иисуса-Христа, и напротив того поставляем славу свою в том, что за имя Его нас преследуют и осуждают; по у нас нет другого Бога, кроме Того, который и у Иудеев. Чтобы вы могли понять меня: то надобно объяснить вам в немногих словах верование наше в божественность Иисуса-Христа.

Иудеи одни были благоугодны Богу за веру и правду их отцов. Оттуда произошло величие их нации. Царство их до такой степени процветало и было счастливо, что сам Бог их наставлял, сам учил их иметь к Нему веру и не оскорблять Его; но они, возгордись добродетелями предков своих, оставили; закон Его, и предались злочестию и всякого рода

преступлениям. Если бы они стали запираться в том: то настоящее их положение послужит достаточною к тому уликою. Будучи изгнаны из своего отечества, рассеяны, бродяжничая, они странствуют повсюду, не имеют царем своим ни Бога, ни человека: им не дозволено ступить ногою в землю свою, ни даже в виде путешественников.

Святые пророчества, угрожавшие им сими несчастьями, предвозвещали им и о том, что в последние времена Бог изберет Себе из среды народов и во всех местах гораздо вернейших поклонников, которым сообщит сугубейшие дары благодати по причине достоинства нового законодавца. Предсказано было, что Творец сих даров благодати и сего нового закона, Господь, имеющий просветить, преобразить и руководить род человеческий, будет сын Божий; но не сын, стыдящийся имени сына по причине беспутств отца своего, не сын, рожденный от кровосмешения с сестрою, обязанный жизнью слабости девы или неверности чужой жены, обязанный жизнью родителю, превращавшемуся в змею, в быка, в птицу, в золотой дождь (тут узнаете вы вашего Юпитера). Наш сын Божий рожден даже и не от супружества: мать его не знала мужа. Я объясню вам Его естество, дабы вы могли понять таинство Его рождения.

Выше примечено, что Бог сотворил мир Своим словом, премудростью и всемогуществом. Философы ваши также признают, что мир есть творение Божие, то есть, творение слова и премудрости. Таково мнение Зенона, который именует Его судьбой, Богом, душою Юпитера, необходимостью всех пещей. Клеанф мыслит, что это сет принадлежность (атрибут) духа, разлитого по всем частям вселен-

ной. Мы также говорим, что сущность слова, премудрости и всемогущества, посредством которой Бог сотворил все, есть дух: слово, когда Он повелевает, премудрость, когда располагает, всемогущество, когда исполняет. Нам открыто, что Бог! произнес (Слово), и произнеся родил Его, и что по сей причине Оно именуется Сыном Божиим, а по причине единства существа называется Богом; ибо Бог есть дух. Когда солнце испускает луч, то луч сей есть часть целого; но солнце находится в луче, потому что это его луч, и чрез то не производится отделения, а делается только расширение существа. Так-то и Слово становится духом от духа, и Богом от Бога, подобно как свет есть истечение света. Источник света ничего не теряет нив существе, ни в сиянии своем, когда сообщается и разливается. Так и то, что происходит от Бога, есть Бог и Сын Божий, (оба составляют одно), дух от духа, Бог от Бога, иный в лице, но не в качестве, иный в порядке, но не в естестве, исходя из своего начала, но не оставляя его.

Сей луч Божий, как о том было предсказано, снизшел в деву, и соделался в недрах ее плотью: родился человеком, соединенным с Богом. Плоть, оживляемая духом, питается, растет, говорит, поучает, действует: это Христос. Сочтите сказание сие как бы за нечто подобное вашим басням, доколе я вам не открою, каким образом доказывается божество Иисуса-Христа. Люди, изобретавшие между вами сказки на сей счет, дабы уничтожить возвещаемую мною вам истину, знали, что Христос должен прийти: Иудеи знали о том; им пророки обещали Христа. Они и доныне ожидают Его, и главный предмет споров между ими и нами состоит

в том, что они утверждают, будто Он еще не пришел. Но два пришествия Христовы обозначены в пророках. Первое в низости человеческого состояния: оно минуло. Другое в величии открытого божества: оно произойдет при конце веков. Иудеи, не понимая первого, ожидают второго, которое предсказано яснее, и полагают, что оно одно только и будет. Злодеяния их воспрепятствовали им поверить первому, которому бы они поверили, если бы его поняли, и которое бы спасло их, если бы ему поверили. Они сами читают в книгах своих, что Бог в наказание их отнимет у них мудрость и разум, лишит их употребления глаз и ушей. Унижение Иисуса Христа побудило Иудеев признать его за простого человека; а могущество Его сочли они за волхвование. Изгоняя словом Своим из людей бесов, делая зрячими слепых, исцеляя прокаженных, оживляя расслабленных, воскрешая мертвых, повелевая стихиями, утишая бури, ходя по водам, Он повсюду являл себя Словом вечного Бога, Его единородным Сыном, исполненным премудрости, всемогущества и духа Его. Но учители и первосвященники Иудейские, озлобясь на Его учение, которое их посрамляло, и досадуя на Него за то, что народ во множестве последовал Ему, принудили Пилата, Римского начальника в Иудее, предать Его им на распятие. Иисус Христос сам о том предсказал. Но этого не довольно: пророки предвозвестили о том гораздо прежде. Будучи пригвожден ко кресту, Он испустил дух со словом: совершишася, и тем предупредил довершение над Собою казни. Внезапно день исчез среди полудня. Те, которые не знали, что явление сие было предсказано на случай смерти Христа, сочли его за обыкновенное затмение. В последствии, не имея

возможности открыть причину тому, они вовсе отвергли его; но оно у вас записано, и записки хранятся в архивах ваших.

Когда тело Христово было снято со креста и положено во гроб, Иудеи учредило бдительную над ним стражу из воинов, опасаясь, чтобы ученики Христовы не похитили Его, и не заставили людей верить Его воскресению, о котором Сам Он предсказывал. Но в третий день земля вдруг потряслась, камень, закрывавший гроб, отвалился, стража поражена была ужасом, и между тем, как ни один ученик не явился, во гробе ничего не найдено, кроме остатков одеяния. Старейшины из Иудеев, находя свою выгоду в том, чтоб удалить народ от веры в сие происшествие и удержать его в своем повиновении, распространили слух, будто бы ученики украли тело Христово. Христос по воскресении Своем не являлся в толпах народа, дабы нечестивые пребыли в своем заблуждении, и дабы вера, которой обещаны величайшие награды, стоила человеку какого-либо труда. Но Он в течении сорока дней пребывал с своими учениками в Галилее, составляющей часть Иудеи, поучая их тому, чему сами они долженствовали поучать других. После того повелев им проповедать Евангелие Свое по всей земле, Он вознесся на небо, окруженный облаком, скрывшим Его от глаз их. Чудо сие несравненно достовернее мнимого чуда Ромулова, которого свидетелем был только некто Прокул, Пилат, будучи в сердце своем и сам едва ли не Христианин, представил Императору Тиверию ясное и подробное донесение обо всем том, что здесь мною сказано, и Императоры сами могли бы уверовать во Христа, если бы не увлекал их мир. Апостолы, исполняя с верностью

свое посольство, разделили между собою вселенную, и претерпевши от Иудеев многие скорби с мужеством, свойственным истине, упитали Христианскою кровью Рим во время гонения Неронова.

В последствии мы приведем в неоспоримые свидетели божества Христова тех самых, которых вы обожаете. Вы удивитесь, что для побуждения вас верить Христианам мы воспользуемся отзывами дайте и тех, которые препятствуют вам верить им.

Вот история и точное время появления нашей секты вместе с ее Учредителем и присвоенным ей именем. Перестаньте же считать нас за обманщиков. Никто не должен лгать, говоря о своей Религии. Утверждая, что мы обожаем то, чего в самом деле не обожаем, значило бы отвергать настоящий предмет своего богослужения, значило бы отрекаться от своей Религии, обращая к другому лицу божеские почести. Так! Мы говорим публично, среди пыток и мучений, когда кровь струится из язв наших, исповедуем громогласно, что мы обожаем Бога во Христе. Считайте Его вы, если угодно, за человека. Совсем тем, не иначе как в Нем и чрез Него, Бог хочет быть познан и обожаем.

Я буду отвечать Иудеям, что сами они научились служить Богу от человека, то есть, от Моисея. Я буду отвечать Грекам, что Орфей Фракийский, Музей Афинский, Меламп Аргосский, Трофоний Биотийский, посвящали людей в таинства богов. Я буду отвечать и вам, властители вселенной! Нума, тоже человек, подверг Римлян игу тягчайших предрассудков. Да позволено же будет и Христу открывать таинство божественного Своего естества: я не говорю, чтобы дали вы позволение Ему, подобно Нуме, поработать, укрощать народ грубый и жестокий посред-

ством грозных зрелищ и поклонения множеству богов, но только чтобы не было Ему возбраняемо открывать глаза и преподавать познание истины тем людям, которые хотя и довольно образованы, но обольщаются своим мнимым просвещением.

Судите сами, точно ли Христос есть Бог, и делает ли Религия Его лучшими людей, се исповедующих. Если же это так: то стало быть всякая другая Религия, ей противоположная, есть ложная, а особливо такая Религия, которая, скрываясь под именами и образами мертвых людей, не имеет другого доказательства своей божественности, кроме мнимых чудес и оракулов.

XXII. Мы признаем бытие духовных существ, и самое имя, даваемое им вами, не новое. Философы знают, что существуют демоны. Сократ выжидал ответов от своего демона, который сопутствовал ему с самого младенчества, и не мог не наводить его иногда на зло. Поэты также знают, что есть демоны. Знает о том самый даже невежественный народ: он часто в своих клятвах и божбах употребляет имя демонов и начальника их сатаны. Платон равным образом признает ангелов. Волхвователи, если вы станете слушать их, научат вас, что существуют демоны и ангелы. Но каким образом из некоторых ангелов, добровольно развратившихся, произошло еще развратнейшее племя демонов, отверженных Богом, с их соучастниками и начальником, о том в точности говорится только в священных наших книгах.

Довольно, если мы упомянем о них действиях: все они клонятся к тому, чтобы человека сделать несчастным. С самого начала мира злоба их увенчана совершенным в том успехом. Они причи-

няют телу болезни и жестокие припадки, а в душе возбуждают сильные и неистовые похотения: утонченность их природы, ускользающая от чувств, весьма им в том благоприятствует. Нельзя видеть духов, когда они действуют; они замечаются только по множеству зол, ими творимых, как то например, когда тайное повреждение воздуха обрывает цветы, иссушает зародыши, портит плоды, или, сделавшись заразительным, испускает чумные пары.

Такими-то скрытными средствами злые ангелы и демоны возмущают души, повреждают их, ввергают в бешенство и безумие, возбуждают в них позорные пожелания, ослепляют их до такой степени, что они сами себя боготворят; а вас заставляют приносить сим призракам благоуханные жертвы, которыми сии нечистые духи пресыщаются. Но всего для них приятнее удалять человека от Бога посредством своих обаяний и оракулов, которые я пред вами обличу.

