Существует предание, что философ Сенека находился в переписке с ап. Павлом, и даже в наши дни наука знает сборник писем с именами апостола язычников и философа—стоика. Вопрос о таких близких сношениях Сенеки и ап. Павла может иметь двойной интерес—историко-философский и церковно-исторический. Если то предание возникло на основе действительных исторических сношений философа с апостолом, то оно должно привлечь к себе внимание историка философии,—разумеется в предположении, что эти сношения могли отразиться (и действительно отразились) на философии Сенеки, т. е., что последняя развилась под влиянием христианства.—Если же в основании этого предания не лежат какие-нибудь исторические сношения Сенеки и ап. Павла, если его появление было искусственно вызвано теми или другими условиями жизни христианской Церкви и интересами христианского общества, то оно важно для церковного историка, как характерное явление церковной жизни. Мы решительно склоняемся в пользу отрицательного ответа на вопрос о действительности исторических сношений ап. Павла и Сенеки; поэтому наша задача состоит в том, чтобы указать те интересы и условия церковной жизни, в связи с которыми появилось предание о данной переписке, мы ответим собственно на вопрос, каким образом возникло в церкви предание о том, что Сенека был знаком и даже находился в переписке с апостолом Павлом.

Но ставя так вопрос, мы должны все-таки начать с разбора исторических отношений ап. Павла и Сенеки, так как одним из возможных решений вопроса может быть указание на эти отношения, как на фактическое основание предания.

Исторические отношения ап. Павла и Сенеки с особою тщательностью и подробностью рассмотрены Флёри и Крейтером и рассмотрены с ясно выраженною тенденцией доказать действительность сношений ап. Павла и Сенеки в размерах, объясняющих происхождение подлинной переписки. Но результаты исследований Флёри и Крейтера, при всей их тенденциозности, в глазах беспристрастной критики нимало не подтверждают действительности таких сношений апостола и философа, какие предполагались бы фактом переписки.

Флёри исследование исторических данных о так назыв. христианстве Сенеки» начинает с «coup d’œil rétrospectif sur les occasions, qui s’offrirent à lui de connaître le vrai Dieu, avant d’avoir rencontré saint Paul» 1) и именно с предполагаемого путешествия Сенеки в Иудею (о котором решительно нет никаких положительных свидетельств). Затем он указывает на пребывание Сенеки в Египте, где философ мог близко познакомиться с иудейскою религией: все это, по мнению французского ученого, могло предрасположить Сенеку к принятию христианских истин. На основании этих своих предположений Флёри решает, что Сенека задолго до встречи с ап. Павлом был приготовлен к принятию христианства. На самом же деле нет никаких свидетельств о том, что Сенека, в бытность свою в Египте, близко познакомился с иудеями и даже возымел расположение к их религии,—наоборот, известны только презрительные отзывы философа—стоика об иудеях.—Далее Флёри указывает на известный из Деян. Ап. (XVIII, 12 и д.) суд ап. Павла с иудеями у проконсула Ахаии, Галлиона, старшего брата Сенеки. Из рассказа книги Деян. Ап. видно только, что проконсул отказался решить дело ап. Павла с иудеями лишь по нежеланию быть судьей в «споре об учении, и об именах,

1) Fleury. Saint Paul et Sénèque. Paris 1853. t. 2, p. 69.

и о законе» иудейском (XVIII, 15); но Флёри отсюда заключает, что Галлион поступил так с заднею мыслью: он, будто, уже заранее был расположен к Павлу. А ведь Галлион, продолжает фантазировать Флёри, находился в дружественных отношениях с братом своим, Сенекой: мог ли поэтому проконсул не сообщить брату-философу о всем, что видел и слышал о знаменитом апостоле. И вот случай, по которому Сенека, еще не видя апостола, уже знал его и был, конечно, благорасположен к нему. Между тем для всякого, рассуждающего строго исторически, решающее значение имеет положительное свидетельство, что Галлион хвалился тем, что не знал о существовании ап. Павла 1).— Ап. Павел,—продолжает следить за его жизнью Флёри,— наконец в Риме и ожидает суда над собою. Первым министром при дворе императора был Сенека, брат Галлиона. Враги ап. Павла, иудеи, имели сильную партию при дворе. Естественно было и апостолу подыскать себе подобную же опору. Выбор его, конечно, должен был пасть на Сенеку. Притом же апостол, по прибытии в Рим, был поручен надзору префекта претории, место которого тогда занимал не кто иной, как Бурр, друг Сенеки: мог ли префект не уведомить последнего о таком важном узнике? Мало того, Министр должен был заранее осведомиться касательно того религиозного вопроса, который вскоре имел быть поставлен пред судилищем императора. По всему этому, между министром и узником могли завязаться самые тесные, интимные отношения. Как на свидетельство самого ап. Павла о подобных отношениях, Флёри указывает на Посл. к Фил. IV, 22, где апостол говорит о христианах из «кесарева дома», среди которых можно разуметь и Сенеку. Между тем, в это время, продолжает Флёри, в жизни министра совершается заметная перемена: он удаляется от двора, отказывается от веселой придворной жизни, живет в уединении, одним словом, становится истинным учеником ап. Павла и даже совершает пред смертью обряд омовения в честь Юпитера—Освободителя, в чем

1) См. напр. Фаррара: Жизньь и труды св. ап. Павла (в пер. Матвеева) т. 2, стр. 281.

Флёри видит совершение таинства крещения и т. д.—На саном же деле удаление Сенеки от двора и его подвижничество за последние годы не противоречат характеру всей жизни Сенеки, который еще в своей юности, под влиянием учения пифагорейской школы, готов был проводить жизнь аскета (от чего его отклонил только отец его), и вполне объясняются непрерывною от молодых лет до глубокой старости склонностью Сенеки к философским занятиям, а равно и изменившимися в последнее время условиями его придворной жизни, омраченной крайним развитием деспотических наклонностей императора и его заметным нерасположением к своему министру. Таким образом, удаление от государственной деятельности, когда не было надежды принести ею какую-нибудь общественную пользу, вполне согласовалось с стоическими убеждениями Сенеки, а удаление с глаз императора было единственным средством избежать возможных и даже всегда ожидавшихся со стороны «развратного и жестокосердого» деспота оскорблений и мучений. «Каждый, говорит философ о своем времени, постоянно должен иметь в виду меч, огонь, цепи и стаи зверей... темницу, кресты, пытки и крюк... колесницы, посредством которых, направляя их в разные стороны, разрывают члены,—тунику, пропитанную и сотканную из того, что питает огонь, и многие другие, кроме этих, выдумки жестокостей» 1).—Что же касается обряда омовения в честь Юпитера—Освободителя, то этот обряд имел место .еще в греческих мистериях. Сам Сенека ни разу не объявил себя христианином, а впечатление от чтения его многочисленных сочинений таково, что можно еще сомневаться, знал ли он что либо более одного только имени христианин». Равным образом, и враги его, для которых его мнимое христианство было бы лучшим предлогом обвинять его, ничего не звали о его христианстве. Странно называть такое молчание Сенеки красноречивым (т. е. в смысле его преднамеренности); также странно предполагать, что сношения министра с узником могли быть покрыты таким мра-

1) Ер. 14.

ком таинственности, что о них никто не подозревал.— Таким образом, при чтении указанного отдела обширного сочинения Флёри постоянно встречаешь: — «может быть»... «можно предполагать», «вероятно», «не неестественно» и т. д.; кратко сказать—у него всюду одни догадки 1) и ничего более. Удивляешься учености и трудолюбию автора обширного труда, но еще более удивляешься тому, что в основе такого труда лежит самая грубая тенденциозность.

Не лучше обстоит дело и с теми данными, которые сверх приведенных у Флёри указывает Крейгер 2). На вопрос: «есть ли факты, на основании которых можно было бы заключить о сочувственном отношении нашего философа к христианству»? Крейгер указывает на упоминаемые Тацитом два процесса, где дело Помпонии Грецины, по всей вероятности христианки, имело благоприятный для нее исход, может быть, не без влияния и содействия Сенеки. Затем Крейгер упоминает о знаменитом римском пожаре в 64 г., вслед за которым начались преследования христиан. Как Сенека относился к христианским мученикам, об этом история не сохранила никаких сведений. Но Крейгер находит возможным и в данном случае извлечь нечто в пользу своего общего положения о христианстве Сенеки: в сочинениях философа есть несколько мест, в которых говорится о мучениях (по поводу рассуждений—вполне свойственных стоику—о терпеливом перенесении внешних страданий), а в одном из своих писем (24) Сенека говорит о том, что двое из его рабов презрели смерть. Крейгер сопоставляет с словами этого письма приветствия ап. Павла в послан. к Римл. ХVI, 10 и 11, где упоминаются христиане из рабов, и более, чем смело, делает вывод, что Сенека говорит о мучениях христиан, а рабы его, мужество которых он хвалит, были христиане, след., и сам Сенека, хваливший мужество рабов—христиан, был по меньшей мере благорасположен к христианству.—Наконец Крейгер

1) t. 2. р. 84.

2) Kreyher Annaeus Seneca und seine Beziehungen zum Urchristenthum Berlin. 1887.

говорит о каком—то, когда—то и кем—то открытом надгробном памятнике, на котором значится такая подпись: Д. М. (diis manibns) М. Anneo. Paulo. Petro. M. Anneus — Paulus. Filio, carissimo.—Так как в этой надписи находятся рядом имена, Аннея, Павла и Петра, то она и указывает, по мнению Крейтера, на близкие отношения Сенеки к ап. Павлу 1).

Крейгер идет еще далее. Так, напр., известное место из 2 посл. к Фесс. (II, 1—13), где речь идет об антихристе и об ὁ κατέχων (держай), Крейгер находит возможным понять только в том смысле, если под антихристом разуметь Нерона, а под ὁ κατέχων—Сенеку, а в таком случае это место должно указывать на известные отношения ап. Павла к Сенеке и т. д. Все подобные рассуждения Крейгера настолько же остроумны, насколько и не основательны.

Итак, известные нам исторические данные не представляют решительно ни одного положительного указания на те действительные сношения философа с апостолом, какие предполагаются фактом переписи, и не дают основания усмотреть причину возникновения в церкви предания об этом предмете.

Поэтому, для решения вопроса о возникновении предания, о тором у вас речь, мы должны обратиться к позднейшему, т. е. после апостольскому, периоду церковной истории, начиная с того ее момента, когда церковь уже знает Сенеку,—мы долины проследить христианское предание о Сенеке и в истории самого предания поискать следов, которые могли бы привести вас к началу его возникновения.

Прежде всего нужно отметить тот факт, что христианское предание помнит Сенеку лишь с того времени, как среди христиан стали распространяться его сочинения: оно знает мысли Сенеки и отношение его философии к христианским

1) Впрочем, эта надпись из всех доказательств, приведенных Крейером в подтверждение действительности сношений ап. Павла и Сенеки, заслушает большего внимания. Но и она, в лучшем случае, может свидетельствовать только о том, что предание о знакомстве Сенеки и ап. Павла уже существовало в конце 2 или в начале 3 в. и почиталось потомками, принадлежавшими к gens Annaea.—См. Westerburg, Der Ursprung der Sage, dass Seneca Christ gewesen sei. Berlin 1881. S. 3, подстр. прим. 3.

идеям прежде, чем знает личность Сенеки,—прежде, чем знает его исторические отношения к христианству. Сочинения Сенеки пользовались у христиан большим уважением 1); но, разумеется, это уважение среди христиан они могли приобрести не ранее того, как христианство стали принимать ученые язычники и сами христиане сознали потребность в научном образовании. Самая же любовь и уважение христиан к сочинениям языческого философа объясняются сходством его некоторых мыслей с теми или другими местами св. писания. Первый отметил это сходство учения языческого философа с христианским учением Тертуллиан. Отзываясь о Сенеке, как о философе, с почтением (которое особенно замечательно в виду его неблагосклонного отношения вообще к языческой философии) и цитируя его, он прибавляет замечание: (Сенека), «который часто наш» (saepe noster) 2). Тертуллиан ничего не знает о христианстве Сенеки, он знает только его мысли; замечание saepe noster употребляется им, очевидно, в том же смысле, как и замечание, встречающееся позднее у Иеронима: stoici nostro dogmati in plerisque concordant)—(стоики в весьма многом согласуются с нашим учением) 3). Что сначала именно так смотрели на Сенеку, что этот философ нашел доступ в христианское общество благодаря своим сочинениям, что его—язычника—высокие мысли прежде всего привлекли к себе внимание христиан,—об этом с достаточною ясностью свидетельствует Лактанций в своем сочинении Institutiones. «Анней Сенека, говорит он,—который был самым проницательным стоиком из римлян, весьма часто воздавал заслуженную хвалу величайшему Богу... как много и другого, сходного с нашими понятиями, высказал он о Боге». Но воздавая справедливость воззрениям философа и даже признавая за ними большое сходство с христианскими понятиями, Лактанций в то же время далек от того, чтобы видеть в Сенеке христианина и даже хотя бы только предполагать его личное знакомство с христианством: «Се-

1) См. слова Газе у Крейгера 8. 160.

