Воскресение Христа

ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТА.

Иисус явил Себя живым по страдании Своем (Деян. I, 1—3).

Внешним пределом евангельской истории является смерть Христа, но ее идейный результат и идеальный венец—в славе Его воскресения.

Фактическое течение евангельской истории не переступило

341

за грань «нового гроба, в который положили Иисуса» потому что воскресение Христа не представляет внешнего события: оно—предмет апостольской веры и духовный результат Христова подвига, при чем вера апостолов входит в объем этого результата и вместе с тем служит условием исторической действительности Христова воскресения. Как рождение Христа от Духа, откровение в Нем божественной жизни, так и Его жизнь по смерти. Его отшествие к Отцу могут быть удовлетворительно объяснены лишь с религиозно-исторической точки зрения.

Мы должны отметить односторонность традиционного воззрения на воскресение Христа. По этому воззрению воскресение Христа было очевиднейшим доказательством божественного всемогущества Христа и в этом смысле оно послужило главнейшею основою христианской веры. Выставляя на вид то обстоятельство, что Христос воскрес собственною божественною силою, поставляют воскресение Его в связь с Его чудесами, как наиважнейшее Его чудо и даже несравнимое со всеми предшествующими чудесами по своей исключительной значимости; таким образом это чудо выставляют в качестве такой основы христианской веры, без которой все предшествующие чудеса были бы недостаточною опорою христианского убеждения и которая, напротив, сама по себе вполне и даже с избытком достаточна для этой цели и потому определяет собою нравственное содержание жизни, сама не определяясь нравственным смыслом евангельской истории. В этих последних богословских выводах рассматриваемое нами воззрение становится в прямое противоречие с тою связью, в которой воскресение Христа стояло с подвигом Его жизни.

Против этих односторонних выводов, мы указываем на то, что Христа воскресил из мертвых Бог 1) и это

1) Деян. И, 24. 32 (ср. 36); III, 15; IV. 10, V, 30; X, 40; ХIII, 30. 34 ΧVII, 31; Римл. IV, 24; VIII, 11; I Кор. VI, 14 XV, 15; 2 Кор. IV. 1: Гал. I, 1; Ефес. I, 20; Кол. II, 12; 1 Фесс I 1 Евр. XIII, 20. Указанным местам неосновательно противопоставляют Иоан, II, 19; X. 18; Мф. XVII, 9; Мрк. VIII, 31; Лк. XXIV, 7, так как Иоан. II, 19; X. 19; не говоря уже о Mф. XVII, 9; Мр. VIII. 34; Лук. XXIV, 7) можно свести чрез

342

не было обнаружением божественного могущества, но было следствием нравственного смысла Христовой жизни. Его нравственной правды: «Бог воскресил Иисуса, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его» (Деян. II, 24). Слава воскресения стоит в неразрывной связи с уничижением и страданиями Христа: так как Он, по словам апостола, уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам, и, по виду став как человек, смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной, то и Бог превознес Его (Фил. II, 7—9 ср. Деян. II, 36). Воскресение Христа было естественным—в области божественной духовной жизни и по ее законам—следствием Его нравственного подвига и, только в этой внутренне-причинной связи с Его уничижением,—венцом Его жизни. Посему, во-первых, невозможно понять сущности духовной жизни Христа по воскресении, если рассматривать последнее вне связи со всею Его земною жизнью, так как содержание Его духовной жизни по воскресении дается смыслом Его уничижения. Как апостолам истинное разумение воскресения Христова дано было только потому, что они предварительно пережили смерть и уничижение Христа (ср. Деян. X, 41), так и мы можем постигнуть тайну воскресения Христова, только уразумев предварительно смысл уничижения Христова... В добровольном уничижении Христа слава Божия проявилась как внутренняя, как духовная вечная жизнь; воскресение Христа и было свидетельством действительности Его вечной духовной жизни. Именно в этом и только в этом значении, только в этой связи с смыслом всей жизни Христа оно может быть названо основою христианского убеждения. Как воскресение Христа, не будучи поставлено в связь с предшествующим уничижением, было бы венцом здания не только без основания, но даже без корпуса; так и жизнь Христа без последовавшего воскресения Его и восшествия к Отцу была

посредство Иоан. V, 26 к Деян. II, 24. 32 и др., как это и сделано в Деян. III, 15 (Начальника жизни Бог воскресил из мертвых), говоря иначе, Иоан. II, 19 и др. объясняется чрез Деян. II, 24 и др., а не обратно, и нельзя Деян. II, 24 свести к Иоан. II, 19.

