Тареев М. М. Истинное пастырство и живая проповедь

ПРИЛОЖЕНИЯ.

Ответы рецензентам.

Μὴ δῶτε τὸ ἅγιον τοῖς κυσίν, μηδὲ βάλητε τοὺς μαργαρίτας ὑμω̃ν ἔμπροσθεν τῶν χοίρων μήποτε στραφέντες ῥήξωσιν ὑμᾶς

151

I

Истинное пастырство и живая проповедь. (Ответ свящ. Бабуре и свящ. Зеленеву).

(Из ж. Странник 1902. т. 2, ч. 2)

Наша статья «Проповедь, как живое слово» (Странник 1902 г. янв.) имела своею единственною целью принципиальное решение вопроса о проповеди, как живом слове, о продуктивной силе живого проповеднического слова. Известно, что у нас почти совсем не слышно в храмах живой проповеди, да мало проповедуют и по тетрадкам. Этот глад слышания слова Божия имеет многие причины, но во всяком случае среди них нужно считать и причину теоретическую—ложный взгляд на проповедь, как на художественное произведение Стоя на этой точке зрения, покойный архиепископ Амвросий считал продуктивною силою живого проповеднического слова многие таланты. Такой взгляд, конечно, не может способствовать распространению у нас живой проповеди, оставляя ее лишь немногим талантливым пастырям. В противоположность этому мы развиваем принципиально другой взгляд, именно, что проповедь не есть искусство, что она есть простое учительное слово, что поэтому возможность живого проповеднического слова менее всего следует ставить в зависимость от особых талантов, что они доступно всякому призванному и духовно-опытному пастырю.

В том же журнале «Странник», м. март один пастырь в статье «К вопросу о проповеди как живом

1) Статья вошла в книжку «По вопросам гомилетики критические очерки», а книжка эта в переработке перепечатана под заглавием «Проповедь» в пятом томе Основ христианства. 

152

слове» высказал несогласие с нашей статьей. Несогласие его основывается, во-первых, на странном недоразумении, что будто мы приглашаем говорить проповеднические импровизации всех «непризнанных, неумелых или самонадеянных» импровизаторов. Во-вторых, свое несогласие с нами автор статьи основывает на фактической трудности для пастырей говорить импровизации. Остановимся на этих возражениях рецензента.

Рецензент понял нашу статью не так, как мы желали бы, чтобы она была понята 1). Никто нам не дал власти делать духовенству практические предписания, и наша статья не долита быть рассматриваема со стороны практических последствий. Да к тому же опасаться, что импровизаторами у нас вдруг сделаются не только талантливые, но и неумелые пастыри, нам преждевременно, как преждевременно нам опасаться слишком широкого распространения среди наших крестьян университетского образования. Задачею нашей статьи было не что иное, как принципиальное решение вопроса о существе живой проповеди. Мы не забываем трудности живой проповеди для наших пастырей; напротив, мы ее делаем исходным пунктом своих рассуждений. Мы именно такой вопрос ставим: отчего зависит трудность для наших пастырей живой проповеди — от существа ли проповеди, или от других причин? Если трудность живой проповеди зависит от существа проповеди, то  это единственно может означать то, что проповедь есть художественное произведение, и истому живая проповедь требует талантов Мы на этот

1) Рецензент Богосл. Библ. Л. (1902 в 2—3). согласно с действительностью, так излагает содержание нашей статьи: «Г. Тареев в названной статье говорить, что произнесение импровизации пред прихожанами не требует от священника особенных, специально ораторских талантов, а предполагает в нем только постоянное христианское настроение и христианский образ мыслей, проникновение в себя и в дух евангелия. В ком все это есть, тот по необходимости будет пользоваться живым словом, которое и есть проповедь в строгом смысле. Если многие боятся импровизировать, то причина этого заключается в ложном риторическом взгляде наших гомилетик на проповедь, как на ораторскую речь» и т. д. Так понял бы нашу статью и рецензент «Странника», если бы он отнесся к ней объективно. 

