Григорий Богослов, свт. Слово 6. о мире, сказанное в присутствии отца после предшествовавшего молчания, по случаю воссоединения монашествующих.

Ревность разрешает язык мой, и я оставляю без исполнения закон человеческий для закона духовного: дарю миру слово, хотя прежде ни за что не соглашался приступить к слову. Ибо как скоро возмутились против нас члены, великое и честное тело Христово начало разделяться и рассекаться, так что едва не расточишася кости наша при аде (Пс. 140, 7), подобно тому как глубина земли раздирается плугом и рассыпается по поверхности; как скоро лукавый, раздравши нераздираемый, неразделимый и весь тканный хитон (Иоан. 19, 23), присвоил его весь себе, успев через нас сделать то, чего не мог сделать через распинателей Христовых, — тогда положих хранило устом (Пс. 38, 2), и в других случаях несловоохотным, рассуждая, что духовный порядок требует сперва очистить себя самого деятельным любомудрием, по-

145

том, отверзши уста разума, привлечь дух (Пс. 118, 131), а после уже отрыгнуть слово благо (Пс. 44, 2) и глаголать премудрость Божию, совершенную в совершенных (1 Кор. 2, 6). Притом, как есть время всякой вещи, малой и великой, по справедливому и весьма разумному изречению Соломона (Еккл. 3, 1), так и я, не менее всякого другого, знал время говорить и молчать. Посему онемех и смирихся (Пс. 38, 3), когда вблизи меня не стало ничего доброго, как будто облако набежало на сердце мое и сокрыло луч слова, а болезнь моя обновлялась днем и ночью; все возжигало ее во мне, все напоминало о разъединении братий: бдения, пощения, молитвы, слезы, мозоли на коленах, биение в перси, воздыхания из глубины сердца, всенощное стояние, переселение умом к Богу, тихий плач среди молений, приводящий в умиление слушающих, также поющие, славословящие, поучащиеся день и ночь в законе Господнем, носящие в гортани своей возношения Божия (Пс. 149, 6). О том же напоминали мне и сии прекрасные черты и признаки жизни по Богу, сии безмолвные проповедники — волосы сухие и нечистые, ноги босые и, подобно апостольским, ничего не носящие на себе мертвого, стрижение власов, тому же соответствующее, одежда, смиряющая гордость, пояс, прекрасный своей неукрашенностью, подбирающий несколько, но нимало не приподнимающий одежду, походка твердая, взор неблуждающий, улыбка приятная или, лучше сказать, только вид улыбки, целомудренно удерживающий от неумеренного смеха, слово с разумом, молчание, драгоценнейшее самого слова, хвала, приправленная солью, но не для ласкательства, а в руководство к лучшему, порицание, более самой похвалы вожделенное, умеренность в печали и в веселости и растворение одной другою, мягкость, соединенная с мужеством, и суровость со скромностью, так что одно другому не вредит, но одно через другое делается похвальным; умеренность в общении с другими и в уклонении от общения: общении — для назидания других и уклонении — для собственного поучения тайнам Духа; общении, сохраняющем уединение среди самого общества, и уклонении, соблюдающем братолюбие и человеколюбие среди самого уединения, а что и сего еще важнее и выше — богатство, состоящее в бедности, обладание — в пришельствии, слава — в бесчестии, сила — в немощи, прекрасное чадородие — в безбрачии, так как рождаемое по Богу лучше порождений по плоти. Наконец, люди, почитающие для себя наслажде-

