Тареев М. М. О действительности Христова Воскресения. (Ответ прот. В. Лаврскому)

VI.

О ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ХРИСТОВА ВОСКРЕСЕНИЯ. (ОТВЕТ

ПРОТ. В. ЛАВРСКОМУ).

(Бог. Вестн. 1904 июнь).

Я где-то читал о том, как один путник, застигнутый зимой стаей волков, стал прислонившись к дереву,

180

прикинулся мертвым и так простоял неподвижно несколько времени. Волки, обнюхав его, убежали. Но сделай он одно движение, они его растерзали бы.

Этот человек, стоящий неподвижно на унылой однообразной снежной равнине, всегда вспоминается мне, когда я думаю о нашем богословии. Так уныла и однообразна его неподвижность. Сколько нетронутых вопросов, остающихся в своей первобытной девственности, сколько невыясненного, туманного! Но сделай какой-нибудь богослов одно только движение мысли, возымей он дерзкое намерение что-нибудь осветить, уяснить; как вдруг на него бросается стая критиков, готовых его растерзать. Как тараканы из щелей, выползают какие-то неизвестные в богословской литературе имена, выползают грозные, гневные на то, что побеспокоили их болотное царство, потревожили их непробудный сон. Эти критики обычно вооружены так, как будто они ограбили археологический музей: так все у них затхло, дрябло. Но более всего стрел они берут из колчана семи смертных грехов, при чем самое излюбленное их орудие—ложь и клевета.

По поводу моей статьи в Бог. Вестн. (1903 г. Май) о Христовом воскресении 1), прот. В. Лаврский бросил резкое, обидное для моей чести и для чести академического журнала, обвинение, что будто я отрицаю действительность Христова воскресения. Это—клевета!

Прот. В. Лаврский (Мисс. Об. 1904 № 7) пишет (стр. 769): «… лишил нас ученый богослов веры в действительность Христова воскресения! Или и в самом деле подрывает веру в воскресение г. Тареев в статье своей, оставляя нам лишь надежду на продолжение личного бытия по смерти, а воскресение—даже и воскресение Христово— представляя только кажущимся, мнимым? Ведь есть же в настоящее время и философы, и богословы такие, что говорят о Боге, о бессмертии души, а на самом деле ни личного Бога, ни личного бессмертия, ни даже самой души не признают».

Характерны эти последние слова о философах и богословах. Не слышится ли в них голос инквизитора, уло-

1) Бог. Вест. 1903 м. май. Трактат вошел в Философскую евангельской истории (Основы христианства т. I).

181

вившего скрытую секту, духовного следователя, которого не проведешь? «Вы говорите, что веруете в Бога, в бессмертие души... Хе-хе... Нас не обманете. Нам доподлинно известно, что на самом деле вы не признаете ни Бога, ни личного бессмертия»... Какое недоверие человеку, какое читание между строками, какое заглядывание на задний двор!

Много еще придется терпеть нашей богословской науке от такой критики...

На той же и следующей странице прот. Лаврский пишет: «По-видимому проф. Тареев не намерен был входить в исследование собственно о воскресении; наша проблема не метафизическая, а нравственная, говорит он. Не самое воскресение, а смысл воскресения Христова и сущность его значения составляют предмет его богословского исследования. Однако же (и т. д.)... Не без намерения Тареев выражается: воззрение по предмету, а не воззрение на предмет; этим он хочет, кажется, как бы подчеркнуть, что его занимает не учение о воскресения, а учение о значении и смысле воскресения, так что и односторонность и даже ложь, которые он обличает, относятся не к вере в воскресение, а лежат уже в области выводов из факта. Но на самом деле» (и т. д.)...

Как все ясно! как наглядны приемы критики! Ведь сказано автором, что его проблема нравственная, а не метафизическая, но критик этому не доверяет, он навязывает автору догматические задачи. Прими он мои слова за то, за что я их выдаю, у него не будет повода обвинять меня в догматической области. И вот прот. Лаврский навязывает мне мотивы и сокровенные мысли, над которыми затем и упражняет свое критическое остроумие.

На стр. 772 прот. Лаврский пишет: «В изложении простонародной метафизики воскресения... что составляет традиционно-догматическое изложение веры в воскресение, незыблемое г. Тареевым в его исследовании, и где начинается грубо-антропоморфное, иудейско-чувственное понимание догмата о воскресении, г. Тареев, к сожалению, не отделил. Приходится читателю его статьи самому разыскивать» (и т. д.)...

