Кирилл (Гундяев), патр. Из слова в Киево-Печерской лавре на встрече с архиереями, духовенством, монашествующими, мирянами, преподавателями и студентами КДА, Киев, 29 июля 2009 г.

ИЗ СЛОВА В КИЕВО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЕ НА ВСТРЕЧЕ С АРХИЕРЕЯМИ, ДУХОВЕНСТВОМ, МОНАШЕСТВУЮЩИМИ, МИРЯНАМИ, ПРЕПОДАВАТЕЛЯМИ И СТУДЕНТАМИ КИЕВСКОЙ ДУХОВНОЙ АКАДЕМИИ

Киев, 29 июля 2009 г.

Позвольте сказать о том, что я считаю самым опасным в развитии современного богословия. Мысль об этих опасностях начала беспокоить меня в конце 1990-х годов. Мне в силу своей должности приходилось много путешествовать, я принимал участие в разных диалогах с неправославными, старался понять, что вообще происходит в мировом богословии, что происходит в богословии западном — протестантском и католическом, — присматривался и к тому, что происходит в православном богословии, в том числе в Западной Европе, в Париже. И мне показалось, что христианское богословие попадает в плен светской мысли. Сначала я подумал: нет, почудилось. А потом стал внимательнее читать тексты и понял: да, реально существует колоссальная опасность — христианское богословие попадает в плен светской мысли, причем этот процесс пленения христианского богословия на Западе оказался далеко не безобидным. Это не было просто философским заимствованием какой-то светской идеи и перенесением ее на христианскую почву — это было бы полбеды, здесь еще можно было бы разобраться (когда на грядке появляются сорняки, то видишь, где хорошие растения, а где — сорняки, и тогда грядку можно просто прополоть). Здесь же было совсем не так: здесь происходила диффузия, проникновение

217

светских идей в ткань богословской мысли — и настолько глубокое, что «на выходе» появлялся очень недоброкачественный продукт.

Я имею в виду огромное влияние на западное христианское богословие идей эпохи Просвещения и философских идей либерализма. Собственно говоря, в эпоху Просвещения светский разум, светская философия, в том числе политическая, были направлены на борьбу с Церковью, потому что Церковь представлялась частью системы угнетения. Люди ставили перед собой задачу бороться с тиранами, с тиранией, под которой подразумевались монархия и Церковь. Но невозможно было просто прийти к верующим людям и сказать: мы хотим демонтировать монархию, мы хотим устранить Церковь. Нужно было вдохновить людей на все эти деяния, ведь революции всегда совершаются руками простых людей. Нужна была какая-то ясная идея, и она появилась — идея свободы, идея человеческих прав. Человек сам по себе хорош, — как писал Дидро, — он рождается чистым и светлым, и вся общественная система должна быть устроена так, чтобы этот «чистый белый лист» никто со стороны не замарал. Дайте, мол, человеку свободно развиваться, уберите убивающие его свободу факторы, освободите его от тирании государственной и духовной, раскрепостите его внутреннее светлое начало, дайте ему возможность образования — и он будет творить чудеса!

Эта эпоха окончательно поставила человека в центр мира — не Бога, а человека! — хотя все началось немного раньше, в эпоху так называемого Ренессанса. Как же тогда были подхвачены эти идеи — равенство, братство, свобода! Голова закружилась!.. Но сколько

218

было разрушено храмов и монастырей при реализации этих идей! Сейчас едешь по Франции и видишь руины замечательных монастырей, которые были полностью уничтожены, кафедральных соборов, которые так и стоят разрушенными в память о той эпохе...

В сознании людей происходило очень активное восприятие либеральных постулатов. Собственно, последующая история лишь развивала основные идеи эпохи Просвещения, включая эти идеи и в философию, и в политическую практику, и, что самое интересное, — в богословие.

Начало обслуживать эти идеи протестантское богословие, а потом и католическое присоединилось; и о богословах, церковных деятелях на Западе стали судить следующим образом: консерватор он или прогрессист? Вот такие клише были выдуманы и до сих пор существуют: если ты прогрессивный, ты обязательно своим богословием поддерживаешь философию эпохи Просвещения, а если консерватор, то не поддерживаешь; консерватор — это плохо, а прогрессист — хорошо.

Я задумался над этой темой, и размышления стали выводить меня вот на какие мысли и идеи: а собственно, как можно говорить о человеке, что он после рождения свят? Как можно говорить, что достаточно лишь не мешать ему, и он сам разовьет в себе все добрые начала, сам раскрепостит себя? А первородный грех? Разве природа человека при рождении свята? Если человек рождается с первородным грехом, и вы ему даете все возможности раскрепостить свое внутреннее начало — разве это не путь к раскрепощению греха? Подумалось еще вот о чем: а где вообще в либеральной философии присутствует идея греха? Ее нет.

219

Есть иная идея: каждый человек автономен, каждый человек создает свою систему ценностей. Он автономен от Бога, он автономен от других людей, он создает свою собственную систему ценностей.

Но если нет различия между грехом и святостью, то, наверное, нет различия и между правдой и ложью. Чтение современных философских текстов убедило меня в том, что именно так постмодернистская цивилизация представляет себе проблему добра и зла: нет добра и зла, а есть плюрализм мнений. Но если исчезает различие между добром и злом, то это уже апокалипсис.