146

нием не иметь никаких наслаждений, смиряющиеся ради Небесного Царства, не имеющие ничего в мире и стоящие выше мира, живущие во плоти как бы вне плоти, которых часть — Господь (Числ. 18, 20), нищие ради царствия (Матф. 5, 3) и нищетой царствующие. Вот кто своим присутствием веселил меня, составлял мое богатство, мое лучшее утешение и — своим отсутствием приводил меня в уныние! Вот что стесняло и возмущало мою душу; вот отчего ходил я, плача и сетуя. Вот почему отринул я с другими удовольствиями и самое слово! Ибо возлюбленные отверглись меня, и обратиша ко мне хребты, а не лица своя (Второзак. 32, 15; Иерем. 2, 27); паства стала свободней (чтобы не сказать отважней) пастыря; виноград истинный, прекрасно очищенный добрым делателем и приносивший добрые плоды в божественные точила, превратился для меня в горечь (Иерем. 2, 21); друзи мои и искреннии мои прямо мне приближишася и сташа, и ближнии мои отдалече мене сташа (Пс. 37, 12). Из сильной любви к Богу и ко Христу мы разделили Христа; из-за Истины (Иоан. 14, 6) стали лгать друг на друга; ради Любви (1 Иоан. 4, 8) поучались ненависти; из-за Камня (1 Кор. 10, 4) поколебались; из-за краеугольнаго Камня (Ефес. 2, 20) рассыпались; сверх нужды ратовали из-за Мира; были низлагаемы из-за Вознесенного на древо; подвергались смерти из-за Погребенного и Воскресшего.

Так было прежде! И для чего среди радости возобновлять неудовольствие, останавливаясь на событиях печальных, которых не желал бы не только испытать, но и привести на память, о которых лучше не говорить, а молчать, сокрыв во глубине забвения постигшее нас несчастье? Разве кто для того только напомнит о скорбном, чтобы вразумиться нам сим примером и, как в болезни, избегать причин, которые довели до такого состояния.

Но теперь, когда отбежали от нас болезнь, печаль и воздыхание, когда мы, чтители Единого, стали едино, мы, чтители Троицы, так сказать, срослись между собой, стали единодушны и равночестны, мы, чтители Слова, оставили бессловесие, мы, чтители Духа, горим ревностью не друг против друга, но заодно друг с другом, мы, чтители Истины, одно мудрствуем и одно говорим, мы, чтители Мудрости, стали благоразумны, чтители Того, Кто Свет, Путь, Дверь, яко во дни благообразно ходим, все идем прямым путем, все внутри

147

двора; чтители Агнца и Пастыря сделались кроткими, и принадлежим уже к тому же стаду и единому пастырю, который пасет стадо с сосудами не пастыря неискусна (Зах. 11, 15), погубляющего овец своего Пастбища и предающего их волкам и стремнинам, но пастыря весьма испытанного и опытного; теперь, когда мы, чтители Пострадавшего за нас, стали сострадательны и готовы облегчать тяготы друг другу, чтители Главы образуем стройное тело и скрепленное всяким духовным союзом (Ефес. 4, 16), когда Бог, творяй вся и претворяяй в полезнейшее (Амос. 5, 8), обратил плач наш в радость и вместо вретища дал нам веселие (Пс. 29, 12), — тогда и я, вместе с прошедшими скорбями, отлагаю молчание и приношу настоящему времени и вам или паче Богу слово, самую приличную благодарственную жертву, дар, который чище злата, дороже многоценных камней, ценнее тканей, святее жертвы подзаконной, святее начатка первородных, угоден Богу паче тельца юного, еще несовершенного по рогам и раздвоенным копытам (Пс. 68, 32) и бессмысленного, угоден паче курения, паче всесожжения, паче многих тысяч тучных овнов, паче всего, чем Закон, заключающий в себе только начальные основания, держал во власти еще младенчествующего Израиля, преднаписуя в кровавых жертвах будущее жертвоприношение. Сие приношу Богу, сие посвящаю Ему, что одно и оставил я у себя, чем одним и богат я; потому что от прочего отказался из повиновения заповеди и Духу; все, что я ни имел, променял на драгоценную жемчужину, сделался (или, лучше сказать, желаю сделаться) тем счастливым купцем, который за малое, несомненно тленное, купил великое и нетленное (Матф. 13, 45, 46); но удерживаю за собой одно слово, как служитель слова, и добровольно никогда не пренебрегу сего стяжания, но ценю, люблю его и веселюсь о нем более, нежели о всем том в совокупности, что радует большую часть людей; делаю его сообщником всей жизни, добрым советником, собеседником и вождем на пути к горнему и усердным сподвижником. И так как презираю все дольнее, то вся моя любовь после Бога обращена к слову или, лучше сказать, к Богу, потому что и слово ведет к Богу, когда оно соединяется с разумением, которым одним Бог истинно приемлется, и сохраняется, и возрастает в нас. Я нарек премудрость сестру мне быти (Притч. 7, 4), почтил и объял ее, сколько мне дозво-