343

бы зданием без верха, символом без реального блага, шепотом без слышного звука. По содержанию оно уже ничего нового не прибавляет к жизни Христа, напротив само от последней берет для себя содержание; но оно придает этому содержанию реальность, делает здание обитаемым, звук слышным. Во-вторых, невозможно понять сущности духовной жизни Христа по воскресении вне связи его с верою учеников. Бог соделал распятого Иисуса Господом и Христом, дал Ему имя выше всякого имени (Деян. II, 36; Филип. II, 9), но господство возможно только при наличности исповедующих, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца (Филип. II, 10. 11), только под условием веры; иначе сказать, духовное существование Христа по восшествии к Отцу совпадает с универсальностью Его существования, с вселением Его верою в сердца верующих (Еф. III, 17); оно стало возможным только тогда, когда верующие стали способными не знать Христа по плоти и знать Его по духу (2 Кор. V, 16; также III, 17 и др.),—стало возможным только потому, что верующие стали к этому способны. Воскресение Христа было торжеством веры учеников Его, созревавшей в течение всего их прижизненного общения со Христом, особенно при участии их в Его страданиях и смерти, и принесшей плод при Его воскресении. Что апостолы при смерти Христа представляются нам удрученными и печальными, а потом по истечении некоторого времени по смерти Его оказываются восторженно-радостными, это обстоятельство не говорит против нашей мысли, а лишь составляет психологическую задачу евангельской истории. Психологический анализ возникновения веры апостолов в воскресение Христово дает лучшее подтверждение того, что воскресение Христа было вместе с тем и одновременно воскресением веры апостолов. Только в этой связи с воскресением веры воскресение Христа может быть названо причиною возрождения апостолов,—только в том смысле, что воскресение Христа было высшим торжеством веры учеников Его. Но во всяком случае—повторим снова— последним основанием этой веры было не воскресение, как внешнее событие, а впечатление всей земной жизни Христа, всего Его служения.

344

В связи с традиционно-догматическим воззрением на воскресение Христово стоит другой взгляд по этому предмету, уже не односторонний только, но и прямо ложный. Это грубо-антропоморфный иудейско-чувственный взгляд на состояние и жизнь Воскресшего. По этому пониманию Христос восстал из гроба к продолжению телесно-чувственной жизни, хотя и окруженный сиянием божественной славы: врата ада, поглотив Христа, были обмануты, они не могли задержать Его, Его смерть была мнимою, Он вышел из области смерти таким, каким вошел туда. Он восстал из гроба с такою же телесною жизнью, какою жил на земле, с тою лишь разницею, что тело Его по воскресении приобрело новые свойства божественной славы—всемогущества, вездеприсутствия, оставаясь однако нашим (земным, душевным) телом,—Он, вознесшись к Отцу, вознес на небо наше (земное, душевное) тело, буквально восседает на небесах одесную Бога Отца. Это простонародная метафизика воскресения, изобличаемая ясным учением священного Писания.

По несомненному учению Слова Божия Христос Иисус воскрес духовно. По словам апостола Петра, Он был умерщвлен по плоти, но ожил духом (I посл. III, 18: θανατωθεὶς μὲν σαρκί ζωοποιηθεὶς δὲ πνεύματι). Апостол Павел, которому Воскресший явился (ὤφθη) «после» других, «ныне уже» не знал Христа по плоти, если и знал «так» Его прежде (2 Кор. V, 16); для него воскресший «Господь есть дух» (ὁ κύριος τὸ πνεῦμὰ ἐστιν 2 Кор. III, 17), так что и прилепляющийся к Господу есть один дух (πνεῦμα) с Ним (I Кор. VI, 17).

Элементарным положением в библейском богословии должна быть названа та истина, что дух не есть вторая или третья часть человеческой природы, но дух есть божественное начало человеческой жизни, божественное начало в человеке. Бог есть дух (πνεῦμα ὁ θεὸς Иоан. IV, 24)—это значит, что Бог есть не что иное, как дзот, и что все духовное в сущности божественно, только божественное может быть духовным, духовное как предикат божественного сильнее всего выражает его противоположность «человеческому» низменному, уничиженному. В частности, и открывшийся в воскресении Христа

345

дух (ζωοποιηθεὶς πνεύματι IПет. III, 18) есть божественный дух, божественное начало жизни, а не духовное в отличие от чувственного. Апостол Павел раскрывает в первом послании к Коринфянам, что мы воскреснем по образу воскресения Христова в теле духовном, а не в теле душевном. Душевное тело тленно, уничижено, немощно; духовное тело нетленно, славно, сильно. Нетленность, слава, сила, как и духовность, это предикаты божественного, небесного. Душевное тело мы получили от Адама, дух имеем от Христа: Адам есть родоначальник нашей душевно-телесной жизни, которая оканчивается смертью, Христос есть родоначальник нашей духовной жизни, вечной. Почему же Адам дал нам жизнь только смертную и почему Христос может даровать нам вечную жизнь? Потому что «первый человек из земли перстный, второй человек Господь с неба. Каков перстный, таковы и (происшедшие от него по плоти) перстные; и каков небесный, таковы и (ставшие с Ним одним духом) небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного» (I Кор. XV, 47—49). Духовность воскресшего Христа есть именно божественная духовность.

