Григорий Богослов, свт. Слово 10, защитительное, по возвращении св. Григория Богослова из уединения, сказанное им отцу своему и Василию Великому.

Нет ничего сильнее старости и достоуважаемее дружества. Ими приведен к вам я — узник о Христе, связанный не железными веригами, но неразрешимыми узами Духа. Доселе почитал я себя крепким и непреодолимым и (какое неразумие!) не уделял слов моих даже сим друзьям моим и братиям, но, все предоставив, кому сие угодно, желал жить в покое, любомудрствовать в безмолвии, беседуя с самим собой и с Духом. Представлял в уме Кармил Илиин, пустыню Иоаннову и премирную жизнь любомудрствующих, как Илия и Иоанн, настоящее уподоблял буре и искал себе какой-нибудь скалы, или утеса, или стены, где бы укрыться. Рассуждал сам с собой: пусть для других будут почести и труды, для других — брани и отличия за победы, а для меня, избегающего браней и углубляющегося в самого себя, довольно жить, как могу, как бы на легком судне преплыть небольшое море и скудостью здешней жизни приобрести себе малую обитель в жизни будущей. Может быть, более низости, но за то и более осторожности показывает мысль — равно удаляться и высоты и падения. Так размышлял я, пока можно еще было писать тени и сонные мечты и питать ум пустыми вымыслами. Что же теперь? Превозмогло меня дружество, покорила седина отца — старость мудрости, предел жизни, безопаснейшее пристанище, и дружба того, который сам богатеет для Бога и других обогащает. Отлагаю уже гнев, да услышат кротцыи, и возвеселятся (Пс. 33, 3)! Спокойно смотрю на руку, сделавшую мне насилие, с радостным взором обращаюсь к Духу; сердце мое

192

не мятется, рассудок возвращается; дружба, подобно потушенному и угасшему пламени, опять оживает и возгорается от малой искры.

Отвержеся утешитися душа моя (Пс. 76, 3), и уны во мне дух мой (Пс. 142, 4) Я говорил: «Впредь не буду верить дружеству и для чего мне надеяться на человека»? Ибо всяк человек льстивно ходит и всяк брат запинанием запинает ближнего своего (Иер. 9,4). Все мы из одной персти, из одного смешения, вкусили от одного и того же древа зла, но один ту, другой другую носим благообразнейшую личину. И какая мне польза, рассуждал я, от этой ревностной и прославляемой дружбы, которая началась с мира и перешла в дух? Какая польза из того, что у нас были один кров и одна трапеза, общие наставники и уроки? Что пользы из этого более нежели братского слияния сердец и впоследствии искреннего единодушия? Ужели мне не позволят и того, чтобы остаться внизу во время владычества и возвышения друга, когда многие домогаются и достигают противного, то есть того, чтобы вместе с друзьями владычествовать и участвовать в их благоденствии? Но для чего мне пересказывать все, что придумывали печаль и уныние, которое называю омрачением ума? Но таковы действительно, и даже еще хуже, были мои рассуждения. Обвиню сам себя за свое высокоумие или безумие. Но теперь переменяю свои мысли и сам переменяюсь, что гораздо справедливее прежнего, а для меня приличнее. Искренность же моей перемены можешь видеть, дивный муж, не только из того, что разрешено тобой мое молчание, на которое ты жаловался и в котором много укорял меня, но также из того, что самые слова мои служат тебе защитниками. Это явный знак нашей дружбы и живущего в нас духа. Но в чем же состоит оправдание твое? (Если погрешу в чем-либо — сам поправь меня, как имеешь обычай делать в других случаях.) Ты не потерпел, чтобы дружество предпочтено было Духу: и если я для тебя дороже, может быть, всякого другого, то Дух несравненно для тебя предпочтительней, нежели я. Ты не потерпел, чтобы талант оставался сокрытым и закопанным в земле; не потерпел, чтобы долго скрывался под спудом светильник, ибо так ты думаешь о моем свете и моем делании; ты домогался, чтобы к тебе — Павлу присоединен был Варнава, домогался, чтобы к Силуану и Тимофею присовокуплен был и Тит, и чтобы тебе через тех, ко-

193

торые искренно о тебе заботятся, распространять благодать Божию и от Иерусалима и окрест даже до Илирика исполнити благовествование (Рим. 15, 19). Для сего-то и меня изводишь на среду, и, когда желал бы я уклониться, берешь и посаждаешь подле себя (в сем-то, может быть, скажешь ты, состоит мое оскорбление), и делаешь сообщником забот и венцов; для сего помазуешь меня в первосвященника, облекаешь в подир, возлагаешь на меня кидар, приводишь к жертвеннику духовного всесожжения, приносишь в жертву тельца освящения, освящаешь руки Духу, вводишь меня для тайнозрения во святая святых и соделываешь служителем скинии истинней, юже водрузи Господь, а не человек (Евр. 8, 2). Но достоин ли я и помазующих, и Того, для Которого и пред Которым совершается помазание, — о сем знает Отец истинного и подлинного Помазанника, Которого помазал Он елеем радости паче причастник Его (Пс. 44, 8), помазав человечество Божеством, да сотворит обоя едино; знает и Сам Бог и Господь наш Иисус Христос, через Которого получили мы примирение; знает и Дух Святой, доставивший нас на сие служение, в котором стоим и хвалимся упованием славы (Рим. 5, 2) Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.