148

лено было, и домогаюсь венца благодати и сладости на главу свою (Притч. 4, 8, 9), то есть даров премудрости и слова, озаряющего ум наш и освещающего наши шествия к Богу. Через слово я обуздываю порывы гнева, им усыпляю иссушающую зависть, им успокаиваю печаль, оковывающую сердце, им уцеломудриваю сластолюбие, им полагаю меру ненависти, но не дружбе (ибо ненависть должно умерять, а дружбе не должно знать пределов). Слово в изобилии делает меня скромным и в бедности великодушным; оно побуждает меня идти с идущим твердо, простирать руку помощи падающему, сострадать немощному и сорадоваться возмогающему. С ним равны для меня и отечество и чуждая страна, и переселение для меня не более, как переход с одного чужого места на другое, не мое. Слово для меня разделяет миры, и от одного удаляет, к другому приводит. Оно научает меня не возноситься десными оружиями правды (2 Кор. 6, 7) и в несчастных и прискорбных обстоятельствах со мной любомудрствует, подавая непостыждающую надежду (Рим. 5, 5) и облегчая настоящее будущим. Словом и ныне встречаю друзей своих и братьев и предлагаю трапезу словесную и чашу духовную и всегдашнюю, а не такие, какими земная трапеза льстит чреву, которое не может быть исправлено, но упразднится (1 Кор. 6, 13). Молчах, еда и всегда умолчу (Ис. 42, 14)? Терпех, яко раждающая, неужели и всегда буду терпеть? Молчание Захарии разрешил родившийся Иоанн (ибо неприлично было молчать отцу гласа, когда глас уже произошел; но как неверие гласу связало язык, так явление гласа должно было разрешить отца, которому и благовествован, и родился сей глас и светильник, предтеча Слова и Света), а мне разрешает язык и возвышает глас, как глас трубы, сие благодетельное событие, сие прекрасное зрелище, какое представляют чада Божии, прежде расточенные, а ныне собранные воедино, покоящиеся под одними и теми же крылами, в единомыслии идущие в дом Божий и соединенные между собой единым союзом добродетели и Духа. Я не могу молчать, когда уже не восстаем друг на друга (до того наш ум уловлен был лукавым, или терпел от него насилие, или сострелян был им во мраце (Пс. 10, 2), от него же наведенном или, как иначе это выразить, что мы радовались несчастьям друг друга, не думая о том, что взаимное несогласие причиняет вред целому телу). Не могу молчать, когда

149

Иуда и Израиль поставляют себе власть едину (Осии 1, 11), Иерусалим и Самария собираются к единому горнему Иерусалиму, и мы стали уже не Павловы, Аполлосовы и Кифины (из-за чего и против чего и происходили горделивые прения), но все — Христовы (1 Кор. 1, 12).

Но поелику вы овладели теперь и мной и словом не без насилия, но не поневоле, по любви, то буду вещать (хотя едва могу), потому что вы так повелеваете, я произнесу слова благодарения и вразумления.

