В основе всего нашего мышления лежит одна предпосылка, которую мы не только принимаем без всякого доказательства, но о которой обычно даже не думаем. Предпосылка эта состоит в наивном убеждении, что в нашей логике и грамматике мы располагаем достаточными данными для точного и недвусмысленного высказывания наших мыслей. Мы верим в то, что наша речь (устная и писанная) может быть «ясной и определенной» («claire et distincte») — требование Декарта, и что, благодаря этому, мы способны понимать друг друга. «Понимать», означает в данном случае не только «воспринимать мысль другого» (последнее возможно также путем догадки, интуиции, совпадения мысли), но воспринимать ее именно благодаря ее устной или письменной, логической и грамматической форме, каковая предполагается, таким образом, адекватной ее содержанию.

Более внимательное отношение к этому вопросу показывает, однако, что дело обстоит здесь отнюдь не столь благополучно, как это представляется естественному не критическому мышлению. Если бы мы, действительно, «понимали» друг друга, если бы каждое высказанное нами суждение, действительно, имело определенное содержание, то между нами не было бы недоразумений недомолвок и наши высказывания не нуждались бы в «истолковании». Между тем «экзегеза» оказывается неизбежной тенью всякого текста, с какой бы тщательностью он ни составлялся (это, в особенности, ясно в области законодательства — как правового, так и морального — где самые тщательные формулировки мысли всегда и неизбежно требуют дальнейших истолкований). И если, с одной стороны, экзегеза нам текст «объясняет», то, с другой стороны, самая ее наличность (уже не говоря о ее необходимости), означает серьезное сомнение относительно нашей способности излагать наши мысли. Ибо что же это за «изложение», если мы ничего не можем высказать точно и недвусмысленно? Как несовершенна оказывается наша речь, если все, что мы говорим и пишем, необходимо нуждается в объяснениях и дополнениях? Обыкновенно эта неточность нашей речи объясняется неопределенностью наших понятий: мы называем одними и теми же именами разные вещи; наши понятия не имеют строго определенного содержания, и, вследствие этого, мы всегда стоим перед опасностью оперировать неизвестными величинами, понимая друг друга только тогда, когда слушающий и говорящий вкладывают в то или иное слово

одно и то же содержание. Поэтому правильнее было бы говорить, что мы не «понимаем» друг друга, а «догадываемся» о том, что другой хотел сказать, причем слова и понятия являются как бы вехами на пути этих догадок... Борьба с этим несовершенством нашего мышления хотя и трудна, но не невозможна; путем предварительного определения понятий, путем простой дисциплины мысли, избегающей всего неясного и неопределенного, мы можем превратить наши понятия в нечто подобное математическим или химическим формулам. В таком случае произнесенное или прочитанное слово будет иметь не только определенное положительное содержание, но и указывать его границы. Другими словами, мы будем знать, что оно означает и чего оно не означает. Элементы нашего мышления будут «ясны и определенны». Но станет ли от этого «ясным и определенным» наше мышление? Здесь мы встречаемся с другой трудностью, гораздо более серьезной, ибо никакой дисциплиной ее преодолеть нельзя. Она касается не понятий, а суждений, то есть самой основной, самой элементарной функции нашего интеллекта.

