Климент Александрийский Строматы. кн. 8. Перевод Н. Корсунского

905

КНИГА ВОСЬМАЯ (*).

1.Исследования как философские, так и богословские всегда должны быть ведены так, чтобыони приводили к чему-либо положительному.

Мудрецы древнейшие при своих исследованиях не приходили в конце концов ни к сомнению, ни к сознанию беспомощности своего положения. Тем менее должны приходить к сему мы, христиане, твердо держащиеся философии истинной. Писанием на нас даже прямо возлагается обязанность добиваться истины чрез разведывание и расследование, чтобы открыть наконец, в чем и где она. Новейшие же из мудрецов эллинских, в мечтательности о себе увлекаясь бессодержательным и бесконечным стремлением к обманчивому и внешнему блеску и добиваясь возможности побахвалиться собой, в вечных своих спорах и сварах не идут дальше потешного балясничанья. Совсем иное зрелище представляет собою мудрость варварская. Дух любопрения совершенно отвергая, она говорит: Ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; просите, и дано будет вам

 (*) Восьмая книга «Стромат» не имеет с предшествующими никакой связи. В первых семи книгах, при всех нарочных отступлениях от главного предмета, все-таки толкуется преимущественно о гностическом совершенстве и характер они имеют богословский, по крайней мере все сводится к богословию; восьмая же книга «Стромат», опираясь на Аристотелевы исследования, толкует о различных материях логики и диалектики. Полагают, что это отрывок из не дошедших до нас «Гинотипоз» Климента, творении, в котором он, в противоположность софистике своего времени, предначертал логический схематизм христианства.

906

(Мф. VII. 7; Лк. XI, 9). Речь, посредством вопросов и ответов расследующая истину и разведывающая о ней, как мне кажется, стучит в двери ее. И если преграда, собой затруднявшая усмотрение истины, раз пала, то начинается умозрительное постижение ее, уразумение. Пред теми посему, кто стучится со столь искренними расположениями, думаю, что открывается и искомое. Тех, кои так относятся к расследованию Писания. Бог награждает и священным даром совершенного познания и разумения, что и составляет цель всех их стремлений: расследованием предмет оного наконец освещается пред умом всесторонне и во всей его полноте. Найти невозможно не искавши. Искать же нельзя не расследуя. А исследование немыслимо без отстранения запутанностей и разоблачения от всех и всякого рода покровов и прикрытий; расследованием предмета, обследуемый должен быть ясно поставлен пред глазами. Невозможно наконец, в исследованиях двигаться вперед и без воздаяния за труды, т. е. без вознаграждения познанием истины, вызывавшей на самое исследование. Итак, всякий ищущий может найти: но прежде чем искать чего-нибудь. нужно быть убежденным, что того не имеешь. Тот, кто при своем стремлении вперед одушевляется святым и тонким стремлением к красоте, пусть ее ищет честно, в споры суетные не входя, закрыв двери сердца своего для внушений тщеславия, вопрошая и отвечая, взвешивая говоримое. Строгая последовательность решительно необходима не только при изучении Божественных Писаний, но даже при приобретении и самых обыкновенных познаний, если хотят чтобы исследование довело их до какого-нибудь результата, польза которого была бы не-

907

оспорима. Людей же, в своих исследованиях, не наблюдающих сей благоупорядоченности и поток праздных их измышлений, предоставляем мы слушать ордам людей, любящих трескотню и толкотню; для сего должна быть отведена и другая сцена. Друг же и ученик истины не походит на них. Он миролюбив; совершенно свободный от себялюбия, в своих стремлениях научным образом обосновать истину он руководится единственной страстью, одним лишь желанием: умозрительно осязать истину, постигнуть и созерцать ее; это и будет для него познанием ее.

2. В вопросах философских и богословский первым средством к приобретению положительных знаний служит точное опознание вещей, равно как и с именами их соединение понятийясных и определенных.

При самом же начале подобных ученых исследований методом наилучшим и очевиднее представляющим истину нужно счесть ясное определение значения того слова, из-за коего идут пререкания, так чтобы все говорящие на этом языке связывали с ним определенное и отчетливое понятие. Такого бессмысленного слова напр. как blityri, ничего не значащего и собой представляющего сочетание лишь нескольких членораздельных звуков, в доказательствах употреблять не полагается (*). И вот почему ни оратор, ни философ, ни один судья не почерпает в этом, ничего не значащем слове доказательства за что или против чего-нибудь (**); а равным образом и из сторон на суде тяжущихся ни одна не сумеет объяснить, что оно значит или определить смысл его; они

 (*) По свидетельству Диогена Лаэрция в «жизни Зенона» это слово было образцом слова не имеющего смысла. По Свиде оно служило приговоркой, так сказать затычкой, и вставлялось в речь или предложение просто для закруглении их там, где другого слова не находили вдруг.

 (**) Никто посему и не спрашивал, что значит слово blityri; никому не приходило и на мысль объяснять его или определять.

908

знают, что это слово не содержит в себе ровно никакого смысла. Поэтому-то истинные философы из многих значений слова стараются опираться лишь на такое, которое содержит в себе действительную истину и притом непреложную. Итак, о каком бы предмете кто ни вздумал рассуждать надлежащим образом или спорить, не к иному началу должен возводить свою речь и не на ином понятии ее обосновывать как на непререкаемом, на том, которое всем народом, говорящим на том языке, всей нацией признается обозначаемым чрез то слово. Взяв за исходный пункт это понятие, за тем искать необходимо, данное слово действительно ли имеет то значение, которое обыкновенно с ним соединяют. Если бы это открылось, то тщательно за тем следует доискиваться, согласно ли то общепринятое значение слова, понятие с тем словом связываемое, согласно ли оно само с собой, со своей природой и сущностью, не противоречит ли само себе, и сравнительно с понятием, какое мы решили связывать с данным словом и коим это последнее мы ограничили, природа того понятия не содержит ли чего лишнего. Недостаточно об исследуемом предмете говорить в выражениях общих, и притом опираться лишь на свое мнение, потому что и противник ваш со своей стороны может противопоставить тот же произвол; должно сказанное удостоверять и утверждать доказательствами. Потому что если спор обоих противников возводим был бы к какому-либо положению и принял бы за точку отправления такое, которое одинаково возбуждало бы собой сомнение и в той и в другой из состязающихся сторон. то прение могло бы продолжаться в бесконечность и. приняв характер неопределенный, не привести ни к какому результату. Если же прение напротив возводимо к чему-либо доподлинно известному и не подлежащему оспорению, всеми признаваемому и ни в ком не возбуждающему собой сомнения и если собою оно подтверждает предварительное положение еще сомнительного достоинства, тогда это по-

909

следнее может быть признано за существенный, один из коренных и важнейших пунктов учения. Итак, какую бы мысль, какое бы понятие вы ни доказывали, следует основывать то на положении, на утверждении подлинном, не двуличном и несомненном, которое признавалось бы и той и другой из заинтересованных и принимающих участие в споре сторон, для обеих было бы очевидно: положение то имеет назначением служить ведь элементом, одним из исходных пунктов и принципом руководственного к дальнейшему исследования; следует посему особенно о том заботиться, чтобы оно было ясно мысли исследователей, так чтобы свет от него изливался и на доказательства в пользу истин еще искомых, следимых и имеющих соотношение с главным принципом. Положим напр., что предметом, подлежащим нашему исследованию, будет солнце. Стоиками оно определяется так: «Это есть факел, питаемый морскими волнами и одаренный разумом». Но это определение существа солнца темнее слова определяемого и сказывающего о природе его. Для подтверждения своей истинности, и чтобы стать содержательным, оно само нуждается посему в разъяснениях Не лучше ли итак будет для получения такого несомненного и решительного положения примкнуть к общераспространенному простому и для всех понятному мнению, что солнце есть блистательнейшее из светил небесных? Это определение, как я думаю, веры достойнее, удобопонятнее и для всех удобоприемлемее.

3. Вторым средством к приобретению положительных знаний служит доказательство. Отличие его от силлогизма.

Всякий равным образом конечно и с тем согласен будет, что доказательство с здравым разумом согласно, когда пункт сомнительный и спорный подтверждается положениями, раз уже признанными за верные и считаемые неоспоримыми. Но не только доказа-

910

тельство, вера и познание, а и положения принципиальные,аксиоматические могут быть двух родов: одни из них научные и непреложные; другие же лишь искомые, зиждущиеся, ожидаемые до времени только на надежде. Доказательством, имеющим полную законную силу, называется такое, которым в душе слушателя насаждается вера научная, представляющая из себя знание разумное и связное; все же остальные доказательства суть только кажущиеся и неподлинные. ибо основываются лишь на предположениях и мнениях. Тоже самое нужно сказать и о человеке. Истинный человек есть только гот, который владеет общечеловеческим здравым разумом: другие же все походят больше на дикарей или на зверей. И вот почему комический поэт пишет: «Человек есть животное премилое, доколе остается действительным и истинным человеком» (*). То же самое нужно сказать и о воле, лошади, собаке, т. е. что они совершенны лишь потолику, поколику им присущи добрые и благородные качества, свойственные каждому из этих видов животных; при ослаблении же этих свойств, и совершенство индивидуумов, входящих в виды, умаляется. Что дело именно в воплощении начал высших и существенных, это открывается напр. и из следующего. Обращая внимание на видовые совершенства, мы останавливаем свое внимание лишь на тех качествах, которые приближаются к идеальным. Так под врачом мы разумеем человека, который все знает, как нужно лечить; под мудрецом истинным (гностиком) мы разумеем носителя целой системы знаний, представляющей из себяполную и стройную совокупность истин опытных и умозрительных. От силлогизма же доказательство отлично. Доказываемое в доказательстве вместе с темь и разъясняется; доказываемое и разъясняемое здесь одно и

(*) Плутарх приписывает этот стих Менандру, а Стобей Эсхилу.

911

тоже, взаимно сливаются. Так беременность есть доказательство, что женщина более не девушка. В силлогизме же напротив хотя и излагается также одно какое-либо понятие, но оно сопровождается многочисленными доказательствами. Так напр. возьмем хотя бы такое положение: «Пюфон предал Византиян». Для разъяснения виновности Пюфона недостаточно сего одногоположения, но требуются многочисленные того доказательства. Оканчивать признаваемое вашим противником, делать выводы из того, это будет «строить силлогизм»; делать же заключения, или выводы, из положений, предварительно признанных за истинные, это значит «доказывать». И вот почему доказательствопреимуществуетпред силлогизмом двумя выгодами: одним из этих преимуществ состоите, то, что от признаваемого уже за истинное и бесспорное делается наведение к истине еще искомой; другое же то, что вывод сей относительно искомой истины имеет с положением бесспорным соотношение по существу дела и непосредственное. Если же такого бесспорного положения предварительно вами не предпоставлено, т. е. если следствие выводите вы хотя и правильно, но из посылок ошибочных, то вместо твердого доказательства вы составляете только силлогизм. Еще нечто: силлогизм состоит единственно в законности заключения и согласии его с посылками. Доказательство же—в законности самых посылок. Если каждое из предшествующих положений вы сделали осязательным и неоспоримым, то значит вы рассуждали уже не силлогистически. а прямо и вполне свою тему доказали. Заключать, как показывает уже самое это слово,значит кончать, т. е. доводить речь до конечной точки. А конечным пунктом всякого спора состоит искомый предмет; заключение называется оттого еще решением вопроса, концомдела. Никакое простое и первое попавшееся под руку положение не называется силлогизмом, хотя бы оно и было истинным. Силлогизм слагается по крайней мере из трех частей; первые

912

две принимаются за леммы (*), третья же в качестве следствия.

Все должно быть доказываемо, или же некоторые вещи уже и сами в себе носят доказательство за себя? Верно ли первое положение? Требуя доказательств на всякое положение, мы вдаемся в бесконечность, при чем оказывается, что удовлетворительного доказательства мы все-таки найти не в состоянии. Если же верно второе положение, что некоторые истины уже в себе самих содержат за себя доказательство, то значит они могут служить основой, исходным пунктом, принципами для других доказательств. Все философы согласны в том, что никакое из положений первоначальных не поддается нашим доказательствам. Следовательно, если приводится доказательство, то значит уже самой необходимостью требуется, чтобы прежде того существовало нечто, само по себе заслуживающее веры. Это нечто называется положением первоначальным и доказательств не требующим,—принципом, от которого не отступают. Итак, всякое доказательство в конце концов возводится к некоему положению, принимаемому на веру и доказательств не требующему. Кроме сего источника для открытия истины, кроме веры в положения, доказательств не требующие, есть еще источники, из коих мы можем заимствовать доказательства; это—очевидность, являющаяся таковою как нашим чувствам, так и созерцательной деятельности нашего рассудка. Предметы, предносящиеся нашим чувствамвнутреннем и внешним, просты и неразложимы. Но и предметы, нами в своем уме и здравом смысле открываемые, тоже так сказать до прозаичности известны всем и всеми ведомы; они стихийны, первоначальны, просты. Понятия, слагающиеся на двух этих путях, хотя и сложны, тем не менее очевидны, до-

 (*) В качестве таких предварительных положений, которые принимаются за темь только, чтобы впоследствии они могли служить точками опоры для вывода.

913

стоверны и сравнительно с первыми, т. е. принимаемыми на веру, отличаются характером уже рациональным. На разуме, той благородной способности, которой мы преимуществуем пред всеми другими существами природы, лежит обязанность судить о том, что последовательно, согласно с теми принципиальными положениями и что несогласимо.Итак, если какой мыслительный процесс идет таким образом, что авторитетностью положений уже достоверных поддерживаются и подтверждаются другие положения, которые еще не вызвали веры в себя, то в этом уже предлежит нам сущность доказательства; мы уже как бы получаем оное в руки.

Но нами уже установлено, что как веры, так и доказательств есть два вида: вследствие одного из них в душе слушателя образуется убеждение, коим он и довольствуется; другой же вид доказательств служит источником познаний. Поэтому если кто за исходную точку для своего мышления взял бы положения и для его чувств, и для разума очевидные, и потом вывел бы из них сообразные заключения, то чрез это самое известную истину он уже и доказал бы в полном смысле этого слова. Если же кто останавливается на почве лишь произвольных человеческих мнений, не возвышаясь до принципов, или положений первоначальных, т. е. если вы ограничиваете свое мышление сферой лишь таких предметов, кои ни внешним вашим чувствам и чувству внутреннему не могут подлежать, ни для разума не очевидны, то вы в состоянии строить силлогизмы, даже и очень строгие, но с доказательством научным. образцово-стройным, правильным и последовательным, притом же до ясности определительным, вы не будете иметь дела никогда. Если своими корнями ваше мышление утверждается не на том, что в вас самих, что так сказать у вас дома, а на том, что произвольно, то вы и рассуждать то значит неспособны, ни силлогизмом строить вы не в праве: у вас нет лемм, посылок, материала для того. Итак, доказательство сво-

914

дится не к иному чему как к разложению известного положения на понятия простые, к анализу Каждое из доказываемых положений доказуемо чрез доказуемое же другое положение и предварительно на самом деле действительно доказанное; и так, поднимаясь со ступени на ступень, мы доходим до положений, которые сами по себе достоверны или же до того, что подлежите» нашим внешним и внутреннему чувствам и разумом постигается. Анализ в этом именно и состоит. Доказательство же состоит в том, что от положений первоначальных, от принципов, чрез все положения посредствующие, к спорному вопросу или положению нисходят.

Итак, обращаясь к человеку, одаренному и владеющему способностью рассуждать, мы говорим: Старайтесь первее и более всего об истинности ваших лемм, или посылок, о реальной содержательности их, правдивости, верности их существу вещей и дела; в пустоумничаньи же и пустовяканьи, что за толк? Называйте оное как хотите: аксиомами (самоистинами), посылками первой, второй: цена тому будет одна и таже. А равным образом будьте и в своих выводах весьма осторожны. И здесь пустоплесью слов также не придавайте ни малейшего значения. Что за важность в том, назовете ли вы свое заключение конечным выводом или заключительным следствием, или силлогизмом, т. е. умозаключением? Кто пытается что-либо доказывать, тот принимает на себя и обязанность строго наблюдать оба эти только что названных пункта: тот должен постановлять положения только суще-правдивые и делать выводы по наведению. Наведением же называется усмотрение частного в общем; какой бы вопрос ни обсуждали вы, в предшествующем принципиальном положении должно уже содержаться разрешение и данного вопроса. А если таким образом он уже входит в состав суждения, то для утверждения чего-либо значит стоит лишьвывести то из предварительного принципиального положения. Но так как принципиальные положения бывают различных сор-

915

тов, то следует отправляться из положения, которое имеет отношение к природе данного вопроса и притом такого, которое всеми признается за истинное и оспорению не подлежит. Причина, по которой должно поступать так, весьма простая. Если возьмете вы за исходную точку своих рассуждений такие предварительные положения, которые к данному вопросу отношения не имеют, то истины никогда не откроете, гак как ускользает у вас из рук вся задача отыскания неизвестного по данному, вся проблема и то. что называется ситуацией положения вопроса. Итак, во всякого рода расследованиях есть данные известные с самого начала, — такие, которые сами по себе вполне достоверны, а потому удобоприемлемы и без всяких доказательств. Им должно быть свойственно двоякое назначение: они должны служить исходным пунктом исследования. и потом критерием того, что открыто нами.

4. При разъяснении всякого вообще вопроса следует начинать с определения предмета, о коем идет речь, дабы избежать двусмысленности, часто представляемой терминами.

Всякое исследование возникает из какого-либо предшествующего познания. Следует значит признать, что познание существует ранее исследования, какого бы рода вопрос ни подлежал оному. И это предварительное познание об исследуемом предмете бывает такого сорта, что иногда имеют только ключ к предмету, к субстанции, к существу его, знают лишь принцип его, не зная всех акциденций, состояний или соотношений. Это имеет приложение напр. к камням, растениям, животным, деятельные состояния которых от нас ускользают. То незнаем мы ощущений их, то особенностей или—короче сказать—безответны на тот или иной вопрос, τοιόкасающийся, что совершается внутри их. То знаем мы какую-нибудь одну из особенностей, характеризующих известную субстанцию, какое-либо одно из ощущений ее или подобных свойств. Так напр. желания и ощущения собственной своей души мы знаем, сущность же ее нам

916

неизвестна и знания ее мы только добиваемся. Во многих случаях, установив свои воззрения и на субстанцию, и на акциденции, ум однако жеисследует, какой из субстанций могут приличествовать эти различные состояния. Мы приступаем к исследованию, составивши в своем уме понятие о том и другом, как о субстанции предмета, так и о свойствах его. Но есть и такие предметы, коих ощущения нам совершенно неизвестны, хотя в тоже время мы знаем, как деятельные состояния их, так и субстанцию. Итак, вот метод, который ставит нас на путь, ведущий к обретению истины. Начинать следует с обстоятельного и всестороннего опознания данного вопроса, ибо не раз уже происходило, что формы словесного выражения были настолько обманчивы, что ум не в состоянии был различать, о каком собственно предмете идет речь. Таков напр. вопрос: Животное, содержащееся в матке, есть животное или нет (*)? Зная, что должно разуметь под животным; а равным образом имея некоторое представление и о зародыше, заключенном в матке, мы спрашиваем самих себя: Подходит ли понятие о животном к субстанции, содержащейся еще в матке, т. е. в состоянии ли она двигаться и чувствовать? Потому что представление о деятельных состояниях известной субстанции и ее пассивных состояниях, напр. ощущении, должно находиться в соответствии с ее сущностью. Итак, у того, кто поставил данный вопрос, при самом же начале исследования следует спросить: Что вы называете животным? Прием этот особенно необходим тогда, когда известное слово употреблялось бы в различных значениях; в таком случае тщательно должно расследовать: не проистекает ли сомнение от обоюдного значения слова и все ли связывают с тем словом ясное и отчетливое, не подлежащее оспорению значение. Если соперник ваш ответит, что под животным он разумеет

 (*) Мнения о семь философов передает Плутарх в «De placitis philosophorum.»V, 15.

917

все, что растет и питается, то мы спросим его снова: Не включаете ли вы в число животных и растения (*)? Если он допустит этот пункт, то нужно будет выяснить, к какому же царству, по его мнению, принадлежит зародыш, содержащийся и развивающийся в матке. Платон (**) действительно причисляет к животным и растения, потому что—как говорит он—они более всего имеют сродство с третьим видом души, душою растительной. Аристотель (***) держится мнения, что в одно и тоже время им свойственна и душа растительная и питающая; но он не хочет называть их животными; это имя он оставляет исключительно за существами, одаренными второй из этих душ, а именно чувствующей. Что же касается Стоиков, то они растительной силы не называют душою (****). Если тот, кто поставил этот вопрос, будет отрицать тождественность растений с животными, то мы ему докажем, что он сам себе противоречит. С одной стороны, называя животное существом питающимся и развивающимся, а с другой объявляя. что растение не есть животное, он не другое что, а как будто так говорит: «Существо развивающееся и питающееся есть животное и не есть». Пусть же он объяснится, чего он хочет; какую цель преследует при таком своем определении животного? Хочет ли он внушить нам, что зародыш, заключенный в матке, развивается в ней и питается или же он хочет доказать, что он принимает участие в движении и способности чувствовать? По Платону и в самом деле растение имеет душу и есть подлинно живот-

 (*) И из славнейших философов некоторые утверждали это, напр. Пифагор, Анаксагор, Демокрит, Эмпедокл.

 (**) В «Тимее».

(***) Вкн. 11-Ги«De anima», гл. 3, 4.—Ethic. ad. Nic. I, 13.

 (****) Гален в кн. IV-й, об учении Гиппократа и Платона,—Срав, также в комментариях на Эпиктета.

918

ное. По Аристотелю же напротив растение хотя и одушевлено, но не есть еще животное, потому что ему недостает способности чувствовать; а животное, по его мнению, есть существо одушевленное, одаренное способностью чувствовать. Обращаемся мы к Стоикам, и они отвечают нам: Растение не одушевлено и не есть животное, ибо животное есть существо одушевленное. Значит, если животное есть существо одушевленное, а душа одарена способностью чувствовать, то очевидно, что существо одушевленное необходимо одарено способностью чувствовать. Тому, кто поднял вопрос о сем, посему теперь скажем мы: Итак, животное, заключенное в матке, вы продолжаете ли называть так, т. е. животным потому только, что оно питается и растет? С этих пор вы уже получили ответ. Если же мой противник возразит мне: Я не об этом спрашивал; я хотел только узнать: Способен ли зародыш чувствовать и возбуждаться каким-либо желанием или склонностью? Так как в этих выражениях нет более никакой двусмысленности, то дело теперь в том, чтобы открыто исследовать этот вопрос.

Если противник ваш останется нем к ответу на все обращенные к нему вопросы; если он упрямо отказывается объяснить, какой смысл связывает с употребленными им выражениями или какое существо он называет именем животного, когда ставит так вопрос; и,если окажется, что все это он за тем только делает, чтобы произвести между нами несогласие и разделение: в таком случае значит, это человек любящий распри и споры. Есть два способа оспаривать какой-либо вопрос: первый следит свою цель вопросами и ответами; второй вдается в подробности, которые он и обозревает от точки до точки. Если наш противник отклоняет первый из двух этих методов, то пусть послушает нас, как во всех его различных разветвлениях данный вопрос, (а по образцу сему и другие) исследуем мы. А когда мы кончим, может все пункты, касающиеся этого предмета, обсудить и он.

