церковной концепции христианства у сектантов и особенно у Толстого, однако он думает захватить своим ударом и богословскую теорию христианства. «Христос Сам сказал, что Он создаст церковь, но разве теперь говорят о церкви? Нет, теперь предпочитают говорить о христианстве, при чем христианство рассматривают как какое-нибудь философское или нравственное учение. Христианство,— ото звучит как новокантианство или ницшеанство! Эта подделка церкви христианством, как тонкий яд, проникает в сознание даже и церковного общества. Она—тонкий яд, потому что скрыть он под цветистой оболочкой громких речей о недостатках «исторического христианства» (т.-е. церкви?), об его будто бы несоответствии какому-то «чистому», «евангельскому» христианству. Евангелие и Христос противопоставляются церкви, которая к чему-то называется «исторической», как будто есть или была когда-нибудь другая «неисторическая» церковь! Воистину здесь сатана принял образ ангела светла он показывает вид, будто правду Христову очистить хочет от неправды человеческой».

Если вы — учитель гимназии, и в вашем присутствии кто-либо рассказывает об учителе гимназии, натворившем в пьяном виде скандалов, и начинает рассуждать в том смысле, что вот-де до чего образование доводит, то едва ли вы не почувствуете себя задетым

Так и я, так автор Основ христианства, чувствую себя задетым полемикой о. Илариона с сектантской теорией без-церковного христианства, в виду того, что он говорить о проникновении теории христианства и в сознание церковного общества. Не утверждаю, что полемика о. Илариова чрез голову Толстого и сектантов метит в меня. Пусть я буду прав только субъективно. И нет нужды ссылаться на деликатность молодого монаха, мешающую ему выступить открыто против своего учителя, так как известно, что в наше время ученики и, в частности, молодые монахи этою слабостью не страдают 1). Я думаю, что и субъектив-

1) «... прот. П. И. Добров напал на духовную школу, заявив, что богословие в наших школах и вероисповедание имеют много различного, и кто хочет быть православным, лучше пусть не читает наших богословов Преподаватель семинарии С. И. Голощапов по-

263

ных оснований достаточно. Да и без того тема заслуживает обсуждения.

В полемических интересах о. Иларион отождествляет теорию христианства с теорией отделения христианства от церкви. По его словам, кто заговорил о христианстве, об евангельском христианстве, об историческом христианстве, т. е. церкви, тот ео ipso отделяет христианство от церкви. «Потому-то люди и начинают рассуждать слишком самоуверенно о делах веры, что допускают возможность существования какого-то христианства, не только независимого от церкви, но даже и враждебного церкви. Полагают, что можно быть христианином и в то же время враждовать против церкви». Совместно с этим о. Иларион производит, как само собою разумеющееся, и другое отождествление: теория христианства и теоретическое понимание христианства, по его мнению, одно и то же. «Церковь—понятие более узкое, нежели христианство, понимаемое в смысле одних только теоретических положений. Оставаясь вне церкви, можно быть в согласии с этими теоретическими положениями; для единения же с церковью необходимо, кроме того, согласие воли. Но очевидно, что без того последнего лишь теоретическое согласие с христианским учешем совершенно бесполезно и вне церкви нет спасения. В жизни христианство совершенно совпадает с церковью». «Христианство и церковь не совпадают друг с другом только тогда, когда под христианством мы будем понимать сумму каких-то теоретических положении, ни к чему никого не обязывающих. Но такое понимание христианства можно назвать только бесовским. Христианами тогда следует признать и бесов, которые тоже веруют и от этого только трепещут. Знать систему хри-

шел дальше Он указал, что некоторые профессора академии в своих печатных трудах подрывают основные истины христианства. Так один профессор прямо заявил, что дитя, воспитанное в духе катехизиса (?! Евангелия?), несомненно, станет уродом» (Из газетного сообщения об одном заседании общества любителей духовного просвещения)—Этот Голощапов, публично инсинуирующий на мой счет,—мой ученик. Автор направленной против меня убогой брошюры Христианство и культура г. Воинов (монах Серапион)—тоже мой ученик.

264

стианской догматики, соглашаться с догматами—неужели значит это быть истинным христианином?» «Многие наши современники мечтают спастись без церкви и без Богочеловека, хотя и с Евангелием. На книгу Евангелия они надеются точно так же, как Адам и Ева надеялись на райское яблоко Но книга оказывается не в силах дать им новую жизнь Люди, отрицающие церковь, постоянно говорят об евангельских принципах, об евангельском учении, но христианство, как жизнь, им совершенно чуждо В без церковной форме христианство является одним только звуком, изредка сантиментальным, но всегда карикатурным и безжизненным. Именно вот эти-то люди, отрицая церковь, сделали христианство, по выражению В. С. Соловьева, смертельно скучным. Когда разрушено здание церкви и на голом, плохо выравненном месте держится назидательная проповедь, то это выходит грустно и даже ужасно: это сказал Давид Штраус». Это положение далее иллюстрируется проповедью Толстого. Исходным пунктом в лжеучении Толстого можно назвать именно его резкое отделение христианства от церкви. Толстой решительно осудил церковь, преклонившись в то же время пред христианством. Но христианство тотчас стало для него только учением, а Христос только учителем. Вместе с этим для него стало совершенно безразличным, Бог или не Бог был Иисус Христос. Отрицание церкви привело его к отрицанию воплощения. «Отрицание церкви ведет к ужасному искажению, даже разрушению, самого христианства и без церковное христианство опровергается его полной безжизненностью».

Так рассуждает о. Иларион. Его суждения убийственны для толстовщины. Но что, если мы представим себе теорию, христианства не как отделение христианства от церкви, а как теорию «христианства в церкви?» Что, если мы представим себе теорию христианства не как теоретическое понимание христианства, а как теорию духовно-мистической сущности христианства в противоположность теоретическому догматизму,—ведь догматическое учение, конечно, есть учение церковное,—и церковно-практическому юридизму, как мы его наблюдаем в католичестве? Ведь против такой теории все суждения о. Илариона слишком бессильны. Для его

265

полемических задач выгодно представлять дело так, что всякая теория христианства неизбежно ведет к толстивщине и сектантству, но такое упрощение вопроса не лучше толстовской нетовщины и не выше приемов старообрядческого начетничества. Для христианской философии, для постижения христианства в его собственной сущности, требуется мышление потоньше и поглубже, чем для апологии церкви от внешних приражений.

О Иларион строит такое умозаключение: христианство без церкви невозможно, в частности, священное писание имеет силу лишь в церкви, следовательно, христианство тождественно с церковью. «Быть христианином — значить принадлежать к церкви, ибо христианство есть именно церковь, и вне церкви христианской жизни и быть не может»». «Насущною потребностью настоящего времени можно считать открытое исповедание той непреложной истины, что Христос создал именно церковь и что совершенно нелепо отделять христианство от церкви и говорить о каком-то христианстве помимо святой Христовой церкви православной». «Беда нашего времени в том, что никто не желает чистосердечно признаться в своей духовной нищете, в ожесточении сердца своего до того, что тяжел и даже непонятен стал Христов идеал церкви. Нет, подменив золото медью, самому-то золоту не хотят приписывать никакой ценности. Теперь с ожесточением набрасываются на церковь и отрицают самую идею церкви, лицемерно прикрываясь громкими и шаблонно-красивыми скучными фразами о свободе личности, об индивидуальном преломлении христианства, о религии свободы и духа... Какое-то евангельское христианство—это не что иное, как принижение и искажение Христовой идеи церкви, убивающие всякую подлинно христианскую благодатную церковную жизнь».

Христианство невозможно вне церкви и, в частности, священное писание не имеет силы вне церкви 1). «При руководстве слова Божия и писаний святоотеческих следует во всей глубине продумать важный вопрос: возможно ли христианство без церкви?.. Вне церкви и без церкви невозможна христианская жизнь. Только в церкви может

1) Мысль эта высказана и Хомяковым.

