Тареев М. М. План «Основ Христианства»

279

ПРИЛОЖЕНИЕ.

План «Основ Христианства».

Исходным пунктом «Основ христианства» служит христологическая идея богоснисхождения—самоуничижения Христа, преимущественно раскрытая у ап. Павла в посл. к Фил, II, 5—11 и в учении св. Кирилла Александрийского. В христологической системе св. Кирилла особенно важно учение о подчинении Сына Божия законам человеческой природы и о единстве богочеловеческой жизни при разнородности природ божеской и человеческой (т. I, 92—101). Эта святоотеческая мысль проходит красною нитью чрез все тома «Основ христианства». И прежде всего она прилагается к объяснению евангельской истории, так как «главный смысл земной жизни Христа, как в существе Его личности, так и в Его историческом значении, составляет откровение духовной божественной жизни в условиях земного существования» (т. I, 149 — 151). Этот смысл евангельской истории с особенною ясностью предначертан в истории искушений Христа. «На первое искушение Христос ответил смиренною покорностью естественным законам человеческой жизни; на второе предложение Он ответил отказом искушать Господа требованием чрезвычайного видимого покровительства; третьему искушению Он противопоставил отказ от служения злому духу национальной гордости» (т. I, 193—195).

Вслед за евангельской историей тот же принцип прилагается и к изложению евангельского учения. Сущность евангелия в том, что божественная (духовная) жизнь Христа, Сына Божия, делается достоянием верующих и в них сочетается с природно-историческою необходимостью, которая наполняет видимый промежуток между начальною (евангельско-историческою) чудесностью и эсхатологическими обетованиями,—иначе сказать, в христианстве абсолютная любовь соединяется с верою (II, 189 и вообще 165—198). Отсюда евангельская духовная праведность есть принцип личной духовной жизни, а не условный закон природно-общественного существования, и в этом отношении характерно отличается от ветхозаветной религии (II, 199—201). Вечная жизнь по евангелию есть явление божественной жизни в условиях временного существования. «Евангелие учит, что человек может, и в условиях временного существования, жить божественно-духовною жизнью» 

280

(II, 248). На мирскую жизнь евангелие смотрит двояко. В естественном отношении физическая и мирская жизнь составляет область воли Божией, как эта последняя открывается в законах природы. Но пред духовным благом вечной жизни мирская жизнь, в качестве душевной самоудовлетворенности человека, является отрицательною величиною, злом. Для евангелия, как нет природной нечистоты, так и нет природной или внешней этической ценности: самоотречение евангелием требуется только для вечной жизни, для духовного блага: это—исключительно самоотречение любви (II, 258—261).

В третьем томе христианство рассматривается в перспективе начальных творческих целей и последних эсхатологических чаяний. Цель и смысл жизни определяются по идее богоснисхождения. «Приобретение Богу славы в ничтожестве—вот цель мировой и человеческой жизни» (III, 63). Идеи абсолютного личного счастья и личного естественного совершенства оказываются ложными (III, 17—45). Первое, что внушается человеку изначальным предопределением, есть долг жизни во всей полноте естества, созданного Богом, несмотря на злострадания, соединенные с теми или другими формами жизни (III, 65). Христианство представляется высшим осуществлением этой цели, поскольку соединение духовного совершенства с видимым уничижением и блаженства с внешними страданиями составляет самое характерное в христианстве (III, 58). С точки зрения этой же идеи и именно по смыслу искушений Христа рассматривается и всемирная история, начиная с грехопадения прародителей и кончая историей христианской церкви. Вместе с тем особенность третьего тома, придающая ему удельный вес, в том, что здесь христианство рассматривается не в форме данного учения, идеально осуществленного в лице Христа, а в конкретной христианской личности, в действительности церковного общества и в реальности человеческой истории. Это обстоятельство вносит новые элементы в систему, проистекающие из греховной немощи человека и из фактических искушений христианства. Это, во-первых, элемент педагогически-аскетический, выражающий моральную силу христианства (III, 93—107),—во-вторых, элемент церковно-благодатный, возникающий, с одной стороны, в виду того, что в форме церкви христианство приобретает природно-историческое значение, становится культурной силой (III, 130), и, с другой стороны, церковь является сокровищницей благодати, которая действует на природу и мир, истребляя самые глубины первородного греха и невидимо приуготовляя мир к эсхатологическому обновлению (III, 128—156).

В четвертом томе обследуется не конкретная жизнь христианина и христианства, но здесь предметом берется отношение христианства, в его евангельской идее, в лично-духовной абсолютности, в смысле чистой божественной жизни, к природно-исторической жизни в ее формах и в ее законах, т. ф. к той области природно-исторических законов и природно-общественных форм, 

281

которая не затрагивается в своем существе нравственно-сознательною деятельностью христианина и не изменяется в своей видимости благодатною деятельностью церкви, но лежит между этими сферами. Это отношение устанавливается по принципу христианской свободы, т. е. свободы абсолютного религиозного духа от условности исторических форм и свободы природно-исторической жизни от внешних притязаний религиозной власти. Другими словами, уясняется разнородность областей лично-религиозной (божественно-абсолютного содержания) и природно-общественной (неизменных законов природы и условных общественных форм), сочетающихся по силе этой разнородности в высшее единство (особ. IV, 382—395). В этом отношении критически рассматриваются религиозно-общественные теории Л. Толстого, Ф. М. Достоевского, арх. Феодора Бухарева, В. С. Соловьева, В. В. Розанова.

Наконец, в последнем, дополнительном, томе—с точки зрения раскрытых раньше принципов критически обозревается религиозная жизнь наших дней—во-первых, описываются высшие из проявлений современного деятельного христианства, высшие виды лично-благотворительной и общинной христианской деятельности,—во-вторых, обосновываются предстоящие задачи христианской церковности и христианского проповедничества.