2) De anima cap. XX.

3) In. Es. XI.

нека мог быть чтителем истинного Бога, если бы ему кто-нибудь указал на Него; и наверное Сенека стал бы относиться с презрением к Зенону и своему учителю Социону, если бы он приобрел руководителя к истинной мудрости» 1). Чем возвышеннее, по мнению Лактанция, воззрения Сенеки, тем невероятнее его знакомство с христианством.

Так в христианском обществе сначала утверждается мысль о близости воззрений языческого философа с христианскими идеями. Чем же объясняли себе христиане эту близость? Мы не имеем на этот вопрос ответа, который относился бы к рассматриваемому нами периоду; но позднее встречается свидетельство о том, что среди христиан было распространено мнение о личном знакомстве Сенеки с ап. Павлом. Иероним в своем сочинении de viris illustribus2) пишет: «Анней Сенека, родом из Кордовы, ученик стоика Социона и дядя поэта Лукана, проводил в высшей степени воздержную жизнь; я не поместил бы его в списке святых мужей, если бы к этому не побуждали меня письма Павла к Сенеке и Сенеки к Павлу, которые читаются очень многими. В этих письмах Сенека, не смотря на то, что он был учителем Нерона и очень влиятельным лицом того времени, говорит, что он желал бы иметь такое значение у своих, какое Павел имеет у христиан».—Приблизительно к этому же времени относится другое свидетельство о знакомстве и переписке Павла и Сенеки. В так называемых актах псевдо-Лина 3), в отделе о пребывании ап. Павла в Риме, говорится между прочим: «к нему (т. е. ап. Павлу) притекали из дома Кесарева такие лица, которые уверовали в Господа Иисуса, почему ежедневно умножалась великая радость христиан. Но также и воспитатель императора связан был дружбою с Павлом, так как он видел в апостоле божественное ведение. Этот воспитатель едва мог обходиться без общения с ним, так что, если он не мог беседовать с апостолом с глазу на

1) Instit. divin. I, 6; II, 9; V, 9.

2) С. XII.

3) Lini episcopi de passione Petri (et Pauli) tradita ecclesiis orientalium et deinde in latinum conversa in Bibi. max. Lugd. t. 2, 67—73.

глаз, то писал ему многочисленные письма и сам получал от него, выражая этим свою дружбу и ища его советов. И учение его (Павла) с помощью Духа Св. распространялось и было ценимо, так что он уже имел позволение преподавать свое учение и от многих он был выслушиваем с охотою. Он диспутировал также с языческими философами и опровергал их, почему очень многие признали себя побежденными его учением, и некий учитель императора читал ему его сочинения и считал его во всех отношениях человеком достойным удивления». Под institutor и magister, очевидно, разумеется Сенека. Упомянутые в приведенных свидетельствах письма Павла и Сенеки сохранялись до времени бл. Августина, а равно удерживалось и мнение об их исторических сношениях. «Справедливо говорит Сенека,—пишет бл. Августин 1),—который жил во времена апостольские и от которого дошли до нас письма, писанные им к ап. Павлу: «тот всех ненавидит, кто ненавидит худых». Августин знал и о близости мыслей Сенеки к христианским идеям, он даже поставил себе вопрос и о причине этой близости. Бак же, поставив такой вопрос, он пользуется преданием о личном знакомстве Сенеки с Павлом? «Свобода,—пишет бл. Августин,—отличила в известной степени, хотя и не вполне, Эннея Сенеку, который, судя по некоторым указаниям, процветал во время наших апостолов. Отличался он этою свободою в сочинениях, не отличался в жизни:—сам же он, которого философия сделала как бы мыслителем свободным,—почитал (в жизни) то, что порицал (в сочинениях)» 2). Таким образом бл. Августин высокие, «христианские» мысли в сочинениях Сенеки относил не на счет его знакомства с проповедником христианства, а на счет философии.—После Августина письма Сенеки и Павла прекратили свое существование и о личном знакомстве их авторов вплоть до IX в. нет никаких свидетельств. Свидетельства же этого позднейшего времени пользуются уже известными нам источниками, выписывая Иеронима, или псевдо-Лина, или

1) Ер. ad Macedonium.

2) De civit. Dei lib. VI, c. 10.

комбинируя того и другого, или цитируя бл. Августина. Б этому же времени относится происхождение той фальсификации писем, которая сохранилась до наших дней. Содержание 14 писем этой редакции следующее. Первое письмо от Сенеки к Павлу. Философ сообщает апостолу о беседе по поводу писаний Павла, какую вели Сенека и Луцилий с некоторыми учениками Павла. «При чтении твоей книги, т. е. некоторых из твоих посланий, написанных тобою для известной общины или известного главного города провинции и заключающих в себе удивительные увещания к провождению нравственной жизни, мы почувствовали себя укрепленными. Эти мысли переданы чрез тебя, но они не от тебя, хотя некоторые из них должны быть всецело приписаны тебе. В этих мыслях столько величия и достоинства, что едва ли можно думать, чтобы поколения, которые должны быть в них воспитаны и сообразно с ними усовершенствоваться, будут соответствовать им»...—В ответном (2) письме Павел, приветствуя Сенеку и выражая удовольствие от полученного письма, извиняется в том, что он не тот же час ответил, хотя это объясняется не небрежностью его, а отсутствием человека, с которым можно было бы послать письмо, а затем выражает свое удовольствие от уважения, которое заслужил во мнении Сенеки. «Ты пишешь, что послания мои хорошо приняты вами при известном случае. Я чувствую себя счастливым, что заслужил уважение такого человека, как ты. Ты не произнес бы своего суждения, ты—строгий цензор, философ, наставник такого великого принца и даже всех, если бы не заставила тебя говорить сама истина». В следующем (3) письме Сенека говорит о своем намерении прочитать императору свои сочинения и о желании, чтобы Павел или присутствовал при этом чтении, или заранее рассмотрел труды философа. «Если на нашу долю выпадет счастье, что император согласится выслушать меня, то, быть может, и ты пожелаешь присутствовать при этом чтении. В противном случае я назначаю день, когда мы вместе рассмотрим этот мой труд. Возможно, что я даже не покажу императору этого сочинения прежде сношений с тобою, допуская, что

это можно сделать безнаказанно. Ты видишь, что я не могу обойтись без тебя».—На эту любезность философа апостол отвечает (4) подобною же любезностью: он желал бы постоянно видеть Сенеку. «Каждый раз, как я получаю от тебя письма, я чувствую желание твоего присутствия, ни о чем я так не забочусь, как о том, чтобы ты всегда был со мною».—В следующем (5) письме философ выражает свою печаль по поводу продолжительного удаления апостола и недоумевает о его причинах. «Что с тобой? что удерживает тебя?» Если этою причиною служит неблаговоление императрицы за то, что Павел отказался от древнего культа и других склоняет к тому же, то следует ей разъяснить, что сделано это по разуму, а не по легкомыслию.—Павел (6) отказывается разъяснить это недоумение в письме и высказывает свою покорность обстоятельствам. «Предмет, которого ты касаешься в своем письме, не может быть доверен ни перу, ни чернилам... Я такого мнения в особенности потому, что мы взаимно понимаем друг друга. Нужно показывать себя послушными всем и это тем более, когда мы имеем дело с людьми, кои склонны к гневу»... Следующее (7) письмо пишет Сенека Павлу и Феофилу. Он тронут чтением посланий Павла к Галатам, Коринфянам и Ахейцам и желает жить в страхе Божием сообразно с этими посланиями. Ему хотелось бы, чтобы возвышенным мыслям, высказываемым от Св. Духа чрез ап. Павла, соответствовали и качества языка. Мыслями апостола изумлен император: «после того, как он прочел о том, как началось твое призвание к добродетели, он воскликнул, что он изумлен, как человек без надлежащего образования может выражать подобные мысли». Сенека отвечал ему, что богам угодно бывает открывать себя устами людей простых, а не устами тех, кто злоупотребляет своим знанием, — и в пример сослался на поселянина Вациния, которому на поле Реатинском явились два мужа, которые признаны были потом за Кастора и Поллукса. Император по-видимому очень наставлен (в новом учении).—По следующему (8) письму, Павел, не знавший прежде, что император в числе его привержен-

цев, думает, что его приверженность может причинить ему со временем затруднение. «Позволяю себе, обращается он к Сенеке, высказать не упрек тебе, а свое мнение. Я думаю, что ты очень ошибся, доводя до сведения императора идеи, столь противные его обычаям и воспитанию. Бак ты мог подумать в самом деле, что человек, почитающий языческих богов, может понять тебя? Я не сказал бы этого, если бы я не любил тебя так сильно. Я прошу тебя не предпринимать этого дела в другой раз». Сенека также должен, по любви к апостолу, бояться нанести оскорбление императрице. Боли император будет упорствовать в своей вере, то оскорбление, нанесенное ей, не остановит его, а если он склонится на сторону Павла и Сенеки, то это не принесет им пользы. Что же касается до нее, то если она и не будет гневаться, как царица, однако будет оскорблена, как женщина.—Сенека (9) понимает, что нежелание Павла, чтобы его письма были сообщаемы императору, является у него менее всего в личных видах, «а более на основании природы самой вещи, поскольку тебе известно, что умы людей отвращаются от надлежащего поведения и самых справедливых чувствований. Я не удивляюсь более этому, после того как опыт научил меня». Сенека просит прощения, если что сделал не так. Вместе с этим письмом он посылает Павлу книгу: de copia verborum.—Павел (10), помещая в своих письмах к Сенеке свое имя прежде имени Сенеки 1), поступает несообразно с правилами своей религии. Последуя правилам, которые я не раз высказывал, я должен всем быть для всех и соблюдать в отношении к твоему лицу уважение, предписываемое римским законом в отношении к сенаторам, а этот закон требует, чтобы пишущий к ним занимал место (т. е. подписывался) в конце письма. Что касается меня, я далек от мысли причинить тебе оскорбление и не думаю забывать о твоем достоинстве. Прощай, дражайший учитель. Дано в пятый день июльских календ, в консульство Нерона в четвертый раз и

1) Разумеется приветственная формула письма: «Павел приветствует Сенеку».

Мессалы».—Ответное письмо (11) Сенеки стоит того, чтобы привести его буквально. «Если бы, пишет Сенека Павлу, ты захотел быть в самой тесной связи с моим лицом и моим именем, ты—человек возвышенный и избранный во всех отношениях, — скажу более, если бы ты захотел не только быть соединенным со мною во всех отношениях, но если бы ты захотел сделаться одним лицом со мною, и тогда твой Сенека встретил бы это с удовольствием. Пусть ты вершина и глава всех народов, но неужели ты не позволил бы мне слиться с тобою во едино и чувствовать себя настолько близким к тебе, чтобы я мог считаться за второе ты. Нет, я не считаю тебя недостойным стоять во главе нашей переписки, если только ты не думаешь шутить со мною, потому что ведь и ты римский гражданин. Я хочу, чтобы место, которое занимаю я, было твоим, и которое занимаешь ты было моим. Прощай, мой дражайший Павел. Дано в десятый день апрельских календ, в консульство Апрониана и Капитона».— Следующее письмо (12) снова пишет Сенека, по поводу обвинений невинных христиан, гонений, воздвигнутых на них, и пожара в Риме. «Неужели ты думаешь, пишет он, что я не опечален, видя, что ваша невинность присуждается к наказанию, когда вас считают людьми злыми, подлежащими суду, когда народ приписывает вам все зло, случившееся в столице?" Тем не менее нужно переносить с терпением свой жребий и утешаться тою мыслью, что для каждого времени и поколения есть, свой тиран. Тираны в других местах, а равно и в Риме позволяли себе, что хотели. «Пожары, которым часто подвергается Рим, доказывают это. Если бы человеческая немощь могла открывать причины и безнаказанно проникать в сокрытое от нас, то все тотчас узнали бы истину. Христиан и иудеев привлекают к наказанию, как виновников пожара, но тиран 1), назначенный для своего времени, этот ночной разбойник, удовольствие которого состоит в том, чтобы быть палачом, и одеждой которого служит ложь, понесет за всех наказание и будет гореть в адском огне, подобно тому, как некий

1) Разумеется Нерон.