153

вопрос отвечаем отрицательно. Заметим кстати, что рецензент соглашается стоять на нашей точке зрения на проповедь, не как на художественное произведение, а как на простую учительную речь, а между тем с услаждением повторяет чужие слова о том, что при импровизации «слушатели не только следят за мыслями проповедника. Но они радуются за каждый счастливый оборот». Но ведь это и есть художественный взгляд на проповедь. Если проповедь есть простая речь, то можно ли говорить о счастливых оборотах? Нет, нужно проникнуться взглядом на проповедь как на простую учительную речь, и тогда совсем иначе будем смотреть на умелость и неумелость проповедника, тогда оставим мы счастливые обороты светскому красноречию, тогда нам легко будет усвоить мысль, что в существе проповеди нет основания для трудности живого проповеднического слова. Во всяком случае против этой мысли рецензент не сделал ни одного выражения.

Если же так, если мы интересуемся именно принципиальным решением вопроса о трудности живой проповеди, то по вопросу об этой трудности мы должны сделать некоторые ограничения. Бывает природная неспособность к слову, начиная с неспособности к членораздельному звуку и кончая неспособностью говорить плавно, ясно, без кривляний (если рецензенту угодно говорить и об кривляньях). Такую неспособность мы должны считать исключением (относительным для каждого образовательного ценза) и не принимать ее в расчет, чтобы не запутывать дела. Отсчитаем на эту неспособность 10. 20, 40 процентов и все-таки останется 70 процентов способных к простому живому слову. Об этих 70 (если угодно 60, 50. 40, 30, 20, 10) процентах мы и говорим. Не следует впутывать этой природной неспособности, в пример которой рецензент приводить какого-то жалкого магистра богословия — преподавателя, не умевшего сказать связно двух слов,—не нужно впутывать в речь о трудности импровизаций для всех наших пастырей, чтобы но закрывать от себя действительных причин этой трудности. Ведь сам же рецензент пишет, что вот-де о вопросах религии и нравственности свободно и плавно говоришь в обществе, а сказать 

154

проповедь иное дело. Как же он не видит, что именно в этом то пункте мы и подходим к вопросу об импровизации? Почему это пастыри, 70% или 20%—это неважно, свободно говорящие в обществе о вопросах религии и нравственности, т. е. не лишенные ни природного дара слова, ни богословской образованности, крайне затрудняются говорить церковные импровизации? В этом весь вопрос. И если мы сумеем показать, что причина этой трудности не в существе проповеди, то мы не только устраним ложный взгляд на проповедь (как на художественное произведение, как на сочинение), тормозящий дело живого проповедничества, но и прочистим дорогу к отысканию практических причин отсутствия у нас живой проповеди.

По словам нашего рецензента, «слава Богу, теперь вряд ли можно встретить пастыря, который не сознавал бы обязанности проповедовать». Какой светлый взгляд на действительность! Да так ли на деле? Успокоив себя этой фразой, рецензент возводит в норму говорение в храмах по тетрадочкам, но сборничкам печатных поучений, и ограничивает заботы «счастливыми оборотами». Но наряду с этими исключительными заботами о счастливых оборотах, с этим почиванием на сборничках, представляется нам мрачная действительность. Что такое наши мужики в религиозном отношении? Вот в правдивом изображении крестьянская семья. «Старик не верил в Бога, потому что никогда почти не думал о Нем; он признавал сверхъестественное, но думал, что это может касаться одних лишь баб, и когда говорили при нем о религии или чудесном и задавали ему какой-нибудь вопрос, то он говорил нехотя, почесываясь: а кто ж его знает. Бабка верила, но как-то тускло; молитв она не помнила и обыкновенно по вечерам, когда ложилась спать, становилась пред образами и шептала: Казанской Божией Матери, Смоленской Божией Матери, Троеручнице Божией Матери... Марья и Фекла крестились, говели каждый год, но ничего не понимали. Детей не учили молиться, никто не говорил им о Боге, не внушали никаких правил и только запрещали в пост есть скоромное. В прочих семьях было почти то же: мало кто верил, мало кто понимал» И здесь нет преувеличения. Пусть не все семьи 

155

такие, не все деревни такие, но громадное большинство таких. А что сказать о нравственной жизни нашей деревни, где господствует полное отсутствие понятий о семейной нравственности и чужой собственности и кулачное право? А что сказать о нашей интеллигенции, которая прежде всего характеризуется неверием, о наших фабриках, городах?.. Что же делают наши пастыри? 99% молчат. Для них в громадном большинстве живая проповедь совершенно недоступна и это весьма характерно для нашей церковной жизни. Тут дело не в магистре богословия, не могущем скачать связно двух слов, не в жалких исключениях, а в целой системе избрания и служения наших пастырей. Не в том беда, что попадяется природная неспособность к живому слову, а в том беда, что у нас единственным ручательством за подготовленность к пастырской деятельности служит семинарский аттестат, что громадное большинство наших семинаристов идет во священники только ради куска хлеба, что все наши пастыри суть пришельцы в своих приходах, живущие исключительно на счет пастырских доходов, что они не подготовлены к живой проповеди ни схоластическим семинарским упражнением в письменном составлении проповедей, ни случайностью (т.-е без призвания) своего избрания во священники, ни своею жизнью. Вот где действительная причина отсутствия у нас живой проповеди.

Если организм болен, то в чем-нибудь болезнь проявляется. Ненормальность в системе подготовления и избрания наших пастырей не может обнаружиться ни в богослужебной, ни в административной стороне пастырского дела, а единственно обнаруживается в отсутствии живой проповеди. И не убаюкивать нам нужно свою общественную совесть, говоря «мир, мир», тогда как нет мира, но обнаруживать свои язвы, чтобы лечить их.

Вот что мы написали в ответ своему рецензенту, но ответа в редакцию не послали. Мы рассуждали в этом случае так: кто поставил нас обличать недостатки нашей церковной жизни, если сами пастыри признают ее нормальной! Но прошел месяц; вышла апрельская книжка «Странника» и здесь мы видим другую рецензию на нашу статью, свящ. В Зеленева. И странное дело, — этот рецензент 

156

против нишей статьи ставить такое возражение: «Многие ли пастыри пасут по призванию? Не чаще ли, сообразуясь веку сему, пастыри, поступая на приход, имеют в виду верный кусок хлеба, любви к пастве имеют мало, а тяготеют более к материальным благам и удобствам жизни? Глубокого знания учения веры, достигаемого самообразованием, тоже весьма часто не замечается».

Именно, именно, отче, так! Такого и хотели мы вывода из своей статьи, — из требования от всякого истинного пастыря живой проповеди.

Но нам рецензент «спасибо» за путь к такому выводу не говорит. Он правда обратил внимание (в отличие от первого рецензента), что по нашей статье, «живое проповедническое слово не есть проповедь неподготовленная и произносимая с небрежением», что мы представляем себе «проповедника-импровизатора, для которого привычно христианское настроение и образ мыслей, у которого слова евангелия постоянно в мыслях и на языке, который вникает в себя и в учение и занимается сим постоянно», но только думает, что это мы говорили в противоречие себе, а что последовательным для нас является призыв всех неумелых проповедников. В этом второй рецензент сходится с первым. Дурной прием критиков — приписывать автору заведомо нелепые мысли, устраняя противоположные действительные мысли неосновательным, указанием на самопротиворечие. Μη γενοιτο.

Еще одно слово. Что дает повод первому рецензенту делать по нашему адресу предобродушные наставления о гибельности для пасомых «пастырской грубости»? На каком основании второй рецензент утверждает, что будто мы приглашаем проповедника говорить «совсем неумело, так что даже крестьяне над ним будут смеяться?» Дело в том, что мы в своей статье мысль о неуместности в проповеднике колебаний и нерешительности выразили так: истинный проповедник говорит «просто, может быть, грубо, но уверенно». И вот весь повод, все основание.

Но уж если пастыри-рецензенты нашли для себя повод говорить против проповеднической неумелости и грубости, то пусть они скажут, какое отличие этой «простоты, может быть, грубости» от того невежества в слове, которое при-

157

писывает себе апостол. Или евангельские «порождения ехиднины, безумные и слепые - лицемеры» могут служить образцами изящного языка и деликатного обхождения?

Довольно, довольно «счастливых оборотов», слащавой риторики, избитых схоластических фраз (общих мест), побольше правды, настоящей, подлинной правды, от которой не укрылись бы лицемерие, охраняющее страшную безнравственность, ложь, прячущаяся за громкими словами, нравственное усыпление, прикрывающееся пожертвованием колоколов и свечей, внешнее благолепие при внутренней мерзости…