266

жить, развиваться и спасаться человек, как и во всяком организме отдельные члены никогда не растут и не развиваются отдельно друг от друга, а всегда только в неразрывной связи со всем организмом. Без церкви нет христианства; остается только христианское учение, которое само собою не может обновить падшего Адама... Всякое отделение от церкви непременно связываемо бывает и с искажением веры. Отступивший от церкви уже не христианин и лишен благодати Св. Духа, почему он и лишен надежды на спасение». С этим я безусловно согласен. Это—святая истина. В частности, признаю решительно, что священное писание есть достояние церкви. «В церкви священное писание не составляет всего, но вне церкви вовсе нет священного писания, слова Божия: остаются лишь книги свящ. писания. Внецерковные люди очень часто говорят о своем уважении к священному писанию и укоряют церковь в пренебрежении писанием. Но эти речи— лишь один самообман и печальное недоразумение. Правильно мыслить о писании мы можем лишь выходя из идеи церкви, а правильно употреблять писание себе на пользу мы можем только живя в церкви. Без церкви, без церковной жизни в ничто разрешается самое христианство, и чтением литературных памятников умершей жизни заменить нельзя». «Блаж. Августин говорил: ego vero Evangelio non crederem, nisi me catholicae Ecclesiae coramoverat auctoritas. В этих словах Августина выражена великая истина. Если нет церкви, то нет и свящ писания. Протестанты и сектанты, невидимому, признают и почитают свящ писание, но это признание разве не висит у них на воздухе? Пусть-ка протестанты или сектанты до конца искренно продумают вопрос: да почему эти именно книги признаем мы свящ. писанием? Сослаться на свое личное мнение, это значит отказаться от разумного ответа. На науку сослаться тоже нельзя. Вопрос о происхождении и подлинности книг свящ. писания много обсуждается в науке. Научная литература растет уже целые столетия. Написаны груды книг. Но ведь положительных результатов нет... Необходимо признать, что понятие обязательного канона священного писания есть понятие исключительно церковное, совершенно немыслимое вне церкви».

267

Все это святая правда. Но отсюда никак не следует вывод, что христианство и церковь—одно и то же. Христианство невозможно без церкви, что еще не значит, что христианство совпадает с церковью.

Всего несколько лет тому назад о. Иларион, тогда еще Владимир Троицкий, на приемных экзаменах в академию на вопрос о несостоятельности материалистического учения «душе ответил словами учебника Кудрявцева: «зависимость двух предметов в существовании нисколько не предполагает их субстанциального тождества или происхождения один от другого. Иначе можно было бы заключать: зрение зависит от света и им условливается; след. оно и происходит от света и тождественно с ним. Звук музыкального инструмента зависит от него и без него невозможен: след., он есть произведение инструмента. На этот последний пример указывал еще Платон в опровержение материалистов своего времени, сравнивавших наше тело с лирою, а душу с производимой ею гармонией». Так мыслил Владимир Троицкий, но логика, обязательная для скромного Владимира Троицкого, по-видимому, уже не обязательна для почтенного архимандрита о. Илариона. Душа зависит от тела, это не значит, что душа и тело одно и то же: так отвечал на экзамене Владимир Троицкий Христианство невозможно без церкви, след. христианство и церковь одно и тоже, так ныне пишет о. Иларион. Сюда присоединяются и некоторые неправильные его выводы относительно свящ. писания, как что увидим ниже

Идею тождества христианства и церкви о Иларион доказывает не только указанным отрицательным путем («Христианство невозможно без церкви, ergo»...), но и некоторыми положительными доводами. Мы приведем их, но прежде я изложу отношение христианства к церкви по Основам христианства.

Христианство есть духовно-мистическая реальность Это именно: любовь, вера, духовная праведность, вечная жизнь... Все это духовное содержание не есть лишь мысль, или представление: оно есть божественная жизнь Христа в человеке, вселение в него Отца и Сына, рождение его от Святого Духа. Духовная жизнь есть жизнь от Святого Духа, Кото-

268

рый есть Дух любви. Христианская любовь есть любовь божественная, любовь от Бога, от Св. Духа 1)

В христианстве заключаются корни церковной общественности.

«Составляющие основу духовной жизни, божественная любовь и вера, чтобы быть действительными в христианине, должны быть его любовью к другим людям и его служением меньшим братьям Христа. Но в этом еще не вся связь христианина с братьями по вере. Не только христианин должен любить других людей и признавать их братьями Христа, но для действительности его духовной жизни необходимо также, чтобы его любили люди верующею любовью Иисуса Христа. Христианин может истинно жить духовною жизнью только в обществе христиан, как и человеческою жизнью он может жить только в человеческом обществе. это собрание верующих во имя Христа, общество избранных из мира Его учеников есть Его церковь. Христианин живет только жизнью Христа, но общение со Христом утверждается и становится реальною силою для христиан лишь чрез их взаимное общение, в церкви Христовой.

1) Всего труднее поверхностному уму понять духовную реальность. Он ценит физическую силу, он ценит душевные дарования, он ценить экстатические состояния—«духовные дарования», но признать духовно-божественную реальность, признать в духовной жизни и, прежде всего, в любви силу Святого Духа — для него невозможно. Без веры в Св. Духа, без веры в духовно-мистическую реальность, нет христианства Учение о духовно-мистической реальности раскрыто преимущественно ап. Павлом. Из новейших богословов я особенно могу рекомендовать Указание пути в царствие небесное митр. московского Иннокентия. По его словам дух христианства есть чистая, бескорыстная, духовная любовь,—любовь, которую дарует только один Дух Святый: люди многое называют любовью, но не все есть христианская любовь... Дух Святый, яко Бог, третье Лицо Святой Троицы, так же всемогущ, как Отец и Сын. Он животворит, одушевляет и дает силы тварям. Он дает животным жизнь, человекам ум, а христианам жизнь духовно-высшую... Дух Святый, вселяясь в человека, дает ему веру и свет. Дух Святый, вселяясь в человека, производит в сердце его истинную любовь» и т. д. Христианство ни в каком смысле не есть внешнее учение, которое осуществляется в жизни, ряд наставлений, которыми определяется поведение.

269

Церковь имеет религиозно-этический генезис; ее зародыш в личной сущности христианства, в лично-мистических глубинах. Но в своем историческом облике церковь не покрывается основною сущностью христианства: она шире его. Внутреннее христианство всецело божественно и неподвижно, как вечность, церковь же имеет земной вид, носит черты человеческой условности, исторически развивается. В церкви белое христианство личности покрывается земною пылью, сияет земными цветами, движется, воинствует. Церковь никогда не исчерпает бездонной глубины личности, а личная абсолютность не покрывает исторически-условного движения церкви. Духовное христианство неизмеримо в глубину, его сфера—безусловно-свободная, абсолютно-творческая личность: церковное христианство измеряется в ширину общественно-исторического развития, его сфера—«народ», общество. Личное христианство не имеет истории, церковь—это историческая форма христианства.

Подобно как чрез химическое соединение тела приобретают новые свойства, так и церковная жизнь имеет особенности, совершенно немыслимые в индивидуальном христианстве. Эти особенности церковной жизни проявляются как со стороны дневной деятельности, так и со стороны таинственной действительности. В первом отношении общественная условность церкви делает необходимыми единство символа веры, видимость богослужебного обряда и стройность церковного управления, а условность историческая дает почву для церковного предания. Со стороны таинственной особенность церковной жизни составляет благодать Св. Духа». Это—духовные дарования и мистериальная практика церкви. Затем, «лично-христианская абсолютность, свободно сочетаясь со всяким видом природного уничижения и со всякою формою исторического развития, не является ли природной, ни исторической силой. Напротив, в форме церкви христианство приобретает природное и историческое значение, становится культурною силою. Личное христианство и церковь соприкасаются в религиозно-этическом основании церкви и расходятся в культурно исторической области. С культурно-исторической точки зрения церковь важнее личного христианства, с существенно-религиозной—наоборот» и т д.

270

Таково взаимное отношение христианства и церкви в краткой схеме по Основам христианства. Теперь посмотрим, как сулить об этом о Иларион, какие он приводит, доводы в пользу идеи тождества христианства и церкви.