наилучший предал единую главу за многих. Сто тридцать два дома, четыре квартала (insulae) сгорело в продолжение шести дней, огонь потух только на седьмой день. Желаю тебе здоровья, брат. Дано в пятый день апрельских календ, в консульство Фруги и Басса».—И следующее (13) письмо пишет Сенека. Признавая, что аллегоризм и загадочные мысли, которыми отличаются многие сочинения Павла, придают силу тем предметам, о которых он говорит, Сенека однако выражает желание, чтобы речь его (Павла) была усовершена. «Не премини обратить внимание на то, что я уже не раз говорю, именно, то правда, что большая часть лиц, желающих блистать изложением, достигают этого с потерею для достоинства мысли, на счет впечатления от предмета речи, однако я желал бы, чтобы ты сделал уступку, усвоил правила более изящной латыни: это для того, чтобы у тебя все было достойно принятой на себя благородной задачи». Дано накануне июльских нон, в консульство Льва и Сабина.—Последнее письмо (14) пишет ап. Павел. Он хвалить Сенеку за твердость в христианском совершенствовании, затем побуждает его вложить приобретенную им премудрость в сердце земного царя. «Если рассмотришь то, что открыто тебе, то увидишь, что божество разве немногим открыло тоже. Я уверен, что я сею на поле Плодоносном это плодоноснейшее семя, семя не вещественное, ибо веществен- вое подлежит тлению,—непреложное слово, происходящее от Бога, возрастающее и пребывающее вечно. Разумение, приобретенное тобою, не имеет недостатка. Удаляйся и обычаев языческих и иудейских. Ты сделаешься совсем новым писателем, будешь употреблять принадлежащее тебе совершенство языка для хвалы Иисуса Христа. Премудрость, которой ты почти достиг, вложи в сердце земного царя, его придворных и его верных друзей. Правда, не легко убедить их и заставить воспринять истину, ибо многие не склоняются на твои увещания, хотя они растворены божественным словом, этим жизненным элементом, возрождающим человека и доставляющим необходимую твердость душе, поспешающей к Богу». Дано в августовские календы, в консульство Льва и Сабина.

Главное основание отвергнуть тожество двух собраний писем и отличать то, которое имеем мы, от того, которое знали Иероним и Августин, заключается в следующих соображениях. По сообщению Флёри 1), в большей части манускриптов, содержащих в себе известную нам переписку, на заглавном листе писем помещается заметка Иеронима, приведенная нами выше; такая надпись восходит, вероятно, до первого манускрипта, потому что воспроизводится всеми копиистами. Но в таком случае надпись эта свидетельствует о том, что слова Иеронима, звавшего древнейший сборник писем, потом затерянных, позднее служили как темою для фальсификации, произвольно воспроизводившей древний сборник, так и некоторым оправданием самой фальсификации. Далее. Низкий стиль языка известных нам писем не стоит даже на уровне того упадка, до которого дошел латинский язык в 4—5 вв. Автор этих писем поразительно неискусен и невежествен: он не умеет подбирать нужные слова для выражения мысли, его язык груб, словосочетания противоречат законам латинского языка, обороты неуклюжи, фразы построены неискусно, но крайне искусственно 2). Принимая все это во внимание, нельзя допустить, чтобы знаменитый переводчик, комментатор и исправитель текста Библии, каким был Иероним, признал такую переписку за подлинную переписку Павла и Сенеки. Броме того, эти письма уже тем одним должны были бы возбудить его подозрение, что они написаны на латинском языке, а в одном из них (18) ясно высказывается мысль, что Павел и вообще свои послания писал на латинском языке. Таким образом, недостаткам и грубости языка известных нам писем соответствует невежество их автора, а вместе с тем пустота и мелочность их содержания. Несомненно, что бл. Иероним имел под руками другой сборник писем с именами ап. Павла и Сенеки, а не тот, какой известен нам.—Можно было бы даже указать и источники, откуда

1) t. 2 р. 259.

2) Cnfr. Флера t. 2, 261.

почерпнуты все части содержания этого последнего сборника. Автор, видимо, старательно воспользовался - всеми, находившимися под руками пособиями, чтобы придать вид правдоподобия своей фальсификации: отсюда мы встречаем в письмах и выражение, 'заимствованное Иеронимом из древнейшего сборника 1) и под.

Но при пользовании источниками, автор известных нам писем также обнаруживает свое невежество. Так, сообщая о пожаре 64 г. по Тациту, он слово insulae, употребленное у последнего в смысле дона—особняка, понимает буквально.— Равным образом, вместе с Флёри, можно видеть признак неподлинности известных нам писем и в хронологических датах, которыми сопровождаются последния письма. Кроме того, что эти даты слишком торжественны для таких маленьких частных писем, Бароний отметил в них грубые хронологические ошибки 2).

Но еще более решительно можно сказать, что известный нам сборник по своему происхождению много позднее времени Иеронима и Августина; можно даже более или менее точно определить время его происхождения. Сенека свое пятое,—в сборнике девятое,—письмо заканчивает сообщением о посылке Павлу книги de copia verborum. Судьбу этой книги проследил Флёри. Существование такой книги—не выдумка, хотя ни один из древних писателей не указывает ее между творениями Сенеки. Сличение всех манускриптов, в которых приводится это сочинение, показывает, что первоначально оно носило заглавие de quatuor virtutibus, каковое заглавие вполне соответствует его содержанию. А сочинение de quatuor virtutibus, как известно, принадлежит Мартину, еп. Брагскому † 583. Об этом сочинении Мартина упоминает Исидор Севильский, пятьдесят лет спустя после Мартина. Но после Исидора имя автора этого труда забылось и книга эта под заглавием de copia verborum стала приписываться Сенеке. Такое превращение могло совершиться следующим образом. Сочинение de quatuor virtutibus в издании было

1) Крейгер, 178—179.

2) Флёри t. 2, 262.

соединено с трудом более обширным, в котором оно составляло только первую часть. Весь труд, озаглавленный Formula honestae vitae обнимал две части: 1) трактат о четырех добродетелях (именно de quatuor virtutibus) или собрание нравственных сентенций и 2) (другое) собрание сентенций более общего характера. Одна из редакций этого второго собрания озаглавливается de proverbia. Ничто не препятствовало, чтобы это последнее заглавие было приложено и к избранным сентенциям относительно четырех добродетелей, и копиисты могли воспользоваться им для оглавления первой части труда и назвать всю компиляцию (эти сентенции—извлечения преимущественно из сочинений Сенеки) copia proverbiorum, —заглавие, которое впоследствии невежественная рука переписчика легко могла превратить в copia или de copia verborum. Все это Флёри подтверждает ссылками на манускрипты. Конечно, такое превращение и замена прежнего имени автора именем Сенеки,—который и есть, впрочем, настоящий автор сентенций,—могло совершиться только в довольно продолжительный промежуток времени. Таким образом, происхождение известной нам фальсификации писем относится к седьмому или восьмому столетиям: в манускриптах девятого века уже встречается сохранившийся до наших дней сборник четырнадцати писем 1). Следовательно, этот сборник не может нам помочь при решении нашего вопроса о происхождении предания, о котором речь. Но иначе думает Вестербург.

М. Т—в.

(Окончание будет).

1) Обратного отношения писем к сочинению Мартина, как думает Баур —Seneca und Paulus (Drei Abhandlungen zur Geschichte d. a. Philos). S. 476— 477 бытьнеможет; cnfr. Флёри t. 2, 267,—Крейгер 182—и Westerburg Der Ursprung der Sage, dass Seneca Christ gewesen sei. Untersuchung neben einer Rezensien des Briefwechsels des Ap. Paulus mit Seneca. Berlin 1882, s. 13.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Тареев М. М.

ПРЕДАНИЕ О ПЕРЕПИСКЕ ФИЛОСОФА СЕНЕКИ С АПОСТОЛОМ ПАВЛОМ.

(Окончание *).

Дошедшее до нас собрание писем, ап. Павла и Сенеки, по мнению Вестербурга 1), не представляет собою одного целого, а составлено из двух групп, из которых первая обнимает письма 10, 11 и 12, а вторая, большая, все остальные. Соглашаясь, что происхождение последней относится к средним векам, Вестербург полагает, что остальные три письма другой группы представляют собою остаток той редакции писем, которую имели под руками Иероним и Августин и которая должна была быть лучше, чем та, которую имеем мы в виде большей группы. Вестербург и находит такое различие между меньшею и большею группами наших писем.

a) Все три письма меньшей группы имеют хронологические даты и притом или правильно указанные, или с такими незначительными ошибками, что их легко можно отнести на счет переписчика. Из одиннадцати же писем большей группы только два имеют такие даты и притом с грубыми ошибками.

b) Вообще язык всех писем—грубый, но в письмах большей группы такое множество погрешностей и нелепостей, что письма эти невозможно признать произведением четвертого века; но подобное суждение не применимо к письмам меньшей группы.

*) См. ж. «Вера и Разум» 1, за 1895 г.

1) S. 13 und folgg.

c) Различие относится и к степени образованности авторов той и другой групп. Так, писатель большей группы не знает, что послания Павла написаны на греческом языке. Он даже приписывает ап. Павлу какое-то послание к Ахейцам; у него нет цитат из свящ. Писания, он рассказывает какую то басню о Вациние и очень часто погрешает против истории. Иначе дело обстоит с писателем меньшей группы. О римском пожаре он рассказывает вполне согласно с действительностью, как об ней передают Тацит и Светоний; неправильное же понимание автором слова insulae изобличает в нем только провинциала, незнакомого с номенклатурой больших городов. Он знаком с священной и светской литературой. Правда, содержание десятого и одиннадцатого писем на первый взгляд кажется весьма простым, но рассуждения о церемониале в письмах смешны только для нашего времени, во времена же автора они могли иметь значение, так как во 2 и 3 вв. входил в силу обычай, по которому обращающийся к высокопоставленному лицу с письмом подписывал свое имя после имени адресата.

d) Более решительное различие между двумя группами писем касается взглядов, выраженных в той и другой группе, на отношение Нерона к ап. Павлу и Сенеке. По представлению большей группы отношение Кесаря к Сенеке дружественно и к Павлу невраждебно, по письму же 12 совершенно враждебно. Переход от 12 письма к 14 письму у одного автора совершенно немыслим: в последнем письме Павел дает такие советы Сенеке относительно Кесаря, как будто не происходило ничего, описанного в 12 письме.

Но разбор оснований, представленных Вестербургом, показывает, что между указываемыми им двумя группами писем нет такого различия, которое давало бы право приписывать их различным авторам.

а) Если хронологические даты 13 и 14 писем неправильны, то ведь и из трех писем меньшей группы правильно указан только год римского пожара, что неудивительно в виду важности и известности самого события; даты же двух остальных писем неправильны, а между тем довольно трудно

объяснить обозначение четвертого консульства Нерона вместо третьего (п. 10) лишь ошибкой переписчика; наконец, из сопоставления дат писем 10 и 11, как заметил еще Крейтер, вытекает, что Сенека ответил ап. Павлу на его письмо о мелочном этикете только чрез 11 месяцев: так много времени медлил таким простым ответом.—По вопросу о датах большего вероятия заслуживает мнение Флёри. Во многих рукописях этих дат совсем нет; правда, в некоторых оставлены для них пустые места, но в таких рукописях пустые места для дат оставлены не под тремя только (10, 11 и 12), а под всеми письмами.

b) И по языку обе группы близко подходят одна к другой. Сам же Вестербург находит и в меньшей группе варваризмы и неправильности в сочетании предложений и имеет возможность говорить о превосходстве меньшей группы пред большею только после исправления языка меньшей группы, которое он сделал в предположении, что ошибки произошли только но вине переписчиков.

