8-го августа 1946-го года, после продолжительной и тяжкой болезни, скончался Высокопреосвященнейший Ректор нашего Богословского института, и с его смертью закончился целый период в церковной жизни русской эмиграции в Западной Европе. Не стало авторитетного и общепризнанного главы Западноевропейской Епархии, а Богословский институт потерял своего основателя, своего бессменного Ректора, всегда стоявшего на страже интересов института. Со смертью Митрополита Евлогия, в церковных кругах русской эмиграции начался сложный внутренний процесс, наметились острые разделения, — и более всего это почувствовали мы в нашем институте. Против института со стороны некоторых кругов церковного и внецерковного общества началась не затихшая доныне ожесточенная борьба, нередко переходившая в травлю, и яростные нападки. Эти нападки не смущали и не смущают нас, но тем светлее встает перед нами образ почившего Владыки, тем сильнее императивы благодарной памяти, требующей закрепления для последующих поколений того, что сделал для института, чем был в институте почивший наш Ректор.

Настоящий очерк не претендует на полноту в обозрении деятельности Митрополита Евлогия, но ставит своей задачей выдвинуть лишь то основное и главное, что навсегда связало наш институт с именем покойного Владыки.

Для оценки всей деятельности Митрополита Евлогия за его долгую жизнь еще не настало время, — слишком сложна и разнообразна была эта деятельность. В ней были и противоречия, дававшие нередко повод для превратных суждений о Владыке, — и для того, чтобы понять внутреннее единство в личности Митрополита Евлогия, в его деятельности, надо всегда различать здесь между главным и второстепенным. Покойный Владыка сравнительно легко уступал во всем мелочном и вторичном, но был тверд и самостоятелен в основных линиях своей деятельности. За уступчивость во второстепенных вещах Митрополита Евлогия нередко упрекали в оппортунизме; справедливо в этих упреках было лишь то, что покойный Владыка был всегда реалистом, всегда считался с реальной обстановкой. Огромное чутье людей, живое ощущение действительности соединялись у Владыки с исключительной широтой ума, с умением разбираться в самых сложных обстоятельствах. Оттого в епархии Митрополита Евлогия никогда не заглушалось ни одно живое и творческое движение, не гаси-

лась ни одна искра подлинного вдохновения и творчества. Под его мудрым водительством разнообразный дарования русской эмиграции служили Церкви, не стесненные формальными правилами, — и если пестрота этой свободной, иногда даже буйно растущей, но одушевленной любовью к Церкви творческой жизни иногда может поставить даже в тупик, то все же жизнь в епархии Митрополита Евлогия действительно била ключом.

Богословский институт был самым значительным, самым ценным и, конечно, самым трудным, можно сказать — хрупким в тонкости его постройки делом. Нужно было сделать, прежде всего, «учебное заведение» — школу для пастырей, — и это в обстановке эмиграции, в оторванности от русского церковного бытия, от церковных традиций. И вместе с высоко даровитым, хотя и крайне неустойчивым в своих внешних взглядах еп. Вениамином, который стал первым инспектором Богословского института, — Митрополиту Евлогию это удалось в полной мере. Самым ярким свидетельством этого может служить очень лестная и похвальная оценка внутренней церковности нашей школы со стороны высокоавторитетного в этом отношении Митрополита Антония, который сразу оценил горячую любовь к Церкви, к уставным службам у студентов. Митрополит Евлогий сам никогда ничем у нас не распоряжался, но его духовная поддержка согревала и одушевляла всех в институте. В институте сразу, без особых усилий, создалась духовно-здоровая атмосфера, студенты с любовью посещали все службы, образовался превосходный студенческий хор, строго соблюдавший уставное пение под умелым руководством Μ. М. Осоргина. Эта «внутренняя теплота» согревала не только институт, — к нему долгие годы тянулись все, кто ценит красоту наших богослужений, кого не удовлетворяет «партесное» пение и театральная выученность хора. Сам Владыка Евлогий очень любил службы на Сергиевском Подворье, часто служил у нас, — по его выражению, «отдыхал душой» у нас. У него была своя комната на Подворье, куда нередко приезжал провести ночь Владыка.

Обычно, если Владыка был в Париже, он никогда не пропускал ни одного заседания Правления института, так что ни одно дело не проходило мимо него. Учебная сторона в жизни института была ему близка и дорога, как было дорого и радостно ему пострижение в монахи студентов института. Появление монашества в институте действительно было органическим явлением и свидетельствовало о внутреннем цветении церковности, — и это трогало, можно сказать, умиляло Владыку.