919

Если же он будет стараться прервать спор вопросами, то даст тем очевидное доказательство, что ничего не хочет он ни слушать, ни знать. Но положим, что он предпочтет отвечать нам. Тогда первее всего мы спросим его: «Какому существу вы даете имя животного»? Когда он объяснит нам это, мы снова спросим его: «Что разумеете вы под зародышем, заключенным в матке? Есть ли это существо с членами уже развитыми и которое может быть названо живым животным? Или есть это одно из тех существ, составные части которых находятся еще в элементарном виде, масса едва только обрисованная, которая в медицине называется эмбрионом»? Когда и это антагонист наш объяснит нам, можно будет сделать некоторое заключение, и на предложенный вопрос пролить некоторый свет. Если же потребует он, чтобы мы вели свое рассуждение его не спрашивая, то мы обратимся к нему со следующими словами: «Так как вы не решились отвечать нам, в каком смысле предлагаете данный вопрос, то, не добиваясь смысла я прямо углублюсь в ваш вопрос и отвечу вам: Знайте, что ваш вопрос равносилен такому: «Собака есть ли животное»? Я имею право спросить вас: «О какой собаке говорите вы? Есть собаки на суше; есть морские собаки—акулы; есть небесное созвездие. Собакой (Пес)именуемое; есть философы — собаки, Диоген напр.; есть много и других собак; о каких собаках вы спрашиваете меня? Обо всех их или об одной какой из них? Не могу я этого угадать. Потому объяснитесь точнее: о чем собственно вы спрашиваете меня, так как все равно после моего ответа вам вы принуждены же будете сделать это. Если же вы прибегаете к словесному крючкотворству, то для всякого очевидно, что слово «зародыш» не есть ни животное, ни растение, а имя, членораздельный звук, тело, субстанция, некоторая вещь, все в мире скорей и наконец, только не животное. Это ли была цель вашего вопроса? Если эта, то я ответил вам. По смыслу, какой

920

содержится в слове «зародыш», он не есть животное; это бестелесная субстанция; можно назвать ее некоторой вещью, понятием, всем в мире наконец, только не животным. Природа различных значений слова «животное» совершенно отлична от природы того животного, о котором главным образом идет речь в вопросе. Значит другой стороной вопроса будет такая: Что такое природа животного? В этом случае я рассуждаю так: Если животным вы называете все, что способно чувствовать и двигаться в силу свойственного ему желания, то животное есть не просто все то, что можете, чувствовать и двигаться по желанию, потому что оно может также спать или не чувствовать ощущаемых предметов за отсутствием их. Способность двигаться по желанию природою дана была животному в качестве отличительного признака, по коему и оно узнается. Отсюда возникают следующие соображения. Зародыш не способен ли двигаться по желанию и чувствовать? Это первый вопрос, подлежащий разрешению. Вторым же состоит следующий: «Зародыш может ли когда чувствовать и питаться, не побуждаемый к тому желанием»? Здесь ничего нет обоюдного; дело говорит само за себя. Вы нас спрашивали: Зародыш есть ли животное или он только растение? Чтобы не допустить какой-либо двусмысленности в рассуждении, мы определили слово «животное». Потом по открытии, что существо ото, одарено будучи чувствительностью и движением, ничем не отличается от животного, мы отличили его от существ похожих на него или к нему близких, сказав, что есть разница между существом, располагающим только возможностью двигаться и чувствовать, но воспользоваться ею имеющим лишь в будущем и существом, которое уже располагает всем сказанным на самом деле. Способность уже действующая и способность, могущая действовать, но до поры до времени еще спящая или дремлющая различны в самом существе своем. В этом-то и заключался весь вопрос. Ибо из того, что заро-

921

дыш питается, вовсе еще не следует, что он есть животное, если только не желаем сами мы стать в ряды тех людей, которые пренебрегают сущностью вещей, обращая все внимание на признаки лишь случайные.

Всякий раз, как домогаются обрести что-либо, посему необходимо должно предлежать что-либо, ранее того ясно изведанное, т. е. последовательный ряд суждений, которые целым рядом вещей, ранее опознанных объявляли бы вещь еще не открытую. Исследователь должен сознать и познать это ранее изведанное; тогда сделается для него осязательно-ясным и предмет искомый. Убедительнейшим из всех посредств в отыскании какой-либо новой истины состоит очевидность для чувств и ума; из этих то элементов и слагается первое посредство, или способ к открытию какой-либо новой истины, или так называемое первое доказательство. Посредство, образованное из элементов первого. приводит к заключению уже отличному от первого; однако же и это последнее веры заслуживает не меньшей, чем и предыдущее, хотя и не может быть названо первым, потому что выводится из предварительных положений (пресумпций) не непосредственно. Итак, разность, могущая возникнуть касательно исследуемых вопросов, бывает трех видов. Мы сказали уже о первом виде разностей. или разногласий, т. е. случае, когда известна сущность, но неизвестно какое-либо из деятельных ее состояний, или отношений, или—что тоже—движений. Вторая разность, которою могут сопровождаться исследования одного сравнительно с исследованиями другого, это когда мы, зная деятельные состояния, внутренние движения предмета, или его соотношения, тем не менее незнаем сущности, как напр.: «В теле человека где имеет пребывание управляющая им душа»?

5. Образец доказательства, ниспровергающего сомнение скептиков касательно возможности знать истину.

Тот же самый прием наблюдается при разборе и опровержении и следующего положе-

922

ния. Некоторые ученые утверждают, что «субстанция животного не может заключать в себе начал больше одного». Нескольких или многих начал однородных или родственных идея животного без сомнения содержать в себе не может; это и мы допускаем охотно. Но в принятии для животного нескольких разнородных начал, объединяемых его животной субстанцией, нелепого и противоречащего здравому смыслу нет ничего.

Или возьмем для образца скептическое ко всем вообще учениям отношение Пирронян, находящих бесполезными все и всякого рода рассуждения, потому де что ничего в сем мире нет твердого и непреложного (*). Если приложить к сей теории Пирронян ее же принцип, то откроется, что чрез оный лишает она достоверности себя же саму, себя подрывает и упраздняет.Итак, она должна допустить одно из двух: или есть нечто истинное, и тогда, следовательно, нет оснований сомневаться в возможности добраться суждением до истины касательно той или иной вещи, или предмета. Или же она должна настаивать,

 (*) От самого Пиррона письменного ничего не осталось, а со слов ученика его Аскания Абдеритянина Диоген Лаэрций в кн. ІХ-й о Пиррон пишет следующее: «Это он был измыслителем учения, что ни о чем не нужно и нельзя судить с определительностью, ни на понятиях, определенных останавливаться не следует. Он утверждал, что нет ни абсолютно честного ничего и достопочтенного, ни постыдного и гнусного, ни справедливого безусловно ни несправедливого. Точно так же он учил и о всем остальном; ничего будто бы нет истинного, а все или в силу закона, или в силу обычая в жизнь человеческую вошло. Согласно с этим и в жизни он заявлял себя: ни к чему не склонялся и ни от чего не уклонялся. Колесница напр. если встречалась ему на дороге, он не сворачивал; рытвина, ее не обходил; собаки, их не опасался; чувствам своим он не доверил. Если и цел оставался при сем, то единственно благодаря следовавшим за ним друзьям».

923

что истины найти невозможно и ее пет; в таком случае и первее всего становится очевидным. что и сама она, эта теория, неистинна. Средины нет: эта теория или неложна или же неистинна. Если она говорит истину, то значит вопреки своей воле признает, что все-таки нечто истинное в мире есть. Если же она лжет, то значит оставляет во всей их целости и неприкосновенности истины, кои хотела заподозрить. В самом деле, с того самого момента, как известная и какая-либо теория, предъявив притязания на ниспровержение истины, уличается во лжи. истина, которую та теория хотела помрачить, возвращаете себе обновленную жизнь, начинает сиять прежним блеском. Это на то походит, как если бы Морфей утверждать стал лживость всех вообще снов: чрез то свидетельствовал бы он о недействительности и своего собственного существа. Подрывая саму себя, Пирроновская та теория лишь утверждает ценность остальных. Одним словом, если эта теория истинна, то пусть она свой-же собственный принцип приложит к себе самой, усомнившись в достоверности не иного чего-либо, а первее всего в самой себе, в достоверности того, что сама она утверждает. Если же она свои сомнения простирает на предметы лишь посторонние, то чрез это самое она ратует против себя самой.—Потом если последователь Пиррона допускает существование человека и то, что сам он есть человек; а равным образом если он и действительность своего сомнения признает, то чрез это он ясно дает понять нам, что от суждения об истине все-таки он значит нисколько не отрекается. Если обращаться к нему с вопросами, он отвечает вам; следовательно, по крайней мере в этом отношении он не сомневается. Между тем слушайте, что говорит он: «Я сомневаюсь, чтобы было что-либо истинное; а потому истинно ли что или ложно, от суждения о сем воздерживаюсь». Но если вы находите для себя невозможным вообще составлять суждения о чем-либо, потому что ничего де нет в сем

