Кирилл (Гундяев), патр. Богословие должно быть актуальным. Из выступления на Международной богословской конференции «Пути развития русской богословской школы в XXI веке: проблемы и перспективы» (Смоленск, 15-16 октября 2005 г), 16.10.2005

БОГОСЛОВИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ АКТУАЛЬНЫМ

Из выступления на Международной богословской конференции
«Пути развития русской богословской школы в XXI веке:
проблемы и перспективы» (Смоленск, 15-16 октября 2005 г.)¹
16.10.2005

На мой взгляд, конфликта между имеющимися подходами к реформированию духовного образования нет. Нам не нужно драматизировать ситуацию и разделяться на западников, славянофилов, почвенников и государственников, «правых» и «левых». Мы всегда — и в государстве, и в Церкви — очень от этого страдали. Нам нужно просто спокойно идти вперед через достижение разумных соглашений, потому что и в одной, и в другой точке зрения, которые здесь

¹ Пути развития русской богословской школы в XXI веке: проблемы и перспективы. Смоленск, 2006. С. 62-74.

415

были представлены, существует много ценного и полезного. Поэтому я предложил бы не доводить обсуждение до конфликта, потому что лично я серьезных оснований для конфликта не вижу.

Задача заключается в том, чтобы наше богословие стало более эффективным. Вчера я кратко коснулся вопроса о том, что можно назвать трагедией русской богословской школы: почему богословие в дореволюционной России — буквально до начала Предсоборного присутствия — не было органичным по отношению к пастырской миссии Церкви? И ответ заключался в следующем: богословие в России не было органичным для своей эпохи и культуры. Так получилось, что наша школа, начиная с Могилянской школы, заимствовала худшие образцы западной схоластики, которые уже к тому времени, когда создавалась русская богословская школа, не были органичны по отношению к своей эпохе. Это не схоластика Фомы Аквинского, Ансельма Кентерберийского, но худшие образцы польской схоластики, которые были имплантированы в духовную жизнь России, Украины, Руси. И поэтому все, что тогда называлось богословием, вызывало заслуженное отторжение. Мы говорили, что нельзя все проблемы объяснять тем, что наша молодежь была неспособной к учению, что это все были недоросли, лентяи. Был неоспоримый факт, что учащиеся бежали из бурсы и Петр I силой загонял юношей в школы. Почему же имело место такое отторжение от богословской школы? Ответ может быть только тот, что людям было неинтересно, потому что они не видели смысла в изучении богословских дисциплин. Жизнь Церкви и жизнь общества и польские схоластические схемы XVIII века, искусственно перенесенные на русскую почву, оказались совершенно несовместимыми. Нам разрыв между богословием и жизнью Церкви обошелся дорого. Огромное количество священников осуществляли свое служение так, будто никакого богословия не существует. Они заучивали схоластические схемы, и на этих схемах строилась их гомилетическая и пастырская деятельность. Однако их проповедь была непонятна людям. Также возник разрыв между богословием, Церковью и просвещенной частью общества.

Богословие — это слово о Боге, богословие — это комментарий к Божественному Откровению, к Священному Писанию. Богословие — это также интеллектуальная рефлексия Церкви относительно того, что происходит с миром и человеком. Если богословие перестает

416

быть актуальным, если оно не связано с контекстом, оно становится неинтересным, скучным — для изучения в первую очередь. Но что самое главное — оно становится невостребованным в жизни Церкви. Если мы с вами не подумаем о том, как должно сегодня развиваться русское богословие, наше с вами отечественное богословие, если мы не определим путей этого развития, если мы погрязнем в новых дискуссиях: какая должна быть школа, какие должны быть степени, схемы, аккредитации, — то, я думаю, мы поступим неправильно.

Итак, мы должны думать о том, чтобы богословие осталось жизненным, чтобы оно было понятным, чтобы несло мощный интеллектуальный заряд и было убедительным для современного человека. Поэтому богословие всегда должно быть актуальным, как актуальной должна быть церковная проповедь.