Благодарение мое таково. Кто возглаголет силы Господни? Кто во услышание всех возвестит всю хвалу (Пс. 105, 2)? Теперь обоя едино, и средостение ограды разорено (Ефес. 2, 14). Ты сделал, что мы перестали быть притчею во языцех, предметом покивания главою в людех (Пс. 43, 15). Ты дал нам столько потерпеть зла, сколько нужно было, чтобы во время разделения познали мы благо мира, и, поразив скорбью, опять восстановил нас. Чудное врачевание! Ты враждой научил миру скоро возненавидевших вражду; противным устроил противное и столько разлучил нас, что мы тем с большей охотой устремились друг к другу, подобно как ветви растений, насильно разведенные и потом оставленные на свободе, опять стремятся одна к другой, принимая прежнее естественное положение, и показывают в себе то свойство, что насилием можно их нагнуть, а не исправить. Рука уже не презирает ока, и око — руки; глава не восстает против ног, и ноги не чуждаются главы (1 Кор. 12, 21) и не вредят или, лучше сказать, не терпят вреда от беспорядка и безначалия, от которого и во всем происходит замешательство и разрушение, но все члены, по естественному чину и закону, которым все между собой соединено и сохраняется, равно заботятся друг о друге, — и мы составляем теперь едино тело и един дух, якоже и звани быхом во едином уповании звания (Ефес. 4, 4). Сего ради восхвалят Тя людие нищии (Ис. 25, 3), став богатыми из убогих. Ты удивил на нас милость Твою (Пс. 30, 22), и к древним сказаниям присоединяется нечто новое. Идеже бо умножися грех, преизбыточествова благодать (Рим. 5, 20). Бросив зерно, получил я колос; оплакивая потерю овец, приобрел пастырей, и верно знаю, что приобрету еще наилучшего из пастырей 1), хотя он, по некоторым духовным при-

1) Св. Василия Великого, который был уже тогда рукоположен в пресвитеры Церкви Кесарийской, но на время удалялся в пустыню.

150

чинам, и медлит принять паству. Сему пастырю уже вверены и благодать Духа, и таланты для употребления, и попечение о стаде; он помазан помазанием святыни и совершения; но мудрость еще удерживает его от начальства, и он до времени держит светильник под спудом; но вскоре поставит его на свещнике, светить всякой душе в Церкви (Матф. 5, 15) и быть светом стезям нашим (Пс. 118, 104). Он теперь обозревает еще дебри, горы и потоки и приготовляет сети волкам — хищникам душ, дабы во время благопотребно принять жезл и пасти сие словесное стадо вместе с истинным Пастырем, вселяясь на месте злачне, среди вечно зеленеющих словес Божиих, и питая водою упокоения, то есть Духом (Пс. 22, 2). Сего мы надеемся и о сем молимся.

Но мне уже время присовокупить к благодарению и увещание, которое предложу также сколько можно короче; потому что вы большей частью вразумлены уже самыми событиями, и для наученных опытом не нужны продолжительные поучения.

Во-первых, не надлежало нам, братия, разделяться и тем губить свое древнее достоинство и украшение, по которому наше малое стадо, хотя и нельзя ставить его наряду с многочисленными паствами, однако же равнял я с самыми великими и обширными, даже предпочитал некоторым, по силе Духа. Так было прежде: каждая паства имела свое меньшее или большее украшение; отличительным свойством нашей паствы была непоколебимость и безмятежие, а посему часто называли ее ковчегом Ноевым за то, что одна спасалась от всемирного потопления и хранит в себе семена благочестия. Даже когда обличилось, что и мы люди, когда мы не избегли совершенно зависти лукавого, не устояли против болезни, все заражающей, но понесли свою долю в общем несчастье и не соблюли до конца прекрасного и отеческого наследия, то есть блага единомыслия, — и в сем случае имели мы немалое преимущество перед другими (если только, уповая на Христа, можно нам похвалиться чем-нибудь и при самой вражде нашей), — то преимущество, что последние подверглись злу и первые исправились. Впасть в болезнь есть удел общей природы и немощи человеческой, которая на всех простирается, и на самых крепких по телу и духу; но восстать от болезни и возвратиться друг к другу есть дело рассуждения и благодати, которая прекрасно и справедливо воз-

