Глубоковский Н., проф. Православие по его существу

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Н. Н. ГЛУБОКОВСКИЙ, профессор С.-Петербургской Духовной Академии

ПРАВОСЛАВИЕ ПО ЕГО СУЩЕСТВУ *

Вопрос о том, что такое «православие» по своему существу, не имеет догматически утвержденного ответа и по своей всеобъемлемости допускает многообразные освещения, а относительно инославного Запада, кажется, не рискуя неделикатностью, мож­но утверждать, что там наименее знают его, если оно и счита­ется древнейшим христианским исповеданием. Посему уместно для православного богослова, как частного лица, разъяснение данного предмета по существенному содержанию и для устра­нения предубеждений, которых слишком достаточно в этой об­ласти повсюду, особенно же на Западе. О богослужении, где проявляется жизнь верующих по общению во Христе Иисусе, либеральный протестантизм устами известного профессора Адольфа Гарнака (в «Das Wesen des Christentums») выска­зал, что тут происходит лишь простое бормотание (murmeln) стереотипных возгласов и молитв. Другие видят в православии своеобразный католический ритуализм, между тем католики упорно подозревают, что православные совсем не почитают Бо­гоматери даже наряду со святыми. Православная доктрина сво­дится к неподвижному сохранению разных традиционных дог­матических формул, символов и вероопределений, не получив­ших рационального раскрытия и имеющих разве подражатель­ную схоластическую обработку, а на практике якобы господст­вует суеверие чуть не во всех слоях. Частные учреждения не менее перетолковываются,— и мы доселе слышим (от ReV. Т. A. Lacey, Marriage in Church and State. London, 1912), буд­то по-католически брак в православии нерасторжим и развод допускается только по диспенсации [разрешению, предоставляе­мому в исключительных случаях.— Ред.], так что новый брач­ный союз разведенных фактически бывает собственно двоебра­чием. Церковное устройство рисуется либо папистическим иерократизмом (в греческой Константинопольской церкви), либо явным цезаризмом с деспотией светской власти (чрез Обер-Прокурора Святейшего Синода в России). Усилению подобных

* Трактат этот писан специально для американского журнала «The Constructive Quarterly», edited by Silas McBee, и помещен там (Vol. I, No. 2: June 1913,    p. 282—305) в английском переводе магистра богословия, профессора Королевской Коллегии в Лондоне Николая Васильевича Орлова, а здесь [в журнале С.-Петербургской Духовной Академии «Христианское чтение»,  январь, с. 3—22, и отдельно: Н. Н. Глубоковский. Православие по его существу. СПб., 1914, 23 с.— Ред.] печатается лишь с незначительным изменением в начале и с добавлением одного примечания.— СПб., 1913, XII, 1 — воскресенье.

3

недоразумений и извращений в последнее время много способ­ствовала религиозная пропаганда графа Л. Толстого. О нем на Западе склонны думать, что — положительно или отрицатель­но — это был продукт русского православия, о котором и судят соответственным образом. При этом ему усвояли всё худшее в толстовстве, подчеркивая для лучших его сторон, что правосла­вие, как таковое, само отвергло их, отлучив от Церкви графа Толстого. Фактически всё здесь неверно,— и православные спра­ведливо могут применить к Толстому слова св. Иоанна Бого­слова (I послание, 2, 19) в такой вариации, что он «не от нас вышел и не был наш», ибо не знал православия в истории и дей­ствительности и не пережил его внутренним проникновением и сердечным подчинением, а свои религиозные искания питал гру­бо-популярным критическим либерализмом и обосновывал на началах автономического рационализма. Все стихии у Толстого чужды православию и нимало не отражают его. Однако в ас­пекте толстовства и привыкли на Западе смотреть на правосла­вие, относясь к нему с подозрением или пренебрежением, иног­да же и с прямым осуждением, как царству религиозного мра­ка и нетерпимой тирании.

I

Описанное положение усугубляется тем, что по многим при­чинам оказывается для Запада крайне затруднительным непо­средственное изучение православия, к чему ничуть не привлека­ет и плохая его репутация. Для ориентировки обыкновенно ищут — по западному масштабу — «православных символичес­ких книг», но с этой точки зрения православные догматические памятники слишком растяжимы по своей догматической общно­сти и не дают точных определений самой природы православия.

Последнее не имеет выработанных и санкционированных формул, выражающих его отличительную сущность в себе са­мом и по сравнению с другими христианскими исповеданиями. Поэтому принимаются и утилизируются для характеристики православия разные ходячие сентенции, употребляемые и иног­да защищаемые также и самими православными. На деле этим вносятся новые недоразумения, где внутреннее подавляется внешним и искажается от подобного насилия.

Таково наиболее распространенное убеждение, что правосла­вие есть известная националистическая форма христианства, которое получает в нем и национальное ограничение и национа­листическую исключительность, когда, замыкаясь в рамки сво­ей национальностей, усвояет ей особые права преимущественно­го обладания и необходимого посредничества в получении и раздаянии христианских благ. Опорою для этого понимания служат общепринятые — даже у православных — названия «Гре­ко-Восточное православие», или «Восточная Греко-Российская Церковь». Здесь эпитеты отмечают отличительные свойства

4

предмета, и о нем приобретается такое суждение, что правосла­вие представляет нечто «греко-восточное» или «восточно-греко-­российское». А бесспорно, что в этой комбинации националисти­ческий момент оказывается если не единственным, то домини­рующим.

