Григорий Богослов, свт. Слово 14, о любви к бедным

Братия и соучастники бедности (ибо все мы бедны и имеем нужду в благодати Божией, хотя и кажется один превосходнее другого, когда измеряем людей малыми мерами)! Примите слово о любви к бедным, не с бедным, но с щедролюбивым расположением духа, да наследуете богатство Царствия. А вместе помолитесь, чтобы и я мог предложить вам богатое слово, мог

2) Слово сие говорил св. Григорий в богадельне, устроенной Василием Великим, в котором тогда (в 373 г. По Р. Х.) было много зараженных проказой.

204

напитать им ваши души и раздробить алчущим хлеб (Ис. 58, 7) духовный, или подобно древнему Моисею низводя, как дождь, пищу с неба (Исх. 16, 4) и подавая хлеб Ангельский (Пс. 77, 25), или насыщая немногими хлебами в пустыни многие тысячи, как после Иисус — истинный хлеб (Иоан. 6, 32) и истинной жизни виновник.

Нелегко найти превосходнейшую из добродетелей и отдать ей первенство и преимущество, подобно как и на лугу многоцветном и благовонном не вдруг можно выбрать прекраснейший и благовоннейший из цветов, когда то тот, то другой привлекает к себе обоняние и взор и прежде всех заставляет сорвать себя. По моему разумению, различные добродетели можно сравнивать и рассматривать так. Прекрасны вера, надежда, любовь, три сия (1 Кор. 13, 13). Веры свидетель — Авраам, оправданный верой; надежды— Енос, который прежде всех упова призывати Господа (Быт. 4, 26), и все праведники, которые, одушевляясь надеждой, претерпевали бедствия. Любви свидетель — божественный апостол, осмелившийся и на самого себя произнести приговор для спасения Израиля (Рим. 9, 3–4), и Сам Бог, Который называется любовию (1 Иоан. 4, 16). Прекрасно страннолюбие. Свидетель сего между праведниками — Лот содомлянин, но не содомлянин по своим нравам (2 Пет. 2, 8); а между грешными — Раав блудница, но не блудница по расположениям сердца, за страннолюбие удостоившаяся похвалы и спасения (Евр. 11, 31). — Прекрасно братолюбие: свидетель — Иисус, не постыдившийся не только назваться братом нашим (Евр. 2, 11), но и пострадать за нас. Прекрасно человеколюбие: свидетель — Он же, Иисус, Который не только сотворил человека на дела благая (Ефес. 2, 10) и сочетал с плотью Свой образ, показывающий путь ко всему наилучшему и возводящий нас, странников, к горним благам, но и Сам соделался ради нас человеком. Прекрасно долготерпение: свидетель сего опять Сам Иисус, Который не только не хотел призвать легионы ангелов против восставших на Него мучителей, не только укорил Петра, извлекшего нож, но исцелил ухо уязвленному (Матф. 26, 52–53; Лук. 22, 51). Сие же после показал и Стефан, ученик Христов, молившийся за побивавших его камнями. Прекрасна кротость: свидетели — Моисей и Давид, за сие более всех похваляемые (Числ. 12, 3; 2 Цар. 16, 11–12; Пс. 131, 1), и Сам Учитель их, не прекословящий, не вопиющий, не испускающий гласа на распутьях (Матф. 12, 19) и не противящийся ведущим Его. ― Пре-

205

красна ревность: свидетели сего — Финеес, одним ударом копья пронзивший мадианитянку вместе с израильтянином, дабы избавить от поношения сынов израилевых, и за свою ревность получивший себе славное имя; а после него — те, которые говорили: ревнуя поревновах по Господе (3 Цар. 19, 10); ревную по вас Божиею ревностию (2 Кор. 11, 2); ревность дому Твоего снеде мя (Пс. 68, 10), и не только говорили это, но и сильно чувствовали. Прекрасно изнурение тела: в том убедят тебя Павел, который не престает держать себя в строгости (1 Кор. 9, 27) и примером израильтян устрашает людей, надеющихся на себя и дающих волю своему телу (1 Кор. 10, 5–8), и Сам Иисус, Который, быв искушаем, постится и побеждает искусителя (Лук. 4, 2–13). Прекрасны молитва и бдение: в том убедит тебя Сам Бог, Который перед страданием проводит ночь без сна в молитве (Матф. 26, 39, 42, 44). Прекрасны чистота и девственность: в этом убедят тебя Павел, который предписывал на сие законы и справедливую назначает цену брачной и безбрачной жизни (1 Кор. 7, 1–11, 25–40), и Сам Иисус, родившийся от Девы, дабы и рождение почтить, и отдать предпочтение девству. Прекрасно воздержание: в том убедит тебя Давид, который, овладев кладезем Вифлеемским, не стал пить воды, но только излил ее в честь Господу, не желая утолить жажды своей кровью других (1 Пар. 11, 18–19). Прекрасно пустынножительство и безмолвие: это показывают мне Кармил Илии, пустыня Иоаннова, гора Иисусова, на которую часто отходил Господь, дабы в безмолвии беседовать с Самим Собой (Матф. 14, 23; Лук. 6, 12; 9, 28; 22, 39). Прекрасна умеренность: этому научают меня Илия, привитающий у вдовицы, Иоанн, покрывающийся одеждой из верблюжьего волоса, и Петр, питающийся овощами, стоившими не более асса 1). ― Прекрасно смирение, примеры оного многочисленны; но лучший из всех пример представляет Спаситель и Владыка всех, Который не только смирил Себя до зрака раба (Фили. 2, 7), не только подверг лицо Свое стыду заплеваний (Ис. 50, 6), и со беззаконными вменился (Ис. 53, 12). — Очищающий весь мир от греха, но и умыл ноги ученикам в образе раба. Прекрасна нестяжательность и презрение богатства: о сем свидетельствуют Закхей и Сам Христос: Закхей, когда, приняв к себе Христа, принес в дар почти все свое имущество; Христос, когда указал богатому юноше на сию добродетель как

1) Асс — медная монета весом 4 золотника.

206

на предел совершенства (Матф. 19, 21). Короче сказать, прекрасно созерцание, прекрасна и деятельность: первое потому, что возносится превыше земного, входит во Святая Святых и возводит ум наш к тому, что сродно с ним; другая — потому, что, приемля к себе Христа и служа Ему, доказывает любовь свою делами. Каждая из сих добродетелей есть особенный путь ко спасению и, несомненно, приводит к одной какой-либо из вечных и блаженных обителей. Ибо как различны роды жизни, так и обителей у Бога много (Иоан. 14, 2), и они разделяются и назначаются каждому по его достоинству. Посему пусть один исполняет сию добродетель, другой — другую, иной — многие, а кто-нибудь, если возможно, и все; только да шествует каждый безостановочно, да стремится вперед и следует неуклонно по стопам того доброго Путеводителя, Который прямо направляет стезю его и тесным путем, сквозь узкие врата (Матф. 7, 14), выводит на широту блаженства небесного.

Но если, по учению Павла и Самого Христа, первой и важнейшей заповедью должно почитать любовь, как сокращение Закона и Пророков (Матф. 22, 37–40; 1 Кор. 13, 13), то превосходнейшую часть ее должна составлять, как я нахожу, любовь к бедным, жалость и сострадательность к тем, которые одного с нами рода. Ибо никакое служение так не угодно Богу, как милосердие (потому что оно всего более сродно Богу, Которому предходят милость и истина (Пс. 88, 15) и Которому должно приносить в дар милость (Иак. 2, 13) прежде суда), и праведный Мздовоздаятель, положивший на мерилех и весах милость (Ис. 28, 17), ни за что так не награждает Своим человеколюбием, как за человеколюбие. Итак, сообразно заповеди, которая повелевает радоватися с радующимися и плакати с плачущими (Рим. 12, 15), мы должны отверзать утробу милосердия всем бедным и, по какой бы то ни было причине, страждущим; должны, как человеки, приносить человекам дань благотворительности, какая бы ни заставляла их нужда искать помощи — вдовство ли, или сиротство, или изгнание из отечества, или жестокость властителей, или наглость начальствующих, или бесчеловечие собирателей подати, или убийственная рука разбойников, или алчность воров, или опись имения, или кораблекрушение. Ибо все они одинаковое имеют право на сожаление и так же смотрят на руки наши, как мы на руки Божии, когда чего просим. Впрочем, и из сих самых более достойны жалости те, которые, бывши в

207

лучшем состоянии, впадают в несчастья, нежели те, которые уже свыклись с бедственной участью.

А особенно должны мы быть сострадательны к зараженным проказой, которые по грозному приговору, изреченному на некоторых людей в Св. Писании, изъедены даже до плоти, костей и мозгов (Иов. 33, 21) и которым изменило это многобедственное, уничиженное и вероломное тело. Не понимаю, как я соединился с ним и как, будучи образом Божиим, я смешался с грязью! Это тело, когда хорошо ему, поднимает войну, а когда воюю против него, ввергает в скорбь. Его я и люблю, как сослужителя, от него же и отвращаюсь, как от врага; бегу от него, как от уз, и почитаю его, как сонаследника. Решусь ли истомить его? Но тогда некого мне будет употребить в сотрудники в добрых делах; а я знаю, для чего приведен я в бытие, знаю, что мне должно восходить к Богу посредством дел. Стану ли щадить его, как сотрудника? Но тогда не знаю, как избежать его мятежнических нападений, и боюсь, как бы не отпасть от Бога, отягчившись оковами, кои влекут меня к земле или удерживают на ней. Это ласковый враг и коварный друг! Чудное соединение и раздвоение! Чего боюсь, того держусь, и что люблю, того страшусь. Не успею еще вступить в сражение, как заключаю мир, и не успею помириться, как опять начинаю брань. Что это за премудрость открывается на мне и что за великая тайна! Не для того ли Бог ввел нас в сию борьбу и брань с телом, чтобы мы, будучи частью Божества 1) и проистекши свыше, не стали надмеваться и превозноситься своим достоинством и не пренебрегли Создателя, но всегда обращали к Нему взоры и чтобы сопряженная с нами немощь держала в пределах наше достоинство? Чтобы мы знали, что мы вместе и весьма велики и весьма низки, земны и небесны, временны и бессмертны, наследники света и наследники огня или тьмы, смотря по тому, на какую сторону преклоним себя? Так устроен состав наш, и это, сколько могу я видеть, для того, чтобы персть земная смиряла нас, если б мы вздумали превозноситься образом Божиим.

Но o сем пусть любомудро рассуждает кто хочет. Не откажусь и я с ним вместе размыслить о том при более

1) Сие выражение не должно разуметь в смысле вещественном; оно, по изъяснению Никиты, толкователя слов св. Григория, означает дыхание жизни, которое Бог вдунул в лицо первосозданного человека (Быт. 2, 7), и вместе ― образ Божий.

208

удобном случае. А теперь я должен говорить о том, к чему побуждает меня соболезнование о собственной моей плоти и о собственной немощи при взоре на страдания других; должен сказать вам, братия, что мы обязаны заботиться и о теле, сем сроднике и сослужителе души (ибо хотя я и винил его, как врага, за то, что терплю от него, но я же и люблю его, как друга, ради Того, Кто соединил меня с ним), и притом заботиться о теле наших ближних не меньше, как и каждый о собственном, остаемся ли мы сами здоровыми или изнуряемся таким же недугом. Ибо все мы едино в Господе (Гал. 3, 28), богат ли кто или беден, раб ли кто или свободен, здоров ли или болен телом; у всех одна глава — Христос, из Него же вся (Ефес. 4, 15–16), и что члены один для другого, то же и каждый из нас друг для друга, и все для всех (1 Кор. 12, 12–27). А потому не надобно пренебрегать и оставлять без попечения тех, кои прежде подпали общей всем немощи; напротив, мы должны не столько радоваться благополучному состоянию нашего тела, сколько плакать о телесных страданиях братий наших; должны человеколюбие к ним считать единственным залогом нашей безопасности, телесной и душевной.

На них надобно смотреть так: другие жалки только по своей бедности, от которой, быть может, освободит их или время, или труд, или друг, или родственник, или перемена обстоятельств; а сих несчастных и бедность угнетает нисколько не меньше, чем тех, или еще и больше; так как они, лишась телесных членов, лишаются вместе и способов трудиться и помогать себе в своих нуждах, и притом всегда более страшатся усугубления болезни, нежели сколько надеются выздоровления, так что и надежда — это единственное врачевство для несчастных — почти оставляет их без помощи. Но к бедности у них присоединяется и другое зло — болезнь, зло ужаснейшее и тягостнейшее, которое у людей необразованных всего скорее попадает на язык, когда они кого клянут. С сим связано еще третье зло: многие не хотят к ним подойти, не хотят посмотреть на них, бегут от них, гнушаются ими, как чем-то омерзительным; и это зло, чтобы видеть себя ненавидимыми за одно только то, что подверглись несчастью, для них тяжелее самой болезни. Я не могу без слез смотреть на их страдания и при одном воспоминании об оных возмущаюсь духом. Имейте и вы такие же чувствования, дабы слезами избавиться от слез. И я не сомневаюсь, что действительно так чувствуют те из предстоя-

209

щих здесь, кои любят Христа и любят бедных и имеют Богу свойственное и от Бога дарованное им милосердие.

Вы сами свидетели их страдания. Перед вашими глазами поразительное и плачевное зрелище, которому едва ли кто поверит, кроме очевидцев: люди — живые мертвецы, у которых конечности большей части телесных членов отгнили; люди, которых нельзя почти узнать, кто они были прежде и откуда, или, лучше, несчастные останки живших некогда людей, которые, чтобы дать знать о себе, сказывают о своих отцах, матерях, братьях и местах жительства: «Я сын такого-то отца, мать у меня такая-то, имя мое такое-то, да и ты некогда был мне друг и знакомый». Это говорят они потому, что не имеют уже прежнего вида, по которому бы можно было узнать их. Это люди обсеченные, у которых нет ни имущества, ни родства, ни друзей, ни даже тела; люди, которые одни из всех и жалеют о себе и вместе ненавидят себя; которые не знают, о чем больше плакать — о тех ли частях тела, коих уже нет, или об оставшихся, о тех ли, которые преждевременно истребила болезнь, или о тех, которые еще сберегаются на жертву болезни: ибо те несчастно погибли, а сии уцелели для большего несчастья, те сотлели прежде гроба, а сих некому и в гроб положить. Потому что и самый добрый и мягкосердечный человек бывает крайне нечувствителен к бедствиям сих страдальцев. Здесь только мы позабываем, что мы сами плоть и облечены уничиженным телом (Фил. 3, 21), и так мало в нас радения об этих сродниках наших, что мы почитаем даже необходимым для безопасности нашего тела удаляться от них. Иной подходит к залежавшемуся и, может быть, уже смердящему трупу, носит вонючие тела бессловесных животных и, валяясь в тине, не гнушается этим; a от сих несчастных, сколько есть сил, бежим прочь и — какое бесчеловечие! — негодуем почти и на то, что дышим одним с ними воздухом.

Кто нежнее отца? Кто сердобольнее матери? Но для сих отверженных заперто и родительское сердце. И отец своего собственного сына, которого родил, которого воспитал, в котором одном чаял иметь око своей жизни, за которого так много и так часто молился Богу, —сего самого сына хотя оплакивает, но гонит от себя, — оплакивает от сердца, гонит поневоле. А мать, вспоминая муки рождения, с разрывающимся сердцем испускает жалостнейшие вопли и вслух всех рыдает над живым, как над мертвым, говоря: «Несчастное чадо злополучной

210

матери, отнимаемое у меня лютой болезнью, чадо, жалости достойное, чадо мое милое, которого и узнать не могу, чадо мое, которое воспитала я для утесов, гор и пустынь! Co зверями будет жизнь твоя, горный камень — кров твой, и только благочестивейшие из людей обратят на тебя взоры. Зачем, — вопиет она подобно Иову (Иов. 3, 1. 12) сим болезненным гласом, — зачем ты образовался во утробе матери? Зачем, вышедши из чрева, не погиб в то же мгновение, так чтобы смерть сочеталась с рождением? Зачем ты не умер преждевременно, пока не вкусил еще зол жизни? Зачем тебя приняли на колени и на что было тебе сосать грудь, когда ожидала тебя жизнь горькая, жизнь, ужаснейшая смерти?». Выговаривая это, проливает она источники слез и хотела бы, несчастная, заключить в объятия свое детище, но боится плоти его, как неприятеля!

А в народе поднимаются повсюду ропот и гонение — не против злодеев, но против несчастных. Иной живет вместе с убийцей, с прелюбодеем делит не только жилище, но и трапезу, святотатца принимает к себе в сожители, с недоброжелателями своими ведет дружбу, а от страдальцев, ничем его не огорчивших, отвращается, как от преступников. Так пороку отдается преимущество перед болезнью! Бесчеловечие мы уважаем, как дело благородное, а сострадание презираем, как нечто постыдное. Их гонят из городов, гонят из домов, с площади, с дорог, из бесед, из народных собраний, пиров и — о горькая участь! — их отгоняют и от самой воды. — Для них не текут источники, напояющие всех других; невероятным почитают даже то, чтобы и реки не могли от них заразиться. А что всего страннее, тех, коих, как нечистых, отгоняем от себя, тех самых, как не причиняющих нам никакого убытка, заставляем опять возвращаться к нам, потому что не даем им ни жилища, ни нужной пищи, ни врачевства для ран, ни одежды, которой могли бы мы прикрыть по нашим силам их недуг. Потому-то они и скитаются день и ночь, — обнищавшие, нагие, бесприютные, показывая пораженное недугом тело, пересказывая старую жизнь свою, призывая с воплем Создателя, помогая друг другу употреблением членов, которых у другого нет, слагая жалобные песни, чтобы выпросить кусочек хлеба или малейшую часть чего-нибудь вареного, или какое-нибудь раздранное рубище для прикрытия себя от стыда или для облегчения боли от ран. И не тот уже в глазах их человеколюбив, кто достаточно подает им нужное, но всякий, кто не с

211

суровостью отсылает их прочь. Многие же из них, преодолевая и стыд, не бегут от торжественных собраний; гонимые крайней нуждой, вторгаются сюда, в сии всенародные и священные собрания, которые мы учредили для уврачевания душ и в которые стекаемся или для воспоминания какого-нибудь таинства, или для прославления свидетелей истины, дабы, чествуя их подвиги, научиться подражать и их благочестию. А они хотя и стыдятся, как несчастливцы и как человеки, лица человеческого и лучше хотели бы скрываться в горах, утесах, лесах или, наконец, в ночи и мраке, однако втесняются в середину народа — жалкое бремя и слез достойное! — которое, впрочем, может быть послано к нам и не без цели, и именно с той целью, чтобы напомнить нам о нашей немощи и убедить нас не прилепляться ни к чему настоящему и видимому, как бы к постоянному. Втесняются же одни из них, желая услышать голос человеческий; другие, чтобы взглянуть на людей; иные, чтобы у роскошных богачей собрать хотя бы скудное подаяние для поддержания жизни; все же, чтобы обнаружить свою скорбь и тем хоть несколько облегчить себя.

Кто не сокрушится, внимая их стонам, сливающимся в одну жалобную песнь? Какое ухо может переносить сии звуки? Какое око может спокойно смотреть на это зрелище? Вот некоторые из них лежат одни подле других, — не на радость совокупленные недугом в одно сообщество, где каждый носит на себе следы какого-нибудь особенного бедствия и все сии бедствия слагаются в одно общее горе, так что каждый своими страданиями усугубляет страдания других и все жалки по своим болезням, а еще жалче по состраданию друг к другу. Их окружает толпа зрителей, даже и соболезнующих, но на краткое время. А там другие влачатся у ног человеческих; их преследуют и солнечный зной, и пыль, а иногда и жестокие морозы, дожди и бури, их стали бы и попирать ногами, если бы одно прикосновение к ним не почитали гнусным. На священные песнопения внутри храма они ответствуют стонами и воплями прошений, и таинственным молитвословиям служат отголоском горькие рыдания. ― Но для чего описывать мне все их бедствия перед людьми, собравшимися для торжества? Если бы с точностью изобразил я всю эту печальную картину, то, может быть, возбудил бы плач и рыдания, и празднество превратилось бы в сетование. Потому только я и говорю о сем, что доселе еще не могу убедить вас, что иногда бывает и печаль предпочтительнее ра-

212

дости, и сетование полезнее празднования, и достохвальные слезы лучше недоброго смеха.

Таково-то и еще гораздо горестнее, нежели как я представил, положение братий наших по Боге (хотя бы вы и не желали слышать сие), братий, которые одинаковое с нами получили естество, из того же составлены брения, из какого и мы первоначально созданы; связаны, как и мы, жилами и костями и, подобно всем, облечены кожей и плотью (как говорит в одном месте божественный Иов (Иов. 33, 6, 10–11), любомудрствуя среди страданий и посмеваясь над видимой частью существа нашего), или, лучше, если должно упомянуть о важнейшем, ― которые так же, как и мы, одарены образом Божиим и хранят его, может быть, лучше нас, хотя и истлели телом; в единого облечены Христа (Гал. 3, 27) по внутреннему человеку; одинаковый с нами приняли в сохранение залог Духа (2 Кор. 1, 22); участвуют в одних с нами законах, глаголах Божиих, заветах, собраниях, таинствах, надеждах; за которых равно умер Христос (Рим. 14, 15), взявший на Себя грех всего мира (Иоан. 1, 29); которые суть сонаследники небесной жизни, хотя весьма много отчуждены от земной; которые спогребаются Христу и совосстают с Ним (Кол. 2, 12), страдают с Ним, дабы с Ним и прославиться (Рим. 8, 17). Что же мы? Мы, наследовавшие сие великое и новое имя, чтобы называться по Христе народом святым, царственным священством, людьми, усвоенными Богу и избранными (1 Пет. 2, 9), ревнителями добрых и спасительных дел (Тит. 2, 14), учениками кроткого и человеколюбивого Христа, понесшего наши немощи, унизившего Себя до нашей бренности, нас ради обнищавшего (2 Кор. 8, 9), нисшедшего в эту плоть и земную храмину и претерпевшего за нас скорби и болезни, дабы мы обогатились наследием Божества? Что же мы, имеющие столь высокий Образец благоутробия и сострадания? Как будем думать о них и что сделаем? Презрим ли их? Пробежим мимо? Оставим их, как мертвецов, как гнусные страшилища, как самых злых зверей и пресмыкающихся? Нет, братия! Не тому учит нас, ― овец Своих,  ―добрый Пастырь (Иоан. 10, 11), Христос, Который обращает заблуждшее, взыскует погибшее и укрепляет немощное (Иез. 34, 16); не то внушает и природа человеческая, которая вложила в нас закон сострадания и чувством немощи, общей нам со всеми, научается благочестию и человеколюбию. Ужели они будут томиться под открытым небом, а мы станем жить в великолепных домах,

213

расцвеченных всякого рода камнями, блещущих золотом и серебром, где узорчатая мозаика и разнообразная живопись прельщают и приманивают взоры? Да еще в одних будем жить, а другие строить? И для кого? Быть может, не для наследников наших, а для людей посторонних и чужих, и притом, может быть, для таких людей, которые не только не любят нас, но еще, что всего хуже, исполнены вражды к нам и зависти. Они будут трястись от стужи в ветхих и раздранных рубищах, а может быть, еще и тех иметь не будут, а мы будем нежить себя, покрываясь мягкой и пышной одеждой, воздушными тканями из тонкого льна и шелку, и между тем как одними уборами будем не столько украшать себя, сколько обезображивать (ибо все излишнее и щегольское я почитаю безобразием), другие наряды — бесполезная и безумная забота, добыча моли и всепоядающего времени — будут лежать у нас в кладовых. — Они будут нуждаться — о пагубная моя роскошь! о бедственное их томление! — будут нуждаться и в необходимой пище; будут в изнеможении, голодные валяться у ворот наших, не имея даже столько сил в теле своем, чтобы просить; не имея голоса, чтобы рыдать; рук, чтобы простирать их для приведения нас в жалость; ног, чтобы подойти к богатым; не имея столько дыхания, чтобы с бóльшим напряжением простонать жалобную песнь, почитая лишение зрения, это самое тяжкое зло, очень легким и еще благодаря за то, что не видят своих язв. Таково их состояние! А мы, роскошно одетые, будем с важностью возлежать на высоких и пышных ложах, покрытых дорогими коврами, до которых другой не смей и дотронуться, — оскорбляясь и тем, если только услышим умоляющий голос их? Нам нужно, чтобы пол у нас усыпаем был часто и даже безвременно благоухающими цветами, а стол орошен был самым дорогим и благовонным миром, для большего раздражения нашей неги; нужно, чтобы юные слуги предстояли перед нами: одни в красивом порядке и строю, с распущенными, как у женщин, волосами, искусно подстриженными, так чтобы на лице не видно было ни одного волоска, — в таком убранстве, какого не потребовали бы и самые прихотливые глаза; другие — со стаканами в руках, едва дотрагиваясь до них концами пальцев и поднося их, как можно ловчее и осторожнее; иные, держа опахала над головами нашими, производили бы искусственный ветерок и этим, руками навеваемым, зефиром прохлаждали бы жар утучненного нашего тела. Нужно, кроме того, чтобы все стихии — и воздух, и

214

земля, и вода — в обилии доставляли нам дары свои и стол наш весь был уставлен и обременен мясными яствами и прочими хитрыми выдумками поваров и пекарей; чтобы все они наперерыв старались о том, как бы больше угодить жадному и неблагодарному нашему чреву, — сему тяжкому бремени, виновнику зол, сему никогда ненасытимому и самому неверному зверю, которому вместе с потребляемыми им яствами вскоре надобно будет истлеть (1 Кор. 6, 13).  ― Для них много значит утолить жажду и водой, a y нас пенится в чашах вино: пей до упоения, даже до бесчувствия, если кто невоздержен! Да еще одно из вин отошлем назад, другое похвалим за его запах и цвет, о третьем начнем с важностью рассуждать, и беда, если, кроме своего отечественного, не будет у нас какого-нибудь иностранного вина, как иноземного завоевателя! Ибо нам непременно должно вести и жизнь роскошную и превышающую нужды или, по крайней мере, славиться такой жизнью; как будто стыдно нам, если не будут почитать нас порочными людьми и рабами чрева и того, что еще хуже чрева.

Что это такое, други и братия? Для чего и мы носим в себе болезнь, — болезнь душевную, которая гораздо тягостнее телесной? Ибо та, как известно, приходит не по воле нашей, а сия приходит от нашего произволения; та оканчивается с настоящей жизнью, а сия переходит с нами и в другую жизнь, в которую мы отселе преставляемся; о той жалеют, по крайней мере, здравомыслящие, а эту ненавидят. Для чего не спешим, пока еще есть время, помогать сродникам нашим по естеству? Для чего, будучи сами плоть, не покрываем безобразия плоти? Для чего предаемся неге, видя бедствия наших братий? Не дай мне Бог ни жить богато, когда они нуждаются, ни наслаждаться здравием, когда не подам помощи к уврачеванию их ран, ни иметь достаточной пищи, ни одежды, ни покойного крова, когда не разделю с ними хлеба, не снабжу их по возможности одеждой и не упокою под моим кровом! Ибо нам должно или все оставить для Христа, дабы, взяв крест, истинно следовать за Ним (Матф. 16, 24), и, сделавшись легкими, развязанными и ничем не увлекаемыми вниз, как на крыльях, лететь к горнему миру, и, возвысившись смирением, обогатившись убожеством, в замену всего приобрести Христа (Филип. 3, 8); или разделять свое имущество со Христом, дабы и самое обладание имуществом освятилось через то, что мы будем обладать им, как должно, и соучастниками в нем будут неимущие. Если же буду я сеять

215

для одного себя, то скажу опять словами Иова: пусть я посею, а инии да поядят; вместо пшеницы да взыдет ми кропива, а вместо ячменя терние (Иов. 31, 8, 40); пусть жгучий ветер убьет и вихрь развеет посев мой, так чтобы все труды мои остались напрасными. Если я стану строить житницы, собирая сокровища от маммоны и для маммоны, то пусть в сию же нощь истяжут душу мою (Лук. 12, 18–20) для истребования отчета в злом стяжании богатства.

Ужели, наконец, мы не очувствуемся? Не отвергнем жестокосердия или — о чем желал бы и не говорить — низкой скупости? Не подумаем об участи человеческой? Ужели не обратим себе во благо несчастья других? Ибо в делах человеческих, по естественному порядку, нет ничего твердого, ровного, держащегося своими силами и пребывающего в одинаковом положении; участь наша вращается подобно колесу, в различные времена и часто в один день, а иногда и в один час подвергаясь различным переменам, так что скорее можно положиться на постоянство ветров, никогда не останавливающихся, или следов плывущего по морю корабля, или на обманчивые ночные сновидения, доставляющие минутное удовольствие, или на твердость тех начертаний, какие дети, играя, делают на песке, нежели на благоденствие человеческое. Итак, благоразумны те, кои, не веря благам настоящим, собирают себе сокровище в будущем и, видя непостоянство и переменчивость благополучия человеческого, любят благотворительность, которая никогда не изменит (1 Кор. 13, 8). За то, без сомнения, получают они, по крайней мере, одно из трех возмездий: или то, что никогда не подвергаются бедствиям, потому что Бог часто и земными благами утешает благочестивых, призывая их Своей благостью к состраданию; или то, что и среди бедствий они имеют в себе дерзновение к Богу (1 Иоан. 3, 21), ибо страждут не за порочную жизнь, a по особенному устроению Промысла; или, наконец, то, что они по праву могут требовать от людей благоденствующих такой же сострадательности, какую сами оказывали нуждающимся во время своего счастья.

Да не хвалится, сказано, мудрый мудростию своею, ни богатый богатством своим, ни сильный крепостию своею (Иер. 9, 23), если бы и достигнул кто самой высокой степени или мудрости, или богатства, или силы. А я к сим словам Писания прибавлю еще и то, что с ними согласно: да не хвалится ни славный своей славой, ни здоровый здоровьем своим, ни красивый красо-

216

той своей, ни юный юностью, кратко сказать — ничем таким, что прославляют здесь, да не хвалится надмевающийся тем. Одним токмо да хвалится хваляйся — именно тем, чтобы разуметь и усердно искать Бога (Иер. 9, 24), сострадать страждущим и уготовлять себе что-нибудь доброе для будущего века. Ибо здешние блага быстро протекают, даются на час и, подобно как камешки в игре, перекидываются с места на место и переходят то к тем, то к другим; ничего здесь нельзя назвать своим: все или время отнимет, или зависть переведет в чужие руки. Напротив, блага душевные постоянны и прочны, никогда не отойдут и не отпадут от нас, никогда не обманут надежд того, кто им поверил. Но и это самое, что ни одно из здешних благ неверно людям и непрочно, мне кажется прекрасно, как и все прочее, устроено предусмотрительным Художником — Словом и Премудростью, превосходящей всяк ум (1 Кор. 1, 23; Фил. 4, 7); это самое, что видимые блага подвергаются и подвергают нас то тем, то другим превратностям, то возносятся вверх, то упадают вниз и кружатся, как в вихре, и прежде, нежели, овладеем ими, убегают и удаляются от нас, и таким образом играют нами, обманывают нас, — не направлено ли к тому, чтобы мы, усмотрев их непостоянство и переменчивость, скорее устремились к пристанищу будущей жизни? В самом деле, что было бы с нами, если бы земное наше счастье было постоянно, когда и при непостоянстве его мы столько к нему привязаны? Когда обманчивая приятность и прелесть его держит нас, как рабов, в таких узах, что мы ничего и представить себе не можем лучше и выше настоящего, и это тогда, как мы слышим и верим, что мы сотворены по образу Божию, Который, пребывая на небеси, и нас влечет к Себе (Кол. 1, 15; Иоан. 3, 13; 12, 32)?

Кто премудр и разумеет сия (Осии 14, 10)? Кто решится убегать от вещей убегающих? Кто прилепится к вечно пребывающему? Кто научится размышлять о настоящем как о преходящем, а об уповаемом как о постоянно присущем? Кто хочет отделять истинно сущее от кажущегося и к первому стремиться, а последнее презирать? Кто желает отличать список от истины, дольнюю хижину от горнего града (2 Пет. 1, 13; Евр. 13, 14), ночлег от постоянного жилища, тьму от света, глубокое блато (Пс. 68, 3) от земли святой, плоть от духа, Бога от миродержителя, сень смертную от жизни вечной? Кто желает купить настоящим будущее, тленным богатством не-

217

тленное, видимым невидимое? Поистине, блажен, кто, различая сие и рассекая мечом слова, отделяющим лучшее от худшего, полагает, как сказал в одном месте божественный Давид, восхождения в сердце своем (Пс. 83, 6), и, убегая, сколько сил есть, из сей юдоли плача, вышних ищет (Кол. 3, 1), и, распинаясь миру со Христом, со Христом и воскресает (Гал. 6, 14; Кол. 3, 1), со Христом и восходит к наследию жизни уже не изменяющейся, не обманчивой, где нет более змия, угрызающего на пути, уязвляющего в пяту и уязвляемого в голову (Быт. 49, 17; 3, 15). А нас тот же Давид, как некий громогласный проповедник, прекрасно оглашает высокой и всенародной проповедью, в которой называет нас тяжкосердыми и любящими ложь, и учит не слишком прилепляться к видимому и не полагать всего земного благополучия единственно в обилии пшеницы и вина (Пс. 4, 3, 8) — сих скороистлевающих стяжаний. И блаженный Амос 1), может быть, то же самое имел в мыслях и так же против земных и мнимых благ вооружался, когда говорил: приближитеся горам вечным: востани и пойди, яко несть тебе сей покой (Мих. 2, 9). И это даже в самых выражениях почти совершенно сходно с повелением Господа и Спасителя нашего. Каким же именно? Востаните, идем отсюду (Иоан. 14, 31), — сказал Он, не тогдашних только учеников побуждая перейти с известного места на другое, как может подумать кто-нибудь, но и всех учеников Своих, во все времена, сим воззванием привлекая от земли к небесам и от земных благ к небесным.

Итак, последуем Слову, взыщем небесного покоя, отвергнем обилие земное; воспользуемся только тем, что есть в нем доброго; искупим души свои милостынями (Дан. 4, 24), дадим от имений своих бедным, дабы стяжать богатство небесное. Дай часть и душе, не все одной плоти; дай часть и Богу, не все одному миру. Отними хоть что-нибудь у чрева и посвяти духу. Исхити что-нибудь из огня и положи вдали от пожирающего пламени. Исторгни что-нибудь у жестокого мучителя и вверь Господу. Даждь часть седмим, то есть сей жизни, и осмим (Еккл. 11, 2), то есть той жизни, в которую мы прейдем из здешней. Дай немногое Тому, от Кого получил несравненно более. Отдай и все Даровавшему тебе все. Ты никогда не будешь щедрее Бога, хотя бы и пожертвовал всем, что имеешь, хотя бы отдал вместе с

1) В некоторых манускриптах вместо слова Амос написано Михей.

218

имуществом и самого себя; ибо и то самое, чтобы отдать себя Богу, человек получает от Него же. Сколько ты ни уплатишь Ему, все еще больше того будет оставаться на тебе, и ничего не дашь ты своего, поелику все от Бога. И как нельзя опередить своей тени, которая постольку подвигается вперед, поелику мы идем вперед, и всегда в равном расстоянии нам предшествует; как нельзя телу вырасти выше головы, всегда над ним возвышающейся, — так и нам невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даем такого, что не принадлежало бы Ему или что было бы вне круга Его щедрости. Помысли, откуда в тебе бытие, дыхание и самое разумение? Откуда то величайшее преимущество, что ты знаешь Бога и надеешься Царствия Небесного, достоинства равноангельского, созерцания славы, которое теперь в зерцалах только и гаданиях (1 Кор. 13, 12), а тогда будет совершеннейшим и чистейшим, — надеешься соделаться сыном Божиим (Матф. 5, 9), сонаследником Христу (Рим. 8, 17) и, скажу смелое слово, даже самим богом (Иоан. 10, 34–35)? Откуда имеешь ты все сие и от кого? Или, — если обратиться к менее важным и видимым дарам, — кто дал тебе зреть красоту неба, течение солнца, круг луны, множество звезд и во всем этом, как в звуках лиры, всегда одинаковую стройность и порядок; преемственность частей года, изменение времен, круговращение лет, соразмерность дня и ночи, произведения земли, разлияние воздуха, широту волнующегося и потом спокойно стоящего моря, глубину рек, стремления ветров? Кто даровал тебе дожди, земледелие, пищу, художества, жилища, законы, гражданское устройство, безмятежную жизнь и тесные связи с родными? Откуда то, что некоторые животные сделались ручными и покорными тебе, а другие отданы тебе в пищу? Кто поставил тебя господином и царем над всеми тварями на земле? Кто, — скажу кратко, не исчисляя всего подробно, — даровал тебе все то, чем превосходит их человек? Не Тот ли, Кто больше всего и вместо всего ныне требует от тебя человеколюбия? Не стыдно ли нам будет, если, столь много благ получивши от Бога и столь много надеясь получить, не принесем Ему и сего одного дара — человеколюбия? Он отличил нас от зверей и только одних нас на земле почтил даром разума, а мы ужели сами будем превращать себя в зверей? Ужели роскошь до того развратила нас, до того лишила ума или... (но я уже не знаю, как это и выразить), что мы, имея лишний кусок и еще что-нибудь, столь же неважное, да и то, может быть, наживши неправдой, поэтому бу-

219

дем думать, что мы и по самой природе лучше сих несчастных? Ужели возмечтаем, что мы слишком высоки в сравнении с ними, что мы выше людей, как древние гиганты, которые, по сказанию баснословия, составляли особый род, отличный от прочих смертных, или как Неврод и сыны Енаковы (Числ. 13, 34), угнетавшие некогда Израиля, или как те исполины, которых злодеяниями низведен потоп для очищения земли? Ежели Бог и Владыка не стыдится называться отцом нашим, то мы ли отречемся от сродства с подобными нам?

Нет, други и братия! Не будем неправедными распорядителями вверенного нам, чтобы не услышать нам грозных слов Петра: «Постыдитесь вы, удерживающие у себя чужое, подражайте равной для всех благости Божией, и тогда не будет ни одного бедного» 1). Не будем томить себя, собирая и сберегая сокровища, тогда как другие томятся от нищеты, да не поразит нас жестокими укоризнами и угрозами божественный Амос, который вопиет: слышите ныне, глаголющии: когда прейдет месяц, и продамы, и субботы, и отверзем сокровища (Амос. 8, 4–5), и потом, в следующих далее словах, угрожает гневом Божиим людям, имеющим меру малую и меру великую. Да не обличит нас и блаженный Михей, который, укоряя иудеев за то, что они нежатся на одрах из слоновой кости, намащаются самыми дорогими ароматами, утучняют тело свое, питаясь нежным мясом тельцов от стад и козлищ от паств, сопровождают рукоплесканиями звуки органов, и потом еще сильнее порицая то, что они считают сии удовольствия постоянными и прочными, — осуждает роскошь (так как от пресыщений рождается обида) и присовокупляет к сему осуждению неумеренных удовольствий новое, вменяя, может быть, еще в большую вину то, что сластолюбцы, предаваясь удовольствиям, нисколько не состраждут о сокрушении Иосифове (Амос. 6, 4–6). Да не постигнет и нас сие осуждение! Не попустим себе до того забываться в наслаждениях, чтобы пренебрегать самое человеколюбие Бога, Который раздражается сим, хотя и не вдруг, не тотчас по преступлении наводит гнев Свой на грешников.

Последуем высочайшему и первому закону Самого Бога, Который посылает дождь на праведных и грешных и велит солнцу восходить одинаково над всеми (Матф. 5, 45), Который без всякого стеснения предоставил всем обитающим на суше,

1) Слова сии взяты из постановлений Апостольских.

220

и землю, и источники, и реки, и леса, пернатым — воздух, живущим в водах — воду, Который всем человекам даровал в изобилии первые потребности жизни, кои ни власти не подлежат, ни законом не ограничиваются, ни пределами государств не преграждаются, но предложены всем и каждому в богатой мере и между тем нисколько от того не оскудевают. Так щедро всех людей наделил Бог, конечно, для того, чтобы равным разданием даров Своих показать и одинаковое достоинство нашей природы, и богатство благости Своей. А люди, зарыв в землю золото, серебро, дорогие и лишние одежды, самоцветные камни и другие подобные драгоценности — сии свидетельства брани, междоусобий и древнего насильства восхитителей верховной власти, — после того, безумные, поднимают еще брови и бедствующим сродникам своим по естеству отказывают в милосердии, не желая даже излишками своими помочь им в нуждах их. Какое невежество! Какая глупость! Не говорю уже о другом; по крайней мере, то представили бы они, что бедность и богатство, свободное, в обыкновенном смысле понимаемое, состояние и рабство и другие, подобные сим имена уже в последствии времени появились в роде человеческом и как некоторые недуги вторглись вместе с неправдой, которая и изобрела их. Сначала же, как сказано в Писании, не было так (Матф. 19, 8). Но Сотворивший человека вначале соделал его свободным, ограничив его только одним законом заповеди; соделал и богатым среди сладостей рая, а вместе с сим благоволил даровать сии преимущества и всему роду человеческому в одном первом семени. Тогда свобода и богатство заключались единственно в соблюдении заповеди, а истинная бедность и рабство — в преступлении оной. Но с того времени, как появились зависть и раздоры, как началось коварное владычество змия, непрестанно и неприметно привлекающего нас к злу лакомой приманкой удовольствия и вооружающего дерзких людей против слабых, — с того времени расторглось родство между людьми, отчуждение их друг от друга выразилось в различных наименованиях званий, и любостяжание, призвав и закон на помощь своей власти, заставило позабыть о благородстве естества человеческого. Ты же смотри на первоначальное равенство прав, а не на последовавшее разделение, не на закон властителя, а на закон Создателя. Помоги, сколько можешь, природе, почти первобытную свободу, уважь самого себя, покрой бесчестие, нанесенное роду твоему; окажи пособие в болезни, подкрепи в нужде. Ты здоров и богат? Так

221

утешь болящего и бедного. Ты не испытал падения? Так подними упавшего и разбившегося. Ты весел? Так ободри унывающего. Ты счастлив? Так облегчи участь удрученного несчастьем.

Воздай что-нибудь Богу в благодарность за то, что ты принадлежишь не к числу имеющих нужду в благодеяниях, а к числу тех, кои могут оказывать благодеяния, что не ты смотришь в чужие руки, a другие — в твои. Обогати себя не только имуществом, но и благочестием, не только золотом, но и добродетелью или, лучше, только ей одной. Заслужи предпочтение перед ближним твоим тем, что ты его благотворительнее. Будь для несчастного богом, подражая милосердию Божию. Ибо ничто столько не уподобляет человека Богу, как благотворение, хотя Бог несравненно больше благодетельствует, а человек меньше, сообразно со своими силами. Бог сотворил человека, и снова восставляет его из тления; а ты, по крайней мере, не презри падшего. Бог явил человеку величайшее милосердие, когда дал ему, кроме всего прочего, Закон, Пророков и еще прежде того естественный закон — неписаный, сего испытателя дел наших; когда обличал, вразумлял, руководствовал людей и, наконец, предал Самого Себя в жертву искупления за живот мира (Матф. 20, 28; Иоан. 6, 51); когда даровал нам апостолов, евангелистов, учителей, пастырей, исцеления, чудеса, возвращение к жизни, разрушение смерти, знамение победы над победившим нас, завет сени и завет истины, различные дары Духа Святого и таинство нового спасения. А ты, если можешь оказывать высшие благодеяния, приносящие пользу душе (поелику Бог наделит тебя и сим богатством, ежели только пожелаешь того), не откажись и этим послужить нуждающемуся или, лучше, таковые-то благодеяния прежде всего и паче всего и оказывай просящему тебя, даже не ожидая его прошения; весь день милуя и взаим дая (Пс. 36, 26) слово и неопустительно взыскивая долг с лихвой, то есть с умножением назидания в пользовавшемся оным, — лихвой, которую всегда прилагает к принятому слову тот, кто мало-помалу приумножает в себе семена благочестия. Если же ты этим не можешь служить ближнему, то оказывай ему хоть меньшие благодеяния, занимающие второе место и не превышающие силы твоей. Помоги ему, доставь пищу, подай рубище, принеси лекарство, перевяжи раны, расспроси о бедственном его положении, поговори о терпении; осмелься, подойди. Ты не унизишь себя этим; болезнь не пристанет к тебе, хотя и думают

222

так люди слишком изнеженные, обольщенные пустыми предубеждениями, или, лучше сказать, хоть и стараются сим предлогом оправдать свою либо трусость, либо отвращение от благочестия, прибегая к боязливости, как будто к чему важному и мудрому. Касательно сего могут успокоить тебя и здравые рассуждения, и врачи, и живущие в одном с больными доме их прислужники, из коих ни один еще, обращаясь с ними, не подвергался опасности. Но если бы и возбуждало такое сообщение страх и сомнения, — ты, раб Христов, боголюбивый и человеколюбивый, не будь побежден низким малодушием! Дерзай верой, победи боязнь состраданием, изнеженность — страхом Божиим, плотские рассчеты — благочестием. Не презри брата твоего, не пробеги мимо него, не гнушайся им как нечистотой, как заразой, как чем-то отвратительным и отверженным. Это твой член, хотя и покривило его несчастье. Тебе оставлен есть нищий (Пс. 9, 35), как Самому Богу, хотя ты и слишком надменно (может быть, хоть сими словами приведу тебя в стыд) проходишь мимо него. Тебе предлагается случай доказать свое человеколюбие, хотя и отвращает тебя враг от собственного твоего счастья.

Всякий мореплаватель близок к кораблекрушению, и тем ближе, чем с большей отважностью плывет. Так и всякий, обложенный телом, близок к бедам телесным, и тем ближе, чем бесстрашнее ходит с поднятым челом, несмотря на лежащих перед ним. Доколе плывешь при благоприятном ветре, подавай руку потерпевшему кораблекрушение; доколе наслаждаешься здоровьем и богатством, помоги страждущему. Не дожидайся того, чтобы узнать из собственного опыта, какое великое зло есть бесчеловечие и какое великое благо есть сердце, отверстое терпящим нужду. Не желай дожить до того, чтобы Бог вознес руку Свою (Пс. 73, 3) на возносящих выю свою и пренебрегающих убогих. Вразумись чужими бедами. Дай хоть самую малость бедному: и то не будет малостью для того, кто во всем нуждается, и для Самого Бога, если подаяние будет по силе. Вместо великого дара принеси усердие. Ничего не имеешь? Утешь слезой. Великое врачевство злополучному, когда кто от души пожалеет о нем; несчастье много облегчается искренним соболезнованием. Ты, человек, не должен считать человека хуже животного, которое закон велит тебе поднять, когда оно упадет в ров, или привести к хозяину, когда заблудится (Исх. 23, 4–5; Второзак. 22, 4). Не скрывается ли в сем повелении и другой, таинственный и глубочайший смысл, подобно как и во мно-

223

гих изречениях закона, отличающихся глубиной и двузнаменательностью, — не мне проникать в это, а все испытующему и все знающему Духу. Я же, — сколько понимаю сие, и сколько относится то к моему слову, — скажу, что здесь закон имеет целью от милосердия к тварям малозначащим возвести нас к милосердию совершеннейшему и важнейшему. В самом деле, если мы обязаны и к бессловесным быть милостивы, то сколь же велика должна быть любовь наша к тем, кои одного с нами рода и достоинства? Так учат нас и разум, и закон, и справедливейшие из людей, которые полагают, что лучше благотворить, нежели принимать благодеяния, и что милость дороже корысти.

Что же сказать о наших мудрецах? Я не говорю о язычниках, которые, выдумывая богов — защитников страстей, и Кердою 1) воздают величайшие почести, и, что еще хуже того, поставляют законом (как это видим у некоторых народов) закалать людей в жертву некоторым из демонов, так что бесчеловечие входит у них в состав богопочитания, и такими жертвами как сами услаждаются, так и богам своим думают доставить удовольствие, — злые жрецы и тайнослужители злых! Но вот что особенно достойно оплакивания: есть и между нашими собратиями люди, которые так далеки от соболезнования и вспомоществования страждущим, что даже не стыдятся жестоко укорять их, нападают на них, придумывают пустые и ничтожные умствования, яко гласящия от земли (Ис. 29, 4), говорят на ветер, а не для слуха, водимого благим смыслом и привыкшего к истинам божественным. Они осмеливаются так судить: «Бог послал им несчастья, а нам — счастье. И кто я, чтобы смел нарушать определение Божие и показывать себя милостивее Бога? Пусть их томятся, бедствуют, страдают! Богу так угодно». В сем только случае и показывают они себя богочтителями, где нужно им сберегать свои деньги и храбриться над несчастными! Но в самом деле они и не думают, что их благополучие происходит от Бога, как это ясно видно из слов их. Ибо станет ли рассуждать подобно им о бедных тот, кто признает Бога подателем всего, чем он владеет? Кто действительно имеет что-нибудь от Бога, тот употребляет, что имеет, согласно с волей Божией. С другой стороны, еще неизвестно и то, чтобы на бедных всегда насылал страдания Сам Бог, потому что и телесное вещество, находящееся беспрестанно в каком-то

1) Меркурию, покровителю корыстолюбия.

224

течении, может само по себе быть причиной расстройств. И почему кто знает, что один наказывается за порочную жизнь, a другой возвышается, как достойный похвалы? А может быть, и наоборот — сей возвышается именно потому, что он худ, а тот подвергается искушению за свою добродетель; сей выше возносится, чтобы и упасть сильнее, ему попускается наперед обнаружить, как некую болезнь, всю свою порочность, дабы тем справедливее было наказание, имеющее его постигнуть; а тот и сверх ожидания угнетается, дабы, искусившись яко злато в горниле (Премудр. 3, 6), очиститься и от малейшей, какая еще оставалась в нем, примеси зла (ибо никто по естественному рождению не бывает совершенно чист от скверны, как это слышим мы из Писания (Иов. 14, 4)) и явиться еще более достойным, так как и сию тайну нахожу я в Божественном Писании (Премудр. 3, 5). Продолжительно было бы исчислять все глаголы Духа, сюда относящиеся. И кто изочтет песок морской, и капли дождя, и глубину бездны (Сир. 1, 2–3)? Равным образом, кто может во всем исследовать глубину премудрости Бога, которой Он и сотворил все, и управляет всем так, как хочет и как знает? Довольно для нас, по примеру божественного апостола, удивляться только ей и почтить молчанием непостижимую и неудобозримую глубину ее. О глубина богатства и премудрости и разума Божия! Яко неиспытани судове Его и неизследовани путие Его (Рим. 11, 33). И кто уразуме ум Господень (Ис. 40, 13)? Или в последняя премудрости Его кто достиже, как говорит Иов (Иов. 11, 7)? Кто премудр и уразумеет сия (Осии 14, 10), и кто отважится то, что выше всякой меры, измерять соображениями удобопостижимыми? Итак, пусть кто-нибудь будет на это смел и отважен, а лучше, если бы никто. Я же ни наказаний в здешней жизни не осмелюсь относить во всяком случае к пороку, ни спокойного состояния — к добродетели. Правда, бывает и здесь такое мздовоздаяние, и, конечно, для некоторых полезных целей, дабы, с одной стороны, бедствия злых людей останавливали стремление порока, а с другой — благоденствие добрых облегчало путь добродетели, но это бывает не всегда и не вполне. Полное мздовоздаяние принадлежит единственно будущей жизни, где одни получат награды за добродетель, а другие — наказания за порок. Восстанут бо, сказано, сии в воскрешение живота, сии же в воскрешение суда (Иоан. 5, 29). А для настоящей жизни — другой закон, другое ведение.

Впрочем, и в настоящей жизни все направлено к будущей.

225

И что кажется нам неровным, ― без сомнения, изравнивается у Бога. Подобно сему в теле есть части выдавшиеся и впалые, великие и малые, также на земле есть места возвышенные и низкие; но все сие во взаимном соотношении образует и представляет нашим взорам прекрасное целое. Равно и у художника сначала нестройное и неровное вещество потом является весьма искусно обделанным, когда из него устроится какое-нибудь произведение; после чего и мы, увидев это произведение в совершенной красоте его, понимаем и признаем искусство художника. Так не будем же почитать Бога таким несовершенным художником, каковы мы; не будем находить неустройства в управлении миром потому единственно, что нам неизвестен образ управления. Но мы, — если нужно представить в подобии состояние нашего духа, — мы не много отличаемся от людей, страждущих на корабле тошнотой и головокружением, которые, кружась сами, думают, что и все кружится. Точно таковы те, о которых мы говорим. Они не хотят, чтобы Бог был мудрее их, когда у них кружится голова от недоумения о каком-нибудь происшествии. Вместо того чтобы или самим потрудиться в изыскании причины оного в той надежде, что, может быть, трудолюбивому исканию подастся истина, или посоветоваться о сем с людьми, которые мудрее и духовнее их (так как и мудрость есть одно из дарований, и не во всех разум (1 Кор. 8, 7)), или чистотой жизни уловить ведение и поискать премудрости у истинной Премудрости,— они — какое невежество! — хватаются за то, что ближе к рукам, клевещут, будто все в мире делается без причины, потому только, что сами ее не видят, и таким образом от своего невежества делаются мудрецами, или от излишней, так сказать, мудрости становятся лишенными мудрости и несмысленными. Оттого некоторые ввели счастье и самослучайность 1), — такой вымысел, который, подлинно, только на удачу и как случилось слеплен. Другие придумали какое-то неразумное и неотклонимое владычество звезд 2), которые по своему произволу сплетают или, лучше сказать, невольно принуждены сплетать судьбу нашу; придумали соединения и противостояния каких-то блуждающих и не блуждающих тел небесных и владычествующее над всем миром движение. Иные, поколику не могли постигнуть и познать самого Промысла, внесли

1) Эмпедокл, Эпикур.

2) Халдеи.

226

в бедный род человеческий свои мечты, какие кому воображались 1), и раздробили это на различные мнения и наименования. Были и такие, которые Промысел представляли слишком бедным 2),  и распространив управление Его только на то, что выше нас, не осмелились низвести Его до нас, более всего имеющих в Нем нужду, как будто боясь того, чтобы Благодетеля не показать слишком благим, когда будет слишком много существ, пользующихся Его благодеяниями, или чтобы не утомить Бога множеством благотворений. Но оставим сих безумцев, как я уже и сказал, самим себе, поелику еще прежде нас хорошо отразило их слово Божие сим приговором: осуетися неразумное их сердце: глаголющеся быти мудри, объюродеша и измениша славу нетленнаго Бога (Рим. 1, 21–23), исказив какими-то баснями и тенями всеобъемлющий Промысел. Мы же, если только, как существа разумные и служители Слова, внимаем разуму, не должны ни сами придумывать подобных чудовищных мнений, ни принимать людей, которые так думают, сколько бы ни был оборотлив язык их в составлении нелепых умствований и учений и сколько бы ни была обольстительна новость их вымыслов. Напротив, мы должны веровать, что есть Бог Творец и Создатель всех существ; ибо как могла бы и существовать вселенная, если бы кто не осуществил ее и не привел в стройный состав? Должны веровать, что есть Промысел, все содержащий и все связывающий в мире; ибо для тех существ, для которых необходим Творец, необходим вместе и Промыслитель; иначе, мир, носимый случаем, как вихрем корабль, должен бы был по причине беспорядочных движений вещества мгновенно разрушиться, рассыпаться и возвратиться в первоначальный хаос и неустройство. Мы должны также веровать, что наш Творец, или Зиждитель (все равно, тем ли или другим именем назовешь Его), особенным образом печется о нашей участи, хотя жизнь наша и проводится среди различных противностей, коих причины для того, может быть, и остаются неизвестными, чтобы мы, не постигая их, тем более удивлялись над всем возвышенному Уму. Ибо все, что мы легко понимаем, легко и пренебрегаем; а, напротив, что выше нас, то, чем неудобопостижимее, тем больше возбуждает в нас уди-

1) Мифологи.

2) Аристотель.

227

вление; и все, что убегает от нашего желания, тем самым воспламеняет к себе сильнейшую любовь.

Посему не будем ни слишком высоко ценить, во всяком случае, здоровье, ни слишком осуждать болезнь, не будем прилепляться к скороутекающему богатству (Пс. 61, 11) и более надлежащего прилагать к сему потоку свое сердце, тратя на сие, так сказать, нечто из существа души нашей. Не будем восставать и против бедности как против доли, заслуживающей презрение, проклятие и ненависть. Научимся лучше и презирать безумно употребляемое здоровье, которого плод — грех, и уважать благочестиво переносимую болезнь, почитая тех, которые страданием приобрели победу; почему знать, не кроется ли между болящими какой-нибудь Иов, который несравненно более достоин чести, чем здоровые, хотя и соскребает с себя гной и томится день и ночь под открытым небом, страдая и от язв, и от жены, и от друзей. Научимся отметать и неправедное богатство, за которое праведно страждет в пламени (Лук. 16, 24) богач, прося для прохлаждения себя малой капли воды, и вместе ублажать благодарную и любомудрую бедность, с которой Лазарь спасается и богато награждается упокоением в недрах Авраама.

Таким образом, человеколюбие и благосердие к бедным, кажется, нужно нам и для того, чтобы заградить уста неправо мыслящих об оном и не уступать суетным их мудрованиям, кои мы теперь рассматривали, то есть не обращать жестокости в закон на вред самим себе. Но всего более почтим здесь заповедь и увещания слова Божия. Какая же это заповедь? Посмотрите, как постоянно внушают ее мужи боговдохновенные и как она близка к их сердцу. Не так они возвещают ее, чтобы раз или два поговорили что-нибудь о бедных и потом отступились; не так, чтобы одни упоминали о милосердии, а другие нет, или некоторые говорили о нем больше, а другие меньше, как будто бы оно не было важным и крайне нужным предметом. Нет, они все и каждый в особенности, почитая сию заповедь главной или одной из главных, с ревностью побуждают нас к исполнению ее то увещаниями, то угрозами, иногда упреками, а иногда и похвалами милосердным, и все сие для того, чтобы непрестанными напоминаниями о сей заповеди усилить ее действие в сердцах наших. Сказано: страсти ради нищих и воздыхания убогих ныне воскресну, глаголет Господь (Пс. 11, 6). Кто же не убоится восстающего Господа? И в другом

228

месте: воскресни, Господи Боже мой, да вознесется рука Твоя, не забуди убогих (Пс. 9, 33). Отклоним молитвой такое возвышение руки Божией и не пожелаем видеть ее возносимой на непокорных или, что еще тягостнее, наводимой на жестокосердных. И еще: не забы звания убогих; не до конца забвен будет нищий (Пс. 9, 13, 19); очи Его на нищаго призираете (Пс. 10, 4); а такое призрение лучше и превосходнее, нежели приникновение веждей. Вежди же Его испытаете сыны человеческия, что есть уже как бы низшее и второстепенное назирание. Но, может быть, скажет кто-нибудь, что здесь говорится о нищих и убогих, неправедно притесняемых. Не спорю, но и это самое должно побудить тебя к человеколюбию. Если так много печется Господь о бедных, когда их обижают, то, конечно, еще более наградит тебя за них, когда они получают от тебя благодеяния. Если ругаяйся убогому раздражает Сотворившаго его (Притч. 17, 5), то пекущийся о творении чтит Творца. Опять, когда ты слышишь слова: нищ и богат сретоста друг друга, обоих же Господь сотвори (Притч. 22, 2), то не думай, будто Господь сотворил одного нищим, а другого богатым для того, чтобы ты еще больше мог нападать на нищего, ибо неизвестно, от Бога ли произошло такое разделение. В сих словах Писания показывается только то, что и нищий и богатый равно созданы Богом, хотя и неодинакова внешняя их участь. Пусть это подвигнет тебя к состраданию и братолюбию, и если бы когда при взоре на свое богатство ты возгордился, то пусть мысль об общем Создателе смирит тебя и введет в пределы скромности. Что же еще? Милуяй нища взаим дает Богови (Притч. 19, 17). Кто не пожелает иметь такого должника, который отдаст долг во время свое с лихвой? И опять милостынями и верами очищаются грехи (Притч. 15, 27). Итак, очистим себя милосердием, отрем сим прекрасным злаком нечистоты и скверны душевные и убелимся, одни — как волна, другие — как снег (Ис. 1, 18), по мере благосердия нашего!

Скажу нечто еще более поразительное. Если у тебя нет ни сокрушенных членов, ни струпа, ни язвы, ни раны палящаяся (Ис. 1, 6), нет никакой проказы душевной, или осязаемого знамения, или блеска (Лев. 13, 2), что только отчасти очищает закон и что может исцелить один Христос, то тем не менее почти Того, Кто претерпел за нас язвы и болезни. Почтешь же Его тогда, когда явишься милостивым и человеколюбивым к члену Христову. Если же разбойник и мучитель душ наших,

229

или на пути твоем из Иерусалима в Иерихон, или в другом каком-либо месте, напав на тебя, безоружного и не готового к обороне, до того, может быть, изранил тебя, что ты должен сказать: возсмердеша и согниша раны моя от лица безумия моего (Пс. 37, 6); если ты в таком состоянии находишься, что ни уврачевания не ищешь, ни средства к исцелению твоему не знаешь — ах! это уже подлинно великая язва и крайнее бедствие. Но когда ты еще не вовсе предался отчаянию и не сделался совершенно неисцелимым, прибеги ко Врачу, умоляй Его, лечи язвы язвами, привлеки подобное подобным или, лучше сказать, меньшими средствами уврачуй большие болезни. И он речет душе твоей: спасение твое есмь Аз (Пс. 34, 3), скажет: вера твоя спасе тя (Лук. 7, 50); се, здрав еси (Иоан. 5, 14), и утешит тебя всей сладостью глаголов человеколюбия, если только увидит, что и ты человеколюбив к болезнующим.

Блажени, говорит Он, милостивии, яко тии помиловани будут (Матф. 5, 7); видишь, что между блаженствами не последнее место занимает милость. Также: блажен разумеваяй на нища и убога (Пс. 40, 1); благ муж щедря и дая (Пс. 111, 5); весь день милует и взаим дает праведный (Пс. 36, 26). Восхитим же блаженство, заслужим наименование разумевающих, соделаемся благими; самая ночь да не прервет дел милосердия. Не рцы: отшед возвратися, и заутра дам ти (Притч. 3, 28). Не допускай ни малейшего промежутка между благим намерением и благотворением. Вот одно, что не терпит отсрочки, — человеколюбие. Раздробляй алчущему хлеб твой и нищия безкровныя введи в дом твой (Ис. 58, 7), и все сие делай радушно. Милуяй, сказано, с добрым изволением (Рим. 12, 8); таким образом, готовность твоя усугубит цену доброго твоего дела. Ибо что делается с печалью или по нужде, то не может быть приятным и изящным; оказывая благодеяния, должно радоваться, а не сетовать. Аще отымеши от себя соуз и рукобиение, то есть мелкую расчетливость, разведывания, и сомнения, и глагол роптания, что будет тогда? Какое чудное и великое воздаяние! Какая и сколь богатая награда! Разверзется рано свет твой, и исцеления твоя скоро воссияют (Ис. 58, 9. 8). Кто же не пожелает себе света и исцеления?

Но с таким же благоговением взираю я и на ковчежец Христов (Иоан. 12, 6), побуждающий нас к питанию нищих; и на согласие Павла и Петра в том, что они, разделив между собой проповедь Евангелия, общими силами пеклись о бедных; и

230

на указанный юноше предел и закон совершенства: имение твое даждь нищим (Матф. 19, 21). Не думаешь ли ты, что человеколюбие есть для тебя не необходимость, а дело произвола, не закон, а совет? Я и сам весьма желал бы так думать, но меня устрашают левая сторона, и козлища, и укоризны, кои услышат они от Поставившего их ошуюю. Они осуждены будут не за грабительство, не за святотатство, не за прелюбодеяние или другие грехи, запрещенные законом, а за то, что не послужили Христу в лице бедных.

Итак, ежели вы, рабы и братия и сонаследники Христа, сколько-нибудь имеете ко мне послушания, то, доколе еще есть время, посетим Христа, послужим Христу, напитаем Христа, оденем Христа, примем Христа, почтим Христа — не только трапезой, как некоторые; не мастями благовонными, как Мария; не гробом только, как Иосиф Аримафейский; не веществами, нужными при погребении, как Никодим, в половину только показавший любовь свою ко Христу; не златом, ливаном и смирной, как еще прежде волхвы; но поелику Владыка всяческих милости хощет, а не жертвы (Матф. 9, 13), и милосердие дороже тем тучных агнцев (Дан. 3, 40), то сие-то милосердие и принесем Ему в лице бедных и долу влачащихся ныне, дабы тогда, как мы отыдем отселе, они приняли нас в вечные кровы (Лук. 16, 9), в Самом Христе, Господе нашем, Которому слава во веки, аминь.