Почему я считаю непродуктивным изучать гомилетику по Родиону Путятину¹? Потому что Родион Путятин сегодня неактуален. Если мы будем наших воспитанников в семинарии учить по проповедническим образцам XVIII или XIX века, тогда лучше вообще их ничему не учить! А ведь доходит до того, что священники в XXI веке выходят, открывают Родиона Путятина, кладут его на аналой и читают. А люди не могут ничего понять. Доходит даже до того, что некоторые думают, будто и проповеди у нас на славянском языке. Мне много раз приходилось встречаться с такими людьми. Они говорят: «Вы знаете, ну ничего в Церкви не понятно! Вы и проповеди говорите на славянском». Я им отвечаю: «Простите, у нас нет ни одного человека, который может сказать проповедь на славянском языке — почему Вы так решили?» — «Да потому, что батюшка так непонятно говорил...» Совершенно верно, он говорил проповедь на русском языке, но он либо выучил какой-нибудь образец XVIII или XIX века, либо просто его прочитал. Поэтому контекстуальности богословия — это то, к чему сейчас нам с вами необходимо стремиться.

Теперь вернемся к нашей школе: способна ли она формировать людей с ярким, творческим, богословским подходом к жизни Церкви и общества? У меня большие сомнения по этому поводу. Я ведь сам закончил семинарию, академию, хорошо помню то, что происходило на берегах Обводного канала в Ленинграде в 1960-х годах,

¹ См. примеч. на с. 112.

417

и меня не покидала тогда мысль, что программа, которая существовала в семинариях и академиях, была приспособлена к достаточно невысокому уровню абитуриентов, которые поступали в советскую семинарию. Известно, почему у студентов был невысокий уровень — потому что людям подготовленным, образованным вход в семинарию был закрыт. Я поступал еще в то время, когда лучшим пропуском в семинарию был диагноз «шизофрения». Если у вас шизофрения, вас без экзаменов могли взять, потому что никакие власти не сопротивлялись этому. А если у вас аттестат с золотой медалью или диплом о высшем образовании — это была уже совершенно другая ситуация, когда поступить в духовную школу было невозможно. Поэтому уровень абитуриентов был невысокий. Слава Богу, все равно были в семинариях и здоровые, разумные люди, однако общий уровень был невысоким. Что же делали наши мудрые профессора, которые, кстати, заканчивали Санкт-Петербургскую и Московскую дореволюционные духовные академии? Когда после войны стало возможным возродить богословское образование в Советском Союзе, они взяли старые семинарские программы, старые академические программы и адаптировали их к крайне низкому общему интеллектуальному уровню тогдашних абитуриентов.

Мы с вами все изучали по конспектам. Но давайте вдумаемся, какое образование возможно по конспектам? Нас преподаватели с библиографией не знакомили, не требовали ни прорабатывать монографии, ни оценивать, что по данному вопросу говорит тот или иной автор. Мы просто либо строчили лекции вслед за преподавателем и потом отвечали то, что записали, либо еще хуже: нам на машинке перепечатывали конспект лекции. Причем, так как требовалось много конспектов, то в машинку закладывалось много экземпляров, и последние копии прочитать было невозможно.

Если мы говорим, что реформа не нужна, — значит, мы хотим сохранить такую систему. В таком случае у нас не будет ни богословия, ни живой проповеди, ни богословской рефлексии на современность. Если взять дореволюционные программы, то они, безусловно, были гораздо богаче, интеллектуально насыщеннее. Взять хотя бы курсы по догматическому богословию или по патрологии в академии. Невозможно сравнивать то, по чему мы учились в послевоенное, доперестроечное время, и то, на основании чего учили студентов в дорево-

418

люционных школах. Хотя программы были похожие, содержание было совершенно различным. Поэтому, думаю, было бы очень странно, если бы мы не желали сегодня изменить ситуацию к лучшему, а сказали бы: вы знаете, послевоенная советская система была идеальной, и она еще долго сможет нам послужить. Так думать было бы большой ошибкой.

Как ректор, который в свое время очень переживал за все, что происходило со школой, я старался по возможности внести в существовавшую систему коррективы. Мои коллеги помогали мне. Мы тогда создали кафедры, рабочие группы, которые пытались корректировать систему обучения, по крайней мере на уровне ленинградских духовных школ. Что-то у нас получилось, что-то нет. Но я помню, как мы тогда мечтали, что наступит время, когда мы сможем включить в курс светские дисциплины, такие, как историю России, философию, психологию, историю искусств. Однако в то время об этом даже заикнуться было невозможно, потому что власти все категорически запрещали. Максимум, что было разрешено, — это изучать русский язык, стилистику и Конституцию СССР. Сегодня у нас появилась возможность включить в программу светские предметы. Думаю, в этом ничего плохого нет, потому что без хорошего гуманитарного образования трудно развивать и богословское образование. Конечно, во всем нужна мера, и необходимо правильное соотношение между богословским и общегуманитарным компонентами церковного образования. Но об этом я хотел бы сказать несколько позже.

Итак, я думаю, сегодня существует общее согласие, что реформа нужна. Никто не скажет, что нужно учиться так, как учились в 19501960-е годы. Существует также согласие, что пятигодичная семинария — это неплохо и трехгодичная академия — это тоже нормально. Это темы, которые уже не дискутируются. Полагаю, не все еще ясно в отношении специализации. Некоторые оспаривают саму идею специализации, хотя, насколько я познакомился с дебатами на эту тему на общецерковном уровне, оспаривается она тоже нерешительно. Кто-то говорит: без специализации было лучше; а кто-то, ссылаясь на опыт XIX века, на проводившиеся ранее реформы духовного образования, говорит: лучше внедрить специализацию. Складывается впечатление, что большинство людей считают, что академия должна давать научную специализацию. Однако есть вещи, которые подвергаются и критике. Я бы тоже хотел заострить на них внимание.

419

Сегодня, я думаю, многие критикуют даже не саму реформу, а то, как эта реформа осуществляется. Я хотел бы назвать несколько пунктов реформы, которые, на мой взгляд, нужно скорректировать. Например, подвергается критике объем языковой подготовки. Я полагаю, эта критика разумная. Совершенно очевидно, что знание классических и иностранных языков необходимо, особенно для библейских и патристических исследований. В свое время, будучи ректором, я постоянно говорил, что без греческого, латыни, еврейского мы не сможем читать оригинальные тексты, а без этого не сможем развивать нашу богословскую науку. Но разве можем мы требовать от всех, кто захочет получить высшее богословское образование, непременного профессионального знания греческого, латыни, еврейского? Сейчас даже в светских учебных заведениях латынь не всегда изучается на высоком уровне. Мне недавно докладывали об успехах наших студентов, которые учатся за границей. Один из них учится в католическом учебном заведении, и его профессор хвалил его за то, что он лучше всех знает латынь: «Вот он приехал из России и лучше всех знает латынь!» — притом что уровень знания латыни у нас не очень высокий, совсем не такой, какой был пятьдесят лет тому назад. Поэтому я не думаю, что мы должны предъявлять одинаковые требования к знанию древних языков. Хочешь специализироваться в области библеистики, патрологии — тогда, конечно, да. Это всегда будет элитарной областью познаний. Но большинство людей не имеют способностей к такого рода занятиям, но при этом желают изучать богословие. Поэтому остается под вопросом, нужно ли нам тесно увязывать непременное высокопрофессиональное знание древних языков с возможностью обучаться в академии? Нужно ли сложные языковые экзамены вводить в качестве вступительных в академию? Я провалил бы эти экзамены, честно вам скажу. Давайте честно: если мы с вами не сможет пройти такой экзамен, зачем мы такие неудобоносимые бремена возлагаем на студентов? Думаю, здесь надо что-то пересматривать. Если человек хочет профессионально, научно, глубоко изучать Библию, патристику, тогда он должен знать языки. А если он хочет изучать религиозную философию или имеет склонности к социологии или миссиологии, тогда он не должен лишаться возможности защитить докторскую или кандидатскую диссертацию, стать специалистом. Поэтому я предложил бы при реализации реформы обратить

420

на это внимание, сделать процесс обучения более гибким, создать больше альтернатив, чтобы студенты могли выбирать.

К слабой стороне реализации нынешней реформы я отнес бы также недостаточную проработку академических курсов. Я думаю, что даже сегодня изучение библеистики в академии не должно рассматриваться исключительно через призму классической филологии. Безусловно, текстология является важной частью науки о Священном Писании, но в этой науке должна быть и собственно богословская составляющая. Я полагаю, что эти акценты должны быть верно расставлены. Тогда реформа не будет вызывать отторжения у многих людей. Сегодня многие студенты и преподаватели не принимают ее, потому что не согласны с предъявляемыми требованиями — не с самой реформой, но с требованиями. Давайте их сбалансируем и дадим людям больше возможностей выбирать. Тогда страсти немедленно успокоятся. Кто-то мне сказал: но если так поступать, тогда никто на библейское отделение не пойдет! — Ну и что, пусть библейского отделения не будет в этом году, а в следующем году на него набор будет. Мне рассказывают, что набор в римский Библейский институт — на мой взгляд, лучшее учебное заведение, где изучают Библию, — тоже очень элитарный и ограниченный, потому что там колоссальные требования к языкам. А вот в Восточном институте этих требований нет, и студенты могут защищать блестящие диссертации, не владея ивритом и греческим. Почему же мы должны вводить эти требования и создавать новые трудности? Еще раз хочу сказать: существующие проблемы в реализации реформы не должны ставить под сомнение саму реформу.

Теперь несколько слов в отношении аккредитации: нужна она или не нужна. Я вначале попытаюсь сформулировать все аргументы против аккредитации. В случае ее отсутствия мы сохраняем свою автономию от государства и свою свободу. Никто не сможет обнять нас так, что у нас кости затрещат. Это даст нам возможность не размывать по указке государства корпус богословских дисциплин светской составляющей, что может не в полной мере соответствовать интересам современной духовной школы. Это, пожалуй, главное возражение. Нельзя утверждать, что этот аргумент надуманный. Он выражает реальную озабоченность. Думаю, чтобы найти выход из сложившейся ситуации, мы эти озабоченности должны принять во внимание.

421

Теперь перейду к аргументам в пользу аккредитации. Для чего она нужна? — Да для того, чтобы поднять уровень школы, а значит, уровень подготовки священников и уровень богословия. Требования государства — это положительный фактор, содействующий подъему уровня образования. Я согласен с тем, что нет ничего страшного в государственных проверках. Я думаю, что всякая проверка имеет пользу, подтягивает, мобилизует. Что плохого в том, что придет государственная комиссия и посмотрит на состояние наших школ? Если студенты у нас живут плохо, надо, чтобы они жили хорошо. А если мы не можем сделать, чтобы они жили хорошо, не надо семинарию организовывать. Давайте стараться делать условия жизни такими, чтобы в семинариях можно было нормально жить. Сама по себе проверка, таким образом, ничего плохого в себе не несет.

Есть еще один аргумент в пользу аккредитации — это повышение привлекательности школы. Приведу такой пример. У нас в Смоленске есть православная гимназия высокого уровня. Она имеет высокий конкурс для поступления, потому что все ее выпускники поступают в высшие учебные заведения, включая такие престижные, как МГУ, Бауманский университет и так далее. Мы даем очень хорошее образование. Я спрашиваю отца ректора: а почему после гимназии в семинарию не поступают, почему ее выпускники идут в Бауманский, в МГУ, в педагогический университет, ведь мы же деньги на них тратим, огромные деньги? Этому есть различные объяснения. Среди них и такое: дети говорят, что им хотелось бы получить диплом, который помог бы им устроить свою жизнь. Значит, мы отсекаем какую-то часть способной и образованной молодежи от обучения в семинарии потому, что не можем обеспечить им должного социального статуса. Большинство из нас воспитаны в эпоху гонений, и мы не обращаем внимания на статусы. Мы вообще были лишены пенсии, стажа, зарплаты по какой-то там статье, помните? Налог с нас брали по 18-й, 19-й статье¹. Мы все «прошли огонь и воду». Они-то через это

¹ «Закон о государственных пенсиях», принятый 14 июля 1956 г., по существу не предусматривал назначение пенсий служителям культа; статья 18 «Закона о подоходном налоге с населения», принятого 4 апреля 1940 г., устанавливала размер налога для «некооперированных кустарно-ремесленных промыслов», к которым приравнивались «служители культа», значительно больший, чем с «рабочих и служащих»; статья 19 дополнительно указывала, что «при обложении налогом служителей рели-

422

не проходили. Они даже ничего об этом не знают. Но они знают одно: он на «пятерки» в школе учился и сосед учился. Он получит в семинарии диплом, который нигде не признается, а сосед, который пойдет в светское учебное заведение, — получит признаваемый диплом.

Меня в этой истории беспокоит демографический кризис, в который мы вступаем через три года. У нас сейчас во всех духовных школах падает количество абитуриентов. Через три года мы окажемся в тяжелой ситуации. Также университеты окажутся в тяжелой ситуации. Если мы к этому времени не дадим желающим возможности получать диплом, который признавался бы государством, мы еще больше сократим количество абитуриентов, желающих поступать в семинарию.

И еще один аргумент в пользу аккредитации. Это преодоление рудиментов атеизма и новых секулярных влияний, которые маргинализуют не только богословие, но также религию и Церковь. Ведь в чем заключается позиция господина Гинзбурга¹, который часто склоняет мое имя? — В желании маргинализовать не только богословие, но через богословие и Церковь. Они всерьез заявляют, что богословие с научной точки зрения несостоятельно. А для меня его атеизм неприемлем с научной точки зрения. И если мы отказываемся от аккредитации, мы подыгрываем господину Гинзбургу и говорим: да, конечно, мы маргиналы, мы сейчас зайдем в свое огражденное пространство и дверь за собой закроем. Я всегда боюсь, что мы можем закрыть за собой дверь, а кто-то снаружи замочек на эту дверь повесит и скажет: вы хотите здесь сидеть, вот и сидите. И мы будем стучать, просить: пустите нас. А нам скажут: нет, все, хватит, у вас был шанс в послеперестроечное время и вы сами от него отказались. Таковы мои аргументы в пользу аккредитации.

Я хотел бы сказать, что аргументы против аккредитации также имеют смысл и их нужно принимать во внимание. Но аккредитация помогает осуществлению миссии Церкви через культуру и образование. Это то, чем мы всегда плохо занимались, в том числе до

гиозных культов и других лиц, имеющих нетрудовые доходы, размер налога повышается на 40 %».

¹ Гинзбург В. Л. (1916-2009), физик-теоретик, академик РАН, лауреат Нобелевской премии по физике.

423

революции. Разрыв с интеллигенцией произошел именно потому, что Церковь не смогла занять своего места в культуре и образовании, и средостение между ними было возведено схоластическим образованием. Поэтому миссия Церкви в области культуры и образования является очень важной. Можно надеяться, что признаваемый диплом будет ей содействовать. При этом я глубоко убежден, что главную роль в этом играют не печать, не диплом государственного образца, но содержание образования и то, как человек воспитан. С формальной же точки зрения это возможность войти в ту сферу, которая пока для нас не вполне открыта.

Итак, налицо два подхода, которые якобы исключают друг друга. И я подхожу к главному тезису: они нисколько друг друга не исключают. Почему мы должны ставить вопрос: либо аккредитация, либо ее отсутствие? Если есть потенциал и желание пройти аккредитацию, нужно сказать: с Богом! А если желания нет, то зачем к ней обязывать? При этом встает вопрос: а что аккредитовать? Я думаю, что нельзя аккредитовать стандарты, которые выросли из нашей советской духовной системы, да нас никто и не аккредитует по этим стандартам. Я не сторонник того, чтобы с этим светским теологическим стандартом идти в Министерство образования и просить, чтобы нашу семинарию по нему аккредитовали. У меня есть внутреннее чувство, что не все с этим стандартом благополучно. Я предложил бы имеющуюся энергию направить на то, чтобы объединить традицию нашей школы со светским стандартом, о чем Святейший Патриарх пишет в своем послании. Почему бы нам всем вместе не сесть и не поработать над тем, чтобы одно дополняло другое? Для этого необязательно навязывать аккредитацию всем семинариям, но следует создать возможность для ее получения. Я думаю, что наличие двух альтернативных подходов является решением существующей проблемы. Наш с вами творческий потенциал необходимо направить на то, чтобы представители разных точек зрения, встретившись, профессионально поработали над учебными планами, программами, часами и изучили, что в семинарской программе нельзя опускать, а что возможно скорректировать.

Вы помните, чем наша духовная академия отличалась от семинарии — только количеством страниц в пресловутых конспектах, по содержанию же они ничем не отличались. Но если творчески

424

переработать имеющиеся материалы и привести их в соответствие с государственным стандартом, то результат будет полезным и для Церкви, и для внешнего мира. Давайте над этим поработаем. Лично я всегда буду готов подключиться к этой работе, однако я думаю, владыка Евгений¹, что для этого у Вас имеется хороший потенциал, — Учебный комитет, Свято-Тихоновский университет. Я полагаю, что если бы эта работа увенчалась успехом, то у государства не было бы аргументов против аккредитации. Ведь, кроме некоторых идеологизированных людей, большинство открыты для дискуссий и готовы идти нам навстречу. Достаточно сравнить первые разговоры на эту тему, когда много было различных возражений, ссылок на Конституцию, — и то, к чему пришли на последнем заседании: президентская администрация — за, Министерство юстиции — за!

Теперь о том, как эти мысли можно осуществить на практике. Полагаю, прозвучали разумные мысли о необходимости сокращения количества семинарий. У нас в отношении открытия семинарий существует соревновательность между архиереями. Это хорошо, но не во всем нужно соревноваться. Где-то существует возможность иметь полноценную семинарию, а где-то — нет. И если где-то таких возможностей нет, тогда почему бы не посылать студентов в семинарии, где существуют хорошие условия учебы и проживания, хороший преподавательский состав, хороший уровень преподавания. Почему каждому нужно непременно открывать свою семинарию? С другой стороны, открытие духовных семинарий имеет большое стимулирующее значение для жизни епархии: батюшки начинают в библиотеки ходить, появляется молодежь. Поэтому я предложил бы не запрещать открытие учебных заведений, а поощрять. Только давайте предложим нашим владыкам открывать духовные училища — ничего плохого в этом нет.

Сейчас я скажу то, что противоречит ранее мною сказанному. Если бы меня спросили: как должно работать духовное училище? — я ответил бы: так, как у нас работали семинарии в послевоенное время, будучи рассчитаны на невысокий уровень учащихся. У нас и сегодня есть такой невысокий уровень. Вот, к примеру, юноша не очень хорошо школу закончил, а душевные качества у него

¹ Архиеп. Верейский Евгений, ректор МДАиС.

425

прекрасные. И он будет замечательным священником — причем не только в деревне, но и в городе. Для этого юноши закрыть путь к священству только потому, что он латынь не освоит, это преступление, и мы не можем этого допустить. Давайте оставим нашу добрую старую дореволюционно-советскую семинарию, немножко ее подправим, сделаем получше, подготовим четырехлетнюю программу для духовного училища. И там, где невозможно открыть семинарию, особенно претендующую на аккредитацию, пусть открываются духовные училища, пусть они выпускают священников, ведь у нас до сих пор не решена кадровая проблема. А на деревенские приходы умника с латынью не загонишь. А вот такой труженик поедет. Поэтому я предложил бы вписать в систему образования духовные училища и дать им программу нашей семинарии, тем самым сохраняя традицию. Если какие-либо семинарии захотят работать по той же программе, пусть с Богом работают без всякой аккредитации. Но если кто-то захочет пойти по пути аккредитации, тех ни в коем случае нельзя ограничивать. И, конечно, такие семинарии, как Московская и Санкт-Петербургская, должны показать нам в этом пример.

Ну и последнее, самое, может быть, проблематичное — это структура образования. Мы настолько привыкли к нашим кандидатам и докторам, к степеням, которые у нас существуют, что теперь все это называем традиционным православным русским образованием, нашей традиционной системой. Несколько раз мне говорили: это наша традиционная система. Должен разочаровать — это берлинская система, которая к русской традиции не имеет никакого отношения! Это образовательная система, заимствованная Российской империей из Германии и сформировавшаяся в XIX веке. Эта система, которая включает степени кандидата, доцента, приват-доцента, ординарного профессора и т.д., — вовсе не имеет российского происхождения, это германская мудрость. Теперь нам предлагают болонскую мудрость. Я еще не совсем понимаю, чем германская хуже болонской, однако нас об этом не спрашивают. Наше государство подписало Болонское соглашение. Это значит, что весь мир пойдет по этому пути, а мы, значит, будем продолжать идти по берлинскому пути, стуча себя в грудь, что это наш, традиционный путь! Однако какая разница, как будут называться ученые степени: бакалавр, магистр, доктор, кандидат? Главное — каким будет их содержание.

426

При этом я считаю, что раз государство перестраивается, то и нам также следует думать об этой новой системе. В связи с этим я хотел бы предложить компромисс между двумя предложениями, сделанными Учебным комитетом и Комиссией по реформированию духовного образования. Мне кажется, если мы согласны в том, что нам все же нужно идти по пути Болонского процесса, тогда очевидно, что первые четыре года в семинарии могут быть так называемым бакалавриатом и в конце четвертого курса должна защищаться работа на степень бакалавра. В нашей советской системе существовала правильная категория — так называемая специальность. Я думаю, что от подобного нам отказываться не следует, и пятый год я предложил бы назвать «специальностью». И теперь предлагаю вам к размышлению следующее. Нам нужно сэкономить в учебном плане часы, чтобы включить в него светский стандарт. При этом может случиться, что бакалавром захочет стать человек, который не планирует быть священником, — ему просто хочется дальше специализироваться и быть преподавателем, ученым. Зачем такому человеку изучать пастырское богословие, церковное пение, практическое руководство для пастырей, весь комплекс пастырских дисциплин? Поэтому я предложил бы под словом «специальность» подразумевать специальную подготовку для пастырского служения, чтобы в нее можно было бы сгруппировать в первую очередь церковный Устав — не научную литургику, а церковное пение, практическое руководство для пастырей, пастырское богословие, гомилетику и богослужебную практику. У нас заканчивают семинарию и после нее служить не могут! В соборе надо держать по полгода, чтобы священник научился кадить, ектении произносить, и только удивляешься, чему же его в семинарии учили. Кстати, у греков этого нет. Греческие семинаристы сразу начинают служить. Я все время удивлялся: почему это так? А потому, что у них правильно организован последний год перед рукоположением. Сделаем и мы этот год пастырским, сгруппируем сюда пастырские дисциплины, и у нас с вами получится специальность. Захотел человек стать священником — он должен закончить пятый курс. Без пятого курса нельзя рукополагать ни при каких обстоятельствах. Более того, закончил студент Свято-Тихоновский университет и пришел рукополагаться — в идеале епископ должен направить его в семинарию, чтобы он прошел пятый курс, получил специализацию. В таком случае мы вышли бы на профессиональный уровень подготовки к хиротонии.

427

Теперь самое, может быть, новаторское. А что делать с магистерскими, докторскими, кандидатскими степенями? Я бы, во-первых, предложил оставаться в рамках трехгодичной академии, не увеличивая ее еще на один год, потому что пять и три — это те самые классические восемь лет, которые мы имели в советское время. И этого уже много. Но если принять во внимание перспективу получения ученых степеней, восемь лет — это нормально и соответствует системе, которая существует в мире и которая находит воплощение в рамках Болонского процесса. Первый год академии давайте назовем магистратурой, в конце которой должна защищаться магистерская степень, что в точности совпадает с требованиями Болонского процесса, в рамках которого магистратуре отводится год или два. Я думаю, что года нам было бы достаточно. Давайте второй и третий курс академии назовем аспирантурой, в результате обучения в которой человек защищает ученую степень кандидата богословия. Почему кандидата, а не доктора? Потому что страна у нас еще не перешла на новую систему. Я беседовал с ректором нашего педагогического университета¹ и спросил у него: у вас есть тенденции пересматривать кандидатскую степень? — Он ответил: нет и наверняка в России этого не будет. Раз не будет, давайте и мы ее сохраним. Итак, у нас получается: первый год в академии — магистратура, второй, третий год — аспирантура, по окончании — кандидат богословия, а доктор — на основе соискательства. Я не думаю, что доктора надо чему-то учить. Конечно, в будущем можно сделать докторский курс, но пока об этом рано говорить. Пока же можно предложить написание докторской диссертации на основе соискательства. Это дало бы возможность людям писать свои диссертации столько времени, сколько они хотят, не отрываясь от работы. Это не мешало бы им семьей обзавестись, деньги зарабатывать. Я думаю, если бы мы приняли такую схему, мы бы ответили на несколько вопросов. В частности, мы сказали бы «да» Болонскому процессу, но с оговорками, которые соответствуют общенациональным оговоркам, касающимся степени кандидата.

Я еще раз хотел бы сердечно поблагодарить всех участников этой встречи, особенно владыку Димитрия, владыку Евгения за тот огромный труд, который вы предприняли для того, чтобы разбудить у всех

¹ С 2005 г. — Смоленский государственный университет.

428

нас интерес к богословскому образованию, а также пожелать помощи Божией, чтобы с мирным и спокойным духом созидать то, что мы называем реформой богословского образования.