Григорий Богослов, свт. Слово 32, о соблюдении доброго порядка в собеседовании, и о том, что не всякий человек и не во всякое время может рассуждать о Боге.

Поелику вы стеклись усердно и собрание многолюдно, а потому теперь самое лучшее время для делания, то предложу вам нечто для купли, если и не стоящее общего усердия, по крайней мере не недостаточное по моим силам. Ваше усердие требует большого, а мои силы предлагают средственное; и лучше предложить, что можно, нежели отказать во всем. Ибо и в Божественных, и в человеческих делах равно не подлежит осуждению, кто чего-нибудь не мог, но подвергается ответственности, кто не хотел. Я — пастырь малый и бедный, даже другим пастырям (выражусь еще скромно) неугодный, по благомыслию ли и правому учению или по малодушию и спорам, не знаю сего, Бог весть, говорит божественный апостол (1 Кор. 11, 11), ясно же покажет день откровения и последний огонь, которым будут испытаны, или очищены, все наши дела; впрочем, попытаюсь по мере сил не скрывать дарования, не ставить свещника под спудом, не закапывать таланта в землю (что все, как часто слышу, ставят мне в вину, порицая мое бездействие, гневаясь на мое молчание), но наставить вас словом истины и соделать сообразными Духу.

С чего же начать мне назидание ваше, братия? Каким словом почтить подвижников, для которых установлено настоящее торжество? О чем сказать как о первом или как о важнейшем? Что наипаче полезно для душ ваших? Или что всего благоприличнее настоящему времени? Это узнаем следующим образом: что в нашем учении всего превосходнее, присовокуплю, и всего полезнее? Мир. А что всего гнуснее и вреднее? Разногласие. Но, предложив такой вопрос и дав на него ответ, спрошу еще раз: что всего более расторгло мир и что ввело разногласие? Спрошу для того, чтобы, как поступают с болезнями, пресекши причины, заградив или иссушив источники страданий, преградить их потоки и следствия, ибо невозможно хорошо узнать окончание, не исследовав правильно начала. Итак, хотите ли сами открыть и объяснить причину болезни или предоставите мне, врачу, и обнаружить, и излечить болезнь? Ибо я готов говорить желающим, а еще более готов слушать говорящих. Но очень знаю, что предоставите

463

сие мне, потому что, может быть, почитаете меня не худым врачом и не неискусным в целении душ. Итак, ошибочно ли или правильно сие ваше мнение обо мне, не подивитесь, если скажу слово странное. Хотя оно странно, однако же справедливо, как и я утверждаю, как и сами согласитесь, если потерпите выслушать до конца и не случится с вами того самого, чего не одобряю, то есть по горячности не встанете прежде окончания слова.

Причиной сего неустройства — природная горячность и великость духа; впрочем, не простая пламенность и великость (я нимало не осуждаю той горячности, без которой невозможно успеть ни в благочестии, ни в другой добродетели), но твердость, соединенная с неблагоразумием, невежеством и злым порождением последнего — дерзостью, ибо дерзость есть плод невежества. Души слабые в отношении и к добродетели, и к пороку равно медлительны и неподвижны; они не склоняются много ни на ту, ни на другую сторону; у них такие же движения, как и у людей, страждущих оцепенением. А души твердые, если руководствует и управляет ими разум, — великое приобретение для добродетели; при недостатке же знания и разума они то же самое и для порока. Так и коню надобно быть сильным и мужественным, чтобы мог он впоследствии одерживать победу на войне или на ристалище; но из него не выйдет ничего доброго, если не будет усмирен уздой и приучен к кротости многотрудным упражнением. И сия-то неразумная горячность большей частью расторгала члены, разделяла братьев, возмущала города, приводила в ярость чернь, вооружала народы, восставляла царей, священников, против народа и друг против друга, народ против себя самого и против священников, родителей против детей, детей против родителей, мужей против жен, жен против мужей и всех, соединенных какими бы то ни было узами приязни, друг против друга, также рабов и господ, учеников и учителей, старцев и юных; и она-то, презрев закон стыда — это величайшее пособие для добродетели, ввела закон высокомерия. И мы не только стали колено и колено о себе (Зах. 12, 14), за что укоряем был древний Израиль, или Израиль и Иуда — две части одного народа и того малочисленного, но разделились в домах и тесных обществах и как бы каждый сам с собой; разделились, говорю, мы — целая вселенная, весь род человеческий — все, к кому достигло Божие слово. И многоначалие стало безна-

464

чалием, и разсыпашася кости наша при аде (Пс. 140, 7). Надобно было, после того как одержали мы победу над внешними врагами, терпеть истребление друг от друга, подобно беснующимся терзать собственную плоть и не чувствовать, но радоваться злу более, нежели другие миру, самое бедствие почитать приобретением и думать сим истреблением службу приносити Богу (Иоан. 16, 2); надобно было разделиться и воспламениться разделением не похвальным, но предосудительным, пламенем не очищающим, но губительным. Ибо не острое слово — меч Христов (Евр. 4, 12) отделяет верных от неверных, ввергается и возжигается не огнь — истребляющая и поядающая вещество вера и горение духа, но мы поядаемся и рассекаемся противным прежнему образом. Сие-то сделало, что единая Церковь стала иметь многие части, и произошло разделение не между одним Павлом, или Кифой, или Аполлосом, или таким-то насаждающим и таким-то напояющим (1 Кор. 3, 6), но открылось много Павлов, и Аполлосов, и Киф, и вместо того, чтобы именоваться от Христа — имени великого и нового, мы именуемся их именем и считаемся их учениками. И о если бы одно это надлежало сказать! Напротив того (что страшно и вымолвить), вместо одного Христа явились многие: рожденный, сотворенный, начавшийся от Марии, разрешающийся в то же, из чего произошел в бытие, человек, не имеющий ума, действительно существующий, видимый; также и многие Духи: несозданный и равночестный, тварь, действование и голое имя. Должно ведать единого Бога Отца, безначального и нерожденного, и единого Сына, и единого Духа, имеющего бытие от Отца, уступающего нерожденность Отцу и рожденность Сыну, во всем же прочем соестественного и сопрестольного, единославного и равночестного. Сие должно знать, сие исповедовать, на сем останавливаться, а лишнее пустословие и скверныя суесловия (1 Тим. 6, 2) предоставить людям праздным. Но что же побудило к сему? Горячность без разума и познания, ничем не удерживаемая, и плавание веры без кормчего.

Зная сие, братия, не будем ленивы на добро, но станем гореть духом, чтобы не уснуть мало-помалу в смерть или чтобы во время нашего сна враг не посеял худых семян (ибо леность сопряжена со сном); не будем и воспламеняться с безрассудством и самолюбием, чтобы не увлечься и не уклониться с царского пути. Иначе непременно впадем в одну из крайностей: или будем иметь нужду в побуждениях по причине

465

лености, или низринемся по причине горячности. Займем у обеих, что есть в них полезного: у первой кротость, у второй ревность; а избежим того, что есть в них вредного: в первой медленности, во второй дерзости, чтобы не остаться бесплодными от недостатка и не подвергнуться опасности от излишества. Ибо равно бесполезны и бездейственная праздность, и неопытная ревность: одна не приближается к добру, а другая преступает пределы и делает что-то правее правого. Хорошо зная сие, божественный Соломон говорит: не уклонися ни на десно, ни на шуе (Притч. 4, 27), чтобы через противоположность не впасть в равное зло — в грех, хотя он же в похвалу того, что по природе есть правое, говорит: пути бо десныя весть Господь, развращени же суть, иже ошуюю (ст. 28). Каким же образом он хвалит правое и сам опять отводит от правого? Очевидно, что отводит от правого, которое кажется таким и не есть правое. Сие имея в виду, и в другом месте говорит он: не буди правдив вельми, ни мудрися излише (Еккл. 7, 17). Ибо и для праведности, и для мудрости одно опасно — горячность в делах и слове, от излишества преступающая пределы совершенства и добродетели. Равно вредят и недостаток и избыток, как правилу — прибавление и убавление. Посему никто да не будет ни мудр более надлежащего, ни законнее закона, ни блистательнее света, ни прямее правила, ни выше заповеди. А сего достигнем несколько, если познаем мир, восхвалим закон природы, последуем разуму и не презрим благочиния.

Воззрите на небо горе, и на землю низу (Ис. 8, 22) и размыслите, как и из чего составилась вселенная, чем была до своего устройства и как называется она теперь. Все устроялось по порядку, и устроялось словом, хотя все могло быть произведено вдруг, как нечто единое. Ибо кто несуществующему дал бытие, а сотворенному — формы и очертания, тот не был бессилен вместе все и произвести, и устроить. Но для того считается одно первым, другое вторым, иное третьим и так далее, чтобы в тварях был тотчас введен порядок. Итак, порядок устроил вселенную, порядок держит и земное и небесное; порядок у существ умопредставляемых, порядок в вещах чувственных, порядок и у ангелов, порядок в звездах, в их движении, величине, взаимном отношении и светлости. Ина слава солнцу, и ина слава луне, и ина слава звездам: звезда бо от звезды разнствует во славе (1 Кор.

466

15, 41). Порядок в частях года и временах, которые чинно наступают и проходят, и своими промежутками умягчают свою крутость. Порядок в продолжениях и промежутках дня и ночи. Порядок в стихиях, из которых тела. Порядок обвел небо, распростер воздух, подложил или наложил землю, разлиял и собрал воедино влажное естество, пустил ветры, но не дал им совершенной свободы, связал в облаках воду и не удержал ее, но благовременно равномерно рассеивает по лицу всей земли. И все сие не в продолжении краткого мгновения, не при одном случае и не в одно время, но от начала до конца направлено и идет одним путем, хотя одно неизменно, а другое изменяемо, в первом случае относительно к закону, во втором — к течению. Постави я в век и в век века: повеление положи, и не мимо идет (Пс. 148, 6), — вот неизменяемость; а что происходило или произойдет, то следствие течения. И как под владычеством порядка во всем устройство и неизменная красота, так беспорядок и неустройство дали начало в воздухе бурям, в земле потрясениям, на море кораблекрушениям, в городах и домах раздорам, в телах болезням, в душе грехам. Все это — наименования не порядка или мира, но смятения и беспорядка. Да и то всякому известное и всеми ожидаемое разрушение почитаю не иным чем, братия, как преумножением беспорядка, потому что порядок связывает, а беспорядок разрушает, если угодно бывает разрушать или преобразовывать вселенную Тому, Кто связал ее воедино. Порядок узаконил и всем животным образ рождения, пищу и свойственное каждому место пребывания; никто не видал, чтобы дельфин рассекал бразды, чтобы вол нырял в воде и плавал, чтобы солнце убавлялось или возрастало ночью, а луна светила днем. Горы высокия еленем, камень прибежище заяцем. Сотворил есть луну во времена, солнце позна запад свой (Пс. 103, 18–19). Ночь — и человек связан сном, а звери получили свободу, и каждый ищет пищи, какую дал ему Творец; день — и звери собрашася, и человек поспешает на делание, — так уступаем место друг другу в порядке, по закону и уставу природы!

