Длинный ряд поколений ученых представителей западного богословского мира, главным образом среди протестантов, посвящали и будут посвящать свои усилия решению Евангельской проблемы. Эти усилия западного богословия отвечают важности предмета, и ясная постановка вопроса, существовавшего уже для древних толкователей, составляет их несомненную заслугу.

В Евангельской проблеме различаются, как известно, два более частных вопроса: вопрос об отношении между Евангелием от Иоанна, с одной стороны, и первыми тремя Евангелиями, с другой стороны, и второй вопрос — о взаимоотношении первых трех Евангелий между собою.

Недостаток времени и общеизвестность проблемы позволяет мне ограничиться напоминанием только самых основных положений.

Существенные различия, наблюдаемые при сравнении Евангелия от Иоанна с первыми тремя Евангелиями, касаются как содержания, так и формы. Самое учение Христа Спасителя в Евангелии от Иоанна обращено к вопросам догматическим и только в общих чертах и в догматическом контексте подходит к предписаниям христианской морали, являющимся главным содержанием Евангельской проповеди, сохраненной в первых трех Евангелиях. Сообщая целый ряд существенно новых фактов, как то: воскрешение Лазаря, чудо в Кане Галилейской, много новых подробностей в повествовании о

_____________

*) Актовая речь, читанная на акте Православного Богословского Института в Париже 23 (10) Октября 1927 г.

Страстях и Воскресении, — Евангелие от Иоанна, вообще не отличающееся богатством фактического материала, располагает эти новые факты так, что у читающего создается впечатление иной географической и хронологической рамки земного служения Господа, чем это вытекает из простого чтения первых трех Евангелий. У первых трех Евангелистов до описания торжественного входа Господня в Иерусалим, все внимание сосредоточено на проповеди Евангелия в Галилее. Иоанн, не оставляя совершенно в стороне и Галилейской проповеди, останавливается преимущественно на общественном служении Господнем в Иерусалиме. Все события земной жизни Иисуса Христа, упоминаемые первыми тремя Евангелистами, от крещения Иоаннова до вознесения, всего естественнее располагаются на протяжении одного года. Евангелие от Иоанна, неоднократно говорящее о наступлении Иудейской Пасхи (II. 13. VI. 4. XИ. 55; может быть, и V. 1), предполагаем большую продолжительность, обыкновенно определяемую числом лет не менее трех. При этом самая форма Христовой проповеди в Евангелии от Иоанна сильно отличается от изложения первых трех Евангелистов. Не говоря уже о том, что отвлеченный язык поучений Христовых у Иоанна, совпадающий с языком остальных выступающих в Евангелии лиц и с языком самого Евангелиста в повествовательных частях, совсем не похож на яркий приточный язык поучений Спасителя в других Евангелиях, — даже те немногочисленные притчи, которые сохранены Иоанном (напр., притчи о дворе овчем, о виноградной лозе и ветвях), носят на себе печать той же отрешенности, которая свойственна всему Евангелию от Иоанна, и даже обозначаются другим греческим термином, не удержавшимся в переводе: притчи у Иоанна — παροιμίαι, притчи у других Евангелистов — παραβολαί.

Указанные отличия, касающиеся как содержания, так и формы, поставили перед западной наукою вопрос: можно ли вообще согласовать между собою данные Евангелия от Иоанна и первых трех Евангелий? Не стоим ли мы перед целым рядом неразрешимых противоречий?

Наряду с Иоанновским вопросом встает другой вопрос — синоптический.

Как известно, синоптическими в современной науке названы первые три Евангелия от греческого слова σύνοψις, обозрение, потому что содержание этих Евангелий может быть

расположено в трех параллельных столбцах. Эта близость первых трех Евангелий между собою выражается не только в общности плана, выдвигающего одни и те же основные события Евангельской истории, как уже указано, явно отличающегося от плана четвертого Евангелия со стороны хронологии и географии. Совпадая в целом, синоптические Евангелия совпадают и в частностях. Можно назвать целые группы фактов, не относящихся к основным событиям Евангельской истории, которые у каждого из трех синоптиков оказываются расположенными в одном и том же порядке (напр. Мф. IX. 1-17 = Мк. II. 1-22 = Лк. V. 17-39, или Мф. VIII. 23-34 = Мк. ΙV. 35 - V. 40 = Лк. VIII. 22-39). Указание совпадений может быть доведено до указания буквального совпадения отдельных выражений (напр., Мф. XXVI. 55 = Мк. XIV. 48 = Лк. XXII. 52 и др.), позволяющего предполагать уже прямое заимствование одним Евангелистом от другого или общий писанный источник. Совпадения наблюдаются не только при сравнении всех трех синоптиков между собою, но и при сопоставлении их попарно, в тех частях, которые не повторяются у каждого синоптика. Подобное сравнение особенно показательно для Матфея и Луки. Но этот общий фон только оттеняет существующие расхождения. Различия, как и совпадения, выражаются в различии плана, т. е. в ином порядке повествования об одних и тех же фактах, и в сообщении разных подробностей при передаче этих фактов. Как пример различия плана, можно привести Нагорную проповедь. Связному изложению Матфея (в главах V-VII) у Луки соответствует не только VI глава, являющаяся прямою параллелью, но и целый ряд разрозненных изречений, которые можно проследить до XVI главы включительно. Чудеса, сгруппированные Матфеем в VIII и IX главах, рассеяны у Марка на протяжении глав от I до V-й включительно, причем эти главы содержат много и иного материала, расположенного у Матфея в других главах, так, напр., в главе IV помещены у Марка первые притчи, рассказанные у Матфея в XIII главе; о посольстве апостолов, которому Матфей посвящает главу X, Марк говорит в главе VI и только о поставлении апостолов в гл. III и т. д. Многочисленные различия в частностях при передаче тех же фактов становятся особенно заметны при сопоставлении синоптических повествований о воскресении Христовом, но даже поучения

Христовы (ср., напр., Мф. XIII. 11-13 = Мк. IV. 11. 12 = Лк. VIII. 10, или Мф. XXI. 33-46 = Мк. XII. 1-12 = Лк. XX. 9-18), часто передаются у трех синоптиков с существенными отличиями в подробностях.

Если совпадения синоптиков ставят вопрос о прямом заимствовании или общем писаном источнике, то наблюдаемые различия делают во многих случаях простое согласование строго говоря невозможными.

Работая над решением Евангельской проблемы, западная наука не пришла к одному положительному результату.

