Спор номиналистов с реалистами извечный. Он постоянно преломляется и в наших современных спорах. Как только мы произносим слово народ, нация, национальная душа, ее призвание, т.е. говорим о весьма реальных, живых и ценных для нас предметах, так мнимо «строгие» ученые останавливают нас и просят осторожнее обращаться с столь «общими и туманными» понятиями. Современные номиналисты начинают нам доказывать, что содержание данных идей неопределимо, ибо текуче и изменчиво в порядке непрестанного развития. Что национальный характер слагался в истории под воздействием множества влияний, часто сторонних и чуждых; эти влияния идут непрерывно до наших дней, и ничто не ручается за устойчивость «духа нации» на завтрашний исторический день. При кажущейся основательности такие суждения лукавы и неверны. Они берут вопрос в мертвой математической абстракции, в отвлеченных рамках косми-

_________________

*) Материалы по вопросу читатель в изобилии найдет у: М. Макария «История русс. церкви»; Акад. E. Е. Голубинского «История русс. ц.» т. IІ-й; «Русск. Историч. Библ-ка», изд. Импер. Археогр. Комисс. т. VI, СПБ, 1-е изд. под ред. проф. А. С. Павлова, 1880, 2-е проф. В. Н. Бенешевича 1914 (здесь перепечатка из Miklosic «Acta Раtriarchatus Constantinopolitani»); Акад. Α. Μ. Дьяконова «Власть Московских государей». СПБ. 1889; Проф. Малинина «Старец Псковск. Елеазар. монастыр. Филофей и его посл.» Киев. 1901. Проф. В. Саввы «Московские цари и византийские василевсы» Харьков. 1901. Проф. Шпакова «Государство и Церковь в др. России в их взаимн. отнош.» Киев. 1904. Проф. П. В. Верховского «Учреждение Духовной Коллегии и Дух. Peгламент». Ростов-на-Дону. 1916.

134

ческого, а не исторического, времени и в перспективе столь же отвлеченной, мнимо бесконечной эволюции. На самом деле достаточно указать на простые эмпирические факты, чтобы сбить эту номиналистическую метафизику. Все народы и культуры и древности, и нового времени, раз выступив на историческое поприще, никогда не существовали в виде какой-то протоплазмы, переливающейся из одной формы в другую. Не было ассиро-вавилонян, переливающихся в персов, персов в египтян, египтян в греков и т.д. Напротив от исторического начала до их исторической смерти, если таковая уже наступила, народы являлись и являются устойчивыми и неразложимыми типами, явно подвластными закону биологической индивидуализации и самосохранения, аналогичному закону устойчивости органических видов. Египтянин всегда был египтянином, римлянин римлянином, еврей евреем, араб арабом, армянин армянином, как и русский русским, начиная с первых свидетельств о русском характере арабских и византийских историков IX века. Народы столь же четко индивидуальны, как различны их языки, и степень их исторической изменяемости не превышает степени изменяемости языков, всегда остающихся в своем русле и не сливающихся с руслом истории другого языка. Эта-то историческая индивидуальность народов, их типа, их гения, их призвания, единственно и интересует нас πрактически, когда мы устанавливаем духовный образ и высший долг служения нашего народа в пределах отмежованного ему Провидением исторического времени, пусть относительно и малого в сравнении с космическими мерками, но реально для нас существующая и реально заполненного конкретным развертыванием судеб и творчества живого русского соборного лика. Вот наш реалистический, нравственно-религиозный и — смеем прибавить — православный подход к вопросу о душе русской культуры и ее верховной цели, ее энтелехии. Пред нами нет препятствия в мертвой изгороди отвлеченных номиналистических построений.

Живая душа русского народа, создавшего Россию, не только как государство, но и как нацию и культуру, как цельный духовный организм, для нас есть непосредственно данный, опытно сопереживаемый факт. Онтологическое доказательство бытия качественно определен-

135

ной Руси — в нас самих, в нашем самосознании, как и онтологическое доказательство бытия Божия.

Каково же это качественное самоопределение Руси-России? Опять-таки реально, эмпирически раскрывшееся и закрепленное в 1000 летней истории? Русь нарекла себя «святой Русью». Ни нашей матери греческой церкви – нации, ни православным сирийцам и арабам, ни нашим братьям славянам, ни соседям - румынам, никому не полюбилось назваться так, по крещению и вере. Греция охотно величает себя «великой», как Англия «старой», Германия «ученой» и Франция «прекрасной». «Святым и избранным» назван был только библейский Израиль, несмотря на его низменные инстинкты сребролюбия и материализма, и современный Израиль продолжает сознавать себя таковым. В этом самосознании Израиля и Руси бесспорно есть нечто дерзновенное и ответственное.

Никто, во имя научной критики, не может возразить, что столь возвышенное до претенциозности имя Руси есть плод «литературы» — канцелярски ли напыщенных перьев тиунов и дьяков, официальной ли литературы иерархов и церковно-правительственных актов, литературы ли монахов и книжных просвещенных людей, передовых носителей культуры старого времени. Характерно, что вся наша древняя письменность, довольно богатая и церковно-патриотическими произведениями, вплоть до XIX в. не знает термина «святая Русь». Он — плод низового, простонародного творчества. Он родился и хранился в неписаном народном предании, «каликами перехожими» в так называемой народной литературе. Как «красно-солнышко», «море-синее», «мать-земля сырая», так и этот алмазный самоцвет — «святая Русь»— «святорусская земля» рассыпан по сказочным полям былин и духовных стихов. В нем нет ничего сочиненного «господами» - «варягами»^*). Наши куль-

______________

*) По-видимому это ласкающее слух простонародное имя Руси впервые дошло до сердца православных русских книжников, очутившихся над властью латинской Польши и раньше других понявших, что значит своя «земля святорусская», ибо выражение это вдруг проскальзывает в переписке Курбского из Литвы.

136

турные «варяги» дознались о нем только в ΧIX в. из народного творчества и до сих пор еще не научились обращаться с ним, не разгадали его: явный знак, что это не их ума дело, что они только бессильные комментаторы того слова откровения, которое они получили из недр народного сознания, что «святая Русь» есть «глас народа», vox populi. Об этот разительный факт должны разбиться кощунства некоторых наших варягоманов, презрительно лишающих русский народ, как пустой «этнос», не только дарований государственных и культурных, но и религиозных; для них нет народа - богоносца, а есть только «варяги» - богоносцы и при том несущие бездарному народу богоносный свет «ex occidente» (!!!) Над ними в сотый раз оправдывается слово вещего поэта:

«Не поймет и не заметит

«Гордый взор иноплеменный,

«Что сквозит и тайно светит

«В наготе твоей смиренной».

Когда же именно живое народное слово дошло до этого речения «святая Русь», когда его зачеканило и какой соединило с ним смысл? О хронологии устного творчества можно лишь гадать, и потому обратимся к твердой отправной почве документальной истории и датированной собственной литературы.

Как губка воду, легко впитал в себя греческую веру русский народ. Таков общий вывод, вытекающий из внимательного рассмотрения истории первоначального распространения христианства по русской земле. «Огонь и меч» в новгородском эпизоде Добрыни и Путяты чисто политической природы и врываются в эту историю, как чуждая ей случайность. Крещенный по приказу сверху, «не только волею, но и страхом повелевшего», русский народ тем не менее с величайшей легкостью и быстротой по всем концам еще слабо объединенной русской земли стал народом «крестьяньским — християньским» и стал технически именно так называться. (Устав св. Владимира; XII в. — Завещ. грам. св. Антония Рим.). Воспринятую греческую веру русские домонгольского времени

137

не называли православием, а просто «верой крестьяньской» и, как таковую противополагали ее всем «верам поганьским» и даже «латыньской». И чем упорнее было сопротивление христианской миссии в среде окраинных инородцев (финнов), тем быстрее и характернее в сознании именно русского, колонизующего, «державного» населения его «крестьянство» - христианство сливается с его русскостью. Власть к XIII в. подчеркнуто называла свое коренное, крещеное население «к(х)рестьяньством» в отличие от некрещеного, от всякой «чуди»; причем и «чудь» крестившаяся приобщалась к «крестьянству», ибо через это русела. Церковное влияние в новых законах, обрядах и быте, требовательно отделяя «хрестьян» от всех иноверцев, как «поганых», тем закрепляло это отожествление юного национального сознания с принадлежностью к «вере кресτьянской». Монгольско-татарское иго Русь встретила с ощущением своей «чистоты» и крещености — «крестьянственности», оскверняемой «Идолищем Поганым». Под этим больным ударом впервые начало формироваться общерусское национальное сознание, именно как Руси христианской. И забрезжил над всеми концами разрозненной, но церковно объединенной русской земли единый идеал освобождения христианского народа от «засилия поганского», от «надлежащей мглы языков» жуткой, темной, «бесерменской» Азии. В этом самочувствии в ХІІІ и XIV вв. Русь слилась с своими учителями в христианстве - греками, которые претерпевали веками одоление со стороны басурман-сарацин, а теперь и турок, уже вступавших одной ногой в Европу и фактически державших Византию в тесной осаде. Это единство переживаний всего тогдашнего православного мира особо способствовало усвоению и единого полуапокалиптического церковно-политического мировоззрения, от греков заимствованного и нами.

Воспитание русской княжеской власти в идеалах вселенского православного царства со стороны и греческой и русской иерархии и всей вообще церковной письменности составляет факт общеизвестный и прекрасно уясненный в науке. Но глубоко принялись и освоилось эти идеалы на русской по-

138

чве под влиянием некоторых объективно сложившихся условий и крупных, волнующих исторических событий: объединения Руси под московским единодержавием, свержения татарской неволи, Флорентийской унии и падения Константинополя. Еще в первые десятилетия XIV в. в разгар борьбы за гегемонию Твери с Москвой весьма литературный тверской монах Акиндин горячо внушал тверскому вел. кн. Михаилу Ярославичу идеи «царской» активности и ответственности в делах веры и церкви. Но теория, не поддержанная фактами, осталась без последствий. Лишь образовавшийся московский центр, завязь будущей царской власти, стал круто притягивать к себе и центр церковной власти и все просвещенные и идеологические силы своего времени. Лишь теперь тип православного царства, преемственного продолжения Византии, стал вырисовываться сознанию и великих князей и церковных писателей, как некая наступающая и исторически зримая реальность. И мысль заработала и чувство проснулось. То, что народ уже в глубине своего сознания накопил и полюбил: — свою крещеность, свое запечатление именем Христовым и Его спасительным и животворящим Крестом, свою чистоту и избранность среди заблуждающихся народов мира, — все это начитанные и прекрасно владевшие пером мыслители и публицисты Москвы, главным образом XV века, выразили в богатой религиозно-патриотической литературе, обосновав в ней теоретически, богословски и исторически переход на русскую землю мировой миссии православного царства и посему священное значение и назначение московской государственности. С восторгом светлой радости, но и с трепетом апокалиптической ответственности, как некое откровение, осознали и принимали они эту идею, сверкнувшую во благовремении и потому всем понятную, всеми принимаемую, для всех самоочевидную. Подлинный народ и подлинная, нераздельная от него интеллигенция «единомыслие исповедали» и единым сердцем и едиными устами изрекли вещее слово о «святой Руси». С этого времени (т.е. с XV в.) по крайней мере, а может быть и раньше и независимо от литературы, и эпос об Илье Муромце и об Егории Храбром украсился «святою Русью», «землей Святорусской» или «Светлорусской». А для народной исторической песни XVI в. уже стереотипно: «то было во каменной Москве, на святой Руси».

139

Какое содержание и какой смысл вложила в это русская московская мысль — ответит нам краткая историческая справка.

Система взаимоотношений в христианском государстве властей церковной и гражданской, созданная греками и закрепленная в истории восточного канонического права, сводится к началу двуединой симфонии. Положение церкви в Персии, арабских халифатах и под властью иноверных варваров мыслилось как ненормальное, дефективное. Идеальной нормой был унаследованный от римского владычества образ единого на земле, по крайней мере по возглавлению всех других, вселенского царства, которым управляет миромпомазанный церковью вселенский христианский царь (βασιλεῦς) Нового Рима, т.е. Константинополя. Рядом с ним стоит архиепископ Нового Рима, патриарх вселенский, по чести и значению возглавляющий всех других патриархов. Государство и церковь есть единый организм, в котором подданные живут управляемые материально и морально двумя согласными властями — царством и священством и направляемые чрез земное благополучие к единой небесной цели: вечному духовному спасению. «Василевс и патриарх» — гласит Эпанагога царей Василия Мак., Льва и Александра — «мирская власть и священство, относятся друг к другу как тело и душа и, сообразно существу человека, оба необходимы для благоденствия подданных. На согласии той и другой власти утверждается высшее благо государства». Это согласие συμφωνία властей включало в себя отчасти узаконенное, отчасти морально свободное, управляемое тактом, соучастие каждой в сфере действия другой, без нарушения ее специфических полномочий. Права царей в церковных делах, унаследованные от прав римских императоров, как понтифексов (jura circa sacra были частью juris publici), несмотря на частые фактические злоупотребления, горячо отстаивались авторитетными византийскими канонистами. Вот выражения знаменитого Феодора Вальсамона (XII в.): «Василевсы, как и патриархи, должны почитаться учителями в силу сообщаемого им помазания священным миром. Отсюда происходит пра-

140

во благоверных василевсов поучать христианский народ и подобно архиереям, кадить в церкви. Сила и деятельность василевсов простирается и на тело и на душу подданных, тогда как патриарх есть только пастырь душ». В силу этого, узаконенного практикой и каноном, права царей защищать правую веру и блюсти в церкви порядок, греческие канонисты и присвоили им эпитет ἐπιστημονάρχης т.е. блюститель, взятый от имени старших надзирателей за порядками в монастырях. Эпитет характерный. Ссылаясь на него, напр., архиепископ Дмитрий Хоматин так обрисовывает канонические права царей. «Василевс, который есть и называется верховным блюстителем церковного порядка ἐπιστημονάρχης сτоит выше соборных определений и сообщает им силу и действие. Он есть вождь церковной иерархии и законодатель по отношению к жизни и поведению священников. Он имеет право решать споры между митрополитами, епископами и клириками и избирать на вакантные епископские кафедры. Он может возвышать епископские кафедры и епископов в достоинство митрополий и митрополитов. Словом за исключением только права совершать литургию и рукоположение, василевс сосредоточивает в себе все прочие преимущества епископов и потому его постановления имеют силу канонов. Как древние римские императоры подписывались pontifex maximus, так и настоящие имеют такой же авторитет в силу получаемого ими священного миропомазания. Как Искупитель наш, помазанный Духом Святым, есть верховный наш Первосвященник, так справедливость требует, чтобы помазанник Божий василевс наделен был благодатью первосвященства». За вычетом риторических и логических преувеличений, эти выражения являются довольно характерным свидетельством, отражающим дух греческого понимания канонических правомочий царей и их роли и призвания в служении церковном.

Так как вселенский царь и вселенский патриарх являются фигурами единственными в мире, как и само правос-

141

лавное «Ромейское» (так называли его и себя по Риму византийцы) царство, то этот своеобразный «христианский империализм» логически возглавлял все другие православные народы, государства и церкви и канонически соподчинял их себе. Это были как бы части некоторой канонической федерации, из коих каждая внутри себя копирована во взаимоотношениях властей гражданской и церковной образец «симфонии» своего высшего центра, т.е. Нового Рима и была провинцией своей единственной метрополии. Конечно, фактически местный национализм и растущая сила новых государств, их борьба и конкуренция с Византией (напр. в XIV в. Тырновское Болгарское царство и царство Стефана Душана Сербского) ломали эту схему, но греки настойчиво и канонически победоносно отстаивали ее. Уже после первого массового крещения русских в 862 г. (после набега их на Царьград в 860 г.) патриарх Фотий в окружном послании 866 г. называет их не только союзниками, но и «подданными» василевса (ἐν ὑπηκόων τάξει), а историк XIV в. Никифор Григора сообщает, что русскому великому князю от начала русской церкви в чинах Византийского двора было отведено место и звание «стольника» (ὁ ἐπὶ τραπέζης ὀφφίκιος - букв. «официант при столе»). Пусть политически это всеподданство всего православного мира Новому Риму было придворной иллюзией, но каноническая власть василевсов ремейских действительно простиралась на всех православных по делам общецерковного значения. И в частности, в течение всего древнего периода русской церкви, до отделения ее от греков (в 1449 г.), все важные моменты в ее административном устроении (назначения митрополитов, деления и объединения митрополии, передвижения ее кафисмы) не проходили без царских и соборных актов из Византии. Так например, закрытие в 1347 г. уже не раз отделявшейся от общерусской митрополии (по титулу «Киевской») митрополии Галицкой при нашем митроп. Феогносте и патр. КП Исидоре Вухире произведено было хрисовуллом василевса Иоанна Кантакузина, формулированным так: «Наше царское величество изволяет, постановляет и определяет, чтобы святейшие епископии, находящиеся в Малой России...снова были подчинены митрополии Киевской». В 1356 г. греки снова разделили русскую митрополию в пользу кандидата Литвы м. Романа,

142

и патриарх Каллист, зная как это горько для Москвы, пишет вел. князю Ивану Ивановичу, что все это произошло «по решению и приговору нашей мерности, а равно священного собора, и должно иметь силу и твердость согласно с распоряжением и определением высочайшего и святого моего самодержца». Такие формулы повторяются многократно.

Эта система введена была на Руси и как факт действующего церковного права, и как доктрина, настойчиво предлагаемая особенно в минуты сомнений и колебаний. А до сомнений и колебаний довели смиренных и церковно-законопослушных русских людей сами греки своим соблазнительным, беззаконным и подкупным образом действий по отношению к русской митрополии при св. м. Алексие, поставив на его место Киприана, и особенно после его смерти, произвольным поставлением в митрополиты Пимена, учинив десятилетнюю смуту в русской церкви. Новый вел. кн. Василий Дмитриевич (1389-1425 г.), желая покончить смуту великодушным компромиссом, принял м. Киприана. Но, выражая наболевшее общественное мнение русских о предательствах византийского двора, воспретил упоминать имя василевса в синодиках (диптихах) и частным образом говорил: «мы имеем Церковь, а царя не имеем и знать не хотим». За это патриарх КП. Антоний задал целый выговор вел. князю и прислал следующий урок из византийского канонического права:

«Святой царь занимаеτ высокое место в церкви; он не то что, другие, поместные князья и государи. Цари вначале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали вселенские соборы; они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят божественные и священные каноны о правых догматах и благоустройстве христианской жизни, и много подвизались против ересей... И если по Божию попущению, язычники окружили владения и земли царя, все же до настоящего дня царь получает то же самое поставление от церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем ромеев, т.е. всех христиан. На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами,

143

и этого преимущества не имеет никто из прочих князей или местных властителей... Невозможно христианам иметь церковь, но не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собой и невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенные догматы... Послушай верховного апостола Петра, говорящего в первом соборном послании: «Бога бойтесь, царя чтите», не сказал «царей», чтобы кто не стал подразумевать именующихся царями у разных народов (!), но «царя» указывая на то, что один только царь во вселенной. И какого царя это (повелевает чтить апостол)? Тогда еще нечестивого и гонителя христиан! Но, как святой и апостол, провидя в будущем что и христиане будут иметь одного царя, поучает чтить царя нечестивого, дабы отсюда поняли, как должно чтить царя благочестивого и православного».

Эта история единого православного царства мыслилась греками, как продолжение ветхозаветной священной истории и потому отправлялась от откровений пророка Даниила о преемственной смене четырех царств. Так создалась величественная рама, в которую входила вся мировая история. Четвертое Даниилово царство («человеческое»), по согласному мнению толковников, должно было существовать до скончания века и отожествлялось с Римской - Ромейской империей. Хронографы, популяризировавшие эту теорию, через славянские их переводы рано ставшие известными и русским, обыкновенно пишут так: «Ассирийское царство разорися Вавилоняны; Вавилонское Царство разорися Персяны; Перское царство разорися Македоняны; Македонское царство разорися Римляны, - Римское царство разорится Антихристом». «Ромейское царство», говорит позднейший излагатель теории, «неразрушимо, яко Господь в римскую власть написася», т.е. неразрушимо потому, что И. Христос по плоти был римским подданным, что, следовательно, и христианская церковь должна всегда состоять под охраной римской государственной власти. Таким

144

образом судьба Церкви и православия тесно связывалась с политическими судьбами Ромейского царства. Но политические судьбы переменчивы, и эти перемены тихой сапой подрывали стройность теории.

Слабым местом ее было уже то, что пришлось ввести в нее скользкую деталь, а именно: идею преемственного передвижения христианского царства. На возможное недоумение, почему же, при неразрушимости римского царства, центр его уже не в Риме, хронографы отвечали, что ветхий Рим, спустя семь веков, впал в Аполлинариеву ересь, прельщенный Карулом царем, и его место занял Константинополь. А не поколеблется ли и Новый Рим и не перейдет ли царство в другое место? На этот неприятный вопрос греки отвечали себе просто твердой уверенностью, что этого не будет. Патриарх Фотий говорил: «как владычество Израиля длилось до пришествия Христа, так и от нас - греков — мы веруем — не отнимется царство до второго пришествия Господа нашего И. Христа». Но печальная действительность противоречила этой уверенности. Не говоря уже о неуклонном приближении волны турецкого потопа, даже соседние православные славянские державы начали именоваться царствами, а их князья и крали венчаться «царями и самодержцами» с рассчетами взять самый Царьград. Правда, их столицы пали от турецкого меча еще раньше, чем Константинополь. Но крушение их юных, неокрепших надежд на преемство православного царства, не прошло бесследно и для Руси. Раненое национальное чувство подсказало славянским пришельцам на Русь (м. Киприан, Пахомий и др.) перенести свои радужные упования на таинственную новорожденную столицу северного славянского «царства» — Москву и желать видеть в ней «Новый Царьград». Так по существу идеологии и по сумме внешних исторических обстоятельств мысль о «передвижении и преемстве» вселенского православного центра стала мостом, по которому в определенный момент перешла на Русь вся величественная византийская историческая концепция и дала мгновенно полное, богатое и законченное до художественной цельности содержание уже выношенному в глубине народного сознания самочувствию «святой Руси». Культурные и книжные русские люди облекли в плоть и кровь теории бесформенное национальное чувство. Случилось это в обста-

145

новке исключительно ярких событий и обстоятельств. Чисто русские и местные переживания вызвали усиленную духовную работу в русских людях, и они вплотную придвинуты были к необходимости перенять от греков издавна им известное учение о вселенском православном государстве и применить его к себе. В этом оригинальном национальном движении исчезает, как побочная деталь, выше отмеченное юго-славянское влияние. Русь сама нашла в себе силы ответит на ставший пред ней трагический вопрос о судьбе православия во всем мире.

Греки потрясли русских своей изменой православию на Флорентийском соборе (1439 г.). Эта измена легла незабываемой гранью в истории их взаимных отношений. «Солнце православия померкло», сам вселенский царь с патриархом поцеловали туфлю папы! Наступило страшное затмение православия, голгофский мрак и трепет объял русские сердца. Авторитет греков умер. До сих пор отрочески покорные ему, русские вмиг стали религиозно совершеннолетними, покинутыми только на самих себя. Это был многозначительный духовный толчок, скристаллизовавший русское религиозно-патриотическое сознание. Произошла переоценка самого мерила православности.

Когда в Пскове один защитник двоения аллилуйи, ходивший перед самым флорентийским собором в Константинополь и на Афон, стал ссылаться в подтверждение своего мнения на греческий обычай, то ему отвечали, что патриарх Иосиф с русским митрополитом Исидором и с папою римским учинили 8-й собор в граде Флорензе фряжском, что на соборе этом, который был на «сих летех», греки «к своей погибели от истины отвернулися» и что следовательно, «не подобает вам принимать от греков нового учения и развращатися от греческой земли; на месте святем, сиречь в соборней и апостольстей церкви Константиня града теперь уже мерзость и запустение». Митрополит Иона в известительном послании на Литву о своем постановлении, между прочим пишет: «коли было в Цариграде православие», до тех пор и московские князья «оттуда приимали благословение и митрополита» а теперь, подразумевается,

146

там православия нет. Собор епископов московских в послании по случаю прихода в Литву униата-Григория также утверждает, что «ныне цареградская церковь поколебалася, от нашего православия отступила».

Если, таким образом, русские увидели, что греков они переоценили в смысле верности православию, то может быть они недооценивали с этой стороны самих себя? Передовым человеком в такой именно коренной ломке взглядов явился русский книжный иеромонах из Суздаля Симеон, очевидец падения греков во Флоренции, взятый в далекое путешествие еп. Авраамием Суздальским в качестве протоколиста событий. В своей «Повести об осьмом соборе», этот официозный литератор, начав с тона сдержанного, переходит в тон резко критический и наконец возвышается, как публицист, до мыслей новых и смелых о высоте русского православия. Он утверждает: «в Руси великое православное христианство боле всех». Московского князя он называет «благоверным и христолюбивым и благочестивым истинным православным великим князем, белым царем всея Руси» — такова зачаточная формула мысли о переходе царства на Русь.

Подводя итог развернувшимся событиям в 1461 г., по поручению московской власти тот же Симеон или Пахомий Серб или какой-то другой литератор, на основании «Повести» Симеона и всех других материалов, пишет: «Слово избранно от святых писаний, еже на латыню и сказание о составлении осьмого собора латыньскаго, и о извержении Сидора Прелестнаго, и о поставлении в русской земли митрополитов, о сих же похвала благоверному великому князю Василию Васильевичу всея Руси». Здесь уже открыто и смело проводится тенденция о превосходстве, единственности русского православия и московском вел. князе, как царе православия, ибо, как известно, ему, вел. кн. Василию Васильевичу преимущественно принадлежит решимость отвергнуть м. Исидора с его унией. «Достоит же удивится разуму и великому смыслу великаго князя Василия Васильевича», пишет летописец, «понеже о сем Исидоре митрополиты вей умоллаша и воздремаша и уснуша; един же сей богомудрый и христолюбивый государь великий князь Василий Васильевич позна Исидорову прелесть пагубную, и скоро обличив посрами его, и вместо пастыря и

147

учителя злым и губительным волком назва его». Лишь после этой смелой инициативы «вси епискупи...возбудишася; князи и бояре и велможи и множество христиан тогда вспомянута и разумеша законы греческия прежния и начата глаголати святыми писании и звати Исидора еретиком». Слово избранно открывает собой целую серию восторженно-патриотических произведений юной русской публицистики, служащих ярким выражением только что родившегося русского национального самосознания, гордого и счастливого своей осознанной благодатной миссией обладания сокровищем чистого православия и именно в этом полагающего высший смысл московской государственности. «Ныне убо» — читаем в «Слове» — «во временах богопросвещенная земля русская, святым правлением Божия церкви, тебе подобает во вселенней под солнечным сиянием с народом истиннаго в вере православья радоватися, одеявся светом благочестия, имея покров Божий на себе многосветлую благодать Господню, исполньшися цветов богозрачне цветущих — Божиих храмов... и збор святого пениа величаемых, державою владеющаго на тебе, богоизбраннаго боговзлюбленнаго, богопочтеннаго и богопросвешеннаго, и богославимаго богошественника, правому пути богоуставнаго закона, и богомудраго изыскателя святых правил, благаго ревнителя о Бозе и споспешника благочестию истиннаго православия, высочайшаго исходатая благоверию, богоукрашеннаго и великодержавнаго, благовернаго и благочестиваго, великаго князя Василия Васильевича, боговенчаннаго православью царя всея Руси». В этом ненасытном нанизывании любовно-похвальных эпитетов, как бы в светском акафисте, слышится и горячее желание, чтобы это было именно так и как бы усилие словами покрыть то, чего недостает. Автор, конечно, понимает, что московскому вел. князю и Москве недостает формально признанного титула царя и царства. И он даже придумывает этому своеобразное объяснение. Он сообщает, будто греческий царь Иоанн Палеолог в бытность на соборе в Италии сделал такое заявление: «Царь же тогда кир Иоанн извествоваше сицево слово Еугению, папе Римскому и всем бывшим ту: «яко восточнии земли суть большее православие, высшее

148

хрестьянство Белая Русь, в них же есть государь брат мой Василей Васильевичу ему же восточнии прислухают и велиции князи с землями служат ему: но смирениа ради и благочестиа, величеством разума и благоверия не зовется царем, но князем великим Русских земель православия». Вскоре, как известно, особенно после брака Ивана III с племянницей последнего Палеолога Зоей - Софьей, у Москвы появилось и формальная опора для провозглашения себя царством. Тогда и официальный язык московских дипломатов, и свободный язык публицистов приобретают в этом смысле совершенно уверенный тон.

Но опять-таки в этом убеждении о наступлении на Руси эпохи православного вселенского царства ни «литература», ни книжные домыслы не были главной движущей силой. Оно родилось в религиозном опыте московской и государственной и церковной власти и прошло длительное горнило страданий и борений церковной совести. Нелегко было зачеркнуть исторический авторитет греков. Неизмеримо труднее — преодолеть канонический авторитет церкви-матери. Назревший вопрос об автокефалии русской церкви в эту минуту должен был решиться под давлением необходимости. Метрополия отступила от православия. Ее филиальные части имели не только право, но и обязанность, хотя бы на время, во имя православия, объявить себя независимыми. Русские не сделали этого, хотя весьма нуждались в автокефалии. Они истощили все усилия и способы, чтобы получить ее канонически легитимно и, если не достигли этого вполне, то, в конце концов, по вине Константинополя и по вине опасных посягательств униатской интриги, грозивших произвести в русской церкви тяжелую смуту. История скрупулезных страданий русской канонической совести в вопросе о самостоятельном поставлении митрополита Ионы (1448 г), что было равносильно началу автокефалии, представляет одно из выдающихся свидетельств русской религиозной добросовестности.^*) Столь же добросовестно выстрадана была вел. кн. Василием Васильевичем неожиданно свалившаяся на него крайне ответственная задача: стать на страже православия, которое пошатнулось в самом его святилище —

________________

*) Вопрос этот оч. большой, важный и интересный не вмещается в пределы настоящей статьи.

149

Цареграде и грозило таким образом исчезнуть во всем мире. «Мы же убо худии», писал вел. князь последнему василевсу Константину, «Богом наставляеми ни во что же вменихом его и самого (т.е. Исидора) и принесенное им злочестие отвергохом, яко изсохль травную; от того же пакы времени попечение начахом имети о своем православии, о бессмертных единородных наших душах и часех смертных, и о предстании нашем в он будущий страшный день судный пред Судящим вся сокровенная и наша деневная мысли и дела...»

Но вот пал Константинополь. Событие, вновь потрясшее православный восток, а русских людей в особом смысле. Событие, происшедшее чрез 15 лет вслед за греческой унией с латинянами, явилось для русских многозначащим знамением и карой греков за предательство веры отцов своих, с отнятием от них царского венца, и — знамением милости Божией к русской земле, соблюдшей православие и оставшейся единственным в мире оплотом правой веры, а следовательно и единственной наследницей православного царства. «Сами дети знаете», писал м. Иона в окружном послании 1459 г. «сколько бед перенес царствующий град... однако же нисколько не пострадал, пока греки соблюдали благочестие. А когда они отступили от благочестия, сами знаете как пострадали, каково было пленение и убийство; и уж о душах их — Один Бог весть!» Составитель повести о падении Царьграда, перефразируя текст югославянской хроники Манассии, пишет: «сия убо вся благочестивая царствия — греческое и сербское, босанское и арбазанское грех ради наших Божиим попущением безбожнии Турци поплениша и в запустение положиша и покориша под свою власть. Наша же Руссийская земля Божиею милостию и молитвами Пр. Богородицы и всех свв. чудотворец, растет и младеет и возвышается. Ей же, Христе Милостивый, даждь расти и младети и расширятися и до скончания века». Скончание века многими тогда ожидалось скоро, в 1492 году (конец 7000 лет от сотворения

150

миpa). Стало быть, новое вселенское царство - Москва, по всем вероятиям должно быть последним и отвечающим за судьбы православия на страшном суде. Эта прибавка эсхатологических настроений только повышала веру в реальность царственного наследования Москвы, которая закрепилась и по миновании страшного срока — 1492 г. Изданная в этом году московской митрополией пасхалия на 8-ю тысячу лет между прочим гласит: «ныне прославил Бог в православии просиявшего благоверного и христолюбивого вел. кн. Ивана Васильевича, государя и самодержца всея Руси, нового царя Константина новому граду Константиню — Москве и всей русской земли и иным многим землям государя».

В соблазнительном противоречии с высоким самочувствием Ивана III, как наследника греческого благословенного царства, особенно после венчания его в 1472 г. с византийской принцессой и усвоения себе византийского герба — двуглавого орла, стоял факт тяготевшей над страной зависимости от татарской орды, официально именовавшейся по-русски «царством». Басурманский бич Божий, наказавший греков, не должен был бы касаться народа, в огне искушения сохранившего православие. Идея наступления русского царства стала мощным духовным стимулом, чтобы покончить с унизительной татарской неволей. Обескуражившее на первых порах Ивана III нашествие хана Ахмата в 1480 г. было отброшено и закончилось полным освобождением благодаря энергичному давлению на вел. князя русского патриотического мнения, выраженного голосами иерархов. До этого времени линия поведения русской церкви в отношении к «царям» ордынским была линией пассивной лояльности. Теперь в сознании ее произошел целый переворот. Мириться свободная автокефальная церковь в последнем свободном

православном царстве на земле с уродливым, незаслуженным басурманским засилием, уже не могла. И к колебавшемуся вел. князю Ивану Васильевичу обращены были новые дерзновенные речи. Так, например, Ростовский архиепископ Вассиан писал ему: «И мы прощаем, разрешаем, благословляем тебя идти на Ахмата не как на царя, а как на разбойника, хищника, богоборца; лучше солгавши получить жизнь, чем соблюдая клятву, погибнуть, т.е. пустить татар в землю

151

на разрушение и истребление всему христианству и уподобитися окаянному Ироду, который погиб, не желая преступить клятвы. Какой пророк, какой апостол, или святитель научил тебя, великого русских стран христианского царя, повиноваться этому богостудному, оскверненному, самозванному царю?» Вчера еще «законный», сегодня уже «самозванный», ибо — «богостудный и богоборец», немыслимый в звании «царя» православного царства. Целая революция в умах! Сформировавшееся национальное сознание в теократическом мировоззрении Византии нашло ясные мерки и новые оценки для всех сторон окружавшей действительности.

Иван Васильевич III уже начал писаться царем и самодержцем: «Божиею милостью царь всея Руси», возбуждая тем даже дипломатические конфликты. A Василий Иванович III (1505 — 1533 г.), по словам летописи, составил себе «особую титлу великия державы и тако в посольских грамотах и в летописных исторьях писать себе повелел, имже званьем в русской земли даже и от великаго князя Рюрика никто от рода их таковым самодержательством не писашеся и не нарицашеся, яко же сице сей: Божиею милостию царь и великий князь», и стал систематически, настойчиво титуловать себя так во внешних сношениях. Тут не только ступень политического развития страны, но и религиозно-церковного возрастания. И даже более: именно церковное возрастание, как первенствующий двигатель политических решений. Параллелизм нарастаний с преобладанием фактора духовного, идеологического. Ясный, смелый, определенный и увлекательный язык публицистики того времени свидетельствует о том, где именно тогда бился пульс национальной жизни и чем горело ее сознание, управлявшее волей и творчеством.

Посольский толмач Дмитрий Герасимов написал «Повесть о белом клобуке», где он доказывал, что эта святыня потому чудесным образом перешла на Русь, что «ветхий Рим отпаде славы и от веры Христовы гордостию и своею волею; в новом же Риме, еже есть в Коньстяньтин граде насилием агарянским такоже християнская вера погибнет. На третьем же Риме, еже есть на русской земли, благодать Св. Духа воссия, яко», говорится далее в форме пророчества, изрекаемого папой Сильвестром, «вся

152

християньская царства приидут в конец и снидуся во едино царство русское православия ради — Яко же бо от Рима благодать и слава и честь отъята бысть, тако же и от царствующего града благодать св. Духа отымется в пленение агарянское, и вся святая предана будут от Бога велицей рустей земли во времена своя, и царя русского возвеличит Господь над многими языки, и под властию его мнозие царие будут от иноязычных, и патриаршеский великий чин от Царствующаго сего града такожде дан будет рустей земли во времена своя, и страна та наречется свеτлая Рocия, Богу тако изволившу прославити тацеми благодарении русскую землю, исполнити православия величество и честнейшу сотворити паче первых сих». Итак, без колебаний: Москва — Третий Рим и даже более славный, чем первые два. Для времени Дмитрия Герасимова это конечно vaticinium post eventum. Но все-таки примечательно возвышение поэтического вдохновения и до буквального пророчества о грядущем русском патриаршестве: «желание есть отец мысли», да и теория царства без этого не полна.

В то же время целый цикл сказаний о «Мономаховом венце» развивает мысль о переходе знаков царского сана из Вавилона через Египет, Рим, Византию на Русь.

Окончательную и самую сильную формулировку сложившихся в русском обществе высоких представлений о новых теократических правах и обязанностях русского государства и его самодержавных (т.е. независимых от чужой власти) правителей дает учительный старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей в своих посланиях к дьяку Мисюрю Мунехину и вел. князьям Василию III и затем Ивану IV. Церковь православная, как апокалиптическая жена, сначала бежала из старого Рима в новый «еже есть Константин град, но ни тамо покоя обрет, съединения их ради с латынею на осьмом соборе». «И оттоле Константинопольская церковь раздрушися и положися в попрание, яко овощное хранилище». «И паки в третий Рим бежа, иже есть в новую великую Русию. Се есть пустыня, понеже святыя веры пусти беша, и иже

153

божественнии апостоли в них не проповедаша, но последи всех просветися на них благодать Божия». Судьба церкви тесно связана с судьбами христианских государств: «вся христианская царства потопишася от неверных; токмо единаго государя нашего царство едино благодатию Христовою стоит». Стало быть, оно и есть богоизбранное царство — последний сосуд православия до дня наступления вечного царства Божия, «Внимай Господа ради», обращается Филофей к вел. князю, «яко вся христианская царства снидошася в твое царство; посем чаем царства, ему же несть конца»; или иначе: «вся христианская царства снидошася в твое едино: яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти; твое христианское царство инем не останется». Отсюда сама собой понятной становится и провиденциально-церковная роль русского великого князя. «Един ты пишет наш старец Василию III, во всей поднебесной христианом царь». «Един есть православный русский великий царь во всей поднебесной, говорит он в послании к Ивану Васильевичу, - «якоже Ной в ковчезе спасенный от потопа, правя и окормляя Христову церковь и утверждая православную веру». Последним выражением ясно дается знать, что самая существенная функция царской власти — это защита веры и церкви Христовой; великий князь московский поэтому является, браздодержателем святых Божиих престол святыя вселенския соборныя апостольския церкви Пресвятыя Богородицы честнаго и славнаго ея Успения, иже вместо костянтинопольския просияла». Вместе с «вселенским» царем на Москве титул «вселенской», здесь приписывается и символу церкви — Успенскому собору, заменившему вселенскую св. Софию, лишенную креста. Другими словами и русская Церковь есть «вселенская» в смысле главенства и первенства чести «вместо Костянтинопольския».

Выше этих высот и шире этих широт русское национально-религиозное и религиозно-национальное сознание по существу никогда не подымалось. Последующая его история была только практическим раскрытием и приложением все того же цикла идей. Русское самосознание от самых пелен

154

своих какт-о сразу вознеслось на свою предельную высоту и в этом величии своих помыслов, в некотором их максимализме вскрыло природу России, как лона мировой культуры. На грани XV и XVI веков величие и слава «святой Руси» сразу и ослепительно открылись русской душе и затем незабываемо залегли в ней навсегда, как светлые, чистые и окрыляющие мечты и воспоминания юности. Великие мечты великого народа, воплощенные в слове с таким пафосом и с такой редкой силой на заре его литературы! То были гимны первой юношеской любви русской души своему религиозному избранничеству, своему мессианическому призванию. И не было более в истории русского самосознания мгновения, равного этому по захватывающей новизне, по оплодотворяющему творческому вдохновению. После Петра привзошел в русскую жизнь пафос внерелигиозной культуры, который нашел в даровитом народе также свой отклик и принес выдающиеся плоды иного, светского творчества. Но никогда этот параллельный, не сливающийся с прежним пафос, пока одной только интеллигенции, а не народа, не создавал еще во всенародном смысле какого-либо яркого, специфического национального идеала, тем более мессианического. Идеал «святой Руси» и в этой новой, духовно-сложной атмосфере остается неповторимым по своей глубине, силе, исторической укорененности и сродности духу народа, им запечатленному. Не было еще в истории примера, чтобы народ, создавший свою культуру на почве одного вдохновения, одного идеала, в расцвете сил своих переменил этот идеал и начал творить столь же успешно новую культуру на новую тему. Нет. Народы в свою органическую эпоху воплощают свой дух только в одну свойственную им форму и, так сказать, обречены прожить свой исторический век в ней, ее развивая, обогащая, видоизменяя, но не заменяя и ей не изменяя. Измена ей — культурное самоубийство, или этническая старость, обесцвечивание народа, после чего он может еще жить долгие столетия механической, подражательной, интернационально-шаблонной жизнью, никого не радуя и никому ничего не обещая. Не будем указывать примеров, чтобы никого не обижать.

Россия, найдя свой идеал, употребила великие и дооросовестные усилия, чтобы стать его достойной. И если па-

155

дала, изнемогала и грешила, то подымалась, вдохновляемая им же. А главным образом — им, и единственно им, спасалась в страшные минуты своей истории, когда жизнь ставила ее на край опасности или гибели.

А. Карташев.

156

Страница сгенерирована за 0.1 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com