Речь, сказанная в воскресенье 30 октября 1910 года в собрании учредителей «Всероссийского Общества попечения мирян о нуждах священнослужителей Православной Церкви и их семей» *).

Есть вещи, явления и влияния, которые настолько необходимы для бытия, что совершенно не замечаются, так как последнее без них невозможно и немыслимо. К сожалению, подобные жизненные факторы слишком часто забываются и попираются. К этой категории в полной и горькой мере принадлежит во всех отношениях и наше православное духовенство, одинаково великое и своими службами и своими нуждами Его миссия в этом случае совпадает с задачами самой Церкви и неотделима от нее, ибо христианское преобразование всего нашего существа и строя посредствуется в мире обязательным участием богоустановленного священства, При таком необъятном расширении данного вопроса мы по необходимости должны ограничить свою речь лишь принципиальными сторонами и главнейшими пунктами. Христианство, возрождая человека, благодатно соединяет нас до нерасторжимости с Господом Искупителем и чрез Него, как единородного Сына Божия, усыновляет Богу

*) Это Общество учреждается в Петрограде, но распространяет свою деятельность на все губернии и области государства Российского. Оно имеет целью оказание помощи нуждающимся священнослужителями Православной Русской Церкви и их семьям. Для достижения своей цели Общество: а) устраивает убежища, для помещения в них, с полным содержанием, наиболее нуждающихся, по многосемейности, престарелости, дряхлости или болезненному состоянию, священнослужителей и семей их: б) устраивает для больных санатории; в) выдает постоянные или единовременные, а также вещевые пособия; г) учреждает в духовно-учебных заведениях стипендий для сирот духовенства; д) выдает многосемейным пособия на обучение и воспитание детей; е) оказывает помощь нуждающихся и разными другими зависящими от него способами.

Отцу, а потому верующие, будучи чадами Божиими по благодати, оказываются фактически и братьями между собою. Тут личное облагодатствование бывает безусловно неразлучным от теснейшего братского общения всех оправданных по их всецелому равенству во Христе Иисусе.

По этим двум линиям—личного и общего—и действовала всегда на Руси православная Церковь через духовенство от начала до наших дней.

Ее ближайшим поприщем была человеческая совесть, где она водружала светильник Христова сияния и помогала видеть и побеждать всякий мрак внутри и вовне. Этот таинственный процесс сокровенного благодатного обновления всякой души христианской уже на первых порах больше всего способствовал на Руси духовному возобладанию и над языческою суетностью и над человеческою низменностью с идеалами земного благополучия и деспотического господства по произволу грубой силы. И вот среди этих мрачных условий русской примитивности Церковь—покрасочному выражению проф. В. О. Ключевского—самую смерть делала строительницею человеколюбивого людского общежития и нотариальную контору превращала в притвор храма Божия..

А достигалось это тем, что христиански претворялись и возвышались отдельные личности. Для древнейшего периода нашей истории отметим лишь одну конкретную сторону. Церковь застала и приняла Русских, когда они—по древнейшему летописцу — «звериным обычаем жявяху» и еще в XII веке· далеко не вполне избавились от сего, судя по вопрошанию Кирика. В пище господствовала совершенная неразборчивость, и—как свидетельствует один памятник с именем св. И. Златоуста (у † проф. А. И. Пономарева, Памятники III,стр. 230)—люди «кумирьскую жертву ядять, и кровь и удавленину, и зверем уядено, и птицами угнетоно». Церковь сразу повела решительную борьбу против этих «звериных» пристрастий и устами архиеп. Новгородского Илии призывала к апостольско-соборному требованию (Деян. XV, 29) храниться «от кровоядения и от мертвечины и от давленнны и от блуда», запрещая в своих епитимийных предписаниях всякое скверноядение—веверечины или ве(е)кишны.

удавленины, молозива (первого молока после родов), медведицы, бобровины и т. п. Все убеждает, что к XIII—XIV «столетию был постепенно упрочен в этой области существенный успех, а едва ли можно сомневаться в его важности, раз этим путем лесной дикарь с «звериными» привычками превращался в исполнителя церковных уставов, соблюдающего заповеди Господни, и фактически становился, человеком христианской жизни во всех своих влечениях, настроениях и отправлениях.

Это была великая победа устроения народного быта на канонических заветах, но—под покровом Церкви православной—она достигалась в особенности трудами простого духовенства чрез христианское преобразование каждого из всех верующих людей. Естественно тогда, что дальше оказываются возможными между ними и чисто христианские союзы. В этом направлении Церковь, сокрушая на Руси родовой строй обособления и враждебности, завязывает новые связи человеческих отношений в интимной области брака, утверждает и освящает семейную жизнь на новых основах христианского общения, где все внешние разности поглощаются взаимным слиянием душ. Понятно, что с облагорожением семейной сферы, являющейся истинным призванием и славным царством женщины, обеспечивается внутреннее достоинство в светлых образах жены и матери, которые—по суждению Ключевского же—обязаны преимущественно Церкви, ее проповеди, ее законодательству во всем, чем они дороги нам и дорожат сами. И это поистине так, потому что на Руси искони господствовал и упорно держался уничижительный взгляд на женщину, которая крепче была привязана к языческому суеверию и труднее покидала его. Правда, под византийскими отражениями здесь иногда слишком выдвигались аскетические взгляды, но последними питалось и поддерживалось чувство идеальной семейной чистоты в самых влечениях плоти, которые должны в своих функциях служить целям царства Божия на земле в умножении чад Божиих. И наряду с этим, именно белое духовенство было хранителем незыблемых семейных начал и носителем единобрачной святости, не редко

с самыми трагическими испытаниями, как оно соблюло нам и наиболее чистую русскую кровь.

Чрез семью Церковь сразу пошла против всякого обособления и устремилась к водворению единства во всем. В гражданско-социальной области она подавляла холопскую неволю христианским признанием, что «все Божии и царевы государевы люди», и из обломков разнородных жизненных крушений устрояла новые внесословные союзы ради религиозно-нравственных целей и по мотивам сострадания и милосердия, приняв на себя ответственный труд «уставить закон среди людей, недавно познавших Господа», по выражению митр. Илариона. Так открывается здесь великая государственная миссия Церкви по созиданию Русского царства. Еще препод. Нестор Летописец удостоверял факт слияния, разных племен древней Руси в «един язык, крестившийся во единого Христа», —и, утверждаясь на нем, Церковь достигала того, что уже наш первый паломник, благочестивый игумен Даниил (в начале XII века) имел утешение возжечь при гробе Гробе Господнем «лампаду с елеем от всей земли Русской». В удельно-вечевой период раздоров и усобиц Церковь могущественно ослабляла неудержимую центробежность миром Христовым и на этом фундаменте закладывала прочные основы широкого внешнего объединения. Нельзя отрицать тут сопричастия многих политических и иных исторических факторов, но если гражданское «собирание» Руси увенчалось благословенным успехом, то случилось это—главнее всего—потому, что собранное находило для себя живительную почву в духовном единстве, проникавшем каждого уже единением церковно-славянского языка, национально сплачивавшего и роднившего всех под покровом единой и святой матери—Церкви. Лишь при этом условии внешний конгломерат слагался в стройное здание живого, одухотворенного политического организма. Но—по самому существу своему—последний немыслим без средоточного и заправляющего главенства, почему естественно и бесспорно, что Церковь указала и освятила единодержавие, создавшее великое и славное, во веки непобедимое Русское государство, крепкое силою Божией. И в недавние печальные дни

внутренней смуты счастливому умиротворению много помогли христианские воздействия пастырских наставлений, усмиряя буйные порывы взволнованных масс и подавляя тенденции тогдашних идеологов и фанатиков Вавилонского столпотворения...

Во всех этих достойных подвигах духовенство наше не выдвигается вперед, поглощаясь влиянием Церкви и всецело разделяя ее судьбу, но это и свидетельствует больше всего о том, что оно всегда действовало не своими ограниченными человеческими средствами и с истинно-христианским смирением водилось божественною мощью, которая совершалась даже в самом уничижении его. И коль скоро «у Русских — по наблюдению одного проникновенного иностранца (Леруа Болье)—невозможно отделять понятие Церкви от понятия отечества»,—этим мы особенно обязаны нашему простому духовенству, внедрившему такие начала в плоть а кровь русского народа. В нем государственность взлелеяна Церковью, а Церковь оплодотворяла через духовенство. Натурально, что значение их обоих ярче выделяется в критические моменты государственного бытия. При татарщине вся русская независимость сосредоточивалась собственно в правах Церкви, оберегавшей и питавшей ростки, государственного возрождения и крестившей его для лучшей жизни на Куликовом поле. Порабощенный русский народ как бы перестал существовать в качестве самостоятельной нации—с опасностью совсем потерять надежду на самую возможность своего государственного воскресения; однако продолжал сохраняться своею несокрушимою самобытностью в недрах православной Церкви, воспитывавшей к обновленному торжеству. Недаром же незабвенный H. М. Карамзин сказал, что «в два столетия, ознаменованных духом рабства, вера (христианская) удержала нас на степени людей, граждан, не дала окаменеть сердцам, ни умолкнуть совести; в унижении имени русского мы возвышали себя именем христиан и любили отечество, как страну православия».

А в период гибельных смут еще более опасного лихолетья Русь не рассыпалась совершенно и не была поглощена иноземщиной исключительно потому, что вместе со Смоленцами не забывала спасительного исповедания: «братия есми

и сродницы, поиже от купели святые и крещением породихомся и обещахомся веровати во Святую и Единосущную Троицу, Богу живу и истинну». И это памятование и его пробуждение справедливо усвоят духовенству, в котором тогда—по замечанию Карамзина—«особенно сияла доблесть». Конечно, это отличие простиралось на высшую епархию и на иночество во главе с древнейшим храмом свободы в Сергиевой Лавре, но участие белого духовенства несомненно даже в отдельных выдающихся личностях, если по поводу известных призывных патриотических грамот говорится о пре под. Дионисии и попе Наседке, что «и всяка ночь день им бяше». А народные массы, отстаивавшие русскую государственность наряду с Ляпуновыми, Миниными и Пожарскими, имели для себя единственных вдохновителей в своих народных же, сельских пастырях. И Н. И. Костомаров внушительно заявляет, что в эту жестокую пору Русской истории «духовенство главным образом боролось с врагами веры и отечества, что ему главным образом и принадлежит та заслуга, что—с одной стороны—православие Русских в это время осталось целым, а с другой—и государство Русское осталось навсегда независимым, самостоятельным».

В свою очередь Отечественная война разрешилась для России ко всемирной славе и пользе в силу того, что при поражении самого сердца ее с утратою столицы не была потеряна вера. Именно она (—по словам Высочайшего манифеста 25 декабря 1812 г.—) сплотила всех в «единую душу,—душу вместе мужественную и благочестивую, толико же пылающую любовью к отечеству, колико и любовью к Богу», но такие «победительные» силы патриотического героизма почерпались в православно-религиозных источниках народного духа, воспитанного народным пастырством, Посему и в изданной,—по изгнании неприятеля,—4 августа 1813 г. благодарственной окружной грамоте Св. Синод «изволением Благочестивейшего Самодержавнейшего Великого Государя Александра Павловича восписует и свидетельствует всему Православному Духовенству Российскому благоволение и честь и благодарение».

То же видим и ныне среди кровавого сумрака бранных потрясений и испытаний. Когда гордый своею показною циви-

лизацией враг наш быстро превратился в жестокого первобытного тевтона и выдвинул демонически изощренные средства культурного дикаря,—наш воин противопоставил этому варварству лишь несокрушимую силу духа, великого на земле и под небом, на море и под водою—по своей христианской самопреданности ради поруганной родины и во имя господства правды Божией во всем мире. От его лица непроходимые горы тают, как воск, и неприступные твердыни рассеиваются точно туман. Кто дает этому смирению такую чудодейственную мощь—кроме православной веры Христовой, насаждаемой и укрепляемой по Святой Руси достойными пастырями нашими? Кто простого поселянина дивно преображает в неодолимого героя, как не сельский батюшка, воспитавший в нем крепость Христова самопожертвования и славного торжества? В громах побед нашего несравнимого воинства нам слышится тихое, но истинно зиждительное веяние и побеждающего с ним скромного духовенства нашего, искони бывшего животворящею силой русского народа. И мы знаем, что военные священники сами ходатайствовали, чтобы—для наилучшего пастырского воздействия и собственного соучастия—их заблаговременно предупреждали о предстоящих боях, наступлениях и других важных моментах военных операций, о результатах же этой духовной работы—из уст Председателя Государственного Совета (в заседании 22 июня 1916 г.) мы слышали, что наши сказочные витязи были еще «увлекаемы примером своего бесстрашного духовенства», не редко жертвовавшего своею жизнью с истинным героизмом воинов Христовых.

Настоящее служит яркою печатью для всего прошлого и своею неотразимою очевидностью делает излишними дальнейшие речи о неоцененных заслугах православного пастырства нашего. В последнем, конечно, должна быть особо упомянута правящая иерархия, на первых порах Русской истории всецело доминировавшая, однако и не безусловно успешная именно потому, что она не была тогда народною. Вообще же нужно признать, что все внешние церковные предначертания бывают жизненными факторами и распространяются до самых краев и глубин Российского океана собственно чрез белое духовенство, всюду вносящее свет Христов в его

непосредственном живительном применении. Без него церковное руководительство могло бы оставаться лишь высокою проповедью, между тем христианство есть жизнь благодатного оживотворения каждой человеческой личности. Не забываем мы и о нашем иночестве, подвижнически водворявшем у нас христианскую культуру, но оно является хранителем христианской энергии, а воплощение ее в среде всего русского народа доселе совершается спасительными трудами простого белого духовенства, истинно святого в своем служения, хотя и обойденного во святых. С этой стороны ему по преимуществу принадлежит великая честь воспитания ясного даже иностранцам (Леруа Болье) внутреннего сродства между Евангелием я русскою душой чрез приобщение и внедрение православия, в котором еще Летописец приветствовал «светлую зарю счастья России». Русский народ внутренне сочетался с православною Церковью и чрез нее «принял в свою суть Христа и Его учение», как свидетельствует наш гениальный писатель Е. М. Достоевский, до здесь наибольшее влияние принадлежало нашему белому духовенству. Именно оно всегда стояло ближе всех к совести народной и прививало к ней христианские начала истины, любви и веры, живя неразрывно от народа, почему способствовало всем его гражданским успехам, как поныне им же часто спасалась и наша национальная самостоятельность среди жестоких испытаний. Во время польского мятежа наше духовенство много помогало успеху Русского торжества и неизменно оставалось хранителем прав неразрывного с ним русского народа, а при освобождении крестьян, сопровождавшемся немалыми осложнениями, было истинным миротворцем, счастливо оберегавшим зарождение и насаждение русской народной свободы. Даже в том, что особенно порицается в нем человеческим осуждением, — бесспорны огромные заслуги нашего духовенства. По его инициативе возникла организованная борьба с тяжким недугом пьянства и по его благотворному участию стала распространяться трезвость. Духовенство подняло свой голос против этого губительного зла еще при господстве всесильных откупов и не умолкало со своим оживляющим протестом, не смотря на решительные предупреждения Обер-Прокурору свыше,

что «совершенное запрещение горячего вина посредством сильно действующих на умы простого народа религиозных угроз и клятвенных обещаний не должно быть допускаемо»...

Не без дефектов протекает и исполняется это ответственное служение духовенства русского, а мы слишком склонны преувеличивать грехи, недостатки и немощи, не различая вольных от невольных, падающих на самих обличителей. Не будем ни отрицать, ни полемизировать и: напомним только торжественное удостоверение одного авторитетного русского мирянина. На празднестве 900-летия крещения Руси К. И. Победоносцев говорил: «Кто знает тяжкие условия быта, в коих живет и действует наше духовенство, особливо сельское,—у того слово суда, готовое для недостойных, умолкнет пред величием подвига, совершаемого многими, безвестно труждающимися посреди пустынь, лесов и болот необъятной России в великой нужде, в холоде, в голоде, в нищете и не редко в обиде. Легионы этих тружеников стоят уже молитвенниками пред Богом,—и на их костях стоит наша Церковь. Но и ныне сколько живущих, подобно им, безвестно трудятся над ее созиданием! Слава и честь духовенству нашему, и да умножит ему благодать Божия и крепкую силу веры, и чувство любви и жадности для учительства словом и делом!»

Такова нелицемерная истина. Но наряду с этими святыми пожеланиями и светлыми упованиями необходимы убежденное призвание и активное внимание. беспристрастный в этом случае светский автор (H. В. Елагин) заявлял, что «наше духовенство есть самое лучшее во всем мире», а один иностранец (англиканский епископ Лесли в «Новом Времени» № 14485 за 4 июля 1916 г.) еще недавно спрашивал всех русских людей: «цените ли вы достаточно ваше несравненное духовенство?» И по всей совести приходится отвечать, что его фактическое положение совершенно не соответствует этому неотъемлемому достоинству. Заслуги духовенства легко забываются и прямо отрицаются, и оно само чаще принижалось до уровня обиженного и оскорбленного. Вместе со светом Христовым духовенство было и насадителем всякого знания, которое началось, развилось и утвердилось у нас именно благодаря ему. Приснопамятный святитель Фила-

рет, митрополит Московский, свидетельствовал, что «со времени принятия христианства и до настоящего времени русский народ не имел других учителей, кроме духовенства, т. е. служителей православной Церкви, устами которой они и учили. Духовный отец, испытующий своих прихожан, поучающий их в храме, освящающий их таинствами, молящийся с ними во всех важнейших торжественных случаях жизни, принимающий самое близкое участие в их скорбях и радостях, был и есть самый» естественный учитель и начальник сельского училища. И что духовенство (или в лице его православная Церковь) оправдало призвание наставлением народа,—тому доказательством служит вся русская история. Он перенес трудные времена княжеских междоусобий, татарского ига, самозванцев и борьбы с поляками, а потом «с французами; он великодушно подчинился преобразовательному перелому начала XVIII века и заслужил удивление сдержанностью своею после объявления ему Положения 19 февраля 1861 года, Во всех этих случаях, в течение 900 лет, он имел для всей своей массы одно училище—Церковь, был руководим одним учителем—духовенством». Всякое образование и вся наука произошли у нас из этого первоисточника, которым много питаются поныне до самых глухих уголков нашего отечества,— и тем не менее даже самые права этого рода у него оспариваются решительно или отвергаются оскорбительно, а духовная школа сверху и донизу держится в стеснительном загоне и слишком достаточной приниженности во всех отношениях. Возвышением христианской личности каждого и облагорожением нравов духовенство наиболее способствовало ограждению всеобщего достоинства всех классов на Руси, ему же самому выпала «печальная доля смирения и уничижения», как с убежденною грустью констатирует знаток и историк этого предмета проф. П. В. Знаменский. Даже по сравнению с монашеством, бывшим в течении всей древней истории классом почитаемым, привилегированным и обеспеченным,—приходское духовенство оставалось тяглым сословием, бесправным, угнетенным нуждою и вообще многострадальным. По Уложению 1649 г. повелевалось подвергать нещадному правежу

всех членов белого духовенства наравне с мирянами, но бесчестие духовных лиц оценивалось пятью рублями, как, в ΧVΙΙ веке взыскивали за бесчестие черемиса или мордвина и за убийство хозяйской собаки, почему в челобитной 1658 г. Алексею Михайловичу говорилось, что тогда «похвальным словом у небоящихся Бога дворян и боярских детей стало: бей попа, что собаку, да кинь пять рублев». Гражданская подавленность духовенства была столь привычною и признавалось до того нормальною, что даже при Екатерине II приходилось защищать духовное сословие от причисления к мещанству—без всяких мещанских выгод,—хотя и лотом, долго-долго выход из него был открыт лишь в податное состояние, да в солдаты. Только при Александре I (по указу 22 мая 1801 г. и подтверждению 1808 г.) священнослужители и их семейства выделялись из нассы «подлого народа», но еще митр. Платон больно чувствовал и горько оплакивал жалкую долю духовенства, громко заявляя: «мы на земле бесполезное бремя..., даже вредное бремя». Из уст великого преобразователя России раздалось жестокое слово, что «многому злу корень старцы и попы»,—и этот обидный укор тяготеет до сего дне, если современные иереи чувствуют себя так, «будто за. ними значится какое-то древнее преступление пред народом, за которое и совершается им мщение из рода в род» (Свящ. А. К. Рождественский, Тягостное положение православного духовенства и отношение к нему Государственной Думы, Ярославль 1913, стр. 4). Литература ничуть не способствовала изменению этих настроений. Властитель дум своей эпохи,—1-известный критик В. Г. Белинский относился к духовенству с крайним пессимизмом, а когда H. В, Гоголь открыто выразил к нему свои симпатия, провозгласив, что православная «Церковь... как бы снесена прямо с неба для русского народа»,—этого гениального художника нашего объявили не только утратившим талант, но и лишившимся здравого разума. Даже поныне господствует тенденциозное пристрастие изображать духовенство непременно» «призвуками пренебрежения или иронии, а не редко и в тоне еще более обидного снисхождения и соболезнования. В обществе меркнет идеал истинного пастыря, авторитетного

руководителя и просвещенного советника в вопросах ума и совести. И теперь многие категорически отвергают научность и культуру для пастырства нашего, беспечально воздыхая и усердно стараясь о том, чтобы батюшки были посерее и попроще, хотя именно здесь простота хуже всякого воровства, ибо граничит с высшею степенью святотатства и поругания святыни. Материальное обеспечение духовенства всегда было случайно и убого,—и в атом отношении горестно прав проф. П. В. Знаменский, что оно «далеко не избаловано благодеяниями и заботливостью о его участи». Если по правилу «служащие олтарю, со олтарем делятся» св. Апостол Павел спрашивал Коринфян (1 Кор. IX, 13, 11): «аще мы духовная сеяхом вам, велико ли, аще мы ваша телесная пожнем?»—то его преемники у нас по градам и весям принуждены были повторять совсем иное апостольское изречение (1 Тим. VI, 8): «имеюще пищу и одеяние, сими доволни будем», а иногда приходилось сохранять второе, не располагая даже первым. И. Т. Посошков (в начале ΧVΙΙΙ века) утверждал, что священство есть «дело святое... и возвышено вышши облак, под небесен сущих», но—по его же свидетельству—оно испытывало всякие «пакости» в лице русских пастырей, которые «ничем от пахотных мужиков неотменны: мужик за соху—и поп за соху, мужик за косу—и поп за косу», так что в «конце ΧVΙΙ столетия Псковский митрополит Маркелл жаловался (в 1685 году Ивану и Петру Алексеевичам), что «церквами архиереи не владеют, а владеют мужики, а священники. бедные и причетники у них ничего не смеют». Не смотря на все это, русский писатель с немецкою фамилией Фон-Визина потом сочинил и пустил в ход злую клевету, не чуждую и нашему времени, будто на таинствах «пастыри карманы набивают», между тем Сам Христос сказал (Мф. X, 10), что «достоин есть делатель мзды своея», а по Апостолу (1 Кор. IX, 14) «и Господь повелел проповедающим благовестие от благовестия жити». По безупречному суждению святителя Филарета,—чтобы «разряд людей», назначенных «для служения религии, для освящения народа общественною молитвою и священнодействиями, для распространения и непрерывного поддержания в народе уче-

ния религии и сообразных с нею правил жизни,—чтобы сей разряд полнее и беспрепятственнее предан был своему назначению, надобно; чтобы он обеспечен был в потребностях жизни»; однако и сейчас слышится такой горестный вопль (о. С. Подгаецкого, Как понимается авторитет православного священника, Киев 1911, стр. 43): «когда св. апостол поставлял на вид первоначальным христианам свою самоотверженность в заботе о своем куске хлеба,—то священнику ли (русскому) не указать на ту же самоотверженность, которую несет он целые века,—и при том несет оклеветанный, униженный?» Страшно вспоминать ужасающие примеры, как в наши дни псаломщик греховно покончил с жизнью, оставив лаконически потрясающую записку, что ему «надоело голодать» (см. у о. А. К. Рождественского на стр. 7).

Да, сурова участь и тяжела доля приходского русского духовенства,—и едва ли все это скоро и существенно улучшится созданием прихожанской подневольности и чиновнической подотчетности, где будут поверять у него каждый грош. Призванный быть светильником в своем округе,— всякий пастырь должен держать и себя и всю семью на приличном уровне во всех отношениях, терпя великие самоограничения и непрестанные лишения, но их чаще всего не хотят видеть, а только всегда требуют, чтобы он стоял на высоте своего звания и вместе с прямым церковным служением безмездно и регулярно исполнял огромную массу чисто-гражданских повинностей по государственным потребностям. Еще более горестна судьба духовного сиротства,—и по личному неизгладимому опыту слишком хорошо чувствую доселе, как здесь каждый шаг вперед совершается с кровавыми ранами и душевными муками, которые далеко не у всех сопровождаются даже самым скромным успехом. Безотрадно положение и заштатного духовенства, беспризорного и беспомощного, когда оно—с оставлением места—не редко лишается всякого крова, не имея обеспеченных приютов для скромного покоя и сосредоточенной молитвы. А ведь каждый из нас живет духовно-христиански лишь через пастырство. Оно, встречает наше земное бытие, воцерковляет и приобщает к благодатному царству Христову, освящает все важнейшие

моменты небесными благословениями, растворяет все наши скорби и радости божественными утешениями и высшими упованиями и всякого провожает в «путь всея земли» светлыми обетования ми вечной блаженной жизни. Получая от духовенства столь многие и великие блага, мы—миряне—обязаны,— по Апостолу (2 Кор. VI, 13),—распространиться в равное возмездие. И вот теперь полагается почин этому святому делу среди ужасов страшного кровопролития не только по ожиданию множества жертв в рядах духовенства, но—еще более того—по сердечному христианскому верованию, что как Церковь возросла на крови мучеников, так и это начинание в пользу служителей Церкви оживотворится священною искупительною кровью поборающей за правду Христову России, а пастыри и члены клира приобретут особую бодрость от сознания, что—при возможных жизненных превратностях— им гарантируется свобода духа для усердной и безраздельной молитвы о всех и за вся, о мире всего мира, о всякой душе христианской, скорбящей же и озлобленной, милости Божией и помощи требующей. Это вовсе не погашение неоплатного долга нашего не по одной взаимной несоизмеримости, а главным образом потому, что—даже при самой искренней готовности к исполнению—все должное совершается не столько с радостью, сколько воздыхающе (Евр. XIII, 17), между тем христианская взаимопомощь осуществляется «не от скорби, ни от нужды: доброхотна бо дателя любит Бог» (2 Кор. IX, 7). Не по теоретическому расчету и не по формальным мотивам возникает настоящее учреждение, являющееся чистою жертвой христианского благодарения. Оно есть плод духовного порыва и возвышенного вдохновения с глубокою верой в божественную зиждительность для него по всей Руси великой. Посему и при освящении самого начала позвольте именем всех участников провозгласить святые слова всецелой преданности и живого упования: