Неискушенного в богословии читателя истории вселенских соборов может смущать специфическое разочарование и сомнение. Так все в этой истории человечески обычно, так явно движет всем человеческая ограниченность, страстность и греховность, что трудно найти среди всей рационально постижимой прозы место для очевидного присутствия тут же элемента сверхъестественного, невидимо действующего, направляющего перста Божия. Наивные схоласты богословия напрасно думают, что можно документально точными историческими аргументами и принудительной диалектикой как бы «припереть к стене», заставить холодного рационалиста, и тем более озлобленного скептика признаться, что в том или ином моменте истории, в частности в каком-то церковном соборе он видит, наконец, тот «синергизм» сил человеческих и сил божественных, который может открываться только очам веры.

Один ученый умник с гордостью пустил в оборот свое речение, что вот он всю жизнь сидит около микроскопов и телескопов, а «Бога нигде не заметил». Он — прав. Физическими очами, ни в микроскопы, ни в телескопы Бога увидеть нельзя. В этом смысле «Бога никтоже виде нигдеже» (Ин. 1, 18). На то дан человеку другой орган. Ему нет рационального имени. Это — «очи веры, голос сердца, озарение духа светом Фаворским (исихия)». «Но лишь Божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа» человека «встрепенется, как пробудившийся орел». «Тоскует он» в суете этого мира. «К ногам народного кумира», хотя бы и вооруженного микро-телескопами, «не клонит гордой головы». «И долго на свете», душа его «томится желанием чудным полна», пока в непосредственных интуитивных и опытных соприкосновениях с Творцом, Отцом и Господом своим, не успокаивается, как магнитная стрелка, найдя полюс. Тогда открывшийся высшему, сверх-гносеологическому созерцанию — «оку веры», «свет разума» или «Свет Присносущный» самого присутствия Божия, объективно воссиявающий «в глубинах сердца» — жизненно, фактически, на опыте снимает муку всяких антиномий теоретического разума. Ищущему, верующему и просящему духу человеческому дается благодатное откровение всех

________________

1) Печатается в сокращенном объеме.

тайн синергизма: — совмещения закономерного космического миропорядка и абсолютной свободы Божественной. А по образу и подобию свободы Божией живет и действует среди мира космической необходимости и ограниченная, но тоже свободная и потому морально ответственная воля человеческая.

Так парадоксально реализуется синергизм. Непостижная рациональному мышлению антиномическая тайна просто предстоит перед ним как данный факт бытия. «Непостижное уму» становится непререкаемо открытым «сердцу», пониманию верой, ибо «верой мы мыслим» —« πίστει νοοῦμεν» (Евр. 11, 3).

Позитивно исторический образ V Вселенского Кльского Собора 553 г. смутен, соблазнителен по своей внешней фактической оболочке. Добросовестный историк не имеет права этого скрывать и затушевывать. По поводу моей теории, что у каждого Вселенского Собора есть своя «икона», т. е. высший, супра-натуральный, богочеловеческий лик, в котором «синергетически» совмещается немощная, грешная, ибо страстная, человеческая сторона с вдохновением Духа Божия, открытым и ощутимым лишь сердцу верующих, — один русский богослов задал мне вопрос: какую же Вы «икону» укажете для V Вселенского Собора, подразумевая всю болезненность его процедуры и напряженно дипломатическую тактику его постановлений? Ответим на это достойное внимания вопрошание лишь в заключение чисто исторической зарисовки хода дел на знаменитом Юстиниановом соборе, 1400-летний юбилей которого христианские церкви отмечают в настоящем году. Итак, прежде всего — история.

***

Халкидонский собор его счастливым оросом поставил законную плотину против забурлившего на всем эллино-семито-коптском православном Востоке еретического наводнения. То был пафос ложного спиритуализма — монофиситство. Но бессмертная заслуга папы Льва Великого и римской христологии для господствующей религиозной психики Востока была чужой, непонятной и соблазнительной. Сказалась колоссальная стихийно-историческая перемена в духовной атмосфере восточного христианства. Кристаллизовались итоги длительного, начиная с Македонской эпохи, перерождения Эллинизма в Византинизм. Эллинство ориентализировалось — политически, расово, культурно, духовно, религиозно-церковно-исторически. Западный центр христианства — Рим переживал параллельно аналогичный синкретический процесс. Но его задача оказывалась неизмеримо легче для христианского, церковного сознания. Старые варвары покорные Риму и новые волны их, занесенные переселением народов, не таили в себе какой-либо значительной религиозной идеи, Риму легко было самому хранить ортодоксию церковного предания при его римском позитивизме, чуждом метафизических фантазий. Римское сеяние на ниве западных варваров не родило чертополоха. Если и было засорение в виде вандальского и вест-готского арианства, то это была сорная трава и зараза, захваченная на перепутье от того же

восточного христианства. Высшему управляющему центру Востока — Византии в этом великом процессе общего и христианского синкретизма пришлось разрешать задачу неизмеримо более трудную, чем Риму. Восток одарен религиозным гением. Эллинство одарено гением метафизическим. Вершины двух родственных устремлений — Афины и Иерусалим, не могли не создать в синкретическом переживании религиозных проблем неких искусительных вихрей и даже темных духовных смерчей. Таков естественно-исторический фон, на котором суждено было Великой Византии усвоить и осмыслить, в конгениальных ей формах мысли и благочестия, великое наследие Божественного Откровения.

Нежданно-негаданно пришла эта священная «зараза» под гордые портики Афин из маленького Иерусалима, точнее — от полу-помадов Вифлеема и Назарета. И... — окаменели в столбняке вечной смерти непревзойденные по красоте мраморы Парфенона, лики резца Фидия и Праксителя. Дух жизни безвозвратно покинул их. А сердца бывших поклонников этой бесспорной, но отныне навсегда мертвой красоты, загорелись очарованием новой, высшей, духовной, небесной красоты, красоты инобытия. Но, поднявшись в сферы инобытия, эллинские сердца и умы естественно внесли туда запросы своей утонченной диалектики и метафизики. Начался процесс освоения с иррациональной мистикой «благой вести» об искуплении, спасении и обожении. И — процесс усвоения ее в интерпретации изощренной эллинской философии. И если бы это новое обогащение классической греко-римской души откровением Палестины развивалось и протекало в рамках только старого средиземноморского бассейна, то, вероятно, не было бы тех глубоких духовных заболеваний, тех мук преодоления неизбывных ересей, которыми отмечено первое тысячелетие церкви и собственно церкви Восточной. Но в недрах культурно-имперского эллинизма, ставшего во всем своем вселенском охвате месторазвитием христианской церкви, кроме ведущей эллинской расы оказались инородцы, одаренные особой, восточной энергией религиозного горения: и кушиты, и семиты, и арийцы, копты, арабы, сирийцы, персы. Им классическая греко-римская ортодоксия казалась очень холодной, ее гармоничность (Халкидон) пресной. Их тянули к себе трагические диссонансы дуализма и спиритуализма. В этом корень заразы монофиситства, так долго волновавшей и всю христианскую вселенскую церковь и особенно мучительно и изнурительно — ее восточную, греческую половину. Последняя растрачивала много сил на борьбу с этой расовой еретичностью своих инородческих чад, а за ними и своих собственных сынов. По временам казалось, что с такими усилиями достигавшиеся директивы редких вселенских соборов останутся мертвой буквой, «клочком бумаги», не одолеют стихийного господства еретических вкусов народных масс. Но... как из вод потопа, церковь вновь и вновь выходила победительницей. Однако какой ценой! Ценой внешнего умаления, ценой потери обширных восточных областей и целых народов.

Поэтому не надо себе строить иллюзий, будто после достигнутого вероопределения одного вселенского собора до другого собора, соби-

раемаго против новой ереси, церковь жила в относительном покое и догматическом здоровье. Увы, нет. От собора до собора, десятилетиями и столетиями тянутся не просто споры на те же темы, о тех же вопросах, но и церковные и политические конфликты, волнения, потрясения и расколы. Ими наполнено и все время между IV Вселенским Халкидонским Собором 451 г., 1500-летнюю годовщину которого мы отмечали два года тому назад в 1951 г., и — Юстиниановым КПльским Собором 553 г., V Вселенским, который мы вспоминаем сегодня. Много воды утекло за это столетие в византийской церкви. Повествование об этом потребовало бы многих часов. Тут перед нами прошел бы ряд официальных измен императорской власти халкидонской христологии, компромиссов, вызвавших даже первое 34-летнее разделение церквей — римской и Кпльской (с 484 г. по 518 г.). Но искусственно перешагнув через столетие, перейдем прямо к творцу и виновнику V Вселенского Собора, знаменитому императору Юстиниану I Великому (527-565 гг.).

Не всуе прозванный Великим, Юстиниан приведен был на трон после блестящей специальной подготовки его дядей, императором Юстином I. Сам Юстин был безграмотный солдат, подписывавший императорские указы, водя стилем по трафарету, вырезанному на золотой пластинке. Но цену образованию он знал и своего племянника Юстиниана, от природы даровитого, он провел по всем ступеням греческой школы до высшей включительно. Кроме общего классического Юстиниану сообщено было специально юридическое образование.

Продолжая обычай, заведенный императором Львом I, Юстиниан короновался церковно с миропомазанием. Коронована была с ним и жена его василисса Феодора. Феодора была дочерью хранителя зверинца на столичном ипподроме. Рано втянута была в жизнь цирковой актрисы. И, как яркая красавица, вовлечена на путь громких похождений, от которых даже бежала в Александрию. Там она пережила резкий духовный перелом. Ее заинтересовали Фиваидские подвижники. Она вернулась в КПль другим человеком. Увидевший ее соправитель Юстина, еще молодой Юстиниан, сразу влюбился, женился на ней и нашел в ней верную жену, мужественную советницу в самых больших вопросах церковной и имперской политики. Феодора была умна, властолюбива и охотно вмешивалась в государственные дела. Создалось на практике размежевание ролей в большом государственном деле. Муж проводил общие линии политики, жена интересовалась конкретной стороной: назначением лиц на должности. Сановники и политики очень считались с Феодорой, и стремились через нее проводить разные планы.

Выдающимся примером роли Феодоры может служить история усмирения бунта 11. I. 523 г., получившего название «ника» (νίκα) Боровшиеся обычно между собою цирковые и вместе политические партии «зеленых» и «голубых» на этот раз столкнулись вместе против Юстиниана. Бунт принял грандиозные размеры. Подожжены были центральные здания. Сгорели и разрушены: старая Св. София, Св. Ирина, Сенат, Термы и целая часть города. Претендентами бунтов-

щики выдвигали Ипатия и Помпея, племянников бывшего императора Анастасия. Юстиниан, собрав деньги и сокровища, уже хотел бежать. Одна Феодора повернула дело. Явилась перед Синклитом и убедила возобновить борьбу. Брошены деньги на подкупы, и бунтовщики разделились. Привели в порядок и вооруженные силы. Под командой знаменитого Велизария и Мунда (остгота) возобновилась борьба, начиная с ипподрома. Бунтовщики раздавлены и безжалостно избиты в количестве 30.000. Ипатий и Помпей казнены. Порядок восстановлен.

