Струве Н. А. Великие примеры

разбивка страниц документа сделана по:

Христианство воспринимается и толкуется по-разному. Одни видят в нем необходимый нравственный закон, наиболее совершенное правило жизни; другие обращают свое внимание на идеологию, единственную дающую удовлетворительное объяснение вселенной; для иных христианство просто существенная часть быта или условие земного порядка, ограждение от социального хаоса. Но христианство нельзя подвести ни под одно из этих определений: оно несоизмеримо шире и выше их всех. Христианская вера по существу своему не определима ибо она прежде всего жизнь. Религия воплотившегося Бога, христианство, должно быть воплощено, осуществлено в здешней временной жизни. Никакие катехизисы, никакие изложения христианской доктрины, как бы важны они ни были, не могут нам дать верного и полного представления о том, что есть христианство. В этом отношении для нашего научения чрезвычайно важны облики великих святых. Ознакомление с ними, с их жизнью и делами, не только вдохновляет нас самих на подвиг святости, оно убеждает нас в том, что христианство может быть осуществлено во всех условиях  и во всех формах. Цель настоящего очерка и состоит в том, чтобы на примерах самых разных святых, — миссионеров,  богословов, государственных деятелей, ученых, иерархов или мирян, близких нам по времени или далеких — дать читателю представление о том, что христианство есть прежде всего великая жизненная и творческая сила, проявляющаяся во всех и во всем, не знающая никаких препятствий и духовно побеждающая даже в мученичестве.

Апостол Павел

Первым по времени и по значению великим «свидетелем» Христа является бесспорно апостол Павел. В на-

373

ши дни, увы, апостола Павла знают очень мало. Сами верующие редко, в частном порядке, читают «Деяния Апостолов» или «Послания», а в Церкви чтение этих книг остается большей частью непонятным. Мы забываем, по-видимому, что апостолу Павлу посвящена почти вся вторая часть Нового Завета. Один немецкий богослов — протестант дерзнул даже назвать ап. Павла «первым после Единственного». Павел не был, конечно, совершенным человеком, ибо совершенными были только воплотившийся Спаситель и воплотившая Его Божья Матерь; не был он и «первым рожденным от жены», по свидетельству Христа таковым является Иоанн Предтеча. Но в истории значение ап. Павла так велико, что само развитие Церкви без него кажется немыслимым. Мы можем даже сказать, что, в исторической перспективе, «силою Христа Павел совершил больше чем сам Христос». Глубочайший богослов-мистик, Павел был одновременно и не в меньшей мере величайшим деятелем-созидателем. Подвиг его поистине выше всякого слова: первый он понес благовестие язычникам и в неполные тридцать лет покорил Христу чуть ли не весь мир, и, первый он же, Духом Святым, возвестил то, чего при жизни Христа апостолы еще не могли «вместить». И он не ученик Спасителя, не свидетель Его земного служения, а обращенный.

Еврей по роду, римлянин по подданству, Савл (таково было его еврейское имя) получил, сначала в родном Тарсе, затем в Иерусалиме «у ног Гамалиила» широкое образование, приобщившее его к греческой культуре. По вере он был фарисей, из тех строгих ревнителей Моисеева Закона, которых неоднократно обличал Христос. Подобно многим Израильтянам, Павел чаял пришествие Божьего Помазанника и Посланника — Христа-Мессии, но вместе с другими ожидал увидеть в нем могущественного царя, долженствующего вознести Израиля над всеми народами. Христиане, провозглашая Мессией безвестного учителя из презренного Назарета, позорно распятого на кресте, казались ему безумцами, изменившими заветным упованиям Израиля. Во имя Моисеева Закона и восстал Савл против новой секты и со всею ревностью горячего и убежденного человека принялся пресле-

374

довать ее, до того дня пока небольшое событие не перевернуло всей его жизни, превратив его из рьяного гонителя Церкви в великого провозвестника Евангелия.

По дороге из Иерусалим в Дамаск, куда, заручившись полномочиями, Павел решил перенести гонения на христиан, на седьмом или восьмом дне путешествия «внезапно осиял его свет с неба. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: «Савл, Савл, что гонишь Меня?». Он сказал: «Кто Ты, Господи?». Господь же сказал: « Я— Иисус, Которого ты гонишь! трудно идти тебе против рожна».

Павел встал с земли — слепым, и во всем уже послушный голосу свыше, отправился, по велению Господа, в Дамаск. Три дня он «не видел и не ел и не пил». Ветхий человек умирал в нем, уступая место новому, рожденному Христом. Когда Ананий (один из учеников), посланный Господом, явился к Павлу и возложил на него руки «тотчас, как чешуя отпала от глаз его и вдруг он прозрел, и встав, крестился. И приняв пищи, укрепился. И тотчас (пробыв несколько дней с учениками в Дамаске) стал проповедовать об Иисусе, что Он есть Сын Божий...».

Обращение Павла — подлинное чудо, и никакие мудрые толкования не способны объяснить его. Оно есть величайшее историческое проявление Божьей силы и милости. «Видение на пути в Дамаск» не только обратило Павла из фарисея в ученика Христова, оно явилось прямым источником всех его действий, всей его боговдохновенной мысли. «Вся проповедь Павла, как говорит блаженный Августин, лишь выявление тех бесчисленных богатств которые были сокрыты в духовном опыте видения».

Христос явился Павлу воскресшим и прославленным. Сам Павел приравнял свое видение явлением Христа ученикам после Воскресения. Именно то, что было неприемлемо для ветхозаветного ума — распятие и воскресение Мессии – стало стержнем веры апостола Павла и центральным пунктом его проповеди.

Вторым прямым откровением, полученным и пережитым в видении было отождествление Христа с теми кто верует в него: «Савл, Савл, зачем гонишь ты Меня»,

375

сказал Господь Павлу. «Разве вы не знаете, что Христос в вас» — впоследствии возвещал Павел уверовавшим и крестившимся, умоляя их пребывать в вере и чистоте. И сам про себя, после обращения, он говорил: «уже не я живу, но живет во мне Христос». В этом изумительном признании  — весь духовный облик великого апостола, все его учение о новом, — искупленном человеке.

И, наконец, обращение явилось для Павла откровением о бесконечной милости и любви Божьей. Любовь занимает первенствующее место в проповеди ап. Павла. Для него она выше веры, выше знания: «Если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. Если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею: нет мне в том никакой пользы».

Свои большие миссионерские путешествия апостол Павел начал не сразу. Первое время он оставался в Дамаске, затем удалился в Аравию на неопределенный срок, был в Иерусалиме, проповедовал в родной Киликии. Только десять лет после обращения, по особому повелению, полученному от Господа в новом видении, Павел стал благовествовать среди язычников. Здесь нет места описывать подробно все путешествия великого апостола. Дадим только краткую характеристику каждого из них. Первое — всего их насчитывается четыре — длившееся около пяти лет, повело его на остров Кипр и в Малую Азию: во всех посещаемых им городах возникали Церкви, состоявшие не из иудеев, а из бывших язычников. Успех этого первого путешествия сыграл решающую роль в истории начальной Церкви: он был поводом созыва первого церковного собора в Иерусалиме, на котором апостолы, не без разногласий и споров, решили порвать с синагогой и не обязывать обращающихся язычников к исполнению ветхозаветных обрядов. Решение собора окончательно открыло христианской проповеди языческий мир и утвердило мировое, вселенское назна-

376

чение Церкви. Павел, уполномоченный грамотой собора, снова немедленно пустился в путь: пройдя всю Малую Азию, он переплыл в Македонию (современную Европу), создал по дороге несколько Церквей, в частности в Филиппах и в Салониках, и прибыл в столицу древнего мира — Афины. Здесь апостол Павел потерпел самую свою крупную миссионерскую неудачу: заинтересовав некоторых прохожих, любителей философии и новизны, Павел стал в ареопаге проповедовать новую веру. Но едва дошел он до воскресения Христа из мертвых, как стоящие вокруг него слушатели рассмеялись, прервали его, пренебрежительно воскликнув: «Об этом мы тебя послушаем в другой раз». К этому происшествию относятся знаменитые слова Павла «мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для эллинов безумие». Из Афин Павел перешел в Коринф, где «немного было мудрых по плоти, немного сильных, немного благородных»; и, пробыв здесь два года, создал одну из наиболее славных своих общин. Не раз он ею гордился, называя ее «печатью своего апостольства». Третье миссионерское путешествие Павла можно считать апогеем его апостольского служения: в Ефесе, несмотря на злостное сопротивление евреев, он создает большую христианскую общину; пробыв с ней три года, вновь посещает и укрепляет ранее основанные им Церкви в Македонии и Греции, пишет и рассылает главнейшие свои послания, к Галатам, Коринфянам, Римлянам.

Четвертое путешествие Павел совершил, будучи уже пленником. Задержанный в Палестине, в Кесарии, он был послан в Рим, как римский гражданин, чтобы быть судимым. Власти оставили ему большую свободу действий и передвижений: ею, как по дороге, так и в самом Риме, он воспользовался, чтобы проповедовать христианство. Освобожденный, он как будто отправляется в Испанию, но здесь сведения о нем становятся очень скудными. Снова мы его видим на востоке, где в 66 году его вторично арестовывают и вторично, но уже в оковах, посылают в Рим. В Риме он терпит тяжелое заключение в ожидании решения суда. Через год приговор вынесен и в начале 67 года Павел обезглавлен, по преданию близ Рима, на дороге в Остию.

377

Краткий пересказ миссионерских путешествий Павла дает лишь очень бледное представление о его деятельности. Сам Павел, во втором Послании к Коринфянам в таких словах пишет о своих испытаниях: «Я гораздо более (иных) был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и неоднократно при смерти. От иудеев пять раз дано мне было по сороку ударов без одного. Три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл в глубине морской. Много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратьями. В труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних приключений, у меня ежедневное стечение людей, забота о всех Церквах».

И это еще далеко не полный перечень всех пережитых апостолом Павлом испытаний: послание к Коринфянам написано им на полпути его апостольского служения. Павел во всех поездках своих жил собственным трудом — ткал полотно, дабы никто не мог сказать, что служение его имеет корыстные цели. Еще в молодости, по всей вероятности, в начале второго миссионерского путешествия, он почувствовал первые проявления тяжелой болезни, мучившей его всю жизнь — малярии. Трижды молил Павел Господа, чтобы Он удалил болезнь эту от него, но Господь ответил ему: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи». Не одно только тело свое отдал апостол Павел для распространения Христовой Истины: самое свое спасение он предлагал в жертву, ради братьев по плоти, ради не уверовавших Иудеев.

Как не было преграды для его апостольства, так не было границ и его уму. Павел не был философом, но в посланиях его заключено больше философских интуиций, чем в иных законченных системах. Павел не был богословом в современном смысле этого слова, но положил основание всему богопознанию. Все тайны Откровения были им рассмотрены или затронуты. Все жиз-

378

ненные вопросы нашли в нем отклик. Ничто человеческое — брак, семья, труд, государство — не осталось ему чуждо. Павел не был профессиональным писателем, но все слова его жгут, как раскаленное железо. Глубина их необозрима: они вечно новы, ибо носят печать Духа.

Бог стал человеком, чтобы человек стал богом. Спасенный и спасающий, нищий, но обогащающий, ничего не имеющий, но всем обладающий, всегда гонимый и поругаемый, но вечно радующийся — не является ли апостол Павел наиболее ярким ответом человека на воплощение Господа?

«Подражайте мне; как я подражаю Христу» — этот призыв апостола Павла, сейчас больше чем когда либо, должен быть услышан.

Игнатий Богоносец

Среди сонма мучеников, которыми столь богаты конец  I-го и начало II-го века, епископ Антиохийский Игнатий сияет особенно ярким светом.

В дошедших до нас семи его посланиях, почитавшихся в древней Церкви почти наравне с посланиями апостола Павла, мы имеем не только ценнейший, исторически подлинный, документ об устроении церковной иерархии первых веков, но и замечательные страницы «чистой мистики», в которых обычное для древних христиан чувство радостного приятия смерти получило свое наиболее яркое выражение.

По первым достоверным сведениям о нем, Игнатий является уже осужденным на растерзание зверями во время местного гонения на христиан в Антиохии. Казнь назначена была в Риме, куда и пересылались осужденные. Путь их шел отчасти морем, главным образом же по суше: во всех поселениях Игнатия встречали местные жители-христиане и заботились об облегчении его участи; слава его была настолько распространена, что даже представители церквей, лежащих в стороне от его пути, приходили приветствовать его и покланяться его узам.

379

В посланиях, написанных им во время продолжительных остановок в Смирне и Троаде, прежде всего, встает перед нами образ Игнатия-епископа.

Во времена Игнатия церковная иерархия уже определилась более или менее в трех формах, в каких она нам представляется ныне. Во главе местной Церкви стоял епископ, окруженный рядом пресвитеров-священников, наподобие того, как Иисус Христос возглавлял собор Апостолов. Но, быть может, форма эта еще не всюду, укрепилась или давала уже повод значительным отступлениям: нет ни одного письма, в котором Игнатий не призывал бы верующих к полному послушанию и единению с епископом. «Кто почитает епископа, тот чтим и кто делает что-либо втайне от епископа, тот служит дьяволу». «Я отдаю свою жизнь ради тех, кто подчиняется епископу, священникам и диаконам».

Церквам Игнатий заповедует перед смертью одно и то же: не нарушать единства Церкви, преслушаясь епископа или соблазняясь первыми появившимися отклонениями от правильного вероучения. Свое епископское служение Игнатий соединил с апостольством: в нем сошлись два основных течения христианского богословия – ап. Павла и ап. Иоанна. Ему мы обязаны, быть может, первой формулировкой некоторых основных и незыблемых догматов христианской веры. И этот ревностный епископ  и во многих отношениях гениальный богомыслитель, по образному выражению Иоанна Златоуста, «с такою же легкостью сложил с себя тело, с какою иной снял бы с себя одежду»! В этом и состоит особенность подвига Игнатия-мученика: обреченный на смерть, он с пастырской, неистощимой любовью заботится о нуждах Божьих Церквей; но заботясь о них, он в то же время всем существом своим обращен к невидимому граду, к Царствию будущего века. Он не только принимает радостно смерть, но и добровольно идет на нее: узнав во время остановки в Смирне, что в Риме братья-христиане тщатся спасти его от смерти, он пишет им свое знаменитое «Послание к Римлянам», одно из самых удивительных и величественных произведений всей христианской литературы, умоляя не оказывать ему неблаговременной любви, дать ему умереть.

380

«Я пишу всем Церквам, и всем сказываю, что добровольно умираю за Бога… Огнь и Крест, множество зверей, рассечение, раздробление костей, расторжение членов, сотрение всего тела, лютые муки диавола пусть придут на меня, - только бы достигнуть мне Иисуса Христа. Лучше мне умереть за Иисуса Христа, нежели царствовать над всею землею. Его ищу, за нас умершего, Его желаю, за нас воскресшего. Приближается рождение мое. Простите меня, братия! Не препятствуйте мне войти в жизнь, не желайте мне смерти — хочу быть Божьим, не отдавайте меня миру. Пустите меня к чистому свету. Придя туда, человеком Божьим буду. Позвольте мне быть подражателем страданий Бога моего. Кто сам имеет Его в себе, тот поймет чего желаю я, и окажет мне сострадание, видя, что заботит меня».