По мысли о. Илариона христианство и церковь тождественны, потому что сущность церковной жизни в любви 2). «Признать церковь, это значит—не мечтать только о Христе, а жить по-христиански, идти путем любви и самоотречения. Истина и спасение даны любви, т. е. церкви». Католичество и протестантство погрешают против любви 2). «Христианство не есть какое-либо отвлеченное учение, которое принимается умом и содержится каждым порознь. Нет, христианство есть общая жизнь, в которой отдельные личности настолько объединяются между собою, что их единение можно уподобить единству лиц Св. Троицы... Вот такое-то единение человеческих личностей, и образует церковь... Люди, вступившие в церковь и возлюбившие друг друга, подобны трем Лицам Пресвятые Троицы, которых Их любовь соединяет в единое Существо. Церковь есть как-бы единосущие многих лиц, создаваемое их общей любовью друг к другу». «В основу церковного единения положены не охраняющие личный эгоизм правовые начала, а любовь, противоположная эгоизму». «Христос не учил только об единстве, о церкви, но создал церковь». Он не дал только заповеди, или учения о любви, но в церкви создав реальную жизнь любви. «Христос не есть только великий учитель; Он— Спаситель мира, давший человечеству новые силы, обновивший человечество. Не учение только имеем мы от Христа Спасителя нашего, а жизнь. Если же понять христианство как новую жизнь не по стихиям мира, которому известны только принципы эгоизма и себялюбия, а по Христу с Его учением и образцом самоотречения и любви, то христианство необходимо совершенно совпадает с церковью. Быть христианином—значит принадлежать к церкви, ибо христианство есть именно церковь, и вне церкви хри-

1) То же у Хомякова.

2) Мысль Хомякова.

271

стианской жизни нет, и быть не может». При таком отождествлении христианства е церковью, о Илариону не только отпадение от церкви представляется нарушением любви, но и вообще понятие христианства, теория христианства, кажется лишь теоретическим пониманием христианства.

Можно ли отождествлять христианство и церковь на том основании, что сущность церковной жизни в любви? Конечно, можно употреблять понятие христианства или понятие церкви в самом широком смысле, так что как понятие христианства, так и понятие церкви обнимет всю пол ноту христианско-церковной мысли и жизни. Кто говорит о христианстве в широком смысле, тот обнимает своею мыслью и церковь; кто говорит о церкви в широком смысле, тот обнимает своею мыслью и христианство. В широком смысле этих понятии, безразлично, говорить ли о христианстве или о церкви, говоря иначе—эти понятия совпадают. Точно также, в частности, «все равно, от писания ли научаться, или от вселенской церкви». Но при употреблении этих понятии в широком смысле, не возникает и вопроса об отношении церкви к христианству. Если же эти понятия употреблять в специфическом смысле, а этого требует самая постановка вопроса об отношении христианства к церкви, то нельзя уже отождествлять христианства и церкви, потому что нельзя сводить сущности церковной жизни к любви. Если мы различаем понятия христианства и церкви, то не очевидное ли дело, что любовь относится к понятию христианства? В общении любви еще нет ничего специфически-церковного. Общество, объединенное любовью, еще не назовут церковью. Сам о. Иларион пишет: «Церковное по самому существу христианство и в действительности было всегда именно церковью, т.-е. видимым обществом, имеющим свою определенную организацию... Господу было угодно дать Своей церкви именно иерархическую организацию... Быть христианином значит принадлежать к видимой церкви и подчиняться поставленной в ней от Бога иерархии». Это—другое дело. Иерархическая организация это есть специфически-церковное. Церковь не есть просто христианское общество, объединенное любовью, но: видимое христианское общество с иерархической организацией. Но иерархическая организация не выте-

272

кает всецело из любви, иерархический строй не есть любовь—только любовь. Иерархический авторитет разве — это только любовь? Церковная дисциплина — только любовь? Отлучение еретиков—только любовь? Еще в моих ушах звучат произнесенные в моем присутствии не столь давно одним нашим иерархом слова: «Что все толкуют о любви? Одной любви недостаточно. Нужна и строгость. Нужен порядок. Нужен авторитет. Необходим строй». Вот это церковная мысль. Сводить церковную жизнь только к любви, это значить не понимать церковной жизни. В церкви не только любовь, но и авторитет,—и церковный авторитет нужен народу христианскому, в нем люди нуждаются, он для них спасителен: в церкви не только евангельская любовь, но и дисциплина Вот что мы читаем в исследовании проф. Кипарисова О церковной, дисциплине. «Не все положения Откровения, заключающие в себе выражение нравственного идеала (в отличие их от прямых христианских заповедей), вследствие того только, что они выражены в Откровении, должны быть признаваемы как заключающие в себе законы церковной дисциплины. Подобно тому, как в общем праве различаются право и мораль, так в Откровении уже сами по себе различаются изображения нравственного идеала и положение дисциплины. Ибо каким образом, в самом деле, мог бы существовать церковный суд в тех своих подробностях, в каких он теперь существует, если бы мысль Евангелия Мф. VII, 8 принята была за норму дисциплины, а не как нравственный идеал христианских отношений к ближнему? Точно также каноны, регламентирующие вопрос о распоряжении церковною собственностью, каким образом могли бы быть примирены с заповедью о несобирании сокровищ на земле, если бы можно было вне заповеди Откровения отождествлять с заповедями откровенной дисциплины?.. Факт, существующий в Откровении, сам по себе еще не может быть принят как определяющий собою порядок в какой-либо сфере жизни церковной или частной, иначе—за указания дисциплины в этой сфере» и т. д. Церковь объединяет народ в своем строе иначе (т. е. не только), как это делает любовь. И отождествлять церковный строй с христианской любовью значить ставить

273

себя в безвыходное положение. Отождествление христианства с церковью должно означать или сведение церкви к любви, т. е. отрицание церкви, или сведение любви к церковному строю, т е. отрицание христианской любви. В первом направлении отождествление христианства и церкви означало бы: церковь там, где любовь. Это протестантская идея невидимой церкви. Во втором направлении оно означало бы: христианская любовь есть не что иное, как церковный строй. Трепетание диакона пред благочинным, трепетание благочинного пред архиереем—это и есть христианская любовь. Арсений Мацеевич, запытавший до смерти 85-летнего игумена Трифона и издавший «пастырское распоряжение о том, чтобы священников, провинившихся наказывать веревками, обмоченными в горячую смолу, с привязанною на конце проволокою на подобие кошечьих когтей» (и потом сам высеченный кнутом и посаженный в ревельскую крепость): вот христианская любовь. Избави Бог!

Не спорим: и любовь может принимать церковный вид. Такова церковно-общественная благотворительность. Однако, это—лишь частность. По-видимому, с большею основательностью могут указать на то, что церковь имеет религиозно-этические корни, что она естественно возникает на фундаменте взаимной христианской любви. Это правда. Но нужно различать между фундаментом и зданием. Религиозно-этический фундамент церкви еще не означает религиозно-этического характера церковного строя. Возникая на этом основании, церковь имеет специфический характер, так что вполне можно различать христианское и церковное. Личное христианство и церковь соприкасаются в религиозно-этическом основании церкви, но они расходятся, взаимно дополняясь, поскольку первое имеет собственную глубину, а вторая—собственное историческое бытие.