Всякое суждение есть акт синтеза: нечто утверждается с чем-то То, что утверждается есть предикат суждения; то, о чем утверждается есть его субъект. Кроме субъекта и предиката, каковые являются стабильными и содержательными элементами суждения, все остальное (связка — во всех ее логических и грамматических формах) имеет исключительно функциональное значение; она связывает предикат с субъектом, означает самый акт синтеза, но·ничего не вносит в содержание суждения, каковое исчерпывается предикатом и субъектом. И вот тут-то, в этой основной и вместе универсальной функции нашей мысли нас встречает главная трудность, мы бы сказали, настоящая трагедия, подлинное бессилие нашей логики и грамматики, органически не способных точно и недвусмысленно формулировать нашу мысль. Трудность эта заключается в том, что имея перед собой суждение и различая в нем оба элемента, долженствующие играть роль субъекта и предиката (эти элементы могут быть понятиями или целыми комплексами понятий), мы не имеем никаких данных, чтобы сказать, какой из них должен быть принят за предикат, какой — за субъект. A ведь от этого коренным образом изменяется смысл суждения. В своем «Сборнике задач по логике» проф. Н. О. Лосский говорит, что «на вопрос, каковы субъект и предикат суждения, соответствующего данному предложению, можно ответить только в том случае, когда из контекста речи, из интонации или вообще из обстановки вполне ясно, какое суждение крылось в сознании лица, высказавшего предложение. Иными словами, мы должны знать, на какой запрос мысли отвечало высказанное суждение». Эти высказанные вскользь и как бы невинные слова содержат на самом деле смертный приговор всей нашей способности выражать мысли и понимать высказанное. Ибо как можно говорить о точном смысле суждения, если понять его можно только имея в виду «контекст, интонацию и обстановку», то есть категории вовсе не логические? Но, кроме того, эти условия 1) могут вообще отсутствовать; 2) способны помочь догадаться о том смысле, который хотел

вложить в свое суждение высказавший его — ничего не говоря о·том смысле, который оно действительно содержит... И, тем не менее, — несмотря на нашу неспособность логически понимать друг друга — мы говорим и пишем, слушаем, и читаем, и воображаем, что понимаем друг друга! Как же обстоит дело, если посмотреть на этот процесс взаимного понимания с логической точки зрения, не преувеличивая наших логических данных, но и не впадая в чрезмерный пессимизм или скепсис при виде ограниченности наших мыслительных способностей.

В каждом суждении каждое, входящее в его состав понятие (или комплекс понятий) может быть принято, как за предикат, так и за субъект. Так, если в состав суждения входят понятия а и Ь, то возможными комбинациями будут:

аР — bS и aS — bP

Если в состав суждения входят понятия a, b и с, то возможными комбинациями будут

аР — bS и сS (копулятивное суждение) или аР — bcS

aS — bP и cP (« « «) или aS — bcP

bP — aS и cS (« « «) или bP — acS

bS — aP и cP (« « «) или bP — acP

cP — aS и bS (« « «) или cP — abS

cS — aP и bP (« « «) или cS — abP

(Сколько бы понятий в состав суждения ни входило, акт синтеза всегда направлен только на два элемента; поэтому суждения с тремя, четырьмя и большим количеством понятий или являются копулятивными и разлагаются на соответствующее количество простых суждений, или оперируют сложными или множественными понятиями, каковые воспринимаются, как единичные комплексы; поэтому, напр., аР — bS и cS значит на самом деле: аР — bS и аР — cS; а аР — bcS — значит, что субъект состоит из законченного синтеза b и с). Если в состав суждения входят понятия а, Ь, с и d, то возможными окажутся восемнадцать комбинаций:

aP — bS, cS, dS	aP, bP — cS, dS	aP, bP, cP — dS
bP — aS, cS, dS	bP, cP — aS, dS	bP, cP, dP — aS
cP — aS, bS, dS	cP, dP — aS, bS	cP, dP, aP — bS
aS — bP, cP, dP	aS, bS — cP, dP	aS, bS, cS — dP
bS — aP, cP, dP	bS, cS — aP, dP	bS, cS, dS — aP
cS — aP, bP, dP	cS, dS — aP, bP	cS, dS, aS — bP

(мы даем их в упрощенном виде, не разлагая на части). Соответствующие таблицы можно составить для суждений с пятью, шестью и т. д. понятиями.