с) Если в письме 13 дается ап. Павлу совет писать лучшею латынью, то ведь и автор раннейшей, по Вестербургу, группы представляет Сенеку и Павла переписывающимися на латинском языке, а не на греческом, не зная ни того, что ап. Павел писал все свои писания (за исключением только посл. к Евр.) на греческом языке, ни того, что Сенека знал превосходно греческий язык, что, след., для них естественнее было бы переписываться на этом именно языке; в тринадцатом же письме дано лишь дальнейшее развитие этой погрешности: в нем латинский язык назначается не только для данной переписки Павла и Сенеки, но и вообще для посланий апостола. След., погрешность в данном случае замечается одинаково и в той и другой группе.

Вестербург ставит в особую честь автору меньшей группы правильное описание пожара в Риме и объяснение причин гонения на христиан; но в виду того, что автор при этом пользовался рассказом Тацита, эта правильность неудивительна,—напротив, то обстоятельство, что он и у Тацита не все понял (разумеем слово insulae), показывает в нем именно средневекового писателя, а не только провинциала.

На невежество автора указывает и допущенный им грубый анахронизм: обычай, на который, как на закон времен Сенеки и ап. Павла, он указывает (в п. 10), возник только во 2 и 3 веках.

d) Изображение отношений ап. Павла и Сенеки к Нерону по всем письмам таково, что оно не дает возможности разделять их на две группы, как это делает Вестербург. В письме 12 Сенека указывает на Нерона, как на тирана, ночного разбойника и палача христиан. Но к пониманию этого письма читатель уже подготовлен письмами 8 и 9.—Правда во 2 письме Павел называет Сенеку наставником великого принца (т. е. Нерона), в 3 письме Сенека высказывает желание и надежду, что Павел будет присутствовать при чтении Сенекою пред императором его сочинений; но ведь на сообщение Сенеки, что император, выслушав от Сенеки послания Павла, был поражен мыслями этих посланий, Павел в письме отвечает, что приверженность императора со временем может причинить затруднение. «Как ты мог подумать в самом деле, пишет он Сенеке, что человек, почитающий языческих богов, может понять тебя? Я прошу тебя не предпринимать этого дела в другой раз». И Сенека вполне соглашается с этим. Он увидел (п. 9), что Павел говорит на основании природы самой вещи, поскольку известно, что умы отвращаются от надлежащего поведения и самых справедливых чувствований. «Я не удивляюсь более этому после того, как научил меня опыт». Слова и Павла, и Сенеки должны быть, по мнению автора писем, знаменательны и были бы непонятны эти предостережения и намеки, если бы автор не имел в виду фактов, изображенных в письме 12, которое таким образом находится в тесной связи с письмами 8 и 9.—Должно также заметить, что выделение писем 10, 11 и 12, как принадлежащих другой редакции, все таки не уничтожает находящихся в письмах противоречий, так как совет, даваемый в письме 14 Павлом Сенеке относительно императора, противоречит не только письму 12, но и 8 и 9. С другой стороны, в письме 14 есть указания не только на 7 письмо («император и его друзья растворены

божественным словом»), но и на 12 («не легко убедить их и заставить воспринять истину, ибо многие не склоняются на твои увещания»: здесь, очевидно, должно быть указание на действительный факт). Вообще же на совет Павла в письме 14 нужно смотреть как на заключительное слово. Таким образом, нет оснований разделять известный нам сборник писем на две группы и относить происхождение одной из них ко временам Иеронима.—Но как Вестербург пользуется этими письмами, обе редакции которых он признает фальсификацией, при решении вопроса о происхождении самого предания? Для решения этого вопроса он обращается к источникам, которыми пользовались фальсификаторы. «Вообще думают, говорит он, что источником для подобной фальсификации служила общая мысль о том, что Сенека был христианином, а такая мысль утверждалась на замеченном сходстве между воззрениями Сенеки и христианскими идеями. Но такое объяснение факта не совсем удовлетворительно... Можно решительно сомневаться, чтобы сходство воззрений Сенеки и христианских идей дало основание для выдумки легенды о христианстве Сенеки, его отношениях к Павлу, и, наконец, для фальсификации переписки Сенеки и Павла. Можно утверждать, что это не кто иной, как древние еретики, эвиониты, выдумали поставить в связь апостола языков с воспитателем ужаснейшего гонителя христианства. По крайней мере, к этому воззрению можно приходить после тщательного изучения содержания той группы писем, которая выше была названа большею и худшею... Возникновение этой группы писем внешним образом было вызвано теми письмами, какие были известны Иерониму, но эти последние письма не влияли на составителя большей й позднейшей группы писем своим содержанием. Ибо в письмах меньшей и древнейшей группы предполагается враждебное отношение Нерона к христианству, соответственно тем преданиям, какие господствовали по этому предмету в Церкви; между тем как в большей и позднейшей группе заметно на первый план выставляются добрые отношения между Нероном и Павлом, при чем в письмах 5 и 8 находятся прикровенные указания на какие то отноше-

вия Павла к императрице» 1). Все это не может быть отнесено на счет фантазии автора, но должно иметь для себя более древний и определенного характера источник. Затем Вестербург сопоставляет содержание писем 7—9 с вышеприведенным, местом из псевдо-Лина. Обыкновенно ученые в виду того, что содержание писем весьма напоминает это место из псевдо-Лина, полагают, что или псевдо-Лин списывал у сочинителя переписки, или этот последний списывал у псевдо-Лина. — Вестербург же находит возможным объяснить эту близость тем, что и псевдо-Лин и сочинитель переписки пользовались одним общим источником—третьим произведением, которое до нас не сохранилось, но о котором можно составить понятие на основании двух известных произведений—переписки и псевдо- Лина. Произведенный анализ приводит Вестербурга к тому выводу, что источником для большей и позднейшей группы следует признать такое древнее, до нас не сохранившееся произведение, в котором жестокий гонитель христианства—Нерон представлялся довольно благосклонным к ап. Павлу, а известная своею безнравственностью Поппея Сабина, вторая жена Нерона, выставлялась ученицей Павла. «Каким же образом апостол мог быть в таком дурном сообществе?» спрашивает Вестербург 2).—Чрез козни эвионитов. Известно, что эвиониты питали ненависть к ап. Павлу, были недовольны им за то, что он обратился с проповедью Евангелия, кроме иудеев, к язычникам, что он учил не соблюдать иудейского обрядового закона. Остаток подобных эвионитских воззрений и представляло сочинение, послужившее основанием для составителя переписки ап. Павла и Сенеки в той части ее, которая выше названа была большей и позднейшей группой писем.—После такого исследования Вестербург приходит к следующему результату 3). Сенека представлен в знакомстве с апостолом первоначально вследствие враждебной апостолу Павлу тенденции. В то время,

1) Вестербург s. 22—23.

2) S. 30.

3) S. 36—37.

когда еще было очень сильно эвионитское направление в христианском обществе (до половины 2 века), языческий философ не вспоминался христианами с благосклонностью. Тогда не могло считаться похвальным название друга Сенеки. А то обстоятельство, что Сенека в своем сочинении «о суеверии», но свидетельству Августина, сильно нападал на иудеев, было даже причиной ненависти к нему со стороны эвиовитов. Этой побудило эвионитов выставить Сенеку сотоварищем лица, свободно относившегося к иудейскому закону и равно ненавистного им, т. е. Павла, почитателям которого, т. е. истинном христианам, они хотели тем досадить.

Таким образом, фабула, что ап. Павел был другом Сенеки, по всей справедливости должна считаться злостною выдумкой эвионитов, ненавидевших ап. Павла. Поэтому фабула нашла доверие к себе не скоро,—во всяком случае не ранее 4 века. Одним из поверивших фабуле был тот, от которого произошла первая редакция (фальсификация) писем с именами Сенеки и Павла (меньшая группа). Он без сомнения не знал всех обстоятельств, сопровождавших возникновение легенды, а позднейший фальсификатор (автор писем большей группы) знал и эти обстоятельства, найдя их в своем источнике, и пользовался этим источником, не понимая его истинного смысла.

Таково мнение Вестербурга. Не смотря на свою видимую простоту и естественность, оно не выдерживает критики и страдает недостатками, совершенно противоположными этим видимым достоинствам. Мнение это неестественно и неверно как в формальном отношении, так и по своему содержанию.—После того как Вестербург в дошедшем до нас сборнике писем Павла и Сенеки выделил две группы, естественно было-бы ожидать, что для решения вопроса о происхождении нашего предания он обратится к разбору источников и содержания первой группы, раннейшей по происхождению; но на самом деле он поступает совершенно иным образом. Главным указанием для него при решении вопроса о происхождении предания служит то обстоятельство, что в письмах большей группы отношения Павла к Нерону

представляются более или менее дружественными, но ведь эти отношения по письмам меньшей, именно равнейшей, группы изображаются, по его же мнению, совершенно в обратном виде; он сам вынужден сказать, что меньшая группа не влияла содержанием своим на содержание большей группы. Таким образом, остается совершенно недоказанным, что содержание писем и раннейшей группы черпалось из того же источника, которым пользовался составитель позднейшей группы писем,—что основанием к составлению раннейшей группы писем послужила та же фабула, которая послужила основанием для источника позднейшей группы, а между тем для решения вопроса о возникновении в церкви предания об исторических сношениях ап. Павла и Сенеки более важное значение должна была бы иметь, конечно, раннейшая редакция писем. Если признать две редакции писем, то обяснение происхождения позднейшей не разъясняет еще вопроса о происхождении раннейшей. Вестербург еще имел бы право так поступать, а) если бы указанный им первоисточник вполне объяснял происхождение предания, о котором речь; но отношением Павла к Нерону (а не к Сенеке) и его конкубине исчерпывается содержание этого первоисточника для переписки и псевдо-Лина, поскольку о нем можно судить по другим указаниям помимо свидетельств о Сенеке (уже) в самой переписке и псевдо Лине, (так как происхождение этих именно свидетельств и требуется объяснить); говоря иначе, тенденция этого первоисточника касается только фабулы об отношениях Павла к Нерону и конкубине его, а по каким побуждениям поставлен в эти отношения к Павлу и Сенека, это Вестербург принужден решать уже своими, ни на чем исторически не обоснованными соображениями, (так как в самих свидетельствах переписки и псевдо-Лина нет указания на то, что та же самая тенденция руководила и вымыслом об отношениях Павла к Сенеке); b) если бы Вестербург доказал, что содержание переписки не покрывается содержанием тех свидетельств древности, которые сохранились до нас, и, след., предполагает новый, нам неизвестный, источник; но Вестербург этого не доказал, а

Крейгер напротив легко показал источники всех частей переписки в известных нам свидетельствах древности. Характер же главного из этих источников,—актов псевдо-Лина, как продукта сирийского гносиса, не эвионитский, не с иудействующей тенденцией, а с анти-иудействующею. Таким образом, рассказ об отношениях Павла к Сенеке поставлен в связь с рассказом об отношениях Павла к Нерону только в известном нам источнике с анти-иудействующею тенденцией. Почему же Вестербург рассказ об отношениях Павла к Сенеке поставляет в связь с рассказом об отношениях Павла к Нерону в своем первоисточнике именно с эвионитской тенденцией? Почему автор переписки не мог заимствовать из псевдо-Лина, почему для него нужно предположить какой-то еще первоисточник? Для Вестербурга этот вопрос должен быть самым главным вопросом, а он, торжественно восклицая относительно псевдо-Лина и автора переписки: beide Autoren haben einen Dritten ausgebeutet! не представляет решительно никакого основания.