Церковь имеет не только религиозно-этический корень, но и религиозно-этическую задачу: ее строй, ее практика имеют воспитательное значение. Христос не учил только любви «Сила и значение дела Христова в том, что оно не ограничивается одним только учением. Человеку даны новые силы, а потому для него и возможным становится новое церковное единение. Эти силы даны прежде всего тем, что в воплощении—Сына Божия человечество

274

теснейшим образом соединилось с Богом. В церкви и продолжается всегда и неизменно единение человека со Христом и это единение—источник духовной жизни, а без единения со Христом—духовная смерть. В чем же это единение? Таинство Причащения—вот где единение со Христом и, след., источник духовной жизни. Таинство Причащения соединяет людей с Богом и тем самым объединяет и друг с другом. Вот почему Причащение есть источник именно церковной жизни по преимуществу. Смысл таинства Причащения в его церковности. Вне единства церковного нет и Причащения. Весьма знаменательно, что в святоотеческой письменности единство церковное поставлено в неразрывную связь с таинством Тела и Крови Христовых.. Таким образом, но учению Христа и по богословствованию святых отцев истинная жизнь возможна лишь при тесном природном или, как теперь говорят, реальном единении со Христом, но это единение со Христом создает и единение людей друг с другом, т. е. создает единое тело церкви. Следовательно, христианская жизнь по самому существу своему церковна. Есть и еще источник новой жизни человечества, именно жизни церковной—Дух Святый... Духовные дарования и все вообще служения существующие в церкви, по мысли ап. Павла, для совершения святых, т. е для нравственного возрождения христиан, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова... Не говоря уже о самых очевидных противоречиях безцерковного христианства, всегда можно видеть, что в нем полной благодатной христианской жизни, благодатного воодушевления, энтузиазма совершенно не бывает»... Я вполне согласен с о. Иларионом и в том, что это принадлежности именно церковной жизни и что им свойственна сила благодатного укрепления и нравственного воспитания христианского духа. Это совместно и благодатная и дисциплинарная опора духовной жизни, телесное воплощение ее. Подобно тому, как грех становится полною силою, когда он овладевает не только душою, но и телом, так и спасение человека, совершаясь в духовно-мистической сфере, доканчивается воплощением в природе и обществе, благодатно-природной метафизикой и цер-

275

ковной социологией, в силу чего народ христианский становится телом Христа. Воспитательное значение церковно-благодатной и иерархически-дисциплинарной сферы тем более важно, что жизнь большинства христиан, крещенных в детстве, начинается с участия в этой церковной сфере, из которой лишь постепенно углубляется до духовной мистики. Тем не менее тождества между церковною средою и духовным содержанием нет. С одной стороны, церковная сфера не исчерпывается духовно-воспитательными целями, обладая некоторою самостоятельностью, поскольку— мы уповаем на это—участие христианина в церковных таинствах и дисциплинарное послушание церкви спасительны для него; с другой стороны, блага духовной жизни и, прежде всего, духовной любви никак не могут быть заменены ее церковною средою, церковною опорою. Припомним учение апостола Павла о духовных дарованиях. «Ревнуйте о духовных дарах, которые делают вас разными членами единого тела Христова, предпочитайте из них более полезные в церковном отношении, но ищите пути превосходнейшего, т. е. любви»: таково учение ап. Павла. Таково же и все святоотеческое учение. Новейшее богословие страдает смешением мистики духовной жизни с мистикой пневматических дарований. Средний богослов, если заговорит о мистике, всегда разумеет только мистику пневматических дарований, и лишь наши великие богословы возвышаются до понимания того, что есть мистика пневматических дарований и есть духовная мистика, мистика любви, мистика христианской личности. Духовная мистика не может быть заменена и не должна подменяться мистикою пневматических дарований: следует с апостолом ревновать о последней, но искать первой, как превосходнейшего пути.

О. Иларион хорошо развивает ту мысль, что отделение от церкви знаменует потерю духовной жизни, потерю любви. «Если будет порвана связь с телом церкви, то отдельная личность, обособившись и замкнувшись в своем себялюбии, лишена будет благодатного воздействия Св. Духа, живущего в церкви... Отдельная личность, даже отдельная христианская община постольку жива, поскольку она живет Христовой жизнью, поскольку она соединена со

276

всей вселенской церковью. Обособиться, замкнуться в себя, это для личности или даже для поместной церкви то же, что для луча отделиться от солнца, для ручья от источника, для ветви—от ствола. Жизнь духовная может быть только при органической связи со вселенской церковью, порвется эта связь,—непременно иссякнет и жизнь христианская... Церковь есть осуществление любви Христовой и всякое отделение от церкви есть именно нарушение любви. Против любви грешат равно и еретики, и раскольники» и т. д. Это совершенная правда. И, однако нужно помнить, что правда пути нисходящего не обратима на пути восходящем. Кто отделяется от церкви, тот уже погрешает против христианской любви, уже теряет блага духовной жизни; по принадлежать к видимой церкви и подчиняться поставленной в ней от Бога иерархии еще не знаменует полноты духовной жизни, полноты христианской любви.

На вопрос, возможно, ли христианство без церкви, о Иларион ответил отрицательно. И—на этом покончил. Поставил точку. Как будто в этом вопросе заключается весь христианский вопрос, как будто в этом ответе—вся полнота истины. Между тем здесь только половина истины. Вопрос: возможно ли христианство без церкви,—логически предполагает другой вопрос: возможна ли церковь без христианства? Отрицательный ответ на первый вопрос обязывает, во имя цельной истины, отрицательно ответить и на второй вопрос. О. Иларион провозглашает: «вне церкви и без церкви невозможна христианская жизнь». Феофан Затворник наставляет: «то не решительный еще признак истинной жизни во Христе, если кто-нибудь именуется христианином и принадлежит к церкви Христовой». Это сказано не каким-нибудь толстовцем, сектантом, протестантом,—сказано Феофаном Затворником, богословом подавляющего авторитета. Не слишком ли поспешно о. Иларион усвоил такой безапелляционный, высокий тон? Не придется ли ему сделать уступку? От слов Феофана вся теория о. Илариона, теория тождества христианства и церкви, разлетается, как карточный домик, рассеивается, как дым. По этой теории, «быть христианином значить принадлежать к видимой церкви и подчиняться поставленной в ней от Бога иерархии». Но

277

это неверно «То не решительный еще признак истинной жизни во Христе, если кто-нибудь именуется христианином и принадлежит к церкви Христовой». Вся поднятая проблема должна быть пересмотрена, передумана заново «Существо жизни христианской состоит в Богообщении о Христе Иисусе Господе нашем»: об этом не только нужно напоминать тем, которые откололись от церкви, по важно помнить и тем, которые принадлежать к церкви.

Всю свою теорию о Иларион построил на половинной истине: «без церкви нет христианства», с забвением о другой половине, вследствие чего все его построение вышло однобоким, односторонним. Он исходит только из понятия церкви и пренебрег христианством. Идея христианства представляется ему в крайних чертах, в уродливом искажении. Но и церковная идея также возможна в уродливом виде. Мыслимо христианство без церкви, и это есть уродство; мыслима и церковь без христианства, и что также есть уродство Церковь без христианства — это папизм, признающий церковь и не признающий христиан,— это все те, которые «принадлежат к видимо» церкви и подчиняются иерархии», не имея внутреннего духовного содержания. Идея христианской религии должна быть чуждою той и другой крайности — и крайности протестантства, сектантства, толстовщины, и крайности нанизма, религиозного юридизма, церковничества. В истинную идею христианской религии входят и христианство, и церковь, и самая формулировка вопроса: «христианство или церковь» (заглавие брошюры о. Илариона в первом издании) — фальшива. Крайность папизма столь же уродлива, как и крайность сектантского индивидуализма. Крайность папизма, юридизма, церковничества: здесь есть церковь, и нет христианства, нет внутреннего, духовного содержания, — есть папа, иерархия, строй, и нет христиан, ибо толпа, принадлежащая к видимой церкви и подчиняющаяся иерархии, это еще не народ христиан, царство сынов Божиих. Церковь — это тело, а христианство—душа: не жива душа без тела, но мертво и тело без души. Церковь есть тело Христа, живой организм: это святая истина. Характеристический признак церковности органическая стройность целого. Но аналогия тела есть лишь одна из аналогий в апостольском учении

278

о церкви. Наряду с нею апостолы употребляют другую аналогию—аналогию храма, созидающегося из живых камней, сынов Божиих. Остановиться только на первой аналогии, застыть на ней, не обнять второй — значит анатомировать истину. «Кто не имеет матерью церковь, тот не может уже иметь отцом Бога»: правда. Но правда и то, что сыны церкви имеют отцом самого Бога, и кому Бои не отец, тому и церковь не мать, а мачеха. Церковь Христова—мать сынов Божиих, царственных, свободных сынов. Дурно поступают те, которые хотят знать только христианство, но не менее дурно поступают и те, которые ничего не знают кроме церкви. «В безцерковной форме христианство является одним только звуком, изредка сантиментальным, но всегда карикатурным и безжизненным». Соглашаемся, но согласитесь и вы, что «в безхристианской форме церковь является одним только звуком, часто погромным, всегда карикатурным и духовно-безжизненным». По суждению о. Илариона формулой «принадлежности к видимой церкви и подчинения иерархии» все решается, все исчерпывается, так что и говорить больше, будто, не о чем, и все дальнейшие разговоры он объявляет лицемерием. «Теперь с ожесточением набрасываются на церковь и отрицают самую идею церкви, лицемерно прикрываясь громкими и шаблонно-красивыми скучными фразами о свободе личности, об индивидуальном преломлении христианства, о религии свободы и духа». Свобода личности, религия свободы и духа: это для о. Илариоиа только скучно. Нет, идеей церкви еще не все решено, не все исчерпано. Вне церкви нет никакого христианства; но идея церкви должна быть наполнена христианским содержащем, в церкви должно быть место для свободы и духа, ее храм должен созидаться из христиан, ее дети должны быть сынами Отца Небесного, так как: «то не решительный еще признак истинной жизни во Христе, если кто-нибудь именуется христианином и принадлежит к церкви Христовой».

