Кирилл (Гундяев), патр. Выступление на встрече с преподавателями и студентами Днепропетровского национального университета им. Олеся Гончара после присуждения степени почетного доктора, 24.07.2010

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ВСТРЕЧЕ С ПРЕПОДАВАТЕЛЯМИ
И СТУДЕНТАМИ ДНЕПРОПЕТРОВСКОГО
НАЦИОНАЛЬНОГО УНИВЕРСИТЕТА
им. ОЛЕСЯ ГОНЧАРА ПОСЛЕ ПРИСУЖДЕНИЯ
СТЕПЕНИ ПОЧЕТНОГО ДОКТОРА
24.07.2010

Уважаемый Дмитрий Владимирович¹! Уважаемый Николай Васильевич²! Ваше Высокопреосвященство владыка Ириней³! Ваши Высокопреосвященства и Преосвященства! Дорогие участники этого высокого собрания!

Хотел бы от всего сердца поблагодарить Днепропетровский государственный университет за высокую честь, которая мне оказана. Я уже говорил неоднократно в подобных случаях, что как человек,

¹ Табачник Д. В., в то время министр образования и науки Украины.

² Поляков Н. В., ректор Днепропетровского национального университета.

³ Митр. Днепропетровский и Павлоградский.

566

вышедший из академической среды, с очень большим уважением и признательностью отношусь к академическим наградам.

Если научное сообщество присуждает награду, то всегда после трезвого размышления. И поэтому всякое внимание со стороны научного сообщества меня глубоко волнует и вызывает чувство благодарности, которое я хотел бы сердечно выразить Вам, Николай Васильевич, в Вашем лице ученому совету Днепропетровского государственного университета и всем, кто принял участие в этой очень трогательной для меня церемонии. Благодарю вас сердечно.

В таких случаях предполагается произнесение некоего доклада или сообщения лицом, на которого возложены регалии и которому присвоено почетное звание. Я не буду вас утомлять долгими рассуждениями и тем более каким-то научным докладом, да и физически я не был способен такой текст подготовить. Поэтому хотел бы просто вслух вместе с вами поразмышлять на тему, которая не может не волновать людей, имеющих отношение к науке.

Нам всем хорошо известен лозунг: «Знание — сила». И поскольку в современном обществе наука — это и знание, и сила, и часто даже власть, поскольку роль науки в современном технократическом обществе во многом превышает влияние остальных сегментов общественной жизни, то хотелось бы поговорить именно о науке. Я не являюсь светским ученым, и потому мой разговор на эту тему будет связан, конечно, с разговором о вере.

В истории противостояние веры и знания, науки и религии хорошо известно, а среднее и старшее поколения помнят это по своему жизненному опыту. В Советском Союзе эти две сферы духовной жизни человека были разведены на такое расстояние, что даже помыслить о преодолении этой пропасти было невозможно. Наука отождествлялась с прогрессом, научный взгляд на мир считался единственно верным. С наукой связывалось усовершенствование общественных отношений, развитие экономики, национальной жизни. Религия же в лице Церкви представлялась как явление рудиментарное, по ошибке, по недомыслию, из-за отсутствия образования дошедшее до нашего просвещенного века. Она мыслилась как некая сфера обскурантизма, которая, по мнению тогдашних руководителей и многих ученых, мешала развитию общественной жизни людей.

567

Был достаточно примитивный подход к тому, как следует избавиться от религиозных пережитков, — а именно так, как нечто, принадлежащее прошлому и по недоразумению дошедшее до нашего времени, характеризовалась религия. Для того чтобы этот «пережиток» изжить, необходимо было образование. Именно поэтому, когда началась мощная, организованная и поддержанная государством атеистическая работа в советской России, а потом и в Советском Союзе, главный упор делался на образование.

Установка была такой: религиозные знания — это результат непросвещенности людей. Вот, мол, не знают люди законов природы, законов механики — таких ясных и простых, при помощи которых можно описать все мироздание; не знают прогрессивной марксистской философии, которая содержит в себе все ответы на все вопросы бытия — от начала мира и до его конца. Ведь что такое учение о коммунизме? Это учение о Царствии Божием, только без Бога. Все охватывала собой эта идеология, которая называлась научно обоснованной и единственно верной, — ну где же тут место религии?

Развитие образования, предполагающего мощное идеологическое атеистическое влияние, должно было веру из общества убрать. Но что получилось? Да, действительно, в дореволюционной России была крепкая вера и было много неграмотных людей. Хотя к XX веку таких осталось уже и не так много, но все же были люди, вообще не умевшие читать и писать. И вот очень быстро справились с неграмотностью: все научились читать и писать, пошли в школы, на рабфаки, в институты, потом в университеты. В стране было не просто поголовное среднее образование, но и высокий процент людей с высшим образованием. Казалось бы (по прогнозам), всякая религиозность в стране должна была исчезнуть. Ведь не таким уж глупым был Хрущев, который говорил: «Я вам покажу по телевизору последнего попа». К 1980 году, мол, построим коммунизм, а в коммунизм с верой войти нельзя, там светлое будущее, там уже наша атеистическая «эсхатология». Как же туда с верой, с этой обузой, с этими «тюками» прошлого?

И вот что удивительно: нынешнее молодое поколение уже, наверное, даже не знает, что Никита Сергеевич предполагал к 1980 году построить коммунизм. Многие точно не скажут, кто такой был Никита Сергеевич... При этом вместо трех-четырех десятков храмов

568

в Днепропетровской области их сейчас несколько сотен, а мы с вами встречаемся в университете, и не потому, что кто-то приказал ученому совету удостоить Патриарха ученой степени. Есть некая внутренняя потребность, а значит, есть приятие того, о чем говорит Церковь, — даже с точки зрения критического, научного подхода. Хотя (я отдаю себе в этом отчет), конечно, не все члены ученого совета люди верующие, но есть уважение к религиозной точке зрения, по крайней мере, как к альтернативной.

Главный тезис атеизма, гласивший, что образование изгонит религиозную веру, оказался несостоятельным. И если говорить о возрождении веры на всем постсоветском пространстве, следует отметить, что движущей силой этого возрождения оказались интеллектуалы. Народная вера сохранялась всегда, но движущей силой возрождения были действительно интеллигентские круги крупных городов, в том числе и таких, как Днепропетровск.

Наш исторический пример полностью разрушает классическую концепцию противопоставления науки и религии, веры и знания. Научное знание не исключает религиозного представления о жизни. На вопрос «почему?» ответ прост: по той же точно причине, по которой научное знание не исключает эстетических потребностей людей — искусства и всего того, что нельзя изложить на языке математики или иных точных наук. Наука не может заменить собой любовь, наука не может подменить совесть, наука не может заменить эстетическое чувство. Мир был бы страшным, если бы в нем присутствовало только научно-техническое измерение. Это было бы не человеческое, а какое-то техническое общество. Когда нам рисуют страшные футуристические картины абсолютно бездуховной человеческой цивилизации, то чаще всего как раз и говорят о некой цивилизации киборгов, существ, лишенных человеческого образа, человеческой души.

И наука, и религия — очень важные стороны человеческой жизни, так же как искусство, нравственная сфера жизни. И поэтому вне зависимости от того, верит человек в Бога или не верит, сегодня абсолютное большинство людей признают законным существование религиозного измерения человеческой жизни и с уважением относятся к религиозному выбору людей. Все больше и больше ученых становятся крепкими в вере людьми, в сознании которых происходит некий синтез науки и религии.

569

Я благодарю Бога за то, что мне приходилось встречаться с такими людьми. Я не буду называть этих современных деятелей науки, потому что не согласовал с ними саму возможность упоминания публично их имен, но поверьте мне — это выдающиеся ученые постсоветского пространства и не только.

Но об одном таком ученом я уже говорил публично. Он скончался, и поэтому можно назвать его имя. Это знаменитый академик Александр Александрович Баев, видный представитель биологической науки в Советском Союзе. Я с ним познакомился в 1983 году. Это было в столице Нидерландов: он и я приехали туда по приглашению Свободного университета города Амстердама, где проводились очень интересные международные слушания о ядерном оружии, — о том, что означало развитие ядерных военных технологий в то время, когда мир балансировал на грани войны. Идея заключалась в том, чтобы выслушать сначала ученых, потом представителей Церкви и соотнести их позиции. Вот тогда я и познакомился с этим человеком. Он много страдал, много лет находился в заключении, потом вышел на свободу, блестяще закончил образование и стал выдающимся ученым. Это было советское время, и то, что он мне тогда сказал, открыто и честно, было неким гражданским подвигом. Он мне тогда публично сказал: «Я радуюсь за Вас, потому что Вы стали священником в самое лучшее время, когда, опираясь на научные достижения, мыслящие люди могут почувствовать присутствие Бога во Вселенной». При этом он привел пример из своей сферы научного знания: этот ученый говорил об исчисляющемся многими миллиардами количестве вариантов соотношения химических элементов, которые могли иметь место в процессе генезиса космоса, и только один вариант приводил к зарождению жизни. И именно этот вариант — один из миллиардов — выпал. Он сказал, что как ученый не может поверить, что это случайность. Невозможно, разбрасывая миллиарды раз вырезанный из бумаги алфавит, ожидать, чтобы буквы сами сложились в стихи, а в нашем случае — из миллиардов возможностей только одна могла обеспечить жизнь. Но жизнь возникла. Для этого ученого Бог был Творцом, Который стоял в самой основе бытия, Который предопределил развитие творения таким образом, что появилась жизнь. Поэтому для меня опыт общения с учеными был чаще всего очень вдохновляющим и многому меня научил.

570

Но, размышляя о взаимоотношении науки и религии, я сегодня хотел бы сказать не только о том, о чем говорили академик Баев и многие другие ученые, в том числе и современные, но и о том, что развитие науки помогает понять: человечество еще слишком мало знает о мире, о космосе, о материи. В этом я могу сослаться на выдающегося российского ученого, ректора Московского государственного университета академика, В. А. Садовничего, потому что он публично говорил о том, что только сейчас наука начинает понимать, что знает даже меньше 20 % из того, что представляет из себя космос. А что такое мир потухших звезд?.. А то, что ученые называют антиматерией, антиэнергией, антивеществом?.. Там — другой мир, там не действуют законы нашего мира. Ну разве можно игнорировать эти более чем 80 % творения и говорить, что мы знаем в точности обо всем?

Мы живем в захватывающее время новых открытий, и я глубоко убежден в том, что в какой-то момент люди начнут понимать и объяснять даже с научной точки зрения, что такое, например, молитва, что такое связь с Богом. Ведь с точки зрения некоторых памятников святоотеческой письменности Абсолютным Духом является Бог, все остальное имеет некую степень материализации: Ангелы, демоны и, конечно, молитва. Сейчас у нас нет ни приборов, ни способов измерить, узнать это. Но, может быть, когда-нибудь, если Богу будет угодно, наука прикоснется и к этому.

Но, помимо того, что мы живем в удивительное время, когда существует больше всего оснований для некоего синтеза, некоего целостного вйдения мира, который включал бы научное и религиозное измерения, есть нечто такое, что очень роднит сам научный поиск и религиозную жизнь. Здесь я хотел бы сказать, может быть, о несколько неожиданных, но очень важных вещах, потому что между наукой и религией родства и схожести гораздо больше, чем противоположностей. Наука, как и вера, требует добродетелей. Кто-то может усомниться и сказать: «Да ну, при чем здесь добродетели? У нас компьютер, у нас расчеты, формулы, — и какая разница, добродетельный ли человек осуществляет эти расчеты?» Я постараюсь доказать, что наука связана с добродетелью.

Для начала хотел бы поставить такой вопрос: возможна ли наука без критического отношения ученого к самому себе? Если ученый

571

не хочет видеть ничего, кроме того, что он открыл и к чему пришел, если для него не существует иной правды, кроме собственной, если ему кажется, что он — истина в последней инстанции, разве может такое мироощущение способствовать развитию научного исследования?

В этом, кстати, была и проблема марксизма. Почему рухнула эта стройная философская система, которая вообще была уникальной почти во всей истории человеческого рода, поскольку «отвечала» на все вопросы бытия — от возникновения мира до эсхатологии? На основе этой теории строились человеческие сообщества, развивалась экономика, работали научные институты, тысячи людей защищали кандидатские и докторские диссертации. Почему все рухнуло? Потому что было абсолютно ложное и не свойственное науке самопонимание: мы — истина в последней инстанции, единственно правильная и научно обоснованная. Но эта философия рухнула в одночасье, когда упали государственные «подпорки», ее поддерживавшие.

Сократ в свое время сказал: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Это, может быть, гиперболизированное выражение, но оно несет в себе огромный потенциал: если я не знаю, то я хотел бы знать, я должен знать, я должен найти ответы на вопросы о том, чего я не знаю. Именно на этом, собственно говоря, основываются наука и образование. Образование — это в первую очередь ответы на вопросы, — ответы, которых еще вчера у тебя не было. Если студент скажет: «Я все знаю», он просто должен проститься со своим учебным заведением. И хотя студенты этого, может быть, опытно не переживают, но они постоянно проходят через некий опыт ограничения своей гордыни, принимая то, что им говорит профессор или преподаватель. А если такого опыта ограничения собственной гордыни нет, если нет открытости к восприятию, то нет и учебного процесса, — точно так же, как нет и научного поиска. Всякая гордыня и высокомерие, особенно интеллектуальное высокомерие, безобразно тем, что является стопором в развитии научного знания.

А что такое ограничение гордыни? Существует ясное определение понятия, противоположного гордости, — это смирение. Смирение — условие научного поиска. Если у ученого нет смирения, нет осознания своей неправды, ограниченности, если нет готовности пересмотреть собственные взгляды, что называется, «наступить на горло

572

своей песне» под воздействием фактов и доказательств, то нет и научного поиска. Ну, а если человек изобрел что-то, создал теорию, гипотезу, — и вдруг его коллега доказывает, что она не верна? Кстати, это часто происходит на ученых советах, когда один ученый выступает, говорит о чем-то, а потом его поправляют. В научном сообществе без такой дискуссии вообще немыслимо общение ученых. Почему язык ученого всегда более сдержан, чем язык человека, не дисциплинированного научной мыслью? Потому что он двадцать раз подумает, стоит ли ему в присутствии коллег что-то «брякнуть» или надо еще чуть-чуть посчитать, потому что какой-нибудь сидящий рядом скромный профессор или доцент может и поправить: «А вот здесь вы просчитались, уважаемый коллега, и выводы должны быть совершенно другие».

Если ученый не может принять другой, более правильной точки зрения, не может быть и научного движения вперед. А что значит принять другую точку зрения? Это значит признать свою неправоту, — а если перевести на язык церковный, религиозный, — это значит покаяться в своей ошибке.

Таким образом, мы рассмотрели смирение и покаяние как факторы научного исследования, научного поиска, научной жизни. Если вы уберете эти два фактора, — не будет научного развития. Будет просто борьба самолюбий, и ничего толкового из этого не получится. Величайшая же мудрость заключается в словах: «Я заблуждался, это моя ошибка». Замечательно сказал в свое время Цицерон: «Человеку свойственно ошибаться, а глупцу свойственно настаивать на своих ошибках». Так вот, без смирения и покаяния глупец будет настаивать на своих ошибках и тормозить научное развитие.

Сознание формируется под влиянием различных факторов. Как в нашем компьютере открываются «окна», так происходит и моментальная смена планов. Наверное, ученые просчитают когда-нибудь, как наша внутренняя «матрица» — культурная, идеологическая — влияет на преломление информации, поступающей в наше сознание. На нас всегда надеты «очки» — «очки» нашей натуры, нашего эмоционального состояния, нашей образованности, нашей культуры. Для того чтобы человек был способен к объективному научному исследованию, он должен быть интеллектуально и нравственно честным перед собой и другими, способным во имя этой честности отказаться

573

от того, что ему дорого, отказаться от самого себя, от счастья своей внутренней жизни, — а ведь это подвиг самоотречения, аскетический подвиг.

В заключение я хотел бы сказать о том, что время выдающихся гениальных ученых-одиночек прошло, хотя и сейчас один есть — Григорий Яковлевич Перельман¹ из Санкт-Петербурга. Однако в основном научные открытия сегодня совершаются большими коллективами людей, где все работают вместе и «на выходе», как говорят инженеры, получается сигнал, созданный усилиями всех членов коллектива. А для того чтобы этот сигнал не был ложным, требуется построение научного сообщества, установление связей между людьми, отказ от своих амбиций, умение принять другого человека если не в свое сердце, то в свой интеллектуальный мир, разделить с ним результаты своего поиска. Все это можно было бы назвать простым словом «сотрудничество», но это слово не отражает всей сути, здесь требуется найти какое-то другое определение. Слово «любовь» слишком сильное... Но есть моменты, которые являются общими для этих двух понятий. Когда человек любит, он жертвует собой, он слушает другого, помогает другому. Если этого нет в научном сообществе, то оно распадается. И может, в прямом смысле слова это не любовь, но нечто такое, что находится на очень высоком уровне нравственного бытия человеческой личности. Вот и получается так, что наука и духовная жизнь человека словно идут по тем же самым ступенькам: люди поднимаются, используя те же самые инструменты взаимной поддержки.

Как я уже говорил в самом начале, мы живем в особую эпоху — эпоху, когда действительно может формироваться синтез духовного и материального, научного и религиозного. Мы сегодня живем в мире, который дает нам понять, что сам научный поиск, научное творчество имеют много общего с духовной жизнью человека. А иначе и быть не может, потому что и научный поиск, и поиск духовный были запрограммированы Богом, — Он вложил в нас эту программу. И если человек идет по другому пути, он идет «против ветра», он идет против Божественного течения, которое не разрушает человеческой свободы: можно идти и даже не чувствовать этого сопротивления, и кажется, что ты идешь правильным путем. Бог Своим замыслом не

¹ Российский математик, автор доказательства гипотезы Пуанкаре.

574

разрушает человеческой свободы, но само это движение «вопреки» — нежизнеспособно, это движение в никуда.

И величайшим прозрением современности, прозрением, подготовленным в том числе и интеллектуальным сообществом нашего постсоветского пространства, вами, мои дорогие, — людьми, обратившимися во множестве к Богу, — и подготавливается, думаю, та эпоха, то время, когда от тезиса и антитезиса человечество переходит к синтезу. Я думаю, что только в условиях этого синтеза и можно построить процветающее, справедливое и жизнеспособное общество. Благодарю вас за внимание.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

— Ваше Святейшество! Мы знаем, что это уже третий Ваш визит за последний год. Он проходит во время экономического кризиса. Наверное, этот кризис связан с культурой общества потребления. Мне хотелось бы спросить, Ваше Святейшество, видите ли Вы взаимосвязь между нынешним экономическим кризисом и состоянием духовности нашего общества?

— Конечно, вижу, я об этом много раз говорил. Если позволите, отталкиваясь от Вашего вопроса, я хотел бы еще раз отметить следующую взаимозависимость: огромной ошибкой многих людей является восприятие нравственности лишь как одного из компонентов человеческого бытия. Нравственность — это фундаментальная ценность, без которой не может быть человеческой жизни и человеческого сообщества.

Сегодня, выступая на ЮЖМАШе, я отметил простую вещь: конструкторы закладывают в свои изделия определенную программу, в соответствии с которой и ракета летит, и космический объект работает. Бог в нас вложил такую же программу — нравственное чувство, которое познается рационально, через конкретный закон. Когда-то этот закон передавался изустно, из поколения в поколение, а во времена Моисея был записан. И сколько ни прошло после этого веков, человечество никогда не отказывалось от него: мол, это не наш закон, это не соответствует ни нашей природе, ни нашей культуре.

Что такое «не убий»? Почему «не убий»? Почему «не укради»? Где тут логика? Если человек живет один раз, если за гробом ничего не будет,

575

то почему бы, например, не взять то, что плохо лежит? Конечно, владелец этого будет страдать, но мне-то что, о чем тут думать?.. Почему же тогда этот закон лежит в основе Уголовного кодекса, и самые серьезные статьи в нем — за убийство, за хищения в особо крупных размерах? Более того, все современное законодательство основано на этих принципах. А откуда они? Моисей, что ли, сидел, думал и написал?

Весь исторический опыт, все мировоззрение людей было сформулировано в этих десяти заповедях. Значит, есть нравственная природа человека, заложенная Богом, в соответствии с требованиями которой человек должен жить, а для того, чтобы человек, помимо своего внутреннего субъективного восприятия нравственных истин, имел объективное представление о них, ему дан объективный критерий — письменный закон, Слово Божие.

Одни считают, что этот закон обязателен только для личной жизни человека, другие — что и для личной не очень обязателен. Но без этого закона не может существовать ни одна область общественных отношений, включая экономику. Если экономика построена на обмане, она нежизнеспособна. Если семейная жизнь построена на обмане, она также нежизнеспособна. И этот перечень можно продолжать... Если человек живет постоянно во лжи, он никогда не будет ни успешным, ни счастливым.

Современная экономика построена в значительной степени на очковтирательстве, на создании денег «из воздуха». Деньги являются эквивалентом человеческого труда и ценностей, которые Бог дал нам: угля, руды, нефти, интеллекта нашего, ноу-хау, физического и духовного труда. Но если сами деньги становятся ценностью, которыми торгуют, если каждое предприятие выпускает свои собственные деньги в виде акций, которые поступают на рынок и превращаются в никому не понятные ценные бумаги, которыми можно торговать и спекулировать, если на этих «фантиках» зарабатываются миллиарды, не подкрепленные ни трудом, ни реальным капиталом, ни ценностями, — как же такая экономика может существовать? Вот и расплачивается сегодня простой труженик, который производит ценности, за весь этот «мыльный пузырь», который надо спасать, потому что всей банковской системе нужны реальные деньги, результат нашего труда. И во всем мире не нашли никакого другого способа, кроме как взять у людей деньги и вложить их в экономику, чтобы ее спасти.

576

Сейчас вроде что-то налаживается, но я глубоко убежден: экономическая система должна быть принципиально изменена таким образом, чтобы она была справедливой, чтобы деньги и капитал являлись эквивалентом и выражением реального труда и реальных ценностей.

Однако при чем тут нравственность? При том, что законами все отрегулировать невозможно, — можно написать прекрасные кодексы законов, но люди все равно будут обманывать и государство, и друг друга. Без желания людей начать жить по Божиему закону невозможно исправить изъяны современной жизни. Примечательно, что к этой мысли сегодня приходят не только священнослужители, религиозные мыслители и философы, но и многие политики. Очень важно поддержать этих политиков, в том числе и западных, которые вдруг заговорили таким пророческим голосом. Не все их поддерживают, кто-то из их коллег отрицает правомерность таких суждений, но как приятно слышать правду, в том числе и от политиков!

Нет ничего случайного. И мы тоже неслучайно переживаем сейчас экономический кризис, — но лучше его сейчас пережить, чем позже, когда накопятся бездны пустых, ничем не подкрепленных денег и рухнет мировая экономика. И здесь очень важно сильное и ясное свидетельство Церкви, и мы делаем все для того, чтобы ее голос в отношении экономического кризиса слышали во всем мире.

— Ваше Святейшество, Ваша пастырская деятельность вызывает огромный интерес на всем пространстве Русского мира, и каждая из составляющих частей этого пространства отличается определенным своеобразием, а может быть, даже предназначением. В связи с этим хочу задать вопрос: какие наиболее характерные черты духовного образа современной Украины Вы отметили бы?

— Самое великое сокровище украинского народа — это его религиозное чувство, яркое, сильное, мужественное и жертвенное. Мало таких мест на земле, где люди молятся так же, как молятся на юге Русского мира. Кто-то из моих родственников, увидев по телевизору богослужение в Одессе, позвонил мне и сказал: «Не приезжай больше никогда на Украину в июле, ведь тысячи людей стоят на такой жаре и не уходят!» Телекартинка показала на весь мир тысячи людей, стоявших на жаре, в духоте и — молившихся. Какие глаза! Как светились лица! Каким же нужно быть сильным человеком, чтобы вот

577

так стоять и молиться! И в этом — сила нашего Русского мира. А на Украине это религиозное чувство настолько ярко выражено, что оно, по моему скромному мнению, является самым великим сокровищем украинского народа.

— Ваше Святейшество, Русская Православная Церковь, как известно, имеет многовековой исторический опыт общения с исламским миром, который переживает сейчас мощный духовный ренессанс. Мы видим, что неуклонно возрастает количество мусульманского населения в Европе, России, Украине. Ведет ли Церковь диалог с духовными лидерами ислама?

— Да, ведет — это краткий ответ.

А если Вы мне позволите немного порассуждать на тему отношений с исламом, то я хотел бы сказать вот о чем. В западных странах некоторые люди бьют тревогу по поводу распространения ислама, причем он распространяется не только посредством миграции, то есть приезда в западноевропейские страны исламского населения, но и через обращение в ислам европейцев.

Отчего это происходит? Это реакция на глубочайший кризис западного христианства. Если Церковь перестает четко и ясно говорить людям, что есть добро, а что — зло, то и вера, и Церковь перестают быть нужными. Если богословие становится служанкой светской философии, политкорректно обслуживая современную философскую и политическую моду, то оно перестает быть нужным. Такое богословие остается богословием в ученых кабинетах, в узком кругу элиты, но оно не затрагивает сердец миллионов людей. И то, что сегодня пустеют, например, протестантские храмы Западной Европы, является результатом глубочайшего кризиса в западном христианстве, в первую очередь в протестантских конфессиях.

А потребность в вере есть. Многие, кстати, становятся православными. Сейчас наблюдается рост Православия в мире, и не потому, что оно политкорректно приспосабливается, — там, где это происходит, оно немедленно вырождается, трансформируется, превращается в небольшое гетто. Но там, где Церковь продолжает настаивать на Божией правде, даже входя в культурный конфликт с окружающим миром, там позиция Церкви вызывает все больший и больший интерес и симпатию.

578

Конечно, всегда найдутся люди, которые (как некогда коммунисты) скажут: «Вы — пережиток прошлого. Ну почему вы не признаете гомосексуальные браки? Почему вы считаете, что свободный секс — это плохо?» Но если Церковь перестанет грех называть грехом, она перестанет быть нужной людям. Совесть человека можно разбудить тогда, когда он услышит: «Это грех, это против Бога, Господь тебя накажет, подумай, что ты делаешь». Только такая логика заставит человека задуматься.

Конечно, многие снисходительно усмехнутся, отвернутся от такой проповеди. Но разве от апостолов не отворачивались язычники? Послушаем тебя в другое время (Деян. 17, 32), — говорили апостолу Павлу в Ареопаге, — мол, он пришел говорить глупости, а они — цвет эллинской мудрости. Мы всё это проходили, всё это было в истории Церкви. Поэтому проповедуй слово, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением и назиданием (2 Тим. 4, 2).

Интерес к исламу в западноевропейских странах очень часто порождается конкретной этикой исламской традиции, ее бескомпромиссностью. Что касается наших отношений с исламом, то в России, на Украине, на всем постсоветском пространстве у нас нет напряженных конфликтов, потому что есть общие темы для беседы, общие озабоченности — это сохранение религиозного фактора в человеческой жизни, это вопросы нравственности, вопросы защиты среды человеческого обитания и многое другое. Поэтому мы ведем диалог с исламом, но не для того, чтобы, как многие подозревают, создать общую религию, «сверхцерковь». Богу было угодно, чтобы мы родились православными, и мы должны ими быть! Наша задача — быть верными своей вере и в этой вере совершенствоваться, и тогда наш голос будет понятнее честным, благочестивым представителям других религий.

Мы не стремимся к доктринальному сближению, мы пытаемся создать платформу для выражения совместной озабоченности относительно того, что происходит в современном мире. И можно сказать, что этот диалог сейчас идет с большим успехом.

— Важнейшим фактором развития геополитических и геокультурных процессов являются взаимоотношения Православной и Католической Церквей. Каковы перспективы их дальнейшего взаимодействия?

579

— С приходом Папы Бенедикта XVI многое изменилось в положительную сторону. Его публичные выступления соответствуют нашему пониманию нравственности, семейных ценностей, проблем международных отношений. Это вселяет некую надежду на то, что появляется очень много общего в той позиции, которую христиане должны совместно исповедовать перед лицом внешнего мира.

У нас сохраняются богословские расхождения, и весьма существенные, а также отличается каноническая структура. К сожалению, на местах возникают конфликты; мы знаем такое неприятное явление, как прозелитизм, когда католические братья всеми силами пытаются обратить православных в свою веру. Такие моменты омрачают отношения, но на фоне этих местных проблем возрастает понимание общности подхода к тем глобальным вопросам, перед которыми стоит сегодня человечество. И это очень важно.

Когда Православная Церковь на форумах ООН, ЕС, Совета Европы отстаивает ту или иную позицию, то ее голос воспринимается как голос Востока. А вот когда мы договариваемся и выступаем вместе с Католической Церковью — это серьезный сигнал светскому обществу о том, что христиане Востока и Запада по той или иной проблеме имеют общую точку зрения. Я думаю, мы должны дорожить этим общим пониманием проблем и совместно развивать общее свидетельство о христианских ценностях перед лицом современного нерелигиозного общества.