Всякой дух имеет полет быстрой птицы; а потому ангелы и демоны переносятся с места на место во мгновение. Вся земля для них как одно место: для них так же легко узнать, где что делается, как и разгласить о том повсюду. Быстрота их, свойственная их неведомой природе, весьма способна к тому, чтобы выдавать себя за богов. Они хотят почитаться виновниками того, что возвещают, и действительно бывают виновниками только не добра, а зла. Им известны даже намерения Божии, первоначально чрез пророков, а ныне чрез их писания. Таким-то образом похищая у божества таинства Его, они успевают притворно Ему подражать.

Относительно их прорицаний, Крез и Пирр могут служить для вас примером, как искусно умеют они приспособлять их так, чтоб они всегда согласовались с каким бы то нибыло происшествием. Причиною тому, от чего жрица знала в Дельфах о том, как Крез варил черепаху, было то, что мнимый бог в ту минуту переносился в Лидию, и пересказал о том жрице. Блуждая в воздухе, носясь на облаках, сближаясь со звездами, демоны легко могут предсказывать об изменениях времени.

Вы не без основания восхваляете ох по предмету лечения болезней. Они начинают тем, что производят болезни, потом предписывают неслыханные лекарства, и вы полагаете, что они излечили зло, в то время, как только перестали они делать его. Но к чему приводить чудеса и обаяния сих лживых духов, описывать призраки под личиною Кастора и Полукса, выставлять за диво воду, носимую весталкой в сите, корабль, влекомый поясом, бороду, вдруг делающуюся рыжею? За чем изобретены все подобные кудесничества? За тем, чтобы заставить покланяться камню в предосуждение истинному Богу.

ХХIII Если люди посредством волхвования показывают нам призраки, если они вызывают души мертвых, заставляют прорицать детей, овец, подстолья, искусно подражают действительным чудесам, умеют насылать сны чрез ангелов и демонов, ими призываемых, и пользоваться властью их, то кольми паче сии обольстительные существа в состоянии производить для самих себя то, что в пользу других делают. Но когда боги ваши не делают ничего иного, кроме того, что делают ангелы и демоны: то где же тут превосходство, преимущество,

отличающее божественное естество? Думаете ли вы, что боги не более ангелов и демонов? Не вероятнее ли, что сии самые духи, заставляющие вас посредством своих обаянии верить в богов, делают нас собственными своими поклонниками под их именем? Или не происходит ли различие только от мест, так что те, которых вы признаете за богов во храме, перестают быть ими во всяком другом месте? В таком случае можно бы утверждать, что люди, бегающие по кровлям храмов, не такие безумцы, как бегающие по кровлям соседних домов: что увечащие себя гораздо умнее, нежели перерезывающие себе гордо. Подобные нелепости не происходят ли от одного и того же начала? Но до сих пор были одни только слова. Теперь следует доказательство на самом деле, что боги ваши и демоны одно и тоже.

Приведите в судилище ваше человека, о котором наверно известно, что он одержим бесом или беснуется, и пусть Христианин, какой бы ни был, прикажет демону говорить. Демон сознается, что он действительно демон, и что в иных случаях можно выдает себя за бога. Приведите также кого-либо из тех, которые почитаются у вас боговдохновенными, которые, силясь перевести дух над жертвенниками, вместе с дымом приемлют будто бы божество, и которые, задыхаясь от исступления, произносят прорицания. Если дева Целестис, богиня дождя, если Эскулап, изобретатель медицины, возвративший будто бы жизнь Сокордию, Танатию и Есклепиодоту, предназначенным лишиться ее в другой раз, — если они, не смея лгать перед Христианином, не признают себя демонами: в таком случае пролейте тут же кровь сего дерзновенного Христианина.

Может ли что быть торжественнее и вернее сего доказательства? Это самая истина с своею простотой и силою. В чем тут подозревать: в волхвовании или в обмане? Ваши уши и ваши глаза обличат вас. Нет! Вам не останется ничего противопоставить такой явной, безыскусственной очевидности. Если ваши боги действительно боги: то за чем им ложно говорить, что они демоны? Не из уважения ли к нам? Стало быть, божественность их покорена Христианам. Но что ж это за божество, которое зависит от людей, и, что всего несноснее, зависит от противников? Если с другой стороны боги ваши ангелы или демоны: то за чем им говорить, что они в иных случаях выдают себя за богов? Подобно как почитающиеся за богов, когда бы действительно были боги, не стали бы называть себя демонами, дабы не унизить себя: так и настоящие по сознанию вашему демоны не принимали бы имени богов, когда бы сии последние в самом деле существовали: они без сомнения не осмелились бы бесчестить величие своих властелинов. Верно и неоспоримо, что божество, которому вы покланяетесь, по существует, потому что если бы оно существовало, то ни демоны не присваивали бы его себе, ни боги от него бы не отрекались. Те и другие совместно убеждают вас, что они не боги. Познайте же, что все они демоны, и ищите божества инде. Христиане, доказавши вам ложность богов ваших вашими же богами, открывают вам тем же путем, кто собственно есть истинный Бог, един ли Он, тот ли самый, которого признают Христиане, надлежит ли веровать в Него и покланяться Ему, как вера и обряды Христианские повелевают.

И так да скажут вам сами боги ваши, кто такой есть Иисус-Христос, обыкновенный ли Он только человек или волхв, украли ли ученики тело Его из гроба, находится ли Он между мертвыми, или паче на небеси, не должен ли Он оттуда снизойти на землю при конце мира среди трепета и стонов всех смертных, исключая Христиан, снизойти, окруженный величием Того, кто собственно есть сила и дух Божий, Слово Божие, премудрость, разум, Сын Божий. С другой стороны, они могут сколько угодно вместе с вами насмехаться над нашими таинствами, отвергать, будто бы Христос по всеобщем воскресении не будет судить всех людей, утверждать вместе с Платоном и поэтами, что суд сей произведут Мипос и Радамант. Но никогда мнимые боги ваши не изгладят срама своего осуждения, никогда не дерзнут отпираться, что они нечистые духи: чему слишком ясным доказательством сложат смрадные жертвоприношения, их увеселяющие, и всякого рода мерзости, производимые их жрецами; они никогда не посмеют отрицать, что в день суда будут осуждены вместе со всеми своими обожателями и служителями.

Власть над демонами мы производим именем Иисуса-Христа, и угрозы, нами им делаемые, происходят от Него и от Бога. Боясь Христа в Боге и Бога во Христе, они покоряются служителям Бога и Христа. В вашем присутствии, когда мы им повелим, они, будучи объяты ужасом от одной мысли о вечном огне, исходят из тел в ваших глазах с бешенством и стыдом. Вы верите им, когда они вас обманывают: поверьте же, когда они вам и правду говорят. Можно лгать из тщеславия, но никто не лжет, чтобы быть обесчещенным. От

того мы скорее верим тем, которые сами себя обличают, нежели тем, которые отпираются из собственной выгоды. Свидетельства богов ваших делают многих Христианами: они, веря им, веруют и во Христа. Действительно свидетельства сии воспламеняют веру в священные наши книги, и укрепляют основание нашей надежды; а вы приносите им в жертву кровь Христианскую. Каким же образом, имея в вас столь полезных, столь ревностных себе поборников, могли бы боги ваши приводить людей в Христианство, с тем, чтобы после от них же быть изгнанными, если бы дозволено им было лгать, когда Христианин в вашем присутствии пожелает исторгнуть из уст их правду?

XXIV. Таковое сознание богов ваших в том, что они не боги, и что нет иного Бога, кроме Христианского, служит достаточным кажется доводом к оправданию нас в оскорблении Римской Религии; ибо если правда, что они не боги, то по необходимому следствию, правда и то, что религия ваша не настоящая Религия. Когда же это не Религия: то как можно обвинять нас в оскорблении Религии? Обвинение ваше падает на самих вас, потому что вы обожаете ложь, и что не только презираете истинную Религию истинного Бога, но и вооружаетесь против нее, и, следовательно, становитесь действительно виновными в прямом безбожии.

Да хотя бы и точно ведомо было, что это какие-то боги: то не сами ли вы сознаетесь, судя по общему мнению, что есть другое высшее, могущественнейшее существо, как бы владыка мира, и что верховная власть заключается в нем одном, если бы даже служебные обязанности божества разделены были и между многими? Вот почему Платон представляет

великого Юпитера на небесах главою воинства богов и демонов. По вашему мнению надлежит обожать вместе с ним и всех тех, кого он поставил своими воеводами. Какое же преступление в глазах ваших было бы угождать только ему одному, всего ожидать от него одного, отрекаясь давать имя богов всем другим? Но не ясное ли преступление давать имя императора кому бы то ши было, кроме императора?

Итак, предоставьте одним покланяться истинному Богу, а другим Юпитеру; одним подымать руки к небу, а другим к жертвеннику веры; одним исчислять, как вы говорите, облака, а другим обозревать сети свода небесного; одним приносить в жертву Богу себя самих, а другим козла. Берегитесь, чтобы не сочтено было за некоторый род безбожия, когда вы отымете свободу богопочитания и выбор божества, когда не позволите мне покланяться тому богу, какому я хочу, и станете принуждать меня покланяться такому богу, какому я не хочу. Какой бог потребует себе насильственных почестей! Человек даже их не пожелает.

Египтяне властны вдаваться во все нелепости своих предрассудков, властны включать всякого рода животных в число богов, властны предавать смерти всех тех, кто бы убил одного из сих богов. Всякая провинция, всякой город имеет своих богов: Сирия Астарту, Аравия Дизара, Норика Белена, Африка Селестиса, Мавритания имеет своих царей. Я тут наименовал кажется Римские провинции; но боги их не Римские боги. Боги муниципальных городов Италии также не приняты в Риме, Дельвентин обожается в Кассине, Визидиан в Нарни, Анкария в Асколи, Нурсия в Вулсине, Валенция в Окрипулуме, Нортия в Сутрине, Курис в

Фалезе, Курис, давший свое имя дочери своей Юпоне. — У одних нас отъемлется свобода совести. Одни мы оскорбляем Римлян: они нас не признают, за Римлян потому только, что Бога нашего не обожают. Но угодно ли вам или неугодно, а наш Бог есть Бог всего рода человеческого. Вы вольны до времени обожать все, кроме истинного Бога; но Бог, от которого мы зависим, должен наконец непременно быть обожаем всеми.

XXV. Мне не нужно кажется ничего более прибавлять к доказательствам моим о ложности ваших богов и об истине нашего Бога. Свидетельство самых богов ваших подтверждает очевидность и силу моих доводов. Но как речь шла о Римлянах: то я не отрекусь войти в спор и с теми, которые утверждают, будто бы Римляне по причине одной своей ревности к Религии возвысились до такой степени славы, что сделались властителями мира, и будто бы доказательством действительности их божества служит то, что наибольшие их поклонники суть и сильнейшие в мире народы.

Столь важную награду видно даровали Римлянам собственные их боги, я разумею, Серкул, Мутун и Лаврентина; ибо что касается до иностранных, то не вероятно, чтоб они Римлян предпочли своим соотечественникам, чтоб они чужому народу уступили свою землю, где родились, где провели жизнь свою и прославились, и где покоится прах их.

Но может быть Цибела любит в Римлянах собственную кровь свою, любит потомков своих соотечественников, которых она некогда защищала против Греков. Может быть она пожелала перейти к их мстителям, предвидя, что они некогда подвернуть под иго свое завоевателей Фригии. Какое

же славное явила она в наше время доказательство своего предвидения и своей божественности! Республика лишилась Императора Марка-Аврелия близь Сирмиуса; а между тем почтенный вождь Галлов делал Цибеле в честь его возлияния собственною кровью, повелев приносить богам обыкновенные молитвы о здравии его, в то время, как он был уже мертв. Видно курьеры были слишком ленивы, замедлив предуведомить Цибелу о смерти Императора. По истине Христианам не остается иного, как смеяться над подобными божествами.