Не лучше обстоит дело и с выдуманными Вестербургом и приписанными им эвионитам побуждениями, которые будто заставили их выдумать фабулу о близких сношениях Павла и Сенеки. «В то время, говорит Вестербург, когда шла борьба между христианами из иудеев и христианами из язычников,—не было чем либо похвальным и почетным—называться другом Сенеки. Корифеи тогдашнего литературного мира. Фронтон и Геллий, говорили почти в тоне презрения и насмешки о Сенеке, как писателе и мыслителе, а вслед за ними Дион Кассий едва ли лучше оценивал Сенеку и как человека». Но заметим на это словами Крейгера. «Что у риторов 2 века, говорит он, Сенека и его стоическое мировоззрение были не в моде, это правда. Но ни в каком смысле нельзя сказать, что Сенека был в пренебрежении. Квинтиллиан сообщает, что в руках юношества находились почти единственно книги Сенеки. Правда, он сожалеет о предпочтении, какое оказывалось Сенеке пред лучшими писателями, но факт уважения к Сенеке остается несомненным... Плиний Младший причисляет его к «великим писателям, уче-

нейшим, достойнейшим и нравственнейшим людям». Но допустим, что Сенека во 2 веке пользовался дурной репутацией в столичных литературных кружках. Что же отсюда следует? Неужели в самом деле тенденциозные писатели эвионитского направления могли воспользоваться этим обстоятельством, чтобы компрометировать ап. Павла, приписав ему несуществующую дружбу с Сенекою»? 1) Таким образом, соображения Вестербурга лишены научного значения.

Резюмируем все сказанное. Мы видели, что нет никаких положительных свидетельств об исторических сношениях ап. Павла и Сенеки. Прежде всего исторически известно только то, что сочинения Сенеки пользовались среди христиан большим уважением, что христиане прежде всего узнали воззрения Сенеки, близкие к христианским идеям. Известна затем внешняя история предания, хотя и отрывочно. Кратко изложив эту историю, мы потом следили за нею, начиная с позднейшего времени, чтобы постоянно приближаться к началу предания. Мы нашли, что известные ныне письма с именами ап. Павла и Сенеки не дают решения вопроса о происхождении предания. Невозможно по ним судить и о содержании древнейших писем. Все старания Вестербурга воспользоваться известными нам письмами для решения вопроса' о происхождении предания не дают никаких положительных результатов. Таким образом мы приходим к более раннейшему времени—ко времени существования древнейшей редакции писем. Мы должны исследовать историю этой редакции писем. Но как смотреть на эти письма? Какое они могут иметь значение?—Вопреки мнению Крейгера о действительности переписки ап. Павла и Сенеки и о том, что под руками Иеронима и Августина были подлинные письма ап. Павла и Сенеки, можно указать следующие соображения, доказывающие не только то, что в действительности не было переписки между ап. Павлом и Сенекой, но и то, что вообще не существовало писем с именами ап. Павла и Сенеки, подлинность которых признавала бы вся Церковь, что находившиеся под руками Иеронима и Августина письма не пользовались таким признанием со

1) S. 194—196.

стороны всей Церкви, что, след., не первоначально были даны письма, положившие начало преданию, но прежде, в силу некоторых условий церковной жизни, возникла мысль о сношениях ап. Павла и Сенеки, затем послужившая основанием для фальсификации писем. В самом деле, если бы, предположим, апостол находился в переписке с философом, если бы вообще существовали письма с именами ап. Павла и Сенеки, подлинность которых признавала вся Церковь, то Церковь половину этой корреспонденции—письма ап. Павла,—конечно, сохранила бы и поместила бы в сборнике его посланий. Правда, на это могут возразить, что письма к Сенеке были писаны ап. Павлом, как простым человеком, а не как вдохновенным от Бога, а поэтому, не смотря на их подлинность, не имели канонического характера, который признается за посланиями апостола. Но,—в таком случае можно спросить,—что же служит критерием богодухновенности других посланий ап. Павла и небогодухновенности этих писем? Частный характер последних? Но ведь послание ап. Павла к Филимону разве не имеет характер скорее семейного письма, чем апостольского послания? Уже одна принадлежность этих писем такому апостолу и учителю церкви, как Павел, должна была бы предохранить их от потери.—«Взоры первых христиан были обращены не назад, но вперед?—к (ожидавшемся) пришествию Господа», говорит Крейгер и этим объясняете скудость дошедших до нас сведений о сношениях ап. Павла и Сенеки. Но ведь письма существовали во времена Иеронима и Августина и Крейгер находит возможным придать эти письма подлинными письмами ап. Павла и Сенеки: ужели и после времени Августина взоры христиан продолжали быть обращенными вперед, а не назад? Как же объяснить исчезновение писем, которые уже многими читались?— Неблагосклонное суждение Августина о Сенеке, говорит Крейгер, при том уважении, каким пользовался этот великий учитель Церкви на западе, служит достаточным объяснением для потери писем». Далеко не достаточным. В самом деле, но хочет сказать Крейгер этими словами: то ли, что Августин не признавал переписку с именами ап. Павла и

Сенеки подлинною, или то, что Августин, и признавая переписку подлинною, о личности и учении Сенеки говорит все таки неодобрительно? Если первое, то следует, что ни Иероним, ни Августин не свидетельствуют за подлинность переписки, так как они оба сходно говорят о письмах (leguntur); если второе, то остается только удивляться, как такой остроумный ученый, как Крейгер, может приводить подобного рода не имеющие никакой силы и даже странные доказательства. Ведь дело не в Сенеке; ведь спрашивают. не о том, почему не сохранились письма, адресованные к Сенеке, а о том, почему не сохранились письма, писанные ап. Павлом, к кому бы они ни были писаны. Никакой взгляд какого бы то ни было отца Церкви на адресата посланий Павла не мог бы ослабить авторитета его писем и посланий. Можно также спросит Крейгера, почему же не затерялись и писания Луки: ведь они адресованы к Феофилу, а Феофил, по мнению Крейгера, это—Сенека.

Таким образом, древнейшие письма, сохранившиеся до нас в незначительных отрывках, имеют значение не как подлинные письма ап. Павла и Сенеки и не как признававшиеся таковыми со стороны Церкви, след., не как положившие начало преданию, а как отображающие в своей истории историю предания,—имеют значение по связи своей истории с условиями церковной жизни.—Вестербург совершенно справедливо полагает, что причиною происхождения предания о сношениях ап. Павла и Сенеки и фальсификации писем не могло быть одно сходство воззрений Сенеки с христианскими идеями. Флёри указывает более сильный мотив к фальсификации писем с именами ап. Павла и Сенеки в действительности исторических сношений апостола и философа. «Смело можно сказать, говорит он, что никакой переписки между Павлом и Сенекой не существовало, а слух об этом естественно мог распространиться на основании изустных сношений апостола и философа 1). Но исторические отношения ап. Павла и Сенеки, как мы видели, таковы, что одни, сами по себе, они не могли

1) t. 2, 257.

вызвать мнения об их действительных сношениях. Да притом, переписка появилась, как нужно полагать, не раньше конца третьего или начала четвертого столетия, а в продолжение такого долгого времени должны были иметь место особые условия церковной жизни, которые побудили бы христиан воспроизвести в памяти исторические отношения ап. Павла и Сенеки—особые причины, которые дали бы повод закрепить подтверждаемую свидетельствами об этих исторических отношениях мысль о действительности сношений Павла и Сенеки и фальсификацией писем с их именами: вопрос таким образом, даже с точки зрения Флёри, отодвигается далее, по не решается.—Так, одно сходство воззрений Сенеки с христианскими идеями не могло вызвать фальсификации писем; этого не могло сделать и воспоминание об исторических отношениях ап. Павла и Сенеки. Но в связи с тем и с другим могли вызвать эту фальсификацию известные условия церковной жизни. исследовать эти условия—самое важное для решения вопроса, о котором речь. А на эти условия прежде всего указывает история древнейшей редакции писем. Пусть эти письма сохранились до нас только в небольших отрывках; первое, что вам могут дать эти письма, это их история. К обзору этой истории в связи с условиями церковной жизни мы и должны теперь обратиться, всегда помня первый исторический факт по нашему вопросу—то уважение, каким пользовались среди христиан сочинения Сенеки.

Если бы Крейгер с выше приведенными словами о неблагосклонном суждении Августина относительно Сенеки соединял тот смысл, что Августин не признавал переписку с именами ап. Павла и Сенеки подлинною, то он был бы более прав: бл. Иероним и бл. Августин мало свидетельствуют за подлинность переписки. Можно далее полагать, что переписка эта явилась не ранее времени Иустина мученика. Наконец, мы, кажется, имеем право думать, что появление писем после Иустина и их исчезновение после Августина не случайно, а имеет свои причины в условиях церковной жизни.

Читая свидетельства Иеронима и Августина, относящиеся к переписке, о которой речь, мы замечаем в них один и

тот же оттенок, довольно настойчиво указывающий на то. что Иероним сомневался в подлинности этой переписки или. по крайней мере, знал сомнения своих современников, а Августин не придавал ей важного значения. Побуждения поместить в списке святых Сенеку бл. Иероним указывает в том, что письма ап. Павла и Сенеки читаются многими (legantur pluribus); равным образом и бл. Августин об этих письмах замечает только, что они leguntur. Что касается замечания бл. Августина, то им констатируется только тот факт, что некоторыми его современниками читались письма с именами ап. Павла и Сенеки; сам же Августин преданию о сношениях ап. Павла и Сенеки, предполагаемых перепиской, не придавал никакого значения. Иероним же придавал важное значение этой переписке, она служила для него основанием поместить Сенеку в списке христианских писателей. Но зачем он указывает на то, что письма эти «читаются очень многими?» Ведь если у него самого не являлось сомнения относительно подлинности этой переписки, и со стороны от кого-либо другого он не слыхал такого сомнения, он ограничился бы лишь указанием на факт существования этих писем. В словах leguntur pluribus нужно видеть не простое указание на то, что были некоторые, которые не знали, не встречали, не читали этих писем, потому что ни о каком документе, ни о каком памятнике невозможно сказать, что он всем известен, всеми читается, да и указание подобного рода было бы бесцельно и бесполезно; но в этих словах без сомнения выражается та мысль, что многие и притом авторитетные лица подтверждали подлинность этой переписки, что уже самый факт ее относительной распространенности свидетельствовал о вере в ее подлинность, хотя она не только еще не получила всеобщей известности и не была признана всею Церковью, но даже были некоторые, сомневавшиеся в ее подлинности. Таким образом, или сам Иероним, пли другие из его современников сомневались в подлинности переписки с именами ап. Павла и Сенеки. Как же Иероним отнесся к этому сомнению? Он устранил его только указанием на то, что письма читаются многими; след.,

своим авторитетом Иероним оч. мало подтвердил подлинность этой переписки. Чтобы понять такое отношение Иеронима к вопросу о. подлинности переписки, приведем несколько слов из предисловия Иеронима к своему труду de viris illustribus чтобы показать намерение, по которому Иероним упоминает в самом труде о данной переписке с ап. Павлом Сенеки и о многих других писателях. «Пусть Цельс, говорит бл. Иероним в предисловии, пусть Порфирий, Юлиан, эти собаки, лающие на Христа, пусть их приверженцы, думающие, что церковь не имеет никаких философов и красноречивых ученых, пусть они узнают, сколь многими и замечательными лужами обладает она, и да перестанут упрекать вашу веру в невежественной простоте и да познают свое собственное невежество». Таково было намерение Иеронима. «Разве можно было подложною перепиской осуществить это намерение?» спрашивает Крейсер. Это намерение своей собственной фальсификацией Иероним, конечно, осуществить не мог; но для осуществления этого его намерения достаточно было указания на переписку, читавшуюся и признававшуюся за подлинную оч. многими. Правда, переписка, на которую мог сослаться и действительно указал бл. Иероним, не могла быть настолько грубою фальсификацией, чтобы ее неподлинность прямо бросалась в глаза; но это соображение не доказывает подлинности переписки, упомянутой Иеронимом, а указывает лишь на то, что переписка (была фальсификацией, но) должна была быть фальсификацией довольно искусною. Самое же намерение, какое имел Иероним, указывая на эту переписку, препятствовало ему, как человеку заинтересованному, совершенно беспристрастно отнестись к вопросу о ее подлинности,— не в его интересах было усиливать в себе сомнение в подлинности этой переписки тщательным анализом ее содержания и языка.—При таких обстоятельствах даже тот отрицательный факт, что Иероним не подтвердил своим авторитетом подлинность переписки, в действительности которой он был заинтересован, служит сильным доказательством того, что под его руками могла быть не подлинная ап. Павла и Сенеки переписка, а только более или менее искусная подделка.