Этою «духовностью» не исключается соматичность, но ею исключается земной, душевный характер телесности, ее чувственность как со стороны собственных земных интересов, так и со стороны доступности внешним чувствам. Божественная действительность доступна лишь очам веры и становится для этого мира действительностью под условием веры. Возникнув из предшествующего уничижения, как из своего корня, воскресение Христа относится к земной славе Его, к Его чудотворениям, как к своему символу. От веры в них ученики восходили к вере в воскресение не как от меньшого к большему по однородным ступеням, а как от внешнего к внутреннему, от видимого к духовному чрез подвиг самоотречения, путем преобразования веры, ее перерождения, при чем моментом крушения и погребения веры внешней и вместе колыбелью возродившейся веры духовной было их участие в смерти Христа.

После этих общих замечаний о воскресении Христовом, об отношении его к предшествующему уничижению

346

и внешней славе, а также к вере учеников, мы теперь переходим к анализу евангельских повествований о воскресении, которые подтвердят высказанный взгляд на религиозно-исторический смысл воскресения Христа.

Здесь прежде всего обращает на себя наше внимание то обстоятельство, что никто из верующих не был свидетелем собственно воскресения Христова, что апостолы были «не видевшие и уверовавшие». Правда, для апостолов этот факт был предметом самой сильной веры, они даже видели воскресшего Христа, поэтому они называют себя свидетелями действительности воскресения Иисуса, для них это событие было одним из событий жизни Его, во все течение которой они пребывали и обращались с Ним, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от них (Деян. I, 22; II, 32 и др.); при всем том они не были очевидцами самого момента восстания Его из гроба, не присутствовали при Его воскресении. Апостол и евангелист Иоанн, стоявший при кресте Иисуса и бывший очевидцем истечения крови и воды из прободенного ребра Его, написал в евангелии: «и видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство сие; он знает, что говорит истину, дабы вы веровали» (XIX, 35); но овоскресении Христа он не мог засвидетельствовать подобным образом. Это обстоятельство говорит за то, что в воскресении Христа не заключалось ничего внешнего, что превышало бы веру учеников; тогда как оно непонятно с точки зрения того мнения, что воскресение было тем очевиднейшим доказательством божественного могущества Христа, которое лежало в основе веры. Скорее нужно сказать, что воскресение Христа, как и воплощение в Нем божественного Слова, не были историческими явлениями в своей метафизической отвлеченности, но получали историческую плоть и кровь только в сердцах верующих.

Повествования четырех евангелистов о воскресении Христа принадлежат к числу тех евангельских повествований, которые почти невозможно привести к единству в подробностях. В частности трудно установить, в ком прежде всего обнаружилась вера в воскресшего Христа, в Марии Магдалине или в любимом ученике

347

Иисуса, Его наперснике (Иоан. XIII, 23), Иоанне. Вопрос в сущности сводится к следующему: что было прежде, явление ли Воскресшего женщинам (Мтф. XXVIII, 9), или пришествие ко гробу Петра и Иоанна, как это представляется в евангелиях Иоанна и Луки? По некоторым основаниям нужно признать за вероятное последнее. В таком случае события следует поставить в таком порядке: в первый день недели рано приходят ко гробу Мария Магдалина и другие женщины и видят, что пещера, в которой положено было тело Христа, пуста; об этом Мария Магдалина возвещает Петру и Иоанну, которые спешат ко гробу и видят также, что он пуст; вероятно с ними возвратилась ко гробу и Мария Магдалина, которой при втором возвращении от гроба и явился Воскресший 1).

Остановим теперь свое внимание на путешествии ко гробу Марии Магдалины и особенно на прибытии туда Иоанна и Петра, как на весьма важных моментах евангельских повествований о воскресении Христа.