Мог ли Юпитер равнодушно смотреть, как оружие Римское испровергло остров его Крит до основания? Неужели забыл он вовсе пещеру горы Иды, пляски Корибантов, курения своей кормилицы? Неужели дороже для него Капитолий, нежели собственная его гробница? Не должен ли он был преимущественно даровать владычество мира той земле, которая покрывает прах его?

Равным образом как могла Юнона перенести, чтобы возлюбленный город (Карфаген), предпочитаемый ею даже Самосу, разрушен был племенем Енея, город, в котором хранились колесница и оружие ее, которым она гордилась, и которого владычество желала она распространить на все народы, если бы только судьбы то позволили (*)? Будучи супругою и сестрою Юпитера, она не могла ничего сделать против судеб: сам Юпитер им покорялся (**). Судьбы предали Карфаген Римлянам вопреки жела-

(*) ………..Hic illius arma,

Hic currus fuit: hoc regnum dea gentibus esse,

Si qua fata sinant, jam tum tenditque fovetque.

(Virg. Aeneid. lib. I. V. 1B—18).

(**) . ……….. Fato slat Jupiter ipse.

ниям и усилиям Юпоны, и при всем том Римляне никогда не оказывали судьбам таких почестей, как Лаврентине, самой непотребной женщине.

Известно, что многие из ваших богов царствовали. И так если они теперь раздают царства: то от кого сами их получили? Каким божествам покланялись Юпитер и Сатурн? Вероятно, какому-нибудь Стеркулу. Но Стеркулу и соотечественникам его, гораздо позже воздвигнуты в Риме алтари.

Относительно тех ваших богов, которые не царствовали, надобно сказать, что в их время были цари, не воздававшие им никаких почестей, потому что и самых тех богов еще не было. Задолго до ваших богов существовали Государи; а потому надлежит искать других раздаятелей царских венцов, а не подобных богов.

Впрочем нет никакого основания приписывать величие Римлян богам, как бы в воздаяние за оказанные им со стороны их почести, потому что почести сии возданы им уже позже приобретете величия. Известно, что, хотя Нума первый установил ваши суеверия, но в его время вы не имели ни статуй, ни храмов: религия была простая, обряды бедные; не был Капитолий выше Олимпа; жертвенники деланы были наскоро из земли, сосуды из глины, курения легкие; бог нигде с блеском не показывался; искусство Греков и Этрусков еще не украшало Рима изваяниями. Словом сказать, Римляне не были религиозны прежде, нежели сделались великими; следовательно, они велики не потому, что были религиозны. Да и как быть иначе, когда пренебрежение Религии было источником их величия?

Действительно царства и империи, если я не ошибаюсь, основываются войнами, увеличиваются побе-

дами; но войны и победы неизбежно влекут за собою разорение городов. Города не могут быть разоряемы без того, чтобы вместе с тем не страдали и боги. Стены и храмы разрушаются совокупно, кровь жрецов смешивается с кровью сограждан, одни и те же руки похищают и священное и мирское золото. Таким образом, сколько трофеев было у Римлян, столько и святотатств, сколько побед над народами, столько побед и над богами; сколько добыч делается у неприятеля, столько увозится и пленных богов. И боги сии охотно соглашаются принимать почести от своих врагов и победителей? Они дают неограниченную власть тем, от которых следовало бы им требовать удовлетворения за обиду, а не поклонения.

Ничего нет легче, как обижать безнаказанно, а также и обоготворять суетно богов, ничего не чувствующих. Трудно приписывать Религии величие Римлян, которые оскорбляли ее по мере, как возвеличивались, или возвеличивались по мере, как оскорбляли се. Впрочем, все побежденные народы, которых царства обращены в провинции Римской империи, имели до того собственную свою Религию.

XXVI. Убедитесь же, что Раздаятель царских венцов есть то верховное Существо, от которого зависят и земля и царствующие на земле; что Тот, кто был прежде времен и сотворил времена и веки, установил также сроки и изменения империй; что города возвышаются и падают по воле Того, кто обладал родом человеческим прежде, нежели существовали города.

Зачем вам самим себя обмалывать? Дикий Рим древнее некоторых ваших богов. Он правительствовал прежде, нежели Капитолий получил огром-

ную окружность. Вавилоняне царствовали прежде ваших первосвященников, Мидяне прежде ваших децемвиров, Египтяне прежде ваших салийских жрецов, Ассирийцы прежде ваших Луперков, Амазонки прежде ваших Весталок. Если бы в самом деле боги ваши располагали царствами: то Иудеи, современники всех богов, конечно не удостоились бы чести когда-либо царствовать. Между тем вы приносили жертвы их Богу, снабжали дарами храм Его, удостаивали союза своего ту нацию, которой бы вы никогда не покорили, если бы она не совершила последнего покушения противу Христа.

XXVII. Мы кажется довольно оправдали себя в оскорблении богов ваших, доказавши вам, что они не боги. А потому, когда вы принуждаете нас приносить им жертвы: то мы всегда защищаемся сознанием собственной совести, которая научает нас, кому должны принадлежать почести, воздаваемые сим кумирам и обоготворяемым людям. Но некоторые из вас считают нас за безумных, что мы лишаемся жизни по упрямству, между тем, как принеся жертвы, могли бы спастись и остаться при своем мнении. Изрядный даете вы нам тут совет, сами себя обманывая. Но мы легко понимаем, кто внушает его вам, и какие он употребляет средства то хитрости, то жестокости, чтобы только возобладать нашею совестью. Это тот дух, вместе и ангел, и демон, который, сделавшись по падении своем врагом нашим, из зависти к дарам божественной благодати, вкрадывается в сердца ваши, откуда, воюя против нас, внушает вам (так что вы того и не примечаете) те неправедные и варварские суды, о которых я говорил в начале сей Апологии.

Знайте, что, хотя демоны вам и покорствуют, но, как злые рабы, часто к страху примешивают буйство. Они с радостью стараются вреднть тем, кого боятся: ненависть есть дщерь страха. Будучи осуждены на казнь без надежды, они за единственное утешение поставляют себе наслаждаться плодами своей злобы, доколе еще казнь их вполне не совершилась; но они всегда нападают на нас только издалека. При нашем приближении они покоряются и просят пощады, и тотчас входят в свое положение. Подобно как рабы, убежавшие из оков, из темниц или из рудокопень, устремляются против господ своих тем с вящим бешенством, чем боле чувствуют неравенство сил своих: так и мы, будучи обязаны сражаться с сими неприязненными духами, противоборствуем им с равносильным остервенению их мужеством, и никогда над ними славнее не торжествуем, как умирая за веру.

XXVIII. Однако ж принуждать свободных людей приносить жертвы, значит оказывать вопиющую несправедливость, оказывать неслыханное насилие. Какое безрассудство хотеть заставить человека воздавать божеству почести, которые он я без того готов сам собою воздавать! Не в праве ли он сказать: «не хочу я, чтоб Юпитер мне благоприятствовал. Что вы тут мешаетесь? Пусть Янус сердится; пусть обращает ко мне такое лице, какое ему угодно: что вам за дело?»—Вот для чего сии враждебные духи побуждают вас заставлять Христиан приносить вседневно жертвы не только себе, но и Императорам. Вы поставляете себе за долг принуждать Христиан к тому; а они вменяют себе в обязанность подвергаться тут опасности жизни.

Теперь дело дошло до преступления в оскор-

блении нами величества человеческого: но вы сами величество сие считаете выше величества Божия. Вы имеете более страха и благоговения к Императору, нежели к Юпитеру Олимпийскому. Вы в сем случае конечно правы, если только есть в вас рассудок: последний из живых лучше всякого мертвеца. Но не это побуждение движет вами. Вы уважаете более могущество Императоров, потому что оно перед вашими глазами; а в самом деле виновны перед божеством за то, что предпочитаете ему величие человеческое. Посему вам легче преступить клятву, произнесенную именем всех ваших богов, нежели одним гением Императора.

XXIX. Прежде всего надобно удостовериться, могут ли те, кому вы приносите жертвы, доставлять здравие Императорам или кому-либо другому. Если это так: то поступайте с нами, как с преступниками. Но если в самом деле сии злые духи, ангелы или демоны, способны делать какое-либо добро, если они, подвергшись сами невозвратимой гибели, в состоянии оправдывать и спасать других, если мертвые (вы понимаете. о ком я говорю) могут охранять живых: то пусть прежде сами постараются охранить и защитить собственные свои статуи и храмы, которые не могут обойтись без императорской стражи. Материал для сих статуй и храмов не извлечен ли из рудокопней Императора, и самые храмы не зависят ли единственно от него? Многие боги испытали гнев его; другие удостоились его милостей и благоволения. Могут ли же мшимые боги сии, состоящие во власти Императора, получающие все от него, быть властителями его судьбы? Как может он им обязан быть своим охранением, когда они собственным охранением ему одолжены?

От чего мы считаемся преступниками в оскорблении величества? От того, что не ставим Императора ниже того, что ему подвластно, от того, что не играем его благоденствием. Вы думаете благоговеть к нему, потому что ищете благоденствия его там, где его нет, что просите его у тех, кто дать его не может, между тем как и не помышляете о Том, от кого око единственно зависит, ведя жестокую воину с Христианами, которые одни знают, каким образом благоденствие сие испросить и получить.

XXX. О здравии и благоденствии Императоров мы молим Бога предвечного. Бога истинного, Бога живого, у которого и сами они ищут милости преимущественно пред всеми вообще богами. Могут ли они не знать, что от Него приемлют они и власть и жизнь, что нет иного Бога, кроме Его, что они состоят во власти Его? Они выше всех живых людей, а кольми паче выше богов мертвых. Им известны пределы своей власти: они чувствуют, что ничего не могут предприять против Того, чрез кого все делать могут. Пусть Император объявит войну против неба, привяжет его к своей триумфальной колеснице, поставит стражу на небе, сделает небо своим данником: какая, скажете вы, нелепость! — Император велик, поколику признает в Боге неба и земли своего владыку. Творец неба и всех тварей есть и его творец. Чрез Него он Император, и прежде, нежели сделался Императором, он был и есть человек. Он приял царский венец от того же Бога, от которого получил и жизнь. Мы, подымая глаза к небу, простирая свободно руки, потому что они чисты, обнажая голову, потому что нам не от чего приходить в стыд, не имея на-

ставника, который бы научил нас молиться по заказу, потому что наша молитва происходит единственно от сердца,—мы просим у Бога Императорам долгоденствия, мирного царствования, безопасности их дома, храбрости воинства, верности Сената, благонравия народа, спокойствия всего мира, словом всего того, что человек, что Император пожелать только могут.

Мы можем просить всего сего от Того, в ком уверены, что Он услышит молитву нашу. Он один может все то исполнить; мы одни можем о том Его просить, как служители и поклонники Его, готовые пролить кровь свою за Его закон. Мы приносим Ему драгоценнейшую жертву, Им самим повеленную, приносим молитву, происходящую от тела целомудренного, от души непорочной и от духа святого. Мы не приносим Ему нескольких зерен фимиама или других аравийских благовоний, не приносим нескольких капель вина, крови от издыхающего быка, а тем паче нечистой совести.—Я всегда удивляюсь, как ваши развратные жрецы искусны в выборе жертв, и как они смотрят более на внутренность животных, нежели на сердца молельщиков.

И так в то время, как мы таким образом молимся, раздирайте тело наше, если угодно, железными когтями; пригвождайте нас ко кресту; повергайте в огонь; обнажайте меч против нас; бросайте нас в снедь зверям: молящийся Христианин готов все претерпеть. Спешите, ревностные Правители, исторгать жизнь у тех людей, которые проводят ее в молитвах за Императора. Стало быть, преступление наше одно, а именно, что мы соблюдаем правду и верность к Богу.

XXXI. Но вы, говорите вы, не иное что, как льстецы, которых цель состоит только в том, чтобы посредством обмана избегнуть казни.—Правду сказать, хитрость сия нам и удается: вы на деле то доказываете. Однако ж, если вы уверены, что мы не приемлем никакого участия в жизни Императоров: то загляните в наши книги, которые суть самое слово Божие. Мы их ни от кого не скрываем: разные обстоятельства допускают и посторонних людей иметь их в своих руках Вы увидите, что нам из любви к ближнему строго повелено молиться за врагов наших и добро творить топящим нас. Кто же наибольшие враги, жесточайшие гонители Христиан, как не те неверующие Императоры, в оскорблении величества которых Христиане обвиняются? Между тем в священном нашем Писании предписывается именно сими словами: «молю прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки: за царя и за всех, иже во власти суть: да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте» (I к Тим. II, 1 и 2.). Да и действительно, когда империя в тревоге, то тревожатся и члены ее; равным образом и мы, хотя считаемся людьми сторонними, неизбежно подвергаемся гои же участи.

XXXII. Впрочем мы имеем еще и особенную причину молиться за Императоров и за Римскую империю. Нам известно, что конец мира со всеми ужасами, имеющими сопровождать его, отлагается по причине существовали Римской империи (*). Следова-

(*) В первые веки Христианства многие, даже святые мужи,были того мнения, что споро наступить конец мира: ибо по священным пророчествам, это последнее событие тесно связано с запустевших Рима; но в то время совершись только сокрушение

тельно, молясь об удалении сего страшного переворота, мы молимся и о продолжении империи Римской.

Если мы не клянемся гением Императоров: то клянемся их жизнью, которая несравненно многоценнее, нежели все гении, сущие демоны. Мы благоговеем в Императорах к суду Божию, поставившему их правителями народов. Мы знаем, что они не имеют никакой власти, кроме дарованной им от Бога. Мы молимся о сохранении того, что Бог восхотел: для нас это величайшая присяга. Что же касается до гениев или демонов: то мы их заклинаем, дабы изгнать их из тел человеческих. Мы не клянемся и не божимся ими, чтобы не воздать им чести, принадлежащей единому Богу.

XXXIII. Но зачем говорить более о благоговейных чувствах наших к Императору? Можем ли мы не иметь их к тому, которого Бог наш возвел на престол, и которого по сему поводу должны мы преимущественно почитать собственным нашим Императором? Мы можем более других споспешествовать к сохранению сто особы, не только потому, что молимся о том Могущему даровать ею, и стоим того, чтоб Он ниспослал дар сей, но наипаче потому, что, поставляя его ниже Бога, и ниже Бога единого, мы располагаем Бога быть к нему милостивым. Мы не равняем Императора с Богом, не именуем его Богом, потому, во-первых, что не умеем лгать, во-вторых, что не хотим издеваться над ним, и в-третьих, что сам он не пожелает быть признаваем за Бога, тогда как он только человек; и притом самый долг и польза человека требуют, чтоб он считал себя ниже Бога. До-

древней Римской империи, а совершенное запустение — еще опереди, хотя и быстро приближается.

вольно для него иметь звание Императора, звание величественное, полученное им от Бога. Кто именует его Богом, тот отъемлет у него звание Императора: он не может быть Императором, не будучи человеком. Вам известно, что когда везут его на пышной триумфальной колеснице: то и тут напоминают ему, что он человек. Идущий сзади колесницы непрестанно твердит ему: «оглянись назад и помни, что ты человек.» Ничего не может быть лестнее и приличнее ко внушению ему истинного понятия о славе, как таковое напоминание, признанное необходимым для вразумления его, что такое он есть. Он менее был бы велик, если б именовался Богом, потому что чувствовал бы явную тут ложь. Он более велик тогда, как предуведомляют его, что он не Бог.

XXXIV. Основатель империи вашей, Август, не терпел, чтоб его называли владыкой. Имя сие принадлежит собственно Богу. Я однако ж согласен давать Императору имя владыки, но только не в том смысле, в каком даю его Богу. Я не раб Императора (*). У меня владыка Господь, один Бог всемогущий и предвечный, который есть также Господь и Императора. Впрочем, может ли отец отечества, называться вместе и его владыкой? Имя, внушающее кротость и любовь, не превосходнее ли имени, означающего одно только владычество? Посему и старшины семейства именуются отцами, а не владыками его.

Имя Бога неприлично Императору. Самой постыдной и пагубной лести пристойно давать ему оное. Имея Императора, станете ли вы величать сим именем

(*) Надобно вспомнить, что Рим, именовался тогда еще Республикою.

кого-либо из его подданных? Столь ужасным оскорблением вы навлечете мщение Императора как на себя, так может быть и на того, кого с ним сравните. Воздадите Богу должное Ему богопочтение, если хотите сохранить к Императору покровительство Его. Перестаньте признавать иного Бога; перестаньте именовать богом того, кто нуждается в помощи Божией. Если сия низкая и святотатственная лесть не стыдится своего обмана, то да устрашится последствии его. Да и сами вы не клянете ли того, кто именует Императора богом прежде его обоготворения.

XXXV. И так Христиане враги государства потому, что воздают Императору почести не суетные, не ложные, не святотатственные; что, исповедуя истинную Религию, празднуют торжественные Императорские дни излиянием чувств своего сердца, а не совершением различных распутств. Правду сказать, великое доказательство усердия: возжигать огни и раскладывать постели по улицам (*), делать тут огромные пиршества, обращать Рим в питейный дом, разливать всюду вино, толпами бегать, производя всякие наглости и бесчинства. Неужели радость народная должна обнаруживаться чрез общий позор? Неужели то, что в другое время непристойно, делается Пристойным в дни, посвященные Государю? Соблюдающие законы из почтения к Государю, станут ли нарушать их под предлогом оказываемой ему почести? Разве наглость и бесчинство могут именоваться благочестием? Разве случай к разврату может считаться религиозным праздником?

Мы вероятно весьма виноваты за то, что совер-

(*) У древних пили и ели, не сидя, а лежа.

шаем обеты свои о здравии Императоров, не переставая быть трезвыми, целомудренными и скромными. В сии радостные дни мы не покрываем дверей домов наших лаврами, не возжигаем светильников среди белого дня, не придаем жилищам своим вида убежишь распутства.

Надобно привести в ясность искренность доказательств ваших относительно особенного будто бы оскорбления нами царского величества, состоящего, в том, что мы отказываемся праздновать с вами торжественные Императорские дни противным всякой благопристойности, скромности и целомудрию образом. Надобно рассмотреть, не преступнее ли нас тут те самые, кто отъемлет у нас звание Римлян, кто почитает нас за врагов Императоров? Спрашиваю у Римлян, спрашиваю у несчастной толпы, наполняющей семь ваших холмов: с должным ли почтением толпа сия на своем языке отзывается об Императорах, и щадит ли она их? Если бы природа покрывала сердца какою-либо прозрачною только перепонкой: то в них ясно бы видимы были предметы тайных их желаний, проявляющиеся в сердцах их образы новыих Государей, которые бы беспрерывно сменялись, чтобы осыпать народ щедротами и раздачами. Вот тайные желания Римлян, в то самое время, как они кричат: «о Юпитер! убавь у нас лета и даруй их Императору (*).» Христианин не умеет произносить подобных слов: он равным образом не умеет и пожелать себе нового Императора.

Народ, говорите вы, всегда народ.—Пусть так; но народ сей Римляне, величайшие враги наши. —

(*) De nostris annis tibi Jupiter angeat annos.

Другие классы государства, судя по званию их, всегда были но словам вашим верны долгу своему: никогда не было возмутителей ни в Сенате, ни в рыцарском ордене, ни в армии, ни во дворце. — Откуда же вышли Кассии, Нигеры, Албины, убийцы своего государя между двумя лавровыми рощами, люди, излучающиеся в гимназиях, как искуснее умерщвлять, вторгающиеся вооруженною рукою во дворец смелее Сигериев и Партениев (*). Все эти люди, если не ошибаюсь, Римляне, а не Христиане, все они до того дня, когда открылось возмущение, приносили жертвы за здравие Императора, клялись его гением, и паче всего не пропускали случая называть Христиан общественными врагами.

Соумышленники и сообщники последних мятежей, вседневно открываемых, остальные члены того скопища, которого кровожадные начальники уже истреблены, не украшали ли дверей домов своих самыми свежими и густыми лавровыми ветвями? Не делали ли они на преддвериях своих жилищ великолепнейших иллюминации? Не наполняли ли площадей превосходными постелями, хотя правда ни не с тем, чтобы принимать участие в общей радости, но, чтобы составлять обеты на счет особого празднества и втайне совершать некоторого рода посвящение в пользу того, кому предполагали вручить императорский скипетр?

Те, которые вопрошают Астрологов, гадателей, Авгуров и волхвователей о жизни Императоров, равным образом не упускают ревностно выполнять сих религиозных обязанностей. Между тем Христиане никогда не прибегают к подобным наукам, изобретенным мятежными и отверженными от Бога

(*) Имена убийц императора Домитиана.

ангелами. Да и откуда может происходить любопытство узнавать продолжение жизни Императоров, когда нет умысла против них, или по крайней мере когда не ожидают и не желают их смерти? Гадать о своих властителях не то, что гадать о любимых особах: любопытство на счет родства и дружбы весьма отлично от любопытства на счет подданства.

XXXVI. Если то правда, что люди, именуемые вами Римлянами и считающиеся за Римлян, могут уличены быть в том, что они враги империи: то не может ли случиться и напротив, что люди, считающиеся врагами и не признаваемые за Римлян, суть на самом дел настоящие Римляне и нисколько не враги государства? Верность и преданность к Императорам не заключаются в суетных изъявлениях мшимого усердия, под личиной которых измена так хорошо умеет скрываться. Они состоят в чувствах любви, которые обязаны мы иметь ко всем людям, равно как и к Императорам, потому что не одним Императорам надлежит желать добра. Мы Христиане делаем добро без лицеприятия каждому, потому что делаем его собственно для себя, не имея ввиду ни похвалы, ши награды от людей. Воздаятель наш один Бог, поставивший нам в закон общую ко всем без исключения любовь. Мы одинаковы как к Императорам, так и ко всем людям, с которыми находимся в сношении. Нам запрещено кому бы то ни было делать зло или желать его; запрещено даже говорить и мыслить о нем. Что не позволено нам против Императора, то не позволено и против всякого другого; а что не позволено против всякого другого, то еще менее позволено против того, кого Бог столь высоко вознес.

XXXVII. Если, как мы сказали, повелело нам любить врагов: то кого же нам ненавидеть? Если нам запрещено мстить огорчающим нас, дабы не сделаться столь же виновными, как и они: то позволено ли нам кого-либо оскорблять?

Беру самих вас в судьи. Сколько раз оказывали вы жестокости Христианам, или по собственному побуждению или из повиновения к законам? Сколько раз народ, не выждав даже вашего приказания, бросал на нас камни и зажигал наши дома? Во время вакханалий не щадятся даже и мертвые, нарушается спокойствие мертвых. Трупы Христиан, уже испорченные, обезображенные, извлекаются из гробов, чтобы над ними поругаться, чтоб истерзать их в куски. Но заметили ли вы, чтобы мы когда-либо старались отомстить за такое ожесточение, преследующее нас даже за гробом? Достаточно бы было одной ночи с несколькими факелами, чтобы воздать зло за зло, если бы то нам позволено было; но не дай Бог, чтобы божественная Религия употребила когда-нибудь человеческие средства к отмщению за себя, или бы изнемогла от испытаний. Если бы вместо того, чтобы мстить втихомолку, вздумали мы действовать, как явные неприятели: то конечно не имели бы недостатка ни в силах, ни в войсках. Мавры Маркоманы, Парфяне, или другие какие народы, заключенные впрочем в своих пределах, не столь многочисленны, как наша нация, имеющая пределами своими всю вселенную. Мы существуем, так сказать со вчерашнего дня, о уже наполняем все: ваши города, острова, замки, пригороды, советы, лагери, трибы, декурии, двор, сенат, форум: предоставляем вам одни только ваши храмы.

Неужели были бы мы неспособны воевать, даже

и при неравных силах, в то время, как столь охотно позволяем себя умерщвлять, если бы не вменяли себе в правило, что лучше переносить, нежели причинять смерть? Не принимаясь даже за оружие, не производя мятежа, мы могли бы победить вас одним тем, если бы отделились от вас. Сами можете понять, что когда бы такое множество людей, оставив вас, удалилось в какую-либо отдаленную землю: то потеря столь великого числа граждан всякого состояния обессилила бы государство, и достаточно бы вас наказала: вы бы пришли в ужас, смотря на свое уединение, безмолвие, общее как бы мертвенное изумление; вы бы стали искать людей, над кем повелевать; у вас было бы больше неприятелей, нежели граждан; а ныне одно только множество Христиан причиною тому, что неприятели ваши являются в малом числе.

И кто же бы вас избавлял от скрытных врагов, имеющих пагубное влияние как на тела, так и на души ваши, я хочу сказать, от демонов, которых мы изгоняем бескорыстию и безвозмездно? Мщение наше удовлетворилось бы одним тем, чтобы вы вполне предоставлены были злобе сих нечистых духов. А вы, не приемля в уважение оказываемой нами в сем случае услуги, не рассуждая, что мы не только полезны, но и нужны для вас, вы поступаете с нами, как с неприятелями. Мы правда отъявленные враги, но враги заблуждения, а не рода человеческого.

XXXVIII. Стало быть надлежит поступать с нами с кротостью, или по крайней мере считать дозволенною сектою ту Религию, которой ни в чем таком упрекнуть нельзя, чего по справедливости надобно опасаться от запрещенных скопишь. Они запре-

щены, если я не ошибаюсь, для общественного спокойствия, чтобы город не был раздираем противоположными партиями: они легко могли бы приводить в замешательство собрания народа и сената, прерывать произносимые речи и общественные зрелища, а особливо в то время, когда и самое насилие бывает продажное.

Что касается до нас: то мы, не будучи одержимы пристрастием ни к славе, ни к почестям, не находим никакой для себя выгоды составлять скопища или заговоры. Мы никогда не мешаемся в общественные дела: весь мир есть наша республика. Мы без труда отказываемся от ваших зрелищ: исполненные презрения ко всему, что в них происходит, мы приходим в ужас от суеверий, которые их порождают. У нас ничего общего нет ни с нелепостями цирка, ни с мерзостями театра, ни с варварством арены, ни с безумством гимназий. Не дозволено ли было Эпикурейцам составить себе об удовольствии такое понятие, какое им хотелось? Разве мы вас оскорбляем тем, что избираем для себя другие удовольствия, а не ваши? Да хотя бы мы пользовались и всякого рода увеселениями: то виною тому были бы не вы, а сами мы. Мы, правда, осуждаем ваши удовольствия; но и вы не хотите наслаждаться нашими.

XXXIX. Я хочу теперь показать, чем собственно занимается секта Христиан: оградив ее от клевет, нахожу нужным, чтоб она прямо была познана. Соединяясь узами одной и той же веры, одной и той же нравственности, мы составляем так сказать одно тело. Мы собираемся, чтобы молиться Богу, составляем священный союз, благоприятный Ему, молимся об императорах, о их министрах, о всех властях, о мире, о благосостоянии всего мира, об удалении

окончательного переворота вселенной. Мы собираемся, чтобы читать священное Писание, из которого, смотря по обстоятельствам, почерпаем необходимые для нас сведения и наставления. Сие святое слово питает нашу веру и надежду, поддерживает наше упование, более и более усиливает между нами благочиние, вкореняя в нас правила его.

Тут-то происходят увещания и исправления, произносятся приговоры именем Божиим. Будучи уверены, что пребываем всегда в присутствии Его, мы совершаем как бы суд божественный, и горе тому будет даже на последнем страшном суде, кто заслужит быть отлученным от общих молитв, от наших собраний, и от всякого священного с нами общения.

Председательствуют старцы, достигая таковой чести не куплею, но испытанным своим достоинством. Дело Божие ценою золота не продается; если же есть у нас род сокровища: то мы не приобретаем его от постыдной торговли верою. Каждый ежемесячно, и или, когда в другое время пожелает, вносит известную умеренную сумму, сколько может и сколько хочет: сбор сей зависит совершенно от произвола. Эта касса благочестия не издерживается ни на пиршества, ни на распутства, но употребляется на пропитание и погребение нищих, на поддержание неимущих сирот, на содержание служителей, изнуренных старостью, на облегчение участи несчастных, потерпевших кораблекрушение. Если случатся Христиане, сосланные в рудокопни, заключенные в темницы, удаленные на острова, по причине исповедуемой ими веры: то и они получают от нас вспомоществование.

Есть же люди, приписывающие нам в вину и

такую братскую любовь к ближнему. Посмотрите, говорят, как они друг друга любят (видно критикующее нас все без исключения ненавидят один другого). Взгляните, продолжают, как они готовы умереть друг за друга (сами же видно готовы перерезать один другого). Что касается до даваемого нами друг другу имени братьев: то они чернят нас за сие едва ли не потому, что у них кажется все имена родства сделались изъявлением единственно лживой привязанности.—Мы равномерно братья и вам по праву природы, общей матери всех людей. Правда, что вы дурные братья; вы едва людьми именоваться можете. Истинные братья только те, которые признают отцом своим родного Бога, которые напоены единым духом святости, которые, изшедши из мрака невежества, узрели с изумлением единый свет истины.

Но может быть считаете вы нас не за братьев или потому, что об имени нашем не упомянуто ни в одной из ваших трагедии, или потому, что мы живем по братски на счет общности имуществ, между тем как у вас эти имущества производят ежедневные раздоры между братьями. Составляя между собою одно сердце, одну душу, можем ли мы отказываться от общности имуществ? Все у нас общее, исключая жен: мы разделяемся друг от друга в сем единственно отношении, которое напротив того другие ни во что ставят. Сии последние как бы из меняют права свои, даруемые им супружеством, по примеру вероятно своих мудрецов, Сократа у Греков и Катона у Римлян, которые жен своих предоставляли друзьям, дабы иметь от них детей, которых не они отцы. Было ли это с согласия жен? Трудно в том сомневаться. Будучи не достойным образом от мужей своих предаваемы распутству,

могли ли они высоко ценить супружеское целомудрие? О Аттическая премудрость! О Римская важность! Философ и Цензор подают пример позорнейшего разврата.

Относительно Христиан, ничего тут нет удивительного, что у них общие столы. Вы стараетесь опорочить вечери наши, почитая их не только преступными, но и роскошными. Не о нас ли полно Диоген сказал: Мегаряне едят, как будто должно им умереть завтра, а строят здания, как будто они бессмертны? Легче видеть соломинку в чужом глазе, нежели брусок в своем. Воздух заражен от множества триб, курий и декурий. Салийцы (*) дают ужины не иначе, как входя в долги. Празднества в честь Геркулеса стоят неисчислимых расходов. Для Апатурий (**), Дионисий (***) и аттических мистерии, избираются искуснейшие повара. Дым от Сераписовых ужинов пробуждает пожарные команды. А между тем ни о чем ином не говорят, как о Христианских вечерях.

Одно их имя показывает, какое к тому побуждение. Их называют agapes: слово греческое, означающее любовь. Чего бы ни стоили вечери наши, мы считаем себя довольно вознагражденными тем, что делаем добро: мы облегчаем тем состояние бедных людей, не думаем уподобляться вашим объедалам, которые ставят за честь продавать свою свободу, и являются к вашим столам, чтоб отличиться множеством наглостей. Мы обращаемся и с бедными, как с такими людьми, на которых

(*) Жрецы, установленные Нумою для охранения священных щитов.

(*) Апатурии, празднества греческие в честь разных богов.

(***) Празднества Бахусовы.

божество обращает взоры свои с наибольшим благоволением.

Вы знаете, как наши вечери благочестивы: все, что на них происходит, благоприлично, и учреждено соответственно видам Религии. Во время вечери не терпится никакой низости, никакой нескромности: садятся за стол не иначе, как помолясь Богу; едят столько, сколько нужно для утоления голода; пьют, как пристойно людям, строго соблюдающим воздержание и трезвость; насыщаются так, что тою же ночью могут возносить молитвы Богу; беседуют, зная, что Бог все слышит. По омовении рук и зажжении светильников, каждый приглашается петь хвалебные песни Богу, извлеченные из священного Писания, или кем-либо сочиненные. Вечеря оканчивается, как и началась, молитвою. Выходят оттуда не для того, чтобы производить бесчинства, буйства и смертоубийства, но идут домой тихо, скромно, целомудренно: выходят паче из школы добродетели, нежели от вечери.

Запретите, уничтожьте наши собрания, если они состоят в каком-либо сношении с опасными и преступными скопищами, или если можете вы упрекнуть их в том же, в чем обвиняются обыкновенные заговоры. Но собирались ли мы когда-нибудь на тот конец, чтобы кому бы то ни было нанести вред? Мы и в собраниях, и по одиночке, вместе и порознь, никогда никого не огорчаем, никого не оскорбляем.