Присовокуплю, что еще важнее и ближе к нам: порядок из смешения неразумного с разумным составил человека — животное разумное, таинственно и неизъяснимо связал персть с умом и ум с духом. И чтобы показать еще более чудес в своем творении, одно и то же и сохраняет и разрушает; одно

467

вводит, другое похищает, как в речном потоке, и смертному доставляет бессмертие посредством разрушения. Порядок отличил нас от бессловесных, соорудил города, дал законы, почтил добродетель, наказал порок, изобрел искусства, сочетал супружества, любовью к детям облагородил жизнь и насадил в человеке нечто большее низкой и плотской любви — любовь к Богу. И нужно ли говорить подробно? Порядок есть матерь и ограждение существующего, и он один прекрасно бы мог сказать, что провещало все сотворившее Слово, если бы изрек так: когда вселенная осуществлялась и устроялась Богом, аз бех при нем устрояя, егда готовяше престол свой на ветрех и егда крепки творяше вышния облака; егда основа землю, и тверды полагаше источики поднебесныя (Притч. 8, 27–28), и духом уст Своих даровал всю силу (Пс. 32, 6).

Но к чему говорил я обо всем этом и к чему давно поспешало мое слово? Порядок и в Церквах распределил, чтобы одни были пасомые, а другие пастыри, одни начальствовали, а другие были подначальными; кто составлял как бы главу, кто — ноги, кто — руки, кто — глаз, кто — иной из членов тела — для устройства и пользы целого, как низших, так и высших. И в телах члены не отделены друг от друга, но целое тело есть одно, из различных частей сложенное; не у всех членов один образ действования, хотя и все одинаково имеют нужду друг в друге для дружного и взаимного действования. Так, глаз не ходит, но указывает путь; нога не смотрит, но переступает и переносит с одного места на другое; язык не приемлет звуков, ибо это дело слуха; ухо не говорит, потому что это дело языка; нос ощущает запахи; гортань же вкушает брашна (Иов. 34, 3), говорит Иов; рука есть орудие к тому, чтобы давать и принимать; а ум — вождь всего: от него способность ощущать, и к нему возвращается всякое ощущение. Тоже и у нас — в общем теле Христовом. Ибо все едино тело есмы о Христе, а по единому Христу и друг другу уди (Рим. 12, 5). Один начальствует и председательствует, а другой водится и управляется; оба действуют неодинаково, если только начальствовать и быть подначальным не одно и то же, но оба делаются едино во едином Христе, составляемые и слагаемые тем же Духом. И опять, какое расстояние между подчиненными, различающимися по образованию, упражнениям, возрасту! Какая разность между начальствую-

468

щими! И дуси пророческим Пророком повинуются (1 Кор. 14, 32). Не сомневайся в этом, потому что сие говорит Павел. И овых убо, сказано, положи Бог в Церкви первее Апостолов, второе Пророков, третие пастырей и учителей (1 Кор. 12, 28); первое для истины, второе для тени, третье для соблюдения меры в пользовании и просвещении. И хотя Дух один, однако же дарования не равны, потому что не равны приемники Духа. Овому Духом дается слово премудрости и созерцания; иному же слово разума или откровения, иному твердая и несомненная вера, другому же действия сил и высших чудес, иному же дарования исцелений, заступления, то есть покровительства, правления, то есть обучения плоти, роди языков, сказания языков (1 Кор. 12, 8–28), высшие и второстепенные дарования, по мере веры. Будем, братия, уважать и соблюдать сей порядок. Пусть один будет слух, другой — язык, иной — рука или что другое; пусть один учит, другой учится, а другой делает добро собственными руками, чтобы подать требующему и нуждающемуся. Пусть один начальствует и получает честь, а другой оправдывается своим служением. Учащий да учит благочинию, ибо пророцы два или трие да глаголют, и по части, и един да сказует (1 Кор. 14, 27–29). Когда же другой получит откровение, тогда первый да уступит ему место. Учащийся да учится в повиновении, подающий да подает с добрым изволением, служащий да служит с усердием. Не все будем языком всегда готовым, не все пророками, не все апостолами, не все толкователями.

Говорить о Боге — великое дело, но гораздо больше — очищать себя для Бога, потому что в злохудожну душу не внидет премудрость (Премудр. 1, 4). Нам повелено сеять в правду и собирать плод живота, чтобы просветиться светом ведения (Осии 10, 12). И Павел хочет, чтобы мы по любви нашей к Господу были познаны от Господа (1 Кор. 8, 3), а через сие познание и сами научались (1 Кор. 13, 13); и сей путь ведения почитает он лучшим, нежели надменное мнение, которое кичит. Учить — дело великое, но учиться — дело безопасное. Для чего представляешь из себя Пастыря, когда ты овца? Для чего делаешься головой, когда ты — нога? Для чего берешься предводительствовать войском, когда поставлен в ряду воинов? Для чего гоняешься на море за великими, но сомнительными выгодами, когда можешь безопасно возделывать землю, хотя и с меньшим приобретением? И если ты о Христе муж (Еф.