Вот в том и беда, что писание прот. Лаврского не есть ученая критика, а консисторский розыск, и проще сказать—

182

лжесвидетельство. Есть у меня в статье все нужные указания: названо у меня и то, что я считаю крайностью чувственного воззрения, и что его умеренным изложением. Мое исследование в этой части направлено против модной новопутейской теории святого сладострастия. «В наличности такого мнения, писал я, мы имеем сильнейший мотив с особою настойчивостью раскрывать мысль о духовности, или духовной телесности, воскресшего Христа... Говорить о плоти воскресшего Христа в связи с рассуждениями о святом сладострастии, или, по крайней мере, о святом язычестве с его наукой, искусствами, культурой,— говорить о плоти воскресшего Христа в оправдание этих рассуждений значит, с экзегетической точки зрения, говорить не то, что безосновательно, а в поразительно-грубое противоречие с словом Божиим» (стр. 18. 20). Почему же мой почтенный критик умолчал об этом мотиве моих рассуждений? Довольно ясно, почему. Ему не хотелось оказаться в положении явных защитников святого сладострастия.

На стр. 773 прот. Лаврский приводит значительную выдержку из моей статьи (хотя с нежелательными для меня сокращениями): «нам обетовано духовное тело, как вполне соответствующее духовной божественной жизни. Смертью и воскресением Христа снимается с человека тяжесть смертного тела (Римл. VII, 24)... Пусть это будет не окончательное уничтожение тела, но преобразование нашего уничиженного тела сообразно славному телу Христа (Филип. III, 21) и мы будем иметь вместо тела душевного тело духовное (и Кор. XV, 44), так что нельзя говорить о нашей абсолютной бестелесности по воскресении; но несомненно, что наше воскресшее тело не будет иметь в себе ничего материального, если только этому слову придавать реальное значение»...

За эту выдержку большое спасибо прот. Лаврскому. Если бы он хотел дать читателям «Миссионерского обозрения» верное понятие о моей статье, он мог бы привести несколько таких выдержек, а особенно заключительный вывод статьи (июнь, стр. 218): «Так как верующие воскреснут не каждый сам по себе, а как сыны царства по закону органической связи людей между собою, то воскресшие будут не только живы для Бога (т. е. бессмертны), но будут реальны друг для друга, т. е. (собственно) воскреснут в некоторой те-

183

лесности (σῶμα πνευματικὸν), воскресение будет всеобщим, равным образом объективно всеобщим будет суд над ними, объективною будет парусия Христа... И так воскресение из мертвых составляет самое основное христианское чаяние.»

Вот из этих своих слов я отвечаю за каждый звук, с своими словами я готов предстать на суд собора, ибо верую, что мое исповедование вполне православно.

Что же прот. Лаврский? Он находчив. Приведя выдержку из моей статьи, он продолжает: «что такое хочет г. Тареев сказать этим прибавленьем: если только этому слову придавать реальное значение? Вероятно, следующее» (и т. д.). Прот. Лаврский находит возможным и в этом случае вложить в мои слова свой смысл, дать им свое толкование. Но зачем же? Ведь у меня же мои слова объяснены. Буквально я писал так: «Наша проблема не метафизическая; а нравственная, и мы всего менее расположены вступать в состязание о словах. Нас не привлекает метафизическое исследование «духовного тела,» так как несомненно, что оно не будет иметь в себе ничего материального, если только этому слову придавать реальное значение,—наша жизнь за гробом не будет иметь материального содержания, ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают как ангелы Божии на небесах (Мф ХХII, 30 пар.), так что плоть и кровь не переступят за пределы гроба, в котором будет уничтожено чрево (1 Кор. VI, 13; XV, 50).» Можно ли говорить яснее того, как я говорю? Было ли достаточное основание прот. Лаврскому прервать мою выдержку именно там, где начинается объяснение, и спрашивать: что хочет сказать г. Тареев? Но этого мало. Вслед за приведенными словами я делаю обширное подстрочное примечание в объяснение того же слова. В этом примечании я между прочим пишу (стр. 24): «Если материальность нашего загробного телесного существования утверждается лишь по сущности ограниченного бытия, т. е. не более для воскресших людей, чем для ангелов, которых мы не называем материальными существами, если загробная материальность не будет сопровождаться земною стихийностью, если там не будет ни физических отправлений тела, ни физического страха и