XL. Собрание людей честных, добродетельных, благочестивых и целомудренных, не шайка заговорщиков, но более почтенный Сенат: имя заговорщиков прилично тем, которые восстают против сих добродетельных людей, велегласно требуют пролития

их крови, предлогом ненависти своей поставляют то, будто бы Христиане причиною всех общественных бедствий. Жалкий предлог! Когда Тибр наводняет Рим, когда Нил не орошает полей, когда затворится небо, когда случится землетрясение, голод, моровая язва, каждый тотчас кричит: Христиан на растерзание львам. Как! неужели всех их отдать львам на растерзание? Но скажите пожалуйте: прежде Тиверии, то есть, прежде рождества Христова, разве земля и города не подвергались величайшим несчастьям? Разве не знаем мы из истории, что Гиераполь, а также острова Делос, Родос и Кос потерпели наводнение; причем погибло несколько тысяч людей? Платон уверяет, что Атлантическое море покрывало некогда значительную часть материка Африки. Землетрясение иссушило Коринфское море. Свирепство волн отторгло Луканию от Италии, и сделало из нее остров Сицилию. Подобные перевороты на земном шаре не могли не сопровождаться гибелью множества людей. Где были, я не говорю, Христиане, презрители богов ваших, но самые ваши боги в то время, когда потоп наводнил всю землю или по крайней мере долины, как Платон полагает? Города, где боги ваши родились, где умерли, самые те города, которые они построили, достаточно доказывают, что они возникли после потопа, а иначе бы и не существовали.

Иудеи, от которых христиане получили начало свое, не выходили еще из Египта, чтобы поселиться в Палестине, когда огненный дождь пожрал на границах ее города и землю Содома и Гоморры. Земля в стране сей доныне заражает воздух вредными испарениями, и если покажутся там какие плоды, то тотчас обращаются в прах от прикосновения руки.

Туские и Кампание не жаловались на Христиан, когда Вулепния (*) сожжена была огнем небесным, а Помпея (*) огнем горы своей. Никто не покланялся в Риме истинному Богу, когда Аннибал после кровопролитной битвы при Каинах наполнил целый четверик кольцами Римлян. Вы обогнали всех ваших богов, когда Сеноиские Галлы осадили Капитолий. Словом сказать, города никогда не претерпевали несчастий без того, чтобы не участвовали в них и храмы. Стало быть, боги не могут быть почитаемы виновниками бедствии, которые они и сами ощущали.

Племя смертных не переставало оскорблять истинного Бога то пренебрежением богослужения, то не исканием верховного Бога, им проявлявшегося, то делая себе особых богов для поклонения. А как они не искали Виновника непорочности, Судии и Мстителя преступлений: то и впадали по все роды пороков и бесчинств. Если бы они искали Его, то и нашли бы; если бы нашли, то и стали бы обожать Его; если бы стали обожать, то ощутили бы и милосердие Его, и не подверглись бы Его гневу. Тот же Бог, которого они чувствовали мщение прежде бытия Христиан, наказывает их и ныне. Прежде, нежели изваяли они себе богов, они наслаждались Его благодеяниями, не помышляя о своем Благодетеле. Да познают же ныне, что от Него происходят и беды, заслуживаемые их неблагодарностью.

Но вспоминая о несчастьях, постигавших землю в прежние времена, мы видим, что с тех пор, как существуют Христиане, люди наказываются с меньшею строгостью. С того времени невинность

(*) Город в Тускии или Этрурии, ныне Тоскана.

(*) Город в Кампании, поглощенный извержением Везувия в 80 году по Рожд. Хр.

уравновешивается с преступлением: земля нашла ходатаев пред Богом. Когда зимние и летние дожди пресекаются, и земля угрожается ужасным бесплодием, вы учащаете бани, питейные дома, все места распутства, приносите жертвы Юпитеру, объявляете народу, чтобы, обнажив ноги, он молол его о ниспослании дождя; вы ищете неба в Капитолии, думаете низвести облака со сводов храмов, между тем как оскорбляете и Бога, и небо. А мы, изнуряясь постом, очищаясь воздержанием, удаляясь от всяких удовольствий, и покрываясь вретищем и пеплом, мы обезоруживаем небо; и когда удостоимся испросить прошение, вы благодарите за то Юпитера.

XLI. И так вы сами служите в тягость земле. Вы, презирая Бога, чтобы покланяться статуям, причиною всех несчастий государства. Бог, презираемый вамп, дает вам чувствовать гнев Свой: тут никакого участия не имеют ваши боги, которым вы служите столь ревностно:—с их стороны была бы явная несправедливость наказывать своих обожателей за Христиан, вовлекать их в одинаковые со столь различествующими от них людьми бедствия.

Легко, говорите вы, обратить оружие и на самих вас: почему ваш Бог терпит, чтобы верные Его служители наказываемы были за наше святотатство?

Познайте, какие собственно суть намерения Божии, и ваше прекословие исчезнет. Бог, отложивший до конца мира вечный суд над всеми людьми, не спешит прежде того делать отделения, которое должно быть последствием суда. Между тем по-видимому Он поступает со всеми людьми равно. Он хочет, чтобы неверные разделяли блага Его служителей, и чтобы служители Его участвовали во множестве зол неверных, чтобы те и другие ощущали и благость и

строгость Его. Будучи наставляемы от Него Самого в Его судах, мы любим благость Его и страшимся Его строгости. Вы напротив того презираете и ту, и другую; от того происходит, что вы всякого рода бедствия признаете за настоящую для себя казнь, а мы почитаем их только за предостережения. Мы на них не жалуемся, потому что не находим в сем мире иной выгоды, как только, чтобы скорее из него выйти.

Впрочем, нам известно, что именно ваши злодеяния привлекают на землю бич небесный, и хотя мы, состоя членами одного с вами общества, ощущаем по необходимости удары его, но с радостью усматриваем гут исполнение божественных предсказаний, утверждающих веру и надежду нашу. Впрочем, если бы справедливо было, что те, которых вы обожаете, насылают на вас все сии бедствия за Христиан: то за чем вам покланяться столь неблагодарным и несправедливым богам, которые бы долженствовали оградить вас от них и осыпать благами из ненависти к Христианам?

XLII. Укоряют нас еще в том, будто мы бесполезны для связей общественной жизни. Как так? Мы живем с вами, питаемся тою же пищей, носим те же одежды, имеем те же мебели, те же нужды. Мы не уподобляемся Индейским Брахманам и Гимно-софистам, не обитаем в лесах, не бегаем людей. Мы помним, что надобно за все благодарить Бога, Господа и Создателя всяческих: не отвергаем ничего того, что Он сотворил для нас, а только воздерживаемся от излишества и злоупотребления. Мы с вами бываем на площади, на рынках, в банях, в лавках, в гостиницах, на ярмарках, во всех местах, необходимых для сообщения с другими.

Мы с вами плаваем по рекам и морям, носим оружие, обрабатываем землю, торгуем, употребляем те же искусства, и часто собственно для вас. Я не понимаю, почему мы бесполезны, когда живем с вами из доходов, получаемых памп от вас за труды наши.

Если я не бываю при ваших церемониях, то все же между тем живу. Я не хожу в баню во время сатуриалий, дабы не утратить дня и ночи. Я моюсь и парюсь там в приличное время, чтобы кровь во мне не остыла: довольно будет времени и по смерти носить бледную и окостенелую личину. Я не объедаюсь публично во время Бахусовых празднеств подобно звероборцам, насыщающимся в последний раз; но где бы ни ужинал, употребляю туже пищу, такую и вы. Я не покупаю цветочных венков, но покупаю цветы: какая вам нужда до того, как я ими пользуюсь? Я люблю их лучше, когда они не связаны, когда не составляют венков и букетов. Да и самые венки подношу я к носу: пусть не прогневаются носящие их на голове. Я не хожу на зрелища; но что там продастся, то охотнее покупаю у купцов. Мы правда не покупаем обыкновенных ваших духов; но если Арапы на то жалуются, то Сабеяне знают, что мы покупаем великое количество дорогих ароматов для погребения мертвых, покупаем их больше нежели сколько вы их издерживаете на окуривание ваших богов.

По крайней мере, говорите вы, нельзя отрицать, чтобы доходы храмов не уменьшались ежедневно. — Удивительно, как еще есть люди, делающие вклады в храмовую кружку! Нас не станет на то, чтобы давать дары и людям и вашим богам; при том же мы считаем за долг давать только просящим.

Пусть Юпитер протянет руку: мы и ему подадим. Впрочем вы менее делаете приношений в храмах ваших, нежели сколько мы раздаем милостыни на улицах. А сколько конфискация выигрывает от Христиан? Если рассмотреть, сколько теряется различных налогов от ваших обманов с ложных заявок, тогда как мы их уплачиваем простодушно, не позволяя себе наносить кому-либо вред: то откроется, что одна эта статья, в которой вы действительно можете упрекнуть нас, как людей бесполезных, но бесполезных для себя, с избытком вознаграждает все прочие статьи.

XLIII. Надобно однако ж признаться: иные люди не без основания ропщут, что от Христиан нечем поживиться. Кто же они? Это люди, входящие в позорные связи, и их подлые рабы: похитители, убийцы, отравители, волхвователи, гадатели, астрологи. По нашему мнению не малая от того бывает прибыль, когда подобные люди не могут иметь никакой поживы. Но если справедливо, что секта наша причиняет вам некоторый ущерб; то признайтесь что она достаточно вас за ущерб сей и вознаграждает. Считаете ли вы за ничто иметь среди себя людей, которые, не говорю, изгоняют демонов и молятся за вас истинному Богу, но которых по крайней мере нечего вам, бояться?

XLIV. Потеря действительная, невозвратная для государства, потеря, на которую никто не обращает внимания, состоит в том, что империя лишается такого множества людей добродетельных, без зазорных, которых ежедневно преследуют и предают смерти. Вы, судящие ежедневно узников, приговаривающие на казнь всякого рода преступников, убийц, мошенников, святотатцев, соблазнителей, скажите

по совести, я на вас ссылаюсь: бывает ли между сими злодеями хотя один Христианин, или между приводимыми к вам Христианами бывает ли кто из них обвиняем в подобных преступлениях? Чтителями богов ваших наполняются темницы, ими пресыщаются звери, их вопли раздаются в рудокопнях, из них составляются толпы преступников для увеселения публики на зрелищах. Между всеми ими или никто не Христианин или если кто и есть из Христиан, то все его преступление состоит только в том, что он Христианин; если же он виновен в каком-либо другом преступлении, то конечно он не Христианин.

XLV. Не правда ли, что одни мы невинны? Да и что тут удивительного? Невидимость есть наша необходимость: мы постигаем ее совершенно; ей изучает нас Сам Бог, совершеннейший Учитель; мы соблюдаем ее верно, как вещь, заповеданную нам таким Судиею, которого презирать нельзя. Вам преподана она людьми; а потому вы и не можете ни столько ее постигать, ни столько бояться лишиться ее, как мы. Можно ли полагаться на сведения, на авторитет людей, чтобы в точности познать и исполнять добродетель! Их сведения вводят в заблуждение, их авторитет презрения достоин.

Какой превосходнее, какой премудрее закон? Тот-ли, который говорит только: «не убей, не прелюбодействуй, не делай зла, не обижай никого;» или тот, которым предписывается еще: «не гневаться, не иметь вожделений нижé глазами, не говорить ни о ком дурно, не противиться злу (Матф. V, 22. 28. 39)?» Заметьте при том, что все лучшее в законах ваших заимствовало от закона древнейшего, от

закона божественного; мы говорили уже выше о времени, когда жил Моисей.

Но еще раз повторим: как бессильны законы человеческие! Почти всегда можно избегнуть их, скрываясь или притворяясь; страсть и нужда презирают их; казнь, назначаемая ими, коротка, по крайней мере далее жизни не продолжается. По сему-то Эпикур презирал всякого рода муки и боли. «Если боль легка, говорит он, то легко ее и перенести; если же она тяжела, то бывает коротка.» Что касается до нас: то мы, одни, зная, что судить нас будет всевидящий Бог, и что казни Его вечны, в состоянии вполне оценить истинную добродетель, постигая ее совершенно, и веря, что определяемая за преступления казнь продлится во веки. Мы боимся верховного Бога, которого должен бояться и тот, кто судит людей, боящихся своего судии. Мы боимся Бога, а не проконсула.

XLVI. Я кажется оправдал Христиан во всех преступлениях, взводимых на них обвинителями, жаждущими их крови, и начертал, ничего не скрывая, полную картину их Религии. Древность и авторитет их книг, сознание самых демонов, суть мои доводы. Если кто пожелает оспаривать меня, тот да оставит в стороне искусство словопрения и да ответствует с искренностью и простотой, как я тому показал пример.

Но неверие, убежденное собственным опытом в превосходстве Христианства, не перестает утверждать, что в нем ничего нет божественного, и что оно не иное что есть, как секта философии, подобно другим ее сектам.—Философы, говорят они, учат тому же, чему и вы, вменяют себе в долг, как и вы, прославлять невинность, справедливость, терпе-

ние, трезвость, целомудрие.—Для чего асе, если учение наше тоже, что и их, не дозволено нам проповедывать его так, как им? Для чего, если они принадлежат к секте, подобной нашей, не подвергаются они тем самым вещам, от которых мы не можем иначе устраниться, как с опасностью жизни? Какой философ бывает насильно принуждаем приносить жертвы, клясться богами, возжигать безрассудно светильники среди белого дня?

Философам все дозволено. Они явным образом разрушают ваше богослужение, порицают ваши суеверия, и вы им аплодируете. Большая часть из них вооружается даже против ваших государей, и вы их терпите. Вместо того, чтобы повергать их на съедение зверям, вы назначаете им награды, воздвигаете статуи. Впрочем, вы правы. Они носят имя философов, а не Христиан: имя же философа не обращает демонов в бегство. Ио что я говорю? Философы ставят демонов во второй класс после богов. Если позволит демон мой, говаривал Сократ. Этот философ, который по крайней мере несколько предусматривал истину, потому что не верил существованию богов, приказал однако ж, готовясь к смерти, принести в жертву петуха Эскулапу, вероятно из благодарности к отцу его Аполлону, оракул которого провозгласил Сократа мудрейшим из людей. Какое же неблагоразумие выхвалять мудрость человека, не признававшего богов!

Чем ненавистнее истина, тем более человек, явно ее проповедывающий, возмущает умы. Самое лучшее средство поправиться гонителям ее, состоит в том, чтоб ее ослаблять и повреждать. Это делают философы, тщеславящиеся тем, что преподают истину, тогда как цель их одна слава. На-

против того Христиане, мыслящие только о своем спасении, ищут истины по необходимости, и проповедуют ее во всей чистоте. Следовательно, философов нельзя, как вы думаете, сравнивать с Христианами ни со стороны учения, ни со стороны нравственности.

Мог ли Фалес, великий физик, отвечать Крезу что-либо положительное относительно божества, испрашивая у него несколько раз отсрочки на размышление? У Христиан последний ремесленник знает Бога, изучает других знать Его, и может отвечать на все ваши вопросы о Творце вселенной, между тем как Платон уверяет нас, что Его весьма трудно познать, а еще труднее говорить о Нем при народе.—Могут ли философы спорить с нами в рассуждении целомудрия? В приговоре на Сократа я читаю, что он осужден, как развратитель юношества. Из Христиан никто еще не уличен в нарушении законов природы.—Диоген не стыдился удовлетворять похоти своей явно с блудницею Фринеею. Спевзипп, ученик Платонов, умерщвлен при совершении прелюбодеяния. Христианин знает только свою жену.—Демокрит, выколов себе глаза за то, что не мог владеть собою при воззрении на женщину, достаточно заявил невоздержность свою произведенным над собою наказанием. Христианин бережет глаза свои, и не смотрит на женщин, потому что сладострастие не ослепляет его сердца.—Говорить ли мне о смирении? Я вижу, как Диоген попирает ногами гордость Платонову еще с большею против Платона гордостью. Христианин не знает тщеславия, ни даже в обхождении с нищим. — Идет ли дело об умеренности? Пифагор хочет царствовать над Турианами, Зенон над Приенианами. Христианин

не домогается даже и Эдильства. — Если упомянуть, о равнодушии: то Ликург морит себя с голода за то, что Лакедемоняне изменили кое-что в его законах. Христианин благословляет осуждающих его.— Касательно добросовестности, Анаксагор отрицается от залога, ему вверенного. Добросовестность Христиан похваляется самими язычниками. — Если обратиться к доброте: то Аристотель друга своего Гермия лишает бессовестно места, им занимаемого. Христианин не оскорбит и врага своего. — Тот же Аристотель льстит униженно Александру, чтоб им управлять, а Платон Дионисию тирану, чтоб быть допущенным к его столу; Аристипп, украшенный багряницею, под личиною величайшей строгости, предается распутству; Гиппий умерщвлен за то, что хотел привести отечество в угнетение. Христианин никогда ничего не предпринимал против государства, несмотря на бесчеловечные с ним поступки.

Возможно ли же сравнивать философа с Христианином, ученика Греции с учеником самого неба, человека, занимающегося одною славою, с человеком, пекущимся только о спасении своем, человека, мудро говорящего, с человеком, мудро поступающим, человека, разрушающего все, с человеком, все зиждущим и поддерживающим? Как можно сравнивать поборника заблуждения с противником оного, исказителя истины с мстителем ее, похитителя ее, с ее всегдашним хранителем и обладателем? Что общего между двумя человеками, столь противоположными друг другу?

XLVII. Выше приведенная древность наших книг должна расположить вас почитать их как бы сокровищем, откуда последовавшие за тем мудрецы извлекали все свои богатства. Если бы я не

боялся слишком увеличить сие сочинение: то легко бы мог представить тому доказательства. Какой поэт, какой софист не черпал чего-либо из пророков? Из сих священных источников философы пытались утолить свою жажду. Посему-то многие и сравнивают их с Христианами. Посему-то вероятно некоторые государства и изгоняли их от себя, как то: Фивы, Спарта и Аргос. Люди сии, пленяясь единственно славою и красноречием, старались достигнуть до возвышенности наших писаний, и, когда находили в них что-либо, способствующее их видам, охотно присваивали то самим себе. Не считая их божественными, они не затруднялись повреждать их; а притом не могли в них и понимать ясно многого такого, что сокровенно было даже и для Иудеев, которым книги сии принадлежали. Умы спорливые и презрительные, не имея возможности ни внушать истины, ни верить ей в простом и безукрашенном виде, искажали ее привмешиванием своих догадок. Вместо того, чтобы преподавать учение о единстве Божием в том точно смысле, в каком найдено оно ими, они стали спорить о естестве Бога, о Его атрибутах, о месте Его пребывания. Одни, как-то Платоники, думают, что Бог не имеет тела. Другие, как-то Стоики, утверждают противное. Эпикур хочет, чтоб Он составлен был из атомов. Пифагор из чисел, Гераклит из огненного вещества. По мнению Платона Он печется обо всем, председит всюду. По мнению Эпикура Он всегда пребывает в покое и бездействии, будучи так сказать ничто относительно того, что случается с человеком. тонки полагают Его вне мира, которым движет Он, как горшечник вертит своим колесом. Платоники помещают Его в мире, которым управляет

Он, как кормщик правит кораблем. они не соглашаются между собою также и на счет мира. Один думают, что он сотворен, другие, что он вечен. Один уверяют, что он кончится, другие, что всегда будет длиться. Наконец они разногласят и в рассуждении природы души, которая, но мнению одних, божественна и вечна, а по мнению других, смертна и тленна. Одним словом сказать, каждый излагает и изменяет мечты свои по собственному произволу.

Не надобно удивляться, что философы могли таким образом искажать столь древние книги, тогда как люди, изшедшие из их же школ, повреждают ныне и книги Христианские, привмешивая к ним вместе с своими мнениями разного рода философское учение. Из единого пути они составили множество стезей, по которым блуждая, гибнут. Я упомянул здесь о сем мимоходом, дабы значительное число сект (ересей), разделяющих Христиан, не послужило новым предлогом к сравнению их с философами, и не подало повода смешивать с ними истину нашей Религии.

Всем подобным исказителям священного Писания мы противопоставляем непреодолимое правило нашего учения, состоящее в том, что единая истинная Религия, изшедшая от Иисуса-Христа, преподана и передана нам Его учениками. Все сии нововводители возникли после их. По внушению обольстительных духов они нашли в самой истине материалы к составлению своих систем, исполненных заблуждения. Сии-то духи заразили спасительное наше учение нечистою своею примесью. Они-то выдумали басни в подражание нашему учению, дабы ослабить веру, сообразную истине, и обратить ее к своим толкам, стараясь или отвлечь Христиан от истинной веры

под тем предлогом, что недолжно верить поэтам и философам, или склонить сих последних верить себе тем удобнее, что они не Христиане.

Итак, когда мы проповедуем о суде Божием: то над нами насмехаются, потому что поэты и философы выдумали также судей в аде. Когда мы угрожаем подземным огнем, предназначенным для наказания преступников: то над нами еще более смеются, потому что басня заставляет огненную реку протекать в жилище мертвых. Когда говорим о рае, месте сладости, уготованном от Бога для святых душ, и отделенном от земного шара великою пропастью (Лук. XVI, 26): то находим, что всеми умами возобладали Елисейские поля. Но кто же мог подать и философом понятие о столь подобных с нашими таинствами выдумках, как не самые таинства наши, гораздо их древнейшие? Стало быть, наши таинства должны быть вероятнее и вернее, тогда как люди верят даже и тому, что составляет только тень и образ их. Сказать ли, что поэты и философы сами изобрели басню? Тогда таинства наши были бы образ того, что после произошло; а это вопреки существу дела. Никогда тень не предшествует телу, ни копия оригиналу.

XLVIII. Пусть какой-либо философ придет утверждать, как говорит Либерий, следуя началам Пифагора, что после смерти мул обратится в человека, а женщина в ужа, пусть употребит к доказательству того все искусство своих софизмов: убедит ли, обольстит ли он вас отказаться от употребления мяса животных, из опасения, чтобы не сесть какого-либо вашего предка, питаясь говядиною? Но пусть Христианин станет уверять вас, что вы воскреснете такими, какими были: то народ не толь-

ко устремится на него с побоями, но и закидает его камнями. Если, однако ж есть какое-либо основание тому мнению, что душа человеческие возвратятся в тела: то почему не могут они возвратиться в те самые тела, в которых находились? Это-то и именуется воскреснуть, опять сделаться тем же, чем t кто был. Души, разлучась с телом, бывают уже не то, чем были: они могли сделаться тем, чем не были, потому только, что перестали быть тем, чем были.