151

наградила нас, даже лучше, нежели как мы желали и другие надеялись. Ибо тех, которые были поставлены главами 1) отделившихся, как поставленных ради благочестия и в пособие страждущему Православию, мы приняли с любовью и обходились не как с врагами, но как с братьями, обнялись с теми, которые возмутились против нас ненадолго за отеческое наследие, впрочем возмутились братски, а не злонамеренно. Вражду их мы не похвалили, но ревность одобрили, ибо несогласие за благочестие гораздо лучше согласия по какой-нибудь страсти. Таким образом самую потерю обратили мы себе в приобретение, покрыв любовью умышленное ими против нас и в том одном изменив порядок, что не благодать последовала за избранием, но избрание за благодатью и что для сообщения ее воспользовались мы чуждым рукоположением, будучи несколько упреждены Духом. А вы, оставив подозрение против письмени 2), обратились к духу и хотя не одобрили простоты при ясности речений, однако же не подозревали нечестия, зная, что у нас так же тверда и непоколебима Троица, как в естестве Своем, и что отсечь или отчуждить что-нибудь от Трех для нас значит то же, что отсечь все и нагло восстать против всего Божества. В этом мы, даже во время самого разделения, иногда и перед известными людьми защищали друг друга. А сие служит самым сильным доказательством, что истина не побеждается и временем и что вражда не погасила в нас совершенно искры любви. При самом раздоре сохранялось в нас важнейшее, то есть единомыслие и уверенность, что мы не колеблемся в истине и не противоречим ей, но запечатлены тем же характером веры и верного упования нашего. Ибо людей, искренно чтущих Бога, ничто не может так сильно побудить к единомыслию, как согласие в учении о Боге, и ничто так не располагает к раздору, как несогласие в сем учении. Человек самый скромный в других случаях становится самым пламенным, кроткий — храбрым (Иоил. 3, 11), когда видит, что через свое равнодушие он лишается Бога или, лучше сказать, своим па-

1) Некоторые из монахов, отделившихся от Епископа Назианзского, были поставлены в пресвитеры посторонними епископами, как объясняет Илия Критский.

2) То есть неосторожной подписи Св. Григория, Епископа Назианзского, под символом полуарианским.

152

дением причиняет ущерб Богу, Который нас почитает Своим богатством и обогащает.

Таким образом, в самом разлучении, как сказал я, мы были столько умеренны, что наше единомыслие стало виднее разъединения и благоприятными расположениями той и другой стороны почти закрыто происшедшее. Поелику же для прочности мира недостаточно одной поспешности в примирении, если оно не будет подкреплено разумом и разуму не будет споборником Сам Бог, от Которого всякое добро получает начало и приходит в совершенство, то молитвой и размышлением постараемся утвердить в силе наше примирение.

Помыслим, во-первых, о превосходнейшем и высочайшем из всего сущего — Боге (если только не найдет кто приличнейшим поставить Его и выше сущности (οὐσία) или в Нем заключить все бытие, так как от Него сообщается бытие и прочему); помыслим, во-вторых, и о существах первых от Бога и окрест Бога, то есть об ангельских и небесных силах, которые первые пьют от Первого Света и, просветляемые словом истины, сами суть свет и отблески Совершенного Света. Сим существам ничто так не свойственно, как мир и безмятежие. Ибо в Божестве нет несогласия, потому что нет и разъединения (так как разъединение есть следствие несогласия); но в Нем столько согласия и с Самим Собой, и со вторичными существами, что наряду с другими и предпочтительно перед другими именами, какими угодно называться Богу, сие преимущественно стало Его именованием. Он называется миром (Ефес. 2, 14), любовию (1 Иоан. 4, 16) и подобными именами, внушая нам самыми наименованиями стремиться к стяжанию сих совершенств. А из ангелов тот, который дерзнул произвести возмущение и выше своего достоинства вознес выю против Господа Вседержителя или, по пророческому слову, замыслил о престоле выше облак (Ис. 14, 13. 14), — понес наказание, достойное высокоумия, осужден быть вместо света тьмой или, справедливее сказать, сам стал тьмой. Между тем прочие пребывают в своем достоинстве, в котором главное составляет мир и безмятежие, потому что от Всехвальной и Святой Троицы, от Которой имеют они светозарность, получили и то, чтобы быть едино. Потому что и Троица есть и исповедуется Бог Единый не менее по согласию, как по тождеству сущности. Посему все те, которые любят благо мира и, напротив того, ненавидят раздор и отвращаются его,

153

близки к Богу и Божественным духам; а те, которые браннолюбивы нравом, ищут славы в нововведениях и тщеславятся тем, чего бы надлежало стыдиться, принадлежат к противоположной стороне. Ибо и диавол не только сам с собой в раздоре, по своей многовидности и по своим страстям, но то же производит и в других, как человекоубийца искони и ненавистник добра, прикрывая себя тьмой возмущения (дабы состреляти во мраце общее тело Церкви), с каковым ухищрением и лукавством, думаю, приступает он по большей части и к каждому из нас и тайно высматривает в нас место, где бы совершенно ворваться, как храбрый воин вторгается в проломленную стену или в прорванный строй.

Итак, необходимость доброжелательства и согласия достаточно уже доказывается сим одним, то есть подражанием Богу и существам Божественным; ибо на них только взирать и безопасно душе, созданной по образу Божию, дабы стремлением к Божественному и посильным уподоблением в наибольшей мере сохранить ей свое благородство. Сверх сего, внимая гласу Божию, воззрим еще на небо горе и на землю низу (Ис. 8, 22) и вникнем в законы твари. Небо, земля, море — словом, весь сей мир, сия великая и преславная книга Божия, в которой открывается самым безмолвием проповедуемый Бог, сей мир доколе стоит твердо и в мире с самим собой, не выступая из пределов своей природы, доколе в нем ни одно существо не восстает против другого и не разрывает тех уз любви, которыми все связал Художник — Творческое Слово, дотоле соответствует своему названию и подлинно есть мир (κόσμος) и красота несравненная, дотоле ничего нельзя представить себе славнее и величественнее его. Но с прекращением мира и мир перестанет быть миром. В самом деле, не примечаешь ли, что закон любви управляет небом, когда оно в стройном порядке сообщает воздуху свет и земле дожди? А земля и воздух не родительской ли любви подражают, когда дают всем животным одна пищу, другой — возможность дышать, и тем поддерживают жизнь их? Не миром ли управляются времена года, которые, кротко между собой растворяясь, постепенно заступают одно место другого и средними временами смягчают суровость крайних, служа тем вместе к удовольствию и к пользе? Что сказать о дне и ночи, которые уравниваются друг с другом, равномерно возрастая и убывая, из которых один призывает нас к делам, а другая

154

к покою? Что сказать о солнце и луне, о красоте и множестве звезд, которые стройно появляются и заходят? Что сказать о море и суше, которые, мирно между собой соединяясь, благосклонно и человеколюбиво передают друг другу человека и богато и щедро расточают ему свои сокровища? Что сказать о реках, которые текут через горы и поля и не выступают из своих пределов, разве только для пользы, ниже обращаются покрыти землю (Пс. 103, 9)? Что сказать о смешении и растворении стихий? Что сказать о соразмерности и согласии членов, о пище, о рождении и обитании, определенных каждому животному, из которых одни господствуют, другие подчиняются, одни покорны нам, другие свободны? Если все сие бывает так и распоряжается и управляется по первоначальным законам гармонии, так как бы все вместе текло, одно имело дыхание, то можно ли сделать из сего другое заключение, кроме того, что все проповедует нам о дружестве и единомыслии, что все предписывает нам закон единодушия? Но когда в мире вещество возмутится само против себя и, своим смятением готовя разрушение, сделается неукротимым или когда Бог, в страх и наказание грешникам, нарушит несколько стройный порядок или наводнением моря, или землетрясением, или необыкновенными дождями, или помрачением солнца, или продолжительностью какого-нибудь времени года, или извержением огня, тогда нестроение и страх разливаются на все и среди смятения открывается, сколь благодетелен мир.

Не буду говорить о том, что миром поддерживаются, а от несогласия приходят в расстройство города, царства, лики поющих, войска, дома, общества плывущих на одном корабле, супружества и дружеские союзы, остановлюсь на Израиле и, напомнив вам об его бедствиях, рассеянии и скитании, в каком находится он ныне и долго еще будет находиться (в чем верю пророчествам), спрошу потом вас о достоверно вам известной причине сих несчастий, дабы бедствия других научили нас единомыслию.

