Григорий Богослов, свт. Слово 33, против ариан и о самом себе.

Где же те, которые упрекают нас за бедность и гордятся богатством, признаком Церкви поставляют многолюдство и презирают малое стадо, измеряют Божество и взвешивают людей, высоко ценят песчинки и унижают светила, собирают в сокровищницу простые камни и пренебрегают жемчужинами? Они не знают, что не столько песок и простые камни обильнее звезд и камней самоцветных, сколько последние чище и драгоценнее первых. Опять негодуешь, опять вооружаешься, опять оскорбляешь, ты, новая вера 1). Удержи ненадолго твои угрозы, дай мне выговорить слово. Мы будем не оскорблять, но обличать, не угрожать, но укорять, не поражать, но врачевать. Тебе и это кажется оскорблением? Какое высокомерие! И здесь равночестное делаешь рабом 2)?  А если нет, то дай место моему дерзновению, ибо и брат обманутый обличает брата. Хочешь ли, скажу тебе то же, что говорил Бог упорному и ожесточенному Израилю: людие Мои, что сотворих вам: или чим обидех вас, или чим стужих вам (Мих. 6, 3)? Наипаче же к тебе, оскорбителю, у меня слово.

Правда, что мы худо наблюдаем друг у друга обстоятельства каждого и, расторгнув единодушие разноверием, едва

1) То есть учение арианское.

2) Св. Григорий имеет в виду тех, которые Бога Сына и Бога Духа Святого считали сотворенными.

481

ли не более стали бесчеловечны и жестоки один к другому, нежели самые варвары, которые ныне воюют с нами 1) и которых соединила разделяемая ныне Троица; не говорю уже, что поражаем не чужие чужих, не иноязычные иноязычных (что было бы хотя малым утешением в бедствии), но, принадлежащие почти к одному дому, расхищаем, и (если угодно) члены одного тела, истребляем друг друга, и сами истребляемся. И не в этом еще все бедствие (хотя и сие велико), но в том, что убавление свое почитаем приращением. Впрочем, поелику поставлены мы в такое положение и веруем, смотря по времени, то сравним между собой наши обстоятельства. Ты представь мне своего царя, а я представлю тебе своих: ты — Ахаава 2), я — Иосию 3). Ты изобрази мне свою кротость, а я изображу тебе свою дерзость. Лучше сказать, твоя дерзость повторяется уже устами многих и во многих книгах, которые и грядущее время, думаю, примет как бессмертный памятник деяний; а я скажу тебе о своей.

Какой дерзостно устремляющийся народ навел я на тебя? Каких вооружил воинов? Какого поставил военачальника, кипящего гневом, превосходящего дерзостью самих повелителей, притом не Христианина, но такого, который бы свои нечестивые с нами поступки почитал приличным для него служением чтимым им демонам? Держал ли я в осаде кого молящегося и воздевающего руки к Богу? Остановил ли звуком труб какие псалмопения? Смешал ли у кого таинственную кровь с кровью, проливаемой убийцами? Заставил ли кого духовные вопли заменить плачем погибельным и слезы сокрушения — слезами страдания? Превратил ли какой дом молитвы в место погребения? Предал ли какие священные и неприкосновенные для народа сосуды в руки беззаконным, или Навузардану архимагиру 4) (4 Цар. 25, 15), или Валтасару, нечестиво упивавшемуся из священных чаш и понесшему наказание, достойное его безумия? Требища возлюбленная, как говорит Божественное Писание (Осии 8, 12), а ныне поруганные! Издевался ли над вами по нашему наущению какой-либо бесстыдный юноша и поющий, представляющий из себя срамное? Особенно,

1) Разумеется война Импер. Феодосия с готами.

2) Валента.

3) Феодосия.

4) Начальнику поваров.

482

поругался ли я через кого подобного над великим и Божественным таинством? Досточестная кафедра, седалище и успокоение мужей досточестных, переменившая многих благочестивых иереев, свыше поучавших Божественным тайнам! Восходил ли на тебя какой языческий вития — язык лукавый, предающий позору Христианство? Стыдливость и честность дев, не терпящая взора мужей, даже и целомудренных! Осрамил ли тебя кто из нас, предал ли поруганию даже скрываемое от очей и доставил ли взорам нечестивых зрелище жалкое и достойное огня содомского? Умалчиваю об убийствах, которые сноснее срама. Пускали ли мы каких зверей на тела святых (что делали некоторые), выставляя на позор человеческое естество и обращая в вину одно то, что не приложились к их нечестию, не осквернились с ними общением, которого бегаем, как змеиного яда, не телу наносящего вред, но очерняющего глубины души? Кому вменяемо было в преступление даже погребать мертвых, которых уважали самые звери, — притом в преступление, достойное другого зрелища и других зверей? Каких епископов старческие плоти испещрены были железными когтями в присутствии учеников, которые ничем, кроме слез, не могли помочь, — плоти, распятые со Христом, победившие своим страданием, оросившие народ драгоценной кровью и наконец преданные смерти, чтобы со Христом спогребстись и спрославиться, — со Христом, победившим мир посредством таковых закланий и жертв? Каких пресвитеров делили между собой противоборные стихии — огонь и вода, так что на море восстал необычайный светильник, когда они сгорали вместе с кораблем, на котором плыли? Кого (закрою большую часть наших бедствий) обвиняли в бесчеловечии самые начальники, исполнявшие такие поручения?

Хотя они служили желаниям поручивших, однако же ненавидели жестокость произволения: одно заставляли делать обстоятельства времени, другое внушал разум; одно было беззаконием царя, а другое происходило от сознания законов, по которым надлежало судить. Или упомянуть нам и о старом, потому что и это дело того же собратства? Отсекал ли я руки у кого живого или мертвого и лгал ли на святых, чтобы клеветой вооружиться против веры? Чьи изгнания перечислял я как благодеяния и оказывал ли неуважение к священным соборам священных любомудрцев, ища между ними покорных? Напротив, и их соделал я мучениками, под-

483

вергшимися опасности за доброе дело. К кому из мужей, почти бесплотных и бескровных, приводил блудниц — я, обвиняемый за нескромность речей? Кого из благочестивых, изгнав из отечества, предал я в руки людей беззаконных, чтобы, заключенные подобно зверям в мрачные жилища и разлученные друг с другом (что всего тягостнее в сем печальном событии), томились они голодом и жаждой, получая скудную пищу, и то через узкие скважины, и не имея возможности видеть страждущих вместе с ними? И это терпели те, их же не бе достоин мир (Евр. 11, 38). Так чтите вы веру! Так принимаете странных! И большей части таких дел вы не знаете? Тому и быть надлежало, потому что и дел такое множество, и в совершении их столько наслаждения! Но страждущий памятливее. Для чего говорить мне о чем-нибудь отдаленном? Некоторые своими насилиями превзошли требования времени, подобно вепрям, кидающимся на ограду. Требую вчерашней вашей жертвы, сего старца и подобного Аврааму отца, которого вы при возвращении его из изгнания встретили камнями среди дня, среди города; а мы (если не оскорбительно для вас говорить о сем) позаботились о самых убийцах, которые подвергались опасности. О чем от сих милосерд буду тебе, говорит Бог в одном месте Писания (Иерем. 5, 7), за что похвалю? Или, лучше сказать, за какое из сих дел увенчаю вас?

Поелику же таковы и такого свойства твои дела, то скажи мне и мои неправды, дабы я или устыдился, или перестал быть злым. Подлинно всего более желаю вовсе не грешить. А если сие невозможно, сделав неправду, желаю возвратиться на истинный путь, что составляет второй отдел людей благомыслящих. Ибо хотя я не оглагольник, подобно праведнику, себе самого в первословии (Притч. 18, 17), по крайней мере радуюсь, когда другой врачует меня.

Говорят: у тебя город мал и не город, а пустое, скучное и малолюдное селение. Но если это худо, наилучший, то здесь я более пострадал, нежели сам действовал. И ежели терплю не по своей воле, то я несчастен (пусть это будет сказано), а ежели терплю добровольно, то я философ. Что же это за обвинение, ежели никто не порицает дельфина за то, что живет не на суше, и вола за то, что водится не в море, и угря за то, что он животное земноводное? А у нас, говоришь, есть стены, и зрелища, и конские ристалища, и царские дворцы, красота и величие портиков, этот невероятный труд — подземная и воздушная

484

река 1), столько блистательный и знаменитый столп 2), многолюдное торжище, волнующийся народ, похваляемое собрание мужей благородных. Но почему не говоришь о выгодах местоположения, о том, что суша и море как бы спорят друг с другом, кому из них более принадлежит город, и своими дарами обогащают сего царя городов? Итак, в том наша неправда, что вы велики и славны, а мы низки и пришли от низких? В этом и многие неправы перед вами или, лучше сказать, все, которых вы превосходите. И надобно предать нас смерти за то, что не построили города, не обнесли стенами, не хвалимся ни конскими ристалищами, ни борьбами, ни псовой охотой, ни бешеной страстью ко всему этому, ни прихотливостью и великолепием бань, ни драгоценностью мраморов, ни картинами, ни златоблестящими и разновидными насечками, едва не уподобляющимися самой природе? Мы не рассекали у себя моря 3), не смешивали времен года, чтобы жизнь свою соделать приятнейшей и безопаснейшей, а ты, новый творец, верно сам это сделал! Присовокупи, если угодно, и другие обвинения, — ты, который говоришь словами Божиими: мое есть сребро, и мое есть злато (Агг. 2, 9). Мы не высоко думаем о богатстве, к которому, аще течет, закон наш повелевает не прилагаться (Пс. 61, 11), не высчитываем у себя годовых и ежедневных доходов, не тщеславимся грузом стола и приправами для бесчувственного чрева, ибо не хвалим всего того, что, будучи принято гортанью, делается равночестным или, лучше сказать, равно нечестным и извергаемым, но живем просто, не запасаясь на завтрашний день, мало чем различаясь от зверей, у которых нет ни сосудов, ни запасов. Или будешь ставить мне в вину истертую мою одежду и некрасивый склад лица? Ибо вижу, что такими вещами превозносятся люди очень низкие. Но ты не коснешься головы и не обратишь внимания на то, что дети заметили у Елиссея (умолчу о последующем). Не станешь винить меня за необразованность или за то, что произношение мое кажется тебе жестким и грубым. А во что поставишь, что я не

1) Здесь имеется в виду, по замечанию Илии, водопровод, устроенный Валентом и проходящий местами под землей, местами же поддерживаемый на воздухе арками. Ducang. Const. Chr. L. 1, p. 18.

2) По замечанию Илии, здесь подразумевается тот столп, на котором помещалась конная статуя Константина Великого, которую называют ἀνθήλιον.

3) Здесь намек на то, что Константинопольским мысом море как бы рассекается на две части.

485

говорлив, не забавен, не могу понравиться тем, с которыми бываю вместе, не посещаю народных собраний, не умею повести разговор и перекинуть слово, с кем случится и как случится, так что и речи мои несносны, не бываю в новом Иерусалиме, в Зевксиппе 1), не хожу из дома в дом ласкательствовать и насыщать чрево, но больше сижу у себя дома угрюмый и печальный, в безмолвии занимаюсь самим собой — искренним судией дел и, может быть, достойным уз за то, что бесполезен? Как бы тебе простить меня за все это и не винить? О, ты еще благосклонен и человеколюбив!

А я веду себя по старине и по-философски, так что по мне одно небо и оно для всех; а также почитаю общими для всех обращение солнца и луны и порядок и расположение звезд, уравненность и благопотребность дня и ночи, и еще: преемство годовых времен, дожди, плоды, животворную силу воздуха; думаю, что для всех равно текут реки, — это общее и независтное богатство; что земля одна и та же, что она наша матерь и наш гроб, что из нее мы вышли и в нее возвратимся, не имея в том никакого преимущества друг перед другом. А что еще важнее, признаю общими разум, Закон, Пророков и самые страдания Христовы, через которые воссозданы мы. Не говорю: один воссоздан, другой же нет; но все мы, участвовавшие в том же Адаме, и змием обольщены, и грехом умерщвлены, и спасены Адамом небесным, и к древу жизни, от которого отпали, возведены древом бесчестия.

