Федотов Г.П. После Оксфорда

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

ФЕДОТОВ Г. П.

ПОСЛЕ ОКСФОРДА

Одним из самых ярких показателей глубины современного кризиса является участие или, по крайней мере, заинтересованность в нем христианской Церкви. В одних странах, как жертва, в других, как соработница, в третьих, как, голос оценивающий совесть, но Церковь повсюду вовлечена в политику, вовлечена в узел кажущихся неразрешимыми экономических, социальных, национальных проблем. Это дается Церкви не легко. Мы очень далеки от тех теократических времен, когда Церковь брала на себя ответственность за все, совершающееся в мире. За последние четыре века — века индивидуалистической культуры, — религия привыкла удовлетворяться отведенным ей местом и кругом вопросов личного спасения, Сделавши «из неволи добродетель» она даже полюбила эту свободу от мира, эту жизнь в разреженном воздухе чистой молитвенной духовности. Правда, платой за эту «чистоту» духа было безоговорочное принятие сложившихся общественных отношений в миру. Никогда в своем героическом прошлом Церковь не была так связана с господствующими группами и формами общественной 

430

жизни, как в эти века духовного индивидуализма. Цена казалась не слишком дорогой; отдать «кесарево кесарю», отказавшись от мечты о христианском его перевоспитании, и ограничиться делом спасения. В той или иной степени это относится ко всем христианским исповеданиям, хотя по-разному понимается ими спасение и не похожи чеканящийся на динариях обличия Кесаря. Аполитизм в Церкви нарушался обыкновенно лишь тогда, когда приходилось защищать кесаря от его противников; абсолютную монархию от либерализма и демократии, капиталистическую систему от социализма. Эта защита совершалась по наивной уверенности в прочности, «богоустановленности» сложившихся порядков и не столько, быть может, из чувства сервилизма, сколько в интересах — конечно, ложно понятых — все той же духовной свободы. Какими бесконечно далекими от нас кажутся эти времена, хотя в России их отделяют от нас каких-нибудь два десятилетия.

В мире нет уже ни одной абсолютной монархии и ни одной страны, где капитализм представлял бы живую, действующую систему, а не ее хаотические обломки. Уже и демократия, победившая повсюду монархическое самодержавие, стоит пред собственным грозным кризисом, Уже и социализм, «победивший в одной стране», раскрыл свои глубокие внутренние противоречия. Стало трюизмом повторять, что мы живем в эпоху одной из величайших социальных и культурных революций, какие когда-либо переживал мир, а в эти годы, в шуме политических событий, все чаще слышится голос христианских церквей, защищающих не только вечную жизнь против посягательств временного, но и само временное, саму человеческую историю от угрожающего уничтожения. Замечательно, что эти голоса Церкви, за редкими исключениями, перестали быть чисто охранительными. Что защищать? Какого кесаря стоит еще оборонять от врагов? Все законные кесари впали в полное бессилие, а сильные и новые, узурпаторы — те ненавидят Церковь и не ждут от нее — слава Богу — ни благословения, ни опоры. Если мир будет существовать — мир культуры скажем точнее: мир европейской культуры, — он должен быть перестроен заново; в этом, кажется, никто не сомневается. Беда лишь в том, что точный план нового здания никому не известен.

Только что (12-25 июля) состоялся в Оксфорде всемирный конгресс христианских церквей, посвященный вопросу: «Церковь, народ и государство». Этот съезд, наряду с Эдинбургским того же месяца, является последней и самой мощой манифестацией того, что принято называть христианским экуменическим движением. Движение это можно было бы, в порядке пародии, назвать христианским Интернационалом, хотя участники его с негодованием отвергают такое сравнение. Действительно, есть глубокое внутреннее отличие между всеми внешними формами сотрудничества народов и движений, которые именуются интернациональными и религиозными

431

встречами людей, связанных общей молитвой прежде общего дела. Но, с другой стороны, экуменические собрания не вселенские соборы, даже вообще не соборы Церкви, ибо в них отсутствует само единство церковного общения, так как участники их принадлежат к разным, часто бесконечно далеким друг от друга религиозным общинам. Это не соборы, но новый опыт соборования — совершенно небывалый в христианской истории, Трагическое разделение церквей остается. Никто не пытается умалять его значения, или преуменьшать пределы вероисповедных отличий. Разногласия существуют по-прежнему. Чего нет, — это атмосферы вражды и подозрения, с которым относились доныне друг к другу христиане разных церквей и толков. Соединение церквей — еще бесконечно далекая задача, едва различимая в исторических перспективах, но соединение христиан в любви и надежде (если не в вере) — в молитве и общем деле есть уже осуществляющийся факт. Но, ведь, это уже бóльшая половина пути к конечной цели. И когда думаешь о том, как быстро пройдена она, достигнутое кажется почти чудом.