Христианская теория, изложенная в Основах христианства, дает место церкви; церковно-боевая теория о Илариоиа не оставляет места для христианства. О. Иларион ни разу не проговорился о христианстве в церкви, он знает лишь

279

безцерковное христианство. Безцерковное христианство — это, конечно, ложь, но совершенно иные открываются перспективы идеей христианства в церкви. «Вне церкви нет христианства»: это элементарная истина, вполне пригодная для популярной борьбы с сектантским безцерковным христианством. «То не решительный еще признак истинной жизни во Христе, если кто-нибудь именуется христианином и принадлежит к церкви Христовой»: это христианская философия, высшая, почти эзотерическая, мудрость. Теория христианства в церкви—что философия, не уязвимая со стороны церковно-боевой теории, потому что она лежит в высшей области, потому что ее лицо обращено внутрь. Думая своею элементарною теорией поразить рядом с сектантством и христианскую философию, о. Иларион достиг лишь одного: он принизил свой взгляд, сузил свой горизонт, представил себя в карикатурном виде. «Быть христианином, значит принадлежать к видимой церкви и подчиняться иерархии»: какое скудное богословие!

Для христианской философии «без церкви нет христианства»—элементарная истина. «Христианство в церкви»—это ее собственная тема 1). О христианстве и священном писании говорят не одни сектанты: о том же говорят, с гораздо большим успехом, и богословы «Письма о духовной жизни», «Письма о христианской жизни»: обвинять ли за это Феофана в гордом сектантстве, в протестантском индивидуализме? Нет, Феофан протестантством не грешен, но он стоить и выше католичества. Он исходит из идеи церкви, но по его богословию и члены церкви должны обладать внутреннею христианскою жизнью. Христиане рождаются в церкви, но церковь рождает чад

1) Конкретный, сочный смысл идеи «христианства в церкви» для меня определяется тем, что я, как уже сказано выше, признаю за церковностью самостоятельное спасительное значение. «Принадлежать к видимой церкви и подчиняться церкви»: это—спасительно для человека, и многие—я верю—спасутся только этим. Но для того, кому открылась тайна внутренней духовной жизни, «принадлежать к видимой церкви и подчиняться иерархии»—мало: обязательно, но мало Поэтому замена христианства «принадлежностью к видимой церкви и подчинением иерархии» есть ложь. Истину христианства нужно звать не только для того, чтобы понимать сущность христианства, но и для того, чтобы уразуметь специфические черты церковности.

280

Отца Небесного; она не стоить средостением, как папа, между членами своими и Отцом Небесным, она приводить каждого из них к непосредственному единению с Отцом Небесным, к непосредственности и свободе духовной жизни. Соответственно этому и слово Божие, священное писание, есть достояние церкви, ею хранится, от нее предлагается, ею объясняется, и однако же оно вручается церковью каждому для непосредственного, интимного усвоения, для его глубочайшего постижения. Как слово Божие — оно есть единственное слово, соразмерное интимному общению христианина с Богом и потому ничем не заменимое, и оно вместе с тем интимно и непосредственно может быть постигнуто лишь членами церкви, как сынами Божиими. «Все равно, от писания ли научаться, или от вселенской церкви», но церковь учит церковно-общеобязательно, именно догматически-абстрактно и (предписывает) дисциплинарно, а писание учит интимно — учит, конечно, не буквой своею, а как слово Божие, учит не всякого, а сынов Божиих— и это интимное учение есть подлинное содержание для церковно-догматических формул. Без церкви нет христианства, но церковное строение одухотворяется богообщением живых камней о Христе Иисусе. Без догматического руководительства нет истинного познания священного писания, но догматические определения наполняются содержанием в интимном постижении слова Божия. Церковь учит всех церковно-догматически; Христос учит каждого члена церкви в слове Божием интимно. Интимность — вот что делает слово Божие (евангелие) незаменимым для сынов Божиих! Такова мысль блаж. Августина в книге Об учителе. Он различает два источника познания: телесное чувство и ум. «Первое знание называется чувственным, последнее — умственным, пли, говоря языком наших писателей, первое—телесным, последнее—духовным». Наша речь о предметах чувственных отсылает слушателя к собственным наблюдениям, которыми он и проверяет наши слова. Наша речь о духовных предметах отсылает его к собственному внутреннему опыту. «Когда же речь идет о предмете, который мы созерцаем умом, т. е. рассудком и разумом, то хотя мы говорим о том, что созерцаем, как присущее (нам) во внутреннем

281

свете истины,—свете, коим просвещается и услаждается, так называемый, внутренний человек: однако и в этом случае слушающий нас, если он и сам видит этот предмет сокровенным и простым оком, познает, о чем я говорю ему, посредством собственного созерцания, а не посредством моих слов. Таким образом и его, созерцающего истину, я не учу, когда говорю истину; ибо он учится не от моих слов, а самыми вещами, ясными для него по внутреннему откровенно Божию: следовательно, будучи спрошен об этом, может отвечать и сам». Кто же не имеет собственного опыта, для того моя речь— пустые звуки «Относительно тех предметов, которые созерцаются умом, тот напрасно слушает слова созерцающего, кто сам созерцать этих предметов не может, и, если не напрасно, то потому только, что подобным предметам полезно верить и не зная их. А кто в состоянии созерцать, тот внутренне—ученик истины, внешне—судья говорящего, или лучше —судья самой речи». Христос в Своем евангелии и учит верующего этим внутренним путем. «Я, продолжает блаж. Августин, старался убедить тебя, что мы не должны приписывать словам значения больше, чем сколько следует, дабы мы не верили только, но и понимали, насколько истинно сказано в божественном писании, чтобы мы не называли на земле учителем никого, поелику один есть учитель всех на небесах. А что такое на небесах, этому научит нас сам Он, Который и чрез людей напоминает нам внешним образом, знаками, дабы, обращаясь к Нему, мы научились внутренне. Любить и знать Его составляет блаженную жизнь, о которой все кричат, что ищут ее, но немногие могут радоваться, что нашли ее действительно». Ту же мысль сильно и кратко высказывает наш Феофан Затворник: «Богу свойственно глаголать прямо в сердце».

Христос учить в Своем евангелии каждого интимно. Если бы в церкви не было места для духовной, христианской жизни, то церковность была бы бездушною; если бы не было в церкви места для интимного постижения священного писания, то церковное учение было бы бессодержательным. Особого внимания заслуживает то, что сама церковь, всеми формами церковности, толкает своих членов в

282

объятия Отца Небесного, что самим церковным учением предполагается интимное постижение слова Божия, вообще, церковью постулируется христианство. Рядом с церковным, общеобязательным, догматическим учением церковью признается, в качестве источника христианского научения, слово Божие, свободно воспринимаемое совестью каждого. Митрополит московский Филарет так выражает эту мысль в Разговорах между испытующим и уверенным о православии Восточной Греко-Российской. Церкви.

«И(спытующий). Я готов к искреннему послушанию Восточной Церкви, если удостоверюсь, что ее надо мною власть угодна Богу. Ибо повиноватися подобает Богови паче, нежели человекам.

