Исполнившееся 11 (24) июля 1955 г. восьмидесятилетие А. В. Карташева обнимает собою целую эпоху. В его детской памяти врезалось убийство Императора Александра ΙΙ, пережитое им в невозмущенной тишине русской провинциальной глуши. И он же в наши дни своим нестареющим духом откликается — живее, чем многие молодые — на происходящее в мире в исходе второй мировой войны. Но мало того, что эти восемьдесят лет составляют целую эпоху, на протяжении которой жизнь мира изменилась до неузнаваемости. В своем православном восприятии истории Антон Владимирович сообщает этому пестрому содержанию внутреннее единство. И потому его восьмидесятилетие выходит за тесные пределы дружной ученой семьи. Посвящая своему старейшему члену настоящую книжку «Православной Мысли», Совет Богословского Института переживает этот домашний праздник, как событие общественное, на которое не могут не отозваться ни Русская Зарубежная Церковь, ни Русская эмиграция вообще.

Прежде всего, чисто внешне, Антон Владимирович есть то звено, которое соединяет наш Богословский Институт с духовной школой русского дореволюционного прошлого. Он ее прошел всю, снизу доверху, от духовного училища до С.-Петербургской Духовной Академии, где, по окончании курса, был и преподавателем: и. д. доцента по кафедре Истории Русской Церкви. Решившись оставить Академию, он поступил в 1905 г. на службу в Петербургскую Публичную Библиотеку и был избран преподавателем Петербургских Высших Женских (Бестужевских) Курсов по кафедре Истории Религий и Церкви. Не только его преподавание на Высших Женских Курсах, но и его работа в Публичной Библиотеке имела характер научный. В свои студенческие годы я очень много слышал об Антоне Владимировиче от знакомых курсисток, ценивших его лекции чрезвычайно высоко. Но познакомился я с ним только по окончании Университета, когда я был одновременно оставлен при Университете для подготовки к профессорскому званию и причислен к Публичной Библиотеке в качестве «вольнотрудящегося» по отделению Богословия. Это было в сентябре 1914 г. Моим первым начальником по службе был Антон Владимирович. Мне было тогда двадцать два года. Я увидел Антона Владимировича за его работою ученого библиотекаря и могу засвидетельствовать, что пополнение библиотеки научно-богословской литературой в размахе старой дореволюционной России

было ученой заслугой Антона Владимировича, зорко следившего за специальной библиографией и не отстававшего от движения науки. Всем нам известный богословский «энциклопедизм» Антона Владимировича уже тогда поражал его сотрудников. Опыт беженства, открывший нам заграничные книгохранилища, показал нам, что в последние предреволюционные годы, Богословское Отделение Петербургской Публичной Библиотеки стояло на большей высоте, и его книгохранилища были богаче.

Научная работа Антона Владимировича была временно оборвана революцией. Назначенный Товарищем Обер-Прокурора Святейшего Синода, он ушел из Публичной Библиотеки. Последовали дальнейшие трагические этапы: Обер-Прокурор, Министр Исповеданий Временного Правительства последних составов, Октябрьская революция, Петропавловская крепость, почти чудесное спасение от гибели, бегство заграницу... Но заграницею и возвращение к научно-богословской работе. Она развернулась в нашем Институте. Для Антона Владимировича он был прямым продолжением старой русской духовной школы, которая его вскормила, и которой он отдавал свои силы. Не лишено знаменательности, что наименование нашего Богословского Института Свято-Сергиевской Духовной Академией произошло по инициативе Антона Владимировича, и название это Антон Владимирович употребляет чаще, чем его употребляют другие.

Временно прерванная революцией и возобновившаяся в Париже, учено-богословская работа Антона Владимировича уходит своими корнями в его русские духовно-академические годы. Это не новое дело, а то же самое, и Антон Владимирович в своем лице являет живую связь старой и новой русской духовной школы. Не будет преувеличением, если я скажу, что в новой школе Антон Владимирович, по слову ап. Павла (I Кор. XV, 10), потрудился больше нас всех. Не составляет исключения и о. Сергий Булгаков, которого безвременная смерть давно уже вырвала из наших радов. До открытия нашего Института Антон Владимирович работал над его основанием. С первых же лет его деятельности он к своему основному предмету, Истории Церкви, прибавил, за отсутствием соответствующего преподавателя, и много лекций по Ветхому Завету. А в грозные дни начала второй мировой войны, когда иностранные жертвователи, обеспечивавшие содержание Института, склонялись к мысли о неизбежности его ликвидации, — упадок духа вне и внутри Института был побежден твердой волей Антона Владимировича, которая восторжествовала и над внешними трудностями и отстояла Институт. Это его незабываемая заслуга. Институт пробился через годы военной скудости и дожил до нового расцвета по окончании войны.

К этому надо добавить, что ни у кого из нас нет стольких учеников, как у Антона Владимировича. Его научное руководство ценят и его ищут. И его дело ученики его продолжают не только по Истории Церкви, но и по Ветхому Завету, и не в одной Европе, но и в Америке. Маленькая, но характерная подробность. Перегруженность нашей программы заставляет нас ценить случайно освобож-

дающиеся часы почему-либо отсутствующих преподавателей. Но прежде, чем о их освобождении успеют узнать другие, они, по большей части, уже бывают заняты Антоном Владимировичем: даже в его восемьдесят лет!

Но Антон Владимирович не только живое звено, связующее высшую духовную школу русского рассеяния с рассадниками духовного просвещения дореволюционной России. Помимо его воли и вопреки его собственным ожиданиям, русская революционная буря вынесла его в самые первые ряды строителей новой России. Как Министр Исповеданий Временного Правительства, он открывал от имени государства в торжественном заседании в Храме Христа Спасителя в Москве Поместный Собор Русской Церкви. Можно по-разному судить о деле Московского Собора 1917/18 годов. Но каноническая жизнь Русской Церкви и на родине и за рубежом текла эти последние десятилетия, пускай с перебоями и отступлениями, но по тем путям, которые были проложены Собором. Деятельным членом Собора оставался Антон Владимирович и в 1918 г., когда он, по освобождении из заключения, жил на нелегальном положении в Москве. Этой деятельности скоро пришел конец, как он пришел, еще раньше, и его политической деятельности в России. Но и та и другая продолжались в эмиграции. Напомню, что Антон Владимирович был Председателем Русского Национального Комитета сначала в Финляндии, потом в Париже. Его активное участие в Епархиальных Собраниях и в Епархиальном Совете Русского Экзархата Вселенского Престола в Западной Европе тоже должно быть отмечено. Тем самым заграничное служение Антона Владимировича оказывается служением не только русской богословской науке, но и Русской Церкви в широком смысле слова и русскому народу. Антон Владимирович неустанно следит за тем, что происходит в России. Он чувствует Россию так, как ее почти никто теперь не чувствует. И новые эмигранты легко находят с ним общий язык. Странно сказать, в свои восемьдесят лет и после тридцати семи лет эмиграции, он остается живою связью русского зарубежья не только с духовным просвещением старой России, но и с Россией вообще: с Россией минувших лет и с теперешней подъяремной Россией.

Общественная деятельность Антона Владимировича известна всем. Можно сказать, что русское зарубежье знает его именно как общественного деятеля и как яркого политического оратора. В широких кругах русского рассеяния его облик ученого православного богослова и работника на ниве церковной менее известен, чем его политическое лицо. И даже близко знающие его нередко ставят вопрос, есть ли внутренняя органическая связь между тем и другим. Можно ли говорить об общем источнике его богословия и его политики, о их существенном единстве? Многие на этот вопрос отвечают отрицательно: приемлют и любят в нем богослова и решительно отрицают его как политика. На этот вопрос постараюсь ответить и я. Или точнее, свой утвердительный ответ на этот вопрос я, в сущности, уже дал: в самом начале настоящей заметки. Постараюсь его обосновать.