А меня вводил в заблуждение Самуилов Армафем (1 Цар. 1, 1) — это малое отечество великого, вводил тем, что не обесчестил собой пророка и стал знаменитым не столько сам по себе, сколько через него, не послужил ему препятствием и быть посвященным Богу до рождения, и пророчествовать, провидя яже напреди (Ис. 41, 26), даже не сие одно, но помазывать царей и священников и судить тех, которые происходили из знатных городов. О Сауле же слышал я (1 Цар. 9), что он,

1) Елена, по Никифору (Lib. 8. C. 30), в Константинополе построила прекрасный храм и назвала его новым Иерусалимом. А Зевксиппом назывались публичные, знаменитые и обширные бани. Ducang. Constantinop. Chr. L. 1, p. 88. Зевксипп с великим усердием посещали жители Константинополя. И Илия замечает, что, по некоторым преданиям, в Зевксиппе было место собрания еретиков, а потому догадывается, что Св. Богослов сам Зевксипп иронически называет новым Иерусалимом.

486

ища ослов отца своего, нашел царство. И сам Давид берется от стад овец и пасет Израиля (1 Цар. 16). А что Амос? Не тогда ли вверяется ему пророческое служение, когда пастырь бе, ягодичия обирая (Ам. 7, 14)? Как же не упомянул я об Иосифе, который был рабом и раздаятелем хлеба в Египте и отцом многих тысяч, обетованных Аврааму? Да и Авраам (скажу важнейшее) не пресельник ли был? Моисей не был ли сперва брошен, а потом не сделался ли законодателем и вождем поспешавших в землю обетования, и сказания его не велики ли и не чудны ли? Приводили меня в заблуждение и Кармил Илиин, предшествовавший огненной колеснице, и милоть Елиссеева, имевшая более силы, нежели шелковые нити и золото, насильственно обращенное в одежду. Приводили меня в заблуждение и пустыня Иоаннова, вмещавшая в себе большего в рожденных женами, а вместе и его пища, пояс и одежда. Я дерзал на нечто и большее: Самого Бога находил защитником моего убожества. Меня поставят наряду с Вифлеемом, обесчестят наряду с яслями; что же удивительного, если ты, бесчестящий Бога за ясли, по той же причине презираешь и проповедника? Представлю в пример и рыбарей, и нищих благовествующих, предпочтенных многим богатым. Ужели не перестанешь когда-нибудь гордиться городами? Не уважишь когда-нибудь презренную для тебя и бесчестную пустыню? Не говорю о том, что и золото родится в песке, что и драгоценные камни суть произведение и дар камней простых. А если бы им противоположил я то, что и в городах есть бесчестного, то, может быть, не на добро воспользовался бы свободой слова.

Но у нас проповедник чужеземный и пришлый, скажет, может быть, кто-нибудь из людей слишком ограниченных и плотолюбцев. Что же апостолы? Разве не чужеземцы были для многих народов и городов, по которым они разделились, чтобы повсюду пронеслось Евангелие, чтобы все было озарено Троичным Светом, просвещено истиной, так чтобы и для сидящих во тьме и сени смертной рассеялся мрак неведения? Сказано: да мы во языки, они же во обрезание (Гал. 2, 9). Слышишь, это говорит Павел! Пусть Петру Иудея; что же общего у Павла с язычниками, у Луки с Ахаией, у Андрея с Епиром, у Иоанна с Ефесом, у Фомы с Индией, у Марка с Италией, — что у всех (не говоря о каждом порознь) общего с теми, к которым они ходили проповедовать? Посему или и их укори, или и мне не ставь в вину, или докажи, что ты, стоя за истинное

487

учение, оклеветан напрасно. Но поелику доселе рассуждал я с тобой о сем просто, то полюбомудрствую и возвышеннее.

У всех высоких, о человек, одно отечество — горний Иерусалим, в котором сокрыто житие наше. У всех один род, и если угодно смотреть на дольнее, — это персть, а если на высшее, — это дыхание, которого стали мы причастниками, которое заповедано нам хранить и с которым должно предстать на суд и дать отчет в соблюдении горнего нашего благородства и образа. Посему всякий благороден, кто соблюл сие дыхание добродетелью и стремлением к Первообразу, и всякий не благороден, кто осквернил оное пороком и принял на себя чуждый образ — образ змия. Дольние же сии отечества и породы суть только забава привременной нашей жизни и лицедейства. Ибо и отечеством именуется то, что каждый предвосхитил или насилием, или собственным бедствием и где все одинаково странники и пришельцы, сколько бы мы ни играли названиями; и благородным родом называется или издавна богатый, или недавно разбогатевший; напротив, неблагородным — который ведет начало от родителей, или по несчастью, или по любви к справедливости, бедных. Ибо можно ли назвать издревле благородным, что частью начинается ныне, а частью разрушается и одним не дается, а другим приписывается? Так я об этом рассуждаю. И потому предоставлю тебе высоко думать о гробах и баснях, а сам попытаюсь, сколько могу, освободиться от обольщения, чтобы или возвратить, или сохранить благородство.

В таких-то мыслях и по таким-то причинам пришел к вам я, — человек малый, имеющий незнатное отечество, и пришел не по своей воле, не по собственному вызову, как многие ныне рвутся в предстоятели, но призванный, принужденный и покорившийся страху и Духу. И если слово мое лживо, то пусть еще долее сражаюсь здесь напрасно и никого не выведу из заблуждения, а напротив того — пусть исполнится желание тех, которые молят бесчадия душе моей! Но после того как пришел я сюда и, может быть, не с властью ничего не значащей (похвалюсь несколько делами неразумия), подражал ли я кому из ненасытных? Ревновал ли о чем временном, хотя и имел перед собой такие примеры, хотя и без примеров не быть худым дело трудное и редкое? Входили ли мы с вами в спор о каких церквах, о каких сокровищах, хотя вы богаты теми и другими сверх нужды, а мы тем и другим скудны? Стояли ли мы с ревностью за какой-нибудь нарушенный цар-

488

ский указ? Угождали ли каким начальникам, чтобы обратить их против вас? Обнаружили ли чью дерзость?

А что сделано против меня? Господи, не постави им греха сего (Деян. 7, 60), — и тогда 1) говорил я, кстати вспомнив слова Стефана, и ныне молюсь. Укоряеми, благословляем: гоними, терпим: хулими, молим (1 Кор. 4, 12). А если несправедлив я перед вами в том, что, видя себе насилия, терплю, то простите мне сию несправедливость; и от других терпел я, когда мне делали насилия. Благодарю, что кротость вменена мне в безумие! Ибо гораздо возвышеннее, нежели как надлежало бы рассуждать, подражая вам, рассуждаю я так: что составит сие в сравнении с теми заплеваниями и заушениями, какие претерпел Христос, за Которого и для Которого подвергаемся опасностям? Всего этого не сравню с одним — с терновым венцом, увенчавшим нашего Победителя, у Которого и я учусь венчаться скорбями жизни; не сравню с одной тростью, которой прекращено изветшавшее владычество; не сравню с одной желчью, с одним оцтом, которыми уврачевано горькое вкушение; не сравню с одним долготерпением в страдании. Предается ли Он лобзанием — обличает, но не поражает. Поемлется ли внезапно — укоряет, но следует. Если по ревности усечешь ухо Малху — вознегодует и исцелит. Если кто убежит в одной плащанице (Мк. 14, 51) — покроет. Если попросишь низвести содомский огнь на ведущих Иисуса — не низведет. Если Он примет разбойника, повешенного за злодеяние, то введет его в рай по благости. У Человеколюбца да будет все человеколюбиво! А то же и в страданиях Христовых! Чем же еще воздадим за сии страдания, ежели и тогда, как Бог за нас умер, сами не простим подобному нам и малости?

Сверх сего я размышлял и размышляю еще о том (смотрите, не весьма ли это справедливо?), о чем неоднократно уже с вами любомудрствовал. Они имеют у себя домы, а мы — Живущего в домах; у них есть храмы, а у нас Бог, и мы сами через поклоняемую Троицу можем соделаться живыми храмами живого Бога, одушевленными жертвами, разумными всесожжениями, совершенными приношениями и богами. У них народы, у нас ангелы; у них дерзость, у нас вера; они угро-

1) Св. Григорий намекает на покушения еретиков на его жизнь.

489

жают, мы молимся; они низлагают, мы терпим; у них золото и серебро, у нас очищенное учение. Ты построил себе дом в два и в три жилья (припомни слова Писания: дом широкий с отверстыми окнами, Иер. 22, 14), но он не выше моей веры и тех небес, к которым стремлюсь. Мало у меня стадо? Но не носится по стремнинам! Тесна у меня ограда? Впрочем, неприступна волкам, не впустит внутрь себя разбойника, через нее не перейдут ни тати, ни чужие. Хорошо знаю, что увижу ее некогда и более обширной, что и из тех, которые ныне волками, надобно мне будет многих причислить к овцам, а может быть, и к пастырям. Сие благовествует мне Пастырь добрый, для Которого полагаю я душу свою за овец. Не боюсь я малочисленности стада, потому что его удобнее обозревать; я знаю своих, и свои меня знают. Они знают Бога и знаемы Богом. Овцы мои слушают моего голоса, который сам я выслушал в Божием слове, которому научился у святых отцов, которому учил равно во всякое время, не соображаясь с обстоятельствами, и не перестану учить, с которым я родился и отойду. Сих овец называю я по имени (потому что они не безыменны, как и звезды, которые, если имеют свой счет, то имеют и свои имена), и они следуют за мной, потому что воспитываю их на воде упокоения (Пс. 22, 2), они следуют и за всяким подобным пастырем (видите, с какой приятностью слушали голос его), но не последуют за пастырем чуждым и убегут от него, потому что имеют уже навык отличать знакомый голос от чужого. Они убегут от Валентинова сечения Единого на два, веруя, что Творец и Благий не два Существа; также от Глубины и Молчания и от баснословных эонов, действительно достойных глубины и молчания; убегут от Маркионова Бога из стихий и чисел, от Монтанова злого и женского духа, от Манесова вещества и Манесовой тьмы; от Наватова высокомерия и Наватовой чистоты, заключающейся в одних словах; от Савеллиева разложения и слияния, или, так сказать, поглощения, в котором Три собираются во Едино, но Единое не определяется в трех ипостасных; от Ариева и Ариевыми последователями вводимого отчуждения естеств и от нового иудейства, ограничивающего Божество одним нерожденным; от Фотинова дольнего и начавшегося от Марии Христа. Но они будут поклоняться Отцу и Сыну и Святому Духу — единому Божеству, Богу Отцу, Богу Сыну, Богу (если не огорчишься) Духу Святому, единому Естеству в трех Личностях:

490

разумных, совершенных, самостоятельных и раздельных по числу, но не по Божеству. Сии речения да уступит мне всякий угрожающий ныне, а другие пусть присвояет себе, кто хочет. Отец не потерпит, чтобы Его лишили Сына, ни Сын, чтобы Его лишили Святого Духа; но лишаются, ежели Сын или Дух есть во времени и тварь, ибо сотворенное не Бог.

И я не терплю, чтобы лишали меня совершения 1): Един Господь, едина вера, едино крещение (Ефес. 4, 5). Ежели отнимется у меня это крещение, от кого получу второе? Что говорите вы, потопляющие или перекрещивающие? Можно ли быть духовным без духа? Причастен ли Духа не чтущий Духа? И чтет ли Духа крестящийся в тварь и сораба? Нет, и ты не скажешь так много. Не солгу Тебе, Отче Безначальный! Не солгу Тебе, Сыне Единородный! Не солгу Тебе, Душе Святый! Знаю, Кого я исповедал, от кого отрекся, с Кем сочетался; и не согласен, после того как узнал речения верного, учиться у неверных и, после того как исповедал истину, прилагаться ко лжи, сходить в купель для совершения и выходить более несовершенным, приступать ко крещению водой для оживотворения и стать подобным младенцу, который умирает в минуту матернего разрешения, так что его рождению сопутствует смерть. Для чего ты делаешь меня через одно и то же блаженным и несчастным, новопросвещенным и непросвещенным, божественным и вместе безбожным? Не для того ли, чтобы потерпела крушение моя надежда воссоздания? Кратко сказать: вспомни исповедание! В кого ты крестился? B Отца? Хорошо! Однако же это иудейское. В Сына? Хорошо! Это уже не иудейское, но еще несовершенно. В Духа Святого? Прекрасно! Это совершенно. Но просто ли в Них ты крестился или и в общее Их имя? Да, и в общее имя! Какое же это имя? Без сомнения, имя Бога.

В сие-то общее имя веруй, успевай и царствуй (Пс. 44, 5), и прейдешь отсюда в тамошнее блаженство, которое, по моему разумению, есть совершеннейшее познание Отца, Сына и Святого Духа и в которое да достигнем и мы, о самом Христе, Боге нашем. Ему слава и держава с безначальным Отцом и животворящим Духом ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

1) Крещения.

491