И нельзя отрицать, что для данного воззрения отыскиваются исторические оправдания и фактические подкрепления. Грече­ская Византийско-Константинопольская церковь имеет вели­чайшие заслуги, что преемственно сохранила православие во всей типичности и спасла его от уничтожения и поглощения. Ей мы обязаны, что среди тяжелых и страшных исторических пре­вратностей православие не погибло под гнетом мусульманства и не поддалось напору инославной пропаганды — особенно со стороны католичества, издавна и усиленно стремящегося к пол­ному владычеству на Востоке. Греческий национализм истори­чески слился с православием и ограждал его самим своим само­сохранением, в свою очередь находя в нем духовный базис для своей самобытности. Православие и эллинизм объединились в тесной взаимности, почему первое стало квалифицироваться вторым. И христианский эллинизм осуществлял и развивал этот союз именно в националистическом духе. Религиозный момент являлся фактором национальных стремлений, соподчинялся им и вовсе не у одних фанариотов ¹ обращался на служение панэл­линистических мечтаний. Последние глубоко вплетались в ре­лигиозно-православную стихию и сообщали ей свой колорит, наделив достоинством и правами «этнарха» ² для всех христи­анских народов Востока именно Византийского патриарха, ко­торый почитался живым и одушевленным образом Христа (Мат­фей Властарь XIV века в «Синтагме» π 8). В результате полу­чалось, что всё духовно-христианское превосходство принадле­жит эллинизму и может другими лишь вторично воспринимать­ся от него. Для православия это значило, что оно всецело содер­жится в эллинизме и им распределяется под его господством и контролем. В этом отношении просвещенный Григорий Византиос (или Византийский, по месту рождения в Константинополе, с 1860 г. митрополит Хиосский, † Ираклийским в 1888 г.) кате­горически свидетельствовал, что «миссия эллинизма — божест­венная и всемирная». Отсюда исконные и непрекращающиеся притязания на исключительное верховенство в православии соб­ственно эллинизма, как его обладателя и раздаятеля. По словам первого ответа (от мая 1576 г.) тюбингенским богословам Кон­стантинопольского патриарха Иеремии II († 1595 г.), говорив­шего в качестве «преемника (διάδοχος) Христа» (введение),— греческая «святая церковь Божия есть матерь церквей, и, по благодати Божией, первенствует в знании, неукоризненно хва­лится чистотою апостольских и отеческих постановлений, и, бу­дучи нова, стара по православию и поставлена во главу», поче­му «и всякая христианская церковь должна священнодействовать

5

литургию так же, как и она», церковь Греческо-Константино­польская (глава 13). В Константинополе всегда обнаруживали тенденции к церковному абсолютизму в православии и вовсе не благоволили развитию национально-автономных церквей, не легко признавая их даже при иерархическом равенстве. В во­сточных патриархатах византийско-константинопольский элли­низм нимало не способствует национально-христианской само­бытности и всячески отстаивает свою правительственно-иерар­хическую гегемонию, борясь против национальной независимости Дамаска (Антиохии) и Иерусалима. В Константинополе далеко не с полною охотой согласились (в конце XVI в.) на самостоя­тельность Русской церкви и не совсем помирились с автокефа­лией Элладской (с половины XIX в.), а по отношению к Бол­гарской церкви простерли националистическую нетерпимость до церковного разрыва, объявив ее (в 1872 г.) — во всем объеме — «под схизмою». Достойно великого удивления, что поборники крайнего национализма в церковной сфере тогда же (в 1872 г.) признали у других недозволительными национально-церковные стремления и даже провозгласили их новоизмышленною ересью под именем «филетизма»!..

В обрисованном самыми общими штрихами виде национа­лизм эллинский почти прямо покрывает православие, причем последнее и будет как бы националистическим исповеданием. Православие представляется националистическим в качестве исповедания восточного или — частнее — греко-российского. Но описанное явление есть чисто историческое и обусловленное: оно не исчерпывает православия, а только приспособляет его к известным национально-историческим формам. Этим свиде­тельствуется, что по существу своему православие выше всяких внешних комбинаций, хотя не уничтожает их насильственно, но одухотворяет и преобразует внутренно. Это всегда и громко провозглашал даже сам византийско-церковный эллинизм, по­тому что свое церковное владычество принципиально оправды­вал обязательною попечительностью о добром устроении и нор­мальном развитии поместных националных церквей. Констан­тинопольская патриархия, глава которой со времен Иоанна IV Постника (582—595 гг.) носит титул «вселенского» (οἰκουμενικός), в пользу своего верховенства ссылается прямо лишь на свою материнскую заботливость о младших сестрах и юных дщерях, не выдвигая наперед своих националистических пре­рогатив, хотя бы последние фактически и господствовали по преимуществу или всецело. Православие проникает и вдохнов­ляет христианский эллинизм, но вовсе не принадлежит ему на началах собственности с исключительными правами. Поэтому и другие православные народы не видели там нерасторжимого союза, где обе стороны неразрывны и страдают совместно в одинаковой степени. Так, по случаю исправления славянских богослужебных книг по греческим образцам, старые церковные

6

русские люди, образовавшие потом «раскол», не стеснялись (в XVIII веке) твердить, что у греков православие «поисшаталось» и стало «пёстрым», но много после (в 40-х годах XIX в.) именно у них искали себе архипастыря для образования своей «Белокриницкой иерархии».

Вывод теперь ясен, что по своей природе православие не покрывается национализмом и не срастается с ним. Оно пре­вышает националистические обособления и, водворяясь среди них, бывает примиряющею стихией. В этом направлении разви­вается новое воззрение, которое тем замечательнее, что в нем конец далеко ушел от своего начала. Идейными творцами и лучшими выразителями этого миросозерцания в православной России были так называемые «славянофилы». Горячие, искрен­ние и просвещенные поборники всецелой русской самобытности, они в настоящем случае отправлялись от доктрин гегелианской философии о господстве антиномического раздвоения, объеди­няемого в третьем принципе. И если этот закон действует во всемирной истории вообще, то его влияние обязательно и в сфере религиозно-христианской. С этой точки зрения освеща­ется далее и всё положение христианства. Нечто основное, по­коряя народы, постепенно дифференцируется националистиче­ски, пока на Западе не слагается окончательно в две гранди­озные христианские группы — католичества и протестантства. Тут два взаимно отрицающие и противодействующие полюса, в которых целостное христианство преломляется в национали­стических формах и раздвояется соответственно типическому развитию их. Этот раздор противоборства вызывается не са­мим единым предметом, а узко-националистическим его вос­приятием и потому не может оставаться непримиренным, так как иначе пришлось бы признать двойственность в самом основоположительном факторе, чего абсолютно не допускается уже по всесовершенной божественности христианства. Для ан­тиномии католичества и протестантства — объединяющим и по­глощающим их объявляется именно православие. В этом своем достоинстве оно должно бы мыслиться безнациональным или сверхнародным. Так это и есть по идее. Однако тогда право­славие будет чистой отвлеченностью, между тем в истории созидают и движут лишь конкретные силы. Посему и право­славие может быть историческим фактором только в опреде­ленном конкретном воплощении, но таковое всегда, везде и не­пременно бывает национальным, осуществляясь в известном на­роде, который служит носителем его духа и распространителем его действия. Нация оказывается вместительницею православия по всему содержанию. В «Окружном послании единой, святой, соборной (кафолической) и апостольской Церкви ко всем пра­вославным христианам», изданном при Константинопольском патриархе Анфиме VI в мае 1848 г. (в ответ на энциклику папы Пия IX от 6 января 1848 г. с обращением к восточным христиа­-

7

нам) и принятом в России, прямо говорится (в § 17) от имени православия, что «хранитель благочестия у нас есть тело Церк­ви, т. е. самый народ». Но последний для выполнения подоб­ной миссии должен быть не механическим конгломератом, го­товым распасться, а целостным комплексом с заправляющим центром и объединяющим главою. Православие входит здесь в союз с национальным царством и утверждается на нем. От­сюда старинная русская формула, что первый Рим изменил, второй или новый (Константинополь) пал, но им наследовал третий — Москва, четвертому же не бывать. Царство немысли­мо без царя, который ограждает и символизует его по всем сторонам, включая, конечно, и православие. Так было в Ви­зантии, где императоры фактически являлись насадителями и стражами правоверия, а принципиально усвояли божественное происхождение и церковно-иерархическое достоинство самой своей власти. То же истинно и для России. Здесь — по «Духов­ному Регламенту», нормирующему церковное устройство от Петра Великого с 20-х годов XVIII столетия, и по Основным законам (статья 42)—«Император, яко Христианский Госу­дарь, есть верховный защитник и хранитель догматов господ­ствующей веры, и блюститель правоверия и всякаго в Церкви святой благочиния». При Павле I (1796—1801 гг.) даже обна­руживались некоторые притязания на церковное главенство для императора. Единение тут самое тесное, ибо выковано истори­ческой жизнью и спаялось в ней до монолитности: Церковь православная исторически создала православного царя в Рос­сии и обеспечила ему единовластительство, а царь патрониро­вал и оберегал ее, доставляя внутреннее господство и внешнее величие. Православие сливалось с народом в самодержавном Помазаннике. Так в результате всего процесса на почве сла­вянофильских идеалистических концепций вырастал и на прак­тике сложился более конкретный тезис, исповедуемый многими доселе. Это — знаменитая триада: «Православие, Самодержа­вие и Народность».

В этой формуле доминирующим является религиозный момент, который проникает оба другие, ибо религиозно санкционирует и делает неприкосновенною светскую власть, сообщая нации вселенское предназначение в ее православно-христианской мис­сии по всей земле. Тем не менее православие по самому своему влиянию фактически посредствуется национальностью и вспомоществуется светским властительством. Конечно, это факти­чески применимо к православию в его историческом положе­нии, как верно для католичества и протестантства, если первое носит ясный отпечаток латинства в романской своей природе и физиономии, а о втором свидетельствуется (у f Eduard von Hartmann), что оно в «германстве» (Germanentum) даже пре­восходит само христианство. Но столь интимные сближения всегда грозят отождествлением. Неотразимый пример сему

8

у всех пред глазами в позднейшем иудействе, где национализм до того возобладал в самой религии, что здесь сначала надо (кровно) приобщиться к народу иудейскому (чрез обрезание), чтобы потом соучаствовать в его вере и обетованиях. Нечто подобное неотрицаемо и для вышеуказанной триады, хотя ни­когда не выражалось исторически во всем масштабе и с совер­шенною типическою отчетливостью. В ней народность не урав­нивается без остатка с православием, но всё же служит опорой и вместительницей последнего, почему оно действует и воспри­нимается под формами ее. Здесь очевидно националистическое ограничение, которое тем резче и теснее, что православие по преимуществу связывается с одним типом государственного устройства, и в данном направлении еще недавно делались в России авторитетные, научно-иерархические попытки догмати­ческого оправдания на основании истины Пресвятой Троицы, хотя другие базировались на этом в пользу ограниченной мо­нархии и даже народовластия. Во всяком случае рассматривае­мые доктрины или разрешались теоретическою отвлеченностью, или впадали в узкую национализацию. Первое отличалось со­вершенною расплывчивостью и не представляло самого нужного, ибо лишь говорило о православии, но не показывало и не опре­деляло его в качестве конкретной жизненной силы. Второе гре­шило обратным, что выдвигало только известное фактическое обнаружение и заслоняло или искажало натуральную сущность, втискивая ее в национальные рамки. Ни там, ни тут не дости­галось главнейшего, чтобы выяснить в православии его внут­реннюю, эссенциальную природу, которая проявляется «много­частно и многообразно», никогда не изменяясь в своей глубине и не исчерпываясь в своей полноте. Взамен сего предлагалось собственно простое описание исторических картин понимания или применения православия, но совсем не оказывалось опреде­ления его, как такового.

Сюда относится и третья формула. Она наиболее поверхност­на, однако требует упоминания по ее популярности и распро­страненности, хотя последние приобретаются собственно при­митивностью ее. Разумеем ходячую сентенцию, что правосла­вие есть золотая средина или царский путь между католичест­вом и протестантством. Нет нужды аргументировать, что этот тезис не годится даже с чисто внешней стороны, ибо по сравне­нию с примиряемыми крайностями необходимо должен быть позднейшим сам посредствующий для них момент, между тем он почитается и обязательно мыслится раннейшим и незави­симым, а здесь и возникает единственно важный вопрос: что же такое было православие тогда — без соотношения с этими не­существовавшими противоположностями? Если в данной фор­муле предлагается наглядно-сравнительная характеристика православия, то она ведет к обезличению его и, пожалуй, к уничтожению. Попробуем отнять у католичества всё, что отри­-

9

цает в нем протестантство, произведя у этого все католические вычитания,— и в итоге у нас почти ничего не останется на долю православия. Выйдет, что последнее потому и не разделяет этих конфессиональных крайностей, что не имеет собственного со­держания, обращаясь в беспредметную фикцию. Но идейно и фактически православие претендует на автономную независи­мость, и потому в нем непременно должна быть доктриналь­ная самобытность, обеспечивающая ему отличительную само­стоятельность.

II

По предшествующему обзору очевидно, что православие в равной мере превышает и рамки всякого исторического нацио­нализма, и особенности всех конфессиональных разновидностей.

По этим свойствам кажется, что, находясь вне исторического движения реальной жизни и конкретной мысли, православие будет какой-то крайней отвлеченностью, близкой к эфемерно­сти. Но фактически оно всегда заявляет и выступает живою стихией в христианском историческом процессе, где всегда дей­ствует созидающим образом, не исчерпываясь конкретными формами национального воплощения и конфессионального опо­знания. Это совсем не идеальная, а всецело реальная сила, ко­торая функционирует с самого возникновения христианского развития, держит его собою и служит животворным регулято­ром последовательного процесса. Никакая иная точка зрения неприменима кроме той, что православие чувствует себя и пред­ставляется живым и жизненным началом со строгою индиви­дуальностью. Теперь и надо найти характеристические черты этой последней. Но в общем описании содержатся все данные для частных определений.

Прежде всего, православие безусловно независимо от всех исторически-национальных осуществлений, а — наоборот — эти питаются и живут им, нимало его не истощая и только преду­готовляя основу для лучших и более широких применений. Православие с этой стороны есть неисчерпаемая христианская энергия, идущая из первоначала с непрерывностью и никогда не изменявшая себе и не ослабевавшая. Ясно, что по этим сво­им качествам оно сливается с самим христианством, как благо­датно-божественным жизненным фактором. Но в мировой ис­тории христианское течение постепенно разделялось на множе­ство ручейков, иногда настолько отдалявшихся взаимно, что они совершенно забывали о своем общем источнике. Всем этим обособлениям православие противоставляет себя в достоинстве центрального единства, целостного в своем существе и непре­ложного при всех исторических перипетиях.

Этот контраст с христианскими исповеданиями решительно утверждает, что в них имеются лишь частные отражения хри­стианства, между тем православие усвояет себе всю его пол­-

10

ноту по бытию и по содержанию. Однако и в первом случае частичное восприятие почитается историческим воплощением целого и фактически реализует его. Естественно, что тут целое принижается до частного и оценивается по этой узкой мерке, совеем ему не тождественной. Целое не захватывается во всю широту, но постигается в частичной ограниченности и по тому самому рисуется несоответственно своему натуральному вели­чию, или неправильно в объективном отношении. Предмет от­крывается только в части своей и, поглощаясь в ней, обнару­живается односторонне и неверно. Это есть понимание «не­правое» по его частичности, которая необходимо бывает огра­ничением и даже искажением целого, когда старается заменять его, являясь в известный исторический момент единственным фактическим представителем всей христианской целокупности. Наоборот, православие хочет быть полным откровением хри­стианства, чтобы последнее выражалось в нем адекватно и — значит — правильно. В этом смысле православие есть «правое» исповедание—ὀρθο-δοξία — потому, что воспроизводит в себе весь разумеемый объект, само видит и другим показывает его в «правильном мнении» по всему предметному богатству и со всеми особенностями. Православие удовлетворяет своей «пра­вой» норме именно тем, что совпадает по всему объему со сво­им предметом, как он дан фактически и существует независимо. Но таковым является подлинное и первоначальное христиан­ство Господа Спасителя и Его Апостолов,— и православие по преемству сохраняет и вмещает его, применяя и раскрывая среди разных исторических условий.

Так получаем, что по своему внутреннему упованию право­славие мыслит себя христианством в его изначальной полноте и неповрежденной целостности. Оно принципиально разграни­чивается от других христианских исповеданий не как истина от заблуждений, а собственно в качестве целого по сравнению с частями. Последние уже выделяются из него и для оправда­ния и обеспечения своей автономии вынуждаются настаивать на прямом обособлении с резким оттенением своих отличитель­ных свойств и такой несродности, которая исключает смешение и передачу. По самой своей целостности православие не чув­ствует к сему внутренней надобности, ибо носит в себе все части и не имеет ни нужды, ни желания дифференцироваться от них. В том и специальная его природа, что православие всё в себе содержит и внедряется до тесного гармонического единства всех органов церковного тела. Тогда для него бывает нормальною лишь функция внутреннего сплочения всех частей с господ­ством претворяющей центростремительности и с подавлением всяких уклонений и отпадений. Тут нет объективной расчленен­ности, а потому не находится ее и субъективно, или в самом вероисповедном самоопределении. С этой точки зрения в пра­вославии натуральны собственно вероизложения общего харак-

11

тера с откровением своего подлинного апостольского содержа­ния, но ничуть не с раздроблением в нем разных элементов. Ведь целому никогда и нигде не могут противостоять и противоставляться известные части, и подобная адвересативность [«противительность».— Ред.] мыслима только среди них самих, или со стороны их по отношению к целому. Они расходятся меж­ду собою именно по своей частичности и для оправдания самого выделения из целого типически обособляются от него. В конт­раст сему целое не имеет ни малейшей причины и внутренней потребности нарочито различать себя от частей — по самой не­посредственной очевидности этого факта для всех зрячих. Це­лое искони было прежде частей и всегда остается больше их, для чего не нужно никаких доказательств, которых — естествен­но — и не дается по собственной инициативе ради своего само­определения.

В данном свойстве заключается источник своеобразного яв­ления, недостаточно понятого и оцененного в западном инославии. Последнее ищет точных «символических книг» у правосла­вия и даже старается помочь ему собранием и изданием тако­вых. Но в этом кроется большое недоразумение, которое прак­тически переходит уже в заблуждение. На самом деле право­славие не имеет «символических книг» в техническом смысле, и всякие речи этого рода ведутся лишь крайне условно и при­способительно к конфессиональным западным схемам вопреки природе и истории православия. Оно почитает себя правым или подлинным учением Христовым во всей первоначальности и не­поврежденности, а тогда — какая же может быть у него особая отличительная доктрина кроме Евангельско-Христовой?! И сама Церковь православная доселе не употребляет специальных «символических книг», довольствуясь общими традиционными документами вероопределительного характера. Это мы видим при архиерейском посвящении, где хиротонисуемый во свидетель­ство своего правоверия прочитывает только древнейшие симво­лы. Но еще решительнее и рельефнее эта черта обнаруживает­ся в «чине православия», поныне совершаемом на литургии в кафедральных соборах в «Неделю православия» (ἡ κυριακὴ или ἡ ἑορτὴ τῆς Ὀρθοδοξίας), т. е. в первое воскресенье Великого поста, в память «торжества православия» (19 февраля 842 г.) ³ при императрице византийской Феодоре (842—845 гг.). При этом священнослужении лишь отвергаются и осуждаются лож­ные еретические мнения — с молитвою об обращении и спасении заблуждающихся грешников, а исповеданием веры православ­ной бывает древнецерковное вероизложение. «Последование спасительному откровению» Божию выражается здесь обще­принятым «Никео-Цареградским» символом, и именно по отно­шению к нему громогласно возглашается: «сия вера апостоль­ская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия вера все­ленную утверди». Далее прибавляется: «Еще же соборы святых

12

Отец, и их предания и писания Божественному откровению со­гласная приемлем и утверждаем... Якоже убо пленяющих разум свой в послушание Божественному откровению и подвизающих­ся за оное ублажаем и восхваляем: тако противящихся сей истине, аще ожидавшему их обращения и раскаяния Господу не раскаяшася, Священному Писанию последующе, и первен­ствующий Церкве преданий держащеся, отлучаем и анафематствуем».

Православие апеллирует к старым исконно христианским нормам и не указывает для себя особых «символических книг», потому что не имеет ничего символически нового в догматиче­ском отношении по сравнению с эпохою до заключения семи вселенских соборов. Этим показывается, что православие сохра­няет и продолжает изначальное апостольское христианство по непосредственному и непрерывному преемству. В историческом течении христианства по вселенной это есть центральный поток, идущий от самого «источника воды живой» и не уклоняющийся на всем своем протяжении до скончания мира. Здесь корень и объяснение всех других принципиальных свойств православия. Если в нем исповедуется достоинство подлинного христианства по соответствию своему оригиналу, то данное качество произво­дится и обеспечивается тем, что всегда удерживается теснейшая неразрывность от последнего — с освобождением ему собствен­ного действия, которое и образует православие в его историче­ском бытии. Исконное христианство в православии почерпается, доставляется и гарантируется путем преемственного восприятия, когда новое приобретает авторитет христианской изначальности, а она в самой своей старине обнаруживает непрестанную обнов­ляющую живительность. Материальное совершенство сочетавается с формальным принципом традиционной преемственности, которая способствует тому, что историческое движение право­славия на всех стадиях соприкасается со своим основоположи­тельным началом.

Итак, по его внутреннему сознанию и убеждению, правосла­вие является подлинным апостольским христианством по прямо­му наследованию, хотя бы в определенных исторических формах, каких — в духе своей эпохи и условий — не чужды были и пер­вохристианские времена. Но по этой стороне, обезличиваясь совпадением с первохристианством, православие, по-видимому, не разнится от других вероисповеданий и некоторых новейших на­учно-богословских течений, иногда даже явно рационалистиче­ских. Ведь католичество самим своим именем (от καθολικός) говорит о своем божественном универсализме, свойственном Еван­гелию Христову. А протестантство мотивировалось при возник­новении и гордится доселе собственно тем, что, усматривая в ка­толицизме несомненные искажения первоапостольского христи­анства, хотело возвратиться именно к последнему и устранить все позднейшие наслоения и побочные уклонения. По своей идее

13

протестантизм должен бы быть и представляться восстановле­нием изначального, подлинного христианства против католиче­ских извращений его. К тому же собственно направлялось и ан­гликанство путем протестантского своего обновления в католи­честве, принципиально связав свою судьбу с протестантизмом. И если не всеми англиканами признаётся успешность этой по­пытки, то и у этих скептиков не теряется одинаковая движущая цель, которая проникает их критику и вдохновляет стремления. Нет надобности распространяться об этом, ибо всем известно, сколь часто, громко и энергично раздавались в англиканстве решительные призывы: «назад ко Христу» (Back to Jesus!), хо­тя бы и чрез труп Апостола Павла (From Paul!). Протестант­ская наука давно и усердно культивирует эту идею, стараясь рационально отыскать подлинное христианство и возвратить к нему религиозное внимание, которое, будто бы, везде омрачено туманом церковно-исторических модификаций и приращений. Всюду проповедуются возобновление и восприятие истинного первохристианства в его подлинной целостности. Это по-види­мому вполне сходно с самоопределением православия, но скры­вает глубочайшее различие. Ничуть не для критики, здесь не­уместной и нам совсем не любезной, а просто для выяснения дела позволим себе напомнить, что протестантство родилось при активном пособии научного знания и могущественно способство­вало его грандиозному прогрессу. Научное западное богословие является порождением протестантизма и потому может служить для него самою наглядною характеристикой. И вот в этом от­ношении существенно важно, что протестантская рациональная наука ни во всей современной церковности, ни в предшествую­щем церковно-историческом развитии не находит более или ме­нее точных воплощений первоначального христианства. Оно, якобы, сразу где-то затерялось и никогда не имело адекватного выражения. В историческом процессе имеются лишь фрагмен­тарные осколки с неполными и нечистыми преломлениями под­линных христианских лучей. Пред нами оказываются только разрозненные христианские материалы, по которым и надо вос­создать изначальное целое. Понятно, что для сего требуется работа научно-рационального творчества, чтобы по туманным очертаниям через тьму веков разглядеть подлинный лик Христов и зарисовать его с реалистическою жизненностью. Для наших целей мы получаем отсюда, что здесь созидающим фактором бывает научный разум, действующий рациональным методом. И как далеко можно уйти по этому пути,— мы хорошо знаем по печальным урокам новейшей протестантской критики. В сво­их крайних фракциях она не принимает ни одного аутентичного изображения Господа Искупителя и всё усвояет таинственному безличному процессу постепенного формирования христианских преданий, отлагавшихся в новозаветных книгах. Частные инди­видуальности не играли тут конститутивной роли и для дела

14

вовсе не нужны, а наука, как и жизнь, не терпит ничего излиш­него. Но верное для продолжения процесса должно быть не менее справедливым и по отношению к началу, что для него столь же мало надобен индивидуальный фактор, который ныне прямо устраняется новейшим «религиозно-историческим» зна­нием от всякого участия в последовательном развитии, где дей­ствуют лишь общие законы поступательного движения с диф­ференциациями, переплетениями, новообразованиями и т. п. В конце концов, при возникновении христианства оказывается со­вершенная пустота, где нет ни Христа, ни Павла, ни Апостолов.

Этот вывод, конечно, совсем не общепринятый в протестант­ской науке, но он вовсе и не является для нее чудовищным, ибо представляет только крайнее применение основных ее начал. Тогда для нас неотразимо, что в них принципом христианской реставрации полагается если не прямой рационализм, то не­пременно чистая рациональность. А при таких условиях для всех ясно без всяких аргументов, что здесь мы имеем самый резкий контраст православию. Оно решительно и исключитель­но базируется на традиционной преемственности непосредствен­ного восприятия и всецелого сохранения *. По православному самосознанию, подлинное христианство догматически принуди­тельно само по себе, исторически же представляет нечто фак­тически данное и реально действующее именно в православии. Но искомым не может быть налично существующее. Его нечего открывать, а надо только сохранять в священном благоговении, обязательном для того, что явлено свыше от Бога через Сына в Духе Святом. Момент рациональности христианства для пра­вославия бывает вторичным, как разумное постижение и науч­ное оправдание факта, который может быть непосилен для че­ловеческой ограниченности и по своей божественной сущности всегда останется для нее иррациональным (1 Кор. 1, 18 след., 27 сл.; 2, 11 сл., и мн. др.). Православие исповедует с Апосто­лом Павлом (2 Кор. 4, 13): «имуще той же дух веры, по писан­ному [Псал. 115, 1]: „веровах, тем же возглаголах”, и мы ве­руем, тем же и глаголем». Православие есть лишь провозгла­шение исконного христианства — восприятием его, а не обосно­ванием,— верою, а не разумом. Последний познаёт именно ве­-

* Здесь уместно вспомнить слова известного философа — профессора В. Н. Карпова († 1867, XII, 2), который по случаю пятидесятилетия С.-Петербургской Духовной Академии свидетельствовал, что «она не сделала ни шагу от сокровищницы богооткровенного учения, что этот светильник православной истины в продолжение пятидесятилетнего своего светения не сдвинут с места никакою силою враждебных идей суемудрия или иноверия, но твердо стоит на незыблемом камени исповедания своего. И в настоящий день [—вторник 17 февраля 1859 г.—] Академия воздвизает хоругвь торжества не во имя прогресса, а напротив — во имя неотступного своего пребывания в недре православной Церкви, на страже апостольских и отеческих вероопределений». См. в сборнике: Пятидесятилетие С.-Петербургской Духовной Академии (СПб., 1859), стр. 36.

15

рой (Евр. 11, 3: πίστει νοοῦμεν) и в самом рациональном пости­жении христианства всецело подчиняется его фактическому вер­ховенству, только стараясь осмыслить для себя своими недоста­точными средствами.

Христианство рисуется живою действительностью, независи­мой по бытию и свойствам от человеческого понимания. Конечно, здесь тоже требуется доктринальная точность, но она создается действием самого предмета и потому традиционно передается вместе с ним самим. Отсюда очевидно, что для православия хри­стианство является не учением, а жизнию таинственного обще­ния с Богом во Христе и благодатного обновления от Духа Святого в целокупном братстве верующих, когда все они еди­нением веры с Сыном Божиим усыновляются в Нем Отцу Не­бесному и затем естественно бывают по благодати братьями между собою. Вот почему в православии доминируют благодат­ные таинства, обнимая всё человеческое существование по всем сторонам. Они тут не внешний символ, не ритуальный аксессу­ар, устрояемый, расширяемый и сокращаемый по усмотрению, а необходимая стихия самой живительности христианства, обес­печиваемая иерархическим священством по прямому преемству от Господа Спасителя.

Но бесспорно, что к жизни нельзя реально примкнуть теоре­тическим зачислением чрез простое рациональное ее признание. Обязательно присоединиться фактическим погружением в нее, как общение отделившегося ручейка восстановляется лишь сли­янием с центральным потоком. Православие гарантирует себе подлинную изначальную христианственность преемственным вос­приятием, обеспечивающим непрерывное течение, и ни для кого не допускает возможности иных путей и связей.. Рациональная реституция [восстановление] подлинного христианства принци­пиально неприемлема для православия, которое в самом корне не согласно с подобными предпосылками. В них христианство представляется по преимуществу доктриной, если и божественной, то все-таки больше рациональной в качестве особой рели­гиозной концепции, хотя бы даже «богооткровенной». В этом у него совершенная аналогия со всеми другими религиозно-фи­лософскими школами и учениями. А по отношению к ним вся­чески допустимо, что можно приходить к сходным выводам и созерцаниям вполне независимо, почему мыслимы, например, пифагорейцы по убеждениям, вовсе не знавшие Пифагора и его системы по изучению их. Еще проще усвоить по книгам извест­ные религиозно-философские воззрения и стать исповедником их, не будучи в действительных отношениях с самими творцами. По существу так смотрят на христианство и рациональный проте­стантизм, и научный рационализм, для которых не было бы странным принять за христианина, например, покойного Лихунчана ⁴, якобы читавшего Новый Завет, если бы этот «китайский Бисмарк» принял последний, но ограничился теоретическим со­-

16

гласием с ним, не вступая в фактическое единение ни с одною христианскою церковью.

Православие безусловно отвергает этот метод и в самой ос­нове и в смягченных модификациях. В первом отношении пред­полагается, что какой-нибудь язычник, изучив новозаветные книги, усвоил христианские истины и тем самым сделался бы настоящим христианином — это и неизбежно и нормально по рационалистической логике. Типом второго рода был бы такой случай, что та или иная еретическая община отвергнет свои заблуждения и данным актом eo ipso [тем самым] восстановит свое истинно-христианское достоинство. Подобное явление опять же вероятно по рационалистическим взглядам и фактически достаточно иллюстрируется старо-католичеством. Последнее, до­казывая и свидетельствуя свою верность догматам и канонам древней нераздельной Церкви семи вселенских соборов, желает и домогается от православия прямого церковного признания его помимо и вне присоединения к какой-нибудь из существующих православных церквей. Предлагается и требуется не собственно воссоединение, какое было, например, в 1898 г. в России с сиро-­халдейскими несторианами (айсорами), присоединившимися в С.-Петербурге (25 марта) в лице своего главы покойного епис­копа Супурганского Map-Ионы, а лишь взаимообщение, столь несоответственно практикуемое на Западе (во всяких Intercommunion’ax). Доселе эти старокатолические притязания не имели успеха и вполне справедливо встречали решительный отказ. И со стороны православия здесь не было и нет ни надменности, ни каприза, ибо это вызывается самим существом дела,— и старокатолики, добиваясь совсем иного отношения, обнаруживают наглядно, что они пока не проникли жизненно в глубину право­славия и не срослись с ним по духу в своем христианском на­строении, которое продолжает оставаться у них рационально-­западным. Немыслимо получить воду из недосягаемого источ­ника, не обратившись к текущей из него реке, и без ее посред­ства нельзя войти в единение с ним. Православие есть благодат­но-христианская жизнь,— и преимуществами последней можно фактически воспользоваться совсем не теоретическим познани­ем или отвлеченным зачислением, а исключительно живым реальным союзом, когда к ней сначала примыкают и потом уже почерпают отсюда все блага.

Необходимое бывает для всех равно обязательным и ни для кого не служит к господству или уничижению. В этом отноше­нии православие предъявляет лишь свойственное его природе, которою и определяются его отношения ко всем христианским исповеданиям. По прямой апостольской преемственности оно представляется традиционно-воспринятым и неповрежденно-хранимым христианством в его изначальной жизненной целостно­сти. Конфессиональные группы выделяют в ней частные стороны и развивают систематически, но почерпают свою силу именно

17

в производящем целом и взаимно сближаются между собою чрез него. Православие ничуть не отрицает у них этой родст­венной связи с собою и потому вовсе не покушается на их хри­стианское достоинство. Его отличие заключается не в своеоб­разной обособленности, требующей приспособления к себе, а во всеобъемлющем существе, по которому оно, будучи христиански божественным и универсальным, бывает кафолическим (καθολικός) или вселенским (οἰκουμενικός). По таким своим каче­ствам православие не вытесняет другие исповедания, захваты­вая у них принадлежащие места, но лишь срастворяет их в себе постольку, поскольку наравне с ними само поглощается в боже­ственном океане возрождающей, спасающей и животворящей благодати Христовой. Посему православие, богатое подвигами апостольского миссионерства, чуждо прозелитической пропа­ганды и никогда не было энергично-активным на этом скольз­ком поприще. Оно возвышалось над другими исповеданиями не по надмению для подчинения всех под ноги свои, а именно по присущему его природе сознанию отношения основного целого к производным частям. Православие призывает к единству с собою лишь ради своего единства со Христом в преемственно сохраняемой, неповрежденно содержимой и благодатно дейст­вующей истине божественной. И на его знамени сияют одни эти святые слова:

«Сия вера апостольская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия вера вселенную утверди»!

С.-Петербург,

1913, III, 3(16) — 1-е воскресенье Великого

поста, «Неделя Православия»

Примечания редактора

1 Фанариоты — обитатели греческого христианского квартала в Стамбу­ле; в более узком смысле — сторонники взглядов Константинопольской Церк­ви и Патриархии.

2 Этнарх — начальник, правитель, вождь народа.

3 Эта дата, весьма распространенная прежде, вызвала в конце прошлого века серьезные возражения (см. об этом у Васильева А. А. Византия и арабы. Политические отношения Византии и арабов за время аморийской династии. СПб., 1900, Приложения, с. 142—146: О годе Восстановления Пра­вославия; Православная богословская энциклопедия под ред. А. П. Лопу­хина, т. III, Пг., 1902, кол. 394—395), и событие «Торжество православия» датируют ныне вполне обоснованно 11 марта 843 года (см. примечание А. Бриллиантова на с. 578 четвертого тома «Лекций по истории древней Церкви» проф. В. В. Болотова, Пг., 1918).

4 Ли Хун-чжан (1823—1901)—государственный деятель Китая, прово­дивший, в частности, политику «подражания Западу».

18