Жизнь покойного князя С. Н. Трубецкого, за исключением самых последних лет, не была особенно богата внешними событиями. Родился он в 1862 году, 23 июля в родовом имении Ахтырке, Московской губернии, в очень просвещенной и уважаемой семье, принадлежавшей к одному из лучших аристократических родов в России, который многократно заявил себя в русской истории. Его первоначальным воспитанием руководила его мать, княгиня С. А. Трубецкая, урожденная Лопухина, женщина замечательная, с широким образованием и большим умом. Всецело отдавшись своей семье и воспитанию детей, она оказала на своего сына глубокое и благотворное влияние; он был очень привязан к ней, и до самого ее конца их соединяла нежная и доверчивая дружба. Вообще, дружный и гармоничный семейный круг имел, по-видимому, для образования характера Сергея Николаевича очень большое значение; может быть, ему он, главным образом, был обязан некоторыми симпатичными чертами своей личности: своею душевною ясностью, благородною доверчивостью к людям, чрезвычайно сердечною отзывчивостью и неизменною твердостью в дружбе.

В 1874 году он, вместе с своим братом, князем Е.Н. Трубецким, теперь известным профессором Московского университета, поступил в гимназию Креймана, а потом, когда его отец был назначен вице-губернатором в Калугу, был переведен в калужскую гимназию. Вообще, средняя школа не оставила у Сергея Николаевича хороших воспоминаний. В особенности не благоприятное впечатление

произвела на него калужская гимназия. И неприютная обстановка, и преподаватели, за немногими исключениями, и ученики казались ему чем-то чужими далеким. В это время он писал своему учителю и другу И. И. Кокурину в одном из своих интересных и задушевных писем к нему: „В гимназии баснословная грязь; классная что-то среднее между хлевом и вагоном третьего класса; при всем том темно". В другом письме он пишет: „Жду с нетерпением вашего письма, а вдруг получаю маленькую записку, да и то еще пишете о пользе языков(чёрт бы побрал латынь и греческий!) В нашей гимназии всякий возненавидит древние языки. Наша гимназия — сонное царство: древние языки — это невыносимая пытка... Менее всего спят во время математики и перемен. Вот сладкие плоды изучение древних языков! Мне кажется, если бы не письменные работы, то никто ничего бы не делал". Так писал будущий тонкий филолог и убежденный защитник классического образования! Недаром он впоследствии говорил: „Мне всю жизнь приходилось бороться против того, что дала мне гимназия".

Но из этой же переписки с И. И. Кокуриным видно, что Сергей Николаевич в Калуге не скучали не чувствовал себя одиноким. Он пишет: „Славу Богу, мне покамест не скучно, и я надеюсь не скучать, хотя здесь ни с кем не знаком. Я очень много занимаюсь, то есть не уроками, а чтением. Мама подарила мне всего Белинскаго, я купил себе всего Шекспира. Как видите, скучать нечего, к тому же учением меня не морят". Его потребность в обществе вполне удовлетворялась домашним кружком, и он всячески избегал посторонних знакомств; с другой стороны, он отдается усиленному и разнообразному чтению. Философские интересы в нем пробудились рано. Как и для многих других, первый толчок к такому пробуждению дал Белинский. Еще, будучи в пятом классе, Сергей Николаевич зачитывается его сочинениями и старается проникнуть во внутренний смысл идеалистических посылок его миросозерцания. В это же время в Сергее Николаевиче начинают просыпаться религиозные сомнения. При религиозном складе его натуры и при религиозном настроении его семейства, эти сомнения

имели для него очень важное и мучительное значение. Они только усилились, когда он прочел Бокля и некоторые сочинение Герберта Спенсера. Для него наступила эпоха религиозного отрицания, которое он с свойственной ему горячностью выражал пугающими окружающих нарушениями правил церковного благочестия. Он стал на некоторое время нигилистом в том смысле, как понималось это слово в шестидесятых и семидесятых годах. В этом умственном настроении переходят они в шестой класс. Здесь чтение его становится еще разнообразнее: он одолел логику Милля, читал Дарвина, продолжал изучать Герберта Спенсера, наконец, знакомится с Ог. Контомпо весьма популярной у нас в свое время книге, соединявшей статьи Льюиса и Милля о Конте.

Его миросозерцание в это время представляет из себя как бы смесь эмпиризма с материализмом. Однако, оно уже переставало удовлетворять его; он быстро глотал книги, но не находил ответа на мучившие его вопросы. В нём растет сомнение в правильности его новых взглядов, и он ищет авторов, которые решали бы Философскую проблему в другом направлении. В этом отношении ему очень помог Куно Фишер. Сергей Николаевич начал читать его историю новой философии уже в седьмом классе, и она сразу произвела на него огромное впечатление. В его уме происходит важный переворот: он покидает позитивизм и материализм и всецело увлекается немецкой философией. В эту эпоху он внимательно читает„ Критику чистого разума“ и „Пролегомены" Канта. Приобретение новых книг, которые он намечает себе по цитатам в книгах, уже прочитанных, становится для него господствующим интересом жизни. В это время он все свои деньги тратил на книги, даже удерживался от извозчиков. Его главным собеседником и товарищем по увлечению Философией был его брат Евгений Николаевич, с которым он все время шел в одном классе. С ним он вел постоянные разговоры и горячие споры по занимавшим их Обоих вопросам.

Так переходит он в восьмой класс. В этот год его умственный кругозор обогатился целым рядом новых, важных по своим последствиям впечатлений: он

впервые серьёзно ознакомился с славянофильством и с Философией Вл. С. Соловьева. Славянофильство он, прежде всего, воспринял в произведениях Достоевского (главным образом, в его „Дневнике писателя") и некоторое время было охвачен его влиянием. Тогда же он прочел богословские сочинение Хомякова, также сделавшие на его ум глубокое впечатление. Наконец, в этот же год он прочитал„Критику отвлеченных начал" Соловьева, с которым потом он был так близок по своему Философскому миросозерцанию и по своим личным дружеским отношениям к нему. Все это вместе вызвало в Сергее Николаевиче новый духовный переворот: он вернулся к христианству; он на всю жизнь сделался убежденным проповедником идеального, очищенного, филосовски оправданного религиозного мировоззрения. Признание единой, внутренне живой духовной основы мира, которая представляет собою корень и нашей индивидуальной жизни, и всечеловеческого коллективного сознания, и в совершенно реальном взаимодействии, с которой заключается условие достоверности нашего знания, навсегда становится руководящею мыслию его философской системы. В рассматриваемый период Сергей Николаевич, кроме того, делается славянофилом в той умеренной и универсалистической форме славянофильства, которую защищал Достоевский. Напротив, к традиционной и строгой Форме славянофильства, выразительницей которого была „Русь" Аксакова, он уже и тогда относился несколько критически, хотя и с уважением.

В1881 году Сергей Николаевич кончил гимназию и поступил в Московский университет, первоначально на юридический Факультет. Однако, через несколько недель он перешел на историко-филологический Факультет, решившись специально посвятить себя философии. Понятно, что переход из нелюбимой гимназии и из провинциального города, где жизнь его была замкнута в тесном семейном кружке, в Москву, где у него сразу оказался очень широкий круг знакомых, и в университет, сего свободными научными занятиями, не мог пройти бесследно для его умственного и душевного роста. Однако, едва ли легко уследить все перипетии его дальнейшего развития и все приобретения, вынесенные им из его чрезвычайно разно

VII

образного чтения и из его новых занятий наукою. Едва ли в этом есть и необходимость: ведь самое важное отметить первые и основоположные шаги в образовании личности и миросозерцание философа.

В Москве Сергей Николаевич уже не чуждался общества; он увлекался музыкой, веселился, явился даже одним из остроумнейших устроителей модных тогда в светских домах шарад. Он обратил на себя внимание, о нем стали говорить. У него было много родственников и друзей, с которыми он близко сошелся. Его открытая, честная, очень мягкая и в то же время жизнерадостная натура невольно влекла к нему. В этом отношении он нисколько не изменился до конца дней: с первого взгляда он мог показаться несколько угрюмым, слишком серьёзным, даже важным; но стоило с ним разговориться, чтобы это впечатление рассеялось навсегда. За суровою иногда внешностью скрывалась душа совсем простого и необыкновенно сердечного человека, а его неудержимый, всегда готовый вспыхнуть юмор придавал всей его личности неотразимую обаятельность.

Светские связи и развлечение, однако, не отвлекали Сергее Николаевича от занятий наукою, еще менее могли они отвлечь его от волновавших его запросов мысли. За время своего пребывание в университете он изучил Канта во всем составе его философии, изучил немецких идеалистов: Фихте, Шеллинга (в особенности его „положительную философию"), Гегеля, Шопенгауэра, начал серьёзно изучать Платона и Аристотеля, особенно увлекался последним. В конце университетского курса он очень заинтересовался немецкими мистиками и усердно читал Мейстера Эккарта, Парацельза, Якова Беме и другие мистические произведение предреформационной и реформационной эпохи. Любовь к Якову Беме заставила его обратить внимание на его глубокомысленного толкователя в XIX веке, Франца Баадера, и он внимательно изучал его сочинения. Увлекаясь немецкими мистиками, Сергей Николаевич ставил себе задачею выделить в них то, что совпадает с истинною сутью христианского миропонимания, от чуждых христианству пантеистических натуралистических элементов. В то же время его очень занимали и частные

VIII

подробности их воззрений. Между прочим, его тогда интересовали вопросы о Божественной Мудрости (СОФИИ), как посредствующей сущности между Богом и миром, о натуре в Боге, об астральной телесности духовного мира, об астральном теле человека и других существ. На эти темы он писал целые рассуждения, которых, впрочем, никогда не предназначал к печати.

В1885 году князь С. Н. Трубецкой окончил университетский курс по историко-филологическому Факультету и тогда же был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре; философии. Уже в и 886 году он выдержал экзамена магистра ФИЛОСОФИИ, а в1 888 году начал читать в Московском университете лекции по философии в качестве приват-доцента. В1887 году он женился на княжне Прасковье Владимировне Оболенской. Жизнь его изменилась и еще более сосредоточилась на научных и философских занятиях. Между прочим, в течение последующих лет, он несколько раз ездил с своей семьей за границу и слушал там знаменитых профессоров по философии, истории, классической филологии и истории церкви. В особенности важною и плодотворною для него явилась его первая заграничная поездка в1890 — 91 годах. Именно тогда установились его дружеские связи с известным немецким богословом и историком Гарнаком, оказавшим глубокое влияние на его собственные религиозные воззрения, и с замечательным современным филологом Дильсом. В своих письмах этого времени Сергей Николаевич очень горячо говорит о важности знакомства с европейскою наукою в ее живом центре. Он пишет из Берлина своему брату Евгению Николаевичу: „Прежде чем придать твоему труду окончательную Форму, приезжай сюда! Увидишь, как много ты изменишь. Не бойся писать, но, написавши, проверь свой труд в Германии. А то нет ничего опаснее этого чисто субъективного, безапелляционного творчества без всякой другой поверки, кроме книг, которые под конец и читаешь-то под субъективным углом зрения. У нас кто за что взялся, тот в том и специалист... Здесь же, кроме специалистов, ты найдешь всегда людей, стоящих на уровне современного знания, обладающих общим основательным знанием

истории и школой. Это огромное преимущество, которого у нас нет, и без которого нельзя ориентироваться. Здесь научная жизнь имеет общественный характер, существует наука, как живая общественная инстанция. И поверка этого коллективного сознание необходима, в каждом дельном ученом немце ты увидишь члена этой живучей умственной корпорации и, если ты захочешь учиться, то почувствуешь ее отрезвляющее действие. Я испытал это уже отчасти".

В1890 году князь С. Н. Трубецкой защищал свою диссертацию на степень магистра, под заглавием„Метафизика в древней Греции". Это сочинение сразу выдвинуло его в русской философской литературе, как глубокого мыслителя и очень оригинального исторического из следователя. В„Метафизике в древней Греции" со всею ясностью определилась наиболее своеобразная черта его исторических курсов по древней философии: все системы древнегреческой мысли он изображает, как естественные ступени роста и раскрытие единого и общего миросозерцания, которое было уже заложено в древнегреческой религии. Дальнейшая деятельность покойного долго не выходила из научно-литературных рамок. Он читал лекции (главным образом, по истории древней философии), всегда привлекавшие многочисленных слушателей своим одушевленным, сильными художественным изложением, очень умело и с тонким знанием дела руководил практическими занятиями студентов, писал статьи специально-философские [важнейшие между ними: „О природе человеческого сознания" (1890 г.), „Детерминизм и нравственная свобода" (1894 г.), „Основание идеализма" (1896 г.)], писал статьи и с более общим содержанием, исторические, критические, полемические. В1900 году он защитил свою замечательную докторскую диссертацию „Учение о Логосе", в которой ярко обрисовалось его оригинальное религиозное мировоззрение, органически сочетавшее в себе полную свободу мысли и научного исследование с глубокою сердечною верою в личность Христа и христианские догматы. Вскоре после этого он был назначен экстраординарным профессором философии в Московском университете.

Его академическая деятельность тогда вошла веще более широкое русло. После студенческих волнений 1901 г.,

охвативших все высшие учебные заведение России, для Московского университета наступило трудное и беспокойное время. Всеми почувствовалась настоятельная потребность в коренных преобразованиях нашей высшей школы. Пред советом университета силою вещей стала ответственная задача выработки общего плана и практических мер для водворение нормального течение занятий в высших учебных заведениях. И вот, в этой общей, всех одушевлявшей работе покойный князь С. Н. Трубецкой сразу выдвинулся на одно из самых первых мести оказался одним из самых отважных и неутомимых борцов за переустройство академической жизни на совсем новых началах. Он явился убежденным защитником университетской автономии, в смысле права совета профессоров, а руководство всем ходом академической жизни, и широкой свободы академических союзов и собраний в среде студенчества. Его качества, как энергичного и непоколебимого гражданина, нелицемерно болеющего душою за свою несчастную родину, которая сказывалась в нем и раньше, напр., когда он зимою 1892—1893 г. Ездил устраивать помощь голодающим в Рязанскую губернию, теперь развернулись во всем своем блеске и силе. Он не ограничился устною и печатною проповедью тех общих начал, в спасительное значение которых для существования наших высших учебных заведений он глубоко верил; он первый сделал широкую и чрезвычайно смелую попытку практически осуществить идею свободного студенческого союза на чисто- академической почве. Успех этого предприятие превзошел все ожидания. Созданное князем С. Н. Трубецким Историко-Филологическое Общество привлекло в состав своих членов очень значительную часть московского студенчества; оно сразу зажило полною и разнообразною жизнью, разделилось на целый ряд деятельных секций и, без всякого преувеличения, обратило на себя внимание всей образованной России. Устроенная князем С. Н. Трубецким экскурсия студентов в Грецию представляет кульминационную точку в развитии Общества. Правда, процветание его было очень непродолжительно; но не на князе С. Н. Трубецком и не на других членах Общества лежит вина, что оно распалось так скоро.

И подумать только, что князь С. Н. Трубецкой устраивал все это в то время, когда его здоровье было уже надорвано и, когда он только что пережил тяжкие нравственные испытание в своей личной жизни. В1900 году у него в гостях и на руках у него умер самый близкий его друг Вл. С. Соловьев; в это же самое время скончался отец его князь Н. П. Трубецкой. Менее чем через год умерла сестра Сергее Николаевича А. Н. Самарина, а через несколько дней после ее похорон скончалась его мать княгиня С. А. Трубецкая, не пережившая смерти дочери. Такое нагромождение потерь глубоко потрясло до тех пор крепкий и сильный организм князя С. Н. Трубецкого. В августе 1901 года он опасно заболел воспалением печени, поправлялся медленно, и серьёзные следы болезни сохранились на все остальное время его жизни. Года два после этого он опять заболел, на этот раз воспалением легких, и ослабел настолько, что врачи советовали ему для окончательного поправление ехать за границу. Осенью 1903 г. Он семейством отправился сначала в Берлин, потом поселился в Дрездене. Время этого его последнего пребывание за границей совпало с началом японской войны. Сергей Николаевич был настоящим горячим патриотом, не на словах и не в отвлеченных рассуждениях, а кровно любившим Россию и русский народ. Понятно, какое подавляющее и страшное впечатление должны были произвести на него пережитые нами поражения, особенно когда известие о них приходилось получать на чужбине и, когда ему стыдно было поднять глаза на окружающих, чтобы не прочитать в их лице насмешки или обидного сожаления. Помню, как уже в Москве, при мне, он получил по телефону первое известие о гибели нашего Флота под Цусимою: он страшно побледнел, весь дрожал, голос его прерывался. Для него не было того несколько малодушного и легкомысленного утешения, которым любили убаюкивать себя многие представители нашего образованного общества по поводу наших военных бедствий: что русский народ тут ни при чем, что он может быть спокоен и даже радоваться, что поражение терпит не он, а русское правительство. Сергей Николаевич знал, что в таких стихийных между-

XII

народных столкновениях народ нравственно отвечает - за то, какое у него правительство. Вот почему уже давно волновавшая его (приблизительно, начиная с последних годов прошлого столетия) мысль о необходимости немедленных и коренных реформ в нашем государственном устройстве именно под влиянием войны обленилась в совершенно жизненную и конкретную Форму и всецело овладела его душой. Она терзала его и мучила, она будила его по ночам и не давала спать, она заставила его покинуть тихий кабинет ученого и превратила его в политического деятеля с всемирной известностью. Жажда спасение и обновление родины победила в нем все другие интересы и задачи, оттого он действовал так непоколебимо и твердо, с такою доблестною откровенностью и честностью. При этом он был глубокий враг пути крови и насилий и считал кровавую революцию величайшими бесплоднейшим бедствием, какое только может обрушиться на русский народ и русскую землю. Лишь в непрерывной, органической эволюции политических Форм и в мирном преобразовании законодательства на основах широкого народного представительства видел он выход из охватившего нас мрака. Если он был горячим сторонником конституции, он не менее того был убежденным монархистом. В этих своих коренных воззрениях и оценках он не колебался никогда. Поэтому напрасно крайние русские партии, после его смерти, пытались сделать из его светлой личности знамя собственных стремлений и планов.

Охвативший его душевный подъем дал широкий размах его публицистической деятельности. Подобно своему другу Вл. С. Соловьеву, Сергей Николаевич соединял в себе с талантами Философа и ученого очень крупный и блестящий дар публициста, ставящий его рядом с лучшими представителями русской публицистики прошлого. Уже давно стали появляться в повременных изданиях его изящные и остроумные статьи по вопросам текущей жизни. Всем, например, памятно его участие в полемике о преобразовании русской орфографии. В последний год своей жизни он задумал издавать собственную газету. Первые номера ее уже были напечатаны, но, ни один из

ХIII

них не увидел света, вследствие неожиданно возникших цензурных препятствий. Публицистические статьи покойного Сергея Николаевича за последнее время были, главным образом, посвящены или общему политическому положению России, или другому, не менее больному вопросу о высшей русской школе.

Весь, отдавшись широкой политической деятельности, князь С. Н. Трубецкой не забывало нуждах университета, и он по-прежнему были близки его сердцу. Неотложная необходимость преобразование университета и высшей школы вообще оставалась постоянным предметом его устной и печатной проповеди. Вскоре после своей знаменитой речи 6-го июня он подал Государю докладную записку, в которой доказывал необходимость немедленного введение временных правил, обеспечивающих автономию за университетами. Такие временные правила действительно появились 27 августа 1905 года. А через несколько дней, 2-го сентября, князь С. Н. Трубецкой был избран ректором Московского университета. Между тем здоровье его сначала 1905 года было уже окончательно расстроено. На его вдохновенную общественную деятельность ему приходилось тратить последние запасы сил своего разрушенного организма, и он быстро сгорал в той пламенной борьбе, которой он отдался всем своим существом. Столь почетное для молодого еще профессора избрание в ректоры было для него роковым ударом. Он принял его грустно, но покорно. По-видимому, он чувствовал, что это избрание есть смертный приговор для него, и все-таки он не решился от него отказаться. Этому помешало необыкновенно сильно развитое в нем чувство гражданского долга.

Ректором он был всего 27 дней. В это время князь С. Н. Трубецкой стоял на вершине своей славы, его имя везде произносилось с величайшим уважением, с самых далеких концов России он ежедневно получал заявление теплых чувств благодарности, иногда очень простые и наивные, которые его глубоко трогали. И все же я думаю, что не было в его жизни эпохи более несчастной и мучительной, чем эти 27 дней его ректорства. За этот короткий срок он пережил столько разочарований,

XIV

что этого было бы достаточно, чтобы сломить и гораздо более крепкий организм. Горячий и убежденный против них внесение политики в стены университета и превращение его в политический клуб, Сергей Николаевич искренно, желал надеяться, что автономию спасет университет. Действительность скоро разбила его надежды. В аудитории университета двинулась улица; он обратился вместо политических митингов, и ему грозило вторжение войск. Университет пришлось закрыть. Можно себе представить, как было легко первому выборному ректору, сего строго академическими взглядами, закрывать университет тот час же после дарование ему автономии! Ответственность за это закрытие в глазах общества, разумеется, легла на нового ректора. Его популярность пошатнулась. В газетах появились открытые нападения, грубые укоры, инсинуации. И без того совсем больной, измученный бесчисленными заседаниями и тяжелыми объяснениями со студентами, князь С. Н. Трубецкой еще ко всему простудился и заболел инфлюэнцей. И вот, водной из газет появилось язвительное известие, что „ректор заболел вовремя“. Помню, как это возмутило Сергея Николаевича, едва начинавшего поправляться, и с каким негодованием писал он обращение к органам печати, убеждая их более осторожно относиться к сведениям о событиях в университетской жизни. У Сергея Николаевича оставалась одна надежда: он думал, что если будет открыта широкая свобода устраивать политические митинги вне стен университета, студенчество успокоится, и академическая жизнь войдет в мирное русло. Побуждаемый этой последней надеждой, он поспешно поехал в Петербург, хотя здоровье его становилось все хуже, чтобы настаивать на возможно скорейшем даровании свободы собраний. Среди этих хлопот, 29-го сентября, он внезапно скончался от апоплексического удара.

За всю историю русского просвещения, я думаю, еще никогда смерть отдельного научного деятеля не потрясала так глубоко всего русского общества, как смерть князя Сергея Николаевича Трубецкого. В этом отношении нельзя указать в прошлом ничего, даже приблизительно похожего. Даже смерть Грановского, столь тяжко поразив-

шая всех, хотя отдаленно его знавших, все-таки была горем лишь Москвы, Московского университета и людей, так или иначе, с ним связанных, но мы не можем сказать, чтобы она была горем всей России. Кончина князя С. Н. Трубецкого, без преувеличения, может быть названа национальным горем.

Почему это так вышло? Князь С. Н. Трубецкой не был только ученым, его деятельность не ограничивалась стенами университета. Это был мощный, сильный волею и оригинальною мыслью общественный и политический деятель в самом широком и хорошем смысле этого слова. В охватившем Россию пробуждении политического самосознание он стоял в самых первых рядах и оказал общественному движению незаменимые и незабываемые заслуги. Достаточно напомнить его сильную и в то же время искреннюю и сердечную речь 6-го июня; достаточно указать на его решающее участие в установлении общих начал тех временных правил, которые дали автономию высшим учебным заведениям. А это только наиболее яркие пункты его общественной работы: сколько было им еще сказано и сделано (за последние годы)! И что, важно — он умел быть собою, умел остаться на своих ногах в такую эпоху, когда это было особенно трудно. Ведь при массовых движениях отдельная личность невольно тускнеет и растворяется в перекрестных внушениях сталкивающихся настроений. Между тем личность князя С. Н. Трубецкого никогда не раскрывалась с таким своеобразным блеском и с такою моральною красотою, как в последние, страдные месяцы его короткой жизни. Только тут он стал перед нами во весь свой могучий рост и в своей духовной непоколебимости. Он высоко держал знамя мирного и законного освобождение страны, и оно ни разу не покачнулось в его руке среди бушующей вокруг него нравственной бури.

Страница сгенерирована за 0.29 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com