В 1925 году в Стокгольме, по почину покойного архиепископа Седерблома, состоялся первый мировой экуменический съезд. Конечно, ему предшествовала большая подготовительная работа. Экуменические встречи, особенно миссионерские, происходили и раньше со времени войны и даже перед самой войной. Но Стокгольм был первым экуменическим конгрессом, на котором присутствовали представители всех церквей и хоть сколько-нибудь значительных христианских общин, кроме римской. Стокгольмский съезд, собравшийся в юбилейную годовщину первого вселенского (Никейского) собора (325), по замыслу устроителей должен был служить первым шагом в деле соединения церквей, Таким образом он ставил себе по существу экуменическую, а не социальную задачу. Но для того, чтобы этот первый шаг мог быть сделан, устроители не могли найти лучшей конкретной темы, чем тема социального служения. Разделенные догматами и канонами, христианине могли прежде всего объединиться на общем деле. Послевоенная Европа, взволнованная и еще не вошедшая в берега, требовала большой работы — умиротворения, строительства, организации. Христианской жертвенности было в чем проявит себя. Так создалось широкое экуменическое движение социального христианства под именем «Жизни и дела», — короче «Стокгольм» со своим журналом, своим постоянным бюро, исследовательским институтом в Женеве. Наряду с этой социальной ветвью экуменической работы вырастали и другие. Через два года после Стокгольма был съезд в Лозанне, посвящений догматическим вопросам, тоже оставивший после себя постоянную организацию («Вера и строй»). Образовались и иные ветви экуменического движения: Миссионерский Совет, «Дружба народов через церкви» и т_. п. — Особенно деятельны юношеские организации, студенчески и об-

432

щие, возникшие еще и прошлом столетии.

Судьбе угодно было, чтобы Стокгольмское движение («Жизнь и дело») оказалось наиболее актуальным, Из средства для экуменического сближения, из удачно выбранной темы для общей мысли и работы, движение социального христианства приобрело, в жестоких условиях времени, самодовлеющее значение. Как много изменилось за эти двенадцать лет, протекших между Стокгольмом и Оксфордом — вторым всемирным конгрессом социального христианства. Стокгольм был временем всеобщего оптимизма, веры в близкое и безболезненное разрешение всего узла послевоенных проблем: время Бриана и Штреземана, Локарно, пакта Келлога, братания вчера враждовавших народов. Социальный вопрос не вставал еще в своей остроте в эпоху послевоенной горячечной prosperity. Россия, с кровавой революцией, казалось единственной раной на теле Европы. Но Россия была далеко — да и в Европе ли? Русская беда казалась наказанием за чисто русские грехи, да и сама эволюция большевизма в эпоху Нэпа действовала успокоительно. Двенадцать лет, — и вся картина изменилась. Экономический кризис разразился и, углубляясь, принял структурную форму, обнаружив обреченность старой хозяйственной системы. В половине европейских стран, на развалинах демократии, установилась более или менее тираническая диктатура. Разговоры о разоружении сменились всеобщим усиленным вооружением. В разделенной на два военных лагеря Европе растут национальные антагонизмы, зреет ненависть, — наконец, и война уже вспыхивает щ там, то здесь на мировой карте — Китай, Абиссиния, Испания — угрожая каждый день общим пожаром. Гитлеровская революция была рубежом двух эпох. Это был обвал не только молодой германской демократии, это был обвал целой культуры.

Социальный вопрос, или комплекс вопросов, перестал быть одним из многих, он стал вопросом жизни и смерти. Изменилась и связь его, для христианства, с вопросом экуменическим. Теперь он уже не столько дает пищу для слабо разгорающегося экуменического движения, сколько требует от этого, ныне уже мощного движения мобилизации всех сил для своего собственного решения, т. е, для спасения человечества от непосредственно угрожающей гибели,

2.