Феодора чувствовала себя по праву у власти. После тяжелого опыта своей молодости, она искренно тяготела к благочестию и была почитательницей аскетов Востока. Есть гипотеза о сирской родине семейства Феодоры. Она была знакома с Севиром еще до замужества с Юстинианом, Севир именует ее «царицей, которая чтит Христа». Для Иоанна Эфесского она «правоверная царица». Михаил Сириянин свидетельствует, что она ревновала о мире церквей больше, чем муж, и побуждала его работать в этом направлении. Восточное монашество, чтимое Феодорой, было носителем монофиситской заразы. И с заразой и с монашеством боролась систематически высшая государственная власть. Но борьба была сложная, до виртуозности религиозно-компромиссная. Униональные компромиссы имперского православия с монофиситствующими монахами и целыми провинциями начались столетием раньше Юстиниана и продолжались еще столетие после него. Зная расположение к себе на верхах власти в лице Феодоры, монофиситствующие монахи Востока стимулировали через Феодору церковную политику Юстиниана все время в сторону этого рода унионализма. Историки Евагрий и Прокопий дают даже обобщенное изображение разделения ролей в этой политике в целях укрепления политического единства империи, подрываемого национально-еретическими сепаратизмами. Было выгодно, чтобы около верховной власти сосредоточивалась надежда на милость и благоволение к диссидентами Для Юстиниана это было одной из гарантий, что в случае победы диссидентов он не будет обязательно сброшен с трона, если монофиситы останутся друзьями Феодоры. Тогда и в случае революции династия уцелеет. Когда гонимые монахи монофиситы в Сирии в озлоблении оскорбляли портреты Юстиниана, они в то же время молились о здравии «благочестивейшей государыни» и желали ей победить «несторианствующего синодита», т. е. своего мужа. С другой стороны православные, видя уступки Юстиниана монофиситам, приписывали это дурным влияниям Феодоры и желали Юстиниану поскорее избавиться от нее.

***

Монофиситские историки датируют пятым годом Юстиниана (531 г.) изменение его политики в сторону для них благоприятную благодаря влиянию Феодоры. Монахи, изгнанные за ересь из монастырей (особенно из Амиды и Эдессы) получили дозволение вернуться к себе. Часть их по собственной инициативе стянулась к монахолюбивому КПлю, а часть пристала в качестве свиты к 8-ми изгнан-

ным епископам, вызванным теперь Юстинианом в столицу для уговоров. В таком порядке этих так наз. «месопотамцев» собралось в КПль целых полтысячи. И уже совсем не случайно, а планомерно, это множество нашло себе гостеприимный приют рядом с императорским Дворцом, в так называемых Палатах Гормизды. Августейшая покровительница не желала делать вызова общественному мнению. Монофиситствующим гостям запрещено было свободно бродит по городу, но внутри Дворца они получили полную свободу священнослужения и уставной жизни. Распространялась молва об их аскетических подвигах, а царица внимательно выслушивала их духовнические советы. В такой, полной двусмысленности атмосфере, утвердившийся на троне Юстиниан безотлагательно приступать к опытам своей унионистской, в церковных и политических целях, программы. Он организовал во дворце Гормизды серию очень обходительных и ласковых по отношению к еретикам богословских диспутов с ними. Но общий результат их был количественно ничтожен, ибо массы не тронулись. Однако Юстиниан, как юрист и истый государственник, был носителем остро сознаваемой ответственности за судьбы Ромейской империи и Вселенской церкви. Он искренно сознавал себя обязанным по долгу православного василевса искать все новых и новых компромиссов с анти-халкидонским богословием.

Уже задолго до Юстиниана византийское правительство признавало свое бессилие удерживать в строгом бескомпромиссном православии обширные тогда восточные патриархаты — Александрийский, Иерусалимский, Антиохийский. Теперь под углом зрения Феодоры и Юстиниана верховная власть империи обязана была идти на максимальные соглашения. По пословице «желание есть отец мысли», и в своем искреннем богословском мышлении Юстиниан сам стал на покатую плоскость — вплоть до своего предсмертного соблазна на крайнюю форму монофиситства. В течение двух десятилетий царская чета упорно и небезуспешно занималась вмешательством в местную борьбу церковных партий и проведением на кафедры патриархов угодных ей возглавителей из умеренно монофиситствующих богословов. И, хотя правительство официально запрещало создание и размножение монофиситского епископата, но его двусмысленная, компромиссная политика не только не помешала иерархической организации монофиситства подпольными и нелегальными путями, но, при прямом содействии Феодоры, искусственно размножила монофиситские хиротонии и прямо создала и укрепила историческое существование монофиситских церквей вплоть до наших дней.

В 535 г. Феодора провела в патриархии КПля еп. Трапезундского Анфима, искреннего аскета, но столь же искреннего и монофисита умеренного толка, идеологом которого был Севир, очень умный богослов, нелегальный «патриарх Антиохийский». Он даже осмелился приехать в столицу по вызову Анфима. У Феодоры и Юстиниана опять оживились надежды на привлечение в лоно государственной церкви монофиситствующих низов. Но православные иерархи под водительством действительного Антиохийского патриарха Ефрема, обрати-

лись с призывом к римскому папе Агапиту — произвести необходимую «чистку» на верхах столичной церковной политики. Верные Риму в борьбе с ересями КПльские монахи-«акимиты» (орден «неусыпающих»), в союзе 67 КПльских монастырей и многих сиро- палестинских, подали папе коллективное ходатайство — выгнать монофистский штаб из столицы. Навстречу этому вызову папы, пришла и политическая необходимость. Агапита побудил ехать к Юстиниану для мирного соглашения теснимый византийскими войсками готский король Теодат, в ту пору еще владевший Римом.

Приезд папы временно сорвал успехи монофиситствующей интриги. Еретичествующий, но честный патр. Анфим, не вступая в общение с папой, сам покинул свое место, и папа Агапит сам посвятил на патриаршество строгого халкидонца Мину. Хотя папа и умер скоропостижно в КПле, но собор утвердил его решение в присутствии представителей папы: 6 итальянских епископов и 5 римских диаконов, в числе коих были и будущие папы: Вигилий и Пелагий.

Огорченная Феодора решила теперь сделать «подбор» и в замещении патриарха 1-го Рима с тем, чтобы гарантированно проводить свою про-монофиситскую линию. Задача очень смелая, но при абсолютной монархической власти оказавшаяся не столь фантастической, хотя политическое обладание Римом все время захватывалось у Византии готами. В данный момент у Феодоры был свой кандидат на папство: апокрисиарий Вигилий.

Вигилий происходил из аристократической римской фамилии. Рукоположен в диаконы папой Бонифацием IV, по смерти которого (532 г.) стремился стать его преемником через протекцию готского правительства. Но, с переходом в 536 г. Рима в руки Византийского Двора, Вигилий естественно перенес свои расчеты на протекцию КПля. В 533 г. он приезжает туда апокрисиарием от Рима. Когда в 536 г. в КПль прибыл папа Агапит, Вигилий уже снискал благоволение Феодоры. A Феодора поставила ставку на него: как на будущего папу, который согласится на смягченное толкование формул Халкидона с прибавкой повторных анафем на несториан в угоду массам Востока. Когда Агапит скончался в КПле (536 г.), Вигилий с его телом поспешил вернуться в Рим в расчете пройти теперь же на выборах в преемники Агапиту. Но... опоздал, был уже избран Сильверий, оказавший Велизарию прямую услугу при захвате Рима из рук Теодата Готского. Однако пришел приказ из КПля — обвинить в политической измене Сильверия, убрать его и заменить Вигилием. Тогда Велизарий и особенно жена его Антонина цинично провели искусственный клеветнический процесс против Сильверия, и он был удален в ссылку, а на его место поставлен Вигилий. Ценой этой неправды Вигилий стал папой. Но на нем повисли тяжелые обязательства пред Феодорой, а потом и пред Юстинианом. Дорогая расплата за карьеру стала завязкой не только личной драмы Вигилия, но и болезненной драмы всего V Вселенскаго Собора.

***

В эту драму внешне вплетается эпизод борьбы Юстиниана с монахами оригенистами и оригенизмом. Повествование об этой борьбе не входит в задачу настоящей речи. Но упоминание о ней неизбежно в двух пунктах. Пункт важнейший состоит в том, что благодаря неточности учебников распространилось ошибочное мнение, будто Ориген и его учение анафематствованы V Вселенским Собором, чего на самом деле не было. Дело оригенистов разбиралось и осуждение Оригену вынесено местным КПльским собором, который предшествовал V Вселенскому Собору в том же 533 г. Положение было так остро, что Юстиниан после этого вынужден был разгромить палестинских оригенистов военно-полицейскими мерами. Пункт второй сводится к бытовому факту, что один из тайных вождей оригенизма, митрополит Кесарие-Кападокийский Феодор (Аскида) проживал длительно при дворе Юстиниана на положении придворного епископа и приближенного советника императора по делам церковным и богословским. Когда разгоралось с 539 г. дело об оригенизме палестинского монашества, Юстиниан увлекся этим вопросом, как богослов-любитель и к 545 г. сам написал против оригенизма остро-обвинительный трактат, закончив его 15-ю анафематизмами. Не мобилизуя пока никаких соборных органов церкви, Юстиниан с кесаро-папистической убежденностью сам берет на себя инициативу догматических суждений и приговоров, приглашая церковную соборность только присоединить свою подпись к оформленному уже решению автократора. Он издает свое догматическое суждение в форме эдикта (543 г.) и адресует его патриарху Мине с просьбой одобрить его через постоянный собор при патриархе, а затем потребовать от лица этой практически высшей инстанции церковной власти в патриархате от всех епископов и всех игуменов монастырей, чтобы они беспрекословно подписали царский эдикт. Такое же властное предложение отправлено и другим патриархам и папе Вигилию. И все на этот раз охотно, без борьбы подписали. Подписали его лукаво и цинично и Феодор (Аскида) и его единомышленник Дометиан Анкирский. Но задумали взять реванш обходным путем. Им — оригенистам была ближе александрийская линия богословия и за ней монофиситская, чем линия римская, оправдывавшая школу антиохийскую. Надо было решительно осудить ее главарей, а не оправдывать их ,как это сделал Халкидонский собор по отношению к Феодориту (епископ 433-458 гг.) и Иве (епископ 435-456 гг.). Так. образом, оригенизм, по суду его вождей, родственен психологически и доктринально господствующему на Востоке александрийско-кирплловскому богословию с тенденцией к монофиситству. Следовательно — в интересах оригенизма было — дезавyировать, ослабить халкидонскую ортодоксию, ее римско-антиохийский «перегиб». Это было бы не только на пользу оригенизма, но это открывало бы путь к той главной цели, которой добивается император Юстиниан: воссоединить с имперской церковью монофиситский Восток. Для этого надо оторвать богословствующего императора от

слепого угождения Риму. Хитрому Феодору Аскиде не составило большого труда повернуть на эти рельсы все мышление Юстиниана. Близость Феодора Аскиды ко Двору и хитроумное самоукрывательство через такое достижение блестяще оправдались. Юстиниан на этот путь охотно вступил. Его традиционное церковное ромофильство решительно разорвало с консервативным послушанием Риму и перешло на путь борьбы с папством за новый синтетический метод кафолического богословия, идущий искренно навстречу антиримским и антиантиохийским вкусам восточного большинства. В этом сказался верный инстинкт императорской власти в видах сохранении самого бытия единой империи. Ее реальная голова со столицей на Босфоре включила в свое самосознание религиозное сердце Востока с его расово-национальным тяготением к монофиситству. Пренебречь этим восточным тяготением к спиритуалистическому монизму в «Ромейской» империи, со времени Юстиниана ставшей Византийской, а не Римской, было уже невозможно. Но и пойти слепо на поводу у этого ориентального тяготения было бы тоже фатальной ошибкой, изменой кафолическому православию и окончательным отравлением монофиситской ересью. Вопрос встал о том — быть или не быть православию на Востоке? Как глубокая органическая болезнь, как длительное искушение, он залег в недрах Византийской империи и восточной церкви надолго. Он потребовал для его изживания и преодоления целых трех столетия и в них — трех вселенских соборов: V, VI и VII-го. Таким образом маленькая интрига маленького Феодора Аскиды попала в точку. Общий ход истории ей благоприятствовал. Юстиниан и Феодора — умные и одаренные носители имперского и церковного, сознания все равно и без этой интриги в той или иной форме, на том или ином конкретном материале, должны были исполнить зов истории: — для спасения единства империи и церкви утолить в какой-то мере жажду церковного Востока, а именно ослабить какими-либо компромиссами тяготившую Восток силу обязательности халкидонского богословия.

Юстиниан в дворцовой библиотеке проводил немало времени в беседах с монофиситскими монахами, собранными Феодорой. В этойто обстановке Феодор Аскида и подкинул проект особого торжественного осуждения нескольких «глав» или главарей — вождей антиохийской богословской школы за еретические уклоны их богословия. А главное — осуждение этих трех главарей антиохийской школы, прощенных и пощаженных Халкидонским собором, было бы в глазах монофиситских масс самым бесспорным эмпирическим доказательством несторианства Халкидона и оправданием их отделения от имперской кафолической церкви. Юстиниан загорелся мечтой через это разрешить казалось неразрешимую задачу: — вернуть в лоно церкви (значит и империи) обширные территории инородческой Азии и Африки. Ухватилась за это и Феодора. Юстиниан решил и этот узел разрубить уже принятым им автократическим, антисоборным методом; императорским указом с последующими на нем подписями епископата. Так родился многоплачевный акт, поло-

живший начала болезненному и длительному спору и не менее болезненному V Вселенскому Собору по вопросу

«О трех главах.»

(544 г.)

Курьез истории в том, что этот знаменитый эдикт, из-за которого пролито столько чернил, пота, слез и крови (= жизней) человеческих, из-за которого раскалывались на столетия церкви, так и не сохранился до нашего времени полностью. Дошли до нас лишь отрывки на латинском языке в полемическом трактате против Юстинианова действа (Pro defensione trium capitulorum), вышедшем из-под пера Факунда, епископа Германского (Африка). Известно еще общее содержание эдикта из собственного письма Юстиниана к Африканскому епископу Понтиану.

Вот три отрывка из Факунда:

1) «Кто называет правильным нечестивое послание, приписываемое авторству Ивы (quae dicitur ab Iba esse facta), или кто поддерживает его, а не анафематствует, как дурно отзывающееся о Кирилле... и порицающее 12 глав Кирилла, нападающее на первый Ефесский собор» (т. е. 431 г.), а Нестория защищающее и Феодора Мопсуестийского похваляющее — тот да будет анафема.

2) Кто утверждает, что мы изрекли это с целью уничижения или устранения свв. отцов, бывших на Халкидонском Соборе, тот да будет анафема.

3) Стоит только заглянуть в послание к Маре, чтобы увидеть, как оно все сплошь безбожно и нечестиво, почему восточная церковь и анафематствует Феодора».

Благодаря совпадению числа этих трех пунктов — анафематизмов (κεφάλαια = «главы») с числом трех пререкаемых «главарей» антиохийской школы (т. е. Феодора, Ивы и Феодорита), термин «три главы» стал неточно и двусмысленно употребляться и в приложении к ним троим.

Юстиниан, раз уже успешно вступивший на путь автократического декретирования по вопросам веры, и в данном случае не задумался потребовать бессоборных, индивидуальных подписей всего епископата. Патр. Мина не без колебаний подписал декрет с условием взять подпись обратно, если папа римский не даст своей подписи. Диакону Стефану, новому апокрисиарию римскому (Пелагий уже уехал в Рим), епископы «синодос — эндимуса» жаловались, что вслед за Миной они «вынуждены» подписаться. Стефан уперся и порвал сношения со всеми подписавшимися, начиная с Мины. Протестовали сначала и Ефрем Антиохийский и Зоил Александрийский, но под угрозой низложения сдались и подписали, правда обусловив окончательную действительность подписи согласием на то же и римского папы. Петр Иерусалимский сначала объявил акт Юстиниана противным Халкидонскому собору, но, вызванный в КПль и после уговоров Феодоры и Ф. Аскиды, сдался и подписал. Также нехотя и по

примеру старейших подписывались и провинциальные епископы. Все ждали, как отнесется к императорскому декрету Вигилий Римский, ставленник Юстиниана и Феодоры и потому морально несвободный. Вигилий поначалу не смел и подумать пойти против византийского Двора. Но пока он медлил, весь Запад единодушно восстал. Датий Миланский, оказавшийся в момент издания эдикта в столице, немедленно отправился в Италию подымать протест. В КПле остался единомысленный с ним молодой и литературный еп. Германский Факунд, подробно изложивший вскоре всю аргументацию западной церковной мысли, отвергавшей в корне затею Юстиниана. [Это знаменитые «Libri XIII pro defensionie trium capitum (предмет магистерской диссертации проф. А. П. Доброклонского) ]. В самом КПле агитировали диаконы Пелагий и Анатолий. Они осведомили владевшего пером диакона Карфагенской церкви Фульгенция Ферранда, чтобы он протестовал от лица всей Африки. И тот начал писать свой протестующий трактат для соборного оформления голоса африканского епископата. Трактат известен под именем «Письма в Рим». Юстиниан с Феодорой решили извлечь из римской среды Вигилия и привезти в КПль. Благовидным предлогом была ненадежность сидения папы в Риме. Остготский король Тотила почти осаждал Рим. Защитная армия сконцентрировалась в заречной части города (ныне Trastevere). Папа был там в церкви св. Цецилии. Секретарь императора Анфим явился с приказом эвакуировать папу в Сицилию, в Сиракузы. Вигилий был погружен на барку, которая по Тибру доставила его в Остию, а там папу пересадили на морской корабль, идущий в Сиракузы. Сицилийское пребывание Вигилия было местом свободного воздействия на него всего западного церковного мнения. Сюда прибыл Датий Миланский для открытия глаз папе на опасность подрыва авторитета Халкидонского Собора, заложенную в Юстиниановом ультиматуме. В Сиракузы доставлено из Карфагена и соборное отрицание африканцев, опирающееся на доклад Фульганция Ферранда. В середине лета 546 г. прибыли и посланцы от Зоила Александрийского, готового взять назад свою вынужденную подпись под императорским декретом. Осенью 546 г. Вигилия доставили в Византию, выгрузили в Патрасе и через Иллирик повезли сухим путем. Встречаясь и здесь с протестами против злополучного эдикта, Вигилий утвердился в своем решении также сопротивляться ему и написал об этом заранее и Юстиниану и патр. Мине.

Невзирая на это, Юстиниан встретил папу с официальным почетом и поместил во дворце Плакидии, игравшем роль римской амбассады. Но тотчас же началось и дипломатическое давление на папу. На разрыв с патр. Миной последний ответил вычеркиванием имени Вигилия из диптихов. Это было для Вигилия только еще ничтожным началом все возраставших мучительных искушений.

В декабре на поддержку Вигилия прибыл в КПль из Рима Пелагий в новой экстренной роли посла от завоевателя Рима, Тотилы с предложением мира Юстиниану. За отсутствием папы диакон Пе-

лагий являлся вождем и возглавителем римского клира. Несмотря на временное уничижение Рима варварским завоеванием, церковное самосознание западного епископата было твердо оппозиционно компромиссному догматствованию Византийской власти. Вигилий в КПле мог и должен был опираться на эту законную соборную базу. Но сам Вигилий, без помощи такого знатока восточного богословия, как Пелагий (который в начале 543 г. должен был вернуться в Рим), плохо разбирался в восточных тонкостях. A здесь, в «гостях» у Юстиниана и Феодоры, он подвергся настойчивой обработке. Папу заставили перечитать специально подобранные цитаты из неведомых ему писателей: Феодора Мопсуестийского, Ивы Эдесского и Феодорита Киррского. Папу уверяли, что осуждение отдельных мыслей лиц, хотя и оправданных в целом Халкидонским собором, не разрушает авторитета собора. Но какими великими приобретениями для церкви вознаградится эта маленькая уступочка! Будто бы чуть не все монофиситы вернутся в ее лоно. Папа надломился, уступил. Он обещал устно не противиться осуждению в условленном смысле трех восточных авторитетов. Но императорская чета вырвала у него нечто большее. Вигилий выдал ей в виде ручательства — твердо стоять на указанном осуждении еще два письма секретных. Трудно удержаться от естественной гипотезы, что эта малодушная уступка Вигилия была расплатой за грубую государственную протекцию ему в получении папской кафедры. Но после этого патр. Мина 29 июня (день Петра и Павла) 547 г. немедленно вступил с папой в общение, восстановил его имя в диптихах. Юстиниан на радостях хотел сейчас же вырвать подпись и под его эдиктом «о трех главах». Но папа в публичном собрании имел смелость заявить Юстиниану: «Я ваш пленник, но еще не сам апостол Петр». Нужно соблюсти привилегии римской кафедры: — судить обо всем сначала самостоятельно. Указал на наличность уже взволнованных и собравшихся в КПле в количестве около 70 епископов западного патриархата, не подписавших эдикта. Папа должен с ними сначала как judex иметь соборное совещание — judicium и вынести законное суждение о вопросе: — judicatum. Конференция состоялась. Слово взял специалист в вопросе, уже работающий над своими Libri XII pro defensione trium capitulorum, епископ африканской Гермианы, Факунд: «Покорнейше прошу, Ваше Святейшество, расследовать вопрос, действительно ли было принято на Халкидонском соборе послание Ивы, которое эдикт осуждает, как несторианское? По моему мнению осуждение Феодора Мопсуэстийского дело не столь важное, чтобы из-за него идти на разрыв с Миной. Этого осуждения, конечно, нельзя одобрить, но все же можно с ним мириться. Я лично прервал общение с Миной просто потому, что убежден, что все это дело клонится во вред Халкидонскому собору».

«Вот этого-то я и не знаю», возразил Вигилий, «в этом-то я и не уверен, что так называемое Послание Ивы было принято на Халкидонском соборе».

«В таком случае — уверенно заявил Факунд — «благоволите разрешить мне первому представить на это доказательства. Я надеюсь

прояснить, что факт принятия этого послания собором отвергают совершенно напрасно. Позвольте мне открыть секретную сторону этих затей, направленных против авторитета Халкидонского Собора». Грозно засверкавший прожектор такого уверенного предисловия привел папу Вигилия в трепет. Он явно испугался обнажения его лукавства и робких секретов. Смутился и закрыл заседание, предоставив епископам каждому индивидуально выразить письменно свое суждение. Факунд свидетельствует, что императорский чиновник дал покинутым папой епископам ультимативный срок для ответов, всего — 7 дней и из них два праздничных. Правительственное давление возымело свое действие. Подавляющее большинство, из солидарности и жалости к своему папе, явно подавленному очевидным дворцовым пленом, негласно узнав о его готовности к компромиссу, согласилось принять византийский опыт осуждения «трех глав» ради высших интересов церкви. Получив в свои руки письменные заключения от епископов, Вигилий в том же духе написал и свой judicatum, с сильными оговорками в пользу авторитета Халкидонского Собора. Всю эту пачку документов Вигилий передал во Дворец. В частности свой judicatum, он адресовал патриарху Мине в самую великую субботу 11.IV.548 г. На допросе западных собратий, почему он так поступил, Вигилий как-то растерянно и неубедительно говорил: «Я, право же, как и вы, не за это предприятие, противное авторитету Халкидонского Собора, и не желал хранить у себя эти компрометирующие бумаги. Еще пожалуй попадут в архив нашей св. римской церкви, и кто-нибудь после подумает, что мы и в самом деле одобряли осуждение трех глав. Я снес их во Дворец, и пусть делают с ними, что хотят». Жалостное впечатление производят эти «словеса лукавствия», маскируемые искусственно наивностью. Все та же длящаяся расплата Вилигия за карьеру. Еще горше на деле оказывалось то, что буква Judicatum'a была бесполезна для Юстиниана в деле снискания благоволения у монофиситов. Ни один из них не мог согласиться с прославлением Халкидона.

Смерть 29. VI.548 г. Феодоры принесла папе значительное облегчение . Отпало одно личное давление как раз в тот момент, когда опубликование judicatum'a, ничуть не покорив сердец монофиситов, подняло бурную волну протеста Запада, частично de facto уже независимого от Византии (Галлия, Испания), полузависамого (Италия, Африка) и зависимого (Далматия, Иллирик). Так соборность Запада подрывала de facto самое торжественное высказывание папы ex sese, sed non ex consensu ecclesiae. В церкви всегда так было и будет, вопреки несчастной формуле Ватиканского собора 1871 г.

Литературным выразителем богословских настроений Запада явился ясно мыслящий и блестяще писавший диакон Карфагенской церкви Фульгенций Ферранд. К нему не без оснований обратились римские диаконы Пелагий и Анатолий. А потому он свое сочинение и озаглавил как ответное «Письмо в Рим».

Фулгенций Φ. считает все дело Юстиниана вредной затеей, выгодной только монофисистам. Осуждение «трех глав» равносильно

вмешательству в компетенцию Халкидонского Собора, умалению его авторитета... Зачем эта война с мертвыми? Вы — νεκροδιῶκται гонители умерших». Словечко, ставшее крылатым.

Практические выводы Ф. Ферранда таковы: 1) Не дозволять пересмотра Халкидонского Собора и хранить в полной силе его определения; 2) Не возбуждать соблазнов между живыми из-за умерших собратьев; 5) Никто не должен путем принудительных подписей претендовать для своих писаний на авторитет, подобающий одному только Св. Писанию. Для блага церквей будет весьма полезно, если никто не станет предписывать церкви, чему она должна следовать, а будет держаться того, чему она учит».

Итак, Италия и Африка восстали против затеи Юстиниана и вовлечения в нее личности папы. Особенной твердостью отличалась Африка с известной пылкостью ее темперамента и со свойственной ей искони защитой ее местной церковной свободы даже и против папского Рима.

Епископ Карфагенский Понтиан отвечал на запрос Юстиниана: «Писания Феодора Момпсуестийского неизвестны в Африке и никого не смущают. Но и вообще не следует осуждать покойников, ибо они уже не могут исправиться... Ради Самого Господа не возмущай мира церкви, чтобы не пришлось тебе, задумав осудить мертвых, казнить смертью многих живых за неповиновение».

Вся эта западная богословская публицистика ценна как зеркало западной ментальности. Но далека от точности и тонкости восточной мысли. Нельзя ограничивать церковной истины ни гранью времени, ни гранью между живыми и мертвыми. Церковь всеобъемлюща. В ней снимаются все эти грани. По слову Христову, Бог не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него — все живы. Стало быть, и для церкви тоже. Стало быть, и суд ее не может быть назван судом только «человеческим» и историческим. Он может и должен быть и сверхисторическим и сверхчеловеческим, т. е. богочеловеческим, по природе самой церкви.

Когда со смертью Феодоры отпал ее моральный «террор» не только над Вигилием, но и над множеством «западных» (главным образом с Балканского Иллирика) епископов, созывавшихся в столицу для подписи Judicatum'a, то и ближайшее окружение Вигилия начало его покидать, сливаясь с поднявшейся волной оппозиции всего Запада. Два диакона Вигилия — (а 7 диаконов Римской церкви это фигуры выдающиеся, обычные кандидаты и заместители пап) — Севастиан и Рустик, последний даже племянник Вигилия, демонстративно покинули его с умышленным шумом и скандалом в самый день Рождества Христова в 549 г., когда должны были сослужить с ним литургию в Св. Софии. Их соблазнили два африканских монаха — Лампридий и Феликс, распространявшие тут же в столице свои листовки против judicatum'a. Вигилий подверг своих диаконов и целую толпу примкнувших к ним клириков римской юрисдикции запрещению впредь до раскаяния.

Забурлили и начали противиться Judicatum'у соборно целые области Запада. Епископы Иллирии свергли за принятие judicatum'a

своего примаса, епископа Юстинианы 1-ой (т. е. Ахриды-Скопле), Бенената.

Африка, по традиции поступила смелее. Под председательством Репарата, еп. Карфагенского, африканские епископы просто отлучили папу Вигилия впредь до раскаяния и послали протест Юстиниану.

В Галлии не знали в точности положения дела. Но в тревоге епископы в количестве 71 собрались (28. Х. 549 г.) на собор в Орлеане и повторили осуждение ересей Нестория и Евтиха. А епископ Арльский Аврелиан послал своего клирика Анастасия для живого личного осведомления. При нем-то и наскандалили близкие Вигилию его диаконы. Вигилий был рад случаю обработать Анастасия в благоприятном для себя смысле. Вигилий убедил Анастасия, смягчая всю остроту вопроса, что дело идет просто о хулителях св. Кирилла Александрийского и сам написал в Арль успокаивающее послание с утверждением чести Халкидонского Собора. А самого Анастасия настроил и в пользу judicatum'a, и даже политики имп. Юстиниана.

Вообще же вся эта картина протеста всего Запада против личного judicatum'a, папы есть экспериментальное доказательство погрешимости папы в догматах, когда он отрывается от соборности церкви. Иначе сказать разрушение ватиканской формулы, что папа непогрешим ex sese, sed non ex consensu ecclesiae.

***

Необходимость Вселенского Собора.

Поучительно видеть, что как ни торопился Юстиниан использовать свое не право, а императорское самодержавие, чтобы решить поднятый вопрос прямым давлением на совесть епископата, как, с другой стороны, западной половине церкви ни чужда была мысль о вселенских соборах, но практическая безысходность из создавшегося тупика привела обе состязавшиеся стороны признать его неизбежность. Вигилий пришел к искреннему убеждению, что как он сам, так и все западные епископы без личного ознакомления с поставленным вопросом здесь, на месте, на Востоке никогда не поймут, как его практически, жизненно надо разрешить. A следовательно, надо их вызвать сюда на соборное обсуждение, т. е. устроить собор вселенский и на нем решить вопрос заново, убрав с дороги как указ василевса о трех главах, так и собственный judicatum, поднявший такую тревогу на Западе и тяготивший совесть папы. Юстиниан принял проект собора с готовностью. Но, чтобы гарантировать вотум папы в желательном для него смысле, снова, вторично связал его совесть. Юстиниан заставил Вигилия, в присутствии епископов и сенаторов, дать ему клятву на гвоздях Креста Господня и Четвероевангелии, что он сделает все, что сможет, чтобы «три главы» были осуждены. И всем западным участникам judicatum'a папы (около 70 епископов), были возвращены вырван-

ные у них вотумы. И всеми вместе взято на себя обязательство до собора не высказываться по вопросу о трех главах ни за, ни против.

Таким образом, поле для нового «свободного» обсуждения вопроса «формально» было расчищено. Не формально, а реально василевс энергично «расчищал» дорогу к нужному ему вселенскому вотуму. У епископской стороны, давшей присягу молчания, не было в руках иного оружия кроме частного (не публичного) обмена мнениями. А у императора была просто власть принуждения без всяких дискуссий. Право и обязанность властвования были неотменяемы. И император никому не давал и не мог дать обещания «не действовать». «Бездействие власти» есть элементарно бесспорное «преступление». Епископская сторона, связанная присягой «бездействия слова», очутилась в самом невыгодном положении. Обет «бездействия» оказался односторонним. Юстиниан действовал и давил по природе и методам государственной власти. Юстиниан приказал собраться местному собору 2-ой Киликии, где был город Мопсуестия, и получил от него нужное постановление, что имя Феодора там никогда не фигурировало в диптихах, т. е. никогда не было предметом культового почитания. Следовательно, к анафематствованию его с этой стороны нет никаких препятствий. Особых усилий стоило сломить упрямо оппозиционную Африку. Кстати государственная власть ромеев после нашествия вандалов и вестготов была только что восстановлена. И было властям сравнительно легко измышлять обвинения в политической неверности, сочувствии и содействии едва усмиренному врагу. Так и «убрали» Карфагенского епископа Репарата и единомышленную с ним группу епископов. Все они «вызваны» были приехать в КПль. Это был судебный «вызов», точнее — «привод». «Приведенные» не убоялись никаких угроз и отказались подписать указ «о трех главах», о котором не должно было бы по условно сейчас быть и речи. Поэтому судили их якобы не за это, а за «политику», за административные мелочи, за «упущения по службе». Репарат был лишен места и сослан в Евхаиты. На место Репарата тут же в КПле, «самодержавно» был поставлен его апокристиарий Примасий. Возвращение Примасия в Карфаген толпа встретила кровавым бунтом. Большинство епископов покорилось властям, упорствующие разосланы по монастырям.

Епископы Иллирика не собрались на местный собор, чтобы засаботировать указ Юстиниана и никак не подписать его.

Зоил Александрийский взял свою подпись под указом василевса, был низложен Юстинианом (551 г.) и в неканоническом порядке замещен Аполлинарием.

Получилось впечатление, что император не просто «расчищает путь» к искомому соборному разрешению вопроса, но в целой серии актов власти предвосхищает желательное решение и хочет сделать излишним самый собор. Он пишет обстоятельный полемический трактакт. А коварный Ф. Аскида убеждает его сделать из трактата новый эдикт и опять возвратиться к методу подписей под царским

эдиктом. Прослышав о новой затее, папа протестовал, но на протест не обратили внимания. Эдикт под заглавием Ὁμολογία τῆς πίστεως с выводами в форме 15 анафематизмов рассылается по всей империи для вывешивания на дверях церквей (551 г.)). Задача — предрешить вопрос о виновности «трех глав» с мотивами, попутно опровергающими западную аргументацию. И надо признать, в большинстве случаев — серьезно и обоснованно. На тезис о непозволительности анафематствовать умерших, Юстиниан возражает фактами. Церковь древних еретиков (Валентина, Василида, Керинфа) и недавних, как Евномия, анафематствовала посмертно. Из западных сам Августин писал, что если бы Цецилиан мыслил вопреки церкви, то он отлучил бы его и по смерти.

Если запретить осуждать, то значит надо запретить и оправдывать. А как же тогда быть с посмертным оправданием и прославлением осужденного при жизни св. Иоанна Златоуста?

Говорят Феодор M. умер в общении с церковью. Но упускается из виду невидимая сторона церкви. Те, кто мыслят нечестиво, они уже реально отпали от церкви. И исследование на месте доказало, что его собственная церковь изгладила память о нем из диптихов.

Ссылка на то, что о Феодоре M. хорошо отзывались Иоанн Антиохийский с его собором и даже сам Кирилл Александрийский. Но все такого рода частичные и попутные положительные ссылки и отзывы не решают вопроса в целом. И святые — папа Дамас, Афанасий Великий, Василий Великий почтительно ссылаются на Аполлинария и св. Лев Великий одобряет Евтиха, но все это было только до момента, пока не вскрылся еретический замысел этих лиц. И св. Кирилл последующими опровержениями Феодора аннулировал свою прежнюю наивность. Было время, когда Иоанн Антиохийский и его собратья-епископы были врагами св. Кирилла и защитниками Нестория. А в 433 г. отказались от своих ошибок и объединились с Кириллом. Словом, Юстинианова аргументация была основательной, несмотря на грубо-политическое утеснение стихии и процедуры подлинной церковной соборности.

Но вероломное отступление от предсоборного договора с папой и западными епископами теперь подняло и вполне оправдывало негодующий, упорный протест Запада. Это Юстинианово «исповедание» ('Ομολογία) явилось и для папы Вигилия моментом критическим. Он преодолел свое прежнее малодушие и, опираясь на ясно определившееся соборное мнение всего Запада, вступил на путь достойного сопротивления грубому давлению «Кесаря». Дворец Плакидии во ІІ-м Риме стал на место Латерана Рима I-го. Здесь для всего западного епископата образовался центр сопротивления. Началось с торжественного предложения папе — принять «Омологию» императора. Делегация последнего вызывающе возглявлялась самим Феодором Аскидой. Вигилий отказал в подписи и умолял Юстиниана взять свой акт до собора обратно. A Датий Миланский, как глава автономного диецеза, присоединил к этому свое заявление: «я протестую от себя и от имени епископов Галлии, Бургундии, Испании, Лигурии, Эмилии

и Венеции, что всякого подписавшего это исповедание мы отлучаем от общения с нами, ибо явно, что этот документ наносит удар Халкидонскому собору и кафолической вере». Вигилия и Датия в их протесте подкрепил еще опять прибывший в КПль из Рима Пелагий. При его поддержке Вигилий заявил, что он разрывает общение с п. Миной.

На это последовали репрессии. В приближении опасности ареста, папа, с ним Датий, в окружении преданных им клириков, решили убежать из дворца Плакидии в церковь ап. Петра при дворце Гормизды. В этом Дворце недавно еще привитали любимцы Феодоры, монофиситские монахи. При таких обстоятельствах п. Вигилий подписал низложение Ф. Аскиды, отлучение всех приемлющих эдикт и исповедание и передал документ в надежные руки (17. VIII. 551).

Власть распорядилась взять силой укрывшихся беглецов. Отряд вооруженной полиции с сопровождавшей его толпой ворвался в церковь. Стрелы луков угрожающе приложены к тетивам. Епископы с клириками робко прижались к мраморному престолу. Клириков одного за другим схватывали и отводили тут же в сторону. «Возложили руки» и на рослую, крупную фигуру папы, взялись за ноги и даже за бороду, но не могли сразу оторвать его от колонок — ножек престола, за которые он цепко ухватился. Колонки пошатнулись, и тяжелая мраморная доска престола раздробила бы голову папы, если бы все арестованные клирики не бросились дружной толпой и спасли папу от катастрофы. Видевшая все это толпа возмутилась против полиции, освистала ее, выгнала из церкви и фактически освободила арестуемых.

Правительство поняло, что оно публично осрамилось. Беглецы остались на своем месте в церкви ап. Петра под охраной смущенного общественного мнения. Нужно было перейти к переговорам. Юстиниан послал Велизария с тремя сановниками, просить папу вернуться во дворец Плакидии, не опасаясь никаких насилий. Но папа выразил недоверие и набросал для Юстиниана формулу присяги, которая бы его — папу успокоила. Юстиниан «сохранил свое лицо» от такого удара его самолюбию, но поручил делегации дать обещание на св. мощах, что свобода папы будет сохранена. После этого все вернулись во дворец Плакидии.

Но при внешней показной свободе атмосфера режима во дворце круто изменилась. Вся прислуга была назначена новая, грубая, с инструкцией применительно к тюремному режиму и шпионскими, лжесвидетельскими заданиями. Вигилий и Датий лишены были возможности держать связь с другими римскими клириками, живущими в столице. Один из секретарей Вигилия был подкуплен для подделки криминальных писем от лица папы в Италию. Явно готовился лживый процесс для политического обвинения и смещения папы Вигилия. На Западе сеялись нелепые клеветнические слухи о Вигилии. Римские клирики сочли нужным конспирированными путями отправить на Запад отрезвляющее осведомление о тюремном положении папы. Вигилий, Датий и все другие с ними решили в декабре 551 г. вновь бежать

из стен этой новой тюрьмы. За два дня до Рождества Христова, в ночь на 23 декабря, в темную зимнюю ночь, цепляясь по грудам камней вновь строящейся стены, все эти латинские иерархи и клирики бежали к берегу, где поджидали их лодки, перевезшие их на другой берег Босфора, в Халкидон, в тот самый храм св. Евфимии, где происходил знаменитый и дорогой сердцу римлян IV-й Вселенский Собор.

Новый скандал для правительства. Повторяется сказка сначала. Опять посылается к папе (28. I. 522 г.) Велизарий с клятвенным обещанием всех гарантий. Но папа ответил: время клятв прошло; нужны факты. Если император отменит свои эдикты, вернется к делам Юстина и этим вернет мир церкви, тогда папа вернется в КПль. Юстиниан был взбешен. Быстро ответил бранчивым письмом, но без подписи (31. I. 522 г.). Почуяв поворот к худшему, Вигилий отказался принять письмо без подлинной подписи императора и решил обратиться уже с окружным посланием (энцикликой) ко всей церкви. В нем излагалась вся печальная история, но без всякого упоминания о «трех главах», из-за которых и «весь сыр бор горел». Это было честным соблюдением заключенного с Юстинианом условия. Но теперь предавалось публичному оглашению: и низложение Ф. Аскиды, и отлучение патр. Мины и всех западных епископов, давших им подписи.

Юстиниан снова был усмирен и послал к папе запрос — назначить день, когда могут явиться к нему уполномоченные императором лица для подтверждения клятвы, что папа в полной безопасности может возвратиться во дворец Плакидии. Вигилий ответил, что он не покинет Халкидона, пока не получит просимого удовлетворения, а сейчас готов отправить для переговоров архиепископа Датия и то под условием специальной гарантии для его личной безопасности. Юстиниан, однако, прибег к затяжке. A тем временем окружавшие Вигилия 12 епископов и два римских диакона — Туллиан и Пелагий, один по одному были оторваны от папы и насильно увезены в столицу. На эти новые репрессии Вигилий ответил открытой полемикой. На принятых для публикации местах столицы доброжелатели гонимого папы вывесили его прещения против Ф. Аскиды, патр. Мины и их союзников. Новый конфуз для правительства был опытным доказательством безысходности состязания между произволом самодержца и непобедимостью свободы церкви. Юстиниан явно сдался, решил ускорить созыв неизбывного собора, но не мог отказаться от всех мер давления и всяких ухищрений, чтобы получить через собор потребный вердикт, загоняя весь Запад в положение проигравшего дело меньшинства. Эта искусственная задача требовала немалых компромиссов, и Юстиниан на них пошел.

По приказу василевса волки превращаются в агнцев. Феодор Аскида, патр. Мина и все иерархи и клирики, осужденные папой, вдруг шлют ему неожиданно смиренное, покаянное послание. Очевидно с дозволения власти, заявляют, что они неповинны в насилиях, чинимых над папой. А если виноваты в них косвенно и невольно, то

просят прощения. Просят простить и за то, что имели общение с лицами отлученными папой. Напоминают, что согласно договору, они до собора ничего не пишут о трех главах. A прежние свои о том писания они берут назад и отдают на усмотрение папы. Четыре прежних вселенских собора они признают неизменно без прибавок и убавок.

Папа формально удовлетворился этим и возвратился в КПль. Он, конечно, не был настолько наивен, чтобы поверить этому документу, написанному по приказу василевса. Но для его римского юридического сознания было достаточно такого условия, чтобы пойти на вселенский собор. Тем более, что как Вигилий взял до собора обратно свой judicatum, так и император — свои автократические эдикты.

В ближайшие месяцы умерли и патр. Мина († 25. VIII. 552) и Датий Миланский. На месте столичного патриарха очутилась новая фигура, монах Евтихий, приехавший в КПль в качестве заместителя на предстоящем соборе своего Амасийского (в Понте) епископа. Его почти приказал возвести на патриарший трон сам Юстиниан. Чтобы устранить все сложности выбора, василевс объявил, что ему было видение, в котором на Евтихия указал ему сам ап. Петр. Возражения этим исключались. Чем же угодил Евтихий? Историк Евагрий (IV. 38) приоткрывает завесу: «Когда возник вопрос, надо ли подвергать анафеме умерших, Евтихий, по-видимому хорошо изучивший божественное писание, но при жизни патриарха Мины еще не принадлежавший к числу людей известных и проходивший только должность апокрисиария при Амасийском епископе, сей Евтихий, взглянул на собравшихся не только с гордостью, но и с презрением, заявил решительно, что это не требует и рассуждений. В древности царь Иосия не только заколол живых жрецов идольских, но и раскопал гробы тех, которые задолго до того умерли (4 Цар. 23. 16). Замечания Евтихия всем показались уместными, и Юстиниан, узнав о том, возвел его, по кончине Мины, на престол царствующего града». Ясно, конечно, что назначением Евтихия Юстиниан обеспечивал себе посмертное осуждение «трех глав». Во всем этом чувствуется и закулисная роль Ф. Аскиды.

Евтихий сначала сговорился с Аполлинарием Александрийским, Домном Антиохийским и Илией Фессалоникским и затем уже «общим фронтом» обратился в день своей интронизации (6 января 553 г.) со своей синодикой к папе, где подтверждал свое православие верностью 4-м Вселенским Соборам и готовностью все споры уладить на новом Вселенском Соборе. Вигилий ответил, что он радуется миру церковному, созыву вселенского собора под его, папы, председательством «с соблюдением права — τοῦ δικαίου φυλαττομένου, servata aequilate», намекая этим на достойное и полное привлечение голосов Западной церкви. Ради этого папа выражал пожелание, что собору было бы лучше собраться в Италии или Сицилии. Но Юстиниан разослал от своего имени приглашение пожаловать в КПль.

V-й Вселенский Собор.

Чтобы парировать предложение папы о западной «полноте» собора, формулу папы «servata acquitate» Юстиниан истолковал так, чтобы каждый из 5 патриархатов представил по одинаковому количеству делегатов. Но это показное «равенство» сводилось бы к 4/5 делегатов восточных-греческих и только к 1/5 — западных- латинских. На деле представительство Запада оказывалось еще беднее. Весной съехались в КПль до 150 епископов греческих и только около 25 латинских-западных. Не было никого даже из ближайшего Иллирика, не говоря уже о далеких Галлии и Испании. Из Африки привезены были подобранные императорской властью 8 человек.

Поэтому папа не принял Юстинианова предложения и не пошел на собор. Он заявил, что пусть собор рассуждает без латинской стороны, а папа сообщит ему к сведению и учету свое суждение и решение. Этим формальная вселенскость собора была поколеблена. Возможность достижения общего вероопределения поставлена под большое сомнение. Юстиниана и такая форма оппозиции папы не остановила. І. V. 553 г. он известил палу через Велизарbя, что 5. V. собор все равно откроется, а отдельное решение от папы не будет принято.

Собор открылся в обширной зале — σεκρέτον Μέγα, связывавшей св. Софию с патриаршими палатами, за отказом папы, под председательством нового столичного патриарха Евтихия. Около него восседали патриархи Александрийский и Антиохийский, а также заместители Иерусалимского. Сверх этого 145 епископов и 6 покорных западных фигур из непокорной Африки.

Открылся собор слушанием обращения василевса к собору, прочитанного силенциарием. Под видом истории вопроса в этом обращении предписана не только полная программа для суждений собора, но в довольно требовательном тоне указаны и ожидаемые от него постановления, как якобы самоочевидные и не могущие вызывать никаких сомнений. За главную задачу собора выдается — искоренение последних остатков ереси Несторианской. И предыдущее привлечение епископата к подписке «Омологии» Юстиниана толкуется как только консультация и подготовка соборного церковного мнения к настоящему вселенскому собору. Все осудили «три главы». Но так как остались еще защитники «нечестия», то и созывается настоящий собор для торжественной манифестации воли церкви. Что касается Вигилия, святейшего папы древнего Рима, то василевс проконсультировал и его, и он произнес анафему на три главы и еще заверил, что не замедлит вскоре представить собору свой окончательный ответ.

А конкретная «программа-указ» Юстиниана звучали так:

1) «Просим вас рассмотреть» все, что написано» Ф. Мопсуэстийским и все, что писалось о нем. «Из этого вы узнаете, что он уже давно осужден свв. отцами и за хулы вычеркнут из диптихов».

2) «Просим вас рассудить о мнении... будто не следует ана-

фематствовать по смерти... и просим в этом случае держаться учения свв. отцов, которые и по смерти анафематствовали умерших в нечестии».

3) «Просим обратить внимание на то, что написано Феодоритом еп. Киррским против правой веры, против Ефесского Собора, против Кирилла Александрийского и его 12 анафематизмов и что Феодоритом написано в защиту Ф. Мопсуэстийского и Нестория».

4) «Просим сделать исследование о нечестивом письме Ивы к Маре Персу. И так как некоторым кажется, что оно принято Халкидонским собором... то сличить... то, что содержится в нечестивом письме с постановлениями Халкидонского собора».

На следующий же день 6. V собор решил отправить к папе во дворец Плакидии многочисленную пышную депутацию, возглавленную тремя патриархами, с приглашением — пожаловать на собор. Папа сказался больным и потому просил отсрочки для принятия того или иного решения. Тогда Юстиниан приказал проделать троекратное формальное приглашение, по требованию римского права, применяемому к подсудимым. На другой день к персонам патриархов к депутации присоединены были два верховных сановника (по-нашему министра). Папа решился сказать прямо, что он не пойдет на собор, пока в него не войдет итальянский епископат.

Тогда собор решил (8. V), невзирая на эту неудачу, перейти к очередным делам, и в ряде заседаний (от IV-го по VIII-е), следуя программе Юстиниана, повторяя материалы и выводы царской «Омологии» с ее 15 анафематизмами, ко 2 июня закончил свою работу, сведя ее к 14 анафематизмам. Вот канва протокола.

Феодор Моп-ий «сокровищница нечестия». Нечестивы его утверждения: «от Пресв. Девы родился не Бог, a человек», «Бог присутствовал в человеке Иисусе при его рождении», Дева Мария, — «Матерь Бога, потому что в рожденном ею человеке был Бог по благоволению», «Христос, в борьбе с страстями и похотями, нуждался «в руководстве Духа Св.». Не все мессианские места относятся ко Христу, но часть их только к иудейскому народу. Хульно говорил Феодор Μ. о книгах Иова и Песни Песней.

У Феодорита Киррского неприемлемо многое в его писаниях: а) его полемика против 12 Кирилловых анафематизмов: b) несторианские формулы «для Христа был храм в девической утробе»; «единство ипостасного, как странного и чуждого, не знаем ни из божественного писания, ни из отцов церкви»; с) в своей переписке Ф. жестоко хулил св. Кирилла, приравнивая к еретикам — Арию, Евномию, Аполлинарию, называя нечуждым безумию Валентина и Маркиона; d) перечитан текст бранчивого письма по случаю смерти в 444 г. Кирилла Александрийского: «Наконец-то умер этот злой человек!». Η. Η. Глубоковский в своих исследованиях о Бл. Феодорите начисто отрицает его подлинность; е) письмо 431 г. из Ефеса к Андрею Самосатскому, где вся линия поведения св. Кирилла рисуется, как беззаконная: «Опять безумствует Египет против Бога, воюет с Моисеем и Аароном и слугами его... Поругано досточтимое благочестие. Над таким собором смеются египтяне и пале-

стинцы, понтийцы и асийцы и с ними Запад. Какие смехотворцы во время язычества в комедиях так осмеивали благочестие! Какой сочинитель комедий когда-нибудь прочитает такую басню!..»; f) Письмо в дружеском тоне к Несторию уже после его осуждения: «Господину моему досточтимейшему и благочестивейшему и святейшему отцу, епископу Несторию»... «С тем, что несправедливо и противозаконно учинено против твоей святыни, я не позволю себе согласиться, при содействии божественной благодати, подкрепляющей немощь души, даже и в том случае, если бы мне отсекли обе руки». Это была гордая риторика, не предвидевшая по человеческой ограниченности того, что ровно через 20 лет на Халкидонском соборе тот же Феодорит, под давлением криков уставшего собора, не желавшего слушать его объяснений, вынужден был просто, без мотивов анафематствовать Нестория.

В вопросе об Иве Эдесском бесспорно принято, что на Халкидонском соборе лично он был оправдан, но что письмо его к Маре, объясняемое обстоятельствами времени, осуждено. Протокол записал восклицания членов собора по поводу письма: «Мы все осуждаем его! Оно чуждо собору! Кто принимает письмо, тот отвергает свв. халкидонских отцов!»

После этого заседания в ход соборных дел вливается струя решений папы и окружающих его 16 епископов и 3-х диаконов: Пелагия, Петра и Феофана. 14 мая Вигилий через диакона Сервусдея известил членов бывших посольств к нему, что он свое обещание теперь выполнил, «постановление — Constitutum» составил и готов его сообщить собору. Несторианскую доктрину папа осуждает в пяти анафематизмах. Разбирает шестьдесят цитат из Феодора Мопсуэстийского и их также решительно отвергает apostolicae sententiae auctoritate. Лица же Феодора M. папа не осуждает, следуя обычному праву церкви — не судить мертвых. Причислять Феодорита К. к несторианам папа отказывается. Иначе выходило бы, что некоторые члены халкидонского собора были еретики. Но все несторианские и евтихианские писания, хотя бы некоторые из них опубликованы под именем Феодоритовых, папа, конечно, отметает. Об Иве Эдесском папа строго держится молчания Халкидонского собора. Признавая неправильные суждения об Ефесском соборе 431 г., у Ивы, как и у Феодорита в период их ссоры со св. Кириллом, он признает Иву и Феодорита безупречными после мира 433 г., чем и объясняется молчание об этой ссоре Халкидонского собора.

В заключение Constitutum'a, папа напоминает всему своему клиру, что таков его «приказ — ordo», и иначе учить воспрещается.

В таком спокойном тоне и сдержанных выражениях суждение папы объективно по существу совпадало с окончательным оросом всего собора. Не уступало Юстиниану лишь в одном пункте: не одобряло посмертного отлучения самого Феодора Мопсуэстийского.

Это был недостаточный для Юстиниана minimum. Очевидно инструктированная им депутация к Вигилию, в которой был опять Велизарий, осведомившись о содержании Gonstitutum'a, отказалась его принять и предложила Вигилию самому послать его императору. Виги-

лий послал конститутум с диаконом Сервусдеи. Но и император его не принял с язвительной мотивировкой. Данный акт не нужен, ибо излишен. Мнение папы уже учтено, ибо императору оно известно и в устной и в письменной форме. (Намек на секретные обязательства Виглиия). Известно, что папа осуждает «три главы»; если же, паче чаяния нет, то папа противоречит сам себе и не заслуживает принятия этого всерьез.

Юстиниан, мстя Вигилию за его гордынное нежелание слиться с собором, и, как юрист, считая достаточным для авторитета собора, как Вселенского, наличие в портфеле собора письменного голоса папы по аналогии с томосом папы Льва Великого на IV соборе, решил в VII-м заседании собора (26 мая) вскрыть все бывшие до этой минуты формально секретными письменные мнения — обязательства папы. Дворцовый квестор предъявил собору и огласил два письма Вигилия 547 г., врученные Юстиниану и Феодоре с обязательством осудить «три главы» и третье, клятвенное обязательство 15. VIII. 550 г. не делать ничего без соглашения с императором и наоборот сделать все возможное с его стороны к осуждению трех глав.

Логически из такой предпосылки мог бы быть сделан и такой вывод ,что вселенское единомыслие благополучно достигнуто. Папа, как полномочный выразитель мнения всего Запада, богословствует и действует совершенно одинаково с Востоком. Но документы Вигилия оглашены не для согласия с ним, а для дезавуирования его настоящего отрицательного вотума. Юстиниан не принял его официально, но фактически знал его. Благодаря измене папы самому себе, собор не включает в свое достижение его голос, а наоборот — исключает. Собор исполняет предложение василевса: — вычеркивает имя Вигилия из диптихов. И делает оговорку, что эта мера наказания наложена на Вигилия лично, за его отказ от участия во Вселенском Соборе, но что император и собор не меняют через это своих связей с апостолической римской кафедрой. История показала, как болезненно отозвался этот удар по самолюбию Западной церкви и как долго — целых полтора столетия, она в разных частях своих противилась его признанию.

Уже после того, как собор размежевался с постановлением папы Вигилия и с его личностью, 2 июня 553 г. он имел свое последнее заседание, на котором и принят его орос, заготовленный заранее по-видимому патриархом Евфимием и Ф. Аскидой. А этот орос дополнялся еще 14 анафематизмами, текст которых очень близок к 'Ομολογία Юстиниана, является ее повторением с незначительной лишь переработкой.

Вот заключительная часть ороса: «...Итак мы осуждаем и анафематствуем со всеми другими еретиками уже осужденными и отлученными на 4-х первых свв. соборах и святою кафолическою и апостольскою церковью: Феодора, бывшего епископа Мопсуэстйского, так же как и его нечестивые писания.

Таким же образом мы осуждаем и анафематствуем и то, что нечестиво написал Феодорит против православной веры, против

12 анафематизмов Кирилла и против собора Ефесского и, наконец, в защиту Феодора и Нестория.

Мы анафематствуем, наконец, нечестивое письмо к Персу Маре, приписываемое Иве..., порицающее святую память Кирилла, как еретика, как писавшего подобно Аполлинарию, тогда как он учил православно; и — обвиняющее Ефесский собор в том, что им низложен Несторий без суда и следствия; и — защищающее Феодора и Нестория и их нечестивые учения и сочинения.

Итак, мы анафематствуем «три главы», т. е. нечестивого Феодора Мопсуестийского и его богохульные книги, и то, что нечестиво написал Феодорит, и — богохульное письмо, приписываемое Иве. Мы анафематствуем их со всеми теми, кто их защищает, которые считают «Три главы» православными, желают или будут желать покрыть их нечестие авторитетом свв. отцов или Халкидонского Собора».

В этом оросе отчетливо проведена линия различения лиц и их писаний. Халкидон, оправдавший лично Феодорита и Иву, защитил их и теперь. Но Феодор, Халкидоном не защищенный, подпал под анафему.

***

Рецепция V-го Вселенского Собора на Западе.

И на Востоке пришлось низложить кое-кого из епископов, не принявших V-го собора. Это по связи с бунтующими оригенистскими монастырями. Но труднее всего было добиться принятия собора Западом. Назначенный правительством Юстиниана, Карфагенский еп. Примасий на двух местных соборах, в борьбе с оппозицией, провел признание V-го собора, участником которого он был сам. Упорствующие епископы были отправлены в ссылку. Предшественник его Репарат Карфагенский вместе с диаконом Либератом сосланы в Евхаиты (берег Евксина) Виктор, еп. Туннунский — в Канопу (Египет), Примасий Адруметский — в КПль в Студийский монастырь. Диакон Рустик — в Фиваиду. Рустик, Либерат и Виктор в ссылке написали воспоминания о переживаемых событиях и тем услужили истории церкви. Скрывшийся и пойманный Факунд Гермианский в 554 г. вместе с группой упорствующих африканцев были допрашиваемы в КПле и за неприятие V собора брошены с тюрьмы. Не пожелавшие даже приехать на V-й собор Иллирийские епископы подверглись разным формам давления.

В самом КПле диаконы Вигилия, Пелагий и Сарпат были посажены в тюрьму. Вигилию грозили тем же, но как больного каменной болезнью, оставили пока в покое в расчете на его «сдачу», для чего у Юстиниана были некоторые основания. А именно, еще в конце 552 г. Рим был вырван из рук Готов полководцем императора Нарсесом (армянин). И теперь римский клир ходатайствовал о возвращении папы, уже семь лет (с 545 г.) отсутствовавшего. Юстиниан охотно соглашался, но под условием признания

V-го собора. После шестимесячных раздумий Вигилий написал (8. II. 553 г.) патр. Евтихию о своем согласии подписать орос V собора и анафематствовать «три главы», ссылаясь на пример Блажен. Августина, который не постыдился в своих Retractationes резко изменить свои взгляды и действия в борьбе с донатистами. Такую же свою перемену папа мотивирует во втором своем Constitutum 8. II. 554 г. Особенно долго он останавливается на казусе с письмом Ивы к Маре и тут впадает в излишнюю софистику, будто не это в пылу полемики написанное и выгодное для ереси письмо, читалось на Халкидонском Соборе, а другое письмо клириков Эдессы в защиту Ивы. Будто по прочтении именно последнего письма римские легаты заявили, как записано в протоколе: Relecta enim ejus epistolα, agnovimus eum (=Ibam) esse orthodixum. Ясно, что православным легаты признали не письмо (было бы eam), а Иву (orthodoxum, а не — am). И из подписи некоторых других епископов тоже явствует, что по прочтении вменяемого Иве в вину письма, само исповедание его (т. е. устные объяснения перед собором) они признают — православными. Папа кончает свое Constitutum: «А что сделано было мной или другими в защиту трех глав, то мы упраздняем определением настоящего Конститутума». Разумеется, очевидно, и все писания Факунда Гермианского, Фульгенция Ферранда и др... Новейшая доктрина единоличной папской непогрешимости этими признаниями тоже подрывается.

Так мир церковный был подписан. Юстиниан победил Готов в Риме и папу у себя в КПле. Папа ждал справедливой расплаты, льгот и милостей разоренному 20-летней войной Риму и всей Италии. Акт об этих льготах и административных реформах под именем «Прагматической Санкции» теперь был в руках у Вигилия, и он мог не с пустыми руками вернуться домой из восьмилетнего «плена», навстречу неизбежной оппозиции. Юстиниан, конечно, видел, что оппозиция обещает быть грозной и длительной, пока жив ее самый компетентный, окруженный венцом исповедничества вождь Пелагий. Он и из своего монастырского заключения не переставал бичевать слабого, безвольного Вигилия. Сломав Вигилия, Юстиниан сломал, наконец, и Пелагия. Вигилию не суждено было увидеть Рим. И без того больной и старый, он снова заболел в дороге и 7. VI. 555 г. скончался в Сиракузах. Император предложил папскую тиару Пелагию. Пелагий задумался и... одумался. Для Генриха IV-го Париж стоил мессы. Для Пелагия Рим — подписи под V собором. Он противился подписи под знаменем папы. Он был его соратником, оруженосцем. Но теперь, когда папа переменил волю, Пелагию предстояло бы стать революционером, отвергнуть авторитет папы. Этого лояльное римское сердце Пелагия не вынесло. Он был мозгом Вигилия и теперь решительно вступил в стезю его и «обмозговал» ее.

Пелагий подписал орос V-го собора, и Юстиниан отослал его в 554 г. в Италию и по смерти Вигилия (555 г.) указал на Пелагия, как на своего кандидата в преемники покойному. При тех об-

стоятельствах это было равносильно приказу. Но большинство клириков и монастырей было возмущено и не понимало Пелагия; — «Так защищать Халкидонский Собор и так изменить!»...

Усмиренная обстоятельствами тяжелого времени, сдержанная аристократия и часть клира провели Пелагия на выборах. Но церемония посвящения его была демонстративно убогой и малолюдной. Даже по традиции первый посвящающий епископ Остийский отсутствовал и был представлен скромным священником. Не набралось даже требуемых чином минимально трех епископов. Было только два. Многие клирики и монастыри не хотели иметь общение с Пелагием. Издали его громили старые борцы — Виктор Туннунский и Факунд Г. «некродиоктом». И не только Пелагию до конца его жизни пришлось защищаться от обвинений в измене. Но, по инициативе автономных митрополитов Миланского и Аквилейского, в Северной Италии образовался длительный раскол, который формально закончился только собором в Павии 700 г. Словно призраки воскресшего прошлого, аквилейцы на этом соборе все еще спорили с кафоликами «о трех главах, о V Соборе, о папе Вигилии». В заключение все-таки отпраздновали конец 150-летних разделений.

***

В заключение я должен выполнить мое обещание, данное в начале речи: в чем я вижу «икону» V-го Вселенского Собора, столь обремененного человеческими немощами? В чем оправдание, положительный смысл вложенных в него усилий? За что церковь реципировала, приняла авторитет этого собора? Каким приобретением богословского разумения она ему обязана?

Нового богословского вопроса теперь не ставилось. В пределах прежнего — о двух природах во Христе — новый момент в вопросе — «о двух волях» измышлен был лишь столетием позже. Тут же творилось что-то искусственное и неясное. Топтались на почве Халкидонских постановлений, перекапывали эту почву, ища в ней якобы все еще засоряющие ее ядовитые следы полузабытой несторианской ереси. Занимали общее внимание не богословием по существу, а какими-то личностями и невесомыми мелочами около них, в расчете понравиться каким-то массам, в чем-то им угодить. Проблема была не столько теоретико-догматическая, сколько практическая, почти демагогическая. Но для церкви — одинаково живая и ответственная. Церковь благоустрояет не только мысли и головы людей и народов, но и их сердца и преображает в своем духе все интересы жизни. Посему естественно и понятно, что эта категория прагматических вопросов лежит ближе к сердцу христианской теократической государственности, ее миропомазанных василевсов. Это — область преимущественно их ведения и их ответственности. Если и IV-й Вселенский Халкидонский собор (451 г.) с его остро поставленной теоретико-догматической задачей, проведен был рукой императорской власти, то тем более настоящий, V-й, с его прагматической задачей является всецело делом Феодоры и Юстиниана

в целях и интересах специфических: — в целях спасения начавшей исторически стареть и распадаться христианской Ромейской империи. Вы скажете: это задача политическая, а не церковная. Нет, это задача теократическая, т. е. в церковно-античном, подлинно-православном смысле именно церковная. Древнюю церковь надо понять не извне, а изнутри, из природы ее самосознания, повторяю — целостно-теократического, а не нашего, модернизованного и оскопленного секулярным либерализмом. О церкви мы зачастую судим «по-европейски», исходя из мнимо бесспорной аксиомы «разделения церкви и государства» в то время как для православной мысли это просто несторианская ересь, увы! — практически, за неимением в реальности лучшего, всеми нами расчетливо приемлемая. Но это не только не наша православная норма (уже не говорим об идеале) — это свидетельство нашего бессилия, нашей покорной забитости в уголок лаической «терпимости». Мы практически предали идеал и принцип теократии, примирились с его упразднением и потеряли право заносчиво критиковать византийскую теократию. Легко видеть в ней и античную грубость и человеческие страсти и вороха всякой греховности. Но это было посильное, хотя и обезображенное грехом, стояние на почве мистически-догматической, христологически-православной, двуприродной, богочеловеческой, теократической цельности.

Христолюбивые императоры, приснопамятные Юстиниан и Феодора не были носителями только человеческих, грубо утилитарных, империалистических инстинктов. Ревность о служении империи была для них в то же самое время и ревностью служения Церкви Христовой. Исторически назревавшая опасность распада тела государства была для них тем самым и опасностью распада и умаления тела Церкви. Они не ошиблись. Эта опасность для Восточной половины церкви была уже реальной.

Почти чудесно быстрое завоевание в IV в. до P. X. всего Ближнего Востока под эгиду эллинского языка и культуры; затем — благодатное углубление этой эллинизации, сменившей ее вселенской Церковью, все-таки не изменили кровной, расовой подпочвы у восточных христиан. Они, возрастая духовно и культурно в атмосфере вселенскости, тем самым возвышали, христианизовали и свои языки и все свое национально-историческое самосознание. Это антиномическое и вместе симфоническое сосуществоние вселенского и национального начал в сознании народов никогда не может достичь идеального устойчивого равновесия. Оно в вечном колебании, в борьбе, дефективных уклонах, крайностях и извращениях.

Этот глубокий и всеобъемлющий факт истории человечества, по своей мучительной сложности, недаром охарактеризован библейским преданием, как Божье наказание за столпотворение, за гордыню. Провал за такую гордыню подстерегает всякую империю, несмотря на то, что собирание распыленного человечества в более широкие объединения есть факт положительный, идущий навстречу задачам строительства Царства Божия на земле. В этом провиденциальная роль римской империи Августа, и благодарная память о ней Церкви Пра-

вославной так внушительно запечатлелась для нас в стихирах Рождества Христова.

И вот на долю возглавителей Восточной половины Вселенской Церкви, ее василевсов и выпала эта труднейшая, и для идеологии тех веков еще новая, непостижимая и неразрешимая задача: спасти единство Империи через сохранение единства Церкви. А фактический опыт указывал, что неудовлетворенные стремления все яснее и ярче сливались с еретическими разномыслиями и инстинктивно хватались за них для прикрытия и оправдания своего внутреннего отъединения от эллинизма, а при случае и государственного сепаратизма.

Эта многовековая болезнь особенно тяготела над восточной половиной империи, ибо восточные соседи эллинства — были носителями глубоких религиозных интересов и страстных мистических эмоций. Естественно поэтому, что весь восточный пояс Византийского царства: Иверийцы, Армяне, Сиро-арамеи, Сиро-персы, Сиро-арабы и южней: Копты, Ефиопы, все время, пользуясь ересями, откалывались от греческой кафолической церкви и, воспользовавшись в VII в. внешним нашествием арабов-исламистов, отчасти изменнически, отчасти наивно — охотно отпали от вселенской церкви, не понявшей и не удовлетворившей их племенного самостийнического инстинкта. Неразрешенный конфликт этих националистических инстинктов сотрясает в постоянной лихорадке и современные нам большие и малые империи. Секрет полного излечивания болезни еще не открыт. Не будем поэтому с холодной безучастностью судить царственные муки нашей православной Матери-Церкви Византийской, несовершенно, но все же добросовестно пытавшейся разрешить одну из загадок истории: превратить унаследованный ею идеал Pax Romana в Pax Christiana, Pax Ecclesiastica, Pax Ciatholica, V-йВселенскийСобор, со всеми его человеческими кривизнами, компромиссными ухищрениями, давлениями и даже насилиями являет нам в себе великий подвиг, не лишенный сознательного, жертвенного «истощания — уничижения, кенозиса» и власти церковной, и власти государственной. Это — великий подвиг не только церковного богословского разума, долженствующего разъяснять по нужде времени, то главное, то даже второстепенное, ставшее «злобой дня», но и великий подвиг Любви материнского сердца Церкви, всякими путями, то грозой, то лаской, спасающей соблазняемых националистическими страстями инородческих чад своих.

Совершив этот подвиг Любви — царицы христианских добродетелей, «николи же отпадающей», и тем превосходящей и Веру и Надежду, Церковь Вселенская с чистой совестью имеет право оглянуться на свое прошлое и не мучиться упреками, что она была жестока и нелюбовна к пасомым ею детям, целым народам и культурам. И если они сами ее не послушались и отошли от нее, то за эту драму истории церкви они сами же и отвечают. Человеку и человечеству дана страшная, трагическая свобода заблуждения. Невольно вспоминается душу раздирающее и вызывающее потоки неутешных слез слово Христово: «Иерусалим, Иерусалим! Избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз Я хотел со-

брать детей твоих, как птица собирает птенцов своих, и — вы не захотели!!..» (Мф. 23. 40).

Холодно, без понимания и соболезнования отнеслась к этому подвигу христианской любви западная половина церкви. Но достоин внимания тот конечный результат, что западная церковь, переломив свое нерасположение к этим чуждым ей компромиссам Востока, сестрински перемучившись ими, в конце концов по практическим мотивам кафолической солидарности зачислила V Собор в актив Церкви, т. е. решила принять его тоже под знаком любви.

Наше ходячее представление о творческих результатах именно вселенских соборов односторонне и неточно: будто задачей и плодом их были только предметы теоретического, догматического характера. Бесспорно, конечно, что во всех наших семи Вселенских Соборах наличествовал элемент догматический, но в разном объеме и разном контексте. На II-м Вселенском КПльском Соборе 380 г. просто манифестировался мир церкви под старым знаменем Никеи, до этого момента целое постолетие колебавшемся и отвергавшемся. Тут не было никакого нового богословского творчества. А только задача практическая, если угодно, церковно-биологическая: — утверждение мира — Pax Ecclesiastica.

III-й Ефесский собор, распущенный царской властью, принес умиротворение церкви не столько своей незаконченной богословской работой, сколько самоотверженной решимостью двух заспоривших богословских школ, успокоиться практически на пожертвовании спорной личностью архиепископа Нестория.

На V соборе элемент богословско-догматический уже явно играет служебную роль, как только средство спасения единства церкви. Но задача единства церкви, как задача морально-практическая, по своей самодовлеющей сущности и ценности, стоя на первом плане в деле V Собора, ничем не умаляет его достоинства. Наоборот, вопреки всем немощам человеческим, она его оправдывает. Ею он святится. Не понимавший этой телеологической правды собора Запад, позднее ее признавший и собор принявший, тем самым совершил свой, выпавший на его долю, подвиг любви к своим восточным собратьям и тем оправдал свое честное и добросовестное, долгое сопротивление восточному, преимущественно императорскому предприятию. Не понимал, но принял в подвиге братской любви и доверия, во имя высшей цели — мира и единства церкви. В этом духовная красота добродетельной линии Запада.

***

Но... еще не конец соблазнам и не конец моей апологии.

12 новых лет Юстиниан прожил после V Вселенского Собора и был зрителем того, как все его героические предприятия для возврата в лоно кафолической церкви еретичествующих окраин империи не увенчались никаким сколько-нибудь значительным успехом. Между тем слепые в своем заносчивом упорстве еретические партии монофиситских диссидентов с увлечением продолжали свои

шумные литературные споры. И надо признать, не без таланта. Крайний монофисит, еп. Галикарнасский Юлиан развивал свою крайнюю доктрину об одной лишь видимости человеческой природы Христа. Плоть облекала, как привидение, одну божественную природу. Это приводило в восторг коптскую толпу. И положение умеренного, умного Севира Антиохийского, утверждавшего реализм и тленность плоти Христа, было крайне не популярно. Его вульгарно бранили «фтартолатром», т. е. поклонником тления за то, что он точно клеймил юлианистов «афтартодокетами», т. е. проповедниками нетленной и мнимой, призрачной человечности; еще острее — называл их «фантасиастами». Но эти «фантазеры» были соблазнительны для черни, как соблазнителен всякий большевизм для низов. Бесполезно состязаться в подобном большевизме с соблазненными низами. Их уже не превзойти никакими крайностями. То, что мы элементарно знаем теперь, неясно еще было «наивному» для нас Юстиниану.

Он, до маниакальности занятый спасением империи через компромиссы и демагогию, в своем грешном отрыве от общецерковного соборного мнения соблазнился впасть в старый свой грех: — навязать церкви безумную демагогическую доктрину юлианистов путем принудительных подписей под автократическим декретом василевса. Это было актом безумия. Юстиниану было уже 82 года. («Кого Господь захочет наказать, то прежде всего отымет разум»). В отрыве от соборности Юстиниан оказался во власти искушения. И подверг искушению иерархию. Это было в последние месяцы пред смертью Юстиниана (в 565 г.).

Почти современный ему историк Евагрий повествует так: «...издал эдикт, в котором тело Господа назвал неподлежащим тлению и непричастным естественным и невинным страстям и говорил, что Господь вкушал пищу точно так же и до страдания, как потом по воскресении, т. е. что будто бы всесвятое тело Его ни в вольных, ни в невольных «страстях» (эмоциях) не переживало никаких превращений или перемен с момента образования его в утробе и даже после воскресения. Василевс принуждал согласиться с этим учением всех иерархов» (IV, 39).

Первый воспротивился ставленник Юстиниана, в свое время так угодивший ему, КПльский патриарх Евфимий. Его арестовали в храме во время богослужения и подобрали некоторую группу епископов для кривосудия над ним. На суд он не пошел, был судим заочно за выдуманные мелочи, осужден и сослан в свой старый монастырь в Амасию (в Понте). На место Евфимия назначен один из пресвитеров Антиохийских, знаменитый канонист Иоанн Схоластик. О ереси Юстиниана пришли слухи и на Запад. Из Галлии епископ Низиерий писал императору увещание — отстать от его ереси и по меньшей мере — не преследовать православных. Патриархи Александрийский и Иерусалимский послали свои отказы от подписи еретического указа. Патриарх Антиохийский Анастасий успел даже собрать местный собор, епископы которого в числе 195 солидарно заявили, что они все покинут свои кафедры, но не примут учения «фантасиастов». О решении собора были извещены все многочисленные сирские

монастыри. На это последовал указ самодержца о смещении Анастасия с кафедры Антиохийской. Анастасий уже заготовил прощальное послание к своей пастве, как вдруг пришла облегчающая весть о внезапной смерти Юстиниана. Тот же Евагрий (IV, 41) записал: «Но, так как Бог предусмотрел о нас нечто лучшее» (Евр. 11, 40), то Юстиниан в то время как диктовал постановление о ссылке Антиохийского патриарха Анастасия и единомышленных с ним иерархов, был поражен невидимо ударом и отошел из сей жизни. Таким образом, возбудив везде смуту и тревоги и при конце жизни получив достойное этих дел возмездие, Юстиниан перешел «в преисподняя судилища».

Новый василевс, племянник скончавшегося, Юстин ІІ-й сбросил камень, навалившийся на совесть иерархов, уже собиравшихся в столицу для подписи безумного указа. Указ Юстина отсылал епископов по домам, отложив всякие новости в делах веры.

Прав Евагрий, что поражен был стрелой смерти Юстиниан провиденциально. Но он неправ в своем пристрастном суде современника, поторопившегося в раздражении послать Юстиниана в преисподнюю. «Бог же лучшее, что о нем предзрел», скажем теми же словами послания к Евреям. (Евр. 11, 40). Богу угодно было внезапной смертью избавить великого василевса от великого искушения и развенчания в глазах Церкви. А церковь, возвышаясь над преходящими страстями времени, оценила иначе общий итог заслуг пред нею идейного императора. Она эту выдающуюся чету на троне христолюбивых василевсов: — Юстиниана и Феодору вскоре же канонизовала. Память их в нашем календаре 14 ноября.

Как и в случае с Константином Великим и нашим крестителем кн. Владимиром, эта канонизация не суеверное приравнивание их к «Единому Безгрешному» («да не будет!»), а только благодарная признательность за великую ревность о славе и единстве Церкви, и до наших дней еще ощутимую и как бы осязаемую в знаменитом законодательном «Кодексе» Юстиниана и его чудесном, как бы вечном цареградском храме Св. Софии.

А. Карташев.

Страница сгенерирована за 0.08 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com