924

мире достоверного, то прежде всего должны усомниться в основательности самого этого своего сомнения и воздержания от суждений на этом основании. Достоприемлемым прикажете назвать это ваше сомнение или пет? Или вот лучше будет с Пирронянами говорить так: Представьте, что нам следует решить такой вопрос: «Известную теорию нужно признавать истинной или нет»? А мы отвечаем: «Нет возможности решить этот вопрос, потому что никем де ничего истинного не предлагалось». Но если это последнее положение верно, то и само оно значит не может утверждать собственной своей истинности и достоверности. Если же в истинности и этого вашего утверждения скептик усомнится, то тем самым он докажет, что истину знать возможно Скептическая теория сомнительности существующих в мире истин доказать не в состоянии; а чрез это она саму себя изобличает в несостоятельности. Если же составление и высказыванье того или иного суждения представляет собою не иное что как расположенность к принятию какого-либо учения или даже признание оного, или—по другому пониманию — расположенность связывать взаимно и согласовывать между собою многие учения и чрез то устанавливать точку зрения вообще на мир явлений; и если в конце концов все учения сводятся к единственной цели, к правильному устроению человеческой жизни;далее, если каждое учение представляет собою известного рода ассоциацию воспринятых умом понятий; еще далее, если понятие есть известное состояние души и настроенность ее: то значит не только скептические философы,—ни одного явления в мире не признающие достоверными, не говорящие ни о чем с уверенностью, а лишь сдержанно и суждений определенных ни о чем не высказывающие,—но и философы положительные, догматисты,—начал на коих они строят свои системы не исследующие, а просто считающие их за несомненные, в некоторых случаях имея обыкновение воздерживаться от суждений.—делают то (вовсе не по

925

отсутствию в мире чего-либо истинного), а или по причине слабости своей судительной способности, что составляет общий удел и всех вообще людей, или же по неопределенности и неясности предмета, или же обращая внимание на равносильность доказательств за то или иное.

6. Род, вид, различие. Пользование ими в определениях.

Прежде чем определять, доказывать и различать, потрудитесь установить, насколько манер можно понимать данный вопрос. Следует обсудить омонимы, различить синонимы и классифицировать их с точностью но их отличительным значениям. Потом старайтесь исследовать, подлежащий вашему обсуждению предмет должен ли быть рассматриваем в соотношении с другими или же взят вами лишь сам по себе и обсужен лишь по своему существу. Затем должны следовать вопросы: Существует ли он? Что это за предмет? Какие свойственны ему акциденции, или видоизменения? Или,—что будет лучше:—Существует ли он? Что это за предмет? Почему он существует? Именно знакомство с частностями и с чертами предмета общими и главными; именно обращение внимания на черты выдающиеся, отличительные, знание их и различение одних от других особенно много способствует освещению вопросов спорных. Индукция возводит от частного к общему и к определению понятия, а различение ведет к определению вида, к уяснению субстанции предмета, к постижению его индивидуальности. Расследование же того, с каких точек зрения можно обсуждать данный предмет, приводит нас к пониманию истинного его значения; а сомнения (возбуждаемые акциденциями) приводят нас к пониманию того, чем причиняются самые эти различия, коими один предмет отличается от других; сим же обстоятельством вызываются и доказательства. Кроме того, сомнение способствует постижению предмета; и выводы при сем хотя и ограничиваются известными пределами, но

926

число их умножается. Познание же и истина представляют собою результат, составляемый из сих разнородных элементов.

Общее сокращение различения называется определением. Потому определение ставится или пред разделением или после оного: перед ним, когда оно дано согласием сторон или предположено;—после, когда оно уже посредствовано доказательствами и когда из этих отдельных элементов, открытых и дознанных разумением, извлекается общий вывод. Началом и источником индукции состоит внутреннее чувство, и концом ее бывает обобщение. Индукция нисколько не объясняет, что такое предмет; существует он или несу шествует, вот область ее. Различение напротив показывает, что такое предмет. Определение, равно как и различение учат нас, что за сущность его и что за природа; до существования же предмета им дела нет. Доказательство исполняет три обязанности; оно говорит о существовании предмета, о коем идет речь, о природе его и значении. Некоторые определения могут содержать в себе также и причину. Так как познание возникает не ранее опознания нами причины, а причин существует четыре,—материя, движение (принцип), форма, цель, — то отсюда и определений существует четыре вида. Значит первее всего нужно понять род, заключающий в себе все субстанции наиболее близкие к высшей общности; за тем следует толковать и о различиях наиболее к сей общности близких. Сцепление различий, мало по малу деля род и подразделяя, способствует пополнению понятия о сущности предмета, или определению его. Однако же совершенно нет никакой необходимости изображать все отличия каждого предмета; можно ограничиться лишь теми, по силе коих он относится к известному виду.Геометрические анализ и синтез походят на различение (разделение) и определение диалектики. От различения мы восходим к существам, наиболее простым и благородным. Мы делим род подлежащего нашему исследованию пред-

927

мета на содержащиеся в нем главные его виды. Возьмем, например, человека. Родовым понятием состоит для него животное. Разлагаем оное на усматриваемые в оном два вида, на смертное и бессмертное. И так роды, представляющиеся нам сложными, постоянно подразделяя на более простые их виды, мы приближаемся к искомому пункту, который уже не может быт более подразделен. В самом деле, разделив животных на смертных и бессмертных; затем смертных опять на земных и водных; потом земных на крылатых и ходящих на ногах и т. д. продолжая до вида наиближайшего к искомому предмету и содержащему оный в себе, мы посредством этих последовательных разложений дойдем до вида самого простого, не содержащего в себе уже ничего кроме того самого предмета, о коем мы рассуждаем. Животных, на ногах ходящих, мы разделяем на разумных и неразумных. Далее из всех этих видов, полученных чрез деление, мы выбираем качества, наиболее и непосредственно относящиеся к человеку, объединяем их в одно предложение и определяем человека так, что это есть животное смертное, земное, ходящее на двух ногах и одаренное разумом. Отсюда открывается, что деление играет роль материала, выслеживая для определения простоту имени; определение же, слагающее и упорядочивающее и посредствующее собою познание о том, что есть, представляет собою художника и творца. Истинные определения суть определения не предметов и не идей, а субстанций, общее понятие о коих предносится нашему духу. Раскрытие понятий о них мы называем речью истолковательной. Деления же сих понятий о субстанциях бывают различные. Одно субстанцию, подлежащую делению, делит на виды; таков напр. род. Другое делит ее на части; таково напр. целое. Третье делит ее на акциденции, или модификации, видоизменения. При разделении целого на части всего чаще имеется в виду величина. Разделение, обращающее внимание на акциденции, никогда

928

не может объяснить собой все целое, ибо необходимо, чтобы всякое существо имело тождественную самой себе субстанцию. Вот почему два эти разделения не имеют за собою авторитетности. Разделение единственно законное, это-то, которое разделяете, род на виды; оно и в роде, и в разнообразии частных его разностей следит один и тот же характер тождественности. Вид всегдаусматриваем в какой-либо одной из частей рода, не так одна колю, чтобы часть со своей стороны могла стать и видом. Напр. рука хотя и есть часть человека; но не вид человека. Напротив, род заключается в виде. Напр. свойства животного в одно и тоже время общи и человеку, и волу. Целое же напротив не содержится в своих частях; напр. человек не заключен весь в своих ногах. Значит вид имеет преимущество пред частью. Все сказанное о роде может иметь отношение и к виду. Хорошо усматривать род в двух, если не трех видах. Разделенные виды, имея исходным пунктом род, дают в себе убежище и характеру тождества с таим и различиям между собою. Те, кои продолжают разделяться, характеризуют себя свойствами общими. В самом деле каждый из видов есть или субстанция; как напр. если мы говорим: Между существами одни имеют тело, другие же бесплотны; или же речь идет о количестве, отношении, месте, времени, действии и состоянии.

Всему тому следовательно, что знаем мы отчетливо и основательно, можно дать и определение; равно как тот, кто,—до чего это ни доведись,--не в состоянии о том и понятия составить, не словесного определения тому дать, тот, —говорим,—не имеет значит и познания о сем предмете. От неуменья составить определение происходит много суждений сомнительного достоинства и вовсе ложных. В самом деле, если знающий предмет имеет о нем понятие и носит о нем в глубинах своей разумной души познание; то может он и словесно выразить то, что он думает; объяснение им своей

929

мысли есть уже и определение ее: отсюда с необходимостью следует, что человек знакомый с предметом может значит дать и определение его К определениям присоединяется еще атрибут, играющий в оном роль как бы герба какого, отличительного признака, приметы. Следовательно, если прибавить к определению человека еще такое предложение: «имеющий способность смеяться», то оно будет собой дополнять его и все это определение будет звучать так: «Человек есть животное разумное, смертное, земное, ходящее на двух ногах, одаренное способностью смеяться». Атрибуты, вводимые в определение, сказывают об отличительных признаках предмета, но сущности самых вещей они не обозначают. Отличительный признак, как единогласно признается, сообщается индивидууму его особенностью, которая специально его отличает от других всех предметов, потому что она одному ему только свойственна и для всех очевидна. Необходимо значит, чтобы в определениях род принимаем был за нечто главное и основное. В определениях длинных субстанция и природа предмета открываются из целого ряда видов, в свою очередь открываемых чрез десять категорий; в коротких же сущность и природа его указывается главными видами, выбираемыми из смежных. И все-же и кратчайшее определение должно слагаться по крайней мере из трех частей: рода и двух необходимейших видов. Происходит же это чрез сокращение. Итак, определение человека сводим к такому: «Человек есть животное, способное смеяться». Потом нужно присоединить к этому главный из случайных признаков определяемого предмета или частный его атрибут, или же его специальное деятельное состояние или же нечто из остальных его признаков. Следовательно, определение, обязанное толковать о сущности предмета, как будто не может в точности обнять его природы. А если так, то что же оно делает? Посредством названия главных видов оно обнаруживает сущность предмета,

930

подходит уже близко к познанию ее чрез указание свойственных предмету качеств.

7. О причинах, по коим не доверяются собственным суждениям и об основаниях к прекращению их.

По двум главным причинам отказываются от продолжения рассуждений и прекращают оные. Первая коренится в разносторонности и неустойчивости ума человеческого. Самая природа его как будто такова, что он осужден ею или на постоянное разногласие с другими или же на то, чтоб не походить ему самому на себя. Вторая причина сомнений и отречения от суждений заключается в разнице, существующей между предметами. Вследствие этого взаимного разногласия их не в состоянии будучи ни верить во все видимые нами предметы, ни возможности не имея и отказать в признании всех их, потому что тогда выходило бы, что не нужно верить и этому положению: «ничему не нужно верить», так как оно составляет часть всего; а равным образом не в состоянии будучи по причине одинаковости мотивов, говорящих в пользу и той и другой из двух сторон, и верить в известные вещи, отказав в признании некоторым другим, ни неверить: мы принуждены бываем по всему этому воздерживаться от нашей решимости. Из двух же главных этих причин, по коим мы отсрочиваем акт решимости, дораждаемая неустойчивостью мысли производит собою разногласие. Оно то и состоит причиною сомнения и прекращения всех рассуждений. Отсюда то и проистекает, что жизнь наша наполнена судилищами, собраниями; поэтому-то и заняты мы выбором того или иного из так называемых благ и зол: все это суть свидетельства далеко недвусмысленные за неустойчивость ума, слабость которого колеблется между предметами, друг другу противоречившими и себя взаимно отвергающими. Отсюда-то все эти библиотеки, наполненные книгами;—различные школы;—эти споры с криками ученых и неученых, исповедующих

931

противоположны я учения и друг друга убеждающих в том, что истина на их стороне.

8. Метод, коим как самые предметы, так и понятия о них, выражаемые именами, могутбыть сводимы к некоторым категориям.

Есть три вещи (*) относительно слов языка, подлежащиерассмотрению. Первее всего слова служат представителями понятий, а потом предметов. Во-вторых, понятия суть напоминания о предметах и с них отпечатки. Оттого-то мысли у всех людей одинаковы: существующие предметы на всех производят одно и тоже впечатление своею формою и одинаковым типом. Но нельзя того-же самого сказать и относительно имен предметов, так как есть различные языки. В-третьих, наконец есть вещи, собою возбуждающие в нас известные мысли. Грамматикой все наименования предметов сводятся к 24 общим элементам (буквам). Число элементов и действительно должно быть ограниченное и они должны иметь определенный характер; иначе предметы по своей бесчисленности ускользали бы от познания. Особенность науки состоит в том, что она опирается на положения до всеобъемлемостиобщие и определенные (**). И вот почему положения частные сводятся к общим. Исследование же в частности философское начинает с рассудочных понятий и с субстанций, на лицо находящихся. Так как число этих частных субстанций простирается до бесконечности, то и свели их к нескольким первостепенным элементам, под кои

 (*) т. е. предметы, понятия о них и слова, коими выражаются те понятия. Слова представляют собой понятия о предметах; понятиями же представляются вещи. И вещи, и понятия о них между собою тождественны, слова же различны. Аристотель «De interpretatione» гл. 1: «Как литеры неодинаковы у всех, так и слова. Душевные же состояния, которых знаками состоять слова, у всех одинаковы. Одинаковы же и вещи, которых те душевные состояния (понятия) состоят знаками.

(*)Срав. Аристот. Analyt. poster. I, 4.

932

и подводится предмет искомый, каков бы он и был. Если оказывается, что он подводим под одно или под некоторые из этих элементарных понятий, то бытие его мы утверждаем. Если же под эти рассудочные понятия он не подводим, то мы объявляем, что его и не существует. В человеческом языке слова употребляются или во взаимной связи или же без соотношения друг с другом Они поставлены во взаимной связи, когда говорим мы напр. так: «Человек бежит; человек побеждает». Они употреблены без всякой связи напр. в следующем примере: «Человек, вол, бежит, побеждает». Здесь ничего нет, что образовывало бы речь связную и которая по отношению к истине или заблуждению ею содержимым отличалась бы некоторой последовательностью или упорядоченностью. Словами, употребленными вне взаимного друг с другом соотношения, обозначается лишь сущность, или субстанции; иными из них обозначается качество; еще иными количество; некоторыми—отношение; за тем и далее другими—место; опять другими— время; снова иными—состояние; другими—принадлежность; наконец еще иными—деятельность; еще другими—какое-либо пассивное состояние. Таковы элементарные понятия о сущностях телесных; они сводятся к известным принципам. Постигаемы же могут быть эти принципиальные понятия лишь рассудком. Субстанциальность же предметов по ее нематериальности может быть постигаема лишь возвышеннейшим умозрением. Из субстанций, подводимых под одну из десяти категорий, одни самобытны, как напр. девять порядков категорий (в частях речи); другие же относятся к какому-либо объекту. С другой стороны, из субстанций, подводимых под ту или иную из десяти категорий, одни синонимичны, как напр. вол и человек, так как оба они суть животные. Синонимичны же два предмета, понимаемых под одним общим наименованием, напр. животного; значение и определение сих предметов в этом отношении одно и тоже, те. существа одушевленного. Гетеронимы состоят

933

в различных для одного и того же понятия наименованиях: таковы напр. восхождение и нисхождение, так как восходим ли мы или нисходим, все равно это путь мы держим. Есть и другой вид гетеронимов; напр. лошадь и черный. Здесь и наименование предмета и эпитет друг другу чужды и не необходимы в одном и том же субъекте. Потому-то более подходящим делом будет назвать слова эти не гетеронимами, а скорее совершенно чуждыми друг другу, связи между собой не имеющими. Полионимы, это-те слова, кои под различными наименованиями содержат одно и тоже понятие; таковы напр.: меч, палаш, сабля. Имена нарицательные получают свое имя от другого имени; так напр. «мужественный» происходит от «мужество». Омонимами называются слова, которые лишь по звуковому своему составу одинаковы, смысл же кои имеют различный, напр. и человек живой и нарисованный одинаково выражают собою понятие о животном. Между омонимами одним принадлежит одинаковое значение совершенно случайно; так напр. Аякс Локрянин и Аякс Саламинянин; другие же из омонимов употребляются с одинаковым значением преднамеренно. Из этой последней категории омонимов в основе одних лежит действительное сходство; напр. словом «человек» обозначается одновременно и живое существо и изображение его в живописи. Другие же из омонимов основаны на полной аналогии и взаимном согласии как напр. «подошва горы Иды» (Ил. XX, 57) и «подошва человека», потому что подошвой вообще называется нижняя часть. Другие из омонимов обусловливаются действием, ими производимым; как напр. «ноги» корабля (весла), приводящие оный в движение и «ноги» человека, служащие для него орудием передвижения. Называют также омонимами вещи, употребляемые одним и тем же человеком для одной и той же цели; таковы напр. «медицинский ножик» и «книга», потому что в своем лечебном искусстве врач пользуется и тем и другим для одной и той же цели леченья.

934

9. О различии родов.

Из причин одни называются предначинательными; другие постоянными, или действующими; третьи—вспомогательными: четвертые— причинами sine quibus non. Причина предначинающая, это-та, которая первее всех других случай дает к возникновению чего-либо Так напр. видом красоты возбуждается пламя пожелания в сердце невоздержного; она производит движение эротическое, но вовсе не необходимое и не непременное. Причина постоянная, это та, которую греческая синонимика называет еще постоянно, самостоятельно и с полною силою действующей, ни от какой другой независимою, т. е. оказывающею свое действие и без содействия другой причины, по себе самой. Далее следует разъяснить ученику различие этих причин на примерах. Напр. отец есть причина учения предначинательная; учитель же действующая; способности учащегося причина вспомогательная; и наконец время играет роль причины sine qua non. Собственно причиной называется все то. что способно оказать какое-либо действие. Так железо способно резать не тогда только, когда режет, но и когда не режет. Итак, причина потенциальная, т. е. способная что-либо произвести, означает одновременно и то, что действует и то. что еще не действует, но все таки имеет силу действовать.

По мнению одних причины исходят из тел,по мнению же других—из предметов невещественных. Иные же дают название причины только материи в собственном смысле. Если. — добавляют они, — и усвояется причинам нечто бестелесное, то только по злоупотреблению языка, в смысле несобственном, чтобы указать основание какого-либо действия. Иные же опять говорят совершенно противоположное этому, называя истинными причинами субстанции бестелесные, нематериальные. Только в смысле несобственном тела можно считать за причины. Возьмем напр. резанье. Оно, и будучи реализируемо, все-таки остается нематериальным и тем не

935

менее действующим, в качестве причины на вещи материальные: на лезвие режущее, которое производит это действие, представляющее собою нечто нематериальное, и на разрезываемый предмет, оказывающийся вследствие сего действия разрезанным. Причина действует под тремя различными видами. Есть напр. ваятель, обсекающий глыбу мрамора: ваятель причина статуи; является из-под руки его то, чего он состоит причиною, т. е.иссеченная статуя; в-третьих, есть тут мрамор, им в дело употребленный: мрамор в некотором роде есть причина статуи. Стать разрезанным и быть разрезываемым, эти два явления, представляя собою результаты действий, имеют для себя в действиях причины нематериальные. И вот почему есть причины категорий или—говоря выражениями Клеанфа и Архедема — слов, т. е. понятий, которые (как напр. пространство и время) имеют лишь формальное (а не субстанциальное) значение. Или скажем лучше: Одни из причин должны быть называемы причинами категорий, т. е. степеней, на кои разделяются наши мысли или чисто формальными; так напр. «оно разрезывается», это будет состоянием чисто формальным, по отношению к которому «быть разрезанным» представляется состоянием случайным. Другие же из состояний будут состояниями афористическими, или в дальнейших доказательствах не нуждающимися; как напр. «корабль построен», по отношению к какому явлению случайным будет «корабль строить».

Аристотель называет именем все, что относится к соответственному роду: дом, храм, обжог, порез. Что же касается до падежей, т. е. форм словесных, то ими конечно выражается нечто нематериальное; этот пункт не может подлежать сомнению. Вот почему софизм этот разрешается так: Слово, вами произнесенное, проходит чрез уста ваши, это верно; но если речь идет о доме как слове, выражающем известное понятие, а кто-либо утверждает, что «дом» проходит чрез ваши уста, то это неверно. Мы говорим не одоме,

936

представляющем собрание камней и некоторого рода тело, а выражаем понятие о доме словом и в известном грамматическом падеже сего последнего, рассматриваемом как нечто нематериальное. И об архитекторе, когда говорим, что он строит (хотя сам он лично не строит), то говорим это с отношением к тому, что из-под его рук выйдет. Точно так же мы говорим: Плащ тчется, ибо действующее обозначается действием. То, что действует на что-либо, не другого чего-либо, а именно этого причиной и состоит, на что оно действует; так здесь тканье состоит причиной плаща, строение дома. Но поколику эти действия состоят причиною происхождения сих предметов, то по этому самому состоит действие причиной и вообще происходимосги. Но на том же основании, что есть нечто состоящее причиною, состоит то и действующей причиной, и причиною, производящею нечто, т. е. причина действующая и причина, в силу которой предмет существует, суть одна и та же причина. И если что состоит такою причиною, которая есть и действующая причина, то она сливается с причиною, в силу которой предмет существует. Но из того, что одна вещь существует по силе другой, не следует еще, что эта другая причина всецело есть причина действующая.

В самом деле много есть вещей, издалека содействующих какой-либоконечной цели, хотя из-за этого еще нельзя их все назвать причинами действительными. Медея напр. не задушила бы своих детей, если бы не была ослеплена гневом; а она не была бы ослеплена гневом без яда ревности; яд ревности не терзал бы ее сердца, если бы она не любила; если бы она не любила, Язон не отплыл бы на своем корабле в Колхиду; Язон не направил бы своего корабля в Колхиду, если б корабль Арго не был построен; он не был бы построен, если б на высотах Пелиона не были срублены для него деревья. Все эти обстоятельства, из которых проистекло наконец убиение детей Me-

937

деею, тем не менее не суть причины решительные. Одна Медея—причина его. Вот почему того, что не препятствует, нельзя назвать действием. Следовательно, то, что не препятствует, не есть причина; не препятствующее состоит обстоятельством, лишь попускающим действие, ибо причина усматривается только в исполнении чего-либо и в чьей-либо деятельности. Кроме того, что не препятствует, отделено от происходящего, тогда как причина находится в близком отношении к тому, что случается; значит то, что не препятствует, не может быть причиною, а совершается действие потому, что тот, кто мог бы помешать, отказывается от действия. Есть четыре вида причин: действующая, как напр. ваятель, производящий статую; материальная. это—вещество, из которого делается она; формальная, это—характер, принимаемый ею; конечная —слава изображаемого статуей гимназиарха Бронза, или другое вещество, представляющее собою элемент для существования статуи необходимый, sinequanonстатуя, также есть причина. Ибо все, без содействия чего действие невозможно, непременно есть причина, если не абсолютная и в себе самой и постоянно содержащая свое действие, то по крайней мере вспомогательная. Все действующее производить действие, а предмет способный к воспринятию действия испытывает оное. Причина есть нечто определяющее и устрояющее, но всякий предмет испытывает известное действие соответственно своей предрасположенности к тому от природы, ибо свойства также способствуют действию и занимают место eorum необходимых элементов, sine quibus non. Без содействия способности предмета значит и причина недействительна. Тем не менее эта способность предмета принимать воздействие не есть причина, а только вспомогательное средство В самом деле всякая причина содержит в себе понятие о действии. Земля не произвела бы саму себя; следовательно, причина не может быть причиною самой себя. Говорить, что не огонь, а дерево причиняет горение; что не меч,

938

а тело причиняет порез; что атлет в борьбе одерживает верх не над силами противника, а над своей собственной слабостью. это смешно. Причина, в себе самой и постоянно содержащая свое действие, не нуждается во времени; начните прижигать кожу и этим сей час же возбудите в ней чувство боли. Что же касается причин предначинательных или предуготовительных, то одни из них нуждаются во времени, чтобы действие их совершилось: другие же в нем не нуждаются, как напр. случай перелома чего-либо. Объяснимсяоднако же. Причины эти называются действующими без промежутка времени не столько потому, что для них не нужно времени для развития, сколько потому, что они нуждаются для того в очень малом сроке времени. Тоже самое следует сказать и касательно слова «вдруг»: оно вовсе не означает того, что действие последовало непосредственно за причиною.

Всякая причина, взята будучи сама по себе, понимается только в качестве производящей действие или на чем-нибудь обнаруживающейся. Напр. режущим лезвием производится действие резанья; это действие на чем-либо обнаруживается, т е. на предмете, должным образом предрасположенном к тому; напр. огонь обнаруживает свое действие на дереве; ибо огонь не сожжет алмаза (*). Причина всегда относится к другому предмету. Понятие о ней можно составить только по этомувиду сродства с другим предметом. Для того, чтоб понять нам причину в качестве таковой, необходимо, чтобы два предмета взаимно друг на друга влияли. Тоже самое имеет приложение к художнику, исполнителю чего-либо, отцу. Причина в отношении себя самой не есть причина; подобно тому как человек не может быть сбоям собственным отцом; иначе первое стало бы вторым. Причина действенна: она вызывает собой впечатление. А производимое причиною находится в состоянии пассивном и только воспринимающем

(*) Срав. Стром. VІІ в конце гл. 11-й.

939

впечатление. Один и тот же предмет относящееся к нему действие не может одновременно и деятельно воспринимать и пассивно; точно так же как нельзя в одно и то же время быть и отцом и сыном Сверх того причина по отношению к производимому ею действию с необходимостью имеет за собою давность существования. Необходимо, чтобы лезвие существовало ранее рапы. Один и тот же предмет в качестве причины не может существовать ранее материи и позже ее в качестве следствия причины. Есть громадная разница между быть и стать. Итак, причина есть причина того, что начинает существовать; так отец есть причина сына. Невозможно действительно, чтобы одна и та же вещь, как тождественная самой себе, в одно и тоже время и была, и становилась. Ничто значит для себя самого не есть причина. Причины не одни от других происходят взаимно, а одни для других существуют взаимно. Так предварительная болезнь селезенки не есть причина лихорадки, но того только причина, что наступает лихорадка; а предшествующая лихорадка не есть причина селезеночной болезни, а того только, что болезнь может усиливаться. Так добродетели своими взаимными последствиями сцепляются в неразрешимый узел (*). Так камни, образующие свод, друг друга держат на своих местах; но они вовсе не состоять причинами одни других. Учитель и ученик по этой логической категории состоят взаимно друг для друга причиной успеха. Случается, иногда, что причины взаимно производят друг на друга одинаковое действие; так напр. купец и трактирщик доставляют друг другу прибыль. В других случаях причинами, действующими друг на друга, производятся действия различные. Таковы напр. меч и тело. Меч действует на тело, разрезывая его; тело же на меч действует, производя собой, что тот режет. Вполне справедливо сказано: око за око; жизнь за жизнь. В самом деле напа-

 (*) Срав. Стром. II, 9.

940

дающий, нанесши жертве смертельный удар, состоит для нее прямой причиной смерти или по крайней мере того, что может последовать смерть. Но нападающий, в свою очередь смертельно раненый жертвою, также имеет в лице ее причину, но противоположным образом и на другом основании. Он был для жертвы причиною смерти; но не смерть наносит ему смертельный удар, а сам раненый; сражавшись один подействовал на другого в качестве причины; но другой стал для него самого причиною. И обидевший состоит причиною по отношению к тому, кому он причинил вред. Напротив, закон, осуждающий злодея на казнь, не есть причина насилия и преступления: одному оказывает он справедливость и отмщение; другого же исправляет и наставляет. Следовательно, причины не порождают друг друга; они остаются в состоянии причин простых, несложных.

Спрашивают кроме того: Соединенные силы становятся ли многосложными причинами одного действия. Несколько человек, которые общими силами тащат судно, состоят причиной того, что оно подвигается вперед; это правда. Но причиной они состоят вместе с другими; разве только не захотите вы причину содействующую назвать тождественною вообще с причиною. По мнению же некоторых других причины хотя и многочисленны, но одна лишь какая-либо причина, взятая в отдельности, состоит причиной и притом действия только одного. Так напр. добродетели, число которых велико, порождают собою счастье, которое едино. Тоже самое можно сказать напр. о разгоряченности, о печали: их производят многие причины. Но что же? Разнообразные добродетели, все что разгорячает или все чем боль причиняется, разве все это имеет только одно действие? Разве верно те, что всем множеством добродетелей, которое по отношению к роду представляет собою нечто единое, разве верно, что оным производится только одно действие, а именно счастье?

941

Достоверно по крайней мере то, что причины предначинающие, или предварительные, рассматриваемые в их роде и виде, хотя их и много, производят собою только одно действие: в роде, как напр. всякий вид болезни, простуда, сухотка, надсада, пьянство, желудочные боли: в их виде, напр. лихорадка. Напр. если от кого приятно пахнет, то по отношению к роду приятный запах есть нечто единое; со стороны же вида есть много причин, могущих этому способствовать, напр. ладонь, роза, шафран, росной ладов, смирна и различные другие благовония. Но есть разница между одним запахом и другим: роза не так сильно пахнет как смирна. Иногда одна и та же причина производить противоположные действия, что зависит иногда от величины и силы самой причины, иногда же от способностей или расположений предмета. испытывающего действие. Мы говорим: Произведение одною и тою же причиною противоположных действий иногда зависит от силы самой причины. Так одна и та же струна, смотря по большей или меньшей степени ее натянутости, издает звук или резкий или низкий. Во вторых произведение одной и той же причиною действий противоположных зависит от свойств предмета, на который при чина действует. Мед напр. представляет собою для желудка здорового сладкий сок; но он кажется горьким больному, мучимому лихорадкой Одно и тоже вино одного раздражает, другому развязывает язык и у него вызывает веселое настроение духа. Одним и тем же солнечным лучом воск растопляется. а грязь сушится.

Из числа причин одни ясны для глаз, другие же усматриваются лишь разумом: одни неясны, другие же могут быть постигнуты на пути заключений. Между причинами неясными одни оказываются затемненными только на время; тайные и загадочные в известное время, чрез некоторый промежуток времени они открываются.Другие же остаются неясными в силу самой природы своей; так они и остаются покрытыми вечным сумраком.

942

Некоторые из причин сей последней категории однако же умозрением постижимы. Потому-то некоторые из философов не решаются называть их причинами неясными, так как путем рассудка можно дойти до открытия их. до постижения их путем общих презумпций. Таков напр. параллелизм двух сомнительных вопросов; но умозрение проникает и чрез оный. Некоторые же другие причины, оставаясь постоянно недоступными пониманию, называются окончательно неясными. Одни из них состоят приуготовительными, другие же постоянно и самостоятельно действующими; иные совместно действующими. другие же только вспомогательными. Одни сказываются в действиях соответствующих их природе; другие же в несогласных с ней. Одни смотря по обстоятельствам отражаются болезнями; иные же в различной степени и по мере интенсивности их впечатлениями; действие других зависит от времени и обстоятельств. Уничтожьте причину предварительную. действие ее тем не менее останется. Но нельзя того же сказать о причине постоянно действующей: существует она, существует и действие: уничтожена она, исчезает и действие. По синонимике причина действующая называется еще причиною самостоятельною, независимою, действующею самою по себе, потому что она внутри себя самой содержит достаточное основание для действия. Если причиною подобного рода означается вследствие присущей ей внутренней силы действие полное, то причина вспомогательная обозначает собою действие служебное, выполняемое при содействии постороннем. Если же она нисколько не способствовала бы действию, то не называлась бы и вспомогательной. Напротив, если действует она хотя отчасти, то будет в некоторой степени причиною действия, ибо благодаря ей оно выполняется. Значит причина будет вспомогательной, если действие совершается вследствие присутствия ее. действие очевидное ври очевидности причины и неясное при неясности ее. Причина, соучаствующая входит

943

в категорию причин точно так же, как напр. собрат по оружию или по возрасту делается солдатом или сверстником, товарищем кому-либо Причина вспомогательная помогает причине действующей, удваивая действие ее. Понятие же о причине, сосуществующей не заключает в себе ничего подобного, потому что могут быть причины сосуществующие, а причинами, действующими все-таки не быть. Такое имя причине, сосуществующей дается потому, что она сама по себе какого-либо действия произвести не и силах; причиною она может быть в связи только с какой-либо другою причиною. Причина вспомогательная отличается от соучаствующей или сосуществующей тем, что последняя действует совместно с другою, которая в от-

944

дельности и одиноко не произвела бы данного действия; первая же напротив, в отдельности будучи неспособна произвести действие, когда присоединяется к причине, действующей и самостоятельной, то увеличивает силу действия ее. Если вы хотите усилить интенсивность известной причины, то вам стоит только причину прокатарктическую(предварительную, предначинательную) превратить во вспомогательную (*).

 (*) Как открывается из предисловий и епилогов к прежним книгам сей книге многого недостает. А равным образом сомнительно, чтоб эта VIII книга и последнею Стромат была. Многое в прологах к прежним книгам было обещано, о чем здесь не было толкуемо.—