От Стокгольма — к Оксфорду. Резкой перемене всей исторической обстановки соответствует возросшая зрелость, содержательность и решительность ответов или формулировок. В Стокгольме формулировались общие места социального христианства; ударение ставилось скорее на этической необходимости социального служения в разнообразных его формах. В Оксфорде — это конкретные ответы на трагические вопросы жизни. Дело идет уже не о социальном воспитании христиан, а о немедленном, организованном воздействии их на мир. Как,

433

в каких направлениях, в каких целях, какими средствами? Ясно, что среди тысячи собравшихся христиан разных стран, разных партий и общественных положений не могло быть полного единства в этих ответах.

В социальной жизни верующие как и неверующие далеко расходятся во взглядах, нередко вступают в борьбу между собою, оказываясь на разных сторонах военных и революционных фронтон. Трагический пример — Испания. Невозможность общезначимого ответа заставляет опасаться подмены подлинных решений искусными формулами, прикрывающими пустоту содержания блеском фразы, в религиозной мысли особенно отвратительной Многое заставляло отнестись скептически к успеху подобного съезда. Готовитьсямного лет собрать тысячу людей со всех материков для того, чтобы в результате двухнедельных дебатов отделаться ничего не говорящими резолюциями, — это ли не катастрофа, могущая погубить все молодое социально-христианское движение?

Этого не случилось. Резолюции или тезисы Оксфорда очень содержательны, очень конкретны и даже радикальны при всей своей нынешней сдержанности. Эти тезисы принимались единогласно. Это может показаться невероятным, Руководители конгресса, ответственные редакторы комиссий, избрали следующий путь. Они стремились всюду добиться наибольшей конкретности, содержательности, остроты. Но там, где граница единодушия была достигнута и начинались разногласия, редакция тезисов честно указывает их. Таким образом четко определяются границы единства христианского общественного мнения. Если это мнение более или менее точно отразилось в Оксфорде, то приходится удивляться, как велика область этого единства, несмотря на серьезность разногласий В этом самый отрадный итог Оксфорда.

В 1937 году конгресс сосредоточил весь широкий круг социальных проблем вокруг одной, самой острой и болезненной для Церкви темы современности. Эта тема «Церковь и государство» (или, точнее, «Церковь, народ и государство») определилась для мирового христианства, конечно, опытом германского расизма. Для нас, русских, она поставлена давно; но едва ли есть страна христианского мира, которая, в той или иной степени, не чувствовала бы на себе его исторической тяжести. Вопрос, конечно, не новый, вопрос тысячелетний. Все западное средневековье истекало кровью в борьбе за его решение. Но светское, тоталитарное государство есть совершенно новый факт в истории мира. Этот факт связан с провалом демократического гуманизма последнего столетия и со всем сложным комплексом современного духовно-социального кризиса. Было бы слишком легко для христианства ограничиться самообороной, обличать гонителей, предъявить свое непререкаемое (хотя столь часто в истории отрицаемое) право на свободу совести. Но это было бы лишним воплем утопающего, S. O. S. с гибнущего корабля в океане разбушевавшегося Левиафана. Ка-

434

кая человеческая рука может остановить преследование христиан в России, в Германии, в стольких других местах? Да и христианская совесть не мирится с подобным ограничением. Спасать нужно не страдающие христианские общины, а весь погибающий или угрожаемый мир. Вот почему тема «Церковь и Государство», оставаясь центральной на съезде, была лишь точкой кристаллизации целого ряда социальных и политических проблем. О широте этих тем свидетельствуют секции, на которые разбился съезд, и выработанные ими доклады. Эти секции следующие: 1. Церковь и народ; 2. Церковь и государство; 3, Церковь, народ и государство в их отношениях к экономическому строю; 4. Церковь, народ и государство в отношении к воспитанию; 5. Вселенская Церковь и мир народов. Последняя секция (международных отношений) выделила на себя подсекцию по самому жгучему и трудному вопросу — о войне,

Каждая ил секций представила съезду обширный доклад, в виде тезисов, суммарно и единогласно принятых съездом. Познакомимся вкратце с содержанием важнейших из них.

Два общих предварительных замечания. Доклады всех секций предваряются догматическими обоснованиями. С первых же строк мы чувствуем, что перед нами не резолюции политического или общественного собрания, но что политически звучащие формулы идут из совершенно иной глубины. Это лишь социальные проекции религиозного опыта церкви, Потребность в догматическом обосновании тезисов была велика—у всех членов конгресса. Но в то же время эти обоснования, несомненно его самое слабое место. При догматическом разномыслии и пестроте, господствовавших в Оксфорде, было, конечно, немыслимо найти удовлетворяющие всех формулы. Приходилось ограничиваться догматическим минимумом, и этот минимум, естественно; оказывался звучащим по-протестантски. Влияния православных и англикан было достаточно, что бы устранить чисто протестантские доктрины; но остался особый тон обще-христианских мест, который окрашивает скорее проповедь пастора, чем священника. Замечательно, все же, что этот искомый минимум был все же догматическим. Одна секция нашла его в учении о «суверенности» Бога, другая — в догмате воплощения. Часто этическое обоснование, даже в терминах Нагорной проповеди, сознавалось недостаточным. В этом сказался догматизм нашего времени. Насколько упрощеннее был подход к тем же самым проблемам у христиан XIX столетия!