Не правда ли, что доколе израильтяне сохраняли мир между собой и с Богом, мучимые в Египте, как в железной пещи, и соединяемые общим утеснением (иногда и утеснение служит спасительным врачевством), дотоле назывались они языком святым, частию Господнею и царским священием (Исх. 19, 6; Второзак. 32, 9)? И не именем только были они таковы, а на деле иные. Ими управляли вожди, водимые Богом,

155

днем и ночью путеводствовал их столп огненный и облачный; во время бегства для них расступилось море; когда алкали — небо подавало им пищу, когда жаждали — камень источал им воду, когда сражались — воздеяние рук заменяло им тысячи воинов, при помощи молитвы воздвигало победные памятники и пролагало путь вперед; перед ними отступали реки, подражая однородному морю, останавливались стихии и стены падали от звука труб. Что сказать о язвах египетских и о гласах Божиих, слышанных с горы, о двояком законодательстве — одном в письмени, а другом в духе, и о всем том, чем некогда почтены были израильтяне выше своего достоинства? Но когда впали они в болезни, с яростью восстали друг на друга, разделились на многие части, будучи доведены до последней крайности крестом и своим упорством, с каким восстали против Бога и Спасителя нашего, не познав Бога в человеке; когда навлекли на себя тот жезл железный (Пс. 2, 9), которым Бог угрожал им издалеча (разумею господствующую ныне державу и преобладающее царство), тогда что стало? Чего не потерпели они? Иеремия плачет о прежних их бедствиях и сетует о пленении вавилонском: подлинно, и то было достойно плача и сетования. Как не пролить было горьких слез, когда стены раскопаны, город сравнен с землей, святилище разрушено, приношения разграблены, нечистые ноги вступают в недоступное, скверные руки на службу сластолюбию берут неприкосновенное, пророки умолкли, священники отводятся в плен, к старейшинам нет милости, девы предаются поруганию, юноши падают, огнь чуждый и огнь брани, также реки крови заступают место священного огня и крови, назореи влачимы по стогнам, песни заменены плачем, и, скажу собственными словами Плача Иеремиина, сынове Сиони, честнии (Пл. Иер. 4, 2) и равноценные злату, жившие в довольстве и не испытавшие бедствий, идут необыкновенным путем, а путии Сиони рыдают, яко несть празднующих (1, 4). А незадолго прежде сего: руце жен, милосердых (4, 10) при усиливающейся осаде, не детям подают пищу, но детей терзают себе на пищу и утоляют голод свой тем, что для них всего любезнее. Не ужасно ли сие, не верх ли ужаса не только для терпевших тогда, но и для слышащих о сем ныне? Всякий раз, как беру в руки сию книгу и читаю Плач (а читаю его всякий раз, когда хочу чтением уцеломудрить благоденствие), — голос у меня прерывается, слезы льются сами собой, бедствие

156

как бы совершается перед моими глазами, и я плачу с плакавшим пророком. Но кто из умеющих слагать плачевные песни и вполне изобразить скорбь словом достойно оплачет последний удар — переселение израильтян, ныне тяготеющее над ними иго рабства, всем известное под римским владычеством унижение, главнейшей виной которого было возмущение? Какие книги вместят сие? Для них один памятник бедствия — целая вселенная, по которой они рассеяны, прекратившееся богослужение, едва узнаваемое ныне место самого Иерусалима, который в той только мере для них доступен и тем только их услаждает за прежнюю славу, что они, явившись там на один день, могут оплакать запустение.

Если же возмущение действительно так страшно и гибельно по своим последствиям, как видно из сказанного и как показывают многие другие примеры, то гораздо страшнее людям, которые освободились уже от мелочной привязчивости и вкусили благ мира, снова подвергнуться той же болезни и, как говорится, возвратиться на свою блевотину, не вразумившись самым опытом, который поучителен и для несмысленных. Ибо, как вижу, легкомысленными и неразумными почитают не тех, которые преданы какому-либо пороку, но тех, которые, подобно переменчивым ветрам, или переменам и приливам воды в Еврипах 1), или непостоянным волнам моря, легко увлекаются и переходят то на ту, то на другую сторону.

Примечаю и то, что остающихся в раздоре делает более доступными по крайней мере надежда на согласие, которая облегчает большую часть их несчастия, потому что для несчастного великое утешение надеяться на перемену и иметь в виду нечто лучшее; но те, которые часто приступали к единомыслию и всегда снова устремлялись к раздору, сверх всего другого лишаются и надежды на лучшее, боятся согласия не менее, чем раздора, и по причине удобопреклонности к тому и другому и непостоянства ни тому, ни другому не доверяют.