Наряду с защитниками старого мнения, представленного в протестантском богословии консервативными кругами и опирающегося на предание, сохраненное древними писателями и признающее четвертое Евангелие писанием апостола Иоанна Зеведеева, восполнявшего духовным Евангелием писания первых трех Евангелистов, изобразивших внешнюю, «плотскую», сторону Евангельской истории, представители протестантской радикальной критики отрицают за Евангелием от Иоанна всякое значение в смысле достоверного свидетельства о жизни и учении Иисуса Христа и считают его произведением позднейшего писателя, испытавшего на себе влияние гностицизма. Представители промежуточного мнения, пользующегося в последние десятилетия значительным успехом у немецких — тоже протестантских — ученых (Wellhausen, Spitta, Schwarz и др.), склонны различать в Евангелии ряд слоев разновременного происхождения и разной исторической ценности. Но наибольшим успехом в умеренно либеральных протестантских группах пользуется уже довольно значительное время известная гипотеза пресвитера Иоанна, приписывающая все Иоанновские писания Нового Завета этому неизвестному ученику Христову, представителю иных кругов, чем те, к которым принадлежали двенадцать апостолов, и из которых вышло синоптическое предание.

Синоптическая проблема также не получила одного решения. Гипотеза самостоятельно записанного устного предания объясняла основное совпадение и главные различия в словесной передаче, но ставила в свою очередь ряд новых вопросов о языке, о форме и о самом составе этого устного предания. Гипотеза писаных источников принимала разные формы, неизбежно усложнявшиеся. Допущение влияния одного Евангелиста на дру-

гого, с необходимостью приводила к допущению влияния каждого из трех синоптиков на двух других, а следовательно, и к допущению ряда последовательных редакций каждого Евангелия. Попытки установить наличность двух основных источников: сборника речей Христовых, составляющих главное содержание Евангелия от Матфея и Евангелия от Луки и, с другой стороны, использованного ими обоими Евангелия от Марка, последовательно привели к дальнейшей гипотезе, приписывающей и Марку использование другого до нас не дошедшего источника, Urmarkus, как его иногда называли немецкие исследователи. Этот первоисточник, послуживший основанием также для Матфея и Луки, по мнению некоторых современных протестантских ученых, в Евангелии от Луки сохранился даже лучше, чем в Евангелии от Марка. Нужно помнить, что основная гипотеза двух писаных источников была сразу же дополнена вспомогательными построениями, допускавшими существование еще нескольких других — тоже писаных источников.

Этот поверхностный обзор существующих Евангельских гипотез имеет значение примерное.^*) Я позволил себе обременить им Ваше внимание для того, чтобы Вам было ясно, сколь многочисленны решения Евангельской проблемы, к которым пришла современная протестантская наука. Эти решения взаимно друг друга исключают и делают сомнительными самые предпосылки. Предпосылки везде одни и те же. Множество конкретных решений может быть легко сведено к единству исходных точек. Их установление — наша ближайшая задача. При этом вопрос о буквальном совпадении отдельных выражений в синоптических Евангелиях мы вправе оставить без рассмотрения. К его решению может приблизить история текста.

В существенном Иоанновская и синоптическая проблемы сводятся к указанию противоречий между Евангельскими по-

_____________

*) Подробности можно найти в имеющихся Введениях в Новый Завет, напр.: Mоffatt. An Introduction to the literature of the New Testament. Edinbourgh. 1911 (прекрасная библиография) или Jülicher, Einleitung in das Neue Testament. 5-6 Aufl. (4 Abdr). Tübingen 1921. В эти введения не вошли работы, появившиеся за последние годы. Примерный характер моего обзора освобождает меня от необходимости излагать новейшие теории. О них см. в книге Mс. Neile. An Intruduction to the Study of the New Testament. Oxford. 1927.

вествованиями; а потому и основным вопросом является вопрос о происхождении наблюдаемых различий.

Гипотезы, отвечающие на этот вопрос, покоятся на убеждении, что истину, которую мы стремимся чрез изучение Евангелий познать, нашему познанию доступна, и что, следовательно, — и это в лучшем случае — только одно из противоречащих повествований может эту истину содержать. Объяснение различий сводится к установлению искажения истины и причин такового искажения. Все Евангельские гипотезы, старающиеся указать эти причины, исходят всецело из общепсихологических предпосылок, основанных на данных нашего опыта. — В основе искажения может лежать неправильное восприятие или неверное — с умыслом или без умысла — воспроизведение воспринятого. Сюда подходят такие случаи, как измена памяти при передаче устного предания, его тенденциозная обработка последующими редакторами, и т. д. и т. д.

Доступен ли этот путь дня православного исследователя? В основе православного толкования Священного Писания лежит учение о его богодухновенности. Понятие богодухновенности понималось и понимается по-разному. Православное богословие утверждает полноту человеческого сознания богодухновенного писателя и человечески целесообразное употребление им средств, ему по человечеству доступных и необходимых для выполнения возложенного на него задания. Но самое это задание предполагает особенный дар Божественной благодати, сообщаемый священному писателю ввиду поручаемого ему служения и не допускающий ограничительного толкования в смысле только общего благодатного укрепления его естественных сил. Этим пониманием богодухновенности исключается самая возможность неправильного восприятия и искажения воспринятого, являющаяся непременной предпосылкой всех вышеупомянутых решений Евангельской проблемы.

Чем же, в таком случае, объясняются различия? Являются ли они противоречиями?

Противоречие между двумя повествованиями об одном и том же факте может возникнуть только тогда, когда этот факт в обоих повествованиях рассматривается в одной и той же плоскости. Эта общая плоскость, в которой рассматриваются Евангельские повествования учеными представителями западного богословия, есть плоскость истории. Историческая

предпосылка не всегда высказывается, но предполагается неизменно. На исторической точке зрения стоят и те консервативные богословы, которые озабочены фактическим согласованием расходящихся свидетельств Евангелистов. Это согласование — тоже в плоскости истории. Формально понятие истории раскрывается со стороны следующих существенных признаков: история воспроизводит события прошлого, размещает их в хронологической последовательности и устанавливает между ними причинно-следственную связь. Наблюдаемые между Евангельскими повествованиями различия: иная передача тех же фактов, расположение их в ином порядке и т. д., воспринимаются, как противоречия, в плоскости истории.

Приложимы ли к Евангелию формальные признаки истории?

Отвечая на этот вопрос, православный исследователь должен отправляться от той же непременной предпосылки богодухновенности Священного Писания, которая, как мы уже видели, является условием правильного толкования. Вопрос удобнее расчленить и поставить его сначала применительно к синоптикам, а затем распространить и на Иоанна.

Только один Лука задается формально исторической целью. Он ставить себе задачею описать достопочтенному Феофилу «совершенно известные события» — καθεξῆς — по порядку (1, 3). Из понятия богодухновенности священной книги вытекает, что цель, поставленная автором в согласии с освящающей благодатью Святого Духа, была им несомненно достигнута. Общепринятое употребление греческого наречия καθεξῆς разумеет предполагаемый им порядок в смысле последовательности во времени. Невозможность согласовать хронологические данные Луки с хронологическими данными Матфея и Марка, с неизбежностью приводит к выбору в пользу хронологии Луки, а, следовательно, и к отрицательному выводу, который гласит, что под формальное определение истории повествования Марка и Матфея подойти не могут.

Подходит ли Евангелие от Луки? Вопрос потому является уместным, что формальное понятие истории не исчерпывается одним только существенным признаком хронологической точности. Отвечает ли Евангелие от Луки остальным формальным признакам истории?

Этот вопрос сразу же осложняется другим вопросом. Научные гипотезы, подходя к Евангелиям в плоскости истории,

объясняли существующие между ними различия, отправляясь от предпосылок общей психологии. Содержанием истории являются, таким образом, данные человеческого опыта. Поставленный нами вопрос, отвечает ли Евангелие от Луки формальным признакам истории, естественно, приводит к дальнейшему вопросу: в каком отношении содержание Евангелия находится к данным человеческого опыта?

К ответу на этот двойной вопрос может подвести общая характеристика Евангелия от Луки.

Евангелие от Луки есть Евангелие спасения. И Марк, и Матфей тоже запечатлели в своих книгах благую весть о спасении. Но Евангелие от Луки в ряду синоптических Евангелий есть Евангелие спасения по преимуществу. Евангелие от Марка, Евангелие победы над миром Божественного царя, возвещает о спасении от мира (Мк. XVI). Евангелие от Матфея говорит о спасении от греха (Мф. I, 21). У Луки совмещаются обе стороны. Как и Марк, Евангелист Лука изображал благовестие Христово в резком противоположении миру (XII, 13-40). Как Матфей, он нес благую весть о спасении от греха (I, 77), раскрывал моральную сторону Евангельского учения (VI. 27-49) и сохранил в рассказе о Марфе и Марии память о первенствующем в благовестии Христовом значении духовных ценностей (Χ. 38-42). Но была и другая сторона, на которую Лука обращал особенное внимание — спасение от страдания. Только у Луки сообщается содержание первого поучения Иисуса Христа в Назаретской синагоге, когда Он возвестил исполнение слова пророка Исаии о благовестии избавления нищим и страждущим, о проповеди лета Господня благоприятного (IV. 16 и сл.). Один Лука привел грозные предостережения Спасителя богатым, пресыщенным, смеющимся и окруженным всеобщим почитанием в противовес ублажению нищих, алчущих, плачущих и ненавидимых Сына Человеческого ради (VI. 20-26) и с этими блаженствами и проклятиями cвязал религиозно-моральные предписания, главная часть которых сохранена у Матфея в составе Нагорной проповеди. Но самая эта связь говорит уже о большем. В полноте спасения, возвещаемой Евангелием от Луки, спасение от греха и спасение от страдания, спасение от власти мира, совмещается в любви. Эта любовь есть любовь отца к блудному .сыну (XV. 11-32), она открывает объятия презренному Закхею (XIX. 1 и сл.). ,В

любви выражается спасительная вера. — В акте прощения с любовью человеческою таинственно сочетается милующая любовь Божия, как это тоже рассказал один только Лука, вспомнивший о грешной жене, помазавшей в доме фарисея ноги Спасителя (VII, 37-50). Сам Господь молился за мучителей и простил благоразумного разбойника (XXIII). И потому Евангелие от Луки, — Евангелие тельца, согласно известной символике Евангелистов, — есть Евангелие искупления.

Искупительные страсти Христовы в Евангелии от Луки занимают центральное место. Симеон Богоприимец говорит об оружии, которое пройдет душу Пречистой Девы (II, 35). С IX главы начинается путь Господень в Иерусалим. Евангелист отмечает этот момент и значение пути: «приближались дни взятия Его от мира» (ст. 51).^*) На горе Преображения Моисей и Илия, «явившись во славе, говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме» (ст. 31). И на всем протяжении последующих глав (до главы XIX включительно) Евангелист постоянно напоминает, что Господь совершает путь (IX. 57. X. 38. XIII. 22. XIV. 25. XVII. 11. XVIII. 31. 35. XIX. 1. 11. 28), и что этот путь ведет в Иерусалим, к страстям в Иерусалиме: об этом говорит Сам Господь (напр., XIII. 31 и след.), это вытекает из Его притч (напр. о минах в гл. XIX), это слышно и в словах Его плача над Иерусалимом (XIX, 41 и сл.). С конца XIX главы Господь уже в Иерусалиме, и вся история страстей в передаче Луки подчеркивает и усугубляет момент страдания: слово к Петру о сатане, просившем сеять апостолов как пшеницу (XXII. 31 и сл.), разговор о мечах (XXII. 35-38), кровавый пот (XXII. 44). Иерусалимские женщины на крестном пути (XXIII. 27-31): эти и многие другие черты углубляют изображение страдания. Но, если последние главы Евангелия, говорящие о страстях, предваряются ожиданием страстей в предыдущих главах, то, с другой стороны, и в самом искупительном подвиге, в самом акте жертвенного пролития крови Христос Спаситель продол-

____________

*) Так переведено в нашем синодальном издании греческое выражение: τὰς ἡμέρας τῆς ἀναλήμψεως αὐτοῦ. Слово ἀνάλημψις буквально значит вознесение (слав. перевод: восхождение; ср. ἀνελήμφθη Μκ. XVI. 19. Деян. I. 2. 22. Χ. 16. 1 Тим. III. 16, ἀναλημφθέις, Деян. 1. 11 — о вознесении Господнем). Очевидно, Евангелист Лука имеет в виду ту конечную точку земного служения Иисуса Христа, к которой Он идет чрез смерть и воскресение.

жает свое служение Божественного Учителя, облеченного властью; к женам Иерусалимским перед распятием Он обращается с словом назидания и принимает раскаявшегося разбойника, как некогда принял Закхея (XXIII. 39-43).

Евангелие спасения раскрывается в Иудейской среде, как нечто существенно новое. Очистившиеся прокаженные, которых Господь послал показаться священникам, должны были вернуться к Нему, воздать славу Богу, как это сделал один самарянин (XVII. 12-19). Это — символ нового. Но это новое связано с прошлым. И Лука тоже, как и Матфей, главное основание Нового Завета видит в Завете Ветхом. Это — смысл первых двух глав, которые подводят к событиям Евангельской истории, глав ветхозаветных по духу. И на исходе Евангельской истории Воскресший Господь ученикам изъясняет Писание (XXIV. 27, 45). Ветхий Завет — это старое вино, отведав которого Иудеи не могут сразу пить нового (V. 39), но об изъятии этого старого вина тоже не говорится.^*) В этом Лука не расходится с Матфеем (ср. Мф. XIII. 52 — о сокровищнице книжника, наученного старому и новому). Но Лука сохранил притчу о милосердом самарянине (X. 30-37) и память о благодарном прокаженном, тоже самарянине, и только Лука отмечает заслуги язычника — Капернаумского сотника, перед Израилем: «он любит народ наш и построил нам синагогу» (VII. 5). Это — предварение спасения в язычестве.

Всею прошлою жизнью человечество подготовляется к пришествию Христа Спасителя. И в настоящем — та же полнота. Неумолимые предписания христианского долга почти ритмически чередуются с излияниями божественной любви. В XV главе, притчи о заблудшей овце, о потерянной драхме и о блудном сыне восполняют суровое учение о самоотвержении, которым заканчивается глава XIV, и предваряют призыв к мудрой рассудительности в сложных конфликтах совести, о которых говорит глава XVI притчами о неправедном домоправителе и богаче и Лазаре. Духовная жизнь развивается органически: посеянное семя приносит плод в терпении (VIII. 15 только у Луки). Это — предварение будущего спасения.

_______________

*) Вторая половина стиха 38 прямо говорит о сохранении старых мехов, но эти слова в лучших рукописях отсутствуют. Можно предполагать, что они перенесены переписчиком из текста Евангелия от Матфея (IX. 17).

Но предварение — не только в духовной жизни, в изобильных проявлениях божественной любви, в молитвенном восхождении к Богу — Лука говорит о молитве больше других синоптиков (III. 21. V. 16. VI. 12. IX. 18. 29. XI. 1. 5-9. XVII. 1-8. 10-14; эти места не имеют параллелей у других Евангелистов) — надо помнить, что наше третье Евангелие есть Евангелие о Божией Матери (І-ІІ); оно же — Евангелие о Святом Духе и Его благодатных дарах (I. 15. 35. 41. 67. II. 25. 26. XI. 13 — только у Луки); оно же исполнено предвкушения грядущей славы. Явление славы сопровождает Рождество (II. 9. 14). В славу входит Господь чрез смерть и воскресение (XXIV, 25-26). В подробном рассказе о Тайной Вечери (XXII) становится ясен прообразовательный смысл ветхозаветной Пасхи. Прообраз преходит: его исполнение — в христианской Евхаристии, открывающей участие в трапезе Царствия Божия. Для верующих во Христа, Его второе пришествие будет пришествием избавления (XXI. 28). И сподобившиеся достигнуть воскресения мертвых умереть уже не могут (XX. 36).

Евангелие от Луки изображает дело спасения в виде органического процесса. Мы видели, что это относится и к целому человеческому роду и к раскрытию искупления в событиях Евангельской истории, и к жизни отдельной человеческой души. Это выражается и во внешней архитектонике Евангелия. Проповедь Спасителя во время пути Его из Галилеи в Иерусалим (IX. 51 - XIX. 28) передается так, что отдельные поучения, сказанные в разное время и разным людям, друг друга восполняют и раскрывают. Читатель, естественно, сопоставляет исполнение воли Божьей милосердым самарянином (X. 36. 37) с духовным служением Марии (Χ. 41. 42). В притчах Христовых, сказанных в доме у фарисея (XIV. 1-24), дается ответ на вопрос об отношении к спасению иудеев, вытекающий из учения о числе спасающихся (XIII, 23 и сл.) и из отношения Господа к покушению на Него Ирода (XIII, 31-35.). С другой стороны, сравнение с первыми двумя синоптиками показывает, что Лука часто опускает целые эпизоды — напр., проклятие смоковницы, как бы повторяющее только им приводимую притчу о бесплодной смоковнице (XIII. 6-9), помазание Иисуса Христа женою в Вифании, просьбу сынов Зеведеевых о почетных местах в Царствии Божием, притчу о талантах, притчу о брачном пире царского сына и некоторые

другие места, встречающиеся у Марка и Матфея и имеющиеся косвенные параллели у Луки, — если они нарушают гармонию целого.^*)

Отвечает ли Евангелие от Луки формальным признакам истории? История воспроизводит факты в хронологической последовательности и во внутренней причинно-следственной связи. Органическое построение Луки отвечает этим признакам. Внутренняя связь событий и их нарастание особенно видны в начале: в главах I и II, где говорится о Рождестве Христовом и о событиях, ему πредшествовавших и за ним непосредственно следовавших, и еще больше в конце: в повествовании о воскресении, которое тесными нитями в словах ангелов у гроба (XXIV, 6, 7, 8, 12) и Самого Господа ученикам (XXIV, 25-27 , 44-47) связано и с Ветхим Заветом и с раннейшими предсказаниями Самого Спасителя. Большую тщательность проявляет Лука и во воспроизведении отдельных фактов. Правда, забота Луки о гармонии целого, строго говоря, уже отвлекается от внешней формы истории и вникает в ее внутренний сокровенный смысл. Но сопоставление несомненного факта рождества Христова от Девы с мнимым человеческим родословием (III. 23-36 и предшествующее изложение) устанавливает истинное содержание понятия «Сын Божий» относящееся ко Христу. После рассказа о Преображении (IX, 28-36) Лука с замечательною тщательностью отмечает, кому сказаны отдельные поучения: только ли ученикам, или народу или ученикам при народе (ср. IX. 43. X. 23. XI. 1. 15 и сл. 27 и сл. 29. XII. 1. 13. 22. 54. XIII. 1 и слл. XV. 1-3. XVI. 1 ср. 14. XVII. 1 и др.) Порою Лука исправляет других синоптиков. Лука чужд схематизма Матфея: он дважды говорит о возвращении учеников, посланных на проповедь (IX. 10 и X. 17), тогда как Матфей говорит только о их отправлении (Мф. Χ. 5). Иерихонский слепец был исцелен, согласно Луке, не при выходе из города, но при входе. Но это исправление обычно касается только существенного. В этом же самом случае (XVIII, 35) Лука вместе с Марком (Мк. X. 46) в отличие от Матфея (XX. 30), говорит не о двух, а только об одном слепом. И то же в случае с Гадаринским бесноватым (VIII, 27 ср. Мф. VIII. 28. Мк. V. 2). По смыслу самого понятия богодухно-

_____________

*) Ср. Лк., VII. 36-50; XXII. 24-30; XIX. 12-27; XIV. 16-24 и др. косвенные параллели.

венности, их конечно, было по два, но активным в каждом случае был, надо полагать, только один, и только его Лука и называет.

Это исправление касается и хронологии. Все отличия плана, перемещение отдельных событий и отдельных поучений сравнительно с текстом Матфея и Марка, становятся понятны, если мы допустим такое сознательное исправление. Эта особенность Евангелия от Луки проявляется, преимущественно, во второй части, где говорится о пути Христовом из Галилеи в Иерусалим. Десяти главам Луки (IX. 51 - ΧIX. 28) соответствуют две главы у Матфея (ХІХ-ХХ) и одна у Марка (X). Целый ряд поучений Христовых, относимых Лукою к этой второй части, передаются первыми двумя синоптиками в составе Галилейской проповеди Спасителя (ср. Лк. ХII. 22-31 и Мф. VI. 25-33; Лк. XI. 15. 17-26 и Мф. XII. 24-30. 43-45; Лк. XIII. 18-21 и Mф. XIII. 31-33 и Мк. IV. 30-32 и т. д.). И, наконец, — и это самое главное — один только Лука устанавливает со всею тщательностью хронологическую исходную точку Евангельской истории (III. 1. 2)

Но при всей этой заботе о хронологической точности сообщаемые Лукою хронологические данные не являются достаточными. Недостаточно установить исходную точку и рассказать последующие события по порядку.^*) Надо знать продолжитель-

_______________

*) Нельзя не признать, что порядок событий во второй части вызывает некоторые недоумения. Если путь Иисуса Христа ведет из Галилеи в Иерусалим, то указание XIII, 31 заставляет предполагать, что Он был в этот момент в пределах досягаемости Ирода, т. е., очевидно, все еще в Галилее (ср. III. 1), что ж подтверждается замечанием XVII. 11. С другой стороны, и наставления семидесяти в X гл. находятся в тесной связи с путем Христовым (ср. X, 1), и непокорные города, которым Иисус Христос при этом возвещает горе (X. 13, 15), расположены в Галилее, т. е., надо полагать, первая половина гл. X тоже относится к Галилее. Между тем, указание IX. 51-56 позволяет предположить, что Иисус Христос Галилею уже прошел и вступал в Самарию, а сопоставление X. 38-42 с Иоанн. XI. 1 допускает отожествление села Марфы и Марии с Вифаниею, находившеюся в 15 стадиях от Иерусалима (Иоанн. XI. 18). Создается впечатление нарушения исторического порядка, которое некоторые толкователи пытаются устранить допущением двух или даже трех путешествий Иисуса Христа в Иерусалим (ср., напр., M. J. Lagrange. Evangile selon Saint Luc. Etudes Bibliques. 2 éd. Paris 1921. стр. 387). С таким решением вопроса согласиться очень трудно ввиду ясности указания IX. 51. Но в нем нет и никакой необходимости. Привлечение Евангелия от Иоанна для более точного изображения внешней обстановки Евангельских событий представляется неосторожным, если мы примем во внимание внеисторический характер его изложения. Между тем, вполне естественно предположить, что вестники IX. 52 посланы были, как и семьдесят (X. 1), пред лицом Гос-

ность отдельных эпизодов и разделяющих их промежутков времени. Этого Лука не дает (ср., напр., Лк. IV. 44 и V. 1; IX. 11 и 18, 51. XI. 1. 14. XIII 31 и XIV. 1. XVIII. 35 и др.). Какой срок прошел от крещения Иоаннова до Вознесения Господня? Говорят, год. Да, это наиболее вероятно. Но попытки связать хронологию синоптиков: — и Луки в их числе: — с хронологиею, которая предполагается Евангелием от Иоанна, приводили к результатам, которым также нельзя отказать в известной правдоподобности. Исходная точка для согласования — недостаточная ясность хронологии синоптиков. Больше того. Книга Деяний — тоже писание Луки — говорит о сорока днях, протекших от Воскресения до Вознесения (Деян. 1. 3), т. е. дает точное указание времени. События XXIV главы Евангелия от Луки, начинающейся с Воскресения и заканчивающейся Вознесением^*), проходят на протяжении суток, или, лучше говоря, совершенно расторгают хронологическую рамку, не позволяют говорить уже ни о какой хронологии.

Был ли Лука историком?

Лука старался точно воспроизвести факты, расположить их в хронологическом порядке, связать в органическое целое. Но хронология Луки не удовлетворяет требованиям научной хронологии, а в конце Евангелия хронологический остов и совершенно исчезает. Почему? Это и есть тот второй вопрос, который мы поставили. Современный историк, изучающий прошлое и прилагающий свою современную мерку и к истории Евангельской, знает, что изучаемые им факты всецело

_______________

подним, и это приготовление пути Христова совершалось заблаговременно. Таким образом, хотя впечатление некоторой неясности и остается, но возникающее недоумение получает удовлетворительное разрешение.

*) Изложенное понимание XXIV не зависит от того, принадлежат ли к первоначальному тексту Евангелия слова ст. 52: καὶ ἀνεφέρετο εἰς τὸν οὐρανóν, говорящие о Вознесении, как таковом. Исследование древних текстов дает некоторое основание для предположения, что слова эти были прибавлены впоследствии. Но даже в таком случае мы имели бы не изменение по существу, а редакционную поправку, пояснение недостаточно ясных слов того же стиха: διέστη ἀπ᾽αὐτών, отделился от них. Указания самого же Луки в Деяниях (I. 1. 2) и даже в Евангелии (IX. 51, ср. выше) и ближайший контекст гл. XXIV (ср. в особенности, 50-53) с несомненностью говорят, что Евангелие заканчивалось свидетельством о Вознесении. Ср. у Plummer᾽a (commentary on St Luke) стр. 565, и статью Ascension в Dictionary of the Bible, J. Hastings᾽a (т. I. стр. 161).

сводятся к данным опыта. Хронологическая рамка отвечает временной форме восприятия. Тема Евангелия от Луки есть спасение, и притом спасение в полном смысле этого слова: от мира, от греха и от страдания. Евангелие от Луки начинается вне истории: глаголом архангела Гавриила к священнику Захарии и к Деве в Назарете. Этот глагол — от Бога. Евангелие кончается предварением грядущей славы в воскресении и вознесении. Вечное проходит сквозь временное и возвращается в вечное; вводится временное в вечное. Поставленная Лукою цель (I. 3) могла быть достигнута — и была достигнута — только в отношении временного выражения вечного. Хронологическая форма и ее ограничения отвечают содержанию.

Это содержание на человеческом языке вообще не допускает передачи. Духовная жизнь в многообразии ее проявлений знает только разные способы приближения. И в этом смысле отрицательные формулы апофатического — отрицательного — богословия, могущего сказать о Боге только то, чтó Он не-есть, а не то, что есть; полное отвержение мира, отказ от себя в напряжении аскетического подвига, и православная икона с ее условными формами чуждыми натурализма, — все это разные способы понять и изъяснить неизъяснимое. На Западе религиозное искусство стремится в новое время к предельной точности портрета, и научное богословие изучает писания Евангелистов, как произведения историков. Для православного сознания каждое отдельное Евангелие — та же икона.

Теперь мы можем вернуться к первым двум синоптикам. Чем объясняется, что их повествование не подходит под формальные признаки истории? Православная наука, отправляющаяся от понятия богодухновенности священного Писания, может дать только один ответ: объясняется иною целью. Даже Лука, поставивший себе такую формально-историческую цель, оказался не в состоянии вложить свое повествование в эти рамки. Вечное открылось человеческому духу в его земном выражении, и человеческий дух, бессильный обнять его, прикоснулся к нему с разных сторон. Различия синоптиков объясняются различием точек зрения. Нарочитою группировкою событий, оттенением тех, а не иных подробностей достигалась выпуклость в передаче мысли, отвечавшей той цели, которую Евангелист себе поставил. Матфей, выросший в ветхозаветной церкви, дал «книгу родства Иисуса

Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова» (I, 1), Евангелие Иудейского Мессии, ставшее книгою Церкви Христовой, закрепившею на основе Ветхого Закона Новый — в исполнении любви и нравственного добра. Евангелие от Марка «Евангелие Иисуса Христа, Сына Божия» (I, 1) есть Евангелие победы Бога над миром, победы, к которой приобщаются все верующие во Христа и следующие за Ним.

Девятнадцать веков, отделяющие нас от писателей, не позволяют каждую отдельную черту, каждую подробность объяснить, исходя из этих общих положений. На недоступное нельзя притязать. Главное объясняется, объясняется план, объясняется место и значение отдельных событий, объясняются многие детали.

Для подтверждения этих общих положений можно ограничиться самым кратким обзором.

Начну с Марка. Хронологических указаний в Евангелии от Марка нет. Только косвенно упоминание Ирода (VI, 14 и след.) и Пилата (XV, 1 и след.) позволяет связать данные второго Евангелия с событиями земной истории. Сам Евангелист об этом связи не заботился и этим невольно показал свое отношение к задаче историка.

Сущность спасения указывается в заключении книги, которое большинство западных ученых считает позднейшею прибавкою, но Священное Предание Православной Церкви закрепило в качестве неотъемлемой части Евангелия: «кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками, будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы».(XVI, 16-18). Осуждение — с миром. Все Евангелие от Марка является подтверждением этих слов Воскресшего. Евангелие отличается краткостью. В нем мало частей, которых не было бы у других синоптиков. Тем яснее внутренний смысл этого общего достояния. Главное содержание первой части Евангелия составляют чудеса Христовы. В чудесах проявляется Его божественная власть (напр. I, 22-27). Исключительное место занимает изгнание бесов (I, 22-27, 32, 34; III, 11, 22 и след.; V, 1-19). Сила Божия побеждает господствующую в мире силу бесовскую. Победа над миром

выявляется в порядке последовательно сменяющихся событий из жизни Господа. Поскольку хронологический критерий дает Евангелие от Луки, нужно признать, что и Евангелие от Марка — взятое в целом — излагает события в хронологическом порядке. Характерны отступления. О призвании учеников (I, 16 и след.) рассказывается сразу после Богоявления, и искушения в пустыне и раньше первых чудес (ср. Лк. ІV-V гл.). Это — основание избранного стада, которое вместе со Христом противополагается миру. С этого момента и начинается повествование. В дальнейшем развитии событий Господь подготовляет учеников чудесами, которые Он совершает перед ними (IV, 34-41; V, 1-19, 37, 40, 43; VI, 51, 52 и др.), к исповеданию Его мессианского достоинства, и когда это исповедание устами Петра происходит (VIII, 29), — тогда совершается перелом Евангельской истории. Христос впервые говорит ученикам о предстоящих страстях и воскресении (VIII, 39, IX, 9), на подготовке к ним учеников сосредоточивает всю свою заботу (IX, 30, 31) и открывает им тайну последования за Ним в отвержении мира и несении креста (VIII, 34 и след; IX, 35 и след. и др.).

В Евангелии от Матфея тоже нет хронологических указаний. Не говоря уже о Каиафе, имя которого только между прочим упоминается в связи с советом первосвященников (XXVI, 3), даже указание главы II (ст. 1): «во дни царя Ирода», не вызывается старанием соблюсти хронологическую точность. Ирод есть одно из главных действующих лиц в повествовании о Рождестве Христовом. Посылая учеников на проповедь, Господь предсказывает им гонения и подвиг мученичества (X, 20-22) теми же словами, которые Марк сохранил в составе эсхатологической речи перед страстями (XIII, 11-13), и которые относятся к последним временам. О возвращении учеников не говорится.

Учение излагается систематически. Главы с V по VII — это нагорная проповедь; за нею в главах VIII и IX следует собрание чудес: учение словом и учение делом. Содержание учения, заключающегося в Евангелии, есть учение о Церкви. Ее истоки — в Ветхом Завете. Матфей делает особое ударение на исполнении мессианских пророчеств (I, 11 и др.). С Давидом царем и Авраамом, отцом иудейского народа, Иисуса Христа связывает Иосиф. Иосиф не есть Его отец по плоти

(ср. И, 18 и след.). Но его положение отца по закону Матфей подчеркивает (I, 19, 20, 24). Ему даются свыше указания относительно Младенца (I, 20 и след.; II, 13, 19). Он нарекает Ему имя (I, 25 ср. Лк. II, 21). Его отеческое попечение спасает Мессию от ярости Ирода (II, 13 и след.). Но Ветхому Завету приходит конец. Фарисеев, признанных толкователей закона, Господь отвергает, как лжецерковь. В этом — смысл обличений XXIII главы (ст. 4-7; ср. 8-12). Начальники Иудейские главные виновники предательства Иуды (XXVII, 4). Они же настаивают на страже у гроба и подкупают ее (XXVII, 62 и след. XXVIII, 11-15). Господь и Его ученики вправе уже не платить дидрахмы на храм. Христос поручает Петру внести ее, «чтобы нам не соблазнить их». (XVII, 25-27).

Иисус Христос благовествует приближение Царствия Небесного (IV, 17) — оно еще не наступило, — но семя уже брошено; зерно горчичное уже посеяно; закваска уже квасит тесто; сокровище, зарытое в поле, уже стало известно; купец уже нашел жемчужину, и невод уже захватывает рыб всякого рода(XIII, 3, 24, 31, 33, 44-50). Это относится к Церкви. Церковь в Евангелии от Матфея изображается, как Церковь вселенская. Воскресший Господь говорит ученикам: «дана Мне всякая власть на небе и на земле: итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века» (XXVIII, 18-20). Существо Церкви есть любовь. Ее начало — в лю6ви Божией, в любви хозяина виноградника, дающего равную плату «перенесшим тягость дня и зной» и тем, которые пришли в последний час (XX, 9-14). Любовь есть основа власти в Церкви, как это вытекает из слов Господа сыновьям Зеведеевым, восхотевшим почетных мест в Царствии Небесном. В контексте Евангелия от Матфея эти слова получают особое значение (XX, 20-28). Но любовь Божия требует любви человеческой, и на человеческую любовь в Евангелии от Матфея падает главное ударение. Прощение согрешающему брату не имеет психологического предела (XVIII. 21-35). Предел полагает Церковь (XVΙΙΙ, 17.18). Пребывание в Церкви обусловлено требованиями моральными (гл. XIX в общем контексте). В Нагорной проповеди на основании Ветхого Завета (ср. V, 17 и след.) дается новый христианский закон.

Если сравнение с Евангелием от Луки устанавливает, что первые два синоптика не предполагали заключать свое повествование в формально исторические рамки, и этот вывод подтверждается отсутствием у Матфея и Марка хронологических указаний, — то, с другой стороны, сделанный нами краткий обзор наглядно показывает, что отличительные особенности первых двух Евангелий, действительно, могут быть объяснены тою целью, которая перед каждым из Евангелистов стояла.

Нам остается теперь распространить поставленный нами вопрос на Евангелие от Иоанна. Отвечает ли оно формальным признакам истории? Общее решение вопроса также не представляет затруднения. Евангелист Иоанн не заявляет о формально-исторической цели, и в этом отношении четвертое Евангелие находится в отношении Евангелия от Луки в том же положении, как и первые два синоптика. Для объяснения различий мы вправе отправляться от различия цели.

Голос Церкви засвидетельствовал богодухновенность четвертого Евангелия наряду с синоптиками. Предание сохранило сведения о начертании этого Евангелия после первых трех. Во всяком случае, в священном каноне новозаветных книг оно является каким-то восполнением синоптических Евангелий. В чем же это восполнение выражается?

Вспомним характерные особенности четвертого Евангелия; прежде всего — со стороны формы.

Всякий сколько-нибудь точный перевод Евангелия от Иоанна легко сохраняет его форму, если только не нарушает синтаксического строя его языка. Сочетание предложений по способу не подчинения, а, преимущественно, сочинения и притом обыкновенно сочинения соединительного; частое отсутствие союзов, в особенности заключительных; пропуски отдельных мыслей и последующее восполнение их в виде вводных предложений, а иногда и отсутствие какого-либо восполнения, постоянно наблюдающийся параллелизм отдельных членов предложения, а часто и целых предложений; беглое предвосхищение мысли, которая затем развивается пространно, так что местами создается впечатление сплошной цепи, вроде Дантовских терцин; — таковы существенные особенности языка четвертого Евангелия, ритмического и однообразного, существенно тожественного в частях повествовательных и в речах, которые

в первом лице. Ритмическому однообразию языка отвечает и внутренней ритм повествования. Иоанн любит яркие конкретные черты: знойный полдень у колодца Иаковлева (IV, 6); ночное посещение Никодима (III, 2); раннее утро на Галилейском море (XXI, 3 и след.); отдельные указания часа (Ι, 39) — с поражающей точностью; названия географических пунктов (I, 28, III, 23 и др.); ценные исторические указания значения старого Анны при его зяте Каиафе (XVIII, 13); — все это создает образ, но образ неподвижный, моментальный разрез. Это же относится и к притчам — о овчем (X, 1 и след.), о лозе (XV, 1 и след.), о зерне (XII, 24): не развивающееся событие, как притчи у синоптиков, а нечто застывшее, постоянно существующее или неизменно повторяющееся. Точные указания мест, праздников и часов не связывается в одно законченное целое. Один из немецких исследователей сравнил Евангелие от Иоанна с морем, мерно волнующимся в берегах. Эта особенность Евангелия распространяется и на отдельные понятия. Точных определений у Иоанна нет. Содержание переливается. Иисус Христос — и дверь, и Пастырь (X, 7, 9, 11, 14), и Он же — агнец (I, 29, 36). Каждый раз, когда встречается понятие, уже употребленное, читающему приходится задумываться над его содержанием. Это касается даже таких основных понятий, как понятие суда (напр. I, 9, 10, III, 16, 17, XV, 18, 19, XVII, 9 и сл. III, 17-19. V, 22-27. VIII, 15-16), и т. д. И новое значение часто сливается с первоначальным в какую-то особую гармонию.

Цель Евангелиста, устанавливающая основное содержание его книги, указана в конце XX главы (ст. 31): «Сие написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его». Но сразу за этим заключением следует новая глава: — последняя — явно восполняя новым явлением — тоже ученикам (XXI, 1 и след.) — прежние описанные и неописанные чудеса, совершенные пред учениками (XX, 30). Если первое заключение говорит об одной цели Евангелия: внушить спасительную веру в Сына Божия — то заключение раскрывает вторую цель: дать учение о Церкви в лице последующего за Господом Петра и пребывающего до Его пришествия возлюбленного ученика (XXI, 15-24). Евангелие — это день и ночь: день, когда Свет в мире светит

миру (I, 9, III, 19-21, VIII, 12. IX, 4, 5. XI, 9, 10. XII, 35, 36); ночь, когда тайна Сына Божия выявляется в Его страдании (XIII, 30, 31 ср. VIII, 28. III, 14. XII, 32). Пролог (I, 1-18) открывает Евангелие, и день замыкается заключением XII главы (44-50): и в начале и в конце — основное προтивоположение Бога и мира, мира, подчиненного князю мира (XII, 31, ср. XIV, 30, XVI, 11). Но Бог возлюбил мир и послал Сына для спасения мира (III, 16 и сл.). Страдание есть слава — слава Сына, в Нем Бога, и Его в Боге (XIII, 31-32). Первосвященническая молитва выливается в молитву о познании миром Сына, посланного Отцом (XVII, 23). Церковь, стадо доброго пастыря, доступна вторжению мира: волка, расхищающего стадо, вора, перелазящего инде (X, 1, 10, 12), но это стадо — удел Божий, оно дано Сыну от Отца (X, 26-29). В основе Церкви — та же тайна Богосыновства, тайна искупительного подвига, в котором Богосыновство раскрывается (X, 15-18 и др.). Дарование Утешителя во исполнение обетования (XX, 21-23 ср. XV, 26-27) есть основание Церкви. В Церкви осуществляется единение верующих между собою, с Сыном и с Отцом (напр., XIII, 14-16, 20. XVII, 21 и след.). И в этом единении — цель. Евангелие от Иоанна есть Евангелие любви — ἀγάπη, любви — почитания, благоговейного предания себя Возлюбленному. Но ἀγάπη имеет высшую ступень. Φιλία, человеческая дружба, есть прообраз большей дружбы, и Отец φιλεῖ, любит, как своих, учеников Христовых, за то, что они чрез ἀγάπη вошли в союз φιλια с Сыном (XVI, 27). К этой цели ведет все Евангелие: чрез отрицание к последующему утверждению: отрицание мира, не отрицание материи, чтение чудес, как знамений; тайну любимого ученика, о котором не сказано, что он не умрет (XXΙ, 23), но и не сказано, что умрет.

В Евангелии от Иоанна форма соответствует содержанию: апофатическая форма — слову о несказанном. В чем оно восполняет синоптиков?

Мы видели, что Иоанн не ставил себе формально исторической задачи. Это общее положение сделанным нами кратким обзором Евангелия подтверждается. Евангелие от Луки начинается вне истории и уходит из истории. Евангелие от Иоанна все целиком говорит о том, что над историей. И это — не только вывод. Точные хронологические данные Иоанна при ближайшем наблюдении оказываются без точки опоры. По-

пытка расположить события Евангелия в их исторической последовательности останавливается перед пробелами, требующими восполнения. Глава V относится к Иерусалиму. Глава VI неожиданно начинается с перехода Господа на другую сторону моря Галилейского (ст. 1). Когда и при каких условиях прибыл Господь в Галилею? Счет времени по праздникам не является бесспорным. С другой стороны, вечное, как содержание Евангелия, выражается не только в общем его построении, в его недвижном покое, в его неясных понятиях, друг в друга переходящих, друг друга проницающих. Оно выражается и в отдельных частностях. — Славу Сына видел Исаия (XII, 41). Его дню возрадовался Авраам (VΙΙΙ, 56). Прославление — в страстях, — и, однако, «ныне прославися», начинается прощальная беседа, последняя πеред страстями (XIII, 31). Нет грани вознесения. Господь не допускает прикосновения Марии Магдалины, как не восшедший еще к Отцу (XX, 17), и показывает руки, ноги и ребра сначала ученикам, собравшимся дверем затворенным, а потом и Фоме (ст. 20, 27). Задача Иоаннова Евангелия не есть восполнение историческое. Но, если не историческое, то какое?

Очень поучительные результаты дает сравнение Иоанна с синоптиками в параллельных местах. Параллели между Иоанном и синоптиками гораздо многочисленнее, чем это кажется с первого взгляда. Беседа Спасителя с Никодимом (III, 1 и сл.), фарисеем и начальником иудейским, и последующие слова Крестителя его ученикам (III, 27 и след.) возвращают нас к вопрошениям соблазненных фарисеев и учеников Иоанновых, сохраненным у синоптиков (Мф. IX, 11, 14 и пар.). Предостережение исцеленному расслабленному (V, 8, 9, 14) почти повторяет слова Спасителя при исцелении расслабленного в Капернауме (Mф. IX, 2, сл. и пар.). Притча о дворе овчем (X, 1-16) является восполнением притчи о заблудшей овце у Матфея (XVIII, 12-13) и Луки (XV, 4-7), но именно восполнением, как и все эти, и многие другие параллели. У синоптиков внимание сосредоточено на человеческой жизни здесь, на земле. Их проповедь — о милости к грешникам, о связи греха и страдания, об обязанности верующих следовать примеру доброго пастыря. У Иоанна это внешнее ведет к уразумению того, что составляет самую сердцевину, вечную сущ-

ность учения, подводит к тайне отношений Отца и Сына, к тайне Христовой Церкви.

Это приближает нас к положительному ответу на поставленный нами вопрос: в чем Иоанн восполняет синоптиков? Гарнак назвал четвертое Евангелие величайшею загадкою в истории древнего христианства. Оно, действительно, загадка для нецерковного сознания. Загадочно не только его происхождение и историческая ценность: загадочно его непреходящее влияние на сердца. Эту загадку и разрешает Церковь, облекая в образы древнего предания только что сделанные наблюдения. Это — символ парящего орла и образ старца апостола, составляющая свое Евангелие, как Евангелие духовное, с этой стороны и восполняющее «плотские» Евангелия синоптиков.

______________

Достигнутыми выводами Евангельская проблема принципиально снимается.

Для сравнения Евангелий в плоскости истории не остается места, и этим сразу разрешаются наблюдаемые между Евангелиями противоречия. Противоречий не существует. Различия объясняются различием цели.

Формально историческими целями задавался только Лука, но и его история уже не умещается в этих формальных рамках. А по своему содержанию она выходит за пределы нашего опыта, а следовательно, и качественно отличается от обычной человеческой истории.

Это не исключает для православного исследователя возможности пользоваться Евангелием, как историческим источником. История, которую он стал бы строить, была бы история в смысле Евангелия от Луки, и путеводную нить для его построения ему дал бы Лука. События и поучения, опущенные Лукою, он постарался бы ввести в ту общую хронологическую рамку, которая дается третьим Евангелием. Его исходною точкою было бы, в таком случае, сознание отличительных особенностей трех остальных Евангелий. Но он мог бы попытаться свести исторический материал и к тому, что допускает в полной мере приложение общеисторического метода — сознательно себя ограничить областью доступного человеческому опыту.

Общеисторический метод совершенно приложим к изучению той внешней исторической обстановки, в которой протекало земное служение Иисуса Христа, и которая нашла себе отражение в наших Евангелиях. Но протестантская наука подошла с этим методом и к Самому Христу Спасителю. Проблема «Жизни Иисуса», которую она тщетно старается разрешить, совершенно параллельна и внутренне связана с теми проблемами, которые поставлены изучением Евангелий, как исторических свидетельств о Христе. Безуспешность и безнадежность этих попыток начинают уже сознавать и в протестантской среде ^*).

Даже Лука, священный историк, взятый в отдельности, еще не дает полноты. Она дана в четверице Евангелий. — Вечное в его земном выражении — у синоптиков; предельное откровение вечного — у Иоанна.

С. Безо6разов.

___________

*) Ср. напр. заключение статьи W. Sanday, Jesus Christ, в Dictionary of the Bible. J. Hastings'a (T. II, стр. 653).