В первый день недели Мария Магдалина и другие женщины с купленными ароматами пошли ко гробу Иисуса, чтобы помазать Его по обычаю иудейскому, чего они не успели сделать при погребении Его в пятницу вечером, который считался у иудеев уже началом субботы—дня покоя (а то была суббота пасхальная). Когда они пришли ко гробовой пещере, то они увидали, что камень от нее от-

1) Такому представлению дела противоречат повествования евангелистов Матфея и Марка. Но в евангелии Матфея события изображаются слишком кратко с опущением путешествия Петра и Иоанна ко гробу и иерусалимских явлений Воскресшего апостолам. В евангелии же Марка является не естественным переход от 8 ст. к 9 ст. XVI гл. и в этом месте текст необходимо признать испорченным. В таком случае женщины возвестили апостолам только о пустоте гробовой пещеры (Иоан. XX, 2) и ученики не поверили женщинам, которые видели только пустой гроб (как это по ев. Луки XXIV, 11) и еще не видели воскресшего Христа (как, напротив, это по ев. Марка XVI, 11). Если так, то нет оснований для упрека учеников в «неверии и жестокосердии, что видевшим Его воскресшего не поверили» (Мр. XVI, 14), так что весьма правдоподобно признают Мрк. XVI, 9—20 позднейшим добавлением); напротив, неверие учеников по явлении Воскресшего было неверием от радости (Лк. XXIV, 41). Сюда же нужно отнести сделанное ниже замечание о неверии Фомы.

348

вален, и она пуста. Вот все, о чем они могли возвестить апостолам. Правда, сообщается, что при виде пустого гроба они вспомнили предсказание Христа, что «Сыну человеческому надлежит быть предану в руки человеков грешников, и быть распяту, и в третий день воскреснуть» (Лк. XXIV, 7. 8); но при этом не сказано, что они поверили воскресению Христа. Напротив, придя к Симону Петру и к другому ученику, которого любил Иисус, Мария Магдалина могла только сказать: «унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его» (Иоан. XX, 2).

По словам Марии Магдалины немедленно пошли ко гробу Петр и другой ученик (Иоанн). «Они побежали оба вместе; но другой ученик бежал скорее Петра, и пришел ко гробу первый. И наклонившись, увидел лежащие пелены; но не вошел (в гробовую пещеру). Вслед за ним приходит Симон Петр, и входит во гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте. Тогда вошел и другой ученик, прежде пришедший ко гробу, и увидел и уверовал» (Иоан. XX, 4·—8). Вот первое откровение веры в Воскресшего! Вместе с этим должны рушиться всякие выдумки древнейшего и новейшего отрицания, что будто вера в воскресение Иисуса началась с галлюцинаций женщины, «из которой вышли семь бесов». Вера в Воскресшего открылась прежде всего в возлюбленном ученике, который держит себя при ужасающих обстоятельствах смерти и воскресения Христа с поразительным спокойствием. На чем же утверждалась его вера? Чем она порождена? Сказано: увидел и уверовал. Говорит тот же очевидец, который стоял при кресте Иисуса и видел истечение из ребра Его крови и воды; с такою же детальностью воспроизводит он виденное им во гробе Воскресшего. Но что же именно он увидел? Пелены, которыми было обвито тело Иисуса, и плат, который был на главе Его, т. е. в сущности увидел пустой гроб, «место, где Он был положен», «только пелены лежащие» (Лк. XXIV, 12). Очевидно, это видение не могло быть производящей причиной веры,—оно давало лишь отсутствие неодолимого препятствия для веры в виде мертвого тела Иисуса. Наличность мертвого тела исключала

349

возможность веры, но отсутствие его еще не могло само по себе породить веру, потому что могло привести к предположению: «унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его». Вера Иоанна примечательна тем, что он именно был не видевший и веровавший. Вера Иоанна исходила из глубины его души, как зрелый плод его прежних опытов общения с Жизнью. Это «увидел и уверовал» производит всецелое впечатление человека, который заранее знал то, чего теперь не видел.

Воскресший Христос неоднократно являлся верующим. Эти явления Воскресшего были решительным делом веры. По ясному смыслу евангельских повествований, в святоотеческом истолковании, «тело Господа, хотя не было духом 1), но было духовно 2), т. е. чуждо всякой вещественной грубости и управлялось духом. Тело, какое мы ныне имеем, душевно, т. е. управляется душою, и оживотворяется естественными и душевными свойствами и силами. А тело, каким оно будет по воскресении, Павел называет духовным (I Кор. XV, 44), т. е. оно оживотворяется и управляется Духом Божиим, а не душою, быв неизреченным и духовным образом пересоздано для нетления, и сохраняясь в оном. Так нужно мыслить о теле Господнем по воскресении, именно как о духовном, тонком, чуждом всякой грубости, не нуждающемся ни в пище, ни в другом чем». Примечательно в этом отношении, что Воскресший Являлся, как явился одиннадцати, в доме, когда двери были заперты (Иоан. XX, 19), что Он не имел определенного вида и что те, кому Он являлся, не узнавали Его по виду,—они узнавали Его только из Его слов и действий. Так Мария, которой Он сперва явился, «не узнала, что это Иисус». Даже когда Он заговорил с нею, спрашивая, что она плачет, кого ищет, она приняла Его за садовника. Лишь только когда Он, вероятно, особенно выразительно назвал ее по имени, она узнала Его. Двое из учеников, которым Он явился на пути в Эммаус, также не узнали Его: «глаза их были удержаны, так что

1) Т. е. призраком, что ясно из Лк. XXIV, 37—39.

2) Иоан. VII, 39; 2 Кор. III, 17; V, 16; 1 Пет. III, 18 cp. 1 Кор. VI, 17; 1 Тим. III, 16; Евр. IX, 14.

350

они не узнали Его» (Лк. XXIV, 16). Лишь тогда, когда, по пришествии в селение. Он возлег с ними, взял хлеб, благословил, преломил и подал им, открылись у них глаза и они узнали Его в преломлении хлеба. Когда Он явился одиннадцати, они, смутившись и испугавшись, подумали, что видят призрак, так что Он для доказательства реальности Своего явления, показал им руки и ноги, дал им осязать Себя и даже вкушал пред ними пищу.

Но ведь Воскресший являлся, т. е. был видим, даже давал Себя осязать, вкушал пищу? «Не смущайся, скажем словами Иоанна Златоустого: это было делом снисхождения... Он не постоянно обращается с учениками и не так, как прежде. Явился вечером, и скрылся; потом— еще однажды, спустя восемь дней, и опять скрылся; затем опять явился... Но что значит: явился? Из этого видно, что если бы Он не снизшел, то не был бы видим, так как тело Его было уже нетленно и бессмертно... Тело столь тонкое и легкое, что вошло сквозь затворенные двери, очевидно, чуждо было всякой дебелости; но Христос показывает его таким для того, чтобы уверить в воскресении и научить, что именно Он был распят, и не другой воскрес вместо Его. Поэтому-то Он воскрес, имея на Себе знаки креста; поэтому же Он вкушает и пищу... Посему, как до распятия мы видим Его ходящим по волнам и однако же не говорим, что тело Его было другого естества, а не нашего; так и после воскресения, видя на Нем язвы, не станем называть Его тленным»...

Таким образом по толкованию святоотеческому, вполне выражающему смысл евангельских повествований, явления Воскресшего Христа были собственно Его явлениями, ведениями: в них не было ничего, превышающего веру тех, кому Он являлся, ничего плотского, внешне-убедительного, наглядно-доказательного; они были делом веры. Этот общий характер явлений Воскресшего находит для себя особенное подтверждение в некоторых частностях. Так, явившись Марии Магдалине, Христос сказал ей: «не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему, а иди к братьям Моим, и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему и к Богу Моему и Богу

351

вашему» (Иоан. XX, 17). Из множества толкований этих слов Воскресшего единственно соответствующим смыслу евангельского повествования нужно признать объяснение их, данное Иоанном Златоустым и особенно ясно изложенное Феофилактом. «Узнавши Господа, пишет последний (in h. 1.), Мария желает подойти к Нему, обращаться с Ним, как и прежде, и, быть может, обнять как Возлюбленного. Но Он возводит ее мысль, чтобы она помыслила нечто высшее, и внимала Ему с большим почтением. Не прикасайся ко Мне, т. е. обстоятельства теперь уже не в прежнем положении, и Я не буду уже обращаться с вами по-прежнему. Хотя Он не сказал этого словами, но таков смысл слов: восхожу к Отцу Моему, Я туда спешу. А как Я спешу туда, и уже не имею такого тела, чтобы обращаться с людьми, то надобно быть благоговейнее ко Мне, к высшему обыкновенной беседы и прикосновения, т. е. обращения. Смотри же, сколько мыслей евангелист выразил кратко. Господь сказал: не прикасайся ко Мне. Потом, как бы кто спросил: почему? Потому, отвечает, что у Меня тело уже не такое, какому свойственно быть в жизни земной, но такое, какое прилично небу и горним селениям. Потом вопрошающий как бы продолжает: зачем же Ты ходишь на земле, когда имеешь такое тело? Потому, отвечает, что Я не взошел еще ко Отцу Моему, но взойду». Состояние Воскресшего от восстания из гроба до восшествия к Отцу было состоянием переходным к тому духовному, по отшествии к Отцу, существованию, когда мы уже не знаем Христа по плоти (2 Кор. V, 16).

Но не другое ли мы видим в образе явления Христа одиннадцати? В первый раз Он явился им в первый день недели. Когда они, смутившись и испугавшись, думали, что видят духа. Он показал им руки и ноги и ребра Свои; когда же они еще не верили и дивились. Он взял пищи и ел пред ними. — В этот раз с апостолами не было одного из них, именно Фомы. Услышав от учеников о явлении им Господа, он сказал им: «если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его; не поверю». После восьми дней, Христос

352

снова явился им, когда с ними был Фома. Став посреди их. Он сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: «подай перст твой сюда, и посмотри руки Мои; подай руку твою, и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим». Фома сказал Ему в ответ: «Господь мой и Бог мой!» Иисус говорит ему: «ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие» (Иоан. XX).