184

удовольствия, если там не будет материальных ценностей, если наше тело будет одухотворено; то очевидно, это будет материальность духовная, нематериальная, т. е. нечто такое, что лишено всякого реального значения и даже логического смысла. Каждое метафизическое понятие только в том случае не бывает пустым звуком или простою логическою формулою, если оно может быть в дальнейшем или ближайшем сведено к нашему субъективному опыту. Так. обр. понятие материальной жизни всецело образуется опытом нашей материальной жизни и, если устраняются все действительные черты этого опыта, то от материальной жизни останется один пустой звук.» В виду этих подробных объяснений зачем же понадобилось прот. Лаврскому давать собственное «вероятное» объяснение моим словам? У меня мысль в высшей степени ясная. Кроме метафизического значения, слово материальный имеет значение жизненно-этическое. В этом последнем смысле жить материально-телесною жизнью значит пить, есть, жениться, торговать и пр. Так как в этом смысле наша загробная жизнь не будет материальною, то я не интересуюсь тем, можно ли назвать наше тело по воскресении материальным в метафизическом смысле.

На стр. 774 критик пишет: «Итак, абсолютной бестелесности человека по воскресении допустить нельзя, а утверждать (абсолютную) нематериальность воскресшего тела возможно? Действительно, это было бы что-то похоже на состязание о словах». 

Вполне верю, что критик откровенно не понимает, как это греч. σῶμα, переводимое по-русски словом тело, и допускающее сочетание «духовное тело», может быть нематериально.... Но что же я могу поделать с этим непониманием критика? Могу только искренно посоветовать ему подумать, поучиться, в частности справиться в комментариях и словарях с значением гр. σῶμα. Из русских книг могу назвать ему Прав. Соб. 1902 г., окт., стр. 514— 516, где дается объяснение гр. слова проф. Несмеловым.

По словам прот. Лаврского, я утверждаю, что Христос «воскрес только духовно» (см. стр. 772, 773, 776). Уже одно то, что критик несколько раз повторяет это изречение, показывает, что оно составляет гвоздь в резком обви-

185

нении прот. Лаврского. И вот представьте себе, читатель, во всей моей обширной статье о воскресении нет такого выражения: «Христос воскрес только духовно». Я раскрываю «мысль о духовности, или духовной телесности, воскресшего Христа»; я писал: «Христос воскрес духовно» (стр. 18). Критик, излагая мою статью, добавляет от себя в основную формулу лишь одно лишнее слово. Ужели это важно? Да, важно, одно такое слово может изменить весь смысл формулы. Мой критик, кроме доходов по церкви, вероятно получает еще жалованье как законоучитель прогимназии и приходской школы. Что он почувствует, если ему скажут: «отныне вы будете получать жалованье только по школе»? Что может быть законнее требования, чтобы критик верно передавал слова автора? Но этого так трудно добиться. Всего лишь в последней книжке нашего журнала я писал: «самое величайшее затруднение в литературной полемике происходит от неточности критиков и референтов при передаче авторских мыслей. Обычно критик сначала исказит авторскую мысль до пределов нелепости, и потом, подобно Дон Кихоту, сражается с мельницей, с искаженной мыслью, воображая, что одерживает победы. Прием самый употребительный, но неприглядный» (стр. 141—142). И вот приходится повторять это снова и снова. Если сказать, что Христос воскрес духовно, то это значит лишь повторить слова апостола: Христос ожил духом (1 Пет. III, 18). А сказать: Христос воскрес только духовно, это значит высказать мысль несостоятельную. Критик делает выгодную для себя, но недобросовестную подтасовку моих слов. Но дело не в одном лишь формальном нарушении законного требования быть точным при передаче чужих мыслей, но и по существу, критик, вставив это словечко в мою формулу, исказил мою мысль. Я именно не мог сказать, что Христос воскрес только духовно. Сказать так, значит подразумевать: а не телесно. Но я не только говорил «о духовности, или духовной телесности, Воскресшего» (стр. 18),—я нарочито разъяснял, что «открывшийся в воскресении Христа дух есть божественный дух, божественное начало жизни, а не духовное в отличие от чувственного» (стр. 19). Поэтому я дальше писал: «Факт воскресения Христова утверждает духов-

186

ность Христа в противоположность непосредственно и прямо не душевно-телесной жизни, тем менее в сообразность с нею, а в прямую противоположность плотскому, человеческому направлению жизни... Наша душевно телесная условность не затрагивается непосредственно идеей воскресения Христова» (стр. 21) и т. д. Очевидно, протоиерей В. Лаврский решительно не понимает, о чем я говорю. Я верю в искренность его негодования, но не желаю, чтобы моя репутация страдала от его недомыслия.