Таблицы эти содержат в себе перечень всех возможных смыслов, потенциально содержащихся в данных суждениях; они являются, так сказать, схематическими каталогами возможностей. Но они же доказывают, что количество этих возможностей бесконечно. Экзеге-

тическая мысль практически не имеет границ, хотя теоретически она заключена в алгебраическую формулу комбинаций понятий, входящих в состав данного суждения или данного отрезка мысли. Заметим, еще, что перечисляя все возможности истолкования данного суждения, таблицы эти ничего не говорят относительно того, какие из этих возможностей следует выбирать. Здесь, именно — в этом выборе одних возможностей в качестве важных и содержательных, и в опускании других, как имеющих значение только обертонов мысли или вообще не имеющих никакого значения, начинается работа экзегета, лежащая за пределами формальной логики. Логический же анализ суждения может только предоставить ему материал, перечислить возможности, из которых он уже будет выбирать наиболее важное и существенное. Фактически мы имеем здесь дело с тем же процессом, когда ищем на какое слово данного предложения падает «логическое ударение». Это «логическое ударение», без которого мы не можем обойтись, когда хотим истолковать (или понять) смысл предложения на самом деле к логическим категориям не принадлежит. Ибо логика (по крайней мере, логика суждений) знает только субъекты и предикаты и их синтезы — и больше ничего. Что же касается ударения, то оно является сигналом или призывом обращения внимания, возбуждения интереса; в этом — его психологическая функция. Но оно приобретает логический характер, когда указывает какое слово должно быть выделено из контекста и принято за предикат или за субъект. Трудность состоит здесь только в том, что логическое ударение не дает выхода из этого или, и ничего не говорит о том, является ли данное слово предикатом или субъектом. Иными словами, оно делает половину работы, выделяя данное понятие и ставя относительно него дальнейший вопрос: к чему оно относится (если оно играет роль предиката) или что о нем говорится (если оно играет роль субъекта). В порядке психологического восприятия мысли, когда мы гораздо больше догадываемся о том, что говорит наш собеседник, чем понимаем его, подобное логическое ударение (означаемое, обычно, интонацией, или построением фразы) выполняет свою роль вполне удовлетворительно. Но если мы хотим, действительно, понять смысл сказанного (вернее, выбрать некоторые из содержащихся в нем смыслов), то нам необходимо разобрать ткань нашей мысли на те нити, из которых она соткана и проделать всю ту сложную работу, которая одна может нам раскрыть все богатство содержащихся в данном отрывке мысли смыслов. История экзегезы — в какой области мы бы ее ни встречали, является вся сознательным и бессознательным применением этих логических принципов, к исследованию которых мы неизбежно приводимся тем простым фактом, что без истолкования текста мы вообще обойтись не можем.

В процессе этого истолкования особенным значением пользуется тот метод, который в юридической практике называется аутентическим толкованием. В своем чистом виде он является толкованием самого законодателя, который, комментируя свои формулы, объяснят, какой смысл он в них хотел вложить. За не-

возможностью обратиться к самому автору текста, аутентическое толкование стремится косвенными методами установить тот смысл, который стремился воплотить в данной формуле ее автор. В богословии этому методу соответствует историческое толкование текста, устанавливающее то его понимание, которое было современно (и очевидно общепринято) в момент его возникновения. Можно, однако, поставить себе вопрос о том, является ли этот метод экзегезы единственным и применимым во всех случаях жизни. С точки зрения чистой логики, рассматривающей исключительно смыслы суждений — вне условий времени и места — метод этот безусловно является психологизирующим и персонифицирующим. Он может быть даже насилием над высказанным смыслом: сказано то-то; да, но автор хотел сказать совсем иное. Подобная операция, конечно, выходит за пределы логического истолкования и является просто зачеркиванием данной формулы и заменой ее иной. В области права мы часто встречаемся с (неудачными) формулами, которые не выражают воли законодателя и, тем не менее, применяются в том смысле, в каком их понимает и принимает народное правосознание, судебная практика и т. п. А ссылка на то, что законодатель, создавая данную формулу, имел в виду совсем иное, остается без внимания. В этом отношении судьба высказанного суждения подобна судьбе человека. Оторвавшись от материнского чрева, оно приобретает свою самостоятельную судьбу и, хотя и не имеет своей воли, перестает зависеть от тех, кто его зачал, выносил и высказал (не то же ли видим мы и в судьбе написанных и напечатанных нами книг: они живут своей жизнью, имеют свою судьбу, часто совершенно не похожую на судьбу их авторов).

Жизнь человека заключается в том, что из некоторого числа предоставленных ему природой возможностей, он выбирает и осуществляет некоторые; в жизни высказанного суждения происходит то же самое; из числа содержащихся в нем возможных смыслов, воспринимающие его выбирают только некоторые, оставляя без внимания остальные. Это происходит все время и со всеми суждениями. Однако повседневность факта не может служить его оправданием, и с точки зрения логики, подобные операции являются, если не произвольными, то, во всяком случае, объясняемыми какими-то иными, внелогическими, мотивами. Из этого следует, что понимание высказанной и формулированной мысли неизбежно должно носить творческий характер и требует от воспринимающего усилий не меньших (если не больших) чем от высказывающего. Творчество это, правда, ограничено; оно состоит только в выборе некоторых из предоставленных возможностей (но ведь, такова природа всякого человеческого творчества!); однако, в виду того, что количество этих возможностей практически бесконечно — свобода понимания и истолкования текста также является неисчерпаемой.

Мы приходим, таким образом, к чрезвычайно важному выводу о том, что восприятие логического формулированного текста никогда не является пассивным процессом принятия данного и навязываемого; оно всегда и по необходимости носит характер активного

выбора; оно не столько «получает», сколько «берет», «избирает» (¹); оно не механично, не автоматично, не мертво; оно связано не только с предлагаемыми ему камешками мозаики человеческой речи, но с органическим целым интеллектуальной жизни слушающего и читающего, воспринимающего в этой речи те смыслы, которые имеют отношение к искомому им целому. Кратко говоря: восприятие чужой мысли всегда есть ее истолкование; а «простое» ее понимание есть то же истолкование, только неосознанное и скрытое.

Все это имеет первостепенное значение для понимания догматических формул. Сводить их понимание к тем смыслам, которые вкладывались в них их авторами, истолковывать их исключительно в свете истории — значит, суживать их понимание ограниченным кругозором тех, кто их составлял, отвечая, конечно, запросам и требованиям современников и эпохи. Но ведь догмат есть нечто большее, чем категория истории. Догмат дается Церкви на все времена и может бесконечно превосходить по своему значению и глубине то, что думали о нем те, кому дано было его формулировать. Историческая обстановка, в результате которой возникали догматические формулы, должна быть рассматриваема, как повод к их осознанию, выработке и принятию, а отнюдь не как причина их возникновения. Иначе мы пришли бы к выводу, что догматы суть результаты ересей (²). Но истина не может быть порождена ложью, она существует в себе, существует от века и ее отрицание или искажение может быть только поводом для ее более или менее точного формулирования в данный исторический момент. Но в то мгновение когда эта формула выходит из лаборатории мысли и, перестав быть теологуменом, становится догматом, она предстоит нам, как нечто самостоятельное и независящее от своих создателей, как некое логическое целое, причем эта ее логичность свидетельствует не только о ее связи с неточными и двусмысленными законами человеческой логики, но и о ее причастии божественному Логосу, то есть самой реальности абсолютного Разума. Историческое истолкование догматических формул является, поэтому, только вспомогательным методом для понимания одного из их возможных смыслов. Но принимать этот смысл за единственный и думать, что догмат означает только то, что вкладывали в него современники его исторического возникновения, значит релятивизировать истину (в смысле понимания ее только в отношении к данной проблематике), значит сводить ее с тех высот, с которых открываются бесконечные горизонты и видеть ее исключительно в перспективе одномерного, человеческого, ограниченного пространства. Вечная истина не может быть

_________________

1) Ср. с этим удивительное по своей глубине описание деятельности разума, которое в своей книге «L᾽Intellectualisme de St. Thomas дает Rousselot: «l᾽intellection est une action prenante».

