В январском номере «Отечественных Записок» настоящего года прочел я статью, посвященную разбору моей диссертации «Кризис западной философии» и принадлежащую г. Лесевичу. Статья эта написана совершенно искренно и даже не без горячности; притом она, по-видимому, стоила своему автору некоторого труда. Поэтому нельзя не пожалеть, что единственным основанием для нее послужило одно довольно странное недоразумение: критик мой принял за основную мысль разбираемого им сочинения нечто такое, чего не только в этом сочинении не находится, но что мне, автору его, никогда и в голову не приходило. Так как для меня не подлежит сомнению, что г. Лесевич впал в такую невероятную ошибку совершенно невольно, то я и считаю себя обязанным пояснить ему, в чем дело.

Недоразумению г. Лесевича, вероятно, не мало способствовало несовершенство его критического метода, следуя которому он выводит основную мысль сочинения из отдельного отрывка и из заглавия, не подвергая рассмотрению все остальное, то есть все содержание сочинения. Между тем, хотя заглавие и должно указывать основную мысль книги, но по краткости своей это указание не может быть само по себе ясным; взятое отдельно, оно легко может быть понято в превратном смысле. Точно также и отдельный отрывок имеет значение лишь в связи с остальным. Мне очень жаль, что приходится возвещать столь бесспорные истины. Еще более я сожалею, что г. Лесевич впал в свое странное недоразуме-

206

ние, несмотря на то, что мог очень легко его избегнуть. Я сам дал ему легкий и верный способ узнать основную мысль моего сочинения, даже не читая его: представив это сочинение в качестве диссертации на ученую степень, я выразил его основную мысль и существенное содержание в нескольких кратких тезисах, прочтенных мною по обычаю на диспуте и затем перепечатанных почти во всех газетах. Но, к сожалению, ни об этих тезисах, ни об их основаниях в диссертации г. Лесевич не говорит ни слова, а занимается полемикою против отдельных фраз и слов. Я, впрочем, не имел бы ничего и против такой полемики; хотя посредством нее г. Лесевич и не мог бы коснуться ничего существенного в моей диссертации, но он все-таки мог бы разбирать нечто мною сказанное. Но я должен признаться, что г. Лесевич только приводит мои слова, но нисколько не занимается их прямым смыслом, направляя свои возражения исключительно против того значения, которое он сам от себя этим словам приписывает.

Так, выписав вступительные слова 1-й главы (после введения), он будто бы на их основании приписывает мне следующие утверждения, которых, однако, нет ни в этих словах, ни в других местах диссертации.

1) «Недавнее еще всеобщее господство позитивизма сменилось теперь всеобщим господством философии бессознательного, небывалый успех которой представляется не только фактом, свидетельствующим о современном умонастроении европейского Запада, но и решающим принципиально вопрос о значении метафизики в хор умственного развития человечества». И далее вторично приписывается мне уверение, «что успех философии бессознательного принципиально разрешает вопрос о принудительности для ума метафизики, как будто, — замечает г. Лесевич, — философские вопросы разрешаются большинством голосов» (38-39).

В словах моих, приведенных г. Лесевичем, ничего подобного этому утверждению не заключается. Факт небывалого успеха Гартмановой метафизики после того всеобщего презрения ко всякой метафизике, которое господствовало в последнее время, — этот факт указан мною как внешнее начало или повод для исследования о принципиальном значении западной философии в ее последних результатах — исследования, которое составляет содер-

207

жание моей диссертации и которое было бы для меня совершенно излишне, если б я утверждал то, что заставляет меня утверждать г. Лесевич. Факт успеха Гартмановой философии свидетельствует для меня лишь о фактической силе метафизических задач над умом человеческим и вызывает меня к рассмотрению вопроса о внутренней силе, как метафизики вообще, так в особенности этой последней метафизической попытки. «В виду этого», говорю я, «важное значение получает и эта новая последняя попытка их разрешения». Из дальнейшего же исследования оказывается, как это известно всем, читавшим мою диссертацию или хоть мои тезисы, что попытку Гартмана должно считать саму по себе весьма неудачною, что система его не только далека от совершенства, но представляет многие несомненные нелепости; но что тем не менее эта система, составляющая результат всего предшествующего развития, содержит в себе некоторые истинные начала, как маленькое зерно в толстой скорлупе, и что, развивая логически эти начала, необходимо должно придти к известным положительным воззрениям в области существенных философских вопросов, — к воззрениям новым и для западного ума неожиданным. Если бы же один факт успеха Гартмана разрешал для меня принципиально вопрос о значении метафизики, то я должен был бы на этом факте остановиться, а я между тем во всей своей диссертации ни слова больше о нем не говорю. «Высшие метафизические вопросы», перефразирует меня г. Лесевич, «не только опять восстановлены Гартманом, но и разрешены им с необыкновенною смелостью». Но вопрос о том: как разрешены, и у меня показано, что разрешены неудовлетворительно. Но об этом г. Лесевич умалчивает.

2) Далее г. Лесевич доказывает, что позитивизм может и должен получить дальнейшее развитие, и заключает свои аргументы следующими словами: «из этого видно, до какой степени легкомысленно утверждение г. Соловьева, что чей бы то ни было ум может успокоиться на результате позитивизма» (44). Но где же я это утверждал? Не сам ли г. Лесевич приводит мои слова, в которых я утверждаю нечто противоположное, а именно, что успокоение на отрицательных результатах позитивизма есть только кажущееся, обманчивое? Кому же принадлежит легкомысленное утверждение? Что касается до способности позитивизма к дальнейшему развитию, то я ее нигде не отрицаю. Только дело совсем не в

208

этом и не об этом я говорю. Развивайте вашу систему сколько угодно, ведь она все-таки же останется системой относительных познаний об относительных поверхностных явлениях или представлениях. Продолжайте плоскость хоть до бесконечности, она не получит стереометрического содержания. А оно-то и нужно.

3) «Теперь нам предстоит», говорит далее г. Лесевич, «рассмотреть, верен ли утверждаемый г. Соловьевым факт, что еще в недавнее время ум человеческий, представляемый западными мыслителями, подчинился господству позитивизма» (44). И вот г. Лесевич, в опровержение меня, подробно перечисляет всех представителей позитивизма (44-47). Из этого перечисления оказывается, что их очень мало; притом лучшие из них, каковы Спенсер и покойный Милль, не могут быть названы собственно позитивистами, то есть последователями Огюста Конта. Итак, г. Лесевич предполагает, что в приведенном им месте я говорю о всеобщем господстве системы Огюста Конта! Это есть третье утверждение, которым он меня дарит из собственных средств. В действительности, в том месте нет ни слова о системе Огюста Конта, а говорится об отрицательных результатах позитивизма по отношению к метафизике, о недавнем еще всеобщем пренебрежении и отвержении ее, которое, однако, оказывается поверхностным и призрачным и сменяется новым и сильным оживлением метафизического интереса. Я указываю, таким образом, на тот же самый факт, о котором говорит и Льюис в следующем месте своей последней книги: «Мы видим, что не только физика находится накануне преобразования чрез посредство молекулярной динамики, но замечаем и в метафизике странное движение и несомненные признаки пробуждающейся жизни. После длинного периода забвения и пренебрежения, вопросы ее снова заявляют свои права». Позитивизм как система, именно система Огюста Конта, и позитивизм как антиметафизическое направление суть две вещи различные. О системе Огюста Конта я говорю лишь в особом приложении и нигде не утверждаю, чтоб она когда-нибудь пользовалась всеобщим господством. В том же месте, против которого полемизирует г. Лесевич, я говорю о всеобщем, хотя, как оказалось, поверхностном и преходящем, господстве отрицательного антиметафизического направления, которое, будучи наиболее резко выражено у Огюста Конта, затем, совершенно независимо от его системы, рас-

209

пространилось не только среди большинства ученых, но что важнее — среди огромного большинства образованных людей, разве только понаслышке знавших о Конте и ого системе. Господство этого отрицательного направления, при всей своей эфемерности, есть факт несомненный.

4) Отсюда видно, что мне никакой надобности не было утверждать и доказывать такую нелепость (это четвертая), «что позитивисты всех оттенков, полупозитивисты и представители родственных позитивизму систем все сделались последователями и поклонниками Гартмана» (47). Смею уверить г. Лесевича, что такой вздор не только наяву, но и во сне мне не представлялся. Все, что он говорит по этому поводу, неизвестно против кого направлено¹.

5) Также видно отсюда, что «кризис против позитивистов», представляемый философией Гартмана и составляющий будто бы основную мысль моей диссертации, есть пятая нелепость, которою наделяет меня щедрость г. Лесевича. Ни о каком «кризисе против позитивистов» я ни в одном месте своей диссертации не говорю, и это нелепое выражение, ни разу мною не употребленное (пусть мне укажут хоть один), принадлежит исключительно г. Лесевичу. Приписать же его мне г. Лесевич мог разве только по поводу заглавия, и то только потому, что в нем я не счел нужным поставить знак препинания. Так как слово кризис никогда не сочиняется со словом против, то очевидно слова «против позитивистов» относятся не к слову кризис, а ко всему заглавию, означая, что эта книга, озаглавленная Кризис западной философии, направлена против позитивистов, как, например, «De civitate Dei contra paganos», или «De Spiritu Sancto contra Eunomiun» и т. п.².

_______________________

1 Что доказывается, например, множеством возражений и ожесточенных нападений на Гартмана, о которых так распространяется г. Лесевич? Не то ли, что философия Гартмана имела небывалый успех? Все эти возражения и нападения говорят таким образом лишь в пользу того факта, который я утверждаю. Существенные же недостатки Гартмановой системы мною самим указаны, и, следовательно, мне не было надобности ссылаться на других.

2 Что слова эти «против позитивистов» составляют лишь прибавку к заглавию, и прибавку несущественную, видно из того, что их нет в заглавии текста после введения: там стоит просто Кризис западной философии. Точно также в периодическом издании («Православное Обозрение»), в котором первоначально

210

В этих случаях, так видно из приведенных примеров, знак препинания может и не ставиться. И вот эта-то пропущенная точка, и пропущенная не без основания, послужила единственною причиной всех возражений г. Лесевича! Она заставила его заняться моею диссертацией, не понять ее, выдумать нелепость, приписать эту нелепость мне и притом как мою основную мысль, возражать против нее на диспуте, привода меня в изумление неожиданностью таких возражений, и наконец, из тех же возражений сделать целую печатную статью! Вот сколько действий, если и не важных, то все-таки сложных и продолжительных, может произвести одно маленькое пустое место на заглавном листе! Как бы то ни было, все, что г. Лесевич говорит против этого бессмысленного «кризиса против позитивистов», я готов подписать обеими руками, и меня, только изумляет способность г. Лесевича так много и с такою серьезностью толковать о таком очевидном вздоре. Другое дело тот несомненный кризис западной философии, о котором я говорю, кризис, состоящий в том, что эта философия, путем внутреннего логического развития, пришла в последнем результате к своему самоотрицанию, должна отказаться от того, на чем стояла, и признать то, что отвергала. Но об этом-то действительном кризисе западной философии, объяснение которого составляет содержание моего сочинения, г. Лесевич, к сожалению, не говорит ни слова, т. е. он не говорит ни слова о содержании моего сочинения.

Итак, мы с моим критиком благополучно свели к нулю бессмысленный кризис против позитивистов. Но г. Лесевич не дает нам успокоиться на этой сообща одержанной победе: нам предстоит еще иметь дело с произволом у Конта и с христианскими идеями у Гартмана.

Г. Лесевич повторяет (51) утверждение одного из моих оппонентов на диспуте, г. де-Роберти, что французское слово spontané в цитате из Огюста Конта переведено мною неверно посредством

____________________

напечатана моя диссертация, она озаглавлена просто Кризис западной философии, без прибавления «против позитивистов». Так как душевное спокойствие моих ближних дороже мне двух столь маловажных слов, то я даю г. Лесевичу полное право во всех экземплярах моей диссертации, которые ему только попадутся, без милосердия зачеркивать эти два несчастные слова. Но вместе с тем он, разумеется, должен будет зачеркнуть и все свои возражения.

211

русского слова произвольный. Г. де-Роберти ссылался на французский словарь Литтре. Я, как тогда, так и теперь, эту ссылку отвергаю, но не потому, как думает г. Лесевич, что считаю знания позитивистов призрачными, а по более простой причине. Вопрос ведь в том: каким русским словом должно передать французское spontané, и об этом, разумеется, нельзя узнать из толкового французского словаря Литтре, не имеющего никакого отношения к русскому языку. Поэтому г. Лесевич хорошо делает, что обращается к словарю г. Леонтьева, так как слово spontané латинского происхождения, а словарь г. Леонтьева есть латино-русский. Весьма вероятно, что большинство читателей г. Лесевича поверят ему на слово, что словарь г. Леонтьева свидетельствует против моего перевода. Но столь же вероятно, что найдется хотя один читатель, который сам возьмет указанный словарь и, раскрыв его, прочтет на странице 795 следующее: «spontaneus, adj. (spons) — произвольный, добровольный, непринужденный». Не знаю, что этот, читатель подумает о г. Лесевиче, но во всяком случае он убедится, что слово spontané и тождественное с ним spontaneus по-русски значит произвольный. Далее г. Лесевич приводит в свою пользу несколько мест из сочинений Огюста Конта. В некоторых из них действительно слово spontané неловко перевести чрез произвольный. Но что же это доказывает? Неужели г. Лесевичу неизвестно, что одно и то же слово одного языка не во всякой связи может передаваться одним и тем же словом другого языка? Нужно бы было показать, что именно в данном случае нельзя перевести так, как я перевел, но этого оба мои оппонента и не пытались сделать. Я сильно подозреваю, что весь этот разговор произошел лишь вследствие того, что г.г. де-Роберти и Лесевич плохо понимают настоящее значение слова произвольной. Оно значит: действующий от себя или из себя, ничем внешним не определяемый, независимый, то есть именно то, что, по признанию самого г. Лесевича, значит слово spontané. Оппоненты же мои очевидно понимают произвольный в неправильном этимологически и философски смысле, близком к французскому arbitraire. Но на каком же основании они свое понимание пли непонимание приписывают мне? Как бы то ни было, если и не доказано, что я не понимаю французского spontané, зато есть сильная вероятность, что оба мои оппонента не понимают русского произвольный.

212

Теперь переходам к христианству Гартмана. «Как у Конта, говорит г. Лесевич, пригрезился ему (то есть мне) произвол, так у Гартмана пригрезились идеи, тождественные с идеями христианскими» (53). Об отношении Гартмана к христианству у меня нет ни слова в диссертации. Всякому читавшему «Philosophie des Unbewussten» известно, что это отношение есть отрицательное, так как там христианство определяется и излагается лишь как вторая стадия иллюзии. Поэтому, если г. Лесевич думает, что я должен был прочесть последнюю брошюру Гартмана о христианстве для того, чтоб узнать его отрицательное отношение к этому предмету, то это лишь показывает, что г. Лесевич незнаком с главным сочинением Гартмана — факт, впрочем, мало интересный. Но спрашивается, какое заключение против меня можно вывести из того, что мои взгляды на христианство противоположны взглядам на него Гартмана? Вот если б я утверждал, что Гартман относится к христианству положительно, и вдруг оказалось бы нечто противное, тогда действительно я был бы в печальном положении. Но я ничего подобного не утверждал и утверждать не могу. Или может быть я безусловный последователь Гартмана и потому должен быть с ним во всем согласен? Г. Лесевич так думает: «Провозглашать философию Гартмана», восклицает он обо мне, «увлекаться ею, jurare in verda magistri, и так расходиться с нею!» (52). Как я увлекаюсь философией Гартмана и juro in verda magistri — это читатель может видеть, например, из следующих мест моей диссертации: «Так как действующее есть начало духовное, представляющая воля, — то совершенно законен вопрос о цели всего этого развития, о смысле мирового процесса, о его начале и исходе. И действительно, Гартман ставить этот вопрос. Но разрешение его — космогония и эсхатология Гартмана, находится в таком явном противоречии с собственными принципами Гартмана и вообще представляет такой поразительный lapsus ingenii, что последователи Гартмана должны бы были об этой части его системы хранить глубочайшее молчание. Мы же, не принадлежа к их числу, должны сказать несколько слов и об этих печальных умозрениях» («Кризис etc.», 99.) И далее, о метафизических принципах Гартмана я говорю следующее: «От того, что к одному гипостазированному абстракту присоединяется другой, мысль еще немного выигрывает. В самом деле, у Гартмана воля сама по себе не име-

213

ет никакого предмета, а идея сама по себе не имеет никакого содержания. Как такие, оба начала суть лишь возможность воли и представления. И эту-то пустую возможность Гартман утверждает как существующую саму по себе, предшествующую действительному бытию мира. В оправдание этого бессмыслия Гартман, конечно, не может ссылаться на Платона» и т. д. (109). Если таким образом мое мнимое, увлечение философией Гартмана не препятствует мне находить его метафизические принципы нелепыми, то что же удивительного, если я расхожусь с ним и в понимании христианства?

Приведя заключительные слова моей диссертации, в которых говорится о синтезе религиозного содержания Востока с философскою формой Запада, г. Лесевич, в возражении своем против этих слов, вместо синтеза говорят о каком-то амальгамировании (это его слово). Что он не понимает различия между синтезом и амальгамированием, в этом я не виноват. Но вследствие такого непонимания, все, что он говорит по этому поводу, не имеет никакого отношения к тому, что сказано мною.

Окончив свои возражения против отдельных и превратно понятых фраз и слов, г. Лесевич упоминает, наконец, и о содержании моей диссертации, но, к сожалению, заявляет, что не будет заниматься его разбором. Тем не менее, он произносит о нем свое мнение, и это, я полагаю, напрасно, потому что личное голословное мнение г. Лесевича ни для кого не может быть интересно. Впрочем, не касаясь внутреннего содержания, г. Лесевич делает против моей диссертации одно общее замечание со стороны внешнего метода. Важный коренной мой недостаток в этом отношении состоит, по мнению г. Лесевича, в том, что я, излагая философские учения по источникам первой руки, не обращал внимания на второстепенную литературу предмета. Я не удивляюсь, что г. Лесевич предпочитает знакомство с философскими системами из вторых и третьих рук: это без сомнения легче и удобнее. Но тот, кто посвятил себя философии, должен отказаться от этого удобства. Он должен изучать великих мыслителей в их собственных произведениях.

В заключение мой глубокомысленный критик делает длинную цитату из книги Цёльнера о кометах. В этой цитате говорится о солидарности ученых между собою и о научной совести и стыдли-

214

вости. Насколько это относится к делу, пусть судить сам читатель. Я же подведу итоги к статье г. Лесевича.

Ни одного из моих положений, ни одной из моих мыслей, ни одного из вопросов, затронутых в моей диссертации, не касается г. Лесевич в своих возражениях. Направлены же его возражения против следующего: во-первых, против заглавия диссертации, понятого им превратно; во-вторых, против вступительных слов первой главы и заключительных слов главы последней, — слов, понятых им в столь же превратном смысле, и наконец, в-третьих, против превратно понятого им перевода французского слова spontané.

В виду этого как объяснить статью г. Лесевича? К сожалению, совершенно очевидно, что единственное объяснение состоит именно в том, что г. Лесевич совсем ничего не понял в разбираемом им сочинении. А в таком случае мне остается только дать ему один добрый совет — исполнить высказанное им на моем диспуте намерение и убежать как можно дальше не только от моей, но и от всякой философии.

215

Страница сгенерирована за 0.13 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com