По-видимому в этих явлениях Христа и особенно в последнем видение служит основою веры. Но остановиться на такой плоскости в понимании факта, не проникая в его глубь, нам не позволяют солидные доводы.

Если в отношении к Иоаннову «увидел и уверовал» несомненно, что видение не служило достаточным основанием его веры; то несомненно то же и в отношении к вере Фомы. То, что видел Фома, не могло быть причиною Его веры. Он для этого видел слишком мало: в изъязвленных руках и прободенном ребре Он не мог увидеть ничего божественного, которое не видимо. Тем, что он видел, не успокаивается сомнение. Поэтому следует допустить, что Фома, как и остальные апостолы, которым Христос также показывал руки и ноги, «не верил от радости» (Лк. XXIV, 41), а не от сомнения. При этом нужно обратить внимание на одно обстоятельство, которое не оценено, как того заслуживает.

«Не поверю, сказал Фома, — если не увижу на руках Его ран от гвоздей»... Допустим, что Фома сомневался в .воскресении Христа, что ему нужны были внешние доказательства факта, внешние признаки, по которым он мог бы узнать Воскресшего,» имеет ли в таком случае смысл его заявление? Если к матери приведут сына, которого она потеряла двадцать лет тому назад еще пятилетним ребенком, она, чтобы узнать его, будет искать какой-нибудь памятной «родинки» на его теле, будет выглядывать в его лице хотя бы одну знакомую черточку его былого выражения, будет приглядываться к цвету его тела, ощупывать его волосы. Таких ли внешних признаков хотел апостол Фома? Такого ли внешнего доказательства хотели другие апостолы? Если бы неверие Фомы было следствием его рассудочного сомнения, он, конечно,

353

искал бы внешних признаков убеждения. Но на самом деле, то, чего он требовал, не было внешним знакомым признаком лица. «Не поверю, если не увижу на руках Его ран от гвоздей». Но разве помимо Его ран на руках, ногах и ребрах не было в Его лице ни одной знакомой ученикам черты? Разве не был им дорог и близок Его голос. Его взор? И напротив—почему бы им так запомнились раны на руках и ногах от гвоздей и на ребрах от копья? Это еще было бы понятно в отношении к Иоанну, который стоял при кресте и видел истечение из пронзенного ребра Христа крови и воды, у которого это видение неизгладимо напечатлелось в памяти. Но остальные ученики еще раньше, чем были изъязвлены руки, ноги и ребра Христа, рассеялись и не стояли при Его кресте. Конечно, они знали об этих ранах, они были для них символом страданий Христа, как крест Его символом их спасения, но, очевидно, не психологическое значение признаков узнавания приводило им на память эти раны... Наконец, вдумайтесь в эти слова: «если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю». Не веет ли от них каким-то мистическим ужасом, далеко превышающим границы интеллектуального сомнения? «Вложу перст мой в раны от гвоздей, вложу руку мою в ребра»: растравлю Его раны, воспроизведу себе ужас Его смерти, позор Его и собственного уничижения... Разве так много нужно для узнавания? Нет, здесь слышится какая-то жажда нового участия в смерти Христа,—жажда, истекающая из мистической связи воскресения Христа с Его страданиями и смертью, а равно и связи веры в воскресение Его с участием в Его смерти. Несомненно, в требовании Фомы был момент, лишавший его временно блаженства «не видевших и уверовавших» но это был момент не сомнения, а «медлительности сердца», излишнего реализма в чувствах. И, может быть, для Фомы эта материально-чувственная тяжесть была особенно тяжеловесна вследствие личных осадков прошлого. Еще раньше этот же Фома, когда Христос решил идти в Иудею для воскрешения Лазаря, хотя иудеи уже искали побить Его камнями, сказал дру-

354

гим ученикам: «пойдем и мы умрем с Ним». Он любил Христа до готовности участвовать в Его смерти, но не верил еще, что Его смерть есть мост к воскресению и что участие в ней есть путь к участию в Его славе. Поэтому теперь, по воскресении Христа, в нем особенно сильна была жажда усвоить Его воскресение не вне связи с смертью, чтобы и в нем вера в Воскресшего была сильна победить страх собственной смерти 1).