Другой красной нитью, проходящей через тезисы всех секций, был призыв к покаянию — призыв, обращенный не к миру, не к безбожникам, а к самим себе, к христианам, к Церкви. Все почти доклады подчеркивали вину христиан и их ответственность за греховную и трагическую действительность. Дух фарисейства и обличительства как нельзя более был чужд Оксфордскому собранию. В дальнейшем мы опустим

435

эти религиозные и этические предпосылки, ограничившись лишь социальными проекциями.

Доклад III-ей, экономической, секции дал очень суровую критику современной хозяйственной системы и этнические предпосылки системы будущего. Конгресс отказался от предрешения технических  проблем  (национализаций, денежная система и проч.), и в этом смысле не дал никакой экономической программы, Но он дал персоналистические предпосылки для нее, исходя из оценки положения в хозяйственном обществе человеческой личности. В критике капитализма в наше время трудно быть оригинальным. Однако конгресс в умеренной форме, но очень радикальной по существу отверг самые основы современного общества. Он признал «препятствиями для социальной жизни»: 1, самое существование классов; 2. те формы неравенства, которые выражаются в различии «возможностей образования, отдыха, гигиены, обстановки», обеспеченности труда; 3. «безответственную власть» лиц и корпораций в экономической жизни. Присоединяя к этому господствующий стимул наживы, конкуренции и трудность осуществления личного профессионального призвания, мы получаем полностью социалистическую критику капитализма, но не с классовой, а человеческой точки зрения, Слово социализм нигде не упомянуто, Да в наше время оно скорее плодит недоразумения, чем содействует определенности. И положительный строй рисуется теми же персоналистическими чертами: «Общество, старающееся преодолеть барьеры классов», социальное обеспечение слабых, равенство образования, возможность осуществлять личное призвание. Бесклассовое общество, постулируемое в Оксфорде, есть несомненно, главное достижение современного социального христианства. Это — черта, отделяющая определенно Оксфордскую тенденцию от папских энциклик, напр., и от традиционного морального богословия, учащего о гармонии классов,

Впрочем, Оксфордские тезисы проникнуты духом разумного реализма. Именно поэтому они отказываются предрешать конструкцию будущего общества и предостерегают от утопизма строителей земного рая. Характерен во всех отношениях §, осуждающий коммунизм — не как социальную систему, а как выражение материалистического и утопического мировоззрения. В виду особого интереса этого доклада, приведу его целиком:

«Несправедливости существующего экономического строя вызвали к жизни политические движения, напр., коммунизм, которые приняли в некоторых странах чисто антирелигиозный характер. Пред лицом проблем, поставленных современным экономическим строем, и позицией этих движений, которые являются ответом на них, Церковь должна изучать эти движения в духе лояльной и строгой критики, в свете Слова Божия. Христиане признают со скорбью, что их слепота и неспособность разобраться в неправде современного положения в значительной степени повинны в рве, вырытом между Церковью и револю-

436

ционными движениями, целью которых является социальная справедливость. Церковь не будет думать, что нападение на нее есть нападение на Бога. Как заявляли многие выдающиеся деятели Церкви за последние годы, требования, выставленные этими движениями в интересах справедливого социального и экономического строя, имеют общие пункты с Евангелием. Однако Церковь должна отвергнуть их утопическую и материалистическую форму. Судьба масс, отторгнутых от влияния христианства, является в настоящее время для Церкви предметом самых мучительных забот».

Как видим, момент церковного покаяния явно преобладает здесь над моментом осуждения.

Опуская подробный, конечно, тоже важный доклад, педагогической секции, переходим к основной и тесно связанной группе тезисов, посвященных современному государству,

Специальное выделение вопроса о нации, конечно, объясняется постановкой его в германском расизме. Интересно, что в английском языке не нашлось и слова, точно передающего немецкое Volk (народ), который поэтому сопровождает в скобках бледное английское community. Для нас имеет особое значение тот факт, что создаваемые «немецкими христианами» богословские теории кое в чем подозрительно перекликаются с русским славянофильством и мессианизмом. Неудивительно, что Оксфордская отповедь им местами напоминает Владимира Соловьева. С большою силой подчеркивается положительное значение многообразия национальных и расовых характеров, в которых заложено различие призваний. Любовь к своему народу и служение ему является долгом и отдельного христианина и Церкви. Но это служение не есть служение интересам нации: это «чистая проповедь Евангелия» в пределах национальных обществ. «Всякая форма национального эгоизма», приводящая к угнетению других народов и меньшинств или даже к недостатку уважения к их дарам, есть «грех и возмущение против Бога, как Творца и Господа всех народов». Равно греховно «обожествление собственного народа» или признание за ним особого «спасительного откровения» (мессианизм).

Анти-еврейская постановка расового вопроса в Германии вызвала необходимость особой декларации конгресса об антисемитизме. Но многие расовые параграфы доклада имеют в виду цветных христиан и положение христианских общин в Америке и Африке, вооружаясь, напр., против внесения в богослужебную жизнь каких-либо различий по расе и цвету кожи (особые храмы для негров).

Тезисы о государстве составлены с сугубой осторожностью. Приняты во внимание, как вселенский, так и поместный характер христианских церквей — последний, обязывающий к лояльности по отношению к народам и государствам. Государство объявляется богоустановленным учреждением, хотя и способным, по греховности человеческой природы, само становиться «орудием

437

зла»: у Церкви и Государства разные сферы, но есть и общее поле экономической, культурной и др. работы, где эти сферы скрещиваются. Государство, имеющее «высший авторитет» в своей области, не является однако «высшим источником закона, но скорее его гарантом, служителем, а не господином справедливости». Последний авторитет для христиан — воля Божья. В силу этого государство не является носителем истинного суверенитета. Обязанности христиан по отношению к государству заключаются не только в повиновении ему и молитве за него, но и в «критике его, поскольку оно уклоняется от справедливости, определенной Словом Божиим», и даже неповиновении государственному приказу. Вместе с тем «проникновение во все законодательство и управление принципов, согласных с достоинством человека, как образа Божия»» является также долгом христиан и Церкви. Необходимая свобода Церкви включает и свободу воспитания и свободу исповедания для меньшинств, даже враждебных господствующей национальной церкви, и «свободу, для всех граждан, тех возможностей, которые обеспечивают осуществление» непосредственно религиозных целей.

Государство, связанное внутри законом справедливости, во вне связано тем же законом по отношению к семье народов или государств «Безусловный суверенитет нации есть зло». Международный порядок составляет предмет особых попечений Церкви как вселенского целого. Церковь поддерживает все учреждения, направленные поддержание мира и справедливости между народами (особо оговаривается значение Лиги Наций при всех ее несовершенствах). Работа в ползу морального разоружения и «экуменического воспитания», конечно, есть первый церковный долг в этой области.

Когда все усилия людей доброй воли оказались тщетными, и разразилась война, каково должно быть поведение христианина? Таков был самый мучительный вопрос для собравшихся в Оксфорде, как и для всех нас, живущих все время под знаком войны. В осуждении войны конгресс был единодушен. Не было допущено никаких извинений или смягчений, никаких романтических иллюзий, которыми еще недавно старались спасать фасад войны даже в христианских кругах. «Война предполагает принудительную вражду, дьявольское надругательство над человеческой личностью и безграничное искажение истины. Война представляет особенное выражение власти греха в этом мире вызов правде Божией, откровенной в Иисусе Христе Распятом. Никакое оправдание войны не смеет скрывать или преуменьшать значения этого факта».

Единодушные в осуждении войны, оксфордские богословы разошлись между собою, в определении поведения пред лицом войны. Удивляться этому не приходится. Будь это иначе, мы могли бы заподозрить их в легкомысленном и словесном прикрытии трагической проблемы. Доклад подсекции указывает на три течения внутри конгресса, не упоминая о численном их соот-

438

ношении. Во-первых, чистые пацифисты, которые при всех условиях отказываются принимать участие а войне. Во-вторых, условные пацифисты, участвующие в «справедливой войне». Эта оправданность войны для одних определяется международным законом, для других оборонительными и освободительными целями войны: «защита жертв дерзкого нападения или обеспечение свободы угнетенным». Третьи, пессимисты, считают войну неустранимой, и участвуют в ней, повинуясь приказу государственной власти. Но даже и эта группа делает исключение для тех случаев, где «существует абсолютная уверенность, что отечество сражается за неправое дело (напр., а случае неоправданной завоевательной войны)»; тогда отказ граждан от войны будет являться законным. Некоторые из приемлющих войну идут дальше, и готовы видеть в отказе от военной службы отдельных лиц особое призвание от Бога, обращающее внимание на извращенную природу мира, где возможны войны».

Религиозно чрезвычайно значителен и духовно безупречен призыв молиться за врагов во время войны. «Во время войны, как и во время мира; Церковь должна молиться не только за тот народ, в котором Бог поставил ее, но и за врагов этого народа». Сообразуясь с указанием молитвы Господней, христиане «не будут молиться против друг друга». Поредение этого требования в жизни означало бы целую духовную революцию.

Вспоминая наши собственные нравственные колебания в 1914 году, легко заметить, что отношение к войне современных христиан очень напоминает отношение тогдашних социалистов. Какой огромный и тяжелый опыт должен был быть пройден за эти 23 года, чтобы сделать это сходство возможным! С уверенностью можно сказать, что тогда нельзя было найти официальных представителей церквей, которые стояли бы на точке зрения даже самых умеренных пацифистов Оксфорда. В 1914 г. было простительно разделять иллюзию, что война приведет к установлению более справедливых отношений между народами. Сейчас для всех становится ясным, что война — всеобщая, «экуменическая» война — может закончиться только уничтожением цивилизации.

3.

Перечитывая оксфордские тезисы, прежде всего спрашиваешь себя: каков их удельный вес? В какой мере люди, собравшиеся в Оксфорде, представляют духовное состояние современного христианского мира, и какое значение их идеи, их воля могут иметь и хаосе катастрофических событий?

Здесь мы должны тщательно остерегаться всяческих иллюзий. Слишком пылкие надежды сулят жестокие разочарования. Уже и сейчас какой-нибудь скептик, читая эти превосходные декларации, может усмехнуться про себя: «trop beau pour être vrai». Но и скептицизм так же вреден, как и слепая доверчивость.

439

Сначала о представительстве. Полноправные делегаты представляли в общем довольно большое число хр. церквей и общин. Но многие из этих общин, особенно американских, имеют весьма скромные размеры. Из крупных национальных церквей нужно прежде всего отметить англиканскую церковь, которая является не только государственной церковью Англии, но и широко распространенным исповеданием по всему англо-саксонскому миру. За нею следует протестантские церкви Швеции, Голландии, Швейцарии и других стран и православные церкви на Балканах.

О православном представительстве скажем особо. В общем, подавляющее большинство делегатов принадлежало протестантскому миру. Даже если не включать в него целиком англиканства, с его влиятельными кафолическими течениями. Около половины делегатов прислала Америка, которая в значительной мере и определила оптимистический и волевой характер конгресса, Оксфорд желал бы быть съездом подлинно экуменическим — вселенским. Это ему не удалось — конечно, не по его вине. Обратим внимание на отсутствующих. Об одном из них мы уже упоминали. Римская церковь принципиально отказывается принимать участие и каких-либо собраниях с иноверцами, создавая свои параллельные, униональное и социальное, движения. Для нее христианское единство рождается не а соборовании, а в повиновении верховному первосвященнику, а пути социального служения указываются его энцикликами. Это печальный факт, и факт неустранимый. Вторым отсутствующим, о котором много говорилось на съезде, с сочувствием и сожалением, была германская лютеранская церковь, делегаты которой не получили от правительства паспортов в самый последний момент. Как раз накануне Оксфордского конгресса Гитлер арестовал популярного пастора Нимейера и ряд других церковных деятелей. Отсутствующая германская церковь все время стояла пред лицом конгресса в нимбе исповедничества, вдохновляя его резолюции; мы видели, что она определила самую тему конгресса. Третьим великим отсутствующим, о котором, к сожалению, мы не слышали ничего, кроме холодной официальной резолюции последнего дня, была Русская церковь. Для русских делегатов это умолчание о России было горько. Конечно, кровавые страдания русских христиан безмерно превышают тяжесть испытаний христианской Германии. Но к ним привыкли (20 лет!), к ним подходят с другими мерками, да христианская Россия никогда и не была участницей экуменического движения; ее отсутствие не так, потому, и заметно. Наша горечь усугублялась еще одной мыслью. С каким правом представители других христианских церквей могли бы возвысить свой голос против гонений на русскую церковь, глава которой торжественно отрицает самый факт гонений, Русская действительность и так трудно доступна для понимания иностранцев,

Эти отсутствующие вместе со-

440

ставляют большинство христианского мира. Их отсутствие и делает экуменическое движение, если не по идее, то в действительности, движением прежде всего протестантским. Позволительно спросить себя, насколько участие другой, отсутствующей, половины изменило бы характер съезда и содержание его решений,

Германия прислала бы представителей «исповеднической» церкви, которые горячо поддержали бы ими же вдохновленные тезисы Оксфорда. Но вместе с ними приехали бы «немецкие христиане» и то центральное «болото», которое всегда ищет компромисса и приспособляется к требованиям власти. Мы знаем, что «исповедническая» церковь представляет лишь меньшинство самых стойких и верных христиан среди протестантов Германии. Расистское движение имеет много приверженцев среди пасторов и теологов, как и вообще среди немецкой интеллигенции. Опора на государственную власть, богоустановленность которой так сильно подчеркивал Лютер, составляла всегда отличительную черту немецкого протестантизма. Новый воинствующий национализм вызвал к жизни богословские теории германского мессианства, кое в чем созвучные русскому славянофильству, но этически очень отличные от него. Словом, без полицейской предусмотрительности Гитлера, в Оксфорде появилась бы небольшая числом, но сильная качеством оппозиция, защищающая идеи христианского национализма,

О настроении отсутствующей Римской церкви известно по папским энцикликам: Quadrogesimo anno, против коммунизма, национал-социализма и др. В сущности, их содержание не отличается сильно от оксфордских тенденций, хотя конечно, имеет не столь радикальный характер. Римская церковь в наши дни сознательно перестала быть опорой старого порядка (или беспорядка). Она прекрасно отдает себе отчет в смысле и направлении социальной революции нашей эпохи, Но она желает сохранить позицию центра — и не неподвижного, но медленно двигающегося, — сохраняя до поры до времени позицию примирительницы между борющимися классами и народами, — с тем, чтобы в последний момент; без труда и противоречия с собой, благословить победителя. В социальной борьбе наших дней протестанты выступают борцами, нередко революционерами, католики скорее дипломатами, но участниками того же общего дела. Оксфорд и Ватикан — в одной и той же линии исторического движения, хотя Ватикан ненадежный союзник в повседневной борьбе. Его широкие и благородные энциклики, обращенные ко всему католическому миру, не мешают терпеть или вести реакционную или фашистскую политику в отдельных странах; в Испании, в Австрии и,   конечно, в Италии. Зато, на католическую совесть мира слова римского первосвященника ложатся более веско, чем националистические выходки итальянских или испанских епископов.

Наконец, Россия и православие. Ибо, среди православных отсутствовала не одна Россия. Их представительство вообще было чрез-

441

цичайно слабым. Тридцать делегатов не соответствуют даже численному значению балканского христианства. Правда, среди этих делегатов  были ответственные представители национальных церквей, высокие иерархи, и даже главы поместных церквей. Экзарх вселенского патриарха, митрополит Германос, занимал постоянное место в президиуме. Но православное представительство носило слишком официальный характер. По признанию авторитетных деятелей балканского экуменического движения, за ними не стоит церковного народа. Широкие массы верующих не имеют никакого понятия о том, что происходит на мировых съездах. Главы церквей считают своим долгом поддерживать экуменическую инициативу. Это уже очень много. Но, конечно, это не дает никаких оснований предполагать с их стороны — их и их паствы, полного сочувствия принимавшимся резолюциям. Многие православные иерархи в Оксфорд приехали поздно (другие из обещанных не явились вовсе), в выработке тезисов участия не принимали. Лишь небольшая группа профессоров, из которых особо следует упомянуть болгарского деятеля, известного прот. Цанкова и парижских русских богословов во главе с прот. Булгаковым, принимали деятельное участие в секциях. Самое большее, что можно сказать о православной делегации, это то, что она не возражала, не нарушив единогласия в голосовании. Этим самым она, конечно, взяла на себя моральную ответственность, но эта ответственность ни в какой мере не является ответственностью национальных церквей. Ибо, согласно уставу экуменических съездов, их резолюции не связывают никого из участников. Говоря точно, это не резолюции, а тезисы. Они предлагаются всем церквам для внимательного изучения, а не для руководства к действию. Только этим и объясняется возможность единогласия в голосованиях. Если в одних, случаях, напр., для большинства протестантского мира, они действительно соответствуют среднему или общему состоянию христианского общественного мнения, то в других этого соответствия может не быть. Его несомненно нет в большинстве православных стран, где социальные проблемы стали перед церковным сознанием слишком недавно, где массы слишком мало культурны, где историческая традиция слишком тесно связала национальные церкви с судьбой отдельных государств и националистическим движением. Социальная идея глубоко и органически присуща духу православия. Ее раскрытие хотя бы в русской религиозной мысли дает основание для многих надежд. Но в настоящем действительность не очень раздует. В котле шовинистических и классовых ненавистей, который представляет собою восточная Европа — географическая территория православия — фашизм разных типов и наименований может долго еще питаться религиозными энергиями православных народов. Во всяком случае, здесь еще в борьбе, в неопределенности. В настоящем, на Восток лучше не возлагать соци-

442

альных и политических надежд.

В итоге, оксфордские тенденции довольно точно отражают настроение протестантского мира и менее точно, но без прямых искажений, — мира католического. Лучше всего они соответствуют духу и активности англо-саксонского христианства. Географически, с точки зрения Европы (Рима!) это Запад и Север, политически это страны старой демократии, ее родина, где она имела и имеет религиозное освящение, где она не собирается умирать. Римская церковь, при всей универсальности своей, главным образом опирается на народы центральной Европы, с их очень различными, меняющимися политическими режимами. Удел православия — Восточная Европа, ныне преимущественно страна диктатур.

Эти политико-географические соображения помогают отчасти ответить на последний и самый важный вопрос: о непосредственном историческом значении и действительности оксфордских постановлений. Наибольшую действенность они, безусловно, имеют в странах англо-саксонского мира, а странах мощных демократий. Это как раз те страны, где влияние христианства на политическую и общественную жизнь еще не исчезло, где религиозная концепция мира, несмотря на века секуляризации, еще вдохновляет политика-реформатора (Рузвельт, Макдональд). И это как раз те страны, от социальной энергии и доброй воли которых сейчас зависит судьбы мира. Восточная Европа обвалилась первой, и с Востока на Запад, как лесной пожар, распространяется огонь разрушения. Центральная Европа сейчас представляет неустойчивую арену борьбы противоположных сил. Предоставленная сама себе, она явно обречена гибели. Сейчас последние надежды — на Запад, на христианский Запад. Если Америка справится с труднейшей проблемой социальной реконструкции, если Англия выйдет из своего, уже не величавого, покоя и постарается догнать упущенное не в безнадежном охранении, а в творческой работе, тогда не все потеряно. Новые формы жизни, созданные на Западе, подобно новым техническим изобретениям, или новым лозунгам, на которые так падко измученное человечество, могут пронизать своим  лучеиспусканием  весь  мир. Была же красная Москва а течение стольких лет призрачным маяком для старого мира, тоскующего о чуде избавления и готового принять отовсюду протянутую руку. С Востока шли лучи смерти. Теперь это стало ясно для всех. Жизнь, настоящая человеческая, теплая жизнь сохраняется на Западе, где не зашло еще на культурном и общественном небе солнце христианства. Говоря языком политики, совершено трезвым и несколько циничным, на Западе сейчас христианский интернационал сильнее рабочего и всяких иных. Но влияние его, как всякой религиозной силы, не поддается точному учету, не вмещается в формы никаких организаций. Оно разливается в воздухе, которым дышит всякий, который составляет невесомую и не-

443

уловимую атмосферу духовно-национальной жизни.

Конечно, в наши дни христианство — религия меньшинства. Такой она является по существу и в англо-саксонском мире. Но меньшинством оно было и во дни Константина, когда победило Римскую Империю. Весь вопрос в том, каково его качество, какова сила его веры. История мира не раз переживала глубочайшие перевороты и движения, вызванные активным религиозным меньшинством. Сейчас дело идет о чем-то более трудном, чем завоевание Гроба Господня или низвержение Стюартов. Дело идет не о взрывчатом, фанатическом, революционном разряде, скорее разрушительном, чем созидательном. Нам нужно планомерное и организованное усилие нескольких поколений миллионов работников объединенных общей верой и дисциплиной, Может ли дать их сейчас христианский мир? Прямого ответа быть не может. Но те огромные энергии, которые пробуждаются к жизни в экуменическом и социальном христианском движении, дают основания для надежды, Во всяком случае, это последняя надежда старого, «европейского» человечества.

Г. Федотов.