Флоренский П., свящ. Заметки о Троичности

XXIX. — ЗАМЕТКИ О ТРОИЧНОСТИ (к стр. 50, 223).

Вопрос о троичности несколько раз был затрагиваем в тексте, но вскользь, ибо  основательное обсуждение его потребовало бы особого трактата. Отлагая таковое до времени более благоприятного, мы наметнм несколько мысленных ходов, имеющих разрыхлить для понимания идею троичности.

1.

Было говорено ранее о существенной невозможности дедуцировать троичное число Божественных Ипостасей; но, вместе с тем, была сделана как бы некая попытка на эту дедукцию. Как же должно разуметь такую попытку?—Прежде всего, и е как дедукцию в строгом смысле слова. Мы вовсе не намеревались доказывать, что Ипостасей может быть только три, ни больше, ни меньше. Это число—«бесконечный факт», постигаемый в присно-сущем умном свете, но не выводимый логически, ибо  Бог—выше логики. Надо твердо помнить, что число «три» есть не следствие нашего понятия о Божестве, выводимое оттуда приемами умозаключения, а содержание самого переживания Божества, в Его превыше-разумной действительности. Из понятия о Божестве нельзя вывести числа «три»; в переживании же сердцем нашим Божества это число просто дается, как момент, как сторона бесконечного факта. Но, т. к. этот факт—не просто факт, а факт бесконечный,

593

то и данность его—не просто данность, не слепая данность, а данность с бесконечно-углубленною разумностью, данность беспредельной умной дали. 1036).

Пока бесконечный факт не дан, не может быть безусловно никакой антиципации его, кроме формальной, a именно, что он—факт и что он бесконечен; a priori мы ничего не можем сказать о нем. Но, когда он уже дан, то мы можем уразумевать его содержание и открывать его бесконечную разумность. Мы стараемся тогда вглядеться в смысл  его, углубить свое понимание его. А так как смысл его бесконечен, то и понимание наше этого бесконечного смысла само может развертываться беспредельно 1037),—однако, пребывая в каждом своем моменте тоже бесконечным. В том-то и разумность Бесконечности, что в ней все разумно и все бесконечно.

Усмотреть несотворенный Свет — вот первая ступень уразумения; усмотреть в нем множественное единство и единичную множественность—это вторая ступень; усмотреть в этой единичной множественности множественность, как троичность—такова третья ступень; понять смысл числа «три», значение его, его духовное отличие от чисел «два» и «четыре» и т. д.—это еще последующая ступень и т. д.

Но, опять, нельзя думать, будто каждая новая ступень—отвлеченно выводится, логически-рассудочно дедуцируется откуда-то со вне, нежели самое созерцание Света. Каждая ступень есть лишь конкретное расчленение, разборка, дифференцировка того, что implicite содержится в созерцании 1038) неприступного Света Триипостасного Божества. Итак, наша «дедукция» есть лишь новый способ выразить то, что уже было выражено,—ничуть не более. Так, с высокой вершины вглядываясь в синеющую даль, мы открываем в ней все новые и новые подробности и тогда выражаем их восклицаниями радости и удивления; но можно ли назвать ряд этих восклицаний «дедукцией» этой голубой воздушной бездны? 

594

2.

Числа вообще оказываются не выводимыми ни из чего другого, и все попытки на такую дедукцию терпят решительное крушение, а, в лучшем случае, когда по-видимому к чему-то приводят, страдают petitio principii. Число выводимо лишь из числа же,—не иначе. А т. к. глубочайшая характеристика сущностей связана именно с числами 1039), то сам собою напрашивается пифагоровско-платоновский вывод, что числа — основные, за-эмпирические корни вещей,—своего рода вещи в себе. В этом смысле опять таки напрашивается вывод, что вещи, в известном смысле, суть явления абсолютных, трансцендентных чисел. Но, не вдаваясь в эти сложные и тонкие вопросы, мы скажем только, что число три, в нашем разуме характеризующее безусловность Божества, свойственно всему тому, что обладает относительной само-заключенностью, — присуще заключенным в себе видам бытия. Положительно, число три являет себя всюду, как какая-то основная категория жизни и мышления.

В пространстве, заключающем в себе все внешнее, и потому все внешнее своей природе подчиняющем, мы различаем три измерения. Отвлеченно-логически допустимо, конечно, говорить сколько угодно o пространствах n-мерных и изучать их 1040), a потом применять найденные теоремы к механике, физике и др. областям науки 1041). Но, тем не менее, проектируемое n-мерное пространство, понятие, и реальное трех-мерное пространство, данность, несравнимы между собою, и никак нельзя говорить о них, как о чем-то однородном. Пусть даже вырабатываются или будут выработаны восприятия n-мерного пространства 1042); все равно останется глубокая пропасть между этою естественною и общею для всех трех-мерною средою жизни и ухищренным, по-моментным, единичным восприятием тех пространств. Пространственная реальность, с которою имеем мы дело, трех-мерна, и все, что в 

595

пространстве, — тоже трех-мерно. Но, добавим, все попытки,—попытки многочисленные и упорные 1043)—, дедуцировать трех-мерность нашего пространства, ни к чему не привели и, даже при беглом их обзоре, нетрудно убедиться, что они доказывают трех-мерность пространства не иначе, как в предположении этой трех-мерности.

То же самое—и о времени. Прошедшее, настоящее, будущее— вот опять выявление троичной природы времени. И эта троичность для времени настолько существенна, что даже отвлеченно-логически никто не пытался придумывать времени с большим или каким-либо иным числом подразделений, подобно тому, как это сделано для пространства. Однако и тут, для времени, попытки на дедукцию 1044) его троичной природы, не достигают своей цели, и троичность времени остается простой данностью. Во всяком случае она имеет первостепенное значение. Не только мир физический, а и мир психический содержится в форме времени, следовательно, как тот, так и другой получает от времени его троичность. Если—так, то, чрез пространство и время, все ознаменовано числом «три», и троичность есть наиболее общая характеристика бытия.

Но не одно только общее назнаменование троичностью свойственно бытию. Каждый слой его, каждый род его имеет еще свою особливую троичность. Не входя тут в подробности, отметим лишь то, что представляется нам наиболее глубоким онтологически. Три грамматических лица 1045), не более и не менее,—явление общее языкам разнороднейшим, и оно служить выражением основного факта социологии. Может быть, в основе его лежит факт биологический, ибо троичной представляется всякая простейшая семья: отец, мать, ребенок. В самом деле, поскольку центром и смыслом семьи служит именно ребенок, постольку, при другом ребенке, или при другой жене, мы имеем дело, собственно с иною триадою, с иной семьей. А, в чистей-

596

шем своем виде, семья ограничена лицами отца, матери и ребенка. И язык и общество, таким образом, в корнях своих носят начало троичности.

Отдельная личность опят-таки построена троично, ибо у нее три, а не иное какое число, направлений жизнедеятельности, — телесная, душевная и духовная—, и каждое психическое ее движение трояко по качеству, так что содержит отношение к уму, к воле и к чувству. Что бы ни говорили психологи против теории трех психических способностей или трех сил, бесспорным остается тот факт, что всеми усматривается существенная разница между умом, волею и чувством и несводимость их друг на друга. Вероятно, наиболее подходящим к делу пониманием их будет понимание, как трех координат процессов психики, при чем каждый реальный процесс непременно имеет характеристику во всех трех направлениях. Но, если бы было и не так, то все-таки остается в устроении психической жизни что-то троякое; и этот коренной факт троякости психики, хотя и не подлежит, несмотря на все старания, дедуцированию, остается, однако, непременным и непререкаемым 1046).

Вникая глубже в устроение человека мы всюду находим, опять таки, троичное начало,—как в устройстве его тела, так и в жизни его души. Жизнь разума, в своем диалектическом движении, пульсирует ритмом тезиса, антитезиса и синтезиса, и закон трех моментов диалектического развития относится не только к разуму, но и к чувству и к воле 1047).

Отсюда понятно, что всякое произведение разума, чувства и воли человеческой, в котором не изглажен искусственно диалектический ритм его возникновения, само неизбежно запечатлено троичным делением. Трихотомия, как прием аргументации, как манера классификации, как начало системы—слишком распространена 1048), чтобы можно было считать ее за нечто случайное; нужно пола- 

597

гать, что в ней мы имеем пред собою опять таки выявление какой-то присущей душе троичности, хотя и тут мы не способны дедуцировать эту троичность. Но наиболее существенно число «три» в религии, как в догме, так и в культе и даже в суеверных обрядах быта. Трудно найти достаточно сильные выражения, чтобы достойно выразить широту распространения начала троичности в мире древней религии. «Мне хотелось бы,— пишет Узенер в своей статье, посвященной вопросу о божественных триадах—, попробовать дать более ясное представление о широком распространении и важности этой формы воззрения. Здесь не имеется в виду сказать что-либо новое. Фил. Бутман с совершенной ясностью судил об этом явлении, и Эд. Гергард называл божественную триаду средоточием почти всех религий 1049). Но мне представляется своевременным—путем собрания рассеянных следов дать доказательство того, что божественная триада была такою формою воззрения древности, которая твердо укоренилась и потому обладает могуществом движущих сил природы» 1050).

Матeриал, coбранный Узeнeрoм, а такжe Нeйдгартoм, c нeoбыкнoвeннoю нагляднocтью дoказываeт вceoбщнocть прeдcтавлeния o бoжecтвах-триадах 1051). Узeнeр дажe признаeт, чтo ширoкo раcпрocтранeннoe, «у бoльшeй чаcти, мoжeт быть у вceх нарoдoв дрeвнocти», cтрeмлeниe прeдcтавлять бoжecтвo в видe триады, дeйcтвoвалo c cилoю закoна прирoды 1052).

Точно также, весь культ древнего мира проникнут началом троекратного повторения обрядов, троекратное возглашений призываний; троичное число, в прямом, или в усиленном виде, т. е. как 9, 12, 27 и т. п., наиболее характерно для всех литургических действ. Но, при всей бесспорной доказанности и при всем подавляющем количестве фактов, утверждающих всечеловеческое религиозное значение числа «три», «самого любимого,—по выражению Люттихa—, из всех знаменательных чисел», попытки дедуцировать это значение из 

598

общих начал познания, или хотя бы обяснить их культурно-исторически ни к чему решительному не приводят 1053).

Весьма правильно А. И. Cадов  настаивает на первичности этой склонности к триадам и видит в ней врожденное человеку неясное тяготение к сверхчувственному миру, смутное стремление к Триединому 1054). Но это «обяснение» есть не иное что, как именно сознательный отказ от обяснения, ибо  приводнит обясняемый факт человеческой культуры к факту Божественной Троичности, уже безусловно не подлежащему дедукции.

Итак, никто не сказал, почему Божественных Ипостасей Три, a не иное число. Не-случайность этого числа, внутренняя разумность его чувствуется в душе, но нет слов, чтобы выразить свое чувство. Во всяком случае, бесчисленные попытки дедуцироваться Три-ипостасность Божества 1155) мы не можем признать удачными. Утешением и назиданием философам да послужит же то, что даже числи, измерений пространства, подразделений времени, лиц грамматики, членов первичной семьи, слоев жизнедеятельности человеческой, координат психики и т. д. и т. д. они не дедуцировали и даже не обяснили его смысла. Мало того. Чувствуется, что есть какая-то глубокая связь между всеми этими троичностями, но какая—это вечно бежит от понимания, именно в тот момент, когда хочешь почти-найденную связь пригвоздить словом.

Подавляющее большинство философов и тех из свв. отцов, которые, вроде бл. Августина 1056), были причастны к философскому мышлению, занимались этим вопросом. Но что дали они все?—Аналогии,—За которыми опять таки лишь чувствуется более глубокое сродство,—лишь подобие,—одним словом, вместо обяснения того, что хотели обяснить, многократы увеличили обясняемое, ибо показали, что та же трудность содержится еще в бесчисленном множестве предметов мысли.

599