Как-то, будучи ребенком, я спросил у папы: «Папа, говорят, что антихрист придет в конце. А как же в него народ поверит? Ведь антихрист — это зло. Он, что, будет проповедовать убийство и воровство? Как же ему люди могут поверить, ведь всем ясно, что это зло?» Мне тогда папа не смог ответить, а теперь я отвечаю себе сам: да с легкостью поверит, если нет различия между добром и злом! Ведь еще совсем недавно никто и помыслить не мог о том, что государством на законодательном уровне будут поддержаны однополые «браки», поставленные на один уровень с браками естественными! Могли ли мы, люди старшего поколения, 20-30 лет назад представить себе даже постановку такого вопроса?! Но теперь это просто «альтернативное поведение», это не грех, как и нарушение семейной верности. Почему разрушаются семьи? Да потому что не грех все это, а удовольствие — если два человека решили доставить друг другу удовольствие, то что же в этом, мол, плохого? Понятия о грехе нет, и значит, любое альтернативное поведение законно, но при одном условии: оно не должно

220

мешать другим людям выражать их собственную свободу.

В значительной мере богословие XIX-XX веков на Западе было ориентировано на поддержку либерализма. Конечно, ни один богослов не говорит прямо о том, что, мол, не надо делать различия между добром и злом, но либеральное, так называемое прогрессивное богословие переориентирует сознание людей от Предания Церкви, в котором ясно содержится вся христианская аксиология и нравственность, на светские ценности.

Первые свои статьи, в которых ставилась эта проблема, я написал в 1999 году¹ и должен сказать, что одни люди отреагировали на них очень болезненно, а другие (кстати, на Западе) — с большим интересом. И я начал со своими коллегами, которые меня поддержали в Отделе внешних церковных связей, развивать эти мысли, обсуждать их на разных международных встречах. Мы говорим, что межхристианская деятельность помогает нашей Церкви свидетельствовать о Православии, — вот это и было нашим свидетельством. Но должен вам сказать, что мы сталкивались с критикой и непониманием и со стороны православных богословов.

Когда вся работа, проведенная группой людей, которые тогда работали в ОВЦС, была в теоретическом плане обобщена, тогда и возникла идея принять «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», вложив в этот документ православное

¹ См., например, статью «Обстоятельства нового времени. Либерализм, традиционализм и моральные ценности объединяющейся Европы» (настоящая книга, с. 26).

221

понимание истории, нравственности, свободы. Затем работа продолжилась дальше и закончилась принятием в прошлом году документа об «Основах учения Русской Православной Церкви о правах человека и достоинстве личности». Это абсолютно новаторский документ, абсолютно новый вклад в мировое богословие, который актуализирует нормы христианского Предания, делает их понятными для современного человека. В этом документе не отрицается человеческая свобода — как ее можно отрицать, если Бог сотворил человека свободным? В этом документе не отрицается положительное значение человеческих прав, потому что, когда свобода попирается, ее надо защищать. Люди не могут превращаться в рабов, они должны сохранять и собственное достоинство. Но достоинство — это нравственная категория, и потому не может быть свободы без ее сопряжения с нравственностью, не может быть свободы без нравственной ответственности. Если человек будет свободным и одновременно способным нравственно ориентировать свое поведение в соответствии с той системой ценностей, которая предлагается сокровищницей церковного Предания, — вот тогда мир станет другим.

Я привел вам пример того, как категорически нельзя заимствовать философские идеи, чуждые Божественному Откровению. Ни в коем случае нельзя идти по пути конформизма, пытаясь соединить несоединимое, поэтому подлинное богословие всегда требует мужества.

Я вспоминаю, как в трудные для нашей Церкви советские времена мы встречались с западными богословами и они, глядя «сверху вниз», говорили: «Мы вас призываем к мужественному пророческому служению.

222

Выступите против своей власти!» Но мы знали, что в то время означало выступить против власти. Это означало закрыть людям возможность причащаться Святых Христовых Таин, крестить своих малышей, это означало разрушить маленькие островки духовной жизни.

А теперь уже мы обращаемся к этим богословам: «Выступите против господствующей либеральной модели общества! Скажите правду о грехе, осудите однополые „браки"!» — Нет. Глаза опускают вниз... Те, кто стали адептами всех этих идей, с нами не соглашаются, пытаются бороться, но не выдвигают ни одного аргумента, на который мы не могли бы ответить. Пустота все это, звон! Настолько сегодня православное свидетельство сильнее всей этой политизированной мишуры!

Поэтому быть богословом, священником, иерархом — значит всегда быть мужественным человеком. Это не дело слабых. Физически мы можем быть слабыми, но духовно мы должны быть очень сильными, потому что на протяжении всех двух тысяч лет своего существования Церковь Христова призвана только к одному: свидетельствовать о правде Божией, и это свидетельство никогда не было и не будет легким — ни во времена Римской империи, ни в эпоху святых отцов, ни в те тяжелые времена, которые мы вместе с вами пережили, ни сегодня. Святые отцы, соединяя светскую ученость с богословием, сформировали некий синтез. Знаменитый богослов протоиерей Георгий Флоровский назвал его патриотическим синтезом. Он мечтал о появлении нового патристического синтеза, мечтал о том, чтобы современное поколение богословов научилось сопрягать внешнюю светскую культуру

223

с богословским творчеством, чтобы богословское творчество было способно эту культуру оплодотворять и чтобы всегда актуальными были слова Церкви. Моя молитва и моя надежда на то, чтобы эта мечта отца Георгия Флоровского осуществилась при нашей с вами жизни.