Я много насказал бы лишнего и подал бы повод к смеху, если бы стал исследовать, в какого кто зверя обратиться должен. Лучше продолжать просто нашу Апологию, и дать заметить, что вопреки всем подобным сумасбродствам, гораздо благоразумнее верить тому, что каждый вновь сделается тем, чем был, что -душа опять оживит тело, хотя может быть и не в том точно виде, в каком оно было. Воскресение необходимо для последнего суда, когда человек должен явиться таким, каким был, для получения от Бога заслуженной им награды или казни. Тела должны сделаться опять такими, какими были, как по тому, что души неспособны ничего чувствовать без тел, так и потому, что они в теле и с телом заслужили то воздаяние, которому подвергнутся по силе суда Божия. Но каким образом, скажете вы, вещество, обратившееся в прах, сделается снова телом? О человек! обрати взор на самого себя, и ты не станешь в том сомневаться. Чем был ты прежде, нежели стал человеком? Конечно ничем. Если бы ты был чем-нибудь, то помнил бы о том; ты был ничто прежде, нежели стал существовать. Ты должен бы был также быть ничто, когда существовать переста-

нешь. Но почему не можешь ты вновь начать существовать, когда на то будет воля Того, кто извлек тебя из ничтожества? Что тут небывалого? Ты был ничто в то время, как был создан. Когда тебя не станет: то ты будешь снова создан. Изъясни мне первое чудо: я объясню тебе второе. Не легче ли тебе будет сделаться опять тем, чем был, тогда как Бог без всякого затруднения создал тебя тем, чем ты никогда не быль? Станешь ли ты сомневаться во всемогуществе Бога, извлекшего вселенную из ничтожества, даровавшего жизнь всему дышащему? Для подкрепления веры твоей Он начертал во вселенной много образов воскресения.

Всякий день свет исчезает и возникает; непрестанно мрак уступает свету место свое; звезды кажется потухают и возжигаются. Все изменения времени возобновляются; семена тлеют, чтобы умножиться: все сохраняется чрез разрушение, воспроизводится чрез смерть. Неужели же ты, человек, высшее существо, наученное даже Аполлоновым оракулом познавать самого себя, будучи господином всего того, что умирает и оживает, не уже ли ты один, застигнутый смертью, погибнешь, исчезнешь навсегда? Где бы ты ни умер, какое бы тело ни разрушило твое тело, хотя бы ты был поглощен, сожжен и как бы уничтожен, Бог возвратит тебе твое тело: ничтожество повинуется Тому, кому покорен целый мир.

Как! говорите вы. Неужели надобно всегда умирать, всегда воскресать? — Да, любезные братья. Волею или неволею, вы должны повиноваться закону Бога вашего; но Он тут ничего иного не делает, кроме того, чему Сам нас научил. Та же премудрость, которая устроила вселенную, это столь дивное

100

целое, которая создала противоположные друг другу стихии, усовершает полноту и пустоту, одушевленные и неодушевленные существа, все, что подвержено и не подвержено чувствам, свет и тьму, жизнь и смерть; — та же самая премудрость определила два последовательные периода веков: один, начавшийся с миром, и имеющий с ним кончиться, а другой, которого мы ожидаем, и который вступит в вечность.

И так, когда придет срок, отделяющий время от вечности, тогда образ мира сего исчезнет, откроется завеса и наступит вечность. Все люди воскреснут для получения награды или казни за дела свои в настоящей жизни, чтобы быть навсегда счастливыми или несчастливыми: не будет впредь ни смерти, ни воскресения. Сделавшись вновь тем, чем были, мы уже не переменимся. Верные поклонники Божии, облеченные в бессмертие, вечно будут наслаждаться Богом. Люди нечестивые, порочные пред Богом, остудятся на вечный и неугасаемый огнь, который будет иметь силу делать их нетленными. Философы сами имели понятие о различии между сим огнем и огнем обыкновенным. Огонь, служащий для нашего употребления, со всем не тот огонь, который Бог уготовал быть орудием Его мщения, в каком бы он виде ни представлялся, падая ли с неба в образе громовой стрелы, или исторгаясь из земли сквозь вершины гор: он не пожирает того, что жжет; он воспроизводит по мере истребления. Горы горят, и при всем том существуют. Кто из вас поражен будет громом, тому нечего уже бояться огня (*). Это слабое изображение того вечного

(*) Но законам Римским запрещено было жечь теля людей, убитых громом (Plin. lib. Hist. c. 54).

101

огня, который, по определению суда всемогущего Бога, будет всегда производить действие свое над злыми людьми и над врагами Божиими. Да и почему не могут они ощущать того самого, чему подвержены горы, пылающие огнем неугасимым, но им не пожираемые?

XLIX. Учение это вы признаете за суеверие единственно у Христиан: у философов же и поэтов оно почитается вами за верховную мудрость. Они гении по превосходству: мы не иное что, как глупцы. Они достойны всякого рода почестей. Мы заслуживаем одно презрение, а что еще более, заслуживаем наказание.

Пусть будет по-вашему, учение наше ложь и суеверие; тем не менее оно необходимо. Пусть будет оно глупо и безрассудно; но оно полезно. Верующие в него обязаны делаться лучшими, сколько из страха вечной казни, столько и в надежде на награду равномерно вечную. Таким образом не следует считать ложным и безрассудным того учения, в которое приличие требует веровать. Никакого нет права осуждать то, что выгодно. Осуждая учение наше, вы следуете только своему предубеждению. Если бы даже, чего быть не может, было оно ложь и безрассудство: то по крайней мере оно не может служить никому в предосуждение. Тогда надлежало бы только отнести его к суетным и баснословным мнениям, против которых никто не делает вам доносов, которых вы не наказываете, и на которые смотрите равнодушно; если же вы и вздумали бы нас за подобное учение наказывать, то наказывайте осмеянием, а не мечем, огнем, крестами и зверьми.

Не одна слепая толпа народа находит удоволь-

102

ствие свое в таких жестокостях, не одна она делает нам обиды. Есть и из вас, господа правители, такие люди, которые стараются приобрести народную любовь чрез подобные несправедливости, и поставляют себе за славу отличаться ими, как будто бы власть ваша над нами не происходила от нас самих. Я Христианин потому, что хочу быть Христианином: вы не можете меня осудить иначе, как когда сам я захочу быть осужденным. Следовательно, как власть ваша надомною зависит от того, дам ли я вам ее, или нет: то она происходит не от вас, а единственно от меня; и потому напрасно народ торжествует, смотря на наше гонение. По-настоящему нам бы следовало торжествовать, потому что мы хотим лучше быть осужденными, нежели преступными и неверными Богу; а врагам нашим следовало бы более скорбеть, чем радоваться, потому что мы получаем то, чего желали.

L. Если это так, скажете вы, то за чем вам жаловаться на гонение, когда сами хотите быть гонимыми? Вы должны любить тех, от кого вы терпите то, чего сами желаете. — Нет сомнения, что мы любим страдания, но любим их, как войну, на которую никто не идет с охотою по причине беспокойств и опасностей; тем не менее каждый на войне сражается с мужеством, и жалуясь на войну, радуется победе, потому что возвращается с войны со славою и с добычею. Нам объявляется война, когда ведут нас в судилише, где мы сражаемся за истину с опасностью жизни. Мы одерживаем победу, потому что получаем то, что составляет цель сражения. Плод победы состоит в славе сделаться благоугодным Богу: этим приобретается жизнь вечная. Мы правда теряем жизнь; но, умирая, уносим с собою

103

все то, что составляет предмет нашего честолюбия. Мы умираем в недрах победы, и смертью своею устраняем от себя наших врагов. Смейтесь над нами, сколько угодно, на счет того, что привязываете нас к столпам для жжения хврастием: это орудия нашей победы; это украшение и колесница нашего торжества.

Побежденные имеют причину нас не любить; а потому и считают они нас за бешеных и отчаянных людей. По сие бешенство и отчаяние, когда производится страстью к славе и честолюбию, служит и для вас знамением героизма. Сцевола жжет сам себе руку: какое постоянство! Эмпедокл бросается в пламя юры Этны: какое мужество! Основательница Карфагена предпочитает костер второму супружеству: какое чудо целомудрия! Регул, вместо того, чтобы быть выменянным за многих неприятелей, терпит неслыханные мучения: какое великодушие, достойное победоносного в плену Римлянина! Апаксарх в то время, как толкут его в ступе, кричит: «выбивай, выбивай, чехол Анаксархов; Апаксарх ничего не чувствует,» Какая сила души в философе, что может даже шутить над своим положением!

Я не говорю уже о тех людях, которые мечтали обессмертить себя тем, что умерщвляли себя мечем или другими легчайшими способами. Вы сами превозносите постоянство в перенесении мучений. Афинская блудница, когда утомился над нею палач, откусила себе зубами язык, и выплюнула его в лице тирану, дабы отнять у себя возможность открыть заговорщиков, в случае если бы и сама того пожелала; изнемогши от мук. Зенон Элейский, будучи вопрошен Дионисием, к чему служит философия,

104

отвечал: «к тому, чтобы презирать смерть.» Тиран предал его смерти ударами кнута, и философ сей запечатлел ответ свой излиянием своей крови. Во время сечения юных Лакедемонян, которое еще жесточе делают присутствие и увещания их родственников, мера пролитой крови составляет меру покрывающей их славы.

Вот законная слава, потому что она есть слава человеческая. Тут нет ни предубеждения, ни фанатизма, ни отчаянности в пренебрежении жизни и мучений. Таким образом дозволяется за отечество, за империю, по дружбе, терпеть все то, что воспрещается терпеть за Бога. Вы воздвигаете статуи сим мирским героям, пишете хвалы им на мраморе и на меди, дабы, если можно, увековечить имя их, стараетесь тем самым как бы возвратить их к жизни. Между тем Христианского героя, ищущего истинной награды от Бога, и страждущего ради Его из таковой надежды, вы почитаете за сумасшедшего.

Что касается до вас, достойные судии, уверенные в том, что народ одобрять вас будет, доколе станете вы губить Христиан: то вы можете беспрепятственно осуждать нас на казнь, предавать мукам, уничтожать. Несправедливость ваша есть доказательство нашей невинности: потому-то Бог и позволяет вам преследовать нас. В недавнем времени, присудив одну Христианку лучше отвести в дом разврата нежели предать в когти льва, вы сами сознались, что потеря целомудрия для нас величайшая казнь, страшнее самой смерти.

Но все ваши самые утонченные жестокости не служат ни к чему: они еще более прилепляют нас к нашей Религии. Мы умножаемся по мере,

105

как вы нас пожинаете. Кровь наша обращается в рассадник для Христиан. Многие философы ваши писали трактаты о претерпении горестей, как-то Цицерон в своих тускулапах, Сенека, Диоген, Пиррон, Каллиник; но примеры Христиан несравненно красноречивее всех творений философов. Необоримая твердость, которую ставите вы нам в преступление, может служить прямым для каждого поучением. Кто в состоянии быть свидетелем ее, чтобы не тронуться, чтобы не захотеть вникнуть в ее причину? Вникнувши же в нее, кто не пожелает к нам присоединиться, и подвергнуться страданиям, чтобы получить благодать Божию, чтобы кровью своею испросить прощение своим грехам? Нет таких грехов, которых бы муки не изглаживали. Посему-то мы всегда благодарим вас за приговоры, изрекаемые вами против нас. Но сколь суды Божии противоположны судам человеческим! Тогда, как вы осуждаете нас, Бог нас разрешает.

Страница сгенерирована за 0.17 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com