У(веренный). Но чего требует от тебя Восточная Церковь?

И. Я думаю, того, чтобы я верил, как она верит, и жил, как она заповедует.

У. Иначе сказать: чтобы ты верил и жил так, как она исповедует в Никейско-Цареградском Символе, и учит в десяти заповедях.

И. Пусть так.

У. Теперь ответствуй: запрещает ли Бог веровать и жить так, как Восточная Церковь исповедует в Никейско-Цареградском Символе, и учит в десяти заповедях?

И. О заповедях спора нет. Разве, может быть, не дает ли Восточная Церковь которой-нибудь заповеди такого истолкования, которое уничтожает, или по крайней мере, ослабляет силу закона Божия.

У. Ты сего не можешь опасаться. Поелику Церковь Восточная предоставляет истолкование закона собственному твоему рассуждению и совести, при помощи токмо церковных учителей и под руководством Слова Божия. Она не имеет самовластного истолкователя своего учения, который бы давал своим истолкованиям важность догматов веры и от времени до времени полагал на совести христианские сии новые бремена».

В церкви вмещается личная свобода и интимная совесть в понимании десяти заповедей (вообще слова Божия), — и в этом отличие православия от католичества. Соответственно этому и весь план богословия в православии

283

имеет другой вид, чем в католичестве. И в православии богословская система начинает идеей церкви, так как вне церкви богословствующий ум совершенно бессилен даже с писанием в руках. Но в то время, как в католичестве начальная идея церкви имеет всецело определяющее значение для всего содержания богословия, в православии она лишь вводит богослова в обладание материалом, так что и сама церковь затем занимает в системе далеко не первое место. Такое понимание православного богословия с неотразимою убедительностью раскрыто тем же Филаретом в Замечаниях на конспект введения в православное богословие.

«За учением о источниках христианские веры в конспекте следует учение о святой церкви, как учительница веры. Здесь не бесполезно заметить, что церковь составляют не одни учители, но и ученики святые веры. Но далее в конспекте православные догматики, после догматов о Боге и о Христе, назначается изложить понятие о церкви вообще, церкви новозаветной, Божественное учреждение, ее свойства.

Из сличения сих частей конспекта открывается затруднение в предполагаемом ходе учения.

В порядке ли понятий, прежде говорить о церкви, как о учительнице, а далеко после представлять первое и общее о ней понятие?

Правда, конспект и в введении назначает изложить понятия о церкви общее и частные; но в таком случае одно и то же учение предложено будет дважды, в двух местах.

С какою силою предложится учение о церкви, как учительнице, когда еще не дано понятия о ее Божественном учреждении и о ее свойствах? И можно ли основательно изложить учение о Божественном учреждении христианской церкви, когда не изложено учение о Христе?

Святой Кирилл Иерусалимский и святой Иоанн Дамаскин не предлагали учения о церкви прежде учения о Боге и Христе, и следственно признавали, что учение о Боге и Христе может быть основательно изложено прежде учения о церкви.

Вселенский символ веры предложил учение о церкви после учения о Боге и о Христе.

284

Сей порядок соблюден в православном исповедании Петра Могилы.

Древние и новые учители восточной церкви держались сего порядка. Долго держались его и богословы римской церкви.

Не очень давно богословы римской церкви стали предлагать учение о церкви и о папе прежде учения о Боге и о Христе, приметно стараясь свое учение о церкви и о папе смешать вместе и дать своему учению о церкви и о папе первейшую важность, так, как бы без него невозможно было и приступить к догматам о Боге о Христе.

...Надобно ли, чтобы православная система богословия подражала сему западному нововведению? При изложении учения о священном предании, нужно и довольно сказать о церкви вкратце исторически, как о сокровище-хранительнице оного. Затем, как скоро хорошо определены и указаны источники, в которых содержится священное предание, что в конспекте и назначено: пока сего достаточно, чтобы твердою ногою идти далее в богословском учении. Документы готовы: священное писание, писания святых отец, определения соборов. Излагайте догматы; черпайте из сих источников доводы: догматическое учение о церкви придет в своем месте, которое назначил оному вселенский символ веры».

При новом просмотре «исправленных конспектов введения в православное богословие и догматического богословия» Филарет еще внимательнее остановился на вопросе «о месте учения о церкви в богословской системе».

«В приложенном к исправленному по замечаниям конспекту введения в православное богословие и догматического богословия объяснении, ответствуется на предложенный в замечаниях вопрос: надобно ли учение о церкви предлагать прежде учения о Боге и о Христе? И ответствуется утвердительно.

В подтверждение сего представляется черта положенная в определении православного богословия: по разуму православно-кафолической церкви. Но это доказательство не решительное. Определение учебное не есть непреложное. Разум истины, яже по благочестию (Тит. I, 1): вот апостольское определение православного богословия, в котором упомя-

285

нуть о церкви не найдено нужным. И определение, начинающее конспект, будет твердо, верно, и способно ко всем потребным выводам, если будет выражено так, православное богословие есть систематическое изложение христианской веры по истинному разуму священного писания и священного предания. Сим определением не только отличается православное богословие от неправославного, по и обличается неправославное, не основанное на истинном разуме писания и на предании Если же принять удовлетворительным определение, что православное богословие есть изложение веры по разуму православные церкви: то западные богословы в праве признать также удовлетворительным свое определение, что римско-католическое богословие есть изложение веры по разуму римско-католической церкви, а таким образом, православное и неправославное богословие были бы поставлены в равное положение, как будто одно не лучше другого.

В объяснении сказано, что в системе должны предшествовать истины, от которых другие получают свою ясность. Очень хорошо. Потому-то и сказано было в замечаниях: «можно ли основательно изложить учение о божественном учреждении христианской церкви, когда еще не изложено учение о Христе?» Ибо Христос есть основание церкви, а не церковь основание Христа» и т. д.

Явное дело, что начальная для богословия идея церкви, как сокровище -хранительницы предания, не составляет всего в богословии, не принижает слова Божия, не отменяет его исключительного значения. Священное писание, принимаемое нами от церкви, становится само высшим судьей во всех вопросах веры и жизни. В подтверждение этой мысли я мог бы привести целые темы свидетельств из святоотеческой письменности, а особенно из русских авторитетных богословов: Феофана Прокоповича, митрополитов Платона и Филарета, Тихона Задонского, Феофана Затворника и многих других. Но я удовольствуюсь свидетельством Стефана Яворского. Он считается-у нас представителем латинского типа богословия, хотя не был «католиком». Он защищал предание против протестантов, и все доводы в пользу предания, которые ныне

286

повторяются у о. Илариона, все они имеются уже у Стефана. И вот этот Стефан, воспитанный на католических книгах, хотя и остался в кардинальных пунктах православным. преимущественный поборник предания, на вопрос: «вящшия ли чести и почтения суть соборы, или священное писание?»—дает следующий ответ: «Не буди то нам, еже соборы священному писанию предпочитати: ибо священное писание есть слово Божие, безпосредственне Богом откровенно, и аки бы Богу сказующу писано. Тако бо глаголет Петр апостол: ни бо волею бысть когда человеком пророчество, но от святого Духа просвещаеми глаголаша святии Божии человецы. И паки: всяко писание богодухновенно. Сия есть честь и преизящество священного писания, им же соборы превосходит. Тые бо ниже имут, ниже пишут откровений и словес Божиих безпосредственне, по точию возвещают, кое есть слово Божие писано, кое предано, и кой разум имать, и таки довольно от священных писаний единомысленно вразумившеся, вносят и узаконивают в членах веры уставления, ниже дают священным писаниям истины, но истину в них сокровенну яве возвещают. Тако егда соборы определила всю Библию быти слово Божие, не сотворила тую быти истинну и недожну, точию известила и всему миру явила таковую быти. Тако собор Никейский, единосущия слову Божию не даде, но точию от священных писаний и от преданий показа. Тако всякие соборы сокровенну в писаниях истину открывают, и уставленми своими непреходными определяют. Темже убо, вящшаго глаголем быти преизящества священное писание паче соборов, тые бо точию суть толкователи священного писания, поелику в нем словеса покровенна уясняют, сомнительна разрешают, неудоборазумительна толкуют, обоятна, и аки бы объема странам служити мнящаяся определяют»... Так рассуждает православный богослов. В системе православного богословия нет места для католических исступленных возгласов: «слово Божие есть то, что церковь (папа) объявляет словом Божиим. Пусть каким-либо чудом уничтожится на земле все священное писание, завтра церковь (папа) напишет от себя священное писание, или объявить басни Эзоповы священным писанием, и это будет слово Божие». И если у нас

287

иные богословы повторяют то же, так ото—чистое недоразумение 1).

Священное писание дает содержание церковному учению, и это оно делает в силу того, что оно интимно постигается христианами, сынами Божиими. Содержание церковной системы—это то, что христианин, как сын Божий, интимно почерпает из слова Божия. Это дело — интимное постижение священного писания, наполняющее содержанием церковные формулы, исполняется лишь христианами, сынами Божиими, и священное писание есть единственное слово, как слово Божие, к которому применим этот метод ведения. «Слово Божие, по сродству его с духом нашим, также исходящим от Бога, проходит внутрь» (Феофан Затворник). Священное писание (евангелие) есть пища рождаемых церковью сынов Божиих, их амвросия и нектар. Вот почему главнейшим отличием православия от католичества является то, что там члены церкви, рабы иерархии, не допускаются до слова Божия, тогда как в православии церковь смотрит на каждого члена как на сына Божия и каждому вручает священное писание. Это понимал митрополит Филарет, целую жизнь героически боровшийся за доступность мирянам священного писания.

1) А. С Хомяков во втором томе сочинений (изд. 4) стр. 8 пишет: «Священным писанием называется собрание ветхозаветных и новозаветных книг, которые церковь признает своими. Но нет пределов писанию, ибо всякое писание, которое церковь признает своим, есть священное писание. Таковы, по преимуществу, исповедания соборов и особенно Никео-Константинопольское. Посему, было до нашего времени священное писание и, если угодно Богу, будет еще священное писание». А. В. Горский в Замечаниях на богословские сочинения А. С. Хомякова (см. Прот. А. В. Горский в воспоминаниях о нем московской духовной академии в двадцать пятую годовщину со дня его смерти) об этом мнении Хомякова пишет (стр. 164): «Позволительно ли православному богослову смешивать Боговдохновенные писания Ветхого и Нового Завета с произведениями собственно церковными? Символические изложения вероучения церковного сами основываются на писании. Таков символ Никео-Цареградский, выбранный по слову из Св. Писания. «Будет еще писание». Автор пророчит нам новое откровение? Церковь нигде не высказывала такой надежды. Если будут новые писания, то будут и новые догматы? Почему тогда не оправдывать и прибавления filioque и другие новоизобретенные догматы досужего католичества».

288

Итак, оставаясь в церкви и признавая предание, можно говорить о христианстве. Но стало решительною необходимостью обращаться к термину «христианство», когда новейшее богословие усвоило духовно-мистическую гносеологию. Теория христианства это, в отличие от старой католической схоластики,—духовно-опытное построение богословской системы, это духовно-мистическая христианская философия. Здесь систематически на место старого богословского силлогизма ставится интуитивное, из глубины духовного опыта почерпаемое воспроизведете христианской идеи. Вот что знаменует новейшее христианство, несмотря на все рационалистические и сектантские злоупотребления.

О. Иларион—и не один он—усвояют, вслед за славянофилами, интимный характер церковной жизни. Конечный пункт религиозных искании, по его словам, «есть не отвлеченное понятие христианства, а именно церковь Бога живого. Можно по примеру многих людей, до конца прошедших томительный путь исканий, судить о том, что полное успокоение наступает только тогда, когда человек уверует в церковь, когда он всем существом воспримет идею церкви так, что для него немыслимым будет отделение христианства от церкви. Тогда начинается действительное ощущение церковной жизни. Человек чувствует, что он—ветвь великого, присно цветущего и присно юнеющего древа церкви. Он сознает себя не последователем какой-нибудь школы, а именно членом тела Христова, с которым он имеет общую жизнь и от которого он получает эту жизнь. Поэтому только тог, кто уверовал в церковь, кто уставами церкви руководится в оценке явлений жизни и в направлении своей личной жизни, кто, наконец, почувствовал в себе жизнь церковную, тот и только тот на правильном пути... В церкви живет Дух Божий. Это не сухое и пустое догматическое положение, сохраняемое только по уважению к старине. Нет, это именно истина, опытно познаваемая каждым, кто проникся церковным сознанием и церковною жизнью. Благодатная жизнь церкви даже не может быть предметом сухого научного изучения; она доступна изучению опытному. О жизни благодати, ясно ощущаемой, человеческий язык всегда может высказываться

289

только туманно и темно. О жизни церковной знает только тот, кто ее имеет, для него она не требует доказательств, а для немеющего ее и почти она не доказуема» 1).

Я и о. Иларион—мы оба говорим о религиозно-опытном ведении, о христианской опытной истине. В существенном мы согласны. Вопрос в том, назвать ли опытное содержание христианского учения христианской жизнью, христианством, или церковной жизнью, церковностью, церковью. Я называю его христианством, и считаю второе название за lapsus linguae, считаю его таким же неосновательным смешением, как и обозначение именем церковности христианской взаимной любви. Разве опытное содержание христианского учения может быть церковным, т. е общеобязательным и общеразумеемым, разве ему может принадлежать церковно-объединяющее значение? Думать так, значит—и не понимать характерных черт церковности, церковного единства, и погрешать против основного характера духовного опыта. Остановимся на последнем Опытное, конкретное содержание церковного учения не может быть общеобязательным и общеразумеемым. Эта истина раскрывается на сотнях страниц у Феофана Затворника; в Письмах о духовной жизни, в Письмах о христианской жизни, в Пути ко спасению и др.

Феофан имел ясную и прочную идею единства церковного 2), но столь же твердо он был убежден в разно-

1) Ю. Ф. Самарин, т. V (Стефан Яворский и Феофан Прокопович) стр. 40: «Церковь, сознавая в себе живое откровение, которого писание и предание суть только два проявления, не допускает взгляда на себя извне, не доказывает, а полагает себя. Ее оправдание в ее бытии, в бессилии всякого возражения против нее» (ср. стр. 24) Стр. 458: «Церковь православная носит глубокое сознание, что извне она постигнута, определена и доказана быть не может. Только тот может постигнуть ее, кто в ней живет, кто связан с церковью единством жизни» и пр. А С. Хомяков, т. II, стр. 8: «Церковь не доказывает себя ни как писание, ни как предание, ни как дело, но свидетельствуется собою, как и Дух Божий, живущий в ней, свидетельствуется собою в писании».

2) «Разве сто истин? Одна истина? Разве сто путей? Один путь? Разве сто Богов? Един Бог, едина вера, едино крещение... Не умеют решить вопроса: да что ж такое другие исповедания? Но из-за того, что мы не можем как следует решить его, не следует нам криво толковать и понимать решительно верное. Посмотрите, что бы-

290

образии христианского опыта. «С чего начать подвиг самоисправления, что делать потом, что далее, какой вообще ход внутреннего самоисправления? Сердце человека глубоко: как узнать, что в нем происходит, а тем более, что должно в нем происходить при известных обстоятельствах? Всякий имеет свой характер, у всякого свое намерение, свои страсти, наклонности, привычки. У всякого, потому, ход внутреннего самоисправления должен быть свой: и одного для всех установить никак невозможно. Самоисправление не есть дело холодных соображений, а живого и ревнивого действования, совершающегося глубоко в сердце. Христианство—тайна, не в основании только, но и в приложении». «Надобно думать, что как каждый человек имеет свое личное настроение: то для каждого должен быть и исключительный род благих помышлений, особенно поразительных и возбудительных,—или даже одно какое-нибудь господственное всепобеждающее помышление. И каждая вещь издает особенный звук, и только по сродному себе звуку дает отзвук, когда, ударяя по ней, хотят произвести из нее звук»... «Вообще о правилах брани надобно заметить, что они в существе своем суть не что иное, как приложение всеоружия к частным случаям и потому их все изобразить нельзя. Дело внутренней брани

вает в фотографии. Персона человека натуральная есть самый верный его тип. Снимают фотографы, потом печатают. У одного слишком темно, у другого слишком светло, тот фокус не угадал, другой позу дал несродную. Но есть и такие снимки, кои очень верны подлиннику. А подрисовка сколько изменяет характеристику черт? Разбирая теперь все эти снимки, неужели можно говорить, что они все равны, когда между ними есть и такие, в которых не узнает себя и сам тот, с кого снят портрет? Моисею говорил Бог: виждь, да сотвориши (скинию) по образу, показанному тебе на горе (Исх. XXV, 40). И было так до пришествия Христова. Господь, пришедши, снес с неба иную нам скинию—св. веру и церковь, устроенную тоже по тому, что видел и слышал Он у Отца—в предвечном совете Бога Триипостасного. Но явились самовольники фотографы, давай подрисовывать, давай делать новые снимки,—и нагородили... Лик Церкви один; но в самодельных снимках у одного вышло две головы, у другого ни рук, ни ног, там глаза изменены, там одежда совсем не та,—и проч. и проч. И у всех одна надпись: церковь»...

291

и непостижимо и сокровенно, случаи к ней чрезвычайно разнообразны; лица воюющие слишком различны: что для одного соблазн, то для другого ничего не значит; что одного поражает, к тому другой совершенно равнодушен. Потому одного для всех постановить решительно невозможно. Лучший изобретатель правил брани—каждое лицо само для себя. Опыт всему научит... Внутренний ход христианской жизни в каждом лице приводит на мысль подземные ходы, чрезвычайно замысловатые и сокровенные. Вступая в них, испытуемый получает несколько наставлении в общих чертах—там сделать то, там другое, здесь по такой-то примете, а здесь по такой-то, и потом оставляется один среди мрака, иногда с слабым светом лампады. Все дело у него зависит от присутствия духа, благоразумия и осмотрительности и от невидимого руководства. Подобная же сокровенность и во внутренней христианской жизни. Здесь всякий идет один, хотя бы был окружен множеством наставников и снабжен множеством правил».

Не слишком ли поспешно поглумился о. Иларион над «индивидуальным преломлением христианства» и не слишком ли поспешно он, доверившись ненадежным руководителям, объявил христианский опыт принадлежностью церковности? Впрочем, иные из его руководителей подменивают церковность всем разнообразием христианского опыта, обнимаемым в истории христианской церкви, и таким образом, как бы получают право говорить о церковном опыте. Несомненно, что церковно-историческое есть факт, но в том-то и дело, что не всякий церковно-исторический факт, не всякий церковно-исторический опыт имеет принципиальное значение; напротив, всякий церковно-исторический опыт подлежит суду с точки зрения основных принципов церковной жизни, с одной стороны, и слова Божие, с другой. Первый суд выделяет из разнообразия церковно-исторического опыта основное в отличие от условного, временного и местного, собственно исторического (это и есть «историческое христианство», против чего, снова сказать, о. Иларион напрасно негодует), а второй суд — суд слова Божия—выделяет в сфере религиозной жизни божественное, ценно-христианское от по-

292

верхностного. человеческого, чисто психологического,—даже физиологического, и даже—патологического. Теория церковного опыта, по-видимому, стоит на церковной почве, отвечает на зов церкви с готовностью: «иду», в отличие от теории христианства, которая исходит из евангелия в духовно-опытном, принципиально-субъективном истолковании и, как будто, на зов церкви отвечает отрицательно: «не пойду». В действительности же обе теории ведут к результатам, противоположным видимости, как и из двух евангельских сыновей старший не пошел, а младший пошел. Объявляя себя церковной, теория церковного опыта, произвольно выбирая из исторического разнообразия, одинаково не доходит ни до церковно-объективной истины, ни до высоты «чистого, евангельского христианства». Лишь теория христианства, полагающая в основу евангелие, напротив, открывает и специфические черты церковности.

Повторяет наш автор и славянофильскую формулу: «церковь не доказывает себя». Что церковь доказывает себя пред внешними, в этом Хомяков и его противники согласны. В отношении же церкви к своим членам предполагается, что все решается участием их в церковном опыте. Забывают, что церковь, как организм, живет и действует по определенным принципам, которые могут быть установлены научно и которыми может быть измеряем всякий исторический, местный или временный, факт. Усвояют церкви характер интимности, который может принадлежать лишь христианству, тогда как церкви свойствен характер объективности. Учат о церкви и лично говорят от ее лица, тогда как в вопросе о церкви необходимо ограничиваться теми принципами, по которым церковь живет, тем, что сама церковь говорит о себе. Исходить из понятия церкви и забывать, что церковь сама о себе учит и что она действует по определенной норме, это есть вопиющее противоречие. Но самое главное—в отношении церкви к своим духовно-взрослым чадам, которые суть сыны Отца Небесного, питающиеся интимно словом Божиим, словом Христа. Повинуясь Христу, церковь несказанно радуется духовному совершеннолетию своих чад, потому что они свидетели ее истинности. Их духовная свобода, их богосыновство самым бытием сво-

293

им свидетельствует, что она—невеста Христова. Мало того, церковь дорожит сознанием своих чад, сынов Божиих, желает их любви, ждет от них признания, потому что, в последнем счете, в их лице для нее присутствует Христос, в их опыте постигается тайна Его слова: церковь пред ними свидетельствуется словом Божиим. «Слово Христа, слово Духа Святого, изглаголанное Апостолами и дошедшее до нас в письмении и предании, есть таким образом единственное свидетельство истины, на котором опиралась и опирается церковь всех времен» и А. В. Горский). Сторонники формулы: «церковь не доказывает себя» устремляют свое внимание лишь в сторону внешних отношении церкви, и для них остается закрытою бьющая ключом внутренняя ее жизнь, ее отношение к собственным чадам, к «христианству». (Однако у Хомякова срывались с пера выражения, которыми нарушается стройность его «логического» учения о церкви и которые вынудили бы его многое изменить в этом учении, если бы были им продуманы. В одном из писем к Пальмеру (II, 394) он писал: «христианин принадлежит своей епархии только относительно внешней жизни своей (дисциплина, обряды и т. п.): внутренняя жизнь его принадлежит Вселенской Церкви»... В письме к Кошелеву (VIII, 136). «мир церковный, т-е. тот исторический мир, в который облечена церковь, может и казаться и быть долго не только не совершенным, но и вполне дрянным, несмотря на совершенство заключаемой в нем святыни». В письме к И. С. Аксакову (VIII, 356): «я позволяю себе не соглашаться во многих случаях с так наливаемым мнением Церкви и вы, с своей стороны, могли, с некоторою справедливостью, сказать такое строгое слово о Церкви исторической». Еще о внешней принадлежности к церкви видимой и о церкви невидимой II, 225—226).

Итак,—«христианства нет без церкви»—это несомненная, но элементарная истина. «То не решительный еще признак истинной жизни во Христе, если кто-нибудь именуется христианином и принадлежит к церкви Христовой»—это высшее богословие, эзотерическая мудрость, неуязвимая для элементарной критики. То—элементарная теория, пригодная— под условием избежания односторонности—для практиче-

294

ских целей или иерархически-административных, как у о. Илариона, или конфессионально-полемических, как у Хомякова; это—христианская философия, бескорыстное «ведение для себя», кроткое, чуждое боевой агрессивности, интимное постижение истины. Может быть, в этом и заключается причина того, что христианская философия, имея ограниченный круг друзей, будит к себе массовую ненависть, вызывает кругом озлобление: в том, что она имеет дело не с элементарными низами, доступными примитивному взгляду, а с высшими ступенями христианской истины. Но здесь же и объяснение ее предопределенной по-бедности над всеми ищущими ее души: элементарная беззащитность, рассчитанная на приобретение свободных друзей, оказывается приманкой для натур агрессивных, надрывающих силы свои подниманием камня, который они считали легким...

Страница сгенерирована за 0.25 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com