С тем же неослабным вниманием относился Митрополит Евлогий к финансово-экономической стороне в жизни института. За двадцать пять лет управления им делами института мы пережили несколько раз трудные, казалось, уже безвыходные моменты. Владыка был всегда крайне осторожен в расходовании средств, иногда сурово бережлив, а, вместе с тем, глубоко верил в реальную помощь нашего небесного покровителя, преп. Сергия. Много чудесного

случилось в этом отношении с нами за все эти годы, не раз мы стояли действительно на краю гибели, — и это мучило до крайности Митрополита Евлогия. Но ни в чем так не познается крепкая связь и подлинность любви, как в испытаниях, — и мы всегда знали по нашим испытаниям, что Митрополит Евлогий болел нашими скорбями, страдал нашими трудностями.

Но Богословский институт с самого начала был для Митрополита Евлогия — как и для всех нас — не только учебным заведением. Перед нами стояла задача не дать замереть нашему русскому богословию, — продолжать ту большую, творческую, хотя и малоизвестную даже церковным кругам богословскую традицию, которая прервалась насильственно на нашей родине, и которую нам предстояло возродить и творчески продолжить. Владыке Евлогию, по его давним личным связям с профессорами русских Духовных Академий, был хорошо и близко знаком весь скорбный мартиролог их, — те ненужные стеснения, которым подвергалась богословская наука у нас раньше. Сам внутренне свободный, Митрополит Евлогий широко и бесстрашно предоставил свободу и нам в институте; не будучи сам богословом, он подлинно любил богословие, всей душой ждал его расцвета у нас. Это есть незабываемый вклад Митрополита Евлогия в историю не только нашего Богословского института, но и в историю русской духовной школы вообще, — которая не может вообще проявить своих творческих сил иначе, как только в условиях широкой свободы творчества. Самым памятным делом в этом отношении была защита Митрополитом Евлогием богословского творчества о. С. Булгакова, — тем более достойная внимания, что сам он вовсе не разделял богословских построений о. С. Булгакова. Но он знал его беспредельную преданность Православной Церкви, знал суровую честность его мысли, высоко ценил его творческие искания, его стремление к построению богословской системы. Поэтому, когда поднялись резкие крики против о. С. Булгакова, — сначала в так называемой Карловацкой «юрисдикции», а потом со стороны Москвы, то Митрополит Евлогий бесстрашно встал на защиту о. Сергия, — защищая не его идеи, но защищая свободу богословского творчества. Эта позиция Митрополита Евлогия многими была недостаточно понята, — тогда как в этом эпизоде, в сущности, был поставлен основной вопрос не только для будущего русского богословия, но и для судеб Русской Церкви вообще — вопрос о свободе. Церковная истина вырабатывалась и вырабатывается лишь в условиях свободы, — и предпосылкой богословских исканий является лишь верность святоотеческой традиции (беря ее, как «consensus patrum») и подлинная жизнь в Церкви. В о. Сергии Булгакове Митрополит Евлогий находил и то и другое, — и, высоко ценя творческий дух в нем, он без колебаний защитил его — и, тем самым, утвердил драгоценнейшее спасительное начало свободы.

В последние два года наши пути разошлись. Мы не могли последовать за нашим Владыкой в его (неосновательной для нас) опти-

мистической оценке того, что произошло в церковной жизни в России. Но и тут, несмотря на всю остроту наших расхождений, Митрополит Евлогий никогда не изменял основному для него принципу свободы. Он хорошо знал, как резко расходились наши пути, — у нас было несколько тяжелых, но взаимно-нужных откровенных изъяснений того, как понимать положение Церкви в России. И, тем не менее, он не только ни в чем нас не стеснял, а, наоборот, сам много раз обсуждал с нами вопрос, как охранить Богословский институт от возможных нападок Москвы. И нам никогда не забыть того, что за три недели до смерти, в летний праздник преп. Сергия, Владыка Евлогий, уже совершенно больной, с трудом выносивший десятиминутную беседу, пригласил к себе всех, кто был налицо, из Богословского института, из Сергиевского Подворья. Он знал, что в нас была всегда ответная горячая любовь к нему, — хотя и знал, что острота разногласий доходила уже до непримиримости. Но позвал он нас к себе для того, чтобы вновь и вновь сказать о своей неизменной любви к институту и Подворью.

Память Митрополита Евлогия священна для нас, — но она не может не быть дорогой и всем, кто любит богословие, кто верит в Русскую Церковь и кто знает, что расцвет и Русской Церкви, и русского богословия невозможен вне реальной свободы Церкви.

Прот. В. Зеньковский.

Страница сгенерирована за 0.08 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com