Изложив таким-то образом мою статью, прот. Лаврский приступает к ее критике. Он приводит мои слова: «повествования четырех евангелистов о воскресении Христа принадлежат к числу тех евангельских сказаний, которые почти невозможно привести к единству в подробностях». Прот. Лаврский на десяти страницах делает опыт «сведения к единству» евангельских сказаний. И вот его последний результат: легко привести к единству евангельские сказания, если опустить одно из явлений Господа по воскресении (783—784)...

На такое возражение я могу только пожать плечами....

На стр. 771 прот. Лаврский пишет: «там, где дело идет о выводах из понятия о воскресении Христовом, г. Тареев указывает много цитат и приводит дословные выписки из современных богословских писателей, чтобы его не могли обвинить в переиначивании чужих мыслей. К сожалению, он не сделал того же при изложении самого основания этих выводов». 

Это—клевета.

Анализ евангельских повествований о воскресении у меня изложен на стр. 27 — 45=18 ½ стр. Из них представляют из себя буквальные выдержки стр. 31, 32, 33 и половина 34-й из М. Филарета, Феофилакта, проф. Муретова; большая половина 35-й стр. из Златоустого; почти вся 36 из Феофилакта, 37 и 38 громадная выдержка из проф. Муретова (и В. Соловьева); на 40 стр. большая цитата из Златоустого. Итого, не менее ¹/₃ буквальных выдержек из авторитетов.

Только необычайная важность предмета и необходимость соблюдать наивозможную осторожность в выражениях заставили меня быть столь внимательным к авторитетам.

187

Я смело могу сказать, что в моей статье нет ни одного характерного выражения, которое не было бы повторением или слова Божия (таковы: Христос воскрес духовно 1 Пет. III, 18, или в духовном теле 1 Кор. XV, 44) или святоотеческого языка (таковы: тело Воскресшего было чуждо всякой материальности, или вещественной грубости, дебелости)... Поэтому, кто не соглашается с моим изложением новозаветного учения, тому необходимо столкнуться с теми авторитетами, на которые я опираюсь. Любопытно, что прот. Лаврский не останавливается пред этим. Я объясняю Ин. XX, 20 («увидел и уверовал») словами М. М. Филарета. Прот. Лаврский, не соглашаясь с моим объяснением, полемизирует с М. Филаретом. Не обходится при этом без курьезов. Пред тем, в оправдание своего предположения о необходимости исключить из числа явлений воскресшего Господа явление Его женам, возвращавшимся от гроба, прот. Лаврский сослался на «благоговейнейшего истолкователя Писаний, преосвященного Феофана», многозначительно добавив: «его никто уже без сомнения, не заподозрит и не завинит в недостатке веры» (784 стр.). Но пять страниц ниже, прот. Лаврский полемизирует и с «синодальным переводом» и с объяснением М. Филарета (стр. 789—790), очевидно допуская возможность завинить автора катехизиса в недостатке веры.

Ну, разумеется, с такими приемами можно писать, что угодно (только цена таким писаниям медный грош). 

Но дело не в этих частностях, а в общем духе статьи. Протоиерей Лаврский обвиняет меня в том, что я отрицаю «действительность Христова воскресения» и «представляю воскресение Христово и наше только кажущимся, мнимым».

На сие во всеуслышание отвечаю, что я никогда и нигде не называв воскресения только кажущимся, мнимым. Это обвинение чистая клевета.

Я представляю воскресение действительным и говорю, что Христос воскрес и мы воскреснем в духовном теле.

Чтобы оценить это учение с православной точки зрения, обратимся к православному учению.

В прав. катехизисе мы читаем: «Воскресение мертвых

188

есть действие всемогущества Божия, по которому все тела умерших человеков, соединясь опять с их душами, оживут и будут духовны и бессмертны».

В прав. Исповедании каф. и ап. ц. восточной: «Тело будет прославленное, бессмертное, нетленное, не будет требовать пищи и пития; будет подобно духу».

Пр.—догм. богословие М. Макария: «Воскресшие тела будут духовны, в противоположность нынешнему грубо вещественному телу, сделаются непричастными телесным потребностям, подобно духам бесплотным—ангелам».

Вот учение, которому я буквально следую, а мнение протоиерея Лаврского о материальности воскресших тел, столь сродное новопутейским фантазиям, вменяю в ничто.