Соловьев В.С. Кто прозрел? (Письмо в редакцию «Русской мысли». 1892.

Кто прозрел?

(Письмо в редакцию «Русской Мысли»).

1892.

В библиографическом отделе «Русской Мысли» (обозрение периодических изданий в последней майской книге) неизвестный автор вспоминает, между прочим, одну краткую заметку, напечатанную мною восемь месяцев тому назад, и делает по этому поводу несколько замечаний, противоречащих (конечно, ненамеренно) фактической истине. Прошу вас напечатать мою поправку, которая, помимо личной стороны дела, может пригодиться и для разъяснения некоторых недоразумений общего свойства.

_________________

Анонимный обозреватель утверждает, будто бы я «в своем воззвании к обществу по поводу голода, как известно, провозгласил себя единственным пророком, единственным печальником за народ, единственным праведником в Содоме всеобщего бессмыслия, равнодушии и эгоизма»¹, тогда как, по мнению обозревателя, я принадлежу к числу людей, прозревших вследствие наступившего народного бедствия и начавших «открывать Средиземное море», а прежде будто бы я вовсе не занимался уяснением тех вопросов, «по поводу которых счел нужным теперь вкратце высказаться»².

«Исторической истины рада», как выражается анонимный

____________________

1 «Русская Мысль» 1892, кн. V. «Библиогр. отд.», стр. 137.

2 Там же, стр. 238.

447

автор, я должен сказать, что дело было не так, а скорее наоборот. Во-первых, я не только не провозглашал себя ни в каком воззвании единственным печальником, пророком и т. п., но та одна фраза (в заметке «Северного Вестника»*), где я о себе упоминаю прямо исключает такое приписанное мне самовеличание. А именно, после указания на то, что большинство русского общества за последнее (перед голодом) время увлекалось ложными и вредными стремлениями (преимущественно на почве национальной и религиозной исключительности) и забывало настоящие нужды России, далее говорилось: «так как я принадлежу к тем, которых Бог уберег от этого увлечения и этого забвения, то...» и т. д. Быть единственным и принадлежать к числу других — понятия взаимно исключающие друг друга. Во-вторых, за семь лет перед тем, как я «счел нужным высказаться вкратце» о нынешнем бедствии, я более пространно предсказывал его наступление в одной брошюре³, где говорилось об общем положении России и указывались опасные явления, о которых тогда менее всего думали в русском обществе и менее всего говорили в печати, но которые теперь стали темой специальных трактатов (как, напр., книга «Неурожай и народное бедствие», приписываемая г. Ермолову, и книжка проф. Докучаева «Наши степи прежде и теперь»). Может быть, за эти годы я прозрел в чем-нибудь другом, но относительно нашей народной беды мне прозревать не приходилось, так как я ее с полною ясностью увидел и другим печатно указывал еще в 1884 г. Это вопрос не мнения или самомнения, а простого факта, на котором я имею свои причины настаивать. А если правда, что тогдашние мои указания прошли без всякого следа, так что, по уверению обозревателя, «литература и общество» ничего об этом не слыхали, то этим он только утверждает за мною от своего имени то значение, которое будто бы я сам себе неосновательно приписывал, именно значение «гласа вопиющего в пустыне».

___________________

Но обозреватель «Русской Мысли» знает в нашей общественной пустыне обширный и цветущий оазис, так называемого на-

_____________________

* См. стр. 445. — М. С.

3 См. «Еврейство и христианский вопрос». Москва, 1884, стр. 53-56, а также предисловие к первому изданию «Национального вопроса» того же года, и статью «Государственная философия» в «Руси» 1885.

448

родничества с его особой народнической литературой, где бьет ключ живой воды для всей земли русской. Встречаясь с «народничеством» в литературе и жизни, я, разумеется, обращал особенное внимание на специфические черты этого направления, на то, чем его представители отличаются от прочих людей. Эти специально- народнические элементы не возбуждали во мне сочувствия. Не мог я сочувствовать отрицанию (более или менее резкому и последовательному) культуры и значения культурного класса для жизни народа, — это все равно, по-моему, что отрицать значение головы для человеческого организма; нельзя было также сочувствовать вытекавшему отсюда практическому требованию опрощения и уподобления народу, которое в случае обширного успеха (к счастью, невозможного) привело бы только к закреплению народа в его бедственном состоянии; еще менее заслуживало сочувствия потворство диким инстинктам толпы с отвержением в угоду им самых элементарных требований справедливости и человеколюбия, — то, что с особенною яркостью выразилось в так называемом антисемитизме, к которому решительно примкнули некоторые даже почетно-известные в своей среде «народники».

Но все это, может быть, принадлежит лишь к тем односторонностям и той узкости, которые были в народничестве, по признанию самих его приверженцев⁴. Выводы народнической литературы, говорят они, «требуют пересмотра: некоторые положения нуждаются в переработке, некоторые в пополнении, чтобы быть согласованными с жизненным опытом последних лет и у нас и на Западе. Без такого расширения своей сферы прогрессивное развитие литературы, серьезно желающей служить народу, невозможно»⁵.

Ныне эта необходимая переработка народнических принципов совершена именно в статье г. В. В., напечатанной в февральской книжке «Русского Богатства». Этот анонимный писатель, по словам анонимного рецензента, несмотря на свою анонимность, имеет большое имя. Плодом его труда явилось следующее сжатое определение или формула народничества: «Народные интересы как цель, формы, вырабатываемые (его?) коллективною мыслью, или другие соответствующие его желаниям, как средство, и самодеятельность

_________________________

4 Там же, стр. 238.

5 Там же, стр. 239.

449

населения, как рычаг общественной эволюции, — таковы три положения, характеризующие новейшее народничество, каким оно выросло в пореформенную эпоху нашей истории (?). Практическое осуществление этих pia desiseria требует умственного подъема массы, который поэтому и поставлен как главная задача переживаемого момента»⁶.

От социологических формул вообще, а от некоторых в особенности, нельзя требовать полной определенности. Все согласны, что народные интересы должны быть целью для общественного деятеля; но всякий различает по-своему истинные интересы народа от мнимых. Но слова, весьма удачно подчеркнутые обозревателем, имеют совершенно определенный смысл, и в них все значение этой формулы. Что же в них выражается? Единственно только та элементарная истина, которую прежде упорно отрицало большинство народников, но которую всегда признавали и твердили другие люди, к народничеству непричастные, между прочим, и я, особенно в первой статье «Идолы и идеалы», где задача общества по отношению к народу определена мною совершенно так же как в формуле г. В. В., почти годом раньше появления его статьи и до наступления того бедствия, которое будто бы заставило меня прозреть⁷. Насущная необходимость общественной самодеятельности и умственного воздействия культурного класса на народ — вот поистине Средиземное море, ныне только не без усилий открытое народниками, по давно известное другим смертным, между прочим и мне. За такою живой водой ходить в народнический оазис нам нет основания, мы ею и так всегда пользовались, но только считали его не живою водой, а просто здравым смыслом. Искренно радуемся, что этот скромный, но все-таки необходимый элемент человеческого существования приобрел новых адептов. Лучше поздно, чем никогда.

Вопрос о том, кто прозрел и кто был прежде зрячим, имеет в настоящем случае некоторый интерес и весьма легко разрешается простым сопоставлением более поздней статьи г. В. В. с моими более ранними. Но главное дело, конечно, не в этом. Главное дело в той перемене (называть ли ее прозрением, или как-нибудь иначе), которая, по свидетельству г. В. В. и его рецен-

_____________________

6 Там же, стр. 240.

7 См. «Вестник Европы», март 1891; также «Национальный вопрос в России», вып. II.

450

зента, произошла в народничестве. Отвергнуто пресловутое противоположение интеллигенции и народа, составлявшее, по признанию этих писателей, ахиллесову пяту прежней народнической теории и служившее отправным пунктом для полемики против народничества вообще. Теперь г. В. В. от имени этого направления заявляет: «Принципиально не только нельзя противопоставлять друг другу интеллигенцию и народ, как антагонистов, но, наоборот, в их союзе нужно видеть залог преуспеяния и правильного развития». Слава Богу, наконец — догадались! Ни это общее положение, ни те выводы, которые далее совершенно правильно делает из него г. В. В., не разрешают, однако, некоторых важных для дела вопросов, не разъясняют некоторых существенных недоразумений. К ним я, может быть, еще вернусь. А пока спешу лишь отметить факт, что главная причина обособления так называемых народников от других людей, заботящихся о благе России, ныне устранена. С таким счастливым событием следует поздравить и их, и все русское общество.

451