Да не подумают однако же, будто бы я утверждаю, что всяким миром надобно дорожить. Ибо знаю, что есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; но должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом. И если нужно о том выразиться кратко, то скажу свою мысль: не хорошо быть и слишком вялым, и чрез меру го-

1) Еврипом называется пролив между Аттикой и островом Эвбей.

157

рячим, так чтобы или по мягкости нрава со всеми соглашаться, или из упорства со всеми разногласить. Как вялость недеятельна, так удобопреклонность на все необщительна. Но когда идет дело об явном нечестии, тогда должно скорее идти на огонь и меч, не смотреть на требования времени и властителей и вообще на все, нежели приобщаться лукавого кваса и прилагаться к зараженным. Всего страшнее бояться чего-либо более, нежели Бога, и по сей боязни служителю истины стать предателем учения веры и истины. Но когда огорчаемся по подозрению и боимся, не исследовавши дела, тогда терпение предпочтительнее поспешности и снисходительность лучше настойчивости. Гораздо лучше и полезнее, не отлагаясь от общего тела, как членам оного, исправлять друг друга и самим исправляться, нежели, преждевременно осудив своим отлучением и тем разрушив доверенность, потом повелительно требовать исправления, как свойственно властелинам, а не братиям.

Познав сие, братия, обымем и облобызаем друг друга, будем искренне едино, будем подражать Разорившему средостение ограды и кровью Своей все собравшему и примирившему. Скажем сему общему отцу, досточтимому старцу, кроткому и тихому пастырю: видишь ли, какая награда за смирение? Возведи окрест очи твои, и виждь собранная чада твоя (Ис. 60, 4). Они собраны, как ты сего желал и чего единого просил день и ночь, дабы кончить свое странствование в старости доброй. Вот, они все пришли к тебе, упокоиваются под крылами твоими и окружают свой алтарь; со слезами они удалились, с радостью возвращаются. Радуйся и увеселяйся, наилучший и чадолюбивейший из отцов, потому что ты, как невеста, убранством одеян и облечен всеми ими. Скажи и ты нам: се аз и дети, яже ми даде Бог (Ис. 8, 18)! Приложи и другое слово Господне, особенно ныне приличное: ихже дал ecu мне, сохраних (Иоан. 17, 12) и из них ни единого не погубил. И о если бы никто не погиб, но все мы пребыли в едином духе, единодушно сподвизались за евангельскую веру, едино мудрствовали; вооружась щитом веры, препоясав чресла истиной, знали одну только брань — брань против лукавого и против воинствующих под его начальством; не боялись тех, которые могут убить тело, но не могут похитить души; боялись же Господа души и тела; сохраняли драгоценный залог, полученный нами от отцов, то есть поклонялись Отцу и Сыну и

158

Святому Духу, в Которых мы крестились, в Которых уверовали, с Которыми сочетались; познавали Отца в Сыне и Сына в Духе; прежде соединения разделяли, прежде разделения соединяли; не почитали Трех за единого (потому что они не безыпостасны и не одну составляют ипостась, так что богатство наше не в одних именах, но в самой вещи) и верили, что Три суть едино, — едино же не ипостасью, но Божеством — Единица, в Троице поклоняемая, и Троица, в Единице возглавляемая, вся достопоклоняемая, вся царственная, единопрестольная, равнославная, премирная и превысшая времени, несозданная, невидимая, неприкосновенная, непостижимая, сама только ведущая о Себе, какой порядок имеет сама в Себе, а для нас равно досточтимая, достойная равного служения, Едина входящая во Святая Святых, всякую же тварь оставляющая вне и отделяющая иных первой, а других второй завесой; так первой отделены от Божества существа небесные и ангельские, второй же отделено наше естество от существ небесных.

Так, братия, будем поступать и так вести себя и разномыслящих, доколе можно, будем принимать и врачевать как язву истины; страждущих же неисцельно станем отвращаться, чтобы самим не заразиться их болезнью, прежде нежели сообщим им свое здравие. И Бог мира, всяк ум превосходящего, будет с нами, во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.