2) Проблема примата утверждения над отрицанием и соблазн рядоположения их в качестве коррелятивных функций или даже подчинение утверждения отрицанию рассмотрено мною в специальном этюде «Зло и отрицание», имеющем своей темой «дьявольскую» логику. См. также соотв. главу «Логики и догматики». — Правосл. Мысль, вып. V.

исчерпана исторической реальностью. С течением времени, с возникновением новых проблем, она обращается к нам все новыми и новыми гранями, возбуждая нас к ее творческому пониманию, к нахождению в ней новых смыслов, путем усмотрения тех синтезов понятий, которые «в ней всегда содержались, но не были видимы, затемненные и заслоненные обычными ее истолкованиями. Вся эта проблема получила особую остроту в наше время великого кризиса автономной философии. После грандиозных попыток неокантианства, показавшего невозможность беспредпосылочного мышления; после опытов «экзистенциальной» философии, показавшей, что принцип беспредпосылочности разрушает не только мысль, но и самую жизнь, перед мыслителем (и деятелем!) во всей обнаженности встал вопрос: to be or not to be.

Для философа выбор бытия — жизни — мысли — означает и принятие каких-то предпосылок, каких-то основных истин, через которые все стало быть и без которых ничего не может быть... Нет нужды настаивать на том, что для верующего сознания таковыми предпосылками являются догматы, каковые должны быть приняты не только безусловно, но и универсально (unum versus aliud), το есть по отношению ко всему мыслимому и существующему. Другими словами, догматические определения должны быть поняты таким образом, чтобы содержащиеся в них смыслы отвечали бы не только на богословские проблемы (по поводу которых они возникли), но освещали бы своим светом гносеологию и онтологию, антропологию и космологию, историософию и биологию. Речь здесь, конечно, идет не о новой схоластике, не о расщеплении догмата на частные истины, но о тех основных положениях, о тех предпосылках, категориях, импульсах мысли (как бы их ни называть), без которых все человеческое знание превращается в груду несвязанных (и след. никчемных) суждений. Эта работа безусловно предстоит будущему. Жажда целостного мировоззрения никогда еще не ощущалась с такой остротой, как в наши дни; об этом свидетельствует исторический успех идеократических государств, дающих, пусть ложные, но целостные и последовательные мировоззрения. Но в то время, когда антирелигиозные системы соблазняют миллионы людей своей видимой стройностью, христианская мысль утеряла свое единство и забыла о своей полноте. Эта внутренняя ее секуляризация пошла так далеко, что сейчас простое пожелание о том, чтобы законы логики или истины биологии или физики были бы внутренне связаны с догматическими истинами, кажется странным и непонятным. Знание оказалось расщепленным, фрагментаризированным. И догматика, утратив свое царственное положение, получила значение специальной богословской дисциплины. А между тем, ее богатство неисчерпаемо — если только уметь им пользоваться и находить в богооткровенных истинах те смыслы, которые могут осветить и современные, волнующие нас проблемы. Отдельные примеры этому мы постоянно находим в произведениях христианских мыслителей всех исповеданий; ведь вся христианская мысль есть, по существу своему, экзегеза христианской истины. Но подготовительная работа по систематическому исследова-

нию возможных смыслов, содержащихся в христианском вероучении (и в первую очередь, в Символе веры) еще не выполнена. Между тем, именно эта работа смогла бы безмерно обогатить наше догматико-философское мышление, предоставив в его распоряжение огромный материал «возможностей», из которых — как из реальных камней (а не из иллюзорных положений) можно было бы строить здание христианской философии.

Л. Зандер.

Страница сгенерирована за 0.1 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com