Не сказывается ли в этих огненных словах непостижимая сила Господа? Ветхозаветный псалмопевец трепетал пред надвигающейся смертью. Древний философ соглашался на нее, как на неизбежное зло. Даже Сократ — христианин до Христа, по выражению некоторых апологетов — принял смерть лишь как нечто естественное, особенно в старости. Стремление же Игнатия, а с ним и всех христианских мучеников к смерти, как к новому рождению, понять человеческим соображением мы не можем. В нем мы должны видеть, следуя в этом Иоанну Златоусту, сильнейшее доказание Воскресения. Ибо, если Христос не воскрес, «как объяснить то, что при жизни Христа все апостолы, общавшиеся с Ним, от страха оказались слабыми, предали учителя и разбежались; а когда Он умер, то не только Петр и Павел, но и Игнатий, не видавший Его и не насладившийся общением с Ним, показали такую ревность по Нем, что предали за него самую свою душу?»

Св. Иустин философ

Мы видели выше, какой решительной отповедью встретило просвещенное общество в Афинах речь апостола Павла о воскресении... И, действительно, проповедь Евангелия не сразу проникла в культурные круги Рим-

381

ской Империи. Христиане первого века были по большей части люди простые, малообразованные. Жили они обособленно. Этим объясняется отчасти, что философы и мудрецы греко-римского мира долгое время просто не знали нового учения, почитали христиан за безбожников и приписывали им самые невероятные нравы.

Одним из первых ученых, принявшим христианство, был Иустин, известный ныне под именем философа-мученика. Он родился в первые годы II-го века. Облик этого богоискателя как-то особенно нам близок. Вопросы, его волновавшие, нередко родственны нашим. Во многом духовный и умственный путь Иустина, прошедшего через ряд учений и нашедшего удовлетворение только в христианстве, напоминает путь русских религиозных мыслителей конца XIX и начала XX века, от марксизма и неверия, через кантианство и идеализм, в конечном итоге пришедших ко Христу.

Иустин, получивший по тогдашнему времени превосходное образование, с ранних лет почувствовал особое влечение к философии, не к ее умственно отвлеченным построениям, а к жизненному размышлению над самыми насущными вопросами о Боге и о конечной судьбе человека. В поисках истины, Иустин, как он сам нам рассказывает в «Беседе с Трифоном», обратился сначала к стоику, но быстро разочаровался в его учении: стоик не имел никакого познания о Боге, да и вовсе не считал такое познание необходимым. Иустин перешел к перипатетику, но тот своим корыстолюбием доказал на деле, как мало действенно учение Аристотеля в жизни. Пифагорейцы, к которым Иустин обратился вслед за этим, вовсе не приняли его в число своих учеников, так как он не знал тех наук (музыки, астрономии и др.), которые в школах Пифагора считались необходимыми для приобретения высшего познания. Только беседы с одним последователем Платона, жившим в одном с ним городе, как будто удовлетворили духовные требования Иустина: «Рассуждения о сверхчувственном, пишет он, возвышало меня все более и более, а учение об идеях окрыляло мой ум». Однако, платонизму суждено было стать в исканиях Иустина только последней приготовительной ступенью к высшей мудрости — во христианской вере. Неожиданная

382

встреча с одним старцем-христианином, последовательно показавшим ему внутренние противоречия учения Платона, окончательно поколебала веру Иустина в человеческую мудрость. То была решительная минута, в которой, вместе с чувством тщетности и неверности чисто философских исследований, еще сильнее сказалась неутолимая жажда нового, удовлетворяющего ведения. Старец воспользовался этой минутой и раскрыл перед искателем мудрости тайну Боговоплощения. «Внезапно, говорит Иустин, возгорелся во мне огонь и объяла меня любовь к пророкам и к тем людям, которые суть други Христу; и размышляя в себе о словах старца, я нашел только здесь истинную и полезную философию».

В этом несколько стилизованном автобиографическом рассказе, Иустин ярко зарисовал основные этапы своего духовного пути. Обращение Иустина ко Христу не было следствием внезапного откровения, непосредственного вмешательства Господа, каким было явление Христа Павлу, а итогом длительного и мучительного напряжения мысли. После крещения, Иустин не изменил своего взгляда на философию: она по-прежнему оставалась для него величайшим и драгоценнейшим в очах Божиих стяжанием. Он не только не прервал своих занятий, но и не сбросил с себя философской мантии, благодаря которой мог вступать в беседу с самыми разнообразными людьми, и продолжал учительствовать так же, как и языческие философы, но уже не «мудрости века сего, а «безумию Креста».

Достигнув Истины, все силы и познания свои Иустин посвятил на то, чтобы и другим стало известно и доступно учение Христа. «Мне хотелось, пишет он, чтобы все мыслили со мною одинаково и не отвращались учения Спасителя».

Проповедь представлялась ему как обязательный и неотъемлемый долг каждого христианина. «Всякий, кто может возвещать истину, и не возвещает ее, будет осужден Богом. Страшась этого, я считал своим долгом искать собеседования со всеми...». Таким образом, по внешнему виду эллин, по убеждению пламенный христианин, Иустин странствовал с востока на запад, всюду проповедуя и утверждая веру; в Ефесе и в Риме он создал первые шко-

383

лы христианской философии. В самом Риме Иустин безбоязненно вступал в публичные состязания о вере, опровергая клеветы, порицая насмешки. Смелая проповедь Иустина снискала ему много врагов и в скором времени стоила ему жизни. Неприязнь к нему философа Кресцента; которого Иустин больно задел в одном из своих сочинений, разрешилась особым доносом Римскому правительству. На суде допрос Иустина вел учитель Марк-Аврелия — Рустик, один из образованнейших язычников того времени. На его презрительные усмешки Иустин отвечал простыми словами: он не воспользовался своей ученостью и не вступил с Рустиком в спор, а со спокойной, просветленной уверенностью исповедовал свою веру.

«Так, ты христианин?» — спросил Рустик. — «Да, я христианин», — был немногословный ответ Иустина. После того, как и другие подсудимые мужественно исповедали себя христианами, Рустик снова обратился к Иустину: «Послушай, ты, который называешься ученым и думаешь, что знаешь истинное учение: если тебе после бичевания отсекут голову, уверен ли ты, что взойдешь на небо?» — «Я надеюсь получить этот дар, если претерплю все это». — «Так ты думаешь, что взойдешь на небо и получишь там награду?» — спросил еще раз Рустик. — «Не думаю только, но знаю и вполне уверен в том». Тогда Рустик приказал всем подсудимым принести жертву богам. На отказ их он отвечал угрозой. «Наше пламенное желание, сказал Иустин, пострадать за Господа нашего Иисуса Христа, ибо это дарует нам спасение и дерзновение на страшном и всемирном суде нашего Владыки и Спасителя». — «Делай что хочешь, прибавили прочие исповедники, мы христиане и жертв идолам не приносим». Тогда последовал приговор: за отказ их принести жертву богам и неповиновение приказу самодержца бить их и отсечь голову. Так Иустин увенчал «святую жизнь святым мученичеством».

Главнейшая заслуга Иустина в том, что первый, он заговорил о Христе на языке древней философии, ознакомил с христианством языческих мудрецов и вступил с ними в успешный спор. Но для нас из туманной исторической дали он выступает прежде всего как светлый образ философа-христианина. Подобно тому, как Павел

384

явил высочайший образ апостола, Игнатий — епископа, Иустин в свою очередь на деле показал, каким должен быть философ и ученый, если он хочет следовать Христу. С ранних лет всем существом своим Иустин стремился не к бесцельному умножению знаний ради самопревознесения, а к жизненному познанию Истины. Познав ее, он все свои силы положил на то, чтобы передать ее другим. А, когда пришло время, он смело, не в горделивости ума, а в простоте сердца, положил душу свою за нее.

Св. Афанасий Великий

Первые столкновения христианского учения с древней философией окончились через двести лет полным поражением последней. Греческая философия, после краткого периода возрождения, возникшего на почве сопротивления христианству, к концу третьего века окончательно сошла со сцены и уступила место новому миросозерцанию. Но торжество Церкви и ее учения не было еще очень прочным: не успело православие утвердиться, как изнутри, из самой же Церкви, возникла новая опасность, страшнее первой — в лице арианской ереси. Лжеучение Ария, отрицающее нетварное происхождение Христа и Его «единосущие» Отцу, подрывало самые основы христианства, как Откровения о «Богочеловечестве». Поддерживаемая императорами и невежеством новоокрещенных масс, арианская ересь распространилась очень быстро и во времена императора Констанца, казалось, победила православие навсегда. Но победа эта была призрачная: после смерти Юлиана Отступника арианство быстро пошло на убыль. В греко-римском мире оно вскоре совсем исчезло, сохранившись несколько дольше в германских странах.

Главным виновником победы православия над ересью был Афанасий Великий. На всем протяжении арианских смут Афанасий оставался непоколебимым оплотом православной Церкви, единственным обличителем ереси и защитником Истины.

Афанасий, родом египтянин, с ранних лет состоял на

385

службе при епископе Александрии, Александре. В 325 году, 34 лет от роду, в сане диакона, Афанасий сопровождает своего епископа на первый вселенский собор в Никею, тот собор, на котором был выработан читаемый нами Символ Веры. И здесь он в первый раз «с дерзновением восстает против нечестия ариан». С этого времени и до самой смерти судьба Афанасия будет всецело связана с перипетиями борьбы между православными и еретиками. В 326 году, после смерти престарелого Александра, голосом народа Афанасий возводится на кафедру своего родного города. Исключительное и вместе с тем славное епископство! Из сорока семи лет своего служения, пятнадцать слишком Афанасий проводит в изгнании и ссылке. Пять раз удается его врагам добиться изгнания его из епархии; несколько соборов назначаются для рассмотрения его дел, но великий исповедник снова и снова торжествует над злобой своих врагов.

Новопосвященный епископ сразу же проявляет исключительно ревностную деятельность, посещает церкви Фиваиды, где Арий произвел много смут, поставляет епископом Ефиопии Фрументия, громит еретиков-ариан, борется с раскольниками-мелетианами, рассылает окружные послания, пишет инструкции и увещания. Все те, на кого Афанасий неоднократно восставал, соединившись, ополчаются против него с целью лишить его кафедры. На позорном соборе в Тире, созванном его противниками, Афанасий с легкостью опровергает все возводимые на него клеветы: его обвиняют в убийстве... мнимый убитый появляется на соборе; его обвиняют в блудодеянии, подкупленная доносчица не узнает Афанасия и указывает на другого епископа! Несмотря на это, Афанасия лишают кафедры. Император Константин утверждает низложение и ссылает Афанасия на запад, в город Трир, где за свое двухлетнее пребывание Афанасий оказывает сильное влияние на местные церковные круги. После смерти Константина Афанасий получает разрешение вернуться на место своего служения, но почти тут же вынужден снова удалиться и отправляется в Рим. Здесь он знакомит западный мир с только что возникшим в Египте монашеским движением и вокруг него собираются ревнители иноческих подвигов.

386

В 341 году, наконец, Афанасий возвращается в Александрию и пользуется десятью мирными годами, в течение которых он устанавливает связь с четырьмястами епископами, оставшимися верными Никейскому исповеданию веры, и пишет свои главные догматические произведения.

В середине 50-х годов арианские смуты возобновляются. Под давлением императора, на соборах в Арле и Милане Афанасия снова низводят с епископской кафедры. В 356 году власти пытаются схватить его: он удаляется в пустыню, где присутствует при смерти своего старого друга и учителя Антония. В пустыне он проводит целых шесть лет, пишет и рассылает свои обличительные и защитительные сочинения. В 361 году Афанасий возвращается из своей полудобровольной ссылки и тут же собирает и проводит большой собор, известный своими важными определениями веры. Но этим собором мытарства Афанасия не кончаются: еще дважды — последний раз всего на четыре месяца — Афанасий вынужден идти в изгнание. Последние десять лет Афанасий проводит в Александрии, в литературных и пастырских трудах. Почил он «на постеле», как с некоторой грустью отмечено в римском месяцеслове, в 373 году, восьмидесяти лет от роду, уважаемый и почитаемый всем христианским миром.

Чем же Афанасий, этот маленький, невзрачный египтянин, каким описывают нам его противники, победил один, или почти один, самую страшную и соблазнительную во всей церковной истории ересь? Прежде всего, как мы видим из жизни его, своей горячей и непоколебимой верой: было время, когда Афанасий оставался один против всего мира и весь мир шел на него, но он не смущался видимой победой еретиков и продолжал, тайно или явно, вести борьбу с ними.

Вторым и, быть может, главнейшим оружием Афанасия был его мощный и ясный ум. Афанасий не был человеком отвлеченных умозрений; он не вдавался в талмудические споры еретиков и не завяз в их сетях. Для Афанасия вопрос об единосущии Христа Богу был прежде всего вопросом живого религиозного опыта. Только воплощение Единородного может быть спасительным.

387

Весь смысл спасения в том, что тварное человеческое естество соединилось с Богом. И это возможно только, если воплотился и стал человеком сам Бог. «Слово стало плотью, чтобы человек стал Богом». Этим основным внутренним убеждением жил и горел Афанасий, им он и победил арианскую ересь. Этим же убеждением живет и сейчас христианство, им и только им оно может победить современное неверие.

Антоний Великий

Монашество, как не случайное, а массовое явление, появилось только в конце III-го и в начале IV-го века. Но было бы неправильно думать, что оно по существу представляло что-то новое, небывалое. Монашеский образ жизни возник одновременно с самим христианством. Иерусалимская община со своим своеобразным коммунизмом, несомненно, жила вне общих рамок окружающей среды. То же можно сказать и про всех первохристиан. Преследования заставляли их удаляться от мира, жить не его, иной жизнью. Монашество и появилось в четвертом веке на смену прекратившимся гонениям, чтобы в подвигах уединенной жизни обрести то высокое духовное напряжение христиан первых веков, живших в чаянии мученической кончины. Многими — и не одними неверующими — монашество ныне понимается неправильно, а часто и просто осуждается. Надеемся, что краткий пересказ основных моментов жизни святого Антония, величайшего из иноческих подвижников, поможет рассеять некоторые недоразумения, возникшие в наше время по отношению к монашеству.

Антоний родился около 250 года в Египте — христианином. Родители его умерли рано, когда ему не было двадцати лет, и оставили его с младшей сестрой обладателями довольно значительного имущества. Перед юношей невольно стал вопрос: как поступить с доставшимся ему богатством? Однажды услышанные в церкви слова Спасителя: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим» разом решили

388

его сомнения. Антоний раздал свое достояние, сохранив небольшую часть, чтобы обеспечить сестру. Но вновь услышанные им в церкви слова: «не заботься о завтрашнем дне» побудили его пожертвовать нищим и эту часть. Сестру свою Антоний вверил попечению односельчанам, а сам поселился в хижине, на окраине родного села, чтобы вести строго подвижническую жизнь, подражая в данном случае обычаю аскетов той эпохи, так начинавших свои подвиги. Следует здесь отметить, что Антоний отказался от богатства, совсем не потому, что считал его плохим самим по себе, а для того, чтобы быть совершенно свободным в служении Богу: «Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику», — писал апостол Павел Тимофею. В этих словах уже было заключено оправдание отрешения от мира, характеризующего монашескую жизнь.