469

 4, 13), чувства у тебя обучены (Евр. 5, 14) и имеешь ясный свет ведения, то вещай Божию премудрость, глаголемую в совершенных и в тайне сокровенную (1 Кор. 2, 6–7), и притом, когда откроется случай и будешь на сие иметь поручение. Ибо что имеешь сам от себя, чего бы тебе не было дано или чего бы ты не получал (1 Кор. 4, 7)? Если же ты еще младенец, если долу влачишься умом и не имеешь сил взойти к познаниям высшим, то будь коринфянином, питайся млеком. Для чего требуешь твердой пищи, которую члены твои по немощи не в состоянии еще употребить и сделать питательной? Говори, когда имеешь нечто лучшее молчания, но люби безмолвие, где молчание лучше слова; ты знаешь, что похвально заповедать чин устам (Притч. 31, 26): об ином говорить, иное только слушать, иное одобрять, а другое отвергать, но без огорчения.

Не знаете, братия, нашей скорби! Когда председательствуем здесь с величием и даем сии законы вам, многим, тогда, может быть, большая часть из нас самих (что достойно слез) не знаем, как взвешивается у Бога каждая мысль, каждое слово и дело, даже не только у Бога, но и у весьма многих из людей. Люди — медлительные судии своих дел, но скорые истязатели дел чужих. Им легче извинить других в важнейшем, нежели нас в маловажном; и если в них будет еще невежество, то скорее обвинят нас в нечестии, нежели себя в посредственном незнании. Не знаете, какой дар Божий — молчание! Как хорошо не иметь необходимости во всяком слове, но пользоваться свободой иное избирать, а другого избегать, и быть для себя сокровищехранителем и слова и молчания! Ибо всякое слово по природе своей гнило и удобоколеблемо и по причине сопротивного ему слова не имеет свободы, а слово о Боге — тем паче, чем выше предмет, чем сильнее ревность и тяжелее опасность. На что же мы, устрашенные, на что можем положиться, на ум ли, на слово ли, на слух ли, когда от всех трех предстоит опасность? Ибо постигать умом трудно, изобразить словами невозможно, а найти очищенный слух всего труднее.

Бог есть свет, и свет высочайший, так что всякий другой свет, сколько бы ни казался осиявающим, есть только малая Его струя или рассеивающийся отблеск. Но Он, как видишь, попирает мрак наш. И положи тьму закров Свой (Пс. 17, 10–12), поставив ее между Собой и нами, как и Моисей в

470

древности полагал покров между собой и слепотствующим Израилем, чтобы омраченная природа не без труда видела сокровенную красоту, которую немногие достойны видеть, чтобы удобно получаемое не было скоро отвергаемо по удобству приобретения, но чтобы один свет входил в общение со Светом, непрестанно влекущим вверх посредством стремления к единению, и только очищенный ум приближался к Уму чистейшему, и чтобы одно открывалось ныне, а другое впоследствии, как награда за добродетель и за обнаруженное еще здесь стремление к сему Свету, то есть за уподобление Ему. Ибо сказано: видим ныне якоже зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу; ныне разумею отчасти, тогда же познаю, якоже и познан бых (1 Кор. 13, 12). Какое наше унижение! И какое обетование — познать Бога столько, сколько сами мы познаны! Так сказал Павел, великий проповедник истины, учитель язычников в вере, который наполнил обширный круг благовествованием, жил не для кого иного, как только для Христа, восходил до третьего неба, был зрителем рая и для совершенства желал разрешиться (Фил. 1, 25). И Моисей едва видел задняя Божия из-за камня (что бы ни означали и задняя Божия и камень); видел после многих молитв и данного ему обещания; впрочем, не в такой мере, в какой желал видеть; но укрывшееся от его взора было больше виденного, — Моисей, говорю, бог Фараона, вождь толикого народа и показавший толикую силу знамений! А ты кого напитал пищей с неба? Какую воду извел из камня? Какое море разделил жезлом? Какой народ провел по водам как по суше? Каких врагов потопил? Кому указывал путь столпом огненным и облачным? Какого Амалика победил молитвой, воздеянием рук — издалека таинственно прообразуемым крестом, чтобы тебе почитать для себя великим ущербом, если не совершенно постигаешь Бога, и ради сего все приводить в замешательство и ставить вверх дном?

Поелику упомянул я о Моисее, то из сего не вразумителен ли будет для тебя чин благодати и закон порядка? Ежели ты Моисей, то войди внутрь облака, разглагольствуй с Богом, внимай гласу, прими закон, будь законодателем. А ежели ты Аарон, то взойди с Моисеем, но стань вблизи, вне облака. Но ежели ты какой-нибудь Ифамар или Елеазар — третий по Моисее, или один из старейшин и семидесяти, то стань издалеча и довольствуйся третьим местом. Ежели ты один

471

из народа и из простолюдинов, то тебя не допустит к себе гора; даже и зверь, ежели к ней прикоснется, будет побит камнями. Тогда оставайся внизу и внимай одному гласу, и то соблюдшись от осквернения и очистившись, как повелено. И чтобы тебе многими путями дойти до познания, спрошу: кто из иереев совершил руце (Исх. 29, 9)? Моисей. Кто первый был из посвященных? Аарон. И еще прежде сего: кто был в тех, яже к Богу (Исх. 4, 16)? И кто служил вместо гласа народу? Кто входил во Святая Святых, кроме одного? Да и он всегда ли? Нет, но однажды в год и в определенное время. Носил ли кто скинию, кроме левитов? И они носили не так ли, как было установлено: одни — важнейшие ее части, другие — менее важные, смотря по достоинству носящих? И поелику нужно было охранять ее, кто именно охранял и каким образом? Одни ту сторону, другие — другую, и ничто не оставалось неопределенным и не приведенным в порядок, даже касательно малейших частей. А у нас, если приобрели хотя малую славу, часто же и той не имея, если, как ни попало, заучили два или три речения из Писания, и то не в связи и без должного разумения (такова наша скороспелая мудрость, этот Халанский столп, благовременно разделивший языки!), надобно уже высокоумствовать против Моисея и делаться Дафаном и Авироном — ругателями и безбожниками! Будем лучше убегать их наглости и не станем подражать их высокоумию, чтобы не иметь одного с ними конца!

Хочешь ли, представлю тебе другой порядок, порядок похвальный, порядок достойный, чтобы напомянуть о нем и посоветовать его в настоящее время? Примечаешь ли, что из Христовых учеников, которые все были высоки и достойны избрания, один именуется камнем и ему поверяются основания Церкви, другой больше других любим и возлежит на персях Иисуса, прочие же не оскорбляются таким предпочтением? Когда Иисусу надлежало взойти на гору, чтобы в просветленном лице открыть Божество и обнаружить сокровенное в плоти, кто с Ним восходит? Ибо не все были зрителями сего чуда, но Петр, Иаков и Иоанн, которые и считались, и были выше других. Кто был с Иисусом, когда Он находился в борении, уединялся незадолго перед страданием и молился? Опять они же. Но в сем видно предпочтение Христово; во всем же прочем видны благочиние и порядок; из чего же? Об одном спрашивает Петр, о другом Филипп, об ином Иуда, об ином

472

Фома, об ином другой кто, и не все о том же, и не один обо всем, но каждый о чем-нибудь и в свою очередь. Может быть, скажешь: каждый о том, что ему было нужно. Но как покажется тебе следующее? Филипп хочет сказать нечто и один не смеет, но приглашает и Андрея. Петру нужно сделать один вопрос, он знаком предлагает о сем Иоанну. Где здесь необщительность, где любоначалие? Да и в чем ином показали бы они себя действительными учениками Христа, кроткого и смиренного сердцем, соделавшегося рабом за нас — рабов Его и во всем воздающего всякую славу Отцу, чтобы дать нам образец порядка и скромности, которую мы до того не уважаем, что я желал бы, по крайней мере, не сделаться дерзостнее всех людей, после того как мы столько оказываем скромности в предметах и обстоятельствах самых важных? Разве не знаешь, что смирение не столько познается в мелочах (ибо тогда может оно быть только напоказ и иметь ложный вид добродетели), сколько испытывается в делах важных? По мне, смиренномудр тот, кто о себе говорит мало, при немногих и редко, и не тот, кто униженно обращается с низшим себя, но тот, кто скромно говорит о Боге, кто знает, что сказать, о чем помолчать, в чем признать свое неведение, кто уступает слово имеющему власть говорить и соглашается, что есть люди, которые его духовнее и более преуспели в умозрении. Стыдно одежду и пищу выбирать не дорогую, а дешевую, доказывать смирение и сознание собственной немощи мозолями на коленях, потоками слез, также постничеством, бдением, возлежанием на голой земле, трудом и всякими знаками унижения, но касательно учения о Боге быть самовластным и самоуправным, ни в чем никому не уступать, подымать бровь перед всяким законодателем, тогда как здесь смирение не только похвально, но и безопасно.

Итак, ужели молчать о Боге? — возразит кто-нибудь из людей горячих. — И ты нам сие приказываешь? О чем же и говорить, если не об этом? К чему сказано: выну хвала Его во устех моих, и: благословлю Господа на всякое время (Пс. 33, 1); истине поучится гортань мой (Притч. 8, 7); се устнам моим не возбраню (Пс. 39, 12)?» Он приведет и другие подобные, то же выражающие и определенные изречения. Такому человеку надобно отвечать с кротостью и без жестких слов, чтобы и тем самым научить благочинию. Не молчать приказываю тебе, мудрейший, а не стоять упорно за свое; не истину скры-

473

вать, а учить сверх закона. Я первый из хвалителей мудрости, первый из упражняющихся или, по крайней мере, желающих упражняться в Божием слове. Я никогда не предпочту сему занятию чего-либо другого, дабы сама Мудрость не назвала меня жалким, как уничижителя мудрости и образования. Впрочем, я убегаю излишества, не даю места неумеренности; согласен лучше быть менее должного деятельным, нежели пытливым; если нельзя избежать того и другого и сохранить умеренность, согласен лучше быть робким сверх надлежащего, нежели дерзким. А твой поступок почти таков же, как если бы стал меня винить, что совершенно запрещаю тебе употребление пищи, когда не дозволяю быть неумеренным в пище, или хвалю слепоту, когда советую смотреть целомудренно. Аще есть в тебе слово разума, сказано, отвещай (Сир. 5, 14), никто не воспрепятствует; аще же ни, наложи узы на уста твои. Тем более прилично сие готовым учить. Если время тебе учить, учи, а если нет, то, связав язык, разреши слух. Поучайся в Божественном, но не выходи из пределов; говори о духовном, и, если можно, о сем одном, говори чаще, нежели переводишь дыхание (хорошо и богоугодно припоминанием Божественного возбуждаться к Богу), но размышляя о том, что тебе заповедано, не любопытствуй о естестве Отца, об осуществлении Единородного Сына, о славе и силе Духа, о Едином в Трех Божестве, о единой светлости, о нераздельном естестве и исповедании, о нераздельной славе и надежде верующих. Держись речений, которые приняты тобой с воспитанием, а слово предоставь мудрейшим. Довольно, чтобы в тебе было основание, а надстраивает пусть художник. Довольно с тебя подкрепить сердце хлебом, а другие снеди уступи богатым. Никто из здравомыслящих не осудит тебя, питающегося недорогими яствами, но осудит, если, пока можешь, не предложишь хлеба и не напоишь водой ученика Христова или кого другого. Не будь скор в словесех (Притч. 29, 20), повелевает тебе мудрость. Не распростирайся убог сый с богатым (Притч. 23, 4), не усиливайся быть мудрее мудрого. И то мудрость, чтобы знать самого себя, но не превозноситься и не подвергнуться тому же, что бывает с голосом, который совершенно теряется, если чрезмерно напряжен. Лучше, будучи мудрым, уступать по скромности, нежели, будучи невеждой, надуваться по дерзости. Скорость твоя да простирается только до исповедания Веры, если сие потребуется от тебя, а в том, что

474

далее сего, будь медлен, ибо там медленность, а здесь поспешность сопряжены с опасностью. Какая беда тебе, если ты не во всяком собеседовании удержишь за собою верх и не при всяком предложении или вопросе будешь иметь первенство, напротив того — другие окажутся более тебя мудрыми или смелыми? Благодарение Богу, что дает и превосходные дары и умеет спасать общими средствами!

Такое чудо усматривается не в рассуждении одного учения, но и в рассуждении самого творения, если ты размышлял о сем. И в ряду тварей первые принадлежат не некоторым, но всем; дар одной твари есть дар общий. И в вере средства спасения принадлежат не сильнейшим, а желающим. Что превосходнее воздуха, огня, воды, земли, дождей, садовых и лесных плодов, крова, одежды? Но ими все пользуются, иным совершенно, а другим в известной мере; и нет такого притеснителя, который бы один захотел наслаждаться общим даром. Бог для всех равно сияет солнце, дождит для богатых и бедных; для всех сменяются ночь и день; общий дар — здоровье; у всех общие предел жизни, мера и красота тела, способность чувств. Даже бедный имеет, может быть, больше, потому что больше благодарит за сии дары и с большим удовольствием наслаждается общими благами, нежели сильные земли — благами избыточествующими. Итак, исчисленные дары общи и равночестны и служат доказательством Божией правды. А золото, блестящие и дорогие камни, мягкая изысканная одежда, разгорячающие и раздражающие снеди, излишество имения приобретаются с трудом и составляют преимущество немногих. То же усматриваю и в отношении к вере. Всем общи Закон, Пророки, Заветы, словеса Заветов, благодать, детовождение, совершенство, страдания Христовы, новая тварь, апостолы, Евангелия, раздаяние Духа, вера, надежда, любовь как к Богу, так и Божия. И дары сии, не как древле дар манны неблагодарному и непризнательному Израилю, даются не в меру, но каждому, сколько хочет. Таковы же восхождение, озарение, малое еще здесь, а яснейшее в чаемой будущности; таково и то, что всего важнее, познание Отца и Сына и Святого Духа, и исповедание первой нашей надежды. Что сего выше и что более обще? За сим же следующее, хотя выше ценится по редкости, но касательно необходимости, занимает второе место. Ибо без чего нельзя быть Христианином, то полезнее доступного немногим.

Иной богат даром созерцания, стоит выше многих,

475

духовная сразсуждает духовными (1 Кор. 2, 13), написывает трижды на широте сердца своего (Притч. 22, 21) слово, назидающее всех, и слово, назидающее многих, и слово, назидающее некоторых вместо многих или всех; он не терпит убожества и проникает во глубину. Таковой пусть восходит, и путеводится, и возносится умом даже, если хочет, до третьего неба, подобно Павлу, но только с разумом и ведением, чтобы не пасть от превозношения и не растопить крыльев от высоты полета. Кто позавидует похвальному восхождению? Но и какое падение сравнится с падением человека, который уязвлен превозношением и не знает низости человеческого возвышения, не знает того, как далек от истинной высоты даже и тот, кто много возвысился над всеми?

Другой скуден умом и беден в языке, не знает оборотов речи, изречений и загадок мудрецов, Пирроновых способов настоять, задержать, противоположить, Хризипповых приемов решать силлогизмы, злохудожности Аристотелевых ухищрений, обаяний Платонова красноглагольства, что все подобно египетским язвам ко вреду вкралось в нашу Церковь, но и такой имеет средства спастись. С помощью каких же речений? Подлинно, ничего нет богаче благодати! Не нужно тебе, говорит Писание, восходить на небо, чтобы совлечь оттуда Христа, ни сходить в бездну, чтобы возвести Его оттуда из мертвых, любопытствуя или о первом естестве, или о последнем домостроительстве. Близ ти, сказано, глагол есть (Рим. 10, 6–8). Сие сокровище имеют ум и язык: первый, если верует, последний, если исповедует. Что удобоносимее сего богатства? Какой дар легче приобрести? Исповедуй Иисуса Христа и веруй, что Он воскрешен из мертвых — и ты спасешься. Ибо оправдание — и веровать только, совершенное же спасение — исповедовать и к познанию присовокуплять дерзновение. Чего же большего ищешь ты, кроме спасения? Будущей славы и святости. Для меня весьма важно спастись и избавиться тамошних мучений. Ты идешь путем непробитым и недоступным, а я — путем протоптанным и который спас многих. Не было бы, братия, ничего несправедливее нашей Веры, если бы она была уделом одних мудрых и избыточествующих в слове и в умственных доводах, а простому народу надлежало бы так же оставаться без приобретения веры, как без золота, без серебра и без всего иного, что дорого ценится на земле и чего многие сильно домогаются, и если бы

476

только высокое и немногих достигающее было любезно Богу и Им приемлемо, а близкое и доступное многим презираемо и отвергаемо Богом. И из людей умереннейшие не потерпели бы не искать почестей, которые им по силам, восхищаться же только почестями высшими; тем паче не потерпит сего Бог, в Котором, ежели многое досточудно, то досточуднее прочего то, что Ему всего свойственнее благотворить всем. Не презирай обыкновенного, не гоняйся за новым, чтобы отличиться перед большим числом людей. Лучше частица малая, при безопасности, нежели большая, но ненадежная. Да научит тебя своим советом Соломон (Притч. 15, 76)! И лучше есть убог, ходяй по простоте своей (Притч. 19, 1), — вот еще одна из мудрых притчей! Скудный в слове и знании, опирающийся на простых речениях и спасающийся на них, как на малой ладье, выше борзого на язык глупца, который с невежеством доверяет доводу ума, а крест Христов, который выше всякого слова, упраздняет силой в слове, где слабость доказательства служит умалением истины.

Для чего летишь к небу, когда назначен ходить по земле? Для чего начинаешь строить столп, не имея, чем его довершить? Для чего меришь горстью воду, небо пядью, и всю землю горстию (Ис. 40, 12), — меришь великие стихии, измеримые для одного только Творца? Прежде всего познай сам себя, рассмотри что в руках. Кто ты? Как ты сотворен и составлен так, что вместе и образ ты Божий, и сопряжен с худшим? Что привело тебя в движение? Какая открывается на тебе мудрость? Какая тайна естества? Как ты описан местом, а ум не отделяется, но, пребывая в том же месте, все обходит? Как глаз мал и досягает до самых дальних расстояний? Или лучше сказать: зрение есть ли приемник видимого или поступление к видимому? Как одно и то же и движет и движется, будучи управляемо волей? И где прекращение движения? Какое разделение чувств и как через них ум беседует с внешним и принимает в себя внешнее? Как восприемлет он образы вещей? Что такое сохранение воспринятого — память, что такое возобновление утратившегося — припоминание? Как слово есть порождение ума и рождает слово в уме другого? Как словом передается мысль? Как посредством души питается тело и как душа через тело принимает участие в страстях? Как сковывает ее страх, развязывает отважность, стесняет печаль, расширяет удовольствие, снедает зависть,

477

надмевает гордость, облегчает надежда? Как гнев приводит в ярость и стыд — в краску, первый заставляя кровь кипеть, а другой — отливаться? Как признаки страстей отпечатлеваются в теле? Какое преимущество разума? Как он управляет страстями и укрощает их движения? Как бесплотное удерживается кровью и дыханием? Почему при оскудении последних отходит душа?

Сие-то или что-нибудь из сего старайся познать, человек (не говорю еще о природе, о движении неба, о чине звезд, о смешении стихий, о различии животных, о высших и низших степенях небесных сил, о всем том, чему уделено зиждительное слово, о законах промышления и управления); но и тогда не скажу: будь смел; напротив того, страшись касаться предметов высших, превосходящих твои силы. Особенно же всякое спорное и честолюбивое слово обращается в навык к состязаниям о важнейших предметах. И как в детях напечатлеваешь первые правила нравственности для того, чтобы они впоследствии убегали пороков, так и в отношении к слову не должно оказывать дерзости и необузданности даже в суждениях о вещах маловажных, чтобы не приучиться к такому злоупотреблению в суждениях о важнейшем. Ибо легче не поддаться пороку вначале и избежать его, когда он только к нам близок, нежели пресечь и стать выше его, когда он уже сделал в нас успехи; как и камень легче подпереть и удержать вначале, нежели поднять вверх во время его падения. Но если ты ненасытим и не можешь остановить болезни, то не теряй из вида и помни следующее правило: пусть истощается твое честолюбие на исследование предметов безопасных.

Если же и на то не согласен, и язык твой не терпит узды, ты не можешь преодолеть стремления, но тебе непременно надобно высокоумствовать, не уступать первым силам (если только и для них нет меры познания) и стать выше, нежели сколько полезно, то не осуждай брата и робости не называй нечестием. Ты, давший обет кротости, не уходи от него стремительно, или осудив его, или отчаявшись в нем; но здесь покажи себя, пока можно, смиренным. Здесь — предпочти брата без вреда для себя, здесь — где осудить и унизить значит отлучить от Христа и от единой надежды, значит не обнаружившуюся пшеницу, которая, может быть, сделается честнее тебя, исторгнуть вместе с плевелами. Напротив того, частью ис-

478

правь его, и притом кротко и человеколюбиво, не как враг или немилосердный врач, который только и знает одно средство — прижигать и резать; частью же познай самого себя и собственную немощь. Что же, если имея в глазах загноение или другую какую болезнь, неясно видишь солнце? Что же, если тебе кажется все кружащимся, потому что у тебя тошнота или, может быть, ты пьян, между тем свое незнание приписываешь ты другим? Гораздо надобно подумать и многое перепытать, прежде нежели осудишь другого в злочестии. Не одно и то же — срезать растение или какой кратковременный цветок и человека. Ты — образ Божий и беседуешь с Божиим образом. Ты, судящий другого, сам будешь судим; ты судишь чужого раба, которым правит другой. Смотри на своего брата, как будто бы ты сам был судим вместе с ним. Посему не скоро отсекай и бросай член, пока неизвестно, не сделает ли сие вреда и здоровым членам. Подай совет, запрети, умоли (2 Тим. 4, 2). У тебя есть правило врачевания, ты ученик Христа, кроткого, человеколюбивого и понесшего наши немощи. Если брат в первый раз воспротивился, потерпи великодушно; если во второй, не теряй надежды, — еще есть время к уврачеванию; если и в третий раз, то будь человеколюбивым земледелателем, еще упроси господина не посекать и не подвергать своему гневу бесплодную и бесполезную смоковницу, но позаботиться о ней и осыпать ее гноем (Лук. 13, 8), то есть доставить ей врачевание исповеди, обнаружения постыдных дел и опозоренной жизни. Кто знает, переменится ли она, принесет ли плоды и напитает ли Иисуса, возвращающегося из Вифании? Потерпи действительное или кажущееся тебе зловоние брата своего — ты, который помазан духовным миром, составленным по мироварному художеству, чтобы сообщить брату свое благоухание. Грех не такой яд ехидны, от которого тотчас по уязвлении постигает мучительная боль или самая смерть, так что тебе было бы извинительно бежать от зверя или убить его. Напротив того, если можешь, уврачуй брата; а если нет, по крайней мере сам не подвергнешься опасности сколько-нибудь участвовать с ним в его порочности. Болезнь брата есть какой-то неприятный смрад, и его, может быть, прогонит превозмогающее твое благовоние. И тебе можно бы охотно решиться за своего сораба и сродника на нечто подобное тому, что Павел ревнитель осмелился помыслить и сказать, сострадая об Израильтянах, то есть чтобы вместо

479

него, если возможно, приведен был ко Христу Израиль, — и тебе, говорю, который часто по одному подозрению отлучаешь от себя брата; и кого, может быть, приобрел бы благосклонностью, того губишь своей дерзостью, губишь свой член, за который умер Христос. Итак, хотя ты и крепок, говорит Павел, рассуждая о брашнах, и благонадежен в слове и мужестве веры, однако же назидай брата и не брашном твоим погубляй (Рим. 14, 15) того, кто почтен от Христа общим страданием. Ибо хотя здесь и о другом дело, однако же одинаково полезно слово увещания.

Как в древности у мудрых евреев не позволялось молодым людям читать некоторые Священные Книги, потому что они не принесли бы пользы душам еще не твердым и нежным, так и у нас надлежало бы постановить законом, чтобы не всякому и не всегда, а только в известное время и известным лицам дозволялось учить о вере, именно тем, которые не вовсе нерадивы и медлительны умом и не слишком ненасытимы, честолюбивы и более надлежащего горячи в деле благочестия. Таким людям следовало бы давать поручения, исправляя которые они не могли бы вредить ни себе, ни другим; а право учить предоставить умеренным в слове, как истинно благоустроенным и целомудренным; простолюдинов же отводить от сего пути и от усилившегося ныне недуга — говорливости, обращать же их к другому безопаснейшему роду добродетели, где и нерадение менее вредно, и неумеренность не противна благочестию. Ибо если бы, как един Господь, едина вера, едино крещение, един Бог и Отец всех и чрез всех и во всех (Ефес. 4, 5–6), так один был путь ко спасению — путь слова и умозрения, и кто совратился бы с него, тот необходимо во всем стал бы погрешать и совершенно отторгаться от Бога и будущей надежды; то всего было бы опаснее и подавать такие советы, и слушаться их. Но если как в человеческом быту много разности между родами и правилами жизни, из которых одни выше, другие ниже, одни знатнее, другие менее славны, так и в жизни Божественной не одно средство спасения и не один путь к добродетели, но многие; да и тому, что у Бога обителей много — изречение, повторяемое всеми и на языке всех живущих, не другая какая причина, но множество путей, ведущих в сии обители, и путей то более опасных и светлых, то смиренных и безопасных; почему же мы, оставив пути безопаснейшие, обращаемся на сей один

480

путь, столько небезопасный и скользкий, притом ведущий неизвестно куда? Или хотя и не всем прилична одна пища, но каждому нужна своя по различию возраста и привычек, однако же жизнь одна и та же, слово одно и то же всем полезны. Я и сам не стал бы утверждать сего и не согласился бы с теми, которые сие утверждают.

Итак, если хотите принять совет мой, юноши и старцы, начальники народные и подчиненные, монахи и спасающиеся в общежитии, откажитесь от чрезмерного и бесполезного честолюбия, приближаясь же к Богу жизнью, делами и учением более безопасным, приуготовляйтесь к тамошней истине и созерцанию о Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь