Кирилл (Гундяев), патр. Выступление на встрече с профессорами, преподавателями и студентами Ереванского государственного университета после присвоения степени почетного доктора, 18. 03. 2010

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ВСТРЕЧЕ С ПРОФЕССОРАМИ,
ПРЕПОДАВАТЕЛЯМИ И СТУДЕНТАМИ ЕРЕВАНСКОГО
ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА ПОСЛЕ
ПРИСВОЕНИЯ СТЕПЕНИ ПОЧЕТНОГО ДОКТОРА

18. 03. 2010

Ваше Святейшество²! Уважаемый господин ректор³! Уважаемые профессора, преподаватели, студенты!

Я хотел бы поблагодарить Его Святейшество и господина ректора за саму возможность провести такую встречу. И, конечно, особые слова

¹ В этот день отмечались 255-летие Московского университета и 15-летие возрождения храма во имя св. мц. Татианы.

² Гарегин II, Верховный Патриарх и Католикос всех армян.

³ Симонян А. Г., ректор Ереванского государственного университета.

399

благодарности — за присуждение мне диплома и звания почетного доктора университета, это большая честь.

Я знаю, что в этом зале присутствуют не только представители Ереванского государственного университета, но и представители других высших учебных заведений, а значит, для меня создана прекрасная возможность увидеть людей, которые составляют элиту современного армянского общества, и разделить с вами свои мысли.

Как вы слышали из моей биографии, я в течение десяти лет был ректором Ленинградской (в то время) духовной академии, поэтому все, что связано с высшей школой, мне очень близко. Я себя чувствую дома, находясь в стенах высшей школы, а потому и честь, которая воздается со стороны интеллектуального сообщества, ценится мною очень и очень высоко. Я привык к тому, что именно в сообществе ученых людей человек должен быть очень внимателен к тому, о чем он говорит. В отличие от писателей, которые могут позволить себе многое, ученый не может себе позволить ничего такого, что не отвечало бы требованиям научного подхода к той или иной идее. Я привык к тому, что существует только одно место, где тебя могут остановить и сказать: это не так! — и доказать, что это не так, — это научное сообщество.

Вот почему различного рода публицистика никак не приветствуется внутри научного сообщества. Здесь идея рождается в результате дискуссии, анализа, корректировки взглядов и позиций. Так осуществляется научный и технический прогресс человечества. Поэтому научное учреждение, учебное учреждение, высшая школа — это место, где непозволительно произносить пустые слова. И я постараюсь сегодня сказать о том, что мне кажется очень важным.

После такого замечательного представления двух моих переведенных на армянский язык книг¹, может быть, нет необходимости говорить на тему, которой посвящены эти книги. Но с другой стороны, я думаю, какие-то моменты, связанные с моими размышлениями о свободе, достоинстве и правах человека, можно было бы определить или использовать как некий методологический критерий для размышлений о самом, может быть, главном — о том, куда мы идем, чего хотим как

¹ Председатель ОВЦС Армянской Апостольской Церкви архиеп. Езник Петросян представил книги Его Святейшества «Слово пастыря» и «Свобода и ответственность», изданные на армянском языке.

400

человеческое сообщество и каковы цели, которые стоят сегодня перед человеческой цивилизацией, перед всеми нами.

Для того чтобы подробно говорить об этих целях, необходим какой-то критерий. Мы знаем, что существует масса критериев: у экономистов — свое понимание того, как должно выглядеть будущее, у политиков — свое. Но мне представляется, что самым главным и фундаментальным для оценки того, что с нами происходит, для понимания того, что с нами может произойти, должен быть только один критерий: это собственно человек, человеческая личность, потому что все остальное — вторично. Почему вторично? Потому что Бог, создав человека, вложил в него Свой образ. Мы носители Божиего образа, мы носители Божественных свойств. Бог обладает разумом, абсолютным разумом, и частицу Своего разума Он дал человеку. Бог является абсолютной свободой, и человек обрел дар свободы: он вырывается из «русла необходимости», в которое погружено все мироздание, и представляет собой единственное творение, обладающее Божественным даром свободы. Поэтому мне кажется, что именно в человеке кроется критерий. Но что именно в человеке может быть таким критерием? Может быть, его страсти, пороки, преходящая мода? Конечно, нет. Критерием может быть только то Божественное, что присутствует в человеке,— образ Божий. Но поскольку свобода есть одно из проявлений этого образа Божиего, то такие понятия, как свобода и достоинство человека могут быть использованы в качестве универсальной методологии, применимой для оценки того, что сегодня происходит с людьми, с человеческим сообществом, и что с ним может произойти дальше.

Очень много бед и страданий род человеческий понес именно из-за своего стремления к тому, чтобы реализовать свободу. Собственно говоря, стремление к свободе, а вместе с тем и к справедливости, было движущей силой многих общественных процессов, в том числе весьма конфликтных. Вспомним революционные столкновения, гражданские и международные войны, которые осуществлялись с единственным стремлением: добиться свободы. Если обратиться к любому человеку и спросить его: «Ты хочешь быть свободным?», он немедленно скажет: «Да». Ни один человек не скажет, что он хочет быть рабом, потому что рабство противоположно тому, что Бог заложил в природу человека. И тем не менее как много страданий, как много несправедливости было явлено в ответ на неудержимое стремление людей быть свободными!

401

Я уже не говорю об идеологической демагогии, когда говорили о свободе, а подразумевали что-то совершенно противоположное, когда просто обманывали людей...

Но сейчас мне хотелось бы сказать о той подмене, когда прямого обмана нет, но есть очень опасное заблуждение. В основе сегодняшнего понимания свободы лежит идея человеческой автономии: утверждается, что человек автономен от других — от социума и от Бога,— и потому сам является критерием истины. Современная либеральная философия и рассматривает индивидуум как критерий истины: мол, сам человек определяет, что хорошо, а что плохо. Ни общественные институты, ни Церковь не имеют никакого привилегированного права определять критерий нравственной истины — только сам человек. Возможно, это было бы правильно, если бы в нашу природу не вошел грех.

Когда Дидро говорил о том, что человек рождается светлым и святым, он имел в виду чисто физическое рождение человека, но он упускал при этом наследственную предрасположенность ко греху. Греховность так же присутствует в природе человека, как и свобода, и человек не рождается абсолютно безгрешным. Во времена Дидро это было трудно понять. Сегодня вам любой генетик скажет, что путем наследственной передачи информации человек усваивает в том числе и предрасположенности, влиявшие на поведение его родителей и праотцев. Современная наука, расшифровывая человеческий геном, быть может, не сегодня, но завтра сможет точно указать, что та или иная предрасположенность к поведению, в том числе и порочному, заложена в этом геноме.

Поэтому мнение Дидро было не более, чем прекраснодушным взглядом на человека, который приходит в мир якобы святым. А отсюда следовало очень простое заключение: ничего не нужно делать, не надо мешать человеку быть свободным — он сам свободно разовьет свой потенциал. «Снимите все табу, все ограничения, в том числе и религиозные!»

Нередко религиозные ограничения связывали с таким понятием, как тирания. Вначале подобные взгляды вошли в сознание французского общества и во французскую политическую культуру, а затем через французскую революцию перешли и в Россию, — тогда сам факт существования христианской морали стал восприниматься как некая

402

тирания над личностью. Да и сейчас можно слышать призывы: мы должны разрушить табу! Не знаю, как в Армении, а в России звучали такие призывы: давайте раскрепостим наших детей, снимем с них все ограничения!

Но что произойдет, если при наличии греха будут сняты все ограничения и человек грешный станет единственным критерием нравственной истины? Тогда основополагающими принципами жизни станут следующие: «Сколько голов — столько и умов! Сколько личностей — столько и истин!» Но ведь так не бывает. Ведь обязательно кто-то прав, а кто-то виноват. Само поставление человека в центр бытия и передача ему права быть критерием нравственной истины имеет страшные для человечества последствия: происходит смешение святости и греха, добра и зла, правды и лжи. Появились даже такие термины — постмодернистское общество, философия постмодерна, которая вообще исключает понятие объективной истины, а вместо объективной истины предлагает идею плюрализма мнений: каждый, мол, имеет право на свою истину, и никто не имеет права никого судить. Нельзя сказать: «Ты прав» или «Ты виноват», потому что каждый может ответить: «А я так считаю»... Исходя из либеральной философии и философии постмодерна, за каждым человеком признается право быть критерием, в том числе и при определении нравственной правды.

Но если мы теряем различие между добром и злом, правдой и ложью, если мы воспитываем в идее человеческой автономии подрастающее поколение, то как же мы будем отличать добро от зла?.. Когда я был совсем маленьким мальчиком, я спросил у отца: «Папа, что такое антихрист?» Он рассказал мне, что будет такая личность, которая воплотит в себе зло; эту личность поддержат все люди, — весь мир объединится в этой поддержке и таким образом «проголосует» за зло. А потом этот человек будет реализовывать зло, убивая тех, кто с ним не согласен. «Как же такое может быть? — спросил я отца. — Как люди могут защищать зло?» Тогда, будучи мальчиком, я об этом не спрашивал, но сейчас говорю: как люди могут проголосовать за растление малолетних? Как люди могут проголосовать за другие невероятные с точки зрения нравственности дела?.. Это станет возможным тогда, когда будет стерто различие между добром и злом, когда все будет оцениваться с точки зрения прав и свобод человека: «Каждый выбирает то, что он хочет выбрать. Не ограничивайте человеческую свободу!

403

Никаких объективных критериев в сфере нравственности не существует — только человеческая личность! Хочешь растлевать малолетних — это твое право!»

Сегодня это звучит страшно; еще труднее представить, что такое возможно. Но разве можно было представить себе несколько десятилетий назад (да даже не десятилетий!), что в Европе будут уравнены в правах гомосексуальные отношения и естественные отношения? Если бы такое прозвучало в университетской аудитории 20 лет тому назад, то люди вздрогнули бы и сказали: «Это невозможно! Это никогда не будет возможным, потому что это противоречит нравственной правде!» А сегодня этот подход не просто декларируется — он законодательно утверждается, а стало быть, всякая критика является делом противозаконным. Законодательная система включает в себя в каких-то пунктах отождествление добра и зла, правды и лжи. И таким образом, получается, что мы движемся туда, где не может быть жизнеспособной цивилизации. Если человечество утратит способность отличать добро от зла, мы пойдем туда, где гибель.

Мои размышления в отношении человеческой свободы свелись к следующему: сама по себе свобода — великий Божий дар; сама по себе свобода — это возможность выбирать. Бог нас не «запрограммировал» на добро,— кстати, это часто разрушает веру у людей, которые говорят: «Почему же Бог не наказывает грешников? Где же Бог, когда такое творится — войны, преступления?!. . » Бог не «запрограммировал» нас на добро подобно тому, как мы заводим будильник на определенный час. Он мог бы это сделать, Он мог бы создать удивительное сообщество счастливых и святых людей. Но тогда эти люди были бы святыми и счастливыми не в результате своего свободного выбора, а благодаря вложенной в них программе. В них не было бы образа Божия, они были бы созданы иначе. А Бог пожелал создать нас по Своему образу, вложить в нас дыхание Своей жизни. Это привело к тому, что человек имеет возможность выбирать.

А дальше возникает вопрос о том, что означает ложный выбор. Это выбор в пользу зла, выбор в пользу смерти, выбор в пользу разрушения, выбор в пользу насилия. Что означает такой выбор с аксиологической точки зрения? Мы можем приравнять этот выбор к выбору в пользу добра, но тем самым, приравняв, мы утратим различение между добром и злом. Слава Богу, человечество еще сохраняет способность

404

отличать добро от зла, и потому всякий выбор в пользу зла является злом и не может быть оправдан.

Поэтому свобода, как говорит Слово Божие, есть в первую очередь свобода от греха, свобода от зла (Рим. 6,18-23). Если мы делаем выбор в пользу добра, тогда свобода реализуется в соответствии с Божиим замыслом. Тогда и созидается личность, тогда и созидаются добрые общественные отношения, тогда Бог присутствует в истории. К сожалению, эта евангельская концепция свободы сегодня оспаривается либеральным философским подходом. Но тем не менее я думаю, что абсолютное большинство людей, живущих сегодня на нашей планете, сохраняют способность отличать добро от зла. И особенно важно, чтобы Церковь никогда и ни при каких обстоятельствах — ни под прямым давлением сильных мира сего, ни под влиянием изощренных философских идей, стандартов массмедиа и моды, ни через стандартизацию мышления, которая происходит в системе образования,— не изменяла Божественному критерию и всегда сохраняла мужество и способность говорить людям, где добро, а где зло, и воспитывать людей в свободе, которая ведет человека к личному развитию и помогает ему обретать силу, чтобы совершенствовать мир.

Исходя из этого фундаментального понятия, этого главного критерия я хотел бы подвести к оценке того, что сегодня происходит в мире. Удивительно: если исчезает глубокое религиозное восприятие мира и истории, то вакуум заполняется чем-то очень опасным. А чем? Давайте опять вернемся к человеческой личности, потому что только отталкиваясь от понимания того, что есть человек, можно прийти к правильным выводам.

В человеке присутствует инстинктивное начало. Инстинкты — это голос физической природы, это Богом заложенная программа выживания человеческого рода. Без инстинктов мы умерли бы от голода, от жажды, от холода, не продолжался бы род человеческий. Именно для того, чтобы обеспечить выживание человека, Бог и вложил в его природу инстинктивное начало — так же, кстати, как и в мир животных. Известно, что удовлетворение инстинктов всегда связано с удовольствием — что в животном мире, что у человека, — иначе система не работала бы. А когда удовлетворение инстинктов связано с удовольствием, система работает вне зависимости от образования, общественного положения, национальности, возраста, — так же, как и в животном мире.

405

Удовлетворение потребностей плоти заложено в нашу природу, но если человек, уподобляясь животным, живет только по голосу инстинкта, он создает цивилизацию инстинкта, он превращает свою жизнь в животную жизнь. Ведь мы часто говорим: «Посмотрите, это не люди, это звери» — о тех, кто живет только на основе инстинктов. Для того чтобы мы регулировали свои инстинкты, Бог и вложил в нас внутренние духовные силы, разум, волю и чувства, которыми мы можем свободно оперировать, в том числе и уравновешивая наше инстинктивное начало.

Если мы игнорируем то, о чем я сказал в первой части своего выступления, мы оставляем в действии лишь инстинктивную составляющую. Духовную составляющую мы ликвидируем или ослабляем настолько, что она теряет способность уравновешивать инстинктивное начало. И что же мы видим тогда в сферах пропаганды, воспитания, идеологии? Остаются лишь очень простые принципы: «Живи так, как ты хочешь жить!», «Наслаждайся жизнью!», «Жизнь дана один раз — возьми от жизни всё!»... Ведь именно это сейчас и происходит. Может быть, не каждый рискнет так же ясно сформулировать эти принципы, как я сейчас сделал, намеренно заострив вопрос, но через мощный массмедийный поток именно эта философия жизни сегодня воздействует на наше сознание. И если мы «демонтируем» духовное, нравственное, религиозное содержание нашей жизни, то инстинктивное начало с легкостью овладеет нами — каждым из нас и всем человеческим сообществом.

Сегодня вся массовая культура направлена на потребление. При этом в некоторых обществах (в том числе и в Армении, и в России) потребление — очень непростая тема, ведь мы вышли из того прошлого, когда нужно было стоять в очередях за самым элементарным. И потому желание иметь больше, жить комфортнее в нашем случае является еще и реакцией на наше прошлое. И здесь как раз и необходим внутренний нравственный критерий, чувство меры, воспитываемое Церковью чувство аскезы, осторожное, разумное отношение к потреблению. Ну а что случится, если, как я сказал, будет «демонтировано» духовное измерение, сняты все табу и человек будет взвинчивать планку потребления (что и происходит в некоторых странах)? Такая животная жизнь подавляет творческое и духовное начала. В результате из жизни уходят очень важные ценности, такие как подвиг, жертва, любовь к Отечеству, к своим ближним, способность пожертвовать собой ради

406

другого: «Зачем жертвовать, когда жизнь дана один раз, когда нужно взять от нее как можно больше?» Но если логически продолжить эти размышления — как же тогда вдохновить людей на защиту Родины? Как им сказать: «Пойди и отдай свою жизнь»? Они ответят: «Зачем? За какую ценность? Моя ценность — вот эта жизнь, комфорт и благополучие. Лучше куплю билет и полечу в другую страну, там устроюсь, подожду. А может, никогда больше и не вернусь и вообще потеряю всякую связь с родиной». Можно сделать еще очень много подобных практических выводов из этой предпосылки. Но самое важное, о чем нужно помнить, — то, что с разрушением духовного начала, самой способности ориентировать свободу в сторону добра мы открываем простор для развития инстинктивного начала человеческой жизни и губим человека.

А что нам помогает сохранять критерий нравственной истины? Какой «общественный ген» переносит эту информацию из одного поколения в другое? Таким «геном» является традиция. Традиция — это механизм передачи ценности от одного поколения к другому. В традицию включаются не только ценностные измерения, но и культурные: мы говорим о культурной, национальной традициях, традициях в литературе, изобразительном искусстве, музыке. Но сердцевиной традиции является система ценностей. Каким образом формируется нравственный облик поколения? Предыдущее поколение передает следующему систему ценностей — через учебники, книги или непосредственно. Когда мама говорит дочери: «Это плохо!», она, как правило, не приводит аргументы,— она просто говорит «плохо» и говорит не от себя, а как носительница традиции. И ребенок усваивает это «плохо» и знает, что этого делать нельзя, потому что «мама сказала», а мама сказала, потому что ей ее мама сказала, а той маме сказала бабушка, прабабушка и так далее. Ценности, которые сформировали в том числе и наши нации, передаются через традицию. Вот почему сегодня, в условиях глобализации, самая большая опасность — это разрушение традиции как механизма передачи ценностей от одного поколения к другому.

[...]

Я хотел бы остановиться еще на одной очень важной теме. К сожалению, неправильное понимание свободы и достоинства человека приводит нередко к неправильному толкованию человеческих прав. Например, совсем недавно Европейский суд по правам человека осудил Италию за то, что в классах итальянских школ висит распятие.

407

Критерием суда были «права человека»: распятие в школе, где 90% детей принадлежат к христианской Церкви, якобы нарушает права религиозных меньшинств. В результате был вынесен несправедливый приговор. Если вы приедете накануне Рождества в Великобританию, вы там практически не увидите слова «Christmas» («Рождество»),— вместо него появилось непонятное «Xmas», так как нельзя употреблять слово «Рождество», чтобы не обидеть некие религиозные меньшинства. Спрашиваешь представителей этих меньшинств: «Вас обижает крест в христианской школе?» — «Нет». «Вас обижает слово “Рождество”?» — «Нет». Значит, дело не в религиозных меньшинствах, а в том, что на основе ложной интерпретации прав человека во многих государствах сегодня устанавливается совершенно новая реальность. Утверждается, что религиозный контекст (например, католический контекст в Италии, контекст Армянской Апостольской Церкви в Армении, контекст Русской Православной Церкви в России) не может обеспечить прав и свобод всех религиозных меньшинств, и чтобы обеспечить равные права, следует полностью отделить общественную жизнь от религии, ведь якобы только секулярный контекст обеспечивает равенство прав. Но что в результате происходит? Итог — не секулярный, а антихристианский контекст, как в случаях с Великобританией и Италией. Вместо секулярного и нейтрального пространства мы имеем примеры яркой христианофобии. Когда задевают чувства наших мусульманских братьев, как это было в случае с карикатурами в Дании¹, то многие говорят об исламофобии.

Важно, чтобы сегодня все мы понимали, что во многих странах имеет место христианофобия — не просто отказ от традиционного христианского культурно-исторического контекста, а его замена безбожным и секулярным. Атеистические взгляды в таком обществе можно исповедовать открыто, а религиозные — нет. Не хочу называть страну, но мэр одного города, «цитадели демократии», запретил на Рождество ставить елки на улицах,— исходя из той самой философии, о которой я говорил. А вот мэр Иерусалима бесплатно поставил елки для христианского населения своего города. Поэтому всякая ссылка на многокультурность и многорелигиозность, которая сегодня используется для вытеснения в первую очередь христианской культуры из жизни современного

Речь идет о карикатурах на пророка Мухаммеда, опубликованных осенью 2005 г. в одной из датских газет.

408

общества, является очень опасным симптомом. Я думаю, что мы все — все христиане — должны сплотиться, чтобы разоблачить это явление и не допустить вытеснения христианских ценностей из жизни современной Европы и современного мира.

В заключение я хотел бы сказать о том, что христианское понимание свободы требует от нас движения в сторону добра и правды. Если человечество не утратит способности пользоваться свободой во имя добра и правды, то человечество как таковое сохранится. Поэтому то, что мы с вами сегодня осмысливаем, имеет отношение не к какому-то остаточному явлению в жизни современного общества, а к главному — к самому существованию человеческой цивилизации.

Затем Святейший Патриарх ответил на вопросы:

— В 1876 году великий Достоевский писал: «Все разбилось и разбивается уже не на кучки, а на единицы. Нет единящей идеи в России»¹. Имеется ли в наши дни «единящая», связующая идея в России, во имя которой живет весь великий русский народ?

— Благодарю вас сердечно, вы замечательно словами Достоевского подтвердили тот тезис, который я сегодня пытался сформулировать. Если человек автономен, то все «разбивается» и вся общественная система превращается в какую-то корпускулярную массу. Автономия человека от Бога — самая страшная автономия, потому что она дает греховное, ложное сознание своей безошибочности. А если подобное сознание поддерживается общественной философией и жизненными стандартами, то из сферы теории все это может перейти в область практики. Революция 1917 года не за один год была подготовлена: разделение общества, корпускуляция общественного сознания России формировались на протяжении 300 лет. А потом все это взорвалось революцией и гражданской войной.

Когда мы говорим о ценности традиции, о ценностях, которые несет в себе христианская вера, мы говорим об общих для всего народа ценностях. Почему всякая революция связана с борьбой с Церковью? Почему практически каждая революция сопровождалась разрушением храмов — будь то во Франции, России или Великобритании? Да потому, что

¹ Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1876 год. Март. Гл. первая. III. «Обособление». Поли. собр. соч. в 30 т. Л.: Наука, 1972-1990. Т. 22. С. 80.

409

Церковь призывает к единству, а революция строится на гражданском конфликте: одни против других. Говоря прагматическим языком, революция есть изменение системы элит: под лозунгами свободы, равенства, братства, счастья, с декретами о мире и земле происходит перераспределение элит, а это возможно только в условиях разделенного общества. Поэтому одна из задач Церкви — объединять.

Политический плюрализм — не церковная идея. Представляю, как меня завтра будут критиковать журналисты, но скажу прямо: это всё игрушки, мода переживаемого момента. Но кто-то должен думать о единстве поверх партий. И где-то люди должны чувствовать свое единство.

Когда произошел распад Советского Союза, то многие нам говорили: «Коммунизм рухнул, коммунистическая партия потеряла авторитет, вы, Церковь, должны создать христианскую партию, — и все пойдут за вами. Каждый приход будет вашей первичной организацией. Вы же власть возьмете и никогда не отпустите». Я на это сказал следующее: «Дело в том, что если мы создадим “церковную партию”, то что же это будет означать для тех, кто в эту партию не вступит? Это будет означать, что Церковь — политический конкурент. Человек будет приходить в церковь, смотреть и спрашивать себя: здесь мои политические противники или соратники?»

Церковь не только не может создавать свою политическую партию, но даже не может поддерживать другие партии. Она должна дистанцироваться от политического плюрализма и быть проводником фундаментальных ценностей в жизни народа. И тогда каждый пришедший в храм скажет: «Это мое место, это мой дом» — и коммунист, и демократ, и националист, и монархист — кто угодно.

А в час «икс», от которого никто не застрахован и который может нести в себе вызов самому существованию общества, государства и народа, Церковь и выступит в полной мере в качестве объединительной силы, как это было в истории русского и армянского народов.

410