Соловьев В.С. Народная беда и общественная помощь. 1891

Народная беда и общественная помощь.

1891.

I.

Еще в июле месяце из Казанской губернии сельский священник писал, что ему пришлось, объезжая приход, исповедовать и причащать в одной деревне двадцать душ голодающих крестьян, из которых некоторые вслед за тем и умерли. С тех пор подобные же известия стали приходить из Самарской, Тамбовской, Пензенской и других губерний. Повсюду вместо хлеба едят разные смеси, в которых мука самое большое 20 процентов, а остальное такие вещества, которые только механически набивают желудок и обмалывают голод. Эти примеси становятся уже предметом крупной торговли в Тамбовской губернии; мера лебеды продается по полтиннику! До нового урожая, если он будет, остается еще почти год, а до того времени весь скот в голодающих губерниях будет продан за бесценок, и следовательно крестьянское хозяйство разорено в корне. Уже теперь лошадей продают по три и по два рубля, жеребят по полтиннику (т. е. могут менять жеребенка на меру лебеды), воров по пяти рублей. В «Московские Ведомости» из Тамбовской губернии пишут о таком случае: «после недавнего базара в одном из торговых сел на дороге близ села найдено было до сорока трупов лошадей, зарезанных промышленниками, купившими их только из-за кожи»¹.

Все это теперь, — что же будет дальше? Правительство де-

____________________

1 «Моск. Вед.», №245. Там же сообщается и даже опровергается проект одного из земских деятелей Тамбовской губернии — возить зимой соль из мест добычи в тамбовские села и солить крыши холодных крестьянских построек на корм скоту.

426

лает свое дело. Конечно, отпущенных двадцати двух миллионов едва ли хватит и до начала зимы, но средства русского государства считаются не десятками, а сотнями миллионов, и когда дело идет о спасении народа от голодной смерти, все другие расходы, даже военные, должны отойти на второй план (тем более, что ныне опасность войны, благодаря франко-русскому союзу или соглашению, решительно устранена, и европейский мир, как выразилось одно официальное издание, «твердо стоит на двух ногах»). Государственная помощь во всяком случае прокормит население бедствующих губерний до урожая будущего года. Но можно ли его считать обеспеченным? Во многих пострадавших местностях озимые поля, благодаря правительственным ссудам, засеяны, из некоторых уездов получаются известия об очень хороших всходах. Но так далеко не везде; в иных местах нельзя было вб-время получить семян вследствие остановки пароходства по обмелевшим рекам Волге и Суре; в других местах ссуды были неудовлетворительно распределены по нерадению или неумению распорядителей, а то (как в Саратовском уезде) получили даже совсем неожиданное назначение, не имеющее ничего общего с .народным бедствием. А еще чаще, — как можно было и заранее предвидеть, — наголодавшиеся крестьяне большую часть полученной для обсеменения ссуды, деньгами или натурой, употребляют для собственного немедленного прокормления, засевая поля лишь в самых ничтожных размерах. При таких обстоятельствах люди даже вовсе не склонные к мрачным взглядам не ждут в будущем ничего хорошего.

Да и помимо всяких печальных осложнений и естественных последствий нынешней беды, разве можно считать ее вообще за что- то случайное и временное, что пришло и пройдет само собою? Скорее, напротив, урожай 1888 г. приходится считать счастливою случайностью. - Еще с начала прошлого десятилетия отдельные писатели настойчиво указывали, что России при существующем народнохозяйственном порядке или беспорядке грозит превращение в бесплодную пустыню. Да и для кого могло быть тайной, что первобытное хозяйство, уместное лишь в девственных странах, уже истощило нашу землю: что чернозем вое более и более выпахивается; что вместе с тем от вырубки всех лесов и особенно от осушения болот реки мелеют й уничтожаются постоянные хранилища земной и атмосферной влаги. Этот процесс совершается

427

у нас на глазах, и чтобы видеть куда он окончательно может привести, не нужно выходить из нынешних пределов российской империи: наш Туркестан — пустыня с немногими оазисами — был некогда цветущею многолюдною страною с одним из главных центров мусульманской образованности².

Что же делать? Увы! С определенным и реальным ответом выступают пока лишь одни противники и критики реформы 1861 г. Их решение вопроса очень просто и вместе с тем дальновидно: оно должно не только помочь нынешнему бедствию, но и предотвратить его повторение. Они хотят устроить в свою пользу то, что некогда в подобных обстоятельствах библейских Иосиф устроил в пользу Фараона: «И хлеба нет во всей земле, ибо

__________________

2 С удивлением прочел я в том же номере «Моск. Вед.» следующее сообщение (по-видимому из другой газеты или журнала) под заглавием: «Неожиданные результаты осушения Полесья»: «Какой-то тамбовский дворянин обвиняет осушение Полесья в неурожае последних лет. Всякий мужик, говорит он, знал прежде, что когда ветер с восхода солнца, жди вёдра — уже это завсегда, а как с заката, тут по закону надо быть дождям; а вот последние годы и по два, и по три дня дует с заката, а дождя нет как нет! Бывало, чуть ветерок потянул оттуда, то съезжай с поля — быть грозе; а теперь, нет тебе ничего. Перемена «закона», говорит он, совпадает как раз с опытом осушения Полесья. Это был колоссальный резервуар влаги. Это была громадная губка, которая всасывала в себя вешние воды и в течение всего лета распределяла этот неисчерпаемый запас по многоводному в то время Днепру, а избыток с попутным ветром в виде обильных туч посылала в среднюю и южную полосы России. Результат канализации не замедлил обнаружиться. Очевидно, что влага, идущая с запада, иссякает и не в силах, как прежде, образовывать те мощные тучи, которые оплодотворяли поля, лежащие между Днепром и Вильной». Странно и неожиданно тут только то, что «Моск. Вед.» принимают за парадокс какого-то тамбовского дворянина (не из тех, однако, что предлагают солить мужицкие избы) такие соображения, которые высказывались уже давно разными писателями в московских изданиях, более или менее близких этой газете. Так, в «Русск. Вести» Каткова был специальный об этом трактат г. Игнатьева; там же было указание Н. Я. Данилевского в статье «О наших финансах» (перепечатанной, если не ошибаюсь, в по смертном сборнике его статей); наконец, и мне пришлось двоекратно говорит об этом предмете в «Правосл. Обозрении» и в «Руси» Аксакова.

428

отяготел голод весьма; и истощалась земля Мицраим и земля Кенаан от голода. И собрал Иосиф все серебро, что нашлось в земле Мицраим, и в земле Кенаан за хлеб, который покупали, и внес Иосиф серебро из земли Мицраим и из земли Кенаан. И пришел весь Мицраим к Иосифу, говоря: давай нам хлеба, и зачем умирать нам перед тобою, ибо вышло серебро. И сказал Иосиф: давайте скот ваш и дам вам за скот ваш, если вышло серебро. И приводили скот свой к Иосифу, и дал им Иосиф хлеба за лошадей и за мелкий скот и за крупный скот и за ослов; и снабдил их хлебом за весь скот их в тот год. И прошел тот год; и пришли к нему на другой год и сказали ему: не скроем от господина, что и серебро кончилось и стада скота у господина: не осталось перед лицом господина ничего кроме тел наших и земли нашей, купи нас и земли наши за хлеб, и будем мы с землями нашими рабами Фараону, и дай семян, чтобы нам жить и не умереть и чтобы земля не запустела. И купил Иосиф всю землю Мицраим для Фараона, ибо продали египтяне каждый поле свое, ибо одолел их голод; и досталась земля Фараону. — И сказал Иосиф народу: вот я купил вас теперь и землю вашу для Фараона; вот вам семена и засевайте землю... И сказали они: ты оживил нас; да обретем милость в глазах господина и да будем рабами Фараону».

Все произошло к обоюдной выгоде и безо всякого насилия. То же имеют в виду и наши Иосифы. Пусть голодающие крестьяне продают свой скот и свою землю и поступают в батраки. Они всегда будут сыты и обеспечены, и вместе с тем вся страна выгадает, ибо несомненно, что богатые и образованные землевладельцы, обеспеченные дешевою работою и силою, имеют все средства (которых не имеют крестьяне), чтобы изменить первобытное сельское хозяйство в рациональное. Таким образом этот план не только спасет голодающих крестьян и «оживит» их, но избавит и всю Россию от грозящего ей истощения и запустения. Правда, у египтян каждый мог продать поле свое, а у нас право крестьян на обезземеление стеснено общинным землевладением. Но это препятствие можно устранит простым правительственным актом, и тогда дело сделано. Легко негодовать на этот план, но чтобы справедливо осудить и отвергнуть его, нужно найти другой лучший исход, ибо теперь уже ясно, что оставаться при существую

429

щем положении невозможно. Состояние безземельных батраков печально и никому не желательно, но необходимость умирать с голоду еще печальнее. Прежде думали многие, что самый факт освобождения крестьян с землею и при общинной форме владения есть какой-то талисман, обеспечивающий крестьянское благосостояние. Но теперь уже слишком очевидно, что этот талисман один не может защитить крестьянские массы даже от опасности голодной смерти.

Или вся беда в недостаточности крестьянских наделов? Этот вопрос имеет разные стороны, и я его теперь разбирать не стану. Ясно, однако, что в настоящем случае он не может иметь решающего значения. Когда дело идет о хронических неурожаях, то количество земли решительно не при чем. Если я не собрал семян с своего поля, то совершенно все равно, сколько в нем десятин. У крестьян во многих местах существует мифическое представление о каком-то восьмидесятинном наделе, — это число выражает для них крайнюю степень благополучия. Ясно однако, что при истощении почвы не только восемь, но и восемьдесят десятин не дадут никакого обеспечения, а с другой стороны — если, например, в Голландии с равного количества земли получается средним числом вчетверо более хлеба, чем в России при обыкновенном урожае³, то, значит, наш крестьянин, при лучших хозяйственных условиях, мог бы осуществить идеал своего благополучия даже на двух-десятинном наделе.

II.

И противники, и сторонники реформы 1861 г. согласны, кажется, теперь в том, что эта перемена при всей своей великой важности не была окончательным решением у нас социального и экономического вопроса, а лишь переходом от одного жизненного строя к какому-то другому, еще не установившемуся. Необходимости этого перехода в сущности никто не отрицает. Рассудительные приверженцы крепостного порядка видят в нем золотой век,

____________________

3 Средний урожай ячменя в Голландии с одного гектара равняется почти 38 гектолитрам, а в России — только 9; урожай пшеницы в Великобритании, Бельгии, Голландии и Норвегии превосходит 20 гектолитров, а в России только 6; урожай ржи в Великобритании 22 гектолитра, а в России — 9. См. 2Русския Ведомости2, № 239

430

но они знают, что этот золотой век не мог продолжаться бесконечно; на освободительный акт они смотрят как на неприятность неизбежную, хотя, быть может, преждевременно вызванную. С одной стороной этого акта — с дарованием гражданских прав крепостному крестьянству — они теперь во всяком случае мирятся, не из либерализма, конечно, а потому, что видят в личной свободе крестьян лишь переходную ступень от прежнего рабства к новому рабству — экономическому, точно также как в своем освобождении от отеческой опеки над своими людьми они видят необходимый переход между патриархальным рабовладельчеством и рабовладельчеством культурным. Этот желанный переход задерживается только общинным крестьянским землевладением, потому на нем и сосредоточивается вражда культурных крепостников. И они были бы совершенно правы, если бы непременно нужно было выбирать между общиною без культуры, с одной стороны — и культурою без общины — с другой. Совершенно ясно, что нынешняя крестьянская община экономически несостоятельна, что она не имеет в себе достаточных условий, чтобы прокормить своих членов; а самый лучший социальный принцип есть очень плохое утешение в голодной смерти. — И если прежде еще можно было оправдывать несостоятельное экономическое учреждение, связывая его с мистическими идеями (как у славянофилов) или с далекими социальными идеалами (как у других сторонников общинного землевладения), то в нынешний тяжелый голодный год едва ли кто на это решится. Теперь стоять за принудительное сохранение общины можно только определяя практический способ ее преобразования, или по крайней мере, указывая надежный путь к такому преобразованию.

А на такой путь — и это тоже совершенно ясно — сами крестьянские общины одними своими собственными средствами вступить не могут, — не могут даже и при внешней материальной помощи со стороны правительства и крупного землевладения⁴. Ясно, что земельная община и все русское крестьянство нуждается не в простом

___________________

4 Весьма поучительный пример был недавно. Д. Ф. Самарин, богатый помещик и убежденный славянофил, веря в спасительность крестьянского землевладения, продал за бесценок соседним крестьянам значительное количество земли, и ему же пришлось по, том выкупить эту землю по очень высокой цене только затем, чтобы она не пропала даром или не перешла в руки кулаков.

431

увеличении своего имущества, которое не идет ему в прок, а в постоянной и разносторонней помощи и руководстве образованного класса. М неужели эта помощь и руководство возможны только на почве гражданского и экономического рабства? Неужели патриархальная опека, основанная на крепостном праве, не может быть заменена культурною помощью, основанною на нравственной обязанности? Конечно, эта помощь обязательная для нас всегда — и помимо таких бед, как нынешняя; но народный голод ставит перед нами эту обязанность в таком ярком виде, что самому грубому эгоизму и самой легкомысленной беспечности трудно от нее отделаться. Я не хочу никого винить: ведь вопрос об отношении образованного класса к простому народу мог возникнуть на реальной почве всего лишь тридцать лет тому назад — мудрено ли, что мы его еще не решили как следует? Появлялись однако в эти тридцать лет и теперь существуют люди, сознающие, что дело неладно; что наша образованность недостаточно полезна народу; что культурный класс, который пользуется своими умственными и материальными преимуществами, как эгоистической привилегией, не удовлетворяет своему истинному назначению, не исполняет настоящей своей обязанности. Из этого несомненно верного взгляда на несостоятельность нашей культуры в данных ее условиях вытекает, казалось бы, естественный вопрос: как ее исправить, как улучшить эти условия? А вместо того, весьма многие ставят теперь нелепо схоластический вопрос о безусловной пользе или вреде культуры вообще. В вашем доме недостаточно тепло и светло, вы мерзнете и болеете, а добрые люди, чтобы помочь вашей беде, предлагают углубиться в исследование вопроса: хорошая или дурная вещь тепло и свет вообще; не есть ли солнце искусственное и вредное учреждение, наполняющее нашу жизнь суетными впечатлениями, раздражающее наши внешние чувства и мешающее нам предаваться всецело внутренним движениям любви?

Любовь, остающаяся только субъективным чувствованием, любовь бездельная есть обман. Настоящая любовь необходимо выражается в деятельной помощи другим (увы! приходится ныне напоминать и такие аксиомы) и, следовательно, пользуется всеми необходимыми средствами для этой помощи. Но культура именно и есть совокупность всех исторически вырабатываемых средств п орудий для прочного обеспечения и всестороннего улучшения челове-

432

ческой жизни, т. е. жизни всех людей. Если начало нравственной деятельности (или что-то же — деятельной нравственности) есть любовь, а цель ее благо всех, то культура есть система необходимых средств для полного проявления любви как нравственного начала и для полного достижения всеобщего блага как нравственной цели. Культурою, как и всем вообще, можно злоупотреблять и пользоваться ее средствами для целей посторонних ее истинному назначению или даже прямо ему противоположных. Но из-за фальшивой культуры отрицать культуру вообще и всякому внешнему осуществлению любви противополагать самую любовь, как внутреннее субъективное начало, — это не только неосновательно, но и неосторожно, ибо если бывает фальшивая культура, то ведь бывает и фальшивая любовь, которою пользуются для сантиментального украшения своекорыстных инстинктов и бессердечного равнодушия к чужому страданию.

Превращать культуру из средства в цель, видеть в ней безусловное и окончательное благо, — есть, конечно, важное заблуждение, хотя большею частью безвредное практически; злоупотреблять культурою, отклонять ее от истинного ее назначения как орудия для блага всех, обращать ее исключительно на службу частным эгоистическим интересам, равнодушным к общему благу, иди даже враждебным ему — это безнравственность и преступление; но отрицать всякую культуру за то, что она может быть лишь средством любви, а не самой любовью, отрицать всякое объективное реальное дело как такое во имя того самого начала любви, которое требует реального объективного дела и без него не имеет никакого смысла, — такое отрицание есть явная нелепость и безумие.

Мне не зачем долго останавливаться на отвлеченных рассуждениях. За меня достаточно ясно и внушительно говорить огромный факт, от которого при всем желании не могут отделаться ни наше варварское самодовольство, ни наш дикий квиэтизм.

III.

Нынешний голод обличает зараз крайнюю несостоятельность как нашего полукультурного общества, так и нашего бескультурного народа. Мы очевидно несостоятельны, если не только не помогли

433

увеличению народного благосостояния, но допустили значительную часть народа до полного разорения и голода.

Недостатки нашей общественности и нашей культуры видны были, конечно, и прежде; но если прежде можно было хотя с некоторой тенью правдоподобия приписывать их тому, что мы будто бы предались суетному просвещению и уклонились от первобытной простоты, то теперь уже никто из находящихся в здравом уме и твердой памяти такого мнения высказывать не может. Если наша болезнь от культуры, то откуда болезнь народа, никакой культуре непричастного? Или неспособность обеспечить свое существование в борьбе с природою есть признак народного здоровья?

Этот голодающий народ жил именно так, как требуют враги просвещения: от почвы не отделялся, никакой утонченности цивилизации не знал, «научной наукой» не увлекался — и вот этим путем простоты пришел к тому окончательному упрощению, которое смущает и самых сытых опростителей, заставляя их говорить что-то уж совсем нескладное. Ибо если можно было по недоразумению или корыстному расчету объявлять нормальною темную и скудную жизнь нашего крестьянства, то признать нормальность голодной смерти не хватит духу у самого смелого из наших мыслителей, рассуждающих «от своего чрева».

Теперь уже ясно для всякого, что народ бедствует именно от своей бескультурности, и что мы виноваты в том, что недостаточно помогали и помогаем ему именно в том отношении. Никак не наши внешние культурные преимущества отделяют нас от народа и вредят ему и нам, а только нежелание или неумение употреблять их надлежащим образом для помощи народу. Конечно, сама наша образованность, самый наш культурный капитал еще весьма недостаточен; однако он существует и со времен Петра Великого постоянно возрастает.

На первом месте тут, конечно, наука. Преувеличенных представлений о богатстве и достоинстве русской науки я не имею. Но какова бы она ни была, спрашивается: в достаточной ли мере она принимает во внимание труды русского народа, делает ли она все, что может для его пользы? У нас около двадцати высших учебных заведений и около ста ученых обществ, тысячи две ученых специалистов и десятки тысяч людей научно-образованных. Многие из наших высших образовательных учреждений существуют

434

более пятидесяти, а некоторые и более ста лет. Что все эти умственные силы частью прямо, частью косвенно — сделали кое-что для русского народа, — этого отрицать невозможно; но также нельзя сомневаться и в том, — что они могли бы сделать гораздо больше, если бы имели более ясное сознание о главной цели, если бы осмысленнее и добросовестнее относились к народному благу и ради него действовали бы е большею солидарностью и координацией). С другой стороны, в последнее время явились в разных кругах образованного общества попытки прямо прийти на помощь к народу, в той или другой особенной его нужде или беде. Таковы, например, общества против народного пьянства иди переселенческие общества.

Конечно, нельзя зараз помочь всем нуждам и побороть все беды народной жизни. Поэтому нельзя упрекать эти благонамеренные попытки за то, что каждая из них была направлена только против одной беды. Но для того, чтобы действительно помочь хотя бы в этой одной, во всяком случае необходимо отчетливо знать ее отношение к другим и определить, в какой мере она имеет коренное и самостоятельное значение. Именно такого значения не имеет у нас ни народное пьянство, ни малоземелье. Отчего, например, различные сектанты наши не пьянствуют и не жалуются на недостаток земли? Но наши филантропы обратили слишком мало внимания на реальные условия своего дела и на неизбежное взаимодействие между различными сторонами в жизни народа. Так, в своей борьбе с пьянством они не дали себе достаточно ясного отчета, имеют ли они средства, чтобы с одной стороны возместить государственному бюджету триста миллионов водочного акциза, а с другой — чтобы при данных условиях народной образованности противопоставить кабаку равносильное место отдыха и увеселения. Таким образом, эта благонамеренная агитация уподобилась такому лечению болезни, ври котором врачебные средства обращаются исключительно против одного симптома, произвольно выбраннаго⁵.

Были, правда, у нас опыты этиологического, а не симптомати-

___________________

5 Существующие за границей общества трезвости, если бы даже они действовали с полным успехом, еще не могут служить нам образцом. Когда голова болит от угара, то можно вылечиться свежим воздухом или нашатырным спиртом; но эти средства будут совершенно недействительны, когда головная боль есть признак начинающегося дифтерита.

435

ческого только лечения народных зол. Так, в Петербурге основалось в высшем свете общество для усовершенствования крестьянского земледелия (не помню в точности названия, но было такое общество, а может быть и теперь существует). С другой стороны, бывший профессор Московского университета С. А. Бачинский задумал дать нашему крестьянству истинное просвещение посредством идеальных сельских школ. Тут, по-видимому, со стороны образованных людей действительно предлагалось народу именно то, в чем он нуждается. Но оказалось, что великий русский народ нуждается в такой огромной помощи, для которой ни случайное собрание светских и высоко-чиновных особ, ни даже самоотверженный труд жизни единичного идеалиста ничего серьезного принести не могут. Что касается до агрономической затеи петербургского хай-лайфа, то она не только серьезных, но и вообще никаких последствий не имела. Препятствие же С. А. Рачинского, весьма замечательное и почтенное по его личному характеру и мотивам, представляет однако в результате лишь поучительный пример того, как даже в самых лучших случаях бесплоден субъективно- нравственный идеализм, если он остается только субъективным. Почтенный основатель Татевской школы руководился очевидно в своей новой деятельности двумя прекрасными личными побуждениями: во-первых, восполнить и одухотворить религиозною верою народа свое научное миросозерцание, и во-вторых, наполнить свою жизнь делом полезным для того же народа. Этих двух целей он думал достигнуть зараз и вместе, посвятивши себя устройству народной школы в духе православного благочестия. Над таким добрым по намерению делом тяготеет однако важное недоразумение. В своем субъективизме педагог-идеалист отождествил собственную потребность с потребностями русского народа, хотя на самом деле они совершенно различны. Образованный естествоиспытатель, одаренный чувствительною душою, но воспитавший свой ум в материалистическом миросозерцании, должен особенно испытывать религиозную жажду и стремиться к усиленному благочестию, чтобы восполнил свой недостаток; но ведь этот недостаток бывшего профессора ботаники не есть недостаток русского крестьянства, не проходившего через школу материалистических учений, не отходившего никогда от источников истинной религии, а потому и не мучимого религиозною жаждою. Если образованному человеку, идеа-

436

листу по натуре и материалисту по мировоззрению, помогает народная вера, дает ему то, в чем он нуждается, то и он в свою очередь должен помочь ему тем, чего недостает самому народу. А недостает народу, конечно, не православного благочестия, которым он несомненно обладает, а культуры, без которой ему грозит материальное разрушение и гибель. Пусть истинная религия есть фундамент для всего прочаго, и никакое здание без фундамента не устоит; но раз уж он заложен, то, оставаясь всегда при нем одном без стен и крыши, можно наконец и замерзнуть.

Я не педагог и не знаю, какими способами и по какой системе народная школа должна исполнить свое назначение, т. е. воспитывать образованных земледельцев, но несомненно, что ее назначение именно в этом. Если бы далее школа С. А. Рачинского и ставила себе прямо эту — единственную серьезную в данном деле — задачу, и если бы она употребляла целесообразные способы для ее разрешения в своих пределах, то пределы этого индивидуального предприятия так узки, что прежде, чем ученики и ученицы учеников татевского отшельника могли оказать сколько-нибудь заметное действие на благосостояние русского народа, Россия успела бы сто раз превратиться в бесплодную пустыню.

Говорю это не для порицания благонамеренной попытки помочь народу, а только для подтверждения той самой важной теперь для нас истины, что наилучшие индивидуально-филантропические предприятия ни к чему не ведут, и что действительная помощь, в которой нуждается русский народ, есть помощь общественная.

IV.

Если мы до сих пор так мало сделали, чтобы обеспечить благосостояние русского народа, и теперь должны вместо всяких высших задач думать о том, как бы прокормить миллионы голодных крестьян, то это произошло, конечно, не от недостатка добрых стремлений и намерений, а также и не от отсутствия у нас наличных сил (они во всяком случае значительнее своего приложения), а единственно вследствие отсутствия у нас всякой организации этих сил.

В России есть неизменная организация церковная, занятая хранением религиозного предания и совершением богослужения, есть креп-

437

кая исторически сложившаяся организация государственная, охраняющая единство и независимость нации извне, законный порядок и ближайшие насущные интересы внутри. Но организации общественной, т. е. прочного союза свободных индивидуальных сил, солидарно и сознательно действующих для улучшения народной жизни, для национального прогресса, — такой организации или, лучше сказать, свободной координации деятельных сил у нас не существует, а следовательно, нет и общества в настоящем, положительном смысле слова. Существует под именем общества хаотическая бесформенная масса с непрочною и случайною группировкою частей, с отдельными случайно возникающими и бесследно исчезающими центрами, с разрозненною и бесплодною деятельностью. Такое неустановившееся, подготовительное состояние продолжается уже тридцать лет. Пора наконец из него выйти — пора не потому, что кому-нибудь так кажется, а потому, что наступила крайняя опасность, и без установления истинной общественности мы нынешней беды не избудем. Вследствие того, что в эти тридцать лет не было у нас общества, заботящегося об улучшении народной жизни, теперь ставится уже вопрос об ее сохранении. Теперь все активные общественные элементы России не только должны, но и вынуждены выйти из своего разрозненного и бессильного состояния и организоваться в единое общество для помощи народу. Каким же образом это может сделаться?

Когда является в живой среде какая-нибудь реальная потребность, хотя бы и обманчивая по своему предмету, непременно образуется и организация, необходимая для удовлетворения этой потребности, тем более если дело идет о крайней и настоятельной нужде. Напомню недавний пример из нашей истории. С сороковых годов в некоторых, сначала весьма узких, кружках образованных людей явилось сочувствие к другим славянским народам, потребность войти в общение с ними н помогать им. Когда с оживлением умственных и общественных интересов в эпоху реформ эти идеи вышли из пределов кружка, образовались славянские комитеты, удовлетворявшие сперва нашему славянолюбию лишь в тех скромных размерах, в каких оно было действительно потребностью. Но когда в 1876 г. разнеслись по России вести об избиениях в Болгарии и возникло сильное и по крайней мере некоторое время серьезное стремление помочь избиваемому на-

438

роду, те же самые славянские комитеты, над которыми года два перед тем покойный Катков в качестве реального политика издевался как над пустою звездою «старца Погодина и его молодого друга Нила Попова», вдруг выросли и стали руководящею общественною силою и увлекли за собою самого Каткова в числе прочих. Когда цель общественного движения была достигнута, славянские комитеты, несмотря на честолюбивые старания отдельных лиц, вернулись навсегда к своей прежней незначительности. Но как бы мы вообще к ним ни относились, нельзя отрицать, что в 1875-1878 гг. они сделали свое дело и сыграли заметную роль в истории.

Роковое бедствие нескольких миллионов русских крестьян, — бедствие, не устранимое одними временными мерами, требует от нас более широкого и организованного общественного действия, нежели разгром нескольких болгарских местечек турецкими башибузуками. Если бы наше общество осталось теперь в страдательном положении и свалило все на одно правительство, от которого и для прямой его задачи слишком много требуется, это значило бы, что с 1878 г. наше общество не только не пошло вперед, но сделало такой огромный шаг назад, что нельзя даже сказать, зачем оно существует. Без общественного прогресса можно ли серьезно верить в исторические успехи и великую будущность народа, не могущего обеспечить своего материального существования? Мы верим не только в великое историческое призвание, во и в великие исторические обязанности России; но для нас, людей образованного класса, первая обязанность обеспечить благосостояние самого русского народа, а теперь уже вполне ясно, что это может быть сделано только общественною помощью. Требуется, значит, прежде всего общество организованное, способное помочь народу. И особенно люди, более прочих заявлявшие и заявляющие свою веру в Россию и свою любовь к русскому народу, должны теперь оправдать на деле эту веру и эту любовь. Они должны оставить всякую междоусобную брань и травлю и понять наконец, что в России теперь может быть только два лагеря: лагерь людей, желающих действительно помочь народу в его действительной беде и лагерь людей равнодушных или враждебных этому делу. Теперь настала пора возвратить патриотизму его истинный положительный смысл, — понять его не как ненависть к инородцам и иноверцам, а как деятельную любовь в своему страдающему народу.

439