Эта фальсификация, которую читали многие из современников Иеронима и которая была так искусно составлена, что Иероним мог указать на нее в своем труде de viris illustra явилась, по нашему мнению, не ранее времени Иустина философа. Св. Иустин ничего не знает о сношениях ап. Павла и Сенеки,—а это незнание в высшей степени знаменательно. В самом деле, до принятия христианства Иустин ревностно занимался во многих философских школах, был между прочим и учеником стоика и вообще обнаруживает достаточное знакомство с учением и еще более с биографией многих философов. По принятии же христианства, Иустин, не будучи привязан к определенному местожительству каким-нибудь церковным иерархическим служением, всю остальную жизнь провел почти в постоянном странствовании с запада на восток и с востока на запад, след., имел полную возможность знать церковные предания. Занятия же его во время этих странствований состояли главным образом в борьбе с языческими философами и вопрос об отношениях языческой философии к христианскому учению был главным вопросом, решению которого он посвящал свои силы; при этом, вследствие своеобразного решения этого вопроса, он все лучшее в языческой философии приписывал действию Логоса, считал это лучшее заимствованным из ветхозаветных книг и, след., имел особый интерес обращать внимание как из языческой философии преимущественно на лучшие мысли и из философов на прославившихся своею нравственно-высокою жизнью, так и на факты, подтверждавшие его мысль о заимствовании языческими философами своих лучших мыслей из ветхозаветных книг. Св. Иустин не малое время провел и в Риме, где он основал даже школу,—в Риме, где, конечно, более, чем в каком-либо другом месте, должно было бы жить предание о сношениях ап. Павла и Сенеки и где их переписка должна была бы быть особенно известною; и здесь, в Риме, св. Иустин продолжал свою борьбу с философами, т. е. занимался тем же вопросом об отношении языческой философии к христианскому учению. Знакомый вообще с историей философии и филосо-

фов, имевших отношение к христианской религии с его своеобразной точки зрения, он в частности был званом и с историей представителей стоической философии и его познания в этой области были довольно подробны,—так он упоминает в одной из своих апологий 1) о Мусоние Тирренском, малоизвестном стоическом философе, который, по свидетельству Свиды, за смелость и независимость духа был убит Нероном, (след. Иустин был знаком с историей философов времени Нерона) и упоминает об нем, как об одном из философов, которые по причине семени Слова были ненавидимы и убиваемы. И вот этот-то Иустин ничего не говорит о Сенеке, который будто находился в дружественных сношениях и даже в переписке с ап. Павлом,—о Сенеке, философе уважаемом, по крайней мере, последователями стоической философии, которых Иустин называет прекрасными в их нравственной системе. Это отсутствие упоминания о Сенеке в сочинениях Иустина может объясниться или тем, что св. Иустин считал Сенеку вполне христианином, так что не мог приводить его в пример действия Логоса в язычестве, или тем, что он ничего не знал об отношениях Сенеки к христианству, а такое незнание в виду вышесказанного, свидетельствовало бы о том, что никакого предания о сношениях философа с апостолом тогда еще не существовало,—или наконец тем, что он не имел повода и случая упомянуть о Сенеке в своих сочинениях. Первого не могло быть, с одной стороны потому, что св. учитель Церкви не мог счесть христианином языческого философа, с другой стороны потому, что стоики не уступили бы одного из своих виднейших представителей христианам. Остается признать второе, так как Иустин имел удобнейший случай говорить о Сенеке в своих апологиях. Общее содержание а пологий Иустина можно выразить так: «христиан неразумно преследовать за их учение, так как то, чему учат они, говорят и языческие философы—только искаженно, как заимствователи своих мыслей из христианских источников». Аполо-

1) 2 Апол. гл. 8.

гии с таким содержанием Иустин подавал не на одно только имя Антонина, но и на имя его соправителя Марка Аврелия и при том в такое время их соправительства, когда Марк Аврелий уже прославился в качестве философа: из надписания и содержания апологий — это следует со всею очевидностью, в философском характере правителя апологет видит для себя основание надеяться на правосудие. Что же за философ был этот правитель, к которому апологет обращался за правосудием? Марк Аврелий был стоик: об этом свидетельствует оставшееся после императора—философа сочинение, об этом же свидетельствует и список его учителей. Важнее последнее свидетельство, так как для современников естественно было о направлении императора— философа заключать по направлению учителей. В числе наставников Марка Аврелия большинство вообще были философы; это были Аполлоний Халкидский. нарочно вызванный Антонином для воспитания Марка, Юний Рустик, Секст, Цинна Катулл. Клавдий Максим, Александр и Клавдий Север: из них за исключением двух последних, все остальные были стоики. Марк Аврелий любил своих наставников и многие из них сделались из учителей его любимыми друзьями и занимали видные должности (напр. Юний Рустик). Для Иустина, знавшего философский характер императора, не без- известно было и его школьное направление, тем более, что он знал некоторых из учителей Марка Аврелия, напр. упомянутого Юния Рустика. Итак было бы естественно, чтобы Иустин,—если бы он знал о сношениях Сенеки с ап. Павлом,—упомянул имя стоического философа в своих апологиях, в которых он обращался к императорам за защитой и доказывал пред ними невинность христиан на том основании, что они в своем учении одно утверждают согласно с уважаемыми у язычников поэтами и философами, а другое полнее и достойнее Бога 1); было бы естественно, чтобы, он для доказательства своей мысли, вместо указания вообще на учение платоников и стоиков, сослался на уважаемого у стоиков Сенеку, как на черпавшего свои высокие

1) 1 Апол. гл. 20.

идеи из христианских источников—из личного знакомства с одним из проповедников христианства. Говоря во второй своей апологии 1): «последователи стоических учений за то, что были прекрасны в своей нравственной системе так же, как и поэты в некоторых отношениях, по причине семени Слова, насажденного во всем роде человеческом, были, мы знаем, ненавидимы и убиваемы: таков был и пр.», отчего св. Иустин не упомянул здесь о Сенеке, современнике одного из упоминаемых им здесь философов, Мусония Тирренскаго, — о Сенеке, мысли которого считались язычниками за свои? На примере Сенеки Иустину лучше всего можно было бы показать языческим императорам, что все лучшее в языческом мире заимствовано от христиан.

Все это делает более или менее вероятным наше предположение, что во времена св. Иустина никакого предания о сношениях ап. Павла и Сенеки еще не существовало и что современными Иустину христианами еще не было обращено внимание на близость философии Сенеки к христианскому учению. Между тем, Иустином философом начинается ряд христианских апологетов, в продолжении нескольких веков про- поведывавших мысль, что все лучшее в языческом мире заимствовано из христианских источников, т. е. из ветхозаветных священных писаний. На ряду с обличением апологетами всего собственно языческого, эта мысль о заимствовании языческими философами из книг св. Писания поддерживалась и развивалась апологетами в борьбе их с языческими мудрецами с высокою целью обращения неверующих в христианство и этою целью объясняется ее распространенность среди христиан. Первым эту мысль пред лицом языческих ученых высказал св. Иустин:, ... и Платон, говоря, что вина в человеке избирающем, а Бог невиновен, заимствовал это от пророка Моисея, ибо Моисей древнее всех писателей; да и во всем, что философы и поэты говорили о бессмертии души, о наказаниях по смерти, о созерцании небесного и о подобных предметах, пользовались они от про-

1) Гл. 8.

роков» 1). Подобные мысли разделяли Тациан, Феофил Антиохийский, Климент Александрийский, Ориген, Евсевий Кес., Кирилл Алекс., Феодорит Кир. и из латинских апологетов Минуций Феликс; эти же мысли мы встречаем отчасти у Тертуллиана и бл. Августина, о которых речь будет ниже. — Нам нет нужды говорить о тех основаниях, которые приводились апологетами в защиту своего мнения, и об истинности или неосновательности этого мнения; мы только констатируем тот факт, что со времени Иустина философа большинство апологетов все мысли классических мудрецов, сходные с теми или другими местами св. Писания, объясняли заимствованием первых из последних. Но ведь то несомненно, что ни один философ древности не подошел по букве так близко к христианству, как Сенека; ни у одного нет в сочинениях так много выражений, напоминающих те или другие места св. Писания, как у Сенеки; и эта близость философии Сенеки к христианскому учению еще в древности (хотя и не раньше св. Иустина) была замечена, его сочинения пользовались среди христиан большим уважением. А между тем никто из вышеупомянутых нами древних церковных писателей, за исключением двух последних, ни словом не упоминает о Сенеке. Ужели близость его философии к христианскому учению не требовала объяснения? Несомненно требовала, но только для этого объяснения после св. Иустина не вскоре пришло время.

Мысль апологетов о заимствовании классическими писателями из ветхозаветных писаний выработана ими не самостоятельно, она перешла к ним от александрийских иудеев, у которых подобное мнение появилось во время их борьбы с греческими и египетскими учеными. Апологеты христианства легко усвоили этот взгляд иудеев, потому что им приходилось бороться с теми же врагами, как и иудеям. Затем, собственно в глазах христианских апологетов эта мысль—о заимствовании языческими философами из христианских источников—подтверждалась примером школы неопла-

1) I Апол. гл. 44. cp. 60.

тоников, стремившихся к эклектическому объединению в своих воззрениях всех философских и религиозных учений, включая иудейство и христианство. Поскольку мнение апологетов было только заимствованное от александрийских иудеев, оно, естественно, имело в виду собственно классических, древних мудрецов и заимствование ими из ветхозаветных писаний; нужны были действительные мотивы для того, чтобы перенести это мнение и на философов—современников христиан; на философов—современников христиан это мнение было перенесено апологетами в их борьбе против собственно неоплатоников, т. е. позднее времени св. Иустина. Но центром неоплатоников была Александрия и от неоплатоников до римских стоиков было еще очень далеко. Было, конечно, кроме того, не безъизвестно более или менее враждебное отношение Сенеки к иудейству; след. ни сами иудеи, ни апологеты, поскольку они следовали иудеям, не могли призвать Сенеку заимствователем из (ветхозаветных) книг св. Писания—то же самое нужно сказать и относительно апологетов, имевших дело с неоплатониками, уважавшими ветхозаветные писания. Нужно было новое направление во взгляде апологетов для того, чтобы могло быть понятно отношение сочинений Сенеки к христианским ветхозаветным и новозаветным писаниям. Пока ветхозаветные и новозаветные писания в их отношении к языческой философии рассматривались как один источник, и мысли Сенеки можно было относить только на счет предшествовавшего ему развития языческой философии, как таковой. Это новое направление, разделившее ветхозаветный и новозаветные писания, как два отдельные источника христианского вероучения в его отношении к языческой философии, и заметило близость мыслей Сенеки собственно к христианскому учению. И знаменательным является то, что отцы церкви, говорившие о близости Сенеки к христианству, принадлежали именно к этому направлению. Первым из них в хронологическом порядке был Тертуллиан. Но Тертуллиан не разделял общераспространенного среди апологетов мнения о заимствовании классическими философами из ветхозаветных писа-

ний. Правда, в одном месте своей апологии он высказывает это мнение, но нерешительно, а в сочинении «о душе» 1) он говорит: «хотя и можно поверить, что какой-нибудь исследователь мудрости по любознательности приближался к самым пророкам, однако найдешь больше различия между философами (и пророками), нежели сходства, и в самом сходстве открывается их различие, так как и нечто истинное и согласное с пророками они или с другой стороны выставляют, или иначе излагают с великим искажением истины». Но совершенно решительным тоном высказывается о заимствовании классиками из ветхозаветных писаний в отрицательном смысле Лацтанций. В одном месте своего сочинения Institutiones (II, 11) он замечает, что греческие поэты «вовсе не касались письмен истины», а в другом (IV, 2) говорит: «я часто удивляюсь тому, что Пифагор и после него Платон, пламенея любовью к исследованию истины, достигли даже до египтян, магов и персов, а не ходили к иудеям, у которых одних тогда и была мудрость и к которым они могли бы идти удобнее. Думаю, что они отвращаемы были от этого Божественным Промыслом, дабы они не могли узнать истину, потому что еще не подобало религии Бога истинного и правде открыться чуждым людям. Бог определил, по наступлении последнего времени, послать с неба великого Вождя, Который, отняв все от вероломного и неблагодарного народа, открыл бы ее внешним народам». Указываемая при таких отрицательных взглядах на заимствование классическими писателями лучших мыслей из ветхозаветных писаний близость сочинений Сенеки к христианским идеям являлась совершенно в другом свете: с одной стороны, таким образом, подрывались доказательства заимствования классиками из ветхозаветных писаний и колебалась самая мысль о сходстве их «лучших» мыслей с учением св. Писания, с другой стороны, настойчивей и настойчивей обнаруживалось сходство с христианским учением учения Сенеки, современника апостолов. Сами Тертуллиан

1) Гл. 46.

и Лактанций не дали объяснения этого сходства, но их взгляды предопределили характер объяснения: при господствовавшем, вообще говоря, воззрении на лучшие мысли языческих философов как на заимствованные из св. Писания, возвышенность учения Сенеки в виду особых, но настойчиво заявленных воззрений Тертуллиана и Лактанция, отрицавших возможность перехода в языческий мир откровенной истины чрез ветхозаветные писания, могла быть объяснена только его знакомством с каким-нибудь проповедником собственно христианства. Это объяснение находило себе полную поддержку в хронологических данных: Сенека с одной стороны был современником апостолов христианства, с другой—жил в такое время, когда новозаветные писания только что появлялись. Эти данные также оправдывают исключительность объяснения, примененного к сходству именно сочинений Сенеки с христианским учением. объяснение это получило более конкретное выражение в переписке с именами ап. Павла и Сенеки, сфабрикованной каким-нибудь защитником этого объяснения, заинтересованным в ней более, чем кто-либо другой, в силу каких-нибудь случайных условий борьбы с язычески-философским миром. И вот приблизительно чрез столетие после того, как был высказан Лактанцием его взгляд на отношение классиков и Сенеки к христианству, во времена Иеронима уже многими читалась эта переписка. Почему гак возникшим преданием Сенека поставлялся в связь именно с ап. Павлом, это легко понять, если принять во внимание, с одной стороны, отношение ап. Павла к иудейским обрядам и Сенеки к иудеям, а с другой стороны, исторические отношения Павла и Сенеки. Тенденция этого предания и этой переписки должна была состоять в желании выставить философа знакомым с апостолом, слушающим его учение, удивляющимся и благоговеющим пред этим учением, как пред богооткровенным, покоряющимся этому учению и желающим распространять его в своих сочинениях; таким образом, это тенденция самого общего, психологического характера; в этой переписке не должно было быть места для какого-нибудь тенденциозно-религиозного учения в смысле тех али других еретиков.

Нам теперь остается ответить на один вопрос и вопрос самый важный: Насколько действительное содержание этой переписки соответствует той тенденции, какая должна его проникать по нашему предположению? От этого соответствия или несоответствия зависит «быть или не быть» самого предположения. А такая именно постановка вопроса вполне оправдывается тем важным значением, какое должно иметь содержание этой переписки при отсутствии других каких-нибудь принятых данных для решения вопроса о происхождении предания. Содержание переписки, а так как она не сохранилась до нас в полном объеме, то те отрывки, которые до нас сохранились, представляют собою единственное положительное свидетельство о мотивах фальсификации, которое может руководить исследователя при решении вопроса о самом предании,—и тот исследователь находится в более счастливых условиях, который сумеет воспользоваться этим единственным прямым свидетельством.

Бл. Иероним, сообщая о переписке ап. Павла и Сенеки, передает и часть содержания этой переписки. «В этих письмах Сенека, несмотря на то, что он был учителем Нерона и очень влиятельным лицом того времени, говорит, что оп желал бы иметь такое значение у своих, какое Павел имеет у христиан». По поводу этой цитаты Крейгер замечает: «Иероним из переписки Сенеки с Павлом цитирует одно изречение Сенеки, — которое напоминает любимые Сенекою краткие, но выразительные сентенции». — Мы несколько иначе смотрим на это извлечение, сделанное Иеронимом из переписки. Действительно ли это извлечение представляет только краткое «изречение», удачно сказанное, афоризм. удачно выраженный и без тесной связи с предшествующим и последующем содержанием речи? Если бы это было так, если бы эти слова были только случайным изречением, то зачем было бы Иерониму приводить их? Ведь если Августин приводит изречение Сенеки, то это потому, что самое изречение, им приводимое, имеет цену—само по себе, по своему содержанию, и для его оценки нет даже нужды прочитать его в контексте, так как оно само по себе

рекомендует Сенеку и оправдывает слова Августина: «хорошо сказал Сенека»... Слова же, приводимые Иеронимом, далеко не имеют такого характера «краткого изречения» и сам Крейгер, говоря: «такое изречение уместно в устах Сенеки», находит однако необходимым непосредственно за этим дать объяснение такой уместности, каковое он находит в исторических отношениях ап. Павла и Сенеки. «Сенека мог видеть то значение и влияние, каким ап. Павел пользовался среди христиан, мог замечать, какое благодетельное действие оказывает его учение на последователей его проповеди, и потому желал и сам иметь такое же влияние среди языческого общества—желал, чтобы его моральные сочинения имели такой же успех в том обществе, для которого они назначались философом» 1).—Что это объяснение Крейгера более или менее удачно, это правда; но ведь Крейгер потому так понял это «изречение», что сначала оп известным образом уже определил исторические отношения ап. Павла и Сенеки и в этом нашел ключ для объяснения данных слов переписки. Иероним же должен был иметь в виду своих читателей, для которых его сообщение о переписке должно было служить исходным пунктов в понимании самых исторических отношений Сенеки к ап. Павлу (по представлению переписки); в виду этого едва ли он взял бы на себя ответственность, приводя одно только «изречение». Ведь понял же средневековый фальсификатор эти слова в превратном смысле. Да и кто же — приводит из какого-либо сочинения, как его характеристику такое изречение, которое само требует толкований?—Мы поймем побуждения Иеронима привести эти слова, если будем видеть в них не краткое изречение, а краткое содержание всей переписки, т. е. писем Сенеки. Мы и должны именно так понять эту выписку, если сопоставить ее с теми словами из предисловия Иеронима к сочинению: de viris illustribus, которые мы приводили выше. Иероним хочет показать противникам Церкви, что она имеет в своих рядах и философов, и указывает между прочим на Сенеку и на его

1) S. 173.

переписку с ап. Павлом, в которой он высказывает желание иметь такое же значение у своих, какое Павел имеет у христиан. Само собою понятно, что в таком случае Иероним указывает не на случайное изречение, а на мысль, высказанную в переписке настойчиво,—указывает, одним словом, на тему писем Сенеки, на их общее содержание.

Другое указание на содержание переписки, о которой речь, мы находим в актах псевдо-Лина. По нашему мнению, то место из этих актов, которое мы привели выше, есть позднейшая вставка, а повод к этой вставке, приблизительно к концу жизни Иеронима или немного позднее его, дала уже существовавшая переписка с именами ап. Павла и Сенеки. Критика хронологических данных относительно этих актов ничего не имеет предъявить против такого мнения. Правда, Крейгер старается показать, что первоначальная редакция этих актов восходит к самым ранним временам и появилась лет через 50 после ап. Павла, и Сенеки. Но если мы согласимся с этим утверждением Крейгера, то ведь все же несомненно, что эти акты в том виде, в каком они сохранились до позднейшего времени, имели много редакций и при этом часто подвергались большим изменениям. Написанные сначала на греческом языке, они были переделаны при переводе на латинский язык 1). Сам Крейгер соглашается с Липсиусом, что латинский перевод этих актов во всяком случае принадлежит редакции позднейшей Иеронима, хотя и оговаривается, что еще требуется доказать, что заметка о Сенеке принадлежит только позднейшим Иеронима редакциям 2). Наконец, Флёри даже полагает, что позднейшая редакция этих актов относится уже к средним векам, когда они также испытали значительные переделки 3). Таким образом, заключение Крейгера о раннейшем происхождении этих актов относится собственно к самому общему их содержанию, а не к детальным замечаниям, которые могли быть вставляемы время от времени при дальнейших редакциях.

1) Westerburg s 51.

2) Крейгер s. 180.

3) Флёри t. I, 275—285.

Так мы полагаем, что и заметка о Сенеке есть одна из таких вставок, и полагаем на следующих основаниях.

Акты псевдо-Лина имеют в сущности строго определенный и узко—ограниченный план,—это собственно сказания о мученической кончине Петра и Павла (Passio Petri et Pauli) в связи с событиями, имевшими ближайшее отношение к их кончине: этой теме строго подчинено все содержание, актов. Так, если в сказании о кончине ап. Петра говорится об успехах проповеди этого апостола в Риме, то говорится об этом постольку, поскольку успехи эти имели отношение к кончине апостола: обращение в христианство конку- бив знатных лиц произвело ему врагов,—тюремные стражи, обращенные апостолом ко Христу, содействовали его побегу и пр. О борьбе же Петра с Симоном волхвом и другими предчетами антихриста в сказании упомянуто только мимоходом и представлено, как уже случившееся в прошедшем.—Такую же строгую определенность содержания мы находим и в сказании о кончине ап. Павла. Так, здесь рассказывается о том, что к слушанию проповеди апостола притекали некоторые из дома Кесарева, (в чем должно видеть указание на Фил. VI, 22),—что однажды вечером, когда Павел учил народ, пришел в собрание и Патрокл, мундшенк императора, и, задремав на окне во время проповеди, упал и умер (—очевидная вариация на Деян. XX, 9). Павел воскресил Патрокла, который и объявил императору, что его воскресил вечный царь, Иисус Христос, а это заставило Нерона подвергнуть пытке всех воинов Христовых, тогда и Павел был приведен к Нерону и т. д. и т. д. И вот в таком-то, строго определенном по содержанию, рассказе между замечанием об учениках апостола из дома Кесаря и рассказом о Патрокле, по странной, совершенно непонятной, разве только чисто механической связи, рассказывается о дружбе апостола с воспитателем императора, о его переписке с каким-то учителем императора, о взглядах этого учителя на апостола, об его уважении к апостолу, о победах апостола в спорах с философами,—и все это рассказывается довольно подробно, тогда как ни то, ни другое, ни третье не

имело влияния на судьбу апостола. И отношения этого какого-то учителя и воспитателя императора к апостолу довольно странны. Все другие, кого только ни обращал апостол, относятся к нему собственно как к проповеднику христианства, находятся к нему в отношениях, если можно так выразиться, официально-церковных; воспитатель же императора поставляется в дружбу с апостолом, выражает эту дружбу перепиской с ним, о нем с ударением рассказывается, что он видел в апостоле божественное ведение и считал его человеком во всех отношениях достойным удивления. Эти подробности представляются странными как в том случае, если предположить, что этот воспитатель был учеником апостола, так как все ученики, несомненно видели в апостоле божественное ведение, так и в том случае, если предположить, что он не был учеником апостола, так как он не оказал ни какого влияния на судьбу апостола, что единственно могло бы оправдывать упоминание об нем. Кратко говоря, когда в сказании о кончине ап. Павла речь заходит о воспитателе и учителе императора, характер рассказа совершенно меняется: везде—прежде всего имеется в виду апостол, как главное действующее лицо в рассказе, другие лица выводятся постольку, поскольку они имели отношение к судьбе апостола; здесь же главное лицо рассказа — воспитатель и учитель императора, здесь говорится о его взглядах, мыслях, чувствах с детальными подробностями. Очевидно, это место о воспитателе императора или заимствовано автором рассказа (н вставлено в рассказ механически) из другого, чем все остальное, источника, или даже, что более естественно, вставлено в рассказ позднее другим лицом.

И если Крейгер сомнение, возбуждаемое странною связью рассказа о Сенеке с общим ходом повествования о кончине апостола Павла,—сомнение, выраженное им в вопросе, почему в повествовании именно какой-то учитель выводится другом ап. Павла 1),—невидимому, легко устраняет признанием действительности факта дружбы Сенеки с ап. Павлом и в до-

1) S. 194.

казательство указывает на то, что самое упоминание у псевдо-Лина о воспитателе Нерона», сделанное так просто и безыскусственно, предполагает у автора рассказа знание действительной истории; то мы, напротив, не видя у автора рассказа именно такого знания действительной истории, находим возможным разрешить указанное сомнение, только приняв этот рассказ о воспитателе Нерона за позднейшую вставку.

В самом деле, Крейгер говорит о знании автором действительной истории. Акты псевдо-Лина написаны лет 50 спустя после описываемых в них событий; след., автор или был очевидец этих событий, или узнал об них от очевидца и, таким образом, все же смотрит на них глазами очевидца. И вот такой-то автор рассказывает просто, безыскусственно, именно как очевидец, о дружбе ап. Павла с воспитателем и учителем императора, в котором мы и видим Сенеку, ибо кто же из нас не знает этого знаменитого воспитателя и учителя Нерона. Но стоит лишь немного поглубже вдуматься в истинное положение дела, и мы находим в высшей степени знаменательную странность.

Очевидец рассказывает нам о дружбе ап. Павла во время его пребывания в Риме, пред самой его кончиной, с воспитателем императора. Представьте себе, что мы современники предполагаемого автора—очевидца. Мы спрашиваем его: кто же такой этот воспитатель императора? Он не может ответить нам: «это—известный Сенека», так как автор рассказа не знает имени Сенеки; он даже не знает, было ли это одно лицо—воспитатель императора и его учитель, о которых он говорит в рассказе как будто о двух различим личностях 1). Но допустим, что автор—очевидец, и ответ на наш вопрос, указывает нам на кого-нибудь как на учителя и воспитателя Нерона: этот кто-нибудь и в том и другом случае должен быть Сенека. Тогда, на указание очевидца мы могли бы возразить: но ведь Сенека, «известный Сенека»,—это придворный, советник императора, министр, а не учитель императора. И мы были бы правы.—

1) Это признает сам Крейгер s. 170.

Сенека, это—бывший учитель и воспитатель императора; во время же пребывания апостола Павла в Риме он был советником 1) императора, министром. Если бы его деятельность при императорском дворе ограничилась только воспитанием императора или если бы его воспитанник был его последователем философом—стоиком, тогда, разумеется, в представлении современников с именем и личностью Сенеки продолжало бы и в последствии соединяться имя воспитателя и учителя императора; но Нерон никогда не был философом—стоиком, а Сенека по окончании срока воспитания императора, продолжал общественную деятельность в качестве советника императора, его министра. И советник императора был несомненно важнее в глазах толпы современников, чем бывший воспитатель императора; несомненно, что во время пребывания ап. Павла в Риме, Сенека был известен, как министр, а не как воспитатель императора. Ведь Климент Алекс., Ориген, Амвросий—почему, по мнению самого Крейгера, читая акты псевдо-Лина, не узнавали в этом quidem magister Сенеку? «Безыменного quidem magister они без сомнения, принимали за простого раба»... Ведь Иустин Мученик, упоминая во второй апологии о Юнии Рустике, называет его префектом городским, хотя это бывший учитель Марка Аврелия... А Сенека, лишь только был вызван из заточения, уже был назначен городским префектом 2). — Конечно, теперь каждый из нас на вопрос, кто такой был Сенека, не колеблясь, ответит: «философ и воспитатель Нерона», но ведь это потому, что мы говорим не как современники Сенеки за последнее время его жизни. Теперь деятельность Сенеки оценена во всех ее частях и указание на самые важные для истории черты этой деятельности прилагается к его имени. И историк, последовательно следящий за событиями, может назвать Сенеку учителем Нерона или в том случае, когда будет говорить о времени воспитательной деятельности Сенеки, или в том, когда будет выражать оценку всей деятельности Сенеки, или в

1) Ср. Флера I, 87.

2) Тацита Летоп. XII, 8.

том, когда будет иметь в виду отношения Сенеки собственно к Нерону. Так, Светоний замечает о Нероне, что он Senecam praeceptorem ad necem compulit 1), не то говоря этим, что Нерон заставил Сенеку умереть, когда тот был его praeceptor, а указывая на то, что для Нерона было особенно позорным убиение Сенеки—не как своего министра, а как своего бывшего воспитателя.—Современник же пребывания ап. Павла в Риме не мог бы сказать, что ап. Павел познакомился тогда с quidem magister, разумея Сенеку.

И сам Крейгер справедливо замечает: «можно утверждать, что писатель актов не знал точно, о ком именно рассказывает, иначе не понятно, почему известного римского философа (правильнее: (известного) министра, так как философские сочинения Сенеки в первое время были известины только немногим его друзьям) он превратил в какого-то безыменного quidem magister и почему он благосклонность Сенеки к Павлу объясняет тем, что Павел диспутировал с языческими философами и побеждал их». И действительно, все это не понятно, если предположить, что а) в актах псевдо-Лина рассказ ведется со слов современника и свидетеля действительной истории и что b) замечание о Сенеке принадлежит автору всего сказания о кончине ап. Павла. Для судьбы апостола совершенно было не важно приобрести дружбу какого-то учителя императора, каким даже мог бы быть какой-либо ученый раб, не имевший никакого государственного значения, но было бы весьма важно и не осталось бы без последствий знакомство с министром и советником императора. Как не важно было бы для судьбы апостола его знакомство с каким-то учителем императора, так или даже еще более была бы для нее без значения и дружба апостола с философом. Непонятно, почему в актах псевдо-Лина,— если предположить, что рассказ о Сенеке принадлежит автору всего сказания,—Сенека рассматривается исключительно, как учитель и философ, склоняющийся на сторону Павла

1) Neronis vita 35.—Но бл. Августин выражается так: «находятся некоторые следы того, что он (Сенека) процветал во время апостолов и был сенатором Рижского народа». De civit. Dei lib. VI, с. 10.

после того, как тот в спорах победил некоторых философов, а не как влиятельный царедворец.

Где же источник для этого рассказа о Сенеке? Для автора этого источника, очевидно, важно было указание на Сенеку, не как на влиятельного государственного человека, а именно как на учителя—философа. Указание на этот источник мы находим у бл. Иеронима. Упоминая о переписке Сенеки с ап. Павлом, Иероним говорит, что цитируемые им из этой переписки слова были написаны Сенекой, cum esset Neronis magister et illius temporis potentissimus (optare se dicit esse loci apud suos, cujus sit Paulus apud Christianos). Слова cum esset Neronis magister не значат «когда он был», но «хотя он был»,.... т. е. не представляют собою только обозначения данного самим Иеронимом времени переписки, но указывают па самое содержание писем, представляют собою объяснение дальнейшей мысли, заимствованное из содержания переписки. В словах бл. Иеронима та же хронологическая— тенденциозная ошибка, как и в рассказе актов псевдо-Лина, и, как показывает связь этой ошибки у Иеронима с содержанием письма, заимствована из самой переписки: тенденция этой хронологической ошибки принадлежит автору переписки.

Таким образом, в рассказе актов псевдо-Лина о дружбе Сенеки с ап. Павлом мы должны видеть вставку, повод к которой дала переписка, а в содержании рассказа—передачу содержания этой переписки и притом передачу самую непосредственную, бесхитростную, грубую, так что в этом рассказе не объединено содержание писем, а как бы порознь передается содержание одного письма за другим: учитель, наставник являются как бы двумя отдельными лицами,—причины почтения, которое оказывал этот воспитатель и учитель Нерона ап. Павлу—а) та, что он видел в апостоле божественное ведение, b) видел его победы над философами, с) считал его человеком во всех отношениях достойным удивления—указываются как совершенно различные моменты. Именно дело представляется так, что автор имел в виду отдельные лица, а не одно лицо.

Затем, что рассказ в актах псевдо-Лина о Сенеке составлен на основании переписки, это следует из «психологического» характера содержания рассказа. Откуда автор мог знать, что философ видел в апостоле божественное ведение, что он едва мог обходиться без общения с ним, что частыми письмами он выражал ему свою дружбу, что он считал его человеком во всех отношениях достойным удивления? Откуда автор мог знать эти внутренние движения души философа, его мысли, взгляды, чувства, как не из собственного признания Сенеки? След., автор или сам был знаком близко с философом, был современником ап. Павла и Сенеки, или позднее имел под руками письма Сенеки к апостолу. В виду всего вышесказанного более вероятным следует признать то, что автор рассказа имел под руками письма с именами ап. Павла и Сенеки и притом рассказ о Сенеке вставлен в акты псевдо-Лина только при жизни Иеронима или даже позднее.

Почему Климент Алекс., Ориген, Амвросий ничего не знали об этом рассказе?—Мы видели ответ Крейгера на этот вопрос. Но почему ни одному из них не были известны предание о Сенеке и его переписка с ап. Павлом, при помощи которой, как сказано выше, легко можно было бы понять, о ком идет речь в рассказе псевдо-Лина? рассказ псевдо-Лина легко мог напомнить о переписке Сенеки и ап. Павла, если бы она существовала. Да мало того—напомнить, даже заставить разыскивать эту переписку. По мнению Крейгера, они не могли придать этому рассказу в актах псевдо- Лина важного значения именно потому, что рассказ о каком-то учителе, каким мог быть даже какой-либо раб, не мог привлечь к себе их внимания. Но Крейгер допускает в данном случае свою обычную грубую ошибку. Этот рассказ должен был бы привлечь к себе их внимание, потому что в нем передается о переписке ап. Павла, хотя бы и с каким то учителем,—последнее обстоятельство не важно; упоминание об этой переписке должно было бы остановить на себе их внимание, потому что автором половины писем был апостол, и должно было бы заставить их отыскать эту пе-

реписку.—Следовательно, если им были известны акты псевдо- Лина и они все таки ничего не знают о дружественных отношениях ап. Павла и Сенеки, то должно согласиться, что в их время не существовало ни переписки с именами ап. Павла и Сенеки, ни рассказа об их дружественных отношениях в актах псевдо-Лина.—По нашему предположению, переписка появилась после Лактанция, так что Климент и Ориген знать о ней не могли. Но во время Амвросия она могла уже существовать, и он мог не знать о ней только в том случае, если в известных ему актах псевдо-Лина не было еще рассказа о Сенеке. Бл. Иероним придал переписке с именами ап. Павла и Сенеки важное значение и кажется весьма вероятным, что автор рассказа о Сенеке в актах псевдо-Лина в том значении, какое придал Иероним переписке, нашел для себя побуждение и оправдание внести содержание этой переписки в сказание о кончине ап. Павла.—Таким образом, мы имеем пред собою более или менее непосредственное воспроизведение переписки или, по крайней мере, половины ее—писем Сенеки. Но тенденция этого содержания, поскольку она дает себя знать в рассказе актов псевдо-Лина, вполне соответствует тому содержанию переписки, какое она должна была иметь, если появилась при предполагаемых нами условиях.

Наше мнение находит себе подтверждение и во времени и условиях исчезновения переписки. Интерес, возбужденный у апологетов борьбой с языческим философским миром и поддерживавший в христианском обществе мнение о заимствовании язычниками высоких мыслей из св. Писания, к V веку постепенно ослабляется, как ослабляется и самая борьба. На ряду с этим развиваются отрицательные взгляды по вопросу о заимствовании классиками из св. Писания. После Тертуллиана и Лактанция, бл. Августин уже решительно говорил: «не упоминая об историках, сами философы, которые, невидимому, трудились в своих занятиях только для того, чтобы найти, как надобно жить для достижения блаженства, почему разногласили и ученики с учителями и соученики между собою, если не потому, что они искали этого,

как люди, человеческими чувствами и человеческими рассуждениями?» 1) После Лактанция и Августина у западных церковных писателей мнение о заимствовании классическими философами из Св. Писания уже не встречается.

Августин не придавал почти никакого значения и преданию о знакомстве Сенеки с ап. Павлом и все лучшие мысли в сочинениях Сенеки относил на счет его философского развития. Если мы примем во внимание распространенность (особенно на западе, что и важнее) среди христиан сочинений Лактанция и Августина и соответствие их взглядов на отношение философа Сенеки к христианству—общему ослаблению интереса, с каким прежде поддерживалось мнение о заимствовании языческими философами из св. Писания, ко времени Августина и еще более после него, мы легко поймем причины исчезновения переписки (фальсификации) с именами ап. Павла и Сенеки.

Таким образом, мнение о близких сношениях ап. Павла и Сенеки и его закрепление фальсификацией писем с их именами были вызваны условиями борьбы христиан с языческим философским миром. Доказательством истинности этого предположения служат соображения о времени появления и исчезновения корреспонденции — фальсификации и тенденция переписки.

М. Т—в.

1) De civ. Dei XѴIII, 41.

Страница сгенерирована за 0.13 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com