Впрочем личные особенности Фомы выделяли его из других апостолов не по существу, а только по степени веры. Связь воскресения Христа Иисуса с Его смертью по существу сохраняла для всех них одинаковое значение. Когда Он явился двум ученикам, шедшим в Эммаус, Он изъяснял им все сказанное у пророков о Его страданиях и славе, и «сердце их горело в них»; войдя в селение. Он остался с ними, и, когда возлежал с ними, взял хлеб, благословил, преломил и подал им, т. е. воспроизвел пред ними тайную вечерю, предизобразившую Его страдания и смерть (cp. I Кор. XI, 26), и «Он был узнан ими в преломлении хлеба». Явившись одиннадцати ученикам. Он показал им руки, ноги и ребра,— «показал руки, на которых были знаки гвоздей, показал и ребра, из которых истек источник таинств; показал руки, чтобы удостоверить в истине воскресения, чтобы уверить сомневающихся, что Он поистине пострадавши воскрес, что поистине умершее и погребенное тело Ею восстало». Затем Он взял пищу и ел пред ними. Последнее сообщение слишком кратко; нельзя ли и в этом случае подразумевать преломления хлеба? По крайней мере во время явления при море Тивериадском, описанного в XXI гл. ев. Иоанна, Христос «говорит им: приидите, обедайте... приходит, берет хлеб, и дает им, также и рыбу» (ст. 12. 13)... Так не подлежит никакому сомнению ясное выражение в ходе евангельских повествований идеи связи веры в воскресение Христа с действительностью Его страданий и смерти, с участием верующих в Его смерти. «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то

1) Ср. Римл XIV, 9; 1 Кор. XV, 26 ср. Евр. II, 14. 15.

355

принесет много плода» (Иоан. XII, 24). Христос умер— и для тех, кто умер вместе с Ним, Он воскрес; Он умер плотью и для умерших с Ним плотью воскрес духом. Плоть не пользует ни мало; дух животворит (Иоан, VI, 63): Христос был умерщвлен по плоти, но ожил духом (I Петр. III, 18 ср. I Тим. III, 16), и стал духом животворящим (IКор. XV, 45). И мы, чтобы ожить с Ним, чтобы жизнь Его открылась в смертной плоти нашей, должны умереть с Ним, пережить Его смерть (2 Тим. II, и; 2 Кор. IV, 10). Воскресение Христа, как исторический факт, было воскресением учеников, умерших с Ним.

Что же составляло историческую действительность в явлениях Воскресшего ученикам? Это—реальность духовного общения с Ним учеников, реальность для них Его духовной—божественной, вечной жизни. Содержание духовной жизни открыто им всеми делами и всем учением Христа Иисуса, а теперь они убедились в реальности Его духовной жизни,—в том, что она по своему бытию независима от материальных условий существования, что она сильнее смерти, что она—непреходящая, вечная действительность. «Он жив»—вот что говорили ученикам явления Воскресшего (Лк. XXIV, 23; Деян. XXV, 19; Ап. I, 8),— Он живет после всех страданий и смерти. Он жив и уже не может умереть (Римл. VI, 9; Деян. ХIII, 34). Явления Воскресшего были духовным общением с Ним учеников. Когда Он явился Марии Магдалине, она не узнала Его по внешнему виду и не могла прикоснуться к Нему, однако она узнала от Него, что Он восходит к Отцу. Когда Он шел с двумя учениками в Эммаус и изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании, то глаза их были удержаны, так что они не узнали Его, однако сердце их горело в них (Лк. XXIV, 32). Впрочем все это были явления подготовительные; центральным из явлений Воскресшего было явление Его одиннадцати: тогда Он вдунул в них Духа Святого...

По-видимому в переходном состоянии Воскресшего до восшествия к Отцу,—в Его явлениях было нечто материально-телесное. Когда одиннадцать и бывшие с ними смутились при явлении им Воскресшего и подумали, что ви-

356

дят призрак. Он сказал им: что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня, и рассмотрите; ибо призрак плоти и костей не имеет, как видите у Меня. Он даже спросил у них пищи и ел пред ними (Лк. XXIV, 37—43). Этот материально-телесный элемент в явлениях Воскресшего ученикам до восшествия Его к Отцу, конечно, составлял их особенность от позднейшего явления Его Савлу (Деян. IX, 3—б). Но что это была за телесность, для которой не служили препятствием затворенные двери, для которой вкушение пищи и даже самая видимость были делом не необходимости, а снисхождения, этого мы не можем постигнуть. бесспорно, что эта переходная телесность была отражением «переходного состояния» в вере учеников, которая не могла сразу подняться на ступень чистой духовности. Во всяком случае это была телесность, наличность которой в явлениях Воскресшего не придавала им значения внешней убедительности и не изменяла существенного характера их, как, духовного общения с Ним. Поэтому-то и апостол Павел своего дамасского видения Воскресшего не отличает от Его явлений ученикам до вознесения: «Он воскрес и явился Кифе, потом двенадцати. Потом явился более, нежели пяти стам братий в одно время, из которых, большая часть доныне в живых, а некоторые и почили.. Потом явился Иакову, также всем апостолам. А после всех явился и мне, как некоему извергу» (I Кор. XV, 4—7. Ср. Деян. XXII, 17. 18). Наконец, воскресший из гроба Христос, по явлении Своем ученикам, восшел от них к Отцу Своему, на что предуказал уже при явлении Марии Магдалине. Какова бы ни была телесность в явлениях Его ученикам, смысл Его воскресения и Его явлений должен быть понимаем во свете этого последнего момента явлений Воскресшего—Его от шествия к Отцу. Без этого заключительного момента явления Воскресшего были бы чудовищным явлением. Он вознесся от апостолов на небо, т. е. Он стал для них навеки невидим. Он восшел к Отцу, так что мы Его по плоти больше уже не знаем.

Как явлениям Воскресшего Христа Иисуса необходимо

357

было закончиться отшествием Его к Отцу (Иоан. XX, 17), так и отшествие Его к Отцу необходимо предполагает Его духовное вселение в сердца верующих, или дарование им Святого Духа. На основании евангельских повествований невозможно восстановить хронологической последовательности этих событий, так как евангелисты Марк и Лука (ср. Мтф.) сообщают о вознесении Христа, но не передают о даровании ученикам Духа, а евангелист Иоанн повествует о даровании ученикам Духа, но не говорит о вознесении Воскресшего, хотя и Лука свидетельствует о радости, наполнившей сердца учеников при вознесении Христа (XXIV, 52), и в евангелии Иоанна Воскресший поручает Марии передать ученикам: «восхожу к Отцу Моему» (XX, 17) и пр. Да и едва-ли возможно установить здесь хронологические прежде и после, так как по существу отшествие Христа Иисуса к Отцу и дарование ученикам Духа связаны неразрывно, как еще раньше разъяснил Христос Своим ученикам: «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек. Духа истины. Которого мир не может принять, потому что не видит Его, и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает, и в вас будет. Не оставлю вас сиротами: прийду к вам... Лучше для вас, чтобы Я пошел (к Пославшему Меня); ибо, если Я не пойду. Утешитель не прийдет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам» (Иоан. XIV, 16—18; XVI, 7).

О даровании Воскресшим Духа ученикам сообщает из евангелистов только Иоанн. «Иисус сказал ученикам: мир вам! Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Иоан. XX, 21—23). Здесь с даром Духа соединяется свобода духовной жизни, свободная нравственная жизнь. Западные экзегеты (Августин и Григорий Двоеслов), в объяснении на это место евангелия, обращают наше внимание на дар любви, как преимущественный дар Св. Духа. И правильно. Этот союз дара любви Христовой с даром Его Духа (Римл. V, 5) был предуказан уже Самим Христом в прощальной беседе с учениками: «Если любите Меня, соблюдите Мои

358

заповеди. И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек» (Иоан. XIV, 15. 16). В этом же смысле пишет апостол Иоанн: «Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. Что мы пребываем в Нем и Он в нас, узнаем из того, что Он дал нам от Духа Своего... Заповедь Его та, чтобы мы веровали во имя Сына Его, Иисуса Христа, и любили друг друга, как Он заповедал нам. И кто сохраняет заповеди Его, тот пребывает в Нем и Он в том. А что Он пребывает в нас, узнаем по духу, который Он дал нам» (и Иоан. III, 23—24; IV, 12—13). Так и апостол Павел говорит о любви в духе (Кол. I, 8; Римл. XV, 30), что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Римл. V, 5. Ср. Гал. V, 22; 2 Тим. I, 7).

Другие евангелисты, хотя не говорят о даровании ученикам Христом духа Его при вознесении Его, однако дают ценное указание на другую сторону духовного дарования — именно на универсальность духа Христова (Мтф. XXVIII, 19; Лк. XXIV, 47. Ср. I Тим. III, 16).

В полноте своей связи с страданиями Христа Иисуса, с одной стороны, и с верою учеников, а также с указанными духовными дарованиями, с другой стороны, воскресение Христово открывается нам во всем величии. Вера в воскресение Христово делает для нас живою действительностью смысл Его дела и учения, делает для нас реальною Его духовную жизнь. «Если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься» (Римл. X, 9). По самой этой вере мы уже оживотворены со Христом (Еф. II, 5; Кол. III, 1), так что поистине Он воскрес для оправдания нашего (Римл. IV, 25). Кратко сказать, мы возрождены воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому, к наследству нетленному, чистому, неувядаемому, хранящемуся на небесах, (I Пет. I, 3. 4).