Для какой же жизни расстался Антоний со всеми, кого любил, со всем, чем обладал? Первым правилом его жизни был труд — грубый, физический труд, ибо, как заповедует апостол Павел: «Кто не работает, тот да не ест». И работал Антоний главным образом не для себя — довольствовался он самым малым — а для других, для тех подвижников, которые по старости лет, не были уже способны к физическому труду. Вторым основным занятием Антония была молитва, старание дойти до молитвы неустанной. Молитва его тесно переплеталась с чтением Священного Писания, которому подвижник отдавал немалое время. Чтение Писания постепенно переходило в молитву, но и молитва в свою очередь вбирала в себя язык и образы мысли Слова Божьего.

Так в непрестанном внимании к самому себе и повинуясь строгим правилам, жил Антоний в своем первом уединении. Одновременно с иноческими упражнениями появились и первые искушения Лукавого. Злой дух представил подвижнику все те радости, от которых он отказался, раздав имение, устрашил его трудностями духовного подвига, показал ему его крайнюю молодость, прикинулся даже «порядочным человеком», напомнив ему о его долге перед сестрой. Длительными бдениями, неустанной молитвой, твердой верой в то, что диавол бессилен перед всемогуществом Бога, Антоний превзо-

389

шел попытки лукавого вернуть его к мирской жизни. Первая победа, однако, не ослабила подвижнической ревности Антония: наоборот, она побудила его удалиться от родного села и поселиться в пустой гробнице, где ничто не отвлекало его от дальнейшей борьбы с диаволом. Тут мы видим насколько неправильно широко распространенное представление о том, что монах уходит от мира в поисках «спокойствия» для своей души. Современному сознанию трудно вообще понять монашеский путь, не памятуя слова Павла, что война наша (т. е. христиан) направлена не против плоти и крови, «а против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных».

Вся первая половина жизни Антония представляет собою непрерывную и притом наступательную войну с диаволом. После каждой победы над силами зла Антоний все глубже и глубже удалялся в пустыню. Сначала, как мы видели, он поселился вблизи своего села; поборов там первые искушения, он перенес свое местожительство в пустую гробницу; обезоружив и тут диавола, Антоний переселился еще дальше, в заброшенный замок, где жил в совершенном одиночестве в течение двадцати лет, усмиряя и порабощая тело свое и ежедневно подвергаясь ужасающим искушениям (не раз впоследствии изображаемым писателями и художниками). Слава подвижника распространилась далеко, и люди толпами стекались к замку, но Антоний вначале не выходил из своего затвора и беседовал с посетителями через узкое отверстие. Наконец, настойчивое желание народа заставило его оставить затворное житие. Антоний вышел из замка с тем же лицом что и прежде, с тем же спокойствием духа, «с тем же ласковым обращением с ближними... Он не был ни слишком грустен, ни чрезмерно радостен, словом, по всему было видно, что им руководил разум». Антоний сразу же стал наставником пустынников и своей проповедью стольких привел к монашеской жизни, что «вся пустыня покрылась монастырями». Как неверно и невежественно современное убеждение, что монах бросает своих ближних, спасается «в особицу» и тем самым нарушает основную евангельскую заповедь — любить ближнего своего больше, чем самого

390

себя! «Кто, - восклицает Афанасий Великий, — будучи в скорби, пришел к Антонию и не возвратился от него с радостью? Кто, будучи в злобе, не почувствовал, слушая Антония, как смягчается сердце его? Кто будучи нищим, горевал о своей бедности, а после беседы с подвижником не получил утешения и не стал презирать богатство? Какой пустынник, живший прежде в лености, повидав Антония, не принялся вновь за строгие подвиги? Кто, будучи обуреваем помышлениями смутными, не отошел от Антония с умиротворенным сердцем».

Антоний отдавал себя без разбора всем, исцелял больных, изгонял бесов, наставлял, утешал… Когда до него дошла весть, что в Александрии возобновились гонения, он немедленно бросил пустыню и отправился в город, чтобы разделить участь братьев или по крайней мере быть свидетелями их победы. Облегчив положение тамошних христиан, насколько он мог, и не получив желанной мученической кончины, Антоний возвратился в пустыню: в ней безграничная вера и строгость жизни уподобляла его мученикам.

Многолюдство стало вскоре тревожить Антония: боясь впасть в тщеславие от оказанных ему почестей, он решил в третий раз удалиться от мира и переселился к берегам Черного моря, на гору Копцым, доныне известную под именем горы Антония Великого. «Духи злобы поднебесные» продолжали искушать подвижника, но уже понапрасну: козни их не достигали его. Антоний никогда не отказывался спускаться со своей горы и отдавать себя тем, кто нуждался в нем: его требовали отшельники, епископы, судьи, даже язычники. Однако больше всего он любил свое уединение, где мог свободно предаваться созерцанию Божественного. «Как рыбы, — говорил он приходящим к нему, — умирают, когда они долго остаются на суше, так и пустынники, задерживаясь с вами, чувствуют, как ослабевает их ревность по Богу, а потому и стремятся возможно скорее вернуться к своим горам»... На закате дней своих Антонию пришлось еще раз вернуться в мир, посетить Александрию: то было во время арианских смут. Для того чтобы достигнуть большего успеха, ариане обманывали своих слушателей, ложно уверяя их, что будто им сочувствует и великий Анто-

391

ний. Когда Афанасий вернулся из первой своей ссылки, Антоний явился в Александрию и «в святом собрании перед всеми обличил бесстыдство и нечестие ариан». Преподобному Антонию было тогда уже сто четыре года. Возвратившись в пустыню, он в ней уже прожил недолго и на сто пятом году жизни, в начале 356 года, пошел путем отцов.

Освященный светлой жизнью Антония, монашеский путь нашел себе многих последователей. С самого IV века монашество стало одной из самых созидательных сил в христианстве. Не случайно, что в наше время, в православном мире, опустошению монастырей соответствует упадок и самой Церкви.

Владимир Мономах

Государство существует только поскольку грех, побежденный раз навсегда на Кресте, еще действенен в мире: оно принадлежит не к новому, благодатному, а к старому, естественному порядку. Царство Божие освобождает от греха, царство же Кесаря не имеет никакой власти над грехом как таковым, оно не может искоренить зла, оно может только оградить человека от него, воспрепятствовать разнузданию злых сил. «Не напрасно начальствующий носит меч... тебе на добро». В этих словах апостол Павел кратко и ярко выразил задачу и задание государства. И задание это, направленное к добру, от Бога. Но несение меча ясно указывает и на естественную, греховную природу государства и тем самым на его коренное отличие от нового Царства, возвещенного и воплощенного Церковью. И так, если, по существу своему, Царство Божие и царство Кесаря различны и не должны быть смешиваемы в этом, может быть, и заключается основной смысл ответа Христа на поставленный Ему вопрос о подати Кесарю — то это отнюдь не значит, что государство не допускает христианской оценки и христианского усилия. Напротив того, Церковь имеет постоянную миссию перед мирской властью: она должна стоять подле государства, вдохновлять пра-

392

вительствующих на «добрые дела», следить за выполнением Божьего задания; а если власть отклоняется от него, становится «страшной не для злых дел, а для добрых», Церковь обязана напоминать ей о ее священном долге, бесстрашно возвещая слово Истины и Правды Христовой.

Русская история знает примеры выполнения этой миссии в обоих направлениях. В лице внука Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха (ум. 1125), она имеет превосходный образ христианского князя, взращенного Церковью, соблюдающего ее заветы не в одной только частной жизни, но и на государственном посту. В лице святого мученика митрополита Филиппа (род. в 1507 г.) она имеет бесстрашного обличителя злоупотреблений власти, отдавшего жизнь свою для возвещения и соблюдения Христовой Правды.

Когда отец Владимира Мономаха, Всеволод, княживший в Киеве, умер, то, по порядку княжения, установленному Ярославом, великий стол должен был перейти не к сыну великого князя, а к его старшему племяннику Святополку Изяславичу. Владимир же мог легко, пользуясь своей популярностью и недружелюбным отношением киевлян к Изяславу, взять власть в свои руки. Однако миролюбивый князь этого не сделал. Он объявил Святополка великим князем Руси, сказав: «отец его был старее и княжил в столице прежде моего отца, не хочу кровопролития и войны междоусобной», а сам удалился в Чернигов. «Удельным» князем Владимир пробыл целых двадцать лет, оставаясь верным союзником и соратником Святополка до самой его смерти. По смерти Святополка, в 1113 году, киевляне на «вече» (народном собрании) решили, вопреки порядку княжения, призвать на великий престол Мономаха. Владимир дважды отклонял предложение народа, и только тогда согласился сесть на великий стол, когда в Киеве поднялся мятеж и киевляне стали грозить расправой с семьей Святополка.

Отказ от власти явление слишком редкое в граждан-

393

ской истории¹, чтобы не подчеркнуть его. Владимир Мономах отказывался княжить в Киеве совсем не потому, что считал себя недостойным или хотел уклониться от слишком тяжелых обязанностей: во время длительного княжения малодушного Святополка, он, а не великий князь, созывал князей для переговоров о мире; он, а не Святополк, собирал и водил полки против внешнего врага Руси, половцев. Владимир руководился исключительно желанием предохранить внутренний и внешний мир страны: власть сама по себе, как источник силы и славы, его не привлекала. Во имя мира он в молодости добровольно покинул великое Княжество; и так же, во имя мира, имея уже шестьдесят лет от роду, он, против своей воли согласился сесть на княжеский престол. И в обоих случаях, ставя благо страны выше своей личной славы или выгоды, Владимир поступил как «христианский князь». Ибо истинный христианин не связывает себя с властью; ежеминутно он готов принять ответственность правления, как готов и отказаться от нее, если того требует его совесть или благо страны.

Мы имеем право называть Владимира Мономаха «христианским князем» не только в силу его бескорыстного отношения к власти. Среди обычных в то время вероломств, измен, злодеяний, несправедливостей, Мономах во всех отношениях представляет полное исключение. Летопись сохранила рассказ о двух случаях, когда Владимир, строгий к себе, но великодушный к другим, быстро сменял гнев на милость и прощал своим обидчикам. Во время междоусобной распри погиб юный сын Мономаха (тогда еще удельного князя) Изяслав. Любящее отцовское сердце требовало мести, но христианский закон, забота о спасении собственной души и о благе страны побороли естественное желание мщения. После долгой и мучительной внутренней борьбы, Мономах написал Олегу, виновнику смерти сына, трогательное письмо, в котором он, прощая его, просит Олега после-

_______________

            ¹ В церковной истории оно встречается гораздо чаще: Иларий Пиктавийский, Афанасий Александрийский, бл. Августин, митр. Филипп Московский и многие другие были поставлены во епископы против их желания.

         394

вать его примеру: «Если начнешь каяться перед Богом и ко мне отнесешься добросердечно, пошлешь посла своего или епископа, письмо напишешь с обещанием мира, тогда и волость получишь добром и наше сердце обратишь к себе, и лучше заживем мы, чем прежде: я тебе ни враг, ни мститель».

В другой раз, получив весть о жестоком ослеплении невинного князя Василька и узнав об участии в этом злодеянии Святополка, Владимир пришел в ужас и залился слезами: «Никогда еще, - сказал он, - не бывало подобного в земле Русской! Если этого не поправим, то бóльшее зло явится среди нас, и начнет брат брата закалывать и погибнет земля Русская»… Собрав совместно с двумя другими князьями дружины, он повел их к Киеву, чтобы отомстить Святополку. Киевский народ послал к разгневанному князю вдову Всеволода и митрополита просить пощады. Выслушав мольбы княгини и святителя, Владимир расплакался и сказал: «Воистину отцы и деды наши сохранили землю русскую, а мы хотим погубить ее». Осада была снята, с тем только условием, что Святополк сам накажет виновников ослепления Василька.

Влияние Церкви, сказавшееся в бескорыстном отношении Владимира к власти и в великодушном обращении его с врагами, с особой силой отразилось в его социальной деятельности. К сожалению, древние летописи, рассказывая подробно воинские и церковные дела, едва упоминают о гражданских. Но дошедшие до нас «Послание к Владимиру» митрополита Никифора и «Поучение» самого Мономаха к своим детям позволяют нам утверждать, что социальный долг христианина Владимир выполнял с особой тщательностью. Из послания Никифора мы узнаем, что сам Владимир жил чрезвычайно строго, «не знал дому», находясь всегда в трудах и путешествии, спал на голой земле и только для важных дел государства вступал в светлый дворец и снимал с себя любимую простую одежду. Угощая других, сам он только смотрел на роскошные яства, не прикасаясь к ним. «Восхвалю ли щедрость твою, - восклицает Никифор, - когда десница твоя ко всем простерта; когда ты ни серебра, ни злата не таишь, не считаешь в казне

395

своей, но обоими руками раздаешь». Основной религиозный пафос «Поучения» Владимира к детям и состоит в проповеди социального идеала христианства: «Всего же больше — пишет Владимир сыновьям своим, — убогих не забывайте, но сколько можете, по силе, кормите и подавайте милостыню сироте, и вдовицу оправдывайте сами, ни правого ни виноватого не убивайте... Куда пойдете и где остановитесь, напойте и накормите нищего и странника. Больного проведайте, покойника проводите, ибо все мы смертны».

Читая Поучение, дивишься, каким глубоким, подлинно христианским, покаянным смирением обладал Владимир! Этом богатый и сильный князь, утвердивший прочный мир на Руси, участвовавший больше чем в восьмидесяти военных походах, подвергавшийся в охотах на диких зверей лютым опасностям, всеми, даже врагами своими, уважаемый и любимый, сокрушается и проливает слезы о своих грехах, не превозносится своими подвигами, а прославляет за них Бога. «Не осуждайте меня, дети мои, или кто другой, прочитав Поучение: не хвалю ведь я ни себя, ни смелости своей, но хвалю Бога и прославляю милость Его за то, что он меня, грешного и дурного, столько лет оберегал от смертного часа и не ленивым меня, убогого, создал и на всякие дела человеческие годным».

Митрополит Филипп

Свет Христов, светившийся в Киевском государстве и с такой яркой силой воссиявший в княжении Мономаха, с ростом московского самодержавия стал постепенно угасать. Влияние Церкви на власть перестало быть преобладающим, голос ее иерархов, столь авторитетный в прежние — удельные — времена, в государевом дворце звучал тише, приглушеннее. Но в один из самых трагических моментов русской истории, в годы кровавой революции, произведенной Иоанном Грозным, когда власть, предоставленная самой себе, показала свой дикий, нечеловеческий лик, Церковь, в лице митрополита

396

Филиппа, мужественно возвысила голос, восстала против тирана, всенародно  обличив его злодеяния

Первые тридцать лет жизни митрополита Филиппа — в мире Федора Степанова Колычева — нам мало известны. Знаем только, что он был знатного боярского рода и, по ей вероятности, прошел первые ступени государственной службы. В 1537 году он тайно покидает Москву и уходит в далекий Соловецкий монастырь, где не открывая — смирения ради — своего звания, поступает в послушники и через полтора года постригается в монахи с именем Филиппа. В течение одиннадцати лет, до постановления своего в игумены, Филипп проходит суровый путь монашеского труженничества и духовных подвигов. В 1548 году, когда соловецкий игумен Алексей, старый и больной, слагает с себя бремя управления, единодушный выбор братии падает на Филиппа. Получив игуменский посох из рук Новгородского владыки, Филипп, торжественно принятый братией, внезапно отрекается от власти и на полтора года отходит в пустыню. В монастыре снова начальствует прежний игумен. По смерти его Филипп возвращается в обитель и вторично избирается в игумены. Причины временного отречения от власти Филиппа нам не совсем ясны. От себя ли бежит он или от врагов своих, сказать трудно. В обоих случаях, как замечает Г. П. Федотов, последний и лучший историк митр. Филиппа, «перед нами не твердый характер, не честолюбивый деятель, знающий меру своих сил и ответственностей, а природа скорее робкая, стремящаяся уклониться от власти в смиренном сознании своей слабости. Но сила Божия именно и проявляется в «смиренной немощи». В новом сане, прежде неуверенный в себе, беглец обнаружил поразительные административные и хозяйственно-технические дарования. «Восемнадцать лет его игуменства были эпохой в жизни монастыря. Он по справедливости считается вторым его основателем». Хозяйственные преобразования Филиппа приводили в восхищение летописца, изумляют они и нас. Так, Филипп устроил целую сеть каналов между многочисленными озерами на Соловецком острове, поставил на них мельницы, соорудил ряд новых хозяйственных построек, усовершенствовал способ сушки зерна, увеличил число со-

397

ляных варниц, завел скотный двор, сам руководил правильной порубкой леса. Соловецкий летописец приписывает св. Филиппу даже изобретение каких-то механических орудий. Образцовый хозяин, Филипп-игумен был и смелым церковным строителем. Он построил первые на Соловках каменные соборы, которые стоят и поныне, соорудил каменные здания келий, больницу для монахов и богомольцев.

Но «поднятый Филиппом хозяйственный труд, неведомыми для него самого путями, готовил святому мученический венец». Игумен великой северной обители не мог остаться неизвестным царю. В 1566 году Иван Грозный вызвал Филиппа в Москву, с целью поставить его в московские митрополиты. Всего только год прошел со времени учреждения Грозным страшной системы одновременно и террора и управления — опричнины. Филипп хорошо понимал, что при опричнине не может быть нормальных отношений между властью святительской и царской и митрополит не сможет нести своего церковно-общественного служения. Когда царь «понудил» его принять митрополичий сан, Филипп прямо поставил условием своего согласия отмену опричнины. Царь не принял этого условия, но сделал уступку: согласился выслушивать советы митрополита по государственным делам. Церковный собор убедил Филиппа не настаивать на своем отказе.

Всего два года занимал Филипп первосвятительский престол. Первое время ужасы опричнины смолкли, на полтора года казни в Москве прекратились. После неудачного военного похода 1567 года началась новая — третья — волна казней, самая кровавая из всех. Она и повлекла за собой трагическое столкновение между митрополитом и царем. Не одни бояре, весь народ русский страдал от неистовств опричников. Филипп не мог дольше молчать при виде стольких злодейств и страданий и начал свои, сначала тайные, увещания царя. Но они остались без результата. Тогда Филипп решился на всенародное обличение: первое открытое столкновение произошло на крестопоклонной неделе 1568 года, в Успенском соборе. Напрасно царь ожидал благословения от святителя. Вместо благословения, он услышал голос правды: «Доколе

398

неправда будет царить в русском царстве? Подумай о том, что, хотя Бог и возвысил тебя, ты все же смертный человек и Бог взыщет с рук твоих невинную кровь». На требование царя не противиться его воле, Филипп ответил: «Тогда, о государь, тщетна для нас будет вера наша, тщетно и проповеданье апостольское… и самое вочеловечение Господа. Да не будет!».

Такого рода столкновения были не единственные: ни одна встреча царя с митрополитом не обходилась без пререканий. Тогда Грозный решил избавиться от непокорного митрополита и созвал церковный собор для суда над Филиппом. Без труда как среди соловецкой братии, так и среди высшей иерархии нашлись лжесвидетели, обвинявшие Филиппа в позорной жизни. Филипп был приговорен к лишению сана и к заточению в монастырь. Приговор был прочтен в Архангельском соборе, когда святитель приготовлялся служить последнюю свою литургию. Опричники схватили его, облекли в грубое монашеское одеяние и, посадив на дровни, с поруганием и побоями увезли его в монастырь. Народ в слезах провожал своего пастыря и заступника. Вскоре узника перевезли из Москвы в Тверской монастырь, где он прожил последние месяцы своей жизни, в тяжелом келейном заточении. В конце 1569 г., идя военным походом на Новгород, Грозный вспомнил о страдальце. Главный из опричников, Малюта Скуратов, был послан к нему якобы за благословением на поход. Палач вошел в келью святого и задушил его подушкой.

Митрополит Филипп пал в неравной борьбе с озверевшим властителем, но мученичеством своим одержал победу. Еще при жизни своей Иоанн Грозный раскаялся в содеянном, и большая часть врагов митрополита поплатилась царской опалой. Церковь причислила Филиппа в лику святых, освятила его подвиг, как бы взяв его на себя. Светская власть, голосом царя Алексея Михайловича торжественно прославив святого, принесла ему и Церкви всенародное покаяние:

Подвиг святого Филиппа выявляет нам новый путь в православии: служения — вплоть до смерти – Христовой правде, без которого, как он сказал «вера наша тщетная».

399

Преп. Серафим Саровский

Есть заблуждение, согласно которому великие угодники Божии могли появляться только в древние, отдаленные времена. Ради его опровержения последним «свидетелем» силы и славы Господа мы избрали преп. Серафима Саровского, святого «вчерашнего дня», причисленного к лику святых всего пятьдесят лет тому назад.

Преп. Серафим, в миру Прохор Исидорович Мошнин, родился в Курске в 1759 году — за сорок лет до Пушкина. Воспитанный благочестивой матерью в здоровом православном духе, с ранних лет тяготел к чтению духовных книг и уединенному богомыслию, Серафим вступил на монашеский путь рано — девятнадцати лет отроду — и необычайно легко. Послушником он пробыл восемь лет: следуя обычаю, установленному со времени Антония Великого, он делил время между молитвой, келейной и церковной, молитвенным чтением Писания и святых отцов и физическим трудом. Еще будучи послушником, Серафим показал особое стремление к духовному подвигу: несмотря на свой крайне юный возраст, он получил от настоятеля разрешение удаляться в лес для совершения молитвенного правила. Но великие его подвиги начались в 1793 году, после рукоположения его во священники. Подобно тому, как Антоний Великий после каждой новой победы над диаволом удалялся в пустыню все дальше и дальше, так и Серафим Саровский постепенно, по мере совершенствования, усиливал свои добровольно избранные подвиги. И как Антоний, он к концу жизни вышел на деятельное служение людям, нуждающимся в нем.

С благословением игумена Серафим покинул обитель и поселился за несколько верст от нее в небольшой «пустыньке» среди густого леса. Почти все время он отдавал молитве, оставшееся же посвящал труду: расчистив себе возле пустыньки огород, он обрабатывал его, дабы питаться исключительно от трудов рук своих. В пустынном уединении, в непрестанной внутренней брани с хульными помыслами и страхом, Серафим достиг подлинного совершенства. Первое признание его святость

400

получила не от разумных людей, а от бессловесных животных. Дикие лесные звери свободно приходили к отшельнику и из рук его получали еду. От людей, в то же время, Серафим потерпел большие страдания. Однажды, когда он заготовлял в лесу дрова — на него напали разбойники и потребовали денег. Серафим, хотя и был крепкого сложения и держал в руке топор, не сопротивлялся: он сложил крестообразно руки и отдал себя на волю грабителей. Последние, не найдя ни на нем, ни в его хижине ничего драгоценного, жестоко расправились с невинным, избили его и, связав по рукам и ногам, оставили полумертвым в пустыньке. Нападение разбойников лишь послужило к выявлению славы Божией. Нанесенные раны Серафиму были признаны врачами смертельными, но святой чудесным образом вылечился очень быстро. Врагов своих, быстро пойманных, он не только простил, но энергично заступился за них, заявив, что покинет обитель и даже весь край, если они подвергнутся наказанию.

Нападение не прекратило отшельнической жизни Серафима. В том же году (1807), после выздоровления, начался столпнический период его жизни. Днем на одном камне, ближе к пустыньке, ночью на другом в самом лесу, в течение трех лет с небольшими перерывами для принятия скудной пищи, приносимой из монастыря, стоял Серафим с воздетыми к небу руками и непрестанной молитвой мытаря на устах. По истечении тысячи дней стояние на камне было прекращено, но подвижник не оставил своей борьбы и замкнулся в ничем не нарушаемое молчание. К посетителям он не выходил совсем, а, если случайно встречал кого-нибудь в лесу, падал лицом к земле и в таком положении ждал, пока встречный удалится. Тяжелая болезнь ног, мешавшая ему приходить в монастырскую церковь, побудила его в 1810 году вернуться в обитель. Здесь начался последний и наиболее суровый подвиг Серафима — затвор. Пятнадцать с лишним лет он не выходил из своей кельи. Вначале он ни с кем не разговаривал, никого даже не видел. Своими подвигами он, незаметно для самого себя, стяжал себе большую славу, и люди толпами начади стекаться к его келье, в надежде быть допущенными к нему. Серафиму при-

401

шлось ослабить затвор: с 1815 года все приходящие к нему могли его видеть и получить от него благословение. Вскоре Серафим стал и разговаривать с посетителями. Но лишь в 1825 году, по особому повелению, полученному свыше, он окончательно открыл двери своей кельи. «Старчество» преподобного, длившееся семь лет до самой его смерти, было ознаменовано бесчисленными чудесами, предсказаниями и прозрениями. Наставляя, утешая, исцеляя «убогий Серафим», как он сам себя называл, принимал до тысячи людей в день. Многие после общения с ним постригались в монахи, иногда целые семьи уходили в монастырь.

Серафим Саровский — необычайное явление света и радости. «Всегда радуйтесь». Это завещание апостола Павла, обращенное к Солунянам, Серафим исполнил совершенно. Белой одеждой своей, пасхальным приветом, призывом к радости он отличается от предшествовавших его подвижников и «свидетельствует о новых духовных временах». Серафим не имел богословского образования, но, умудренный своей подвижнической жизнью, оставил нам подлинное учение, вернее откровение о святом Духе, выраженное в простых, но вместе с тем неповторимых словах. Беседа с Н. А. Мотовиловым справедливо признана не одними православными, а многими и других вероисповеданий, как одна из наиболее замечательных страниц современной мистической литературы.

В беседе с Н. А. Мотовиловым Серафим Саровский определил цель христианской жизни как «стяжание Святого Духа». Отвечая на просьбу своего собеседника пояснить ему эти слова, преп. Серафим удостоил его быть свидетелем нисхождения небесного, невещественного света и преображения им тленной плоти. Двенадцати видений удостоился Саровский подвижник в течение своей жизни, многих больных исцелял, но из всех чудес, совершенных им, это явление «Фаворского света» — самое поразительное. Вот как передает это чудо Мотовилов, удостоившийся быть не только его свидетелем, но и соучастником: «Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривавшего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос,

402

чувствуете, что кто-то руками вас держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим снежную пелену, покрывающую сверху и меня, и великого старца. Возможно ли представить себе то положение, в котором я находился тогда!».

Совершенно одинаково повествует о чуде послушник Иоанн Тихонов, также удостоившийся видеть преподобного Серафима в сияющей славе: «Лицо его постепенно изменялось и издавало чудный свет, и, наконец, до того просветлилось, что невозможно было смотреть на него; на устах же и во всем выражении его была такая радость и восторг небесный, что поистине можно было назвать его в это время земным ангелом или небесным человеком».

Не удивительное ли явление? В XIX веке, когда совершалось или вернее уже завершилось мировое богоотступничество, приведшее к катастрофам наших дней, в России, в лесной глуши был явлен людям невещественный свет, прообраз грядущего просветления и конечного преображения мира.

Пример Серафима Саровского отчетливо показывает, что христианство преодолевает препятствия времени. Все земные религии имели «свою историю», расцветали, а потом со временем оскудевали и отмирали. Одна христианская вера обладает равной силой в IV веке как и в XVI, сияет одинаковым светом в I-ом в., как и в ХХ-ом.

_______________

         403

Христианская вера — великая творческая сила, но она требует отказа от самого себя, самозабвения и смирения. Описанные нами великие деятели христианства имеют то между собою общее, что все они прошли через путь крестного умирания, предуказанный нам Христом на Голгофе. И только пройдя через него, они могли совершить великие дела, явить силу Воскресения. «Истинно, — говорил Спаситель ученикам, — нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради Меня и Евангелия и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов и братьев и сестер, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизнь вечную».

Апостол Павел ежедневно находился в опасностях, но благодаря нему тысячи людей уверовали и обрели вечную жизнь. Игнатий-мученик добровольно отказался от самой своей жизни, но перед смертию приобщился к истинной нетленной радости. Иустин-философ отказался от земной мудрости, но приобрел высшее познание, за которое ему радостно и легко было умереть. Афанасий Великий пять раз лишался епископской кафедры, но победил арианскую ересь и умер уважаемый и почитаемый всем христианством. Антоний Египетский отказался от мира, но мир к нему пришел в его далекую пустыню. Владимир Мономах не воспользовался своею силою, не захватил власти, но позже получил ее из рук самого народа. Митрополит Филипп погиб в борьбе с царем-тираном, но царская власть, несколько десятилетий позже, принесла всенародное покаяние и поклонилась его мощам. Серафим Саровский провел в нечеловеческих подвигах пятьдесят лет своей жизни, но сподобился здесь на земле подлинного преображения. Все эти свидетели Христа отказались от всего своего, «погубили свою ду-

404

шу», но получили, по обетованию Спасителя «ныне во время сие» в сто крат большее.

Облики великих святых даны нам не только для утешения или наставления: они должны служить нам примерами. Нет большего заблуждения, как то, которое гласит, что святость — удел лишь избранных. Святость дана некоторым, но задана всем. Все мы, в каком бы положении ни застал бы нас зов свыше, призваны к духовному деланию, к подвигу, к святости. Будем подражать великим деятелям христианства, как они подражали Христу. И если, следуя им, мы откажемся от себя, отложим всякую гордость и дадим Христу вселиться в нас, то и нам будет дано в малом или великом, тайно или явно, в любое время, в любом месте, в любом служении, явить силу и славу воскресшего Господа.

405