Не очень давно, на вопрос одного из профессоров нашего Института студенты старшего курса сказали ему, что чувствуют идеологическое единство своих наставников, каковы бы ни были наши индивидуальные различия. Думаю, что это верно. Исключения, конечно, есть. Но православное мироощущение и богословское мировоззрение старших членов нашей профессорской коллегии, несомненно, одно и то же.

Когда-то в пылу полемики, покойный о. Сергий Булгаков пустил крылатое слово: «Парижское богословие». Слово это было неудачное. Вырвавшись в полемике, оно обострило полемику и было обращено против нас. Но оно неверно и по существу: никакого «Парижского богословия» не было и нет. Есть православное богословие, которого мы держимся, и которое мы все исповедуем. Оно покоится на Предании, и в верности Преданию ищет решения тех жгучих вопросов, которые ставит жизнь: ставит всегда, а по временам с особою силой.

Тот же о. Сергий свидетельствовал, что и в пору своего марксизма и в годы своего деятельного служения Церкви, служения богослова и священника, он болел одной и той же проблемой. Эта снедавшая его проблема была проблема мира. Он искал ее решения в социализме, он пытался ее осмыслить в системе православной софиологии. Эта же проблема мира стоит и в центре исканий А. В. Карташева. Он обозначает эти искания иначе, чем о. Сергий. Но его искания и искания о. Серия — одни и те же. Для Антона Владимировича это — борьба за Халкидонский догмат. Определение Четвертого Вселенского Собора 451 г. в Халкидоне о соединении Божественного и человеческого естества в лице Богочеловека Иисуса Христа: «неслиянно, неизменно, нераздельно, неразлучно» направлено против монофиситов, но исключает из церквей ограды и несториан. Под знаком этой борьбы за Халкидонский догмат прошла вся сознательная жизнь А. В. Карташева, как православного богослова и церковного деятеля. Он ее вел и в свои молодые годы до революции и до первой войны, как председатель С.-Петербургских Религиозно-Философских Собраний, впоследствии превратившихся в Религиозно-Философское Общество. В недрах этого общества у него были союзники, более крайние, чем он, воззрения которых он не разделял и разделять не мог. Достаточно назвать имена Д. С. Мережковского и В. В. Розанова. Но фронт был общий, и направлен был этот общий фронт против монофисистского отрицания мира и его несторианского самодовления. Борьба за Халкидон была борьба за мир.

Помню наши первые встречи осенью 1914 г. Я с детства получил религиозное воспитание, навсегда определившее мою жизнь, но среда, из которой я вышел, была светская, далекая от старого православного быта, школу я прошел тоже светскую, и мое религиозное пробуждение в последние университетские годы не было еще отмечено сознанием деятельной принадлежности к Церкви. Оно имело скорее неопределенно-протестантские черты. Но оно было бурно, оно рвалось наружу, и я вспоминаю, на книжных галереях Публичной Библиотеки, наши длинные разговоры с Антоном Владимировичем. Я насту-

пал. Он слушал. И у меня в памяти остались его реплики: «Не понимаю. Не могу понять. Вероятно, я так плохо устроен... Но не могу понять». Он не мог понять этого отрешенного от жизни и от мира Христианства, далекого от Православной полноты. Я искал, я пробивался через какую-то стену. И когда я пробился, мне стало постепенно ясно, что путь мне был указан недоуменными вопросами и грустными замечаниями Антона Владимировича. Он был тем человеком, который вывел меня на православные просторы. Это было сорок два года тому назад.

Под знаком борьбы за Халкидон стоит и его последняя книжка: «Воссоздание Св. Руси» (Париж, 1956). Эта книжка — богословско-политическая. Призыв строить православное государство есть та же борьба за Халкидонский догмат, за единое догматическое основание христианской веры и христианской жизни. В эту догматическую глубину уходят корни Карташева богослова и Карташева политика. И даже не корни, а корень, ибо основание едино, и в своем служении богослова и в своем служении политика Антон Владимирович остается одинаково верен Халкидонскому догмату, как выражающему его — наше общее! — христианское сознание. Это не «Парижское богословие». Это — истина Православия, которой мы все служили и служим.

Последняя (VIII) глава «Воссоздания Св. Руси» озаглавлена: «Размежевания», и в первом параграфе полемическое острие направлено против меня, против моей книжки «Царство Кесаря пред судом Нового Завета». В этой полемике есть и явное недоразумение. Сознавая за христианином долг труда «над Царством мира», я понимал «над царством мира», как дополнение, а не как обстоятельство. Я отнюдь не думал об отрешении от мира, о возвышении над миром (так — «Воссоздание», стр. 170, 174). Нет, я мыслил мир, как объект труда. Так трудится человек над разрешением той или иной задачи, над книгой, над картиной, и т. п. Другого значения предлог «над» для меня в этом сочетании не имел. Но и не в этом дело. Я сознаю себя в политике таким же непримиримым антикоммунистом, как и Антон Владимирович. Мне случалось публично обличать коммунизм, как «чистое» — абсолютное! — зло. Не бьет ли Антон Владимирович мимо цели? Не видит ли он противника в единомышленнике и союзнике? Но подумавши, я готов признать, что он прав. Я не мог и не могу преодолеть своего пессимизма. Я продолжаю думать, что государство тоталитарно в своем существе, и потому противоположно Христу, и всякая работа над государством, лежащая на нас, как долг, в то же время неизбежно обречена на неудачу. Антон Владимирович этого пессимизма не разделяет. И, вероятно, он прав. Его правота есть та же верность Халкидонскому догмату. Я готов искать в Халкидонском догмате ключ к тайне Церкви и к тайне Богодухновениости Священного Писания. Антон Владимирович его находит ко всему православному деланию в мире. Если цель домостроительства Божия есть обожение твари, если мы чаем воскресения мертвых в славе «тела духовного» (I Кор. XV,

44), — на нас лежит долг идти к этой предуказанной цели и путем собственной работы, собственного усилия. На этом пути, как и во всяком человеческом делании, неизбежны ошибки, срывы, падения. Никто не станет утверждать — и сам Антон Владимирович меньше, чем кто-либо, — что в его политическом служении не было таких ошибок. Но речь идет именно о служении. И цель этого служения, предуказанная Халкидонским догматом, сообщает его жизни то замечательное единство мысли и дела, в котором богословие и политика раскрываются, как два аспекта одного и того же жизненного подвига.

Антоном Владимировичем написано очень много. Список изданного им весьма длинный. Но это, по большей части, статьи или небольшие брошюры. Только сейчас начнутся печатанием его двухтомные «Очерки по Истории Русской Церкви», настоящий подарок русской исторической и богословской литературе. Вообще же научный труд Антона Владимировича выражается в его преподавании. Уровень его преподавания всегда был и остается чрезвычайно высоким. Я разумею не только необычайную увлекательность его лекций, но прежде всего их научные достоинства. И та же верность Халкидону, который утверждает право человеческого начала, обязывает Антона Владимировича к тщательности критического анализа, который иногда смущает робкие души, и даже не одни только робкие. Я разумею его актовую речь: «Ветхозаветная библейская критика», вышедшую отдельной брошюрой в 1947 году. На нее болезненно реагировал и такой бесстрашный человек, как покойный Митрополит Евлогий. Влдыка был, конечно, неправ. Можно соглашаться или не соглашаться с теми конкретными результатами, к которым пришла или приходила библейская наука в Западной Европе. Теория Велльгаузена о происхождении Пятокнижия вызывает и чисто-научные возражения. Но нельзя отрицать за ученым богословом права критического исследования, искания человеческих истоков богодуховенных писаний. Тем более, что верность Антона Владимировича Халкидонскому догмату утверждает не только право человеческого начала, но и примат Божественного. Этим приматом Божественного начала отмечено все служение Антона Владимировича. Ему верна и его библейская работа. С какою силою он проступает в этой книжке, которая вызвала столько толков.

Еще о списке трудов Антона Владимировича. Обращает на себя внимание большое количество статей на острые злободневные темы. Но в них-то и находит свое выражение общественный темперамент Антона Владимировича. И можно сказать, что этот список получает свое существенное завершение в его «Воссоздании св. Руси», в котором Антон Владимирович дает законченную формулировку своего религиозно-общественного мировоззрения. Антон Владимирович — практик. Он сознает за собой долг строить жизнь. Но его практицизм никогда не переходит в приспособляемость. И в этом — тайна его влияния. Я разумею влияние не научное, а духовное.

Вопрос о духовном влиянии Антона Владимировича есть особый

вопрос, требующий нашего внимания. И прежде всего: на кого он влияет? Не будем скрывать того, что есть. Русская зарубежная молодежь, родившаяся за границей, — иного духа. России она не знает, и представления ее о России нередко слагаются под воздействием иностранных наблюдателей, по большей части весьма поверхностных и зачастую безответственных. К тому, что думает о России старшее поколение эмиграции, эта молодежь часто относится свысока, с снисходительным презрением, как к чему-то уже осужденному историей и обреченному на отмирание. С другой стороны, и в иностранной среде эти молодые люди не являются вполне своими. Но жизнь их практически связана с этой средой, и в ней они прокладывают себе дорогу тяжелой борьбой за существование. На них Антон Владимирович не имеет влияния. Для них он слишком прямолинеен. Его бескомпромиссность им непонятна. Его водительства с любовью ищут новые люди, те, которые пришли из России после второй войны. Этим мало понятна русская зарубежная молодежь, и наоборот, их покоряет «русскость» Антона Владимировича, его верность России и православной правде, светлая мудрость его старости. Они тоже люди дела, и они знают, что в России господствует «чистое» зло, с которым не может быть сделки. Несмотря на разницу лет и культуры, у них с Антоном Владимировичем общий язык.

Его старческая мудрость научила его прощать. Карьеризма он не терпит, но в каждом человеке он умеет найти то, что составляет его положительную ценность. И как часто он с любовью открывает дорогу людям иного духа, ради их собственной пользы и ради пользы общества, которому они могут послужить и, служа, научиться сами. Учитель науки и политический борец, он с каждым годом все более и более становится христианским учителем жизни.

Трудно писать о живом. А мы все искренно и молитвенно желаем Антону Владимировичу многая лета. Но, все-таки, я не могу удержаться от вопроса: что же для него главное? Для него и в нем? После того, что было сказано, вопрос может показаться праздным. Если мне удалось установить внутреннее единство его духовного облика, можно ли говорить о главном? Допустить наличность главного и второстепенного не значит ли нарушить то единство, о котором была речь? Но начало единства я искал и, мне думается, нашел в области идеологической. Я старался подчеркнуть верность Антона Владимировича Халкидонскому догмату, как исходную точку его богословия и его православной политики. Но бывает, что человек выражает всего себя одним словом, одним жестом, одним движением. Это выражение не противоречит идеологии, но оно выражает то, что стоит за идеологией, что первее идеологии.

На вопрос: что главное в Антоне Владимировиче? — я отвечу одним образом: церковь Сергиевского Подворья, и в ней Антон Владимирович, восьмидесятилетний, на клиросе студенческого хора. Регент, из студентов одного из недавних выпусков, еще совсем молодой, знает, что Антон Владимирович приходит раньше других и не пропускает никогда.

Что это: только быт, чистая эстетика, чарующая, но не обязывающая? Критики Антона Владимировича иногда так думают. Но думающие так глубоко заблуждаются. Этот образ есть символ полноты церковной жизни, которой Антон Владимирович дышит. Церковь эта та стихия, без которой он не может жить. Строя жизнь, он ее строит из Церкви: отправляясь от Церкви. Он строит Церковь.

Епископ Кассиан.

Апрель 1956.

Сергиевское Подворье

в Париже.

Страница сгенерирована за 0.09 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии