Сокр. Ты приписал каждому из этих мужей равную цену: а они по достоинству отличаются друг от друга более, нежели сколько выходит по пропорции вашего искусства 2).

1) Самое начало Политика показывает, что этот диалог должен быть поставляем в теснейшую связь с Платоновым софистом. Первые здесь вступительные слова наводят на ту мысль, что политик рассматриваем был в тот же день, в который происходила беседа Теэтета и иностранца в софисте (снес. Polit. 258 А).

2) Сущность возражения состоит в том, что, тогда как политик и философ, по своему значению, не равны, Феодор, математик, поставил их, в отношении к софисту, как предметы равные, и такое отношение выразил

Феод. Ну, хорошо, Сократ, —клянусь нашим богом Аммоном! Ты и справедливо, и очень злопамятно обличил меня в ошибке против счисления. Но когда-нибудь я отомщу тебе. А ты, иностранец, отнюдь не поскучай доставить нам удовольствие, но избери первым, по порядку, или политика, или философа, и, избравши, исследывай.

Ин. Да, Феодор, это нужно сделать; потому что мы уж решились один раз не оставлять предмета, пока не рассмотрим его до конца. Но что же делать мне с этим Теэтетом?

Феод. Как что?

Ин. Дать ли ему отдохнуть, и взять этого Сократа 1), его товарища? Или как ты советуешь?

Феод. Возьми другого, как сказал. Они, люди молодые, ведь легче перенесут всякий труд, пользуясь отдыхом.

Сокр. И в самом деле, иностранец; они оба должны быть в каком-то родстве со мною. Один 2), по вашим словам, будто походит на меня чертами лица, а другой соименен мне, и эта соименность, по-видимому, сближает нас. А своих родственников 3) мы должны стараться узнать поближе, посредством разговора. Посему с Теэтетом я сам вмешивался вчера в разговор, а сегодня слушал его ответы; с Сократом же—ни того, ни другого. Между тем надобно испытать и его. Впрочем мне будет он отвечать после, а теперь пусть отвечает тебе.

С.

258.

предположением, что Сократ за исследование этих, неравнозначительных предметов обязан будет ему тою же самою, то есть втрое большею благодарностью.

1) Об этом юноше, Сократе, см. Sophist. р. 218 В. примеч. (Сн. Theaet. р. 147 С).

2) Разумеется Теэтет: наружность его весьма хорошо описывается Theaet. р. 143 Е.

3) Родственников, ξυγγενεῖς,—в значении лиц, носящих одно и то же имя: то есть, как люди, связанные давностью одной и той же фамилии, старинные друзья по имени, тёски. Следовательно, здесь тон речи несколько шуточный.

В.

С.

Ин. Так и будет. Сократ! слышишь ли Сократа 1)?

Сокр. Мл. Да.

Ин. А согласен ли на то, что он говорит?

Сокр. Мл. И очень.

Ин. Но если не представляется препятствий с твоей стороны, то с моей должно быть их, вероятно, еще менее. Так вот, после софиста, мне кажется, необходимо рассматривать политика. Скажи же, надобно ли и его отнести к числу людей знающих, или как?

Сокр. Мл. Надобно.

Ин. Следовательно, знания мы должны разделить, подобно тому, как поступили при рассматривании первого?

Сокр. Мл. Нужно бы.

Ин. Однако раздел здесь представляется мне, Сократ, уже не в том роде.

Сокр. Мл. В каком же?

Ин. В ином.

Сокр. Мл. Может быть.

Ин. Но как же напасть на стезю политическую? А ведь надобно найти ее и, отличивши от других, запечатлеть одною идеей, равно как и другие ветви означить одним же особым родом, и таким образом расположить свою душу к представлению всех знаний под двумя видами.

Сокр. Мл. Это уже, думаю, твое дело, иностранец, а не мое.

Ин. Нет, Сократ; оно должно быть и твоим, если нужно нам ясное о нем понятие.

Сокр. Мл. Ты хорошо говоришь.

Ин. Не правда ли, что арифметика и другие сродные с нею искусства чужды дел, но доставляют одно знание?

Сокр. Мл. Так.

Ин. Напротив, искусства, относящиеся к постройке и

1) То есть: слышишь ли ты, младший Сократ, Сократа старшего, или, что говорит Сократ старший?

вообще ко всякому рукоделью, обладают знанием, как бы заключенным, по природе, в самых делах, и так производят зависящие от них вещи, которых прежде не было.

Сокр. Мл. Не что.

Ин. Так вот каким образом раздели все знания: одно назови практическим (πρακτικὴ), а другое—только гностическим (γνοστικὴ).

Сокр. Мл. Пожалуй, пусть будут эти два вида одного знания вообще.

Ин. Но и политика, и царя, и господина, и даже домоправителя, —все это назовем ли как одно, или насчитаем столько самых искусств, сколько сказали имен? А лучше, пойдем так.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Вот как. Если бы какой-нибудь частный врач был в состоянии подавать советы врачу общественному 1); то не необходимо ли было бы назвать и его тем самым именем искусства, какое носит другой, принимающий его советы?

Сокр. Мл. Да.

Ин. Что ж? А когда кто, будучи частным человеком, имеет способность увещевать царя страны, то не скажем ли, что он обладает тем знанием, которым надлежало бы обладать правителю?

Сокр. Мл. Скажем.

Ин. Но ведь это царское искусство истинного царя?

Сокр. Мл. Да.

Е.

259.

В.

1) У Афинян было различие между врачами частными и общественными. Народное собрание, когда настояла надобность, назначало для республики врачей, людей, по происхождению, благородных, которые своими советами помогали бы правительству останавливать распространение болезней, и за то из общественной казны выдавало им жалованье. От этих врачей отличались ἰδιοτευοντες, принадлежавшие к сословию слуг и наград публично не получавшие (сравн. Plat. Gorg. р. 455 В; De Rep. VI, р. 452 А; Legg. IV, р. 720 А sqq. Xenoph. Memor. IV, 2, 5, где упоминаются οἱ βουλόμενοι παρὰ τῆς πόλεως ἰατριχον ἐργον λαβείν).

С.

Ин. И кто приобрел его, —правитель это, или простой гражданин, —тот, по сему самому искусству, без сомнения, справедливо будет назван мужем царственным?

Сокр. Мл. Справедливо.

Ин. Конечно, то же должно сказать о домоправителе и господине?

Сокр. Мл. Не иное.

Ин. Но что? Устройство большого дома и порядок небольшого города представляют ли какое-нибудь различие, в отношении управления 1)?

Сокр. Мл. Никакого.

Ин. Следовательно, настоящий предмет исследования ясен: знание, то есть, в отношении ко всему этому—одно. Царским ли угодно кому называть его, или политическим, или домоправительным, —спорить нисколько не будем.

Сокр. Мл. Зачем же!

Ин. Впрочем ясно и то, что каждый царь, для удержания власти, найдет весьма мало силы в своих руках и во всем теле, в сравнении с разумением и крепостью своей души.

Сокр. Мл. Очевидно.

Ин. И так, хочешь ли, скажем, что царю гораздо более свойственно искусство познавательное, нежели рукодельное и вообще производительное?

1) Этот вопрос у Платона и Аристотеля был спорный. Элеец высказывает Платонову мысль, что столько же нужно благоразумия, чтобы управлять большим домом, сколько и малым обществом. То же самое говорит и Сократ у Ксенофонта (Memor Ш, 4. 12): «Не презирай мужей-домоправителей; потому что старание частных людей отличается от попечения общественного только количеством, прочее же все сходно. Самое важное здесь то, что ни то, ни другое старание не бывает отрешено от людей: но частное предпринимается не для всех, а общественное—для всех. Если дело выполняется с знанием,—частное, или общественное,—оно равно полезно; а без знания, то и другое будет вредно.» Аристотель, в своей Политике (I, сар. 1—2), спорит против этих слов Сократа, которые между тем стоят в теснейшей связи с несомненным учением Платона, что одна есть наука, заключающая в себе, как части, и βασιλικὴν, и πολιτικὴν, и οἰκονομικήν.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. А политическое искусство и политика, царское искусство и царственного мужа—все это соединим ли в одно?

Сокр. Мл. Очевидно.

Ин. Теперь не пойти ли нам далее, и не разделить ли искусства познавательного?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Смотри же внимательнее, не заметишь ли в нем какого-нибудь отростка?

Сокр. Мл. Говори, какого.

Ин. Да вот, например: у нас, кажется, было искусство счисления.

Сокр. Мл. Да.

Ин. И оно ведь, думаю, относится вполне к искусствам познавательным.

Сокр. Мл. Шик же не относится.

Ин. Но искусству счисления, познающему различие чисел, припишем ли какое-нибудь другое дело, кроме того, что оно судит о познанном?

Сокр. Мл. Какое же более?

Ин. Да ведь и каждый архитектор сам не работает, а только управляет рабочими.

Сокр. Мл. Да.

Ин. То есть, он привносит знание, а не рукоделье.

Сокр. Мл. Так.

Ин. Следовательно, ему по справедливости можно приписать участие в искусстве познавательном.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Только, произнесши суждение, он не должен, думаю, этим кончить и отстать, как делает счетчик; напротив, обязан еще раздавать приказания каждому рабочему, кому какие нужны, пока они не будут исполнены.

Сокр. Мл. Правда.

Ин. И так, хотя все такие искусства суть познавательные, как и те, которые относятся к числительному; одна-

В.

С.

кож оба эти рода не различаются ли один от другого суждением и распорядительностью?

Сокр. Мл. Кажется.

Ин. Но если во всяком искусстве познавательном мы согласимся различать сторону распорядительную и сторону судительную, то не можем ли сказать, что наше деление сообразно с предметом?

Сокр. Мл. По крайней мере, я так думаю.

Ин. А когда люди делают что-нибудь сообща, то им ведь приятно быть в согласии.

Сокр. Мл. Как неприятно!

Ин. Вот и мы доныне сходились; оставим же в покое мнения других.

Сокр. Мл. Пожалуй.

Ин. Хорошо; но которое из этих искусств надобно приписать мужу царственному: судительное ли, как бы какому созерцателю, или лучше—распорядительное, как властелину?

Сокр. Мл. Последнее, конечно, лучше.

Ин. Но посмотрим: искусство распорядительное опять не делится ли каким-нибудь образом? Мне представляется, что как искусство перекупщиков отличается от искусства оптовых продавцов 1), так и род царский отличен от рода глашатаев.

Сокр. Мл. Как это?

Ин. Перекупщики ведь те, которые, взяв чужие, прежде проданные им товары, продают их в другой раз.

Сокр. Мл. Вез сомнения.

Ин. Но и звание глашатаев, приняв распоряжения чужого ума, передает их опять другим.

Сокр. Мл. Весьма справедливо.

1) О значении слов κάπηλος и αὐτόπωλος см., между прочим, De Rep. II, р. 371 D sqq.; Gorg. 517 D; Sophist. p. 223 D sqq. Кроме того, полезно прочитать, что написал об этом Boissonad. ad Aristaeii. p. 740.

Ин. Так что ж? Искусство царское смешаем ли в одно с искусством истолковывать, приказывать, прорицать, обнародовать, и со многими другими, им сродными, которые все имеют предметом распорядительность? Или, хочешь, мы тому, что теперь сравнивали 1), подберем и имя, —тем более, что род самораспорядителей почти безыменен, —и таким образом установим деление, то есть, род царей отнесем к искусству сомораспорядительному, а все прочие оставим без внимания, —пусть, кому угодно, придумают для них другое имя? Ведь наше исследование имеет в виду правителя, а не то, что противоположно ему.

Сокр. Мл. Вез сомнения.

Ин. Но когда тот род надлежащим образом отличен от этих, когда свойственное ему отделено от чуждого; то не необходимо ли опять разделить его, если увидим, что он дает место какому-нибудь новому делению?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. И кажется, уже видим. Следуй же за мною и помогай делить.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Представляя себе всех правителей, занятых распоряжениями, не заметим ли мы, что они распоряжаются для произведения чего-нибудь?

Сокр. Мл. Как не для чего-нибудь!

Ин. А все производимое вовсе не трудно разделить на два вида.

Сокр. Мл. Каким образом?

Ин. Из всех произведений, одни, вероятно, не одушевленные, а другие— одушевленные.

Сокр. Мл. Да.

Ин. Ну, вот так именно и разделим распорядительную

Е.

261.

В.

1) Прежде, то есть, искусство царское сравнивал он с искусством τῶν αὐτοπωλῶν (оптовых продавцов), и потому выделяет теперь род τῶν αὐτεπιτακτων (самораспорядителей).

С.

Е.

сторону познавательного искусства, если хотим делить ее.

Сокр. Мл. Как, то есть?

Ин. Одни распоряжения относятся к произведению вещей не одушевленных, а другие—одушевленных. Таким образом все и разделится на два вида.

Сокр. Мл. В самом деле.

Ин: Один из них оставим, а другой возьмем и, взявши, разделим весь надвое.

Сокр. Мл. Но который из них, говоришь, взять?

Ин. Непременно тот, который распоряжается существами живыми; ибо не дело царского знания, конечно, распоряжаться предметами не одушевленными, как домостроительному. Будучи гораздо благороднее, оно всегда простирает свою власть на существа живые и на то, что до них относится.

Сокр. Мл. Правда.

Ин. А на произведение и питание существ живых можно смотреть или как на однокормку (μονοτροφία), или как на попечение общее—о целых стадах.

Сокр. Мл. Правда.

Ин. Но мы не найдем примера, чтобы политик занимался однокормкою, будто волопас или конюх: он скорее походит на того, кто промышляет о табуне и стаде 1).

Сокр. Мл. Теперь твои слова для меня понятны.

Ин. А совместного питания многих живых существ не назвать ли нам стадопитанием, или общепитанием?

Сокр. Мл. В речи может иметь место то и другое слово.

Ин. Прекрасно, Сократ! Если ты не будешь слишком заботиться о словах, то под старость разбогатеешь мыс-

1) Здесь не худо заметить значение слов ἱπποφορβὸς и ἰπποκόμος. Последним означается конюх, а первым табунщик. То же различие и между словами βοηλάτης и βουφορβός. Βοηλάτης пасет тех только волов, которых погоняет; а βουφορβός занимается пасением целых стад.

лями 1). Поступим же так, как теперь советуешь. Но не представишь ли себе, что иной искусство стадопитательное сочтет двойным, —и того, чего ныне мы ищем в двух частях, тогда заставит нас искать в половине?

Сокр. Мл. Поспешу представить. И мне кажется, что иное питание свойственно людям, а иное опять—животным.

Ин. Ты разделил, в самом деле, очень поспешно и храбро; но остережемся, сколько можно, чтоб этого-то с нами в другой раз уже не случилось.

Сокр. Мл. А что такое?

Ин. Малую часть, одну, при выделении, не должно противополагать большим и многим 2), без вида: часть пусть в. вместе имеет и вид. Весьма бы хорошо, без сомнения, вдруг выделить искомое из всего другого, если бы это могло быть сделано правильно, —как и ты сейчас поспешил словом, думая установить деление и видя, что речь клонилась к людям. Но нет, друг мой, дробить не безопасно; гораздо безопаснее идти серединой и резать пополам 3); так-то скорее попадешь на идеи. От этого в подобных исследованиях все зависит.

262.

В.

1) Это очень тонкая насмешка над обычаем мегарцев уродовать философскую речь варварскою терминологией и хвастаться такими варваризмами, будто диковинками. «Хорошо, Сократ, что теперь, в молодости, ты не разборчив на слова, говорит иронически иностранец, ломай и накопляй их, сколько можно больше; а что здесь нет нисколько мыслей, о том не беспокойся: мысли придут, когда состаришься». Это место диалога приводится у Атенея (III, 21) и у Клим. Алекс. (Strom. I, р. 105, ed. Victor.).

2) Элеец полагает, что от понятия о роде не вдруг надобно переходить к какой-нибудь отдельной части или вещи, оставляя без внимания виды посредствующие. Или, чтобы сказать яснее, при делении, предписывает он соблюдать порядок развития содержащихся в роде Форм, никак не позволяя себе скачков на пути от высшего к низшему, или от низшего к высшему. Это правило элейца гораздо позднее вошло в логику под именем закона непрерывности (lex continuitatis), и обыкновенно полагается в основание классификации.

3) Резать пополам, διὰ μέσων δὲ ἀσφαλέστερον ἰέναι τέμνοντας. Этим указывается на провербиальное у греков выражение τέμνειν μέσον, употребляемое корабельщиками, которые между скрывающимися по сторонам подводными камнями обыкновенно держат или режут середину, чтобы не наскочить на тот иди другой (Stephan., Thesaur. III, р. 1390 F. Protagor. р. 338 А).

С.

263.

Сокр. Мл. Как это разумеешь ты, иностранец?

Ин. Снисходя к твоим способностям, Сократ, попытаюсь говорить еще вразумительнее. Из того, что изложено, конечно, нельзя вполне объяснить настоящий предмет; для сообщения ему ясности, должно постараться подвинуть дело немного вперед.

Сокр. Мл. Скажи же, какую сейчас допустили мы ошибку в своем делении?

Ин. Точно такую, как если бы кто, пожелав разделить род человеческий надвое, разделил его подобно многим здешним делителям, которые, отособив эллинский народ от всех других, и всем другим, не смотря на их бесчисленность, несмешанность и разноязычие, дав одно название—варваров, думают, что в этом единстве названия состоит и единство рода. Или еще: если бы кто, вознамерившись разделить какое-нибудь число на два вида, взял бы из него мириаду и представлял ее как один вид, а остальное, означив особым именем, опять по причине сего самого имени, считал бы отличным от первого родом. Гораздо лучше, думаю, и сообразнее с делением на виды и надвое—делить число на чет и нечет, а человеческий род—на мужеский и женский пол. Отделяют же лидян, фригийцев, или другой народ от всех прочих скорее тогда, когда не умеют в каждом из отделов найти вместе и род и часть 1).

Сокр. Мл. Весьма правильно. Но вот что, иностранец:

1) Когда, то есть, кто-либо не умеет найти ничего такого, что в членах деления было бы и родом и вместе частью, или что, будучи частью рода, имело бы также вид, εῖδος; ибо может нечто быть частью, не будучи видом, тогда как ничто не может быть видом, не имея значения части. И так, философ велит тогда наконец вводить в дело часть, когда ничего уже нельзя найти, что, само будучи частью, имеет также вид. Вообще, надобно заметить, что с словом εἰδος у него соединяется особенное некоторое значение. Как здесь, так и в других местах, под видами, τὰ εῖδη, разумеет он формы и части рода, исследуемые в таком порядке, чтобы при делении их не было никакого пропуска, и чтобы таким образом видна была связь их со всеобщим родом и отдельными его частями. Вне этой связи с родом и его ча-

каким образом яснее распознать, что род и часть— не одно и то же, а различны между собою?

Ин. О лучший из мужей! Ты спрашиваешь, Сократ, не безделицу. Но мы и теперь уже уклонились от своего предмета дальше, чем нужно, а ты заставляешь меня уклониться от него еще более. Нет, пора возвратиться, к чему нужно. На твой вопрос, как на готовый след, нападем мы в другой раз, на досуге. Только смотри, отнюдь не думай, будто об этом ты слышал от меня, как о чем-нибудь ясно различенном.

Сокр. Мл. О чем?

Ин. О том, что вид и часть различны между собою.

Сокр. Мл. А что?

Ин. Если что-нибудь есть вид, то это непременно есть и часть того самого предмета, в отношении к которому называется видом; напротив, часть еще нет никакой необходимости разуметь как вид. Лучше это приписывай мне, Сократ, чем то.

Сокр. Мл. Так и будет.

Ин. Затем скажи-ка мне, откуда мы уклонились и пришли к настоящим мыслям. Конечно, оттуда, думаю, что на вопрос: как надобно разделить стадопитание?— ты слишком поспешно отвечал, что есть два рода живых существ: род человеческий и род всех прочих животных.

Сокр. Мл. Правда.

Ин. А мне тогда и показалось, что, отделивши часть, ты думаешь, будто все остальное образует один род, поколику, то есть, все остальное заключаешь под одним именем, —называешь животным.

Сокр. Мл. И это было так.

В.

С.

стями, рассматриваемые сами по себе, виды будут относиться к роду уже как целому, и получат имя частей. Из этого видно, что Платон близко уже подошел к различию между родом и видом с одной стороны, и между целым и частью с другой (см. Системат. излож. логики; Карпова, § 101).

Е.

263.

В.

Ин. Но что, храбрейший Сократ, если, на случай, найдется другое животное разумное, каким представляется род журавлей, или иное подобное, и будет раздавать имена, подражая тебе? что если, например, журавли, величая самих себя, как один род, противоположный прочим животным, все вместе, не исключая и людей, соберут в одно, и это одно назовут, может быть, не более, как зверями?—Поостережемся же от всего такого.

Сокр. Мл. Каким образом?

Ин. Не будем делить весь род живых существ, чтобы не впасть во что-нибудь подобное.

Сокр. Мл. В самом деле, не надобно.

Ин. Ведь и тогда именно в этом состояла наша ошибка.

Сокр. Мл. Как это?

Ин. Распорядительная сторона познавательного искусства была у нас родом питания живых существ, и притом в стадах. Не так ли?

Сокр. Мл. Так.

Ин. И тем уже наперед разделились все животные на ручных и диких; ибо что, по природе, может быть укрощаемо, называется кротким, а что не может, —диким.

Сокр. Мл. Хорошо.

Ин. Ловимое же нами знание-то содержалось и содержится в животных кротких, и, конечно, надобно искать его у стадовых.

Сокр. Мл. Да.

Ин. И так, не будем делить их, как тогда, смотря на всех вместе и спеша скорее перейти к политике; ибо это заставило нас теперь потерпеть, что терпят по пословице.

Сокр. Мл. Что такое?

Ин. Хотя бы мы делили и хорошо, но поспешив, исполняем дело медленнее 1).

1) Исполняем медленнее, ἠνυκέναι βραδύτερον. Это выражение, по всей веро-

Сокр. Мл. Да и хорошо, что заставило, иностранец.

Ин. Пусть будет так. Попытаемся же опять сначала разделить общепитательное знание. Ведь, может быть, и то, чего хочешь ты, объяснится для тебя лучше из самого доведенного до конца исследования. Говори мне.

Сокр. Мл. Что же говорить?

Ин. Вот что. Часто, должно быть, слыхал ты от кого-нибудь, —ибо знаю, что самому-то тебе не случалось бывать, —о нильских рыбных садках 1), и тех, что на с. царских озерах; а на ручьях, может быть, ты сам видел их.

Сокр. Мл. Конечно, и эти видел, и о тех слыхал от многих.

Ин. И что есть пастбища гусей и журавлей, хоть и не бродил по полям Фессалии, конечно, знаешь по слуху и веришь тому.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. А о всем этом я спросил в виду того, что животные стадовые питаются либо в воде, либо ходя по d. местам сухим.

Сокр. Мл. Конечно, так.

Ин. Стало быть, не кажется ли и тебе, что общепитательное знание надобно разделить так: из частей его, поставить одну на одной, другую на другой стороне, и ту

ятности, имело провербиальное значение, и напоминает известную латинскую пословицу: festina lente, или по-гречески: σπεῦδε βραδέως. Кстати замечаем, что ἀνύειν или ἀνύτειν у греков часто употреблялось эллиптически, с подразумевающимся δδον, о каковом эллипсе см. Hermann., Ad Sophocl. Electram v. 1344; Lobeck., Ad Aiae. v. 606.

1) О ручных рыбах немногое рассказывает Плиний (Н. N. XXX, 3—7). Но у него не упоминается ни о египетских, ни о персидских садках, о которых дело идет здесь. Основываясь на том, что в этом месте говорится о египетских нравах и учреждениях, Теннеман. (System. Philosoph. Plat. t. I, p. 120) не худо заключает, что Политик написан Платоном после долговременного его путешествия в Африку, Сицилию и южную Италию, каковое мнение приняли и мы, и высказали во введении в этот диалог.

Е.

265.

В.

назвать искусством питания в воде, а эту—питания на суше.

Сокр. Мл. Мне кажется.

Ин. Что же касается царского дела, то нет нужды исследовать, к которой стороне относится это искусство; потому что это всякому ясно.

Сокр. Мл. Как не ясно!

Ин. Но питающую на суше-то часть стадопитания всякий разделил бы.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Ограничивая ее летанием и пешеходством.

Сокр. Мл. Весьма справедливо.

Ин. Что же? Нужно ли раскрывать, что дело политическое в объеме пешеходства? Или ты не думаешь, что и самый глупый, как говорится, будет такого мнения?

Сокр. Мл. Я думаю.

Ин. Но на счет знания пешепитательного, как недавно на счет числа, надо признать, что оно делится надвое.

Сокр. Мл. Явно.

Ин. Впрочем, к той части, на которую направлено у нас исследование, по-видимому, открыты два пути: один— кратчайший, отделяющий меньшую часть от большей; другой, согласно тому, как мы говорили прежде, —что делить надобно особенно пополам, —держится больше этого правила; за то он и длиннее. Теперь в нашей воле идти тем, которым захотим.

Сокр. Мл. Что ж? а обоими нельзя?

Ин. По крайней мере, зараз, почтеннейший; а преемственно-то, ведь очевидно, можно.

Сокр. Мл. И так, я избираю оба, —преемственно.

Ин. Это легко; так как осталось пути немного: в начале же и в средине хода это требование нас, конечно, затруднило бы. Так теперь, если нам так кажется, пойдем сперва путем длиннейшим; потому

что, пока еще свежи силы, мы легче его одолеем. Смотри же, вот деление.

Сокр. Мл. Говори.

Ин. Пешие, из числа кротких, —все, сколько есть стадовых, —разделены у нас, по природе, надвое.

Сокр. Мл. Каким образом?

Ин. Так, что одна их порода—с рогами, а другая не имеет рогов. С.

Сокр. Мл. Видимо.

Ин. Таким образом, разделив знание пешепитательное, объясняй каждую его часть путем определений; потому что, если захочешь называть их, это представит тебе лишние затруднения.

Сокр. Мл. Каким же образом должно выражаться?

Ин. Вот каким: когда знание пешепитательное разделено надвое, один отдел его приложится к части стада, носящей рога, а другой—к части безрогой.

Сокр. Мл. Пусть будет по сказанному; ибо это выражено достаточно ясно.

Ин. Что до царя, он тут у нас, очевидно, будет пасти стадо безрогое.

Сокр. Мл. Как не очевидно!

Ин. Разделяя опять это стадо, постараемся приписать ему, что свойственно.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Не хочешь ли различить в нем раздвоенное и так называемое цельное копыто (μώνοξ), либо общеродный и своеродный приплод? Вероятно, понимаешь?

Сокр. Мл. Что такое?

Ин. То, что лошади и ослы, по природе, могут рождаться друг от друга.

Сокр. Мл. Да.

Ин. А прочие-то, в ручном стаде кротких животных, не смешивают своих родов одного с другим.

Сокр. Мл. Как смешивать!

С.

266.

В.

Ин. Что же? политик печется ли, думаешь, об общеродной или своеродной природе?

Сокр. Мл. Явно, что о несмешанной.

Ин. Но и эту, подобно прежним, надобно нам, как видно, разделить надвое.

Сокр. Мл. Да, надобно.

Ин. Однако ж животные-то, сколько есть кротких и стадовых, кроме двух родов, уже все разобраны;—потому что род собак 1) не следует причислять к животным стадовым.

Сокр. Мл. Конечно, не следует. Но как же делить нам эти два?

Ин. Так, как и пристало делить Теэтету и тебе, коли оба вы занимаетесь геометрией 2).

Сокр. Мл. А именно?

Ин. По диаметру, то есть, и опять по диаметру диаметра.

Сокр. Мл. Что ты разумеешь?

Ин. Природа, какую получил наш человеческий род, имеет иные разве по отношению к ходьбе свойства, чем диаметр, по свойству— двухфутовый (или двуногий, δίπους)?

Сокр. Мл. Не иные.

Ин. Между тем природа-то прочего рода есть опять, по

1) Если бы, то есть, философ взял в расчет еще собак, то вышло бы уже не два, а три рода, чего, по принятой методе делений, быть не должно. Притом, собаки, по замечанию элейца, не стоят того, чтобы причислять их к животным стадовым.

2) Выше упомянутый своеродный (ἰδιογενές) род делится теперь на род двуногий и четвероногий. В этом месте элеец шутя применяет к делу математику, которою, как известно было ему, занимались Теэтет и Сократ. Что касается читателей, то, поняв соответствующее место Теэтета (р. 147 D), они не затруднятся пониманием и того, что говорится здесь. То есть, диагональная линия однофутового квадрата своим построением производит квадрат двухфутовой, с которым шутливо сравнивается двуногая человеческая природа. Потом отсюда снова происходит диаметр, по силе четырехфутовый, представляющий образ животных четвероногих. Явно, что Платон играет здесь двузнаменательным словом ποῦς, которое означает и геометрическую меру, фут, и ногу.

свойству, диаметр от нашего свойства, если она снабжена дважды двумя футами (или ногами, δυοῖν ποδοῖν).

Сокр. Мл. Как не быть! И вот я почти понимаю, что хочешь ты сказать.

Ин. А затем не видим ли мы, Сократ, что при этом делении случилось опять с нами что-то, что может показаться смешным 1)?

Сокр. Мл. Что такое?

Ин. Человеческий наш род получил одинаковый жребий и пущен наряду с родом, из всех существ превосходнейшим и в то же время самым легким 2).

Сокр. Мл. Замечаю, и нахожу это очень странным.

Ин. Что же? Не естественно ли, чтобы самое медленное пришло последним?

Сокр. Мл. Да, это-то конечно.

Ин. А того разве не приведем на мысль, что еще более

С.

В.

1) Иностранец разделил своеродное на род двуногий и четвероногий. Но само собою разумеется, что искусство политическое имеет в виду животных не четвероногих, а только двуногих. Поэтому род двуногий понадобилось снова разделить надвое. Впрочем, этого деления он открыто не высказал, а только с первого же раза заметил, что в нем есть сторона смешная, так как, в силу его, человеческий род соединяется с другим двуногим родом, который нисколько не похож на человека. По разделении, то есть, двуногих, в соединение с людьми вступают петухи, куры, гуси, утки и проч.,— и сближение этого-то рода с человеком элейский иностранец почитает смешным, ἕτερον αὖ τι τῶν πρὸς γέλωτα εὐδοκιμησάντων.

2) Род птиц, а не свиней, как полагает Шлейермахер, и не обезьян, что представляется Винкельману, называется здесь родом превосходнейшим, γενναιότατον, и легчайшим, εὐχερέστατον. Эпитет их, как существ превосходнейших, не чужд, конечно, некоторой иронии, и вместе не далек от значения εὐχερές, легкий, в движении быстрый, чем птицы превосходят других животных. За справедливость этого толкования ручаются ближайшие слова иностранца, который, прикинувшись удивленным, спрашивает: «не естественно ли, чтобы более медленное после и приходило?» и этим, сверх ожидания, наводит на ту мысль, что двуногий род, оказываясь в одной своей части медленным, в другой является за то самым быстрым. К этому элеец прибавляет потом следующее: «еще смешнее кажется то, говорит, что царь бежит с таким стадом». Ведь тот, кто выступает вместе с ним в качестве вождя, представляется уравнявшим свое шествие по пути с родом, весьма способным к легкой жизни,—то есть, также ведет жизнь подвижную и легкую.

267.

смешным окажется царь, бегущий вместе со стадом и в беге сотоваршцествующий с таким храбрецом, который превосходно приучен к жизни без затруднений?

Сокр. Мл. Без сомнения.

Ин. Теперь ведь, Сократ, становится еще яснее то, что сказано было недавно, при исследовании софиста 1).

Сокр. Мл. Что именно?

Ин. Что, при такой методе речи, бывает не больше заботы о высоком, чем о низком, и маловажное не презирается в виду великого: эта метода всегда сама по себе стремится к истиннейшему.

Сокр. Мл. Вероятно.

Ин. После этого, чтобы ты не предварил меня вопросом о кратчайшем пути, какой тогда предстоял нам, для определения царя, не пойти ли вперед тебя мне самому?

Сокр. Мл. И непременно.

Ин. Вот и говорю, что тогда же следовало в сухопутном роде отличить вид двуногий от четвероногого, и, усматривая, что вид человеческий получил равный жребий с одним видом пернатым, двуногое стадо снова разделить на простое и снабженное крыльями; а когда оно было бы разделено, и уже открылось искусство пасти людей, надлежало найти политика и царя и, поставив его, как бы возничего, вверить ему бразды города; потому что ему и свойственно такое знание.

Сокр. Мл. Хорошо; своим рассуждением ты как бы заплатил мне долг, и выполнил это с придачею отступления, как бы роста.

Ин. Пускай; взойдем же к началу речи и, взяв ее всю до конца, свяжем свое рассуждение об имени искусства политического.

1) Указывается на место Софиста р. 227 А—В, из которого приводятся далее и слова, но так, что тогдашняя диалектика теперь делается предметом тонкой насмешки.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. С самого начала в познавательном искусстве мы нашли часть распорядительную, в которой, путем сравнения, отличена сторона самораспорядительная; потом отделен В. опять не малый из родов самораспорядительности, под именем животнопитания, а в животнопитании обособлен вид питания стадового, в котором затем взято питание сухопутное, в сухопутном же питании особенно отличено искусство ухода за природою безрогою; далее, —не малая часть этой природы необходимо слагается из трех видов, которые кто захотел бы соединить под одним именем, назвал бы знанием питать несмешанную породу; после сего остается еще один отдел этого знания, —питание людей, как часть в роде, пасущем двуногих; а это самое и есть искомое, то есть, искусство царское, называемое также политическим.

Сокр. Мл. Совершенно так.

Ин. Но только правда ли это, Сократ, что оно так у нас и сделано, как ты сейчас сказал?

Сокр. Мл. А именно?

Ин. Будто совершенно достаточно раскрыт предмет? Или того-то самого преимущественно и недостает в нашем исследовании, что хотя на словах кое-как и выходит, да слово-то не со всею полнотой оправдывается делом?

Сокр. Мл. Как ты сказал?

Ин. То самое, что понимаю, я постараюсь представить для нас обоих еще яснее.

Сокр. Мл. Пожалуй, говори.

Ин. Не правда ли, что в числе многих представившихся нам сейчас питательных искусств, одно было политическое, —попечение об одном как будто бы стаде?

Сокр. Мл. Да.

Ин. Но это-то искусство определено было не как питание лошадей или иных животных, а как знание общего питания людей.

В.

С.

Е.

268.

В.

С.

Сокр. Мл. Так.

Ин. рассмотрим же различие между всеми питателями и царями.

Сокр. Мл. Какое различие?

Ин. Пусть кто-нибудь со стороны, носящий имя иного искусства, скажет и будет показывать вид, что он вообще есть питатель стада.

Сокр. Мл. Как ты говоришь?

Ин. Например, все купцы, земледельцы и хлебники, —да и кроме этих, гимнастики и класс врачей, — знаешь ли, все они непременно стали бы оспаривать имя у питателей человечества, которых мы назвали политиками, —в той мысли, что сами заботятся о человеческой пище, и не только для людей стадовых, но и для самих правителей их?

Сокр. Мл. Ужели же правильно говорили бы они?

Ин. Может быть. И мы рассмотрим это. А то знаем, что у волопаса никто не будет оспаривать ничего такого, но всякий согласится, что волопас—сам питатель стада, сам врач, сам как бы сват, и единственный знаток родовспомогательного искусства в случае приплода и рождения телят. Даже игрою и музыкою, —насколько восприимчивы к этому его животные, —никто другой не укротит их так хорошо и не успокоит обаятельно, как он, наилучшим образом, применительно к стаду, выполняя свою музыку, посредством ли инструментов, или просто голосом. То же надобно сказать и о прочих пастухах. Не так ли?

Сокр. Мл. Очень правильно.

Ин. Как же покажется правильным и безупречным наше слово о царе, когда мы полагаем его пастырем и питателем человеческого стада, избрав лишь одного—из тысячи спорящих за это имя людей?

Сокр. Мл. Никак.

Ин. Стало быть, не справедливо ли мы немного прежде опасались, подозревая, что хотя и вывели на словах

некоторый общий образ царя, но все-таки не изобразим с точностью политика, пока не устраним от него людей, его окружающих и вместе с ним приписывающих себе дело питания, и, отделив от этих последних, не поставим его на вид чисто одного?

Сокр. Мл. Конечно, весьма справедливо.

Ин. Так это, Сократ, следует нам сделать, если не хотим, чтобы конец посрамил наше исследование.

Сокр. Мл. Но этого-то никак не должно допускать.

Ин. Значит, надобно нам выступить из иного начала и идти каким-нибудь другим путем.

Сокр. Мл. Каким же?

Ин. Примешав чуть не игру: надобно воспользоваться немалою частью одной большой басни, и потом, как делали мы и прежде, отнимая последовательно одну часть от Е. другой, идти до конца к искомому. Не нужно ли?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Обрати же хорошенько внимание на мою басню, подобно детям; ты ведь в самом деле не далеко ушел от лет детства.

Сокр. Мл. Говори пожалуй.

Ин. Пересказывали и еще будут пересказывать о многом из времен древних, и между прочим о чуде, совершившемся по случаю ссоры Атрея с Фиестом. Ведь ты, вероятно, слыхал и припоминаешь, что, по рассказам, тогда происходило.

Сокр. Мл. Может быть, ты разумеешь чудо золотой агницы 1).

Ин. Совсем не то, а перемену, происшедшую в восхождении и захождении солнца и других звезд 2), —такого рода,

269.

1) Об Атрее, который убил родного своего брата Фиеста, заставив его принять, вместо пищи, плоть собственных его детей, о Фиесте, который обольстил жену Атрея Эропу, и о золотой агнице, которую похитил у него, см. Euripidi Orest., v. 800 и 989; Hofmann. Lexic. Art. Atreus.

2) О злодействах Атрея древние эллины рассказывали (Hyginus, Fab.

В.

С.

что где оно теперь восходит, в том самом месте тогда заходило, а восходило в противоположном. Это изменение его в нынешний вид Бог совершил в то время во свидетельство Атрею.

Сокр. Мл. Да, рассказывают и об этом.

Ин. От многих слыхали мы также и о царствовании-то, которое водворил Кронос.

Сокр. Мл. Даже от весьма многих.

Ин. Что же?—что прежние люди вырастали из земли 1), а не то, что рождались друг от друга?

Сокр. Мл. И это—одно из преданий древности.

Ин. И все такие вещи вытекают из одного свойства; да и кроме этих, тысячи других, которые еще чудеснее. Но многие из них с течением времени забылись, а другие раздробились и рассказываются отдельными одна от другой частями. О свойстве же, которое послужило причиною всему, никто не говорил; так теперь надобно сказать, потому что сказанное пригодится для изображения царя.

Сокр. Мл. Прекрасно; говори же, ничего не пропуская.

Ин. Слушай пожалуй. Весь этот мир, в своем движении, то ведется и круговращается самим Богом, то, как скоро круг потребного ему времени исполнится, Бог оставляет его, —и тогда он вращается уже по собственному побуждению—в противную сторону 2), так как есть су-

LXXXVIII et Pausan. Н, 18), будто их ужаснулось самое солнце и, уклонившись от своего пути, пошло назад. С этим философ соединяет теперь соответственное движение и прочих звезд, и отсюда выводит переворот, происшедший во всем универсе, о котором теперь намеревается рассказать.

1) Многие греческие поэты древнего мира говорили, что смертные люди родились от земли и неба (Hesiod. Theog. v. 183 sqq. Homer. Iliad. VII, v. 99, где см. Eusthath. Eurip. ар. Dionys. Hal. vol. II, p. 58, 103. Euseb. Praepar. Evang. 20). Впоследствии это мнение приняли и философы: Парменид, Ксенофан, Пифагор, Эмпедокл и др., и каждый из них изменял и обрабатывал его по-своему (Plutareh. De placit. philos. V, 7).

2) Происхождение наилучших обществ древности философ описывает на основании народных преданий, как делает это и в книгах «О законах» (Legg. L. III, р. 678 sqq). Но народные предания обрабатываются у него применительно

щество живое и в самом начале от своего строителя D. получил разумность 1); а это—двигаться обратно—прирождено ему необходимо, вот почему.

Сокр. Мл. Почему же?

Ин. Находиться всегда в неизменном состоянии и быть тожественным свойственно одним из всех божественнейшим предметам; а природа тела не этого порядка. То, что мы назвали небом и космосом, получило от создателя много свойств блаженных: но космос приобщился также и тела. Отсюда, он не может оставаться всегда чуждым перемены, хотя по мере силы совершает одно движение, в том же месте и тем же образом; поэтому принял он круговращение, как наименьшее уклонение от свойственного ему движения 2). Но всегда вращать самому себя почти ни для кого невозможно, кроме как для вождя всех движущихся вещей. А вождю двигаться то так, то вдруг напротив—не свойственно. По всему такому, о космосе нельзя сказать ни того, что он всегда вращает сам себя, ни того опять, что, совершая двойные и взаимно противные обороты, он всегда весь вращается Богом, ни

к частным его мнениям и цеди. Настоящий его рассказ клонится, очевидно, к утверждению той истины, что мир без божественного ума, сам собою, долго держаться не может; потому что прирожденное ему собственное движение со временем должно уступить силе неумолимой необходимости.

1) Бог вложил в космос разумную душу. Об этом учении Платона см. Тит. р. 30 В sqq. Поэтому, когда и прекращается непосредственное Божие управление им, он несколько времени все еще продолжает вращаться,—только в противную сторону. Но в природе вещей не такова сила души, чтобы космос мог долго сохранять правильное течение: врожденная ему слабость скоро обнаруживается и уклоняет его от правильного порядка в движении; потому что тело его связано, как чуждое постоянства и вечности. И в этом самом надобно искать причину обратного его движения. Природа его тела противоположна божественному,—оттого свойственно ему и противоположное движение.

2) Универс принял круговое движение, как наиболее приближающееся к постоянству вещей божественных. Это учение с большею ясностью раскрывается в Тимее (р. 40 А—В). А из этого можно заключить, что Тимей написан после Политика, что впрочем не трудно доказать и из других оснований, как это будет сделано в своем месте.

270.

В.

С.

того, наконец, что вращают его какие-то два бога со взаимно противным образом мыслей; но, как сказано, остается одно: то водится он иною, божественною причиною, причем снова получает жизнь и принимает восстановленное создателем бессмертие, то, оставленный, идет сам собою, и, получив вовремя отпуск, бывает таков, что совершает многие мириады обратных круговращений, — ибо, как нечто великое и в высшей степени равновесное, движется шагом самым медленным.

Сокр. Мл. Все тобою раскрытое представляется, в самом деле, очень вероятным.

Ин. Сообразив это, из сказанного теперь выведем свойство, которое, мы сказали, есть причина всего чудесного. Оно должно заключаться именно в этом.

Сокр. Мл. В чем же?

Ин. Что движение всего совершается то в том же направлении, как нынешнее круговращение, то в противном.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. Эту перемену, из всех бывающих на небе поворотов, надобно почитать поворотом величайшим и совершеннейшим.

Сокр. Мл. В самом деле, вероятно.

Ин. Так надобно полагать, что большие перемены происходят тогда и с нами, живущими внутри неба.

Сокр. Мл. И это вероятно.

Л». А большие, многочисленные и различные перемены, когда стекаются они в животных, разве не знаем, с какою тягостью переносятся ими?

Сокр. Мл. Как не знать?

Ли. Ведь тогда неизбежно находит величайшая гибель как на прочих живых существ, так и на человеческий род, который в этом случае не далеко отстает от них. Ему приходится испытывать множество и иных дивных и новых бедствий, но особенно это, —величайшее, — которое наступает в связи с превращением вселен-

ной, в то время, как совершается поворот, противный нынешнему.

Сокр. Мл. Какое?

Ин. Возраст, в каком находилось каждое животное, сперва у всех останавливался, и все, сколько ни было смертного, переставало идти к старости, а поворачивало опять в противную сторону, как бы возрастая по направлению к юности и младенчеству. И вот у стариков седые волосы чернели; у людей, обраставших бородою, щеки опять сглаживались и возвращали каждого в пережитый возраст молодости; организмы же, цветущие юностью, с каждым днем и ночью сглаживаясь и уменьшаясь в росте, опять получали природу новорожденного дитяти, и уподоблялись ему как по душе, так и по телу; но с этой уже поры, чрезвычайно высохши, совершенно исчезали. Даже и мертвое тело, кто умирал в то время насильственною смертью, испытывало те же самые действия, —быстро меркло в глазах и в течение немногих дней уничтожалось.

Сокр. Мл. Но рождение тогда было же какое-нибудь, иностранец? так каким же образом рождались друг от друга?

Ин. Явно, Сократ, что в тогдашней природе один от другого не рождался, но было некогда, по преданию, племя земнородное, и оно-то в то время снова возвращалось из земли; о нем рассказали первые наши предки, жившие сряду за концом прежнего кругооборота, и родившиеся в начале нынешнего. Они-то были для нас провозвестниками тех сказаний, которым ныне многие несправедливо не верят. Надо, думаю, принять в соображение и следующее. Ведь если старики переходят в природу детей, то из состояния умерших и лежащих в земле естественно людям снова восстановляться и, начиная жизнь, следовать за поворотом, —вращаться в противную сторону рождения;—и, на этом-то основании, необходимо возрастая

Е.

271.

В.

С.

272.

земнородными, они получают от того и свое имя и оправдание, если Бог не присудил кого к иному жребию.

Сокр. Мл. Без сомнения, это-то следует из прежнего. Но жизнь, какая, говоришь, была в царствование Кроноса, относилась к тем ли поворотам, или к этим? Ведь явно, что при каждом из этих поворотов происходила перемена в звездах и солнце.

Ин. Ты хорошо следовал за речью. Но что спросил относительно того состояния, когда у людей все рождалось само собою, то это состояние установлено не нынешним вращением, а зависело от прежнего; ибо тогда впервые дело кругового движения начал промышляющий о целом Бог, а части космоса разделены были между начальственными богами, точно таким же образом, как теперь они начальствуют по местам. Гении, как бы божественные пастыри, разделили между собою даже животных по их родам и стадам, и каждый из них являлся достаточным во всех отношениях для каждого стада, которое пас; так что не было тогда в этих ни дикости, ни взаимного пожирания, не было вовсе места ни войне, ни возмущению. Но о всем, что следовало из такого распорядка, можно бы говорить без конца. Предание же о самородных средствах жизни у людей рассказывается следующим образом. Бог пас их сам под своим правлением, —как теперь люди, другое ближайшее к божеству животное, пасут прочие роды животных, худшие. Но когда Он пас, —не было ни правительства, ни попечения о приобретении жен и детей; так как все входили в новую жизнь из земли, не помня о прежнем состоянии. Все подобное было им чуждо; но плодов древесных и многих других было у них в изобилии, и выращаемы были они не земледелием, — земля сама собой давала их. Нагие, не имея логовищ, те люди по большей части паслись под открытым небом, потому что годовые времена сменялись для них безболезненно; а мягкую постель находили они на траве,

выраставшей с изобилием из земли. Ты слушаешь теперь, Сократ, рассказ о жизни при Кроносе; а ту, которую называют жизнью при Зевсе, то есть, нынешнюю, узнал собственным опытом. Так можешь ли и хочешь ли судить, которая счастливее?

Сокр. Мл. Нет.

Ин. Разве желаешь, чтобы я как-нибудь рассудил для тебя об этом?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Если питомцы Кроноса, имея у себя так много досуга и способности сноситься словесно не только с людьми, но и с зверями 1), пользовались всем этим дляфилософии; если, беседуя с зверями и друг с другом, допрашивали они всякую природу, не узнала ли она, с помощью некоей особой своей способности, что-нибудь отличное от других, на пользу мудрости: то легко судить, что тогдашние счастьем бесконечно превосходили нынешних. Если даже, насытившись обильною пищей и питьем, передавали они друг другу и. зверям такие сказания, какие и доныне приписываются им, то и тут опять, —по крайней мере, таково мое мнение, — очень нетрудно судить о них. Впрочем оставим это, пока не явится какой-нибудь вестник, который достаточно нам объяснит, имели ли тогдашние люди жажду к познаниям и к употреблению слова; но для чего мы подняли этот миф, о том должны сказать, чтобы потом идти вперед. —Когда окончилось время всех этих явлений и надлежало произойти перемене, когда, то есть, весь земной род уже погиб, ибо все порождения 2).

В.

С.

1) Философ представляет, что в сатурновский период жизни и бессловесные животные были одарены умом и имели способность говорить; потому что тогда божественный разум разлит был по всем частям космоса.

2) Это место весьма трудно для понимания. И так, рассмотрим сперва его смысл, потом разберем подлинный текст. Что касается до мысли писателя, то он, кажется, хотел сказать, что душам, разделенным по мировым телам, дано было иметь некоторое определенное число рождений, в соединении

каждой души, сколько которой предписано было произвести их, возвращены и упали в землю семенами: тогда-то наконец кормчий вселенной, как бы оставив рукоять кормила, отошел в свою кругозорницу, а космос стали снова вращать судьба и врожденное ему вожделение 1). Тогда и

с телами, которые должны рождаться из земли. По истечении этого числа, всему земному роду надлежало уже совершенно исчезнуть, ибо судьбой было определено, чтобы к концу того великого периода времен погибли и земнородные. Если таков смысл этих слов, то явно, что все части текста от πάσας ἐκάστης τῆς ψυχῆς до πεσούσης служат к объяснению предшествующих слов: τὸ γηινὸν ἤδη πᾶν ὀνήλωτο γένος. И так, сперва выражение: πάσας ἐκάστης τῆς ψυχῆς τὰς γενέσεις ἀποδεδωκυίας, должно быть истолковано, думаем, так: когда всякая душа выполнила, как долг, все врожденные ей рождения. Здесь «врожденные» заключается в члене τὰς γενέσεις, а «долг» —в глаголе ἀποδιδοναι, который относится к людям, выполняющим делом, или иным образом, то, что выполнить они обязаны. На наш взгляд, это теперь ясно. Но многие филологи в тексте этого места встречают еще затруднение; в слове πεσούσης, и потому ставят вместо него то βαλούσης, то διδούσης, то νεμούσης. И все это без всякой нужды, потому что души, по учению Платона в Федре (247 С—250 В;, Tim. р. 43 А), не выбрасывают семян, которыми оживлялись бы человеческие тела, а сами, как даровательницы жизни, связуются с ними, и как бы падают семенами для последующего рождения.

1) Это совершенно согласно с тем, что о судьбе и вожделении говорится в Тимее. Там Платон учит, что Бог сотворил мир αὐτάρκη τε καὶ τελειώτατον θεόν, который во все время бессмертен (см. Тиш. р. 29 E sqq.; 38 С., 68 Е); что в него вложена также душа, а в душу ум, который приводит его в движение и питает все целое (р. 34 E sqq.). Но там не говорится, что непрерывное попечение Божие для сохранения космоса не нужно; напротив, нужда его доказывается и в Филебе (р. 28), где говорится, что миром управляет высочайший ум, и в Федоне (р. 62 В,—Legg. IV, р. 709 В sqq.), где люди признаются находящимися под управлением божественным. Каким же образом в Политике могла найти себе место мысль о периодичности Божьего промысла?—Но рассматриваемый миф всего яснее показывает, как думал философ о необходимости божественного промысла для управления миром. Он полагал, что все рожденные вещи, по естественной своей слабости, если не помогает им Бог, тотчас приходят в худшее состояние, и что душа мира не имеет столько силы, чтобы материю тел могла непрестанно упорядочивать по законам и нормам бесконечной мудрости. Стало быть, здесь развивается та же мысль о необходимости Божьего промысла, только она представляется образно и вместе гипотетически,—говорится, то есть, что, как скоро Бог оставляет кормило управления миром, он тотчас поступает под власть судьбы и врожденного ему вожделения и получает противное движение, подвергаясь опасности совершенно разрушиться. Замечательно здесь и то, что Промыслитель, оставляя мир, не упускает его однако ж из виду, а удаляется в свою кругозорницу (περιωπή),—

местные боги, соучастники в управлении гению величайшему, узнав уже, что произошло, прервали свое попечение о частях космоса. Космос же, в обратном своем повороте, увлекаясь взаимно противным стремлением начала и конца и чрез то сильно сотрясаясь в самом себе, произвел новое разрушение различного рода животных.

Но, по прошествии затем достаточного времени, волнение, смятение и трус в нем прекратились, настала тишина, — и он, настроенный к обычному бегу, пошел в свой путь, имея сам владычество и попечение как о себе, так и о всем, что находилось в его недре, и, по возможности, вспоминая наставление своего художника и отца. Вначале соблюдал он это наставление строже, а к концу все коснее; и причиною этого в нем была телообразность смешения, воспитанная некогда прежнею его природою, так как он, прежде чем достиг до нынешнего благоустройства, заключал в себе много беспорядочного. От своего строителя получил он все прекрасное; а от прежнего своего состояния, сколько ни было в небе худого и несправедливого, это все и сам занял он, и сообщает животным. Питая в себе животных в союзе с правителем, он рождает в них малое зло, но великое добро; отделившись же от него, в ближайшее-то время по оставлении им правления, еще совершает все прекрасно; но с течением времени, когда является в нем больше забвения, овладевает им состояние древней беспорядочности, так что наконец он отцветает и, с немногим добром приводя в смесь много противных свойств, подпадает опасности разрушиться и сам и разрушить заключающееся в нем. И посему-то тогда уже устроивший его Бог, видя, что он в затруднении, и заботясь, как бы ему,

273.

В.

С.

следовательно, все-таки для наблюдения за ходом всецелой мировой жизни. Это — тоже промысл, только посредственный, совершающийся чрез посредство естественных сил природы, и отличающийся от промысла непосредственного, которым обнаруживается сверхъестественное могущество и благость Божия.

Е.

274.

В.

волнуемому тревогами, не разложиться и не погрузиться в беспредельное место неподобных 1) стихий, опять садится у его кормила и, вращая болевшее и разложившееся в Е. прежнем его периоде, самостоятельном, чрез то устрояет и исправляет его, делает бессмертным и не стареющим. И этим все заканчивается. Но, чтобы показать природу царя, этого вполне достаточно для тех, кто свое рассуждение приводит в связь с прежде сказанным. Ибо когда космос начал вращаться снова по пути нынешнего рождения, прервался опять порядок возрастов и стал, как бы заново, обратным тогдашнему. Животные, по своей малости, едва не исчезавшие, стали расти; а тела, вновь рожденные из земли, в возрасте старческом, —опять умирали и возвращались в землю. По подражанию и последованию свойствам целого, изменилось и все другое; подражание необходимо простиралось, за всем другим, и на чревоношение, на рождение и на питание. Ведь нельзя было все еще родиться животному в земле, чрез совместное возрастание других; но как космосу повелено быть властителем собственного течения, так и части космоса от подобной же власти получили внушение, сколько возможно, таким же образом и выращать, и рождать, и питать. Так вот к чему направлялась вся наша речь, к тому мы теперь и пришли. Вести исследование о других зверях, из чего превратился каждый и по каким причинам, было бы много и долго; а о людях оно короче и гораздо ближе к делу. Когда стяжавший и пасущий нас гений прекратил

1) Неподобие стихий есть такое состояние мира, в котором он совершенно теряет равномерность и устойчивость, так что является неподобным самому себе и несогласным с самим собою; ибо ὅμοιον и ἀνόμοιον есть не только то, что подобно или не подобно другому, но и то, что походит или не походит на себя (см. Тит. р. 42 С; р. 67 В. Phaed. р. 109 А. Symp. р. 173 D; 188 В). Заметим еще, что причастия: болевшее и разложившееся, τὰ νοσησαντα καὶ λυθέντα, относятся не к космосу, который был разрушен, чему впрочем противоречит и член τὰ, а к частям его, которые Бог новым поворотом мира опять приводит в порядок и благоустройство.

свое попечение, многие, по природе жестокие звери одичали, люди же между тем сделались слабыми и, оставшись без охранения, были расхищаемы зверями; притом в первые времена у людей еще не имелось и искусств и вообще средств для существования, так как самородной пищи они уже не находили, а производить ее пока не умели, потому что прежде не побуждались к тому никакою нуждою.

По всему этому находились они в большом затруднении. Оттого-то, по древним преданиям, и ниспосланы нам, вместе с должным наставлением, те божие дары: огонь от Прометея, искусства от Ифеста и его сотрудницы, а семена D. и растения от других. И все, чем устроена человеческая жизнь, возникло из этого; ибо когда боги, как сейчас сказано, перестали пещись о людях, тогда людям надлежало управляться самим собою и заботиться о самих себе, подобно целому космосу, которому подражая и последуя, мы вот все время, сегодня так, завтра иначе, но блюдем жизнь и награждаемся. Здесь пусть будет конец мифу. Воспользуемся им, чтобы видеть, сколько погрешали мы, высказывая в прежнем рассуждении свое мнение о муже царственном и политическом.

Сокр. Мл. Какая же, говоришь, и велика ли допущенная нами погрешность 1)?

Ин. С одной стороны она мало заметна, а с другой— очень важна и гораздо больше и шире, чем была тогда 2).

Сокр. Мл. Как?

С.

1) При определении политика, говорит философ, допущена двоякая ошибка: первая—та, что он внесен в число пастырей, каковыми были только гении, в первый период мира поставленные правителями над человеческим родом; вторая—та, что не с надлежащею точностью исследовано, каким образом управляет он обществом. Но прежде, чем начато будет изъяснение этого предмета, элеец намеревается показать из примера ткацкого искусства, как надобно описывать и изображать того, кто годен управлять государством, и как отличать его от художников, мастеровых, купцов и других такого рода людей.

2) Гораздо больше и шире, чем была тогда,—чем, то есть, казалась до изложения мифа.

275.

В.

С.

Ин. Так, что на вопрос о царе и политике нынешнего круговращения и рождения мы ответили, сказав о пастыре человеческого стада из противного периода, и притом о боге, вместо смертного: в этом-то весьма много погрешили. Но что объявили его правителем всего города, а каким образом он правитель, не рассмотрели, —в этом случае сказали, конечно, верно, только не вполне и неясно высказались, а потому и ошибка здесь легче, чем там.

Сокр. Мл. Правда.

Ин. Стало быть, надо, как видно, надеяться, что, определив средства управления городом, мы чрез это вполне опишем и политика.

Сокр. Мл. Хорошо.

Ин. И вот для того-то взяли мы миф: не только для доказательства, что, касательно стадо питания, все оспаривают это дело у лица теперь искомого (р. 267 Е), но и чтобы яснейшим образом видеть то лицо, которому одному, по примеру пастухов и волопасов, имеющему попечение о человеческой пище, принадлежит право на то название.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Я даже полагаю, Сократ, что этот образ божественного пастыря—дело слишком великое, чтобы приравнивать его и к царю; а теперешние здешние политики, по своей природе, гораздо больше похожи на подвластных, и еще ближе к ним становятся по образованию и воспитанию.

Сокр. Мл. Непременно.

Ин. Однако ж нам оттого не менее и не более обязательно рассмотреть, их, эта ли будет их природа, или та.

Сокр. Мл. Как не обязательно.

Ин. Возвратимся же опять к прежнему 1). Сказали мы,

1) По мнению Философа, с вопросом о предложенном предмете надобно обращаться так, чтобы прежде всего исправлены были погрешности, допущен-

что есть над животными искусство самораспорядительное, —пекущееся притом не о частном, а об общем, — и тогда же вдруг назвали это стадопитанием. Помнишь ли?

Сокр. Мл. Да.

Ин. Так вот в нем мы как-то ошиблись: не взяли в этом понятии и не назвали политика; он тайно ушел у нас из имени.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Питать всякие стада, вероятно, свойственно всем другим пастухам, но политику не свойственно. Между тем мы приложили и к нему это имя, тогда как надлежало прилагать ко всем нечто общее.

Сокр. Мл. Ты правду говоришь, —если бы только нашлось что-нибудь такое.

Ин. Разве уход не составлял бы нечто общее им всем, не отличая от него питания или какой-нибудь другой деятельности? Кто наименовал бы это искусством стадоустроительным, или ухаживательным, или попечительным, —как общим относительно, всех, —тот мог бы, вместе с другими, покрыть им и политика;—ведь рассуждение наше показывало, что это надобно сделать.

Сокр. Мл. Правильно; но какое же после сего могло бы быть опять деление?

Ин. Такое же, какое сделали мы и прежде, отделив стадопитание, свойственное животным пешим и бесперым, несмешанным и безрогим; только, сделав эти самые де-

276.

ные в прежних рассуждениях. Во-первых, сделана нами ошибка, говорит он, в делении самораспорядительности, αὐτεπιτακτικῆς, которой подчинено стадопитание, ἀγελαιοτροφική, а человек-политик в расчет не взят. Ведь дело пасения стада может быть, конечно, приписываемо другим стражам, но к политику оно отнесено быть не может; потому что он не пасет стада, а только имеет попечение о нем. Поэтому надлежало выбрать какое-нибудь имя общее, которое приличествовало бы как политику, так и прочим, —положим, например, искусство ухаживания за стадом, ἀγελαιοκομικὴ, или попечительное, θεραπευτική.

В.

С.

ления, захватили бы мы своим словом также и искусство стадоустроитедьное, какое и теперь есть, и было в царствование Кроноса.

Сокр. Мл. Очевидно; но спрашиваю опять, что же потом?

Ин. Явно, что когда положено таким образом имя искусства стадоустроительного, —никто, вероятно, не станет возражать нам, что такого попечения вовсе нет, как прежде могли бы справедливо доказывать, что у нас нет никакого искусства, достойного называться этим именем питательного, а если бы такое и было, то оно шло бы ко многим, и шло скорее, чем к кому-нибудь из царей.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Но на попечение о всем человеческом общении и на управление всеми людьми не имеет прав никакое другое искусство—больше и прежде искусства царского.

Сокр. Мл. Ты правильно говоришь.

Ин. Между тем замечаем ли мы, Сократ, что к самому концу все же вышла у нас опять ошибка?

Сокр. Мл. Какая?

Ин. Именно, хотя мы и очень верно рассудили, что есть некоторое питательное искусство двуногого стада, однако ж нам все-таки не следовало тотчас же называть его царским и политическим, как бы завершенное.

Сокр. Мл. Почему же?

Ин. Сперва нужно было, как мы говорили, переформовать самое имя, приведя его значение больше к попечению, чем к питанию, а потом рассечь его, —так как оно могло бы ведь дать еще немалые отсеки.

Сокр. Мл. Какие?

Ин. Мы, конечно, могли бы божественного пастыря и человеческого попечителя взять особо.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Потом, взятое особо искусство попечительное необходимо было опять-таки рассечь на два.

Сокр. Мл. На какие?

100

Ин. На насильственное и свободное.

Сокр. Мл. Ну что же?

Ин. А мы, погрешая прежде и тут глупее обыкновенного, сложили в одно царя и тирана, которые весьма не похожи друг на друга, сложили и самих и образы правления, свойственные каждому из них.

Сокр. Мл. Справедливо.

Ин. Так теперь-то, снова поправляясь, мы, как сказано, человеческое попечительное искусство не разделим ли на два, —на насильственное и свободное?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. И насильственное-то назвав тираническим, а свободное стадоустроение свободных двуногих животных—политическим, человека, имеющего это искусство и попечение, не объявим ли истинным царем и политиком?

Сокр. Мл. И так, иностранец, изъяснение политика теперь доведено у нас, должно быть, до совершенства.

Ин. Хорошо было бы, Сократ; однако ж так должно казаться не тебе одному, но и мне вместе с тобою. Между тем по моему-то мнению, царь у нас как будто еще не имеет совершенного образа. Напротив, как иногда статуйщики, торопясь и, без расчета времени, прибавляя к своему делу еще многое и великое, чего не требуется, опаздывают; так и мы, чтобы не только скоро, но и разительнее выставить погрешность прежнего деления, в той мысли, что к царю идут важные примеры, подняли страшное бремя мифа, и вынуждены были воспользоваться большею, чем нужно, его частью. Чрез это мы сделали длиннее изыскание, а конца мифу не положили: слово у нас, точно будто животное на картине, приняло, по-видимому, довольно внешнего очертания, а ясности, как бы от красок и смешения цветов, еще не получило. Между тем речью и словом гораздо приличнее, чем живописью и иным вообще рукодельем, изображать всякое животное,

Е.

277.

В.

С.

101

278.

лишь бы уметь следовать за ними; а другим (не умеющим) нужны искусства рукодельные.

Сокр. Мл. Это правильно; покажи же, что и где у нас еще недостаточно сказано.

Ин. Трудно, почтеннейший, достаточно выяснять что-нибудь более важное, не употребляя примеров; ибо каждый из нас, должно быть, узнавши все, будто во сне, на самом деле, будто потом наяву, ничего не знает.

Сокр. Мл. Как ты это сказал?

Ин. Странно как-то в настоящем случае я поднял речь о том, что случается с нами относительно знания.

Сокр. Мл. Что ж такое?

Ин. Самый мой пример, почтеннейший, потребовал у меня опять примера.

Сокр. Мл. Так что же? Говори; ради меня-то не стесняйся.

Ин. Надобно говорить, если и ты готов следовать. Ведь

мы знаем на детях, когда они только-что начинают знакомиться с грамотой—

Сокр. Мл. Что такое?

Ин. Что они достаточно распознают каждую из букв в слогах кратчайших и легчайших, и бывают способны отвечать о них правильно.

Сокр. Мл. Как же иначе!

Ин. Но, касательно тех же самых букв недоумевая в других слогах, ошибаются и мнением и словом.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Так не легче ли и не лучше ли всего на то, чего они еще не знают, наводить их следующим образом?

Сокр. Мл. Как?

Ин. Наводить сперва на все то, в чем то же самое поняли они правильно; наведши же, поставлять пред тем, чего еще не знают, чтобы, чрез сравнение того и другого, показать находящееся в обоих сочетаниях то же подобие и ту же природу, пока правильно понимаемое не укажется приложенным ко всему, что неизвестно; потом указанное,

102

получив таким образом значение примеров, сделает то. что каждая из всех букв во всех слогах будет называться либо отличною, как от прочих отличная, либо тожественною, как тожественная и всегда себе равная.

Сокр. Мл. Без сомнения.

Ин. Не поняли ли мы теперь достаточно, что пример то происходит тогда, когда то же самое, находясь в другом отдельном, понимается правильно и, в приложении к тому и другому, как обоим вместе, производит одно истинное мнение?

Сокр. Мл. Видимо.

Ин. Так удивимся ли мы, если наша душа, по природе, испытывая то же самое относительно стихий всего, иногда в известных сочетаниях узнает твердо истину на счет каждой стихии, а при других сочетаниях на счет всех стихий колеблется, —одни из них кое-как, из их соединений, понимает правильно, а когда они перенесены в длинные и не легкие слоги вещей, того же самого опять не знает?

Сокр. Мл. Удивительного-то тут нет ничего.

Ин. Каким же образом, друг мой 1), мог бы кто-нибудь, выходя из ложного мнения, достигнуть хотя малой части истины и приобрести разумение?

Сокр. Мл. Почти никаким.

С.

1) Каким же образом, друг мой... По-гречески читаем: πῶς γὰρ, ὦ φίλε, δύναιτ’ ἄν τις. Явно, что значения частицы γὰρ мы здесь не удержали; и думаем, что оно не может быть удержано. Элеец сказал так: что случается испытывать детям относительно азбучных букв, то же самое происходит и в душах относительно вещественных стихий. То есть, что в небольшом составе их ясно для нас и наглядно, то самое в труднейших сочетаниях вещей представляется темным и совершенно неизвестным. Когда Сократ подтвердил это,—мог ли иностранец продолжать: πῶς γὰρ, ὦ φίλε, δύναιτ’ ἄν τις κ. τ. λ.?—И так, по нашему мнению, здесь надобно читать: πῶς ὄρ’, ὦ φίλε, κ. τ. λ. Иностранец, то есть, умозаключает так: если душа наша и в таких вещах подвергается опасности впадать в заблуждение, то может ли быть, чтобы кто-нибудь, вышедши из ложного мнения, достиг хоть сколько-нибудь истины и перешел к обладанию мудростью? Поэтому будем прежде всего рассматривать дело в малом его примере, в котором меньше опасности погрешить.

103

279.

В.

С.

Ин. Если же дело таково, то я и ты нисколько, конечно, не погрешим, взявшись сперва узнать природу целого примера по частям—в другом малом примере, с тем чтобы потом к виду царя, который очень велик, перенести вид каких-нибудь меньших (взятых для примера) вещей, и решиться, опять посредством примера, искусственно изучить уход за делами города, —дабы сновидение сменилось у нас явью.

Сокр. Мл. Совершенно правильно.

Ин. Так надобно взяться снова за прежнее рассуждение, чтобы, поколику весьма многие у царского рода оспаривают попечение о городах, устранить всех таких и оставить только царя. А для этого, говорили мы, нужен нам какой-нибудь пример.

Сокр. Мл. И очень.

Ин. Какой же именно пример, представляющий ту же политическую деятельность, только самый малый, предложил бы нам кто-нибудь, чтобы можно было удовлетворительно найти искомое?—Хочешь ли, ради Зевса, Сократ, —за неимением какого-либо готового, —выберем по крайней мере искусство ткацкое? Да и это, если угодно, не все? Может быть, довольно будет тканья из шерсти: пожалуй, и эта отличенная нами часть ткацкого искусства засвидетельствует нам то, чего хотим.

Сокр. Мл. Да, почему не так!

Ин. Отчего же бы нам, как прежде делили мы каждый предмет, отсекая части от частей, не сделать того же и теперь с ткацким искусством, и, по силам, с возможною краткостью, скоро пробежав все, опять прийти к тому, что полезно для нас в настоящем случае?

Сокр. Мл. Как ты говоришь?

Ин. Самое рассмотрение дела будет тебе моим ответом.

Сокр. Мл. Прекрасно сказано.

Ин. Все, что мы производим и приобретаем, либо помогает нам в делании чего-нибудь, либо охраняет

104

нас от какого-нибудь страдания. Из предметов охранительных, одни—врачевства, как божественные, так и человеческие, другие—орудия защиты; из орудий защиты, одни—военные вооружения, другие—ограды; из оград, одни закрывают нас, другие оберегают от холода и зноя; из оберегалищ, одни—кровли, другие—материи; из материй, одни—ковры, другие—покровы; из покровов, одни— цельные, другие—составные; из составных, одни—сшитые, другие—держащиеся без швов; между не сшитыми, одни делаются из нитей земных растений, другие—из волос; между волосяными, одни склеены водою и землею, другие сотканы сами по себе. Так не этим ли предохранительным вещам и покровам, сделанным из того, что соткано само по себе, дали мы имя платья? А искусство, пекущееся особенно о платьях, —подобно тому, как тогда—пекущееся о городе назвали политикою, —не назвать ли нам теперь, таким же образом, по самому его делу, платьестроением? Не скажем ли притом, что и искусство ткацкое, поколику в деле постройки платьев оно составляло самую большую часть, ничем, кроме имени, не отличается от этого платьестроения, подобно тому, как и там искусство царское не отличалось тогда от политического?

Сокр. Мл. Весьма правильно.

Ин. рассудим же после сего, что так называемое искусство построят платья кто-нибудь мог бы уже признать определенным достаточно, не сообразив, что от многих других, сродных, оно было отделяемо, а от близких к нему по работе еще не отличено.

Сокр. Мл. От каких, говоришь, сродных?

Ин. Ты, кажется, не следовал за тем, что говорилось: поэтому надобно, как видно, идти опять назад, начав с конца. Ведь если разумеешь ты сродство, —мы сейчас от нашего искусства отсекли производство ковров, отделяя надеваемое и подстилаемое.

280.

105

С.

281.

Сокр. Мл. Понимаю.

Ин. Устранили даже всякую работу из льна, веревок и всего, что справедливо назвали нитями растений; удалили также битье шерсти и всякое соединение вещей посредством вязанья и шитья, которого большая часть есть искусство сапожническое.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Отделили мы и уход за цельными покровами, —искусство Кожевническое, —потом кровельное и все, применяемые к домостроительству, ко всякому плотничеству и другим искусствам, удерживающим течение жидкостей; отделили также искусства оград, доставляющие изделия против воровства и насильственных действий, занимающиеся приготовлением охранительных средств и укреплением дверей, и служащие частями искусства скреплять гвоздями; отсекли, наконец, и искусство вооружения, —отдел великой и разнообразной силы отражать врагов; а в самом начале тотчас отделили все магическое искусство лекарств, и оставили, как нам казалось, искомое, —что охраняет от стужи, приготовляет защиту из шерсти и получило имя искусства ткацкого.

Сокр. Мл. Выходит, так.

Ин. Но сказанное нами, дитя мое, еще не исчерпывает дела. Ведь приступающий к приготовлению платьев вначале делает, очевидно, противное тканью.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Тканье есть отчасти какое-то сплетение.

Сокр. Мл. Да.

Ин. А отчасти есть разложение того, что было составлено и сплетено.

Сокр. Мл. Какое же разложение?

Ин. Дело искусства чесального. Или чесальное искусство мы осмелимся назвать ткацким и чесальщика—ткачом?

Сокр. Мл. Отнюдь нет.

106

Ин. Да если бы кто назвал ткачеством даже искусство делать основу и уток, и то дал бы этому делу странное и ложное имя.

Сокр. Мл. Как не ложное!

Ин. Что же? Положим ли, что и все вообще искусство валяльное и портняжное -нисколько не относятся к попечению о платье и уходу за ним, или и эти искусства назовем ткацкими?

Сокр. Мл. Отнюдь нет.

Ин. Но ведь все они вместе будут оспаривать уход то и производство платьев у искусства ткацкого, уступая ему наибольшую часть, но многое уделяя и себе самим.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Да кроме этих, и искусства, приготовляющие орудия, посредством которых производятся ткацкие работы, должно думать, вообразят себе, что они тоже вспомогательные причины всякого ткачества.

Сокр. Мл. Весьма правильно.

Ин. Так наше слово о ткацком искусстве, в той части, которую мы отличили, не достаточно ли будет определенно, если положим, что из всех попечений о шерстяном платье оно есть самое прекрасное и великое? Или мы скажем хотя нечто верное, но все-таки не ясное и не законченное, пока от искусства ткацкого не отделим и этих всех искусств?

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. И так, после сего, не сделать ли то, что говорим, чтобы наша речь шла в порядке?

Сокр. Мл. Как не сделать.

Ин. И вот различим сперва два искусства по отношению ко всему, что делается.

Сокр. Мл. Какие?

Ин. Одно—в значении вспомогательной причины рождения, другое—в значении самой причины.

В.

С.

107

Е.

282.

В.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Все искусства, которые самого дела не производят, а только приготовляют орудия для искусств производящих, так что, если бы не было этих орудий, никогда не совершалось бы то, что совершать предназначено каждому искусству, —все эти искусства мы почитаем вспомогательными причинами, а те, которые производят самое дело, —(прямо) причинами.

Сокр. Мл. Должно быть, так.

Ин. Значит, после сего, все искусства, приготовляющие веретена, челноки и всякие другие орудия, посредством которых принимают они участие в производстве одежд, мы назовем вспомогательными причинами, а имеющие уход за самыми одеждами и построяющие их, —(прямо) причинами?

Сокр. Мл. Весьма правильно.

Ин. Но из причин, искусства промывания, исправления и всякого в том же роде попечения, при широком объеме искусства украшательного, весьма прилично принимать за часть его, —все вместе под именем искусства валяльного.

Сокр. Мл. Хорошо.

Ин. Да и искусства чесальное, прядильное и все, относящиеся к самому производству платья, как бы части к целому, образуют также одно некоторое искусство, называющееся у всех искусством шерстопрядильным.

Сокр. Мл. Как же иначе!

Ин. Но искусство шерстопрядильное имеет два отдела, и каждый из них есть вместе часть двух искусств.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Искусство чесальное и половина ткацкого, —поскольку там разделяется то, что одно с другим сложено, — все это, чтоб определить одним именем, относится к искусству шерстопрядильному; а на все распространялись у нас два больших некоторых искусства—соединения и разделения.

108

Сокр. Мл. Да.

Ин. К искусству разделения относятся искусство чесальное и все сейчас названное; ибо деление на шерсти и на основе, — действуя иным образом посредством утока, и иным—посредством рук, —получило приведенные сейчас названия.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Теперь возьмем опять, вместе с искусством шерстопрядильным, заключающуюся в нем часть соединительную; а то, чти> было разделительного, на этом все и оставим, рассекая искусство шерстопрядильное надвое—на отдел разделяющий и соединяющий.

Сокр. Мл. Пускай будет разделено.

Ин. Но часть соединительную, в связи с шерстопрядильною, Сократ, надобно тебе снова разделить, если хотим достаточно определить названное прежде искусство ткацкое.

Сокр. Мл. Пусть и должно.

Ин. Конечно, должно; и мы одно в ней назовем сучением, а другое—переплетанием.

Сокр. Мл. Так ли я понимаю? Говоря о сучении, ты, кажется, разумеешь делание основы.

Ин. Не только это, но и делание утока. Скажем ли, что производство его совершается как-нибудь без сучения?

Сокр. Мл. Отнюдь нет.

Ин. Различай же каждое и из этих; потому что это различие, может быть, тебе пригодится.

Сокр. Мл. Каким образом?

Ин. Следующим. Из произведений искусства чесального, нечто удлинненное и получившее широту мы называем пластом шерсти.

Сокр. Мл·. Да.

Ин. А свитое из этого веретеном 1) и сделавшееся

С.

1) Это замечательное место весьма важно для познания ткацкого искусства у древних. Поэтому им пользовались для своей цели многие ученые, как

109

283.

В.

твердою пряжею назови ты основою; искусство же, занимающееся приготовлением долгих нитей, —искусством делать основу.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Но все опять, что принимает пряжу слабую и, будучи ввито в основу, представляет для вычесывания ворса соответственную мягкость, — все это напряденное мы назовем утоком, назначенное же к тому искусство—искусством прясть уток.

Сокр. Мл. Очень правильно.

Ин. И вот та-то часть искусства ткацкого, которую мы отличили, кажется, ясна уже для всякого: ибо, когда-то, что в искусстве шерстопрядильном является частью соединяющею, отделывает сеть утока и основы в форме прямой ткани, все это сплетенное мы назовем шерстяным платьем, а занятое этим искусство—искусством ткацким.

Сокр. Мл. Очень правильно.

Ин. Пускай. Так почему же не сказали мы тотчас, что ткацкое искусство есть сплетение утока и основы, но все ходили вокруг, делая множество напрасных определений?

Сокр. Мл. Но мне казалось, иностранец, что, из сказанного, ничто напрасно не сказано.

Да и не удивительно: но, пожалуй, могло бы показаться, друг мой. Так против такого соблазна, если бы он являлся и много раз после, —тут нет ничего уди-

наприм. Салмазий (Exercitt. Plin. р. 277, ed. Trai. а. 1689), Готл. Шнейдер (Ad scriptores rei rusticae, t. IV, p. 364 sqq.). Из этого места мы узнаем, что нити основы отличались от нитей утока. Основа была грубее и состояла из нитей, пряденых круче; а уток состоял из нитей более мягких и прямых. Отсюда произошли различные искусства: στημονιτική и κροκονητιχή; потому что один только уток давал те мягкие волокна, которые выдаются из шерстяной материи, когда ее чешет и разглаживает валяльщик. Это дело валяльщика означается словом ολκή, ворсованием.

110

вительного, —выслушай некоторые соображения, которые удобно могут быть отнесены ко всем подобным случаям.

Сокр. Мл. Говори только.

Ин. рассмотрим же, во-первых, всякое излишество и недостаток 1), чтобы основательно хвалить и порицать каждый раз либо длинные некстати, либо обратные тому рассуждения о таких предметах.

Сокр. Мл. Да, следует.

Ин. Так вот если бы об этом самом повели мы свою речь, то повели бы, думаю, не без основания.

Сокр. Мл. О чем?

Ин. О длинноте и краткости, о всяком излишестве и недостатке. Ведь есть, действительно, искусство измерения, D в отношении ко всему этому.

Сокр. Мл Да.

Ин. Различим же в нем две части; так как это нужно для той цели, которой мы теперь заняты.

Сокр. Мл. Но говори, что тут различать.

Ин. Следующее: во-первых, взаимное общение великости и малости; во-вторых, необходимую сущность явления.

С.

1) Иностранец извиняет здесь длинноту своего рассуждения. Но, делая это, он вместе с тем сообщает новые тонкие черты своему исследованию и говорит, что искусство измерять, при определении долготы или краткости, может поступать двояким образом: может, то есть, либо сравнивать великость и малость взаимно между ними, либо иметь в виду необходимую природу того, что существует; значит, великость и малость вещей определять или относительно, или абсолютно. И последний способ обсуждения вещи, полакает он, уместен там, где спрашивается о мере, какую нужно сохранить, когда рассматривается что-нибудь в пределах известного искусства; ибо цель искусств—в действии остерегаться всего того, чего мало, или чего слишком, и таким образом, чрез сохранение меры, производить все доброе и прекрасное И так, самое искусство измерения может быть разделено надвое: оно содержит в себе или те искусства, которыми измеряются числа, длины, высоты, скорости и противное тому, или другие, определяющие великое и малое, излишнее и недостаточное из справедливой меры природы, из благоприличного, благоприятного, необходимого и, наконец, из того, что занимает средину между крайностями.

111

Е.

284.

В.

Сокр. Мл. Как ты говоришь?

Ин. Не кажется ли тебе естественным, что большее надобно называть большим не чего другого, как меньшого, и меньшее—меньшим большего, а не иного чего?

Сокр. Мл. По мне, так.

Ин. Что же? превышающее природу меры 1) или превышаемое мерою, —в словах лито, или делах, —не назовем ли мы тоже действительно бытным, —в чем особенно отличаются между нами добрые и злые?

Сокр. Мл. Видимо.

Ин. Стало быть, нам надобно положить двоякую сущность великого и малого и двоякое деление их; затем, рассматривать их не как говорили сейчас—только одно по отношению к другому, но скорее, как теперь же сказано, полагать одну сущность в отношении взаимном, а другую—в отношении к мере. Хотим ли мы знать, для чего это?

Сокр. Мл. Почему не хотеть?

Ин. Кто природу большего будет относить не к чему иному, а только к меньшему, у того она никогда не получит своей меры. Не правда ли?

Сокр. Мл. Так.

Ин. Но этим способом не разрушим ли мы самых искусств и всех дел их, не упраздним ли даже искомой теперь политики и искусства, называемого ткацким? Ведь все они остерегаются того, что больше и меньше меры, —остерегаются не как не существующего, а как вещи, затрудняющей дело, и таким образом, сохраняя меру, совершают все доброе и прекрасное.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. Если же упраздним мы политику, —не будет ли после того безуспешен у нас и поиск царского знания?

1) Природа меры,—это и есть необходимая сущность рождения, или то, что абсолютно, само по себе заключает в себе свою меру, и для измерения себя не имеет нужды сравниваться с другими вещами.

112

Сокр. Мл. И очень.

Ин. Стало быть, подобно тому, как в Софисте 1) нашли мы, что есть то, чего нет, поколику к этому идти принудило нас рассуждение: не придется ли нам и теперь, по неволе, вывести заключение, что большее и меньшее измеримы—не только одно другим, но и самым явлением меры? Потому что ведь невозможно же, чтоб был кто бесспорно политиком, или каким-нибудь иным знатоком дел, пока в этом не установится согласия.

Сокр. Мл. Посему и теперь особенно нужно сделать это.

Ин. А это дело еще больше, Сократ, чем то; хотя и то, мы помним, как было длинно. Впрочем, относительно их весьма справедливо будет такое предположение.

Сокр. Мл. Какое?

Ин. То, что для точного представления дела со временем понадобится ныне сказанное. А что оно достаточно и хорошо для настоящей цели, это, кажется, прекрасно подтвердит нам то положение, если примем равно, что все искусства существуют, и что большее и меньшее измеряются не только взаимно, но и явлением меры: ибо если есть это, то есть и то, а когда есть то, есть и это, но не будь которого либо из них, —не будет ни того, ни другого 2).

Сокр. Мл. Это, конечно, правильно; но что же потом?

Ин. Явно, что мы разделим искусство измерения, согласно

С.

1) См. Sophist. p. 235 A sqq.

2) Смысл этих слов следующий: Кроме того, для объяснения настоящего предмета, весьма много способствует убеждение, что все искусства, по своей природе, могут быть сравниваемы между собою как нечто, одно другого большее, или одно другого меньшее, а могут также поставляемы быть в сравнение и с самой природой меры, или с мерою абсолютною. Если же так, то уже легко судить, слишком ли длинно было прежнее рассуждение элейца. Ведь если оно развивалось с намерением достигнуть предположенной цели, то зачем предполагать в нем плодовитость излишнюю? И так, здесь, полагает элеец, теснейшим образом соединяется то и другое: если есть искусства, то есть место и двоякому способу судить о великости и малости их; и наоборот, если есть двоякий способ судить о великости и малости искусств, то, конечно, существуют и искусства.

113

285.

С.

сказанному, на две части: к одной его части отнесем все искусства, измеряющие числа, долготы, высоты, широты, плотности—тем, что противно им; а к другой—все, занятые отношением к мере, приличию, благовременности, долгу и ко всему, что составляет средину между крайностями.

Сокр. Мл. Ты указал на два действительно великие отдела, которые притом много отличаются один от другого.

Ин. То самое, что многие люди высокоумные, Сократ, иногда повторяют точно какое замысловатое выражение, —будто, то есть, искусство мерительное входит всюду, —сказано теперь, выходит, и нами; ибо в области искусств все каким-нибудь образом подчинено измерению. Но они, по непривычке распознавать виды посредством деления, приводят эти столь различные вещи к тожеству, почитая подобными, и погрешают обратно тому, разлагая не по частям другие, (которые тожественны) 1). Между тем в. надлежало бы, когда во многих вещах замечена уже общность, не отступать, пока не узнаешь в ней всяких разниц, сколько бы ни находилось их в видах, и потом опять, когда во множестве вещей увидишь многоразличные несходства, не считать себя неспособным и не оставлять дела со стыдом, пока всего сродного не заключишь в одном подобии и не соединишь сущностью какого-нибудь рода. Но довольно будет сказанного как об этом, так и о недостаточествующем и излишнем; условимся только, что относительно их оказалось

1) Что единственно верное истолкование этих слов то, какое мы дали им, ясно доказывается дальнейшим выражением: δέον, ὅταν μὲν τὴν τῶν πολλῶν κοινωνίαν κ. τ. λ. (надлежало бы, когда во многих вещах замечена общность), где описывается метода деления аналитическая и синтетическая; потому что ἡ τῶν πολλῶν κοινωνία есть тот образ общности, по которому Формы и части содержатся между собою как подчиненные одному и тому же роду. А где замечается это, там, по мнению элейца, не прежде надобно оставлять труд изыскания их, пока не будут усмотрены все разницы, то есть Формы и части.

114

два рода искусства мерительного, и постараемся запомнить, что это за роды.

Сокр. Мл. Будем помнить.

Ин. После этого возьмемся за другое рассуждение о том же самом предмете, который рассматриваем, и вообще о ведении подобных исследований.

Сокр. Мл. За какое?

Ин. Пусть бы кто спросил нас на счет собеседования тех, которые учатся грамоте: что мы скажем, когда одному из них предложен вопрос о числе букв в известном имени? имеется ли тогда особенно в виду сделать его грамотнее относительно этого одного вопроса, или относительно всякого другого?

Сокр. Мл. Явно, что относительно всякого.

Ин. Что же теперь? настоящий наш вопрос о политике для того ли предлагается, чтобы мы сделались диалектичнее больше в этом отношении, или во всяком?

Сокр. Мл. И это явно, что во всяком.

Ин. Ведь и в самом деле, никто, в ком есть сколько-нибудь ума, не захотел бы получить понятие, например, о ткацком искусстве для этого самого понятия. Но вот что, думаю, не известно очень многим: для вещей удобопознаваемых существуют некоторые чувственные подобия, которые не трудно найти, когда кто человеку, требующему отчета относительно чего-нибудь, хочет дать его легко, без хлопот и рассуждений. Величайшим же и досточтимейшим предметам нет ни одного соответственного образа, который бы способен был живо выразить их, и по указании на который, желающий удовлетворить душе вопрошателя применительно к какому-нибудь чувству, удовлетворил бы ей вполне. Поэтому надо упражнением достигать возможности в каждом дать и принять отчет (силою рассуждения); потому что предметы бестелесные, —самые прекрасные и величайшие, —ясно указываются одним рассуждением, и не чем другим, а о них-то все теперь

286.

115

В.

С.

и говорится. Упражнение же, в отношении всего, гораздо удобнее на меньшем, чем на большем.

Сокр. Мл. Прекрасно сказано.

Ин. Вспомним же причину, по которой все это сказали мы о настоящем предмете.

Сокр. Мл. Какую причину?

Ин. Да особенно ту скуку, ради которой показалась нам так тяжелою продолжительная речь о ткацком искусстве, о перевороте во вселенной, и в Софисте—о сущности не существующего. Понимаем, что тут мы были очень длинны, и во всем этом обвиняли самих себя, боясь, не наговорили ли ненужного, и притом так пространно. Посему, чтобы опять не испытать нам чего подобного, представляй, что прежнее было сказано ради всего этого.

Сокр. Мл. Так и будет; говори только, что следует.

Ин. Вот и говорю, что, помня теперь сказанное, я и ты должны, конечно, все, о чем говорим, каждый раз порицать или хвалить за краткость и долготу, причем о продолжностях судить не по взаимному их отношению, а по той части искусства 1) мерительного, о которой надобно памятовать, —сказали мы тогда, —в мере приличного 2).

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Впрочем, и не все поэтому. Когда дело рассчитано на удовольствие, —нам нет нужды в длиннотах, разве мимоходом. Когда же идет речь о решении предложенной задачи, вопрос, как легче и скорее найти его, рассудок велит поставлять на втором, а не на первом плане. Напротив,

1) Разумеется та часть искусства измерять, которая, по прежнему выражению элейца, относится к τῇ τοῦ μετρίου γενέσει, прилагаемому к обсуждению длинноты и короткости вещей.

2) Сказанное философ ограничивает оговоркой: в мере приличного, πρὸς τὸ πρέπον. Ведь длинноты, когда мы говорим только для удовольствия, вовсе не нужны; но при серьезных исследованиях не только не должно искать скорости или удобства, а следует предаваться широкой, ничем не стесненной диалектике, чтобы предмет мог быть раскрыть вполне.

116

гораздо больше и прежде всего надобно ценить самую методу, дающую возможность делить предмет на виды, и если рассуждение, сколь бы продолжительно ни было оно, делает слушателя изобретательнее, —нужно раскрывать его старательно, не досадуя на его продолжительность; то же опять и в случае его краткости. Кроме сего, и то еще: кто порицает такие собеседования за длинноту рассуждений и не одобряет околичностей, в которых они вращаются; тому не должно так скоро и легко дозволять отделываться одним только порицанием, будто рассуждение длинно, но надобно думать, что ему следует еще указать, как могло бы рассуждение, если бы было короче, сделать собеседников диалектичнее и в открытии оснований вещи находчивее; о порицаниях же и похвалах по отношению к чему-нибудь иному не заботиться, даже подавать вид, будто и не слышишь подобных речей. Но об этом довольно, если и тебе так кажется. Обратимся опять к политику-то, и применим к нему пример уже объясненного выше ткацкого искусства.

Сокр. Мл. Ты хорошо сказал; сделаем, что говоришь.

Ин. От многих-то пасущих также искусств, особенно же от всех занятий, касающихся стад, царь отделен; теперь остаются, говорим, те искусства, которые действуют и помогают действовать в самом городе, и которые, прежде всего, надобно отделить одни от других.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. А знаешь ли, что трудно рассечь их надвое?—И причина этого, если пойдем вперед, будет, думаю, не меньше ясна.

Сокр. Мл. Стало быть, так и надобно делать 1).

Ин. Разнимем же их почленно, будто жертву, если не можем разделить надвое; потому что рассекать особенно нужно всегда на ближайшее число.

Е.

287.

В.

С.

1) Т. е., стало быть, и не надобно делить надвое.

117

288.

Сокр. Мл. Как же поступим теперь?

Ин. Как прежде. Сколько ни было искусств, доставлявших орудия для искусства ткацкого, —все их отнесли мы тогда к причинам вспомогательным.

Сокр. Мл. Да.

Ин. То же самое надобно нам делать и теперь, —теперь еще больше, чем тогда. Ибо малое ли, великое ли орудие приготовляется каким-нибудь искусством, —все эти искусства следует относить к причинам вспомогательным, так как без них не было бы ни города, ни политики, хотя мы никак не припишем им создание искусства царского.

Сокр. Мл. Конечно, не припишем.

Ин. Впрочем, отделяя этот род от других, мы беремся за дело трудное. Ведь кто говорит, что нечто из существующего есть (лишь) орудие чего-нибудь одного, тот говорит, кажется, что-то правдоподобное; однако ж этот род принадлежностей в городе мы назовем иным.

Сокр. Мл. Какой?

Ин. Так как он не имеет того свойства, поставляется же в произведении не причиною его, как орудие, а ради хранения того, что произведено.

Сокр. Мл. Какой же это?

Ин. Это—род многообразный, составленный из начал сухого и влажного, огнистого и огню не причастного 1), называемый у нас одним именем сосуда, —род весьма обширный, и к искомому-то знанию нисколько, думаю, не подходящий.

1) Это место в подлиннике крайне искажено. Здесь необходимо различаются два вида вещей, сколько, по крайней мере, видно это из дальнейших слов. Независимо же от этого, тут возможна только догадка. Нам кажется, что в этом тексте предполагаются два искусства, помогающие делу политики, но не составляющие политики: одно производит разные для мастерства орудия, а другое отделывает всякого рода сосуды и рухлядь. Догадка наша подтверждается на стр. 289 А—В.

118

Сокр. Мл. Как подходить!

Ин. Третий же, отличный от этих, род принадлежностей, наблюдаемый очень часто, находится и на суше и на воде, и в вечном движении и неподвижен, и дорог и малоценен; однако ж у него—одно имя, потому что весь он—для некоторого сидения, —всегда служит седалищем чему-нибудь.

Сокр. Мл. Каким седалищем?

Ин. Мы называем его вообще повозкой, —делом вовсе не политики, а гораздо скорее—искусства плотнического, гончарного и кузнечного.

Сокр. Мл. Понимаю.

Ин. Что же четвертый? Надобно ли назвать его отличным от тех, тогда как в нем содержится весьма многое из того, о чем сказано было прежде, —например всякое платье, многое из оружия, стены, все земляные и каменные покровы, и тысячи других вещей? Так как все это делается для защиты, то вполне правильно было бы в целом назвать такой род защитою, и гораздо скорее почитать ее, в большей части, делом искусства домостроительного и ткацкого, чем политического.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. А к пятому роду не захотим ли мы отнести то, что относится к украшению и живописи и что, пользуясь живописью и музыкою, проявляется в подражаниях, направляемых только к нашему удовольствию и по справедливости выражаемых одним именем?

Сокр. Мл. Каким?

Ин. Это имя, —вероятно, забава.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. Так всем таким вещам будет приличествовать одно сказанное имя; потому что ни одна из них не производится ради чего-либо серьезного, но все делаются для шутки.

Сокр. Мл. И это почти понимаю.

В.

С.

119

Е.

289.

В.

Ин. А того, что всем этим искусствам доставляет материю, из которой и в которой они, сколько их теперь ни пересчитано, вырабатывают свои произведения, — того разнообразного вида, порожденного многими другими искусствами, не признаем ли мы шестым родом?

Сокр. Мл. О каком виде говоришь ты?

Ин. Разумею золото, серебро й все, чем занимается металлургия; также то, что рубка деревьев и всякое стрижение доставляют мастерствам плотника и корзинщика; далее, искусства снимать кору с растений и кожи с тел одушевленных, и другие, сколько ни есть подобных, приготовляющие пробки, кору, ремни, —все они доставляют возможность производить из родов несложных виды сложные. Все это мы назовем одним именем первородного стяжания человеческого, как нечто не сложное, и производимое отнюдь не царским искусством.

Сокр. Мл. Хорошо.

Ин. Приобретение же пищи и все, что, примешиваясь к телу, получает некоторую способность своими частями поддерживать части тела, надобно назвать родом седьмым, и соединять с ним, взятым всецело, имя нашего питателя, если только не найдем, чтобы приложить к нему, какого-нибудь другого, лучшего имени. И подчиняя весь этот род земледелию, охоте, гимнастике, медицине и кухне, мы будем правее, чем относя его к политике.

Сокр. Мл. Как не правее!

Ин. И так, почти все приобретаемое, кроме животных домашних, содержится, думаю, в этих семи родах. Но смотри, —ведь всего справедливее было бы вот какое расположение их: сперва вид первородный, потом орудие, сосуд, повозка, защита, забава, пища. Мы оставляем иное, не важное, что могли бы, но забыли приурочить к этим родам: например, идею монеты, печатей и всякого начертания; потому что вещи эти сами в себе не содержат особого, соответственной величины рода, но позволяют при-

120

влечь себя, хотя и не без натяжки, одна к украшению, другая к орудию. Что же касается до приобретения домашних животных, то все они, кроме рабов, объемлются, по-видимому, искусством стадопитания, которое выделили мы прежде.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Так теперь остается еще род рабов и всех слуг, между которыми, догадываюсь, откроются и люди, оспаривающие у царя самое плетенье, как тогда оспаривали его у ткачей мастера прядения, чесания и всего другого, о чем мы говорили. Все же другие, названные вспомогательными причинами, вместе с упомянутыми теперь делами их, устранены и отделены от царской и политической деятельности.

Сокр. Мл. Выходит, так.

Ин. Давай же рассмотрим остальных, и, чтобы видеть их лучше, подойдем к ним ближе.

Сокр. Мл. Да, надобно.

Ин. Самые великие-то слуги, если смотреть отсюда, имеют, как мы находим, занятия и свойства, противные тем, какие за ними предполагались.

Сокр. Мл. Какие слуги?

Ин. Купленные и приобретенные этим способом: их мы бесспорно можем назвать рабами, менее всего усвояющими себе царское искусство.

Сокр. Мл. Как не менее!

Ин. Что же? Люди свободные, которые произвольно становятся в рабочее сословие, наряду с только что упомянутыми, передавая друг другу плоды земледелия и искусств и уравнивая их, люди, то сидящие на площадях, то по морю и суше переезжающие из города в город и обменивающие не только другие вещи, но и монету на монету, —те люди, которых мы называем менялами, торговцами, владельцами судов, барышниками, — будут ли отстаивать что-нибудь для себя в политическом искусстве?

С.

290.

121

В.

С.

Сокр. Мл. Разве, может быть, искусство торговли-то.

Ин. Однако ж мы найдем, что те-то, которых видим на жалованье и которые совершенно готовы служить всем по найму, не будут присвоят себе царского искусства.

Сокр. Мл. Как присвоят!

Ин. А что сказать о служащих нам всегда в этом?

Сокр. Мл. В чем, и о ком говоришь ты?

Ин. Об услугах, которыми часто бывают заняты сословие глашатаев 1) и люди мудрые в делах письменных, также о многих других, которые весьма способны выполнять для властей иные люди, —что скажем об этих?

Сокр. Мл. Что они, как и ты сказал теперь, слуги, а не правители городов.

Ин. Однако ж, думаю, ведь я сказал не во сне, что таким каким-то путем выйдут на свет люди, особенно притязающие на искусство политическое; хотя, конечно, весьма странным может показаться намерение искать их в классе служебном.

Сокр. Мл. Совершенно так.

Ин. Но приступим еще ближе к тем, которые пока не испытаны. И у людей, занимающихся совещанием, есть часть какого-то знания служебного: потому что они

1) О сословии глашатаев, τὸ κηρυκικὸν ἔθνος, и о подобных этому деловых людях, принимавших участие в управлении республикою, Платон почти везде говорит с колкою иронией (см. De Rep. I, р. 351 С; Gorg. р. 455 В). То же и у римлян—praeconum natio. А у Цицерона (Pro Mur. 33)—tota natio candidatorum. In. Pis. 23: de officiosissima quidem natione candidatorum. Sext. 45: Nostra natio optimatium. Ὅσοι τὲ περὶ γράμματα σοφοῖ, т. e. γραμματεῖς и ὑπογραμματεῖς, которых тонко осмеивает и Аристофан (Rann. v. 1095 sqq.), называя их именем голодных народных обезьян, воровски схватывающих куски жертв с общественных алтарей, τῶν βωμολόχον δημοπιθηήκων. Из Бекковой Oeconom. Athen. (I, р. 198) и Шёманова сочин. De comitiis (р. 318 sqq.) узнаем, что в Афинах находилось много подобных людей, и все они были подручниками правительства, а стоя вблизи правителей, часто считали и самих себя правителями. Так эти-то люди, исполненные тщеславия и гордости, ловко осмеиваются здесь Платоном; ибо, тогда как они объявляли притязание на честь политиков, всякий видел в них только слуг, бывших в распоряжении правителей.

122

признаются у людей истолкователями воли богов, при которых служат.

Сокр. Мл. Да.

Ин. Да и род жрецов опять, как обыкновенно говорят, умеет приносимые от нас дары делать, посредством жертв, благоугодными богам, а у них, посредством молитв, испрашивать нам стяжание благ. Но то и другое, вероятно, есть часть искусства служебного.

Сокр. Мл. Очевидно.

Ин. Так вот мы, по-видимому, напали уже на какую-то стезю, ведущую туда, куда идем; потому что сан жрецов и провещателей, по великости своего служения, исполнен высоких о себе помыслов и принимает знаки благоговения. В Египте царь даже и не мог царствовать 1) без сана жреческого; если же и удалось бы кому из другого сословия сперва силою взойти на престол, —все-таки ему потом необходимо было вступить в это самое сословие. Можно находить по многим местам и у эллинов, что величайшие в своем роде жертвоприношения повелевается совершать высшим властям. То самое, о чем говорю, не меньше заметно и у вас; ибо и здесь получившему жребий царя дается право заведовать важнейшими и особенно дорогими народу из древних жертвоприношений 2).

1) О египетских постановлениях в этом отношении писано многими и во многих книгах. Но нам довольно указать на полную самой разнообразной эрудиции книгу Христиана Даниила Бекка: Anleitung zur genauer Kenntniss der allgemeinen Welt-und Volker-Geschichte, 1 Hälfte des 1-en Theiles, ed. 2, p. 731 sqq., где впрочем автор, не обращая внимания на свидетельство Платона, без нужды предполагает, что египетские цари принадлежали к сословию военному. Между тем Схолиаст к этому месту правильно говорит: σημαίνου, ὅτι οἱ Αὶγυπτίων βασιλεῖς πάντες ἰερεῖς ἤσαν. А что ἱερατικῆς надобно принимать в смысле жречества,—ясно видно из следующих далее мыслей.

2) Всем известно, что в Афинах второй архонт носил имя царя. На нем лежало рассматривание дел общественной религии и касающихся ея случаев, чем прежде занимались сами цари (см. Aristot. Polit. Ш, 14). Оттого второму архонту и досталось это имя. Царь, или второй архонт, заведовал также народными праздниками, наприм., элевзинскими, ленейскими, факело-

123

291.

В.

С.

Сокр. Мл. Да и очень.

Ин. Стало быть, этих-то избранных по жребию царей и вместе жрецов надобно рассмотреть нам, равно как слуг их и некоторую другую многочисленную толпу, которая сейчас только представилась глазам нашим, после того как выделили мы прежних.

Сокр. Мл. О какой еще толпе говоришь ты?

Ин. Об очень странной.

Сокр. Мл. А именно?

Ин. На первый взгляд, она представляется родом каким-то всеобразным: многие из мужей походят на львов, кентавров и других подобных; весьма многие— на сатиров и на зверей слабых, но лукавых; но они быстро меняются между собою своим видом и силою. И теперь только, Сократ, я, кажется, понял этих людей.

Сокр. Мл. Говори, говори; ты, кажется, видишь в самом деле что-то странное.

Ин. Да. Ведь странное-то всем представляется странным от незнания; я вот и сам теперь почувствовал это: при первом взгляде на сонм, занимающийся делами города, тотчас впал в недоумение.

Сокр. Мл. На какой сонм?

Ин. На величайшего чародея из всех софистов, и чародея, в своем искусстве чрезвычайно опытного. Как ни трудно отделить его от дел существенно политических и царских, но, если хотим ясно видеть искомое, отделить надобно.

Сокр. Мл. Этого-то терпеть, конечно, нельзя.

Ин. Да, то же и по моему мнению. Скажи же мне вот что.

состязательными (см. Pollux, VΠΙ, 90). Но Шёман (Antiquitt. Graec. р. 260) говорить, что попечение о некоторых священных дедах лежало на первых трех архонтах.

124

Сокр. Мл. Что такое?

Ин. Одно из политических правлений не есть ли у нас монархия?

Сокр. Мл. Да.

Ин. А после монархии можно назвать, думаю, владычество немногих.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. Третий же вид правления не есть ли власть в руках множества, носящая имя демократии?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. А эти три правления не становятся ли каким-нибудь образом пятью, когда два из них принимают иные названия?

Сокр. Мл. Какие названия?

Ин. В виду того, что в правлениях имеют теперь место насилие и свободное произволение, бедность и богатство, закон и беззаконие, каждое из двух правлений хотя и называют монархией, но так как монархия представляет два вида, то подразделяют ее и означают двумя именами: тиранией и царствованием.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. А всякий раз, когда город управляется немногими то, это называют аристократией и олигархией.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Но имени демократии, —насильственно ли, или согласно с свободным произволением управляет толпа людьми достаточными, строго ли при этом соблюдает она законы, или нет, —вовсе никто не имеет обычая изменять.

Сокр. Мл. Правда.

Ин. Что же? положим ли, что которое-нибудь из этих правлений определяется правильно, если ставится под такие ограничения, —если, например, ограничивается одним, немногими, или многими, богатством или бедностью, насилием или свободным произволением, тем, что составилось на основании хартий или независимо от законов?

292.

125

В.

С.

Сокр. Мл. Да чему же бы и мешать?

Ин. Смотри-ка яснее, обращая внимание вот на что.

Сокр. Мл. На что?

Ин. Относительно того, что сказано прежде, будем ли мы устойчивы, или станем разногласить?

Сокр. Мл. На что ты указываешь?

Ин. Царская власть, сказали мы, думаю, есть некоторое знание.

Сокр. Мл. Да.

Ин. И не одно из знаний вообще, но мы выделили из прочих только ведь некоторое судительное и распорядительное.

Сокр. Мл. Да.

Ин. И из распорядительного одно отнесли к бездушным вещам, а другое—к животным. И путем такого то деления пришли мы наконец сюда, не забывая о знании; но в чем оно состоит, того до сих пор с точностью определить не могли.

Сокр. Мл. Ты правильно говоришь.

Ин. Так не приходит ли нам на мысль это, —что за ограничение в этом случае надобно принимать не немногих или многих, не свободность или несвободность, не бедность или богатство, а некоторое знание, если только мы хотим следовать прежнему?

Сокр. Мл. Этого-то невозможно не принять.

Ин. Стало быть, нам теперь необходимо рассмотреть это так: в котором из упомянутых правлений свойственно находиться знанию властвования над людьми, —дела для достижения едва ли не самого трудного и важного? Ведь надобно различить его, чтобы видно было, кого из людей отделить от мудрого царя, ибо иные хотя и выдают себя за политиков и убеждают в том многих, но сами вовсе не политики.

Сокр. Мл. Так надобно сделать это, как предуказало нам наше рассуждение.

126

Ин. Кажется ли тебе, что это знание может приобрести толпа-то городская?

Сокр. Мл. Как можно?

Ин. Но в городе из тысячи душ в состоянии ли достаточно овладеть им, по крайней мере, сто, или хотя пятьдесят?

Сокр. Мл. Да так-то оно было бы самое легкое из всех искусств. Но мы знаем, что из тысячи человек не найдется противу прочих эллинов столько и игроков в кости; не говоря уже о царях. Человека с царским-то знанием, —начальствует он, или нет, —мы ведь тем не менее, по вышесказанному, должны называть царственным.

Ин. Ты кстати вспомнил. —Вследствие этого, правильного управления, —если только бывает правильное, —надобно, я полагаю, искать у одного или двух, —во всяком случае, у немногих.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. И об этих-то, —охотно ли, или невольно граждане управляются ими, на основании ли хартий правят они, или без хартий, богатство ли сопровождает их, или бедность, —об этих надобно думать, как сейчас и согласились, что они управляют в силу известного искусства. Врачей установили же 1) мы, —по нашему ли желанию, или против нашей воли пользуют они нас, режут ли, прижигают, либо возбуждают боль каким-нибудь иным образом, по хартиям ли пользуют, или без хартий, наслаждаясь богатством, или терпя бедность, —и мы тем

Е.

293.

В.

1) Врачей постановили же мы, τοὺς ἰατροὺς δὲ οὐχ ἥκιστα νενομηήκαμεν. В этом тексте филологи не знают, что делать с частицею δὲ: она кажется им совершенно неуместною, и некоторые из них хотели бы вместо нее читать γὲ, которая однако ж без δὲ была бы здесь вовсе не кстати. Мы, напротив, полагаем, что, не изгоняя отсюда δὲ, надобно только присоединить к нему γὲ, и значение его будет ясно. В этом значении употребляется оно Plat. Phaedr. р. 230: Σὺ δὲ γε, ὦ θαυμάσιε, ἀτοπώτατός τις φαίνει. Xenoph. Instit. Cyr. V, 116: Οἱ αὐτοὶ δὲ γε οὖτοι καὶ κλέπτειν ἐπιχειροῦσι.

127

С.

не менее признаем же их врачами, как скоро они, руководствуясь искусством, очищают или иначе ослабляют больных, либо утучняют их, —лишь бы, заботясь о пользе тел и делая их лучшими из худших, все такие врачеватели спасали врачуемых. Так, мне кажется, а не иначе мы положим, что это единственно правильное определение искусства врачебного и всякого иного управления.

Сокр. Мл. Вез сомнения.

Ин. Так и между правительствами, как видно, необходимо будет правильным особенно то правительство, в котором найдутся правители, по истине, а не по-видимому только знающие; а там—пусть они управляют по законам или без законов, по желанию граждан или против желания, среди богатства или бедности, —для правильного определения, ни одного из этих обстоятельств брать в расчет никак не следует.

Сокр. Мл. Хорошо.

Ин. Пусть они очищают город к лучшему чрез убиение или изгнание кого-нибудь, пусть уменьшают в нем население, выводя из него, будто пчелиный рой, колонии, либо увеличивают общество, вводя в него откуда-нибудь других жителей и делая их гражданами: лишь бы только, руководствуясь в этом случае знанием и правдою, спасали его и, по возможности, делали лучшим из худшего. Тогда только, и по этим чертам, надобно нам правительство признавать правильным. Если же правильными называются и какие-нибудь иные, надо считать их не подлинными и не действительными, а подражаниями первого, и когда признаются они благозаконными, подражание бывает в хорошем, а как скоро нет, —в худом.

Сокр. Мл. О прочем, иностранец, говорил ты, кажется, дельно; а сказанное о том, что должно 1) управлять даже без законов, слышать тяжело.

1) Здесь может затруднять читателя слово δεῖν, —должно управлять без законов, тогда как естественнее, по-видимому, было бы сказать: можно или поз-

128

Ин. Ты немного предупредил меня этим вопросом, Сократ, потому что я сам хотел-было спросить тебя, принимаешь ли ты все, или иное из сказанного не нравится тебе. —Но теперь уже явно, что нам желательно рассмотреть, насколько правы лица, управляющие без законов.

Сокр. Мл. Как не явно!

Ин. Хотя некоторым образом верно, что законодательство есть дело искусства царского, но лучше всего, когда не законы имеют силу 1), а царственное лицо, мудро пользующееся властью. Знаешь ли, почему это?

Сокр. Мл. Почему же, говоришь?

Ин. Потому что никогда закон не может с точностью и вполне обнять превосходнейшее и справедливейшее, чтобы предписывать всем наилучшее. Ведь несходства между людьми и делами, и то, что ничто человеческое ни на минуту, просто сказать, не остается в покое ни в чем, —не позволяют никакому искусству проявиться в форме простой для всех людей и на все времена. Вероятно, согласимся в этом?

Сокр. Мл. Как же.

Ин. А закон-то, видим, стремится почти к тому самому, чего требует какой-нибудь упрямый и необразованный человек, не позволяющий никому ни делать что-либо вопреки его приказанию, ни спрашивать, хотя бы даже

294.

В.

С.

волительно. Поэтому и Асту, вместо δεῖν, хотелось читать ἐξεἶναι. Хотя это чтение и в самом деле представляется правдоподобным, однако удовлетвориться им нельзя; потому что мудрый царь, по положению иностранца, иногда действительно должен управлять без законов. Когда, наприм., чувствуется недостаток в хороших законах, ему больше ничего не остается,. как следовать собственным своим соображениям и, не обращая внимания на недостаточные отечественные постановления, самому думать о способах привести государство в состояние благоустроенное.

1) Это, как известно, есть положение пифагорейское (Vаlcken. ad Herodot. III, 38). С этим согласно и то, что говорится De legg. IX, р. 875 С, где признается делом неблагоприличным, унизительным мужа мудрого и по истине божественного подчинять законам человеческим.

129

295.

представилось кому, сравнительно с его приказанием, что-нибудь лучшее.

Сокр. Мл. Правда: закон с каждым из нас поступает точно так, как ты сейчас говорил.

Ин. Стало быть, тому, что всегда бывает простым, неневозможно ли благоденствовать при том, что никогда не просто?

Сокр. Мл. Должно быть.

Ин. Так для чего же необходимо законодательствовать, если закон не вполне правилен? Надо поискать причину этого.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. Не в обычае ли и у вас, как в других городах, такие упражнения, в которых многие люди, для состязания, подвизаются либо на бегах, либо в чем другом?

Сокр. Мл. Да и очень многие.

Ин. Давай же припомним опять предписания, которые дают учащие этому искусству, в силу подобной власти.

Сокр. Мл. Что же?

Ин. Они считают невозможным, предписывая подходящее каждому телу, входить в подробности применительно ко всякому лицу, но думают, что предписания полезных средств для тела надобно делать в более общей форме, распространяя их на многих лиц и многие случаи.

Сокр. Мл. Хорошо.

Ин. Потому-то, назначая теперь многим вместе равные подвиги, они частью возбуждают их к бежанию, к борьбе, ко всем телесным трудам, частью же сдерживают их усилия, в одно и то же время.

Сокр. Мл. Так.

Ин. Подобно этому, надобно думать, и законодатель, желая распоряжаться стадами на началах справедливости и взаимных их отношений, не в состоянии бывает правилами для многих предписать точно подходящее каждому порознь.

Сокр. Мл. По всей вероятности.

130

Ин. Но даст закон многим-таки, думаю, и на многое, придав ему таким образом, по отношению к каждому, более широкий объем, —все равно, изложит ли его письменно или сообщит законность неписьменным отечественным обычаям.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Конечно, правильно. Кто, в самом деле, мог бы когда-нибудь, Сократ, постоянно, всю жизнь, сидя подле известного человека, предписывать ему до точности подходящее? А если бы, из числа людей, получивших истинно царское знание, иной и способен был к этому, — едва ли бы, думаю, захотел связать самого себя, излагая письменно эти так называемые законы.

Сокр. Мл. Из того, что сейчас говорено, иностранец, — следует.

Ин. А. еще больше—из того, любезнейший, что будем говорить.

Сокр. Мл. Из чего же именно?

Ин. Вот из чего. Скажем ли мы самим-то себе, что врач, или какой гимнастик, намереваясь уехать и оставаться вдали от своих пользуемых долгое, по его предположению, время, из опасения, что занимающиеся гимнастикою или больные не будут помнить его предписаний, захочет написать им памятную записку? или как?

Сокр. Мл, Так.

Ин. Что же? если бы, сверх чаяния, проездил он меньше времени и возвратился, —ужели не осмелился бы предложить иное, вопреки той записке, когда уже для больных наступили другие, лучшие обстоятельства, вследствие ли перемены ветра, или других неожиданных перемен воздушных, случившихся как-то против обыкновенного? Ужели твердо стоял бы он в той мысли, что ни самому узаконившему не должно выступать из прежде узаконенного, ни больному—осмеливаться делать иное, вопреки тому, что написано, как будто бы написанное было целительно и здо-

В.

С.

131

Е.

296.

В.

С.

рово, а отличное от того порождало болезнь и было противно искусству? Или, когда бы все такое случилось в знании-то и истинном искусстве, взятом вообще, —подобные законоположения непременно возбудили бы громкий смех?

Сокр. Мл. Без сомнения.

Ин. Поэтому, пусть бы тот, кто писал о правом и не правом, о прекрасном и постыдном, о добром и злом, или неписьменно давал законы стадам человеческим, какие пасутся в городах по законам писавших, —пусть бы этот писатель искусный, или другой подобный ему, вернулся к нам:—можно ли ему было бы предписывать иное, вопреки тому? Или и это запрещение, по истине, показалось бы не менее смешным, чем то?

Сокр. Мл. Как же.

Ин. На этот случай знаешь ли поговорку, повторяемую народом?

Сокр. Мл. Теперь-то не представляю.

Ин. А между тем ее стоит привести. Говорят, что кому известны законы, сравнительно с прежними лучшие, тот должен дать их своему городу, убедивши каждого, —не иначе.

Сокр. Мл. Так что же? разве не правильно?

Ин. Может быть. Но кто, не убеждая, насильно навязывает лучшее, — отвечай, какое имя этому насилию? Впрочем, нет еще; сначала на счет прежнего.

Сокр. Мл. О чем ты говоришь?

Ин. Когда кто, не убедив врачуемого, однако строго держась искусства, принудил бы ребенка, какого-нибудь мужчину, или и женщину, делать лучшее, вопреки написанному, —какое будет имя этому насилию? Не скорее ли—всякое, чем так называемая погрешность против искусства, соединенная с вредом? И насилуемый в этом отношении не правильно ли скажет скорее все, чем то, будто чрез насилие врачей потерпел он нечто вредное и противное искусству?

132

Сокр. Мл. Ты говоришь весьма справедливо.

Ин. А что называется у нас погрешностью против искусства политического? не постыдное ли, злое и несправедливое?

Сокр. Мл. Да, без сомнения.

Ин. Так насилуемые делать не то, что написано и усвоено отечеством, а другое, что справедливее, лучше и прекраснее прежнего, пусть бы стали порицать опять подобное насилие: ведь порицание их, чтобы не быть ему крайне смешным, должно каждый раз скорее выражать все, чем то, будто насилуемые от насилующих потерпели постыдное, несправедливое и злое.

Сокр. Мл. Ты говоришь весьма справедливо.

Ин. Но вынужденное насилием не будет ли, пожалуй, справедливо, если насилующий богат, и несправедливо, когда он беден? Или так, что если кто, убедивши иди не убедивши, в богатстве или бедности, по хартиям или против хартий, но делает полезное, —эта-то польза и должна тут служить самым верным мерилом правильного распоряжения городом, по которому муж доблестный и мудрый будет устраивать дела подвластных? Как кормчий бережет своих сопутников, постоянно соблюдая пользу корабля и матросов, и не излагая письменно законов, но поставляя закон в искусстве: так, не этим ли самым способом, и люди, сильные в сказанном роде управления, делают государство правильным, поставляя силу искусства выше законов? И во всех делах мудрых правителей нет погрешности, пока они соблюдают одно великое правило: всегда разумно и искусно уделять гражданам города самое справедливое, —пока они сохраняют уменье поддерживать их и из худших, по возможности, сделать лучшими.

Сокр. Мл. Против того-то, что теперь говорено, сказать ничего нельзя.

Ин. Да нельзя противоречить и этому.

297.

133

С.

Сокр. Мл. Что хочешь сказать?

Ин. То, что никогда не возможно толпе каких бы то ни было лиц получить такое знание и разумно распоряжаться городом: этого правления, единственно правильного, можно искать между немногими, в малом, в одном; а прочие правления, как недавно сказано, надобно почитать подражаниями, из которых одни подражают тому истинному для цели прекрасной, а другие—для дели постыдной.

Сокр. Мл. Что ты это сказал? ведь я не совсем понял твою мысль о подражаниях.

Ин. А между тем не худо было бы, если бы кто, тронув этот вопрос, тут его и оставил, и своим исследованием не обнаруживал случающейся ныне в отношении к нему погрешности.

Сокр. Мл. Какой погрешности?

Ин. Что-то подобное все же мы должны исследовать, и не очень привычное нам и не легкое для усмотрения. Впрочем, постараемся схватить это. Ну-ка, —знаешь ли ты, что, как скоро у нас правильно одно это правление, о котором мы говорили, прочие должны сохраняться, только пользуясь его постановлениями и делая то, что нами теперь одобрено, хотя это и не самое справедливое?

Сокр. Мл. Что такое?

Ин. То, чтобы никто не смел ничего делать против принятых в городе законов; а кто осмелился бы, пусть подвергается смерти и всем крайним взысканиям. И это весьма правильно и прекрасно, как второе, когда кто устранил бы первое 1), о котором сейчас говорили. Но

1) Кто изменил бы и отверг то первое, о чем мы сейчас говорили, —кто, то есть, отверг бы то совершенное управление, лежащее на одном совершенном мудреце, —тот поставил бы себя в необходимость подчиниться власти законов, признаваемых священными и ненарушимыми. Таким образом философ сколько авторитета приписывает совершенному царю и политику в наилучшем государстве, столько же в другом усвояет законам, так как они заступают

134

определим, каким образом произошло то, что мы назвали вторым. Следует ли?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Возвратимся опять к образам, которым всегда необходимо уподоблять царственных правителей.

Сокр. Мл. К каким образам?

Ин. К отважному кормчему и к врачу, «стоящему больше многих других» 1). Будем присматриваться к ним, представляя в них самих некоторую форму искомого.

Сокр. Мл. Какую форму?

Ин. Ту, которую относительно их имели бы в мысли все мы, представляя, что терпим от них ужасные вещи. Ведь тот и другой, кого из нас захотят спасти, равномерно спасают, а кому захотят нанести вред, наносят,—режут нас, жгут и -предписывают делать на них издержки, как бы в виде дани, из которой на больного употребляют или мало, или ничего, прочим же пользуются сами со своими слугами, —даже, наконец, приняв в награду деньги или от родственников, или от каких врагов больного, убивают его. Кормчие же 2) совершают тысячи других подобных вещей: по какой-нибудь козни, во время отвала, оставляют людей беззащитными на берегу; в случае несчастья на море, бросают их в воду, и причиняют плавателям множество другого зла. Размысливши об этом, пусть бы мы постановили такое решение: не дозволять больше ни тому ни другому искусству управлять самодержавно ни рабами, ни свободными, но соединиться в собрание самим, либо всему народу, либо одним богатым; и пусть дозволено будет как людям не сведущим, так и мастерам других дел подавать

298.

В.

С.

место ума и правительственной мудрости (см. Legg. II, р. 690 С; IV, р. 713 Е; ХII, р. 957 С. De Rep. X, р. 607 А).

1) Iliad. IX, 514.

2) С этим местом, для объяснения, можно сравнить прекрасное место того же содержания De Rep. VI, р. 488 В sqq. Есть подобные мысли и у Цицерона (De Rep. I, 34).

135

мнения о плавании и болезнях, как надобно нам пользоваться лекарствами и врачебными пособиями для больных, также самими судами и орудиями употребления, судов, что делать в случае опасностей для плавания со стороны ветров и моря и· при встрече с морскими разбойниками, или когда надобно военным кораблям вступить в морское сражение с другими такими же. И что в этом отношении покажется народу, —будет ли то по совету врачей я кормчих, или людей не знающих дела, —все то занесем на трехугольные таблицы 1) и столбцы, а иное освятим как неписанный отечественный обычай, и пусть уже после того всегда так плавают, и всегда таким образом ухаживают за больными.

Сокр. Мл. Ты наговорил очень странных вещей.

Ин. Пусть исправно каждый год избираются в собрании правители—либо из богатых, либо из всего народа, смотря по тому, на кого падет жребий. И поставленные правители будут пользоваться властью, управляя, по букве закона, рулями кораблей и врачуя больных.

Сокр. Мл. Это еще нелепее.

Ин. рассмотри и следующее за этим. Когда так-то каждому из правителей минет год, нужно будет, что-

1) Занесем на треугольные таблицы, γράψαντας ἐν κυρβεσί τισι καὶ στήλαις. Schol. Κύρβεις τρίγωνοι πίνακες, ἐν οἶς οἱ περὶ τῶν ἱερῶν νόμοι ἐγγεγραμμένοι ἦσαν καὶ πολιτικοί. Ἄξονες δὲ τετράγωνοι, ἐν οἶς οἱ περὶ τῶν ἰδιοτικῶν. Τινὲς δὲ διαφορά ταῦτα φασίν. То же самое говорит Свида, под сл. Κύρβεις. Timaeus (Gloss р. 169): Κορβις στηλη τρίγωνος πυραμοειδής, νόμους ἔχουσα περὶ θεῶν. (Снес. Ammon. in v. Ἄξονες.) Harpocration между прочим пишет так: Αριστοτέλης δ’ ἐν τῇ Ἀθηναίων πολιτεία φησιν ἀναγράψαντες δὲ τοὺς νόμους εἰς τοὺς κύρβεις ἔστησαν ἐν τῇ στοα τῇ βασιλεία (Lexic. Segner. p. 204, 274. Schol. Apoll. Rhod. IV, 280). И так, κύρβεις у афинян были деревянные, пирамидальные, трехугольные таблицы, повертывавшиеся около своей оси; на них, по обычаю глубокой древности, писалось и читалось то, что было публично установлено касательно религиозных обрядов (см. Plutarch. Vit. Solon. С. 25; Неуne, ad Apollodor., p. 1058). Впрочем во времена позднейшие это слово принимаемо было, кажется, в более обширном смысле; так что в эти трехугольники вносились памятные записки разного содержания, как справедливо замечает Hemsterhusius, ad Pollue. VHI, 28; Tim. Sophistae Lexicon p. 25; Euseb. Vit. Constant. I, 1.

136

бы на судейскую трибуну взошли мужи, избранные по жребию или из богатых, или из всего народа, и, призвав к себе тех правителей, потребовали от них отчета; причем желающий может обвинять кого-нибудь из них, что в течение года он правил кораблями не по писанным законам и не по древним обычаям предков. То же самое и касательно лиц, которые пользовали больных. И кто из них будет осужден, относительно тех определят, что должны они потерпеть, или какой внести штраф.

Сокр. Мл. Но ведь кто добровольно принимает управление под такими условиями, тот, что ни пришлось бы ему потерпеть или внести, будет наказан весьма справедливо.

Ин. Да еще понадобится установить закон на счет всего такого: кто, изучая искусство кормчего и корабельщика, либо медицину и верные способы врачевания в случае ветров, жара и холода, объявил бы себя противником писанных правил и стал бы в этом отношении умничать, того на первый раз называть не врачом или кормчим, но верхоглядом, болтуном и софистом; а затем на него, как на человека, который развращает других—младших, располагая их не по законам заниматься искусством кормчего и врача, а управлять кораблями и больными самостоятельно, желающий, если имеет право, может сделать донос, позвать его к суду; и если бы оказалось, что он убеждает или юношей, или стариков поступать вопреки законам и писанным правилам, то подвергнуть его крайнему наказанию. Ведь ничто не должно быть мудрее законов; да и никому нельзя не знать как врачебного дела и того, что относится к здоровью, так и искусства, свойственного кормчему или корабельщику, потому что писанные законы и принятые в отечестве обычаи может изучать всякий желающий. Если бы теперь то самое, что мы говорим, случилось и с этими знаниями, Со-

299.

В.

С.

137

Е.

300.

В.

крат, и с искусством военачальническим, и со всяким охотничьим, и с живописным, и со всеми родами искусства подражательного, и с искусством домостроительным, и со счетным, и с земледельческим, и со всяким садовничьим; если бы, таким же образом, мы видели, что по писанным правилам ведется и кормление лошадей, и пасение всяких вообще стад, и дело провещателей, и всякий вид искусства служебного, и игра в кости, и вся арифметика, —как простая, так и прилагаемая к поверхностям, к измерению глубины, к твердым телам, — если бы все это делалось по писанным правилам, а не по искусству, что вышло бы отсюда?

Сокр. Мл. Явно, что все искусства у нас совершенно погибли бы и, так как этот закон противится исследованию, никогда снова не восстали бы; поэтому жизнь, трудная и теперь 1), в то время стала бы вовсе невыносимою.

Ин. А что скажешь об этом? Если бы мы решили, что все упомянутое должно совершаться по предписаниям, и над этими предписаниями поставили человека, избранного нами или назначенного по жребию, а этот, нисколько не заботясь о предписаниях, либо из корысти, либо по какому-нибудь личному благорасположению, решился бы, противу писанных правил, делать другое, ничего в этом не смысля; то не произойдет ли отсюда зло, еще большее прежнего?

Сокр. Мл. Весьма справедливо.

Ин. Ведь я думаю, что, когда постановлены законы на основании долговременного опыта, и когда какие-нибудь советники касательно их всякий раз искренно подавали свое мнение и убеждали народ принять их, —осмеливающийся действовать против этих законов, чрез свою деятель-

1) Эта жизнь, трудная и теперь,—когда народ совершенно овладел умом, связал свободное мышление, подавил своими безотчетными мнениями всякое развитие мысли. Так отзывается Платон о той афинской демократии, которая в настоящее время многим горячим, но мало мыслящим головам представляется чуть не идеальной.

138

ность увеличивая преступление преступлением, извратил бы всю практику еще больше, чем те писанные правила.

Сокр. Мл. Как не извратить!

Ин. Так поэтому для людей, постановляющих какие-нибудь законы и писанные правила, должно быть вторым делом 1)—никак и никогда не позволять делать что бы то ни было противное им ни одному лицу, ни целому народу.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Эти правила не суть ли подражания истине вещей, начертанные, по мере сил, людьми знающими?

Сокр. Мл. Как не подражания.

Ин. А мы, если помним, сказали, что знающий-то, истинный тот политик, будет совершать многое по искусству, не стесняясь в своих действиях предписаниями, когда лучшим представится ему иное, противное тому, что он написал и приказал кому-нибудь отсутствующему.

Сокр. Мл. Да, сказали.

Ин. Поэтому один какой бы то ни было человек, или любое общество, которым даны известные законы, решившись, вопреки им, делать что-либо иное, лучшее, не так же ли, по мере своих сил, поступят, как тот истинный политик?

Сокр. Мл. Конечно, так же.

Ин. И если делающие это будут невежды, то, решившись подражать истинному, они станут подражать вовсе худо; напротив, когда искусники, —это будет уже не подражание, а самая истина.

Сокр. Мл. Непременно.

Ин. Однако ж прежде-то мы согласились, что никакое множество не в состоянии овладеть никаким искусством.

С.

1) Вторым делом, или вторым приемом, δεύτερον πλοῦν,—выражение провербиальное, о котором см. наши примеч. к Федону (р. 99 В) и Филебу (р. 19 С; 59 С).

139

301.

В.

С.

Сокр. Мл. Конечно, согласились.

Ин. Стало быть, если есть какое-нибудь искусство царское, то ни множество богатых, ни весь народ не могли бы усвоить себе знание политическое.

Сокр. Мл. Как усвоить!

Ин. Значит, такие-то, как видно, государства, если хотят по возможности хорошо подражать тому истинному правлению одного, руководствующегося искусством, правителя, никогда не должны, как скоро постановлены у них законы, поступать вопреки писанным правилам и отечественным обычаям.

Сокр. Мл. Ты прекрасно сказал.

Ин. Так вот, когда подражают ему богатые, такое государство мы называем аристократическим, а когда они же не уважают законов, —олигархическим.

Сокр. Мл. Должно быть.

Ин. Напротив, когда кто, следуя закону и подражая знатоку, управляет один, мы называем его царем, и не различаем именами монарха с знанием и монарха с мнением, основанным на законах.

Сокр. Мл. Должно быть.

Ин. Так что, если кто управляет один, будучи сам истинным знатоком, ему имя-то непременно будет дано то же—царь, и никакое другое; причем пять имен, которыми означаются теперь государства, сливаются в одно 1).

Сокр. Мл. Походит.

Ин. Но что, когда кто, управляя один, поступает и не по законам, и не по обычаям, а присвоит себе, подобно знатоку, право делать что сочтет нужным наилучшее, про-

1) Философ хочет выразить ту мысль, что в управлении одного истинно мудрого царя сливаются все Формы правления,—сосредоточиваются и проявляются в его распоряжениях. Не переставая ни на минуту быть монархом, он, где нужно, становится и демократом, и аристократом, и т. д.

140

тиву написанных правил, причем только какая-нибудь страсть или заблуждение будут управлять его подражанием? Всякого такого не следует ли тогда назвать тираном?

Сокр. Мл. Почему не назвать!

Ин. Так-то у нас явились, говорим, и тиран, и царь, и олигархия, и аристократия, и демократия; потому что людям не нравится иметь одного того монарха: они не верят, чтобы нашелся когда-нибудь человек, достойный такой власти, чтобы он хотел и мог, управляя добродетельно и с знанием, верно уделять всем справедливое и святое, а напротив, боятся, что он всякому из нас, кому захочет, будет причинять вред, наносить смерть, делать зло. А если бы действительно-то представился такой, о каком мы говорим, —это была бы, по истине, единственно правильная форма правления, под которою все любили бы жить и жили бы счастливо.

Сокр. Мл. Как же иначе!

Ин. А так как теперь-то, говорим, не родится в городах такого царя, какой рождается в пчелиных ульях, — чтобы один он тотчас отличался от всех и душой Е. и телом: то вот и надобно, как видно, сходиться да писать законы, придерживаясь следов самого истинного правления.

Сокр. Мл. Должно быть.

Ин. Так будем ли мы удивляться, Сократ, что под такими формами правления много случается и много будет случаться зол, когда таково у них основание, —когда дела совершаются по писанным законам и обычаям, без знания? Обратный образ правления, всем располагающий произвольно, очевидно, погубил бы все, таким образом совершаемое. Не более ли нужно удивляться тому, какое город крепкое существо по природе? Ведь нынешние-то города терпят такое зло в течение нескончаемого времени,—однако ж некоторые из них тверды и не разрушаются. Но много, конечно, и таких, которые, подобно кораблям,

302.

141

В.

С.

погрузившимся в волны, либо погибают, либо погибли, либо еще погибнут от неспособности своих кормчих и корабельщиков, так как эти люди, в делах величайших будучи величайшими невеждами и ничего не смысля в управлении государством, думают однако ж, что это знание, между всеми другими, они усвоили себе особенно ясно и всесторонне.

Сокр. Мл. Весьма справедливо.

Ин. Которая же из этих неправильных форм правления менее трудна для жизни, —хотя все они трудны, —и которая самая тяжелая? Не должны ли мы сколько-нибудь войти в этот предмет, —хотя по отношению к настоящей-то нашей задаче это вопрос и побочный? Но ведь в целомτό мы все и делаем, может быть, ради этого.

Сокр. Мл. Должны; как не должны!

Ин. Так заметь, что из трех форм правления одна и та же бывает особенно трудна и вместе очень легка.

Сокр. Мл. Как ты говоришь?

Ин. Не иначе, как так, что монархия, говорю, власть немногих и власть многих, —вот те три формы правления, которые мы положили с самого начала нашего, теперь расплывшегося, рассуждения.

Сокр. Мл. Да, было так.

Ин. Так если рассечем каждую порознь надвое, мы сделаем шесть, —отделив от них еще правильную—седьмую.

Сокр. Мл. Как?

Ин. К монархии принадлежат, сказали мы, власть царская и тираническая, к правлению немногих—носящая доброе имя аристократия и олигархия; правление многих, наконец, положили мы тогда просто под именем демократии, но теперь надобно нам признать и ее двоякою.

Сокр. Мл. Как же? и каким образом разделить ее?

Ин. Точно так же, как и другие, —хотя она и не получила еще двух наименований; но управление по законам и противозаконное бывает и в ней, как в прочих.

142

Сокр. Мл. Конечно, бывает.

Ин. Тогда-то, когда мы искали формы правильной, это деление было бесполезно, что и было у нас показано; но теперь, как скоро мы выделили ее, а прочие признали необходимыми, каждая из них должна уже делиться надвое, по признаку законности и беззаконности.

Сокр. Мл. Выходит, если уж высказано это положение.

Ин. И так, монархия, скрепленная добрыми писанными правилами, которые мы означаем именем законов, есть из всех шести форм наилучшая; а когда нет в ней закона, она тяжела и жить под нею всего труднее.

Сокр. Мл. Должно быть.

Ин. Потом, правление-то немногих, так как немногое есть средина между одним и многим, мы почитали средним между обоими; правление же многих, опять, по всему слабым и, сравнительно с прочими, неспособным делать ни большого добра, ни большого зла: потому что власти в нем в малой мере разделены между многими. Поэтому из всех этих форм правления, когда они следуют закону, оно будет самое худое; а если все те беззаконны, — оно окажется наилучшим. И когда во всех господствует необузданность, под формою демократическою жизнь имеет преимущества; а как скоро те благоустроены, под этою. жить стоит всего менее, но гораздо лучше, перед всеми, жить под первою, не говоря о седьмой; ибо эту-то нужно отличать от всех форм правления, как мы отличаем Бога от человека.

Сокр. Мл. Явно, что так бывает и случается, и надобно поступать как ты говоришь.

Ин. Надобно также отличать и партизанов всех этих форм правления, кроме знатока; потому что они собственно не политики, а мятежники, представители величайших призраков, да и сами из того же рода, и, как величайшие подражатели и шарлатаны, оказываются величайшими софистами из софистов.

303.

В.

С.

143

Сокр. Мл. Кажется, это определение пущено 1) в так называемых политиков очень метко.

Ин. Пускай. Это у нас—точно будто драма: мы видим на сцене, как было теперь сказано, какой-то хоровод кентавров и сатиров, который надлежит устранить от искусства политического; и вот наконец он кое-как устранен.

Сокр. Мл. Очевидно.

Ин. Но остается еще другой, досадительнее этого, потому что он более родствен царскому роду и труднее различается. По-видимому, мы походим, в этом положении, на людей, очищающих золото.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Ведь и эти мастера сперва отделяют, вероятно, землю, камни и многое другое; затем остаются примеси, сродные с золотом, ценные и выделяемые только огнем, каковы медь и серебро, а иногда и адамант 2): эти вещества едва выделяются чрез плавление, по указанию пробного камня; и это только позволяет нам увидеть золото так называемое чистое, само в себе.

Сокр. Мл. Да, говорят, что это так бывает.

Ин. Вот таким же, кажется, образом приходилось теперь и нам отделять от политического знания все то, что было при нем постороннего, чуждого и ему не дружественного; но затем остается еще ценное и сродное.

1) Метафора, выражаемая глаголом περιεστράφθαι τὸ ρημα, взята от пускаемых стрел. Случаи употребления его в этом смысле собраны Штальбомом (Ad Prоtag. р. 342 D; Sympos. р. 219 В).

2) Древние представляли металлы в смешении и зависимости, соответственно их ценности и значению у людей. Адамант (род железа) метафорически назывался ὄζος χρυσοῦ,—побегом золота (см. Tim. р. 59 В). Plin. Hist. Nat. ΧΧΧVΙΙ, 4: Unus adamas modo in metallis repertus perquam raro comesa uri nec nisi in auro nasci videbatur. Вообще, чем ценнее металл, тем глубже соединяется он, думали, с природою золота; так что самые близкие и самые родственные ему примеси могут быть отделяемы от него не иначе, как огнем и плавлением, и тогда только получается золото чистое, само в себе.

144

Сюда относятся как будто искусства: военачальническое, судебное и, насколько оно входит в общение с царским, ораторство так как, склоняя к справедливому, оно тоже руководит делами города. Кто это все каким-нибудь образом удобнее отделит, тот обнаружит искомого нами царя в его чистом виде, одного, самого по себе.

Сокр. Мл. Явно, что надобно попытаться сделать это как-нибудь.

Ин. Но если все дело за попыткой, он обнаружится. Возьмемся же открыть его посредством музыки. Скажи мне.

Сокр. Мл. Что такое?

Ин. Есть у нас некоторая наука музыки, и вообще изучение знаний, основанных на ловкости рук?

Сокр. Мл. Есть.

Ин. Что же? Должны ли мы которое-нибудь из них изучать, или нет, —знать об этом самом, скажем ли, есть опять некоторая относительно их наука, —или как?

Сокр. Мл. Так; скажем, наука.

Ин. Стало быть, согласимся, что она отлична от тех?

Сокр. Мл. Да.

Ин. А таковы ли они, что никоторая не должна управлять одна другою, или те должны управлять этою, или эта, как правительница, обязана наблюдать за всеми теми?

Сокр. Мл. Эта за теми.

Ин. Ты, стало быть, полагаешь, что начальствовать у нас должна та наука, которая показывает, надобно ли учиться, или нет, —над тою наукою, которая наставляет и учит?

Сокр. Мл. И очень.

304.

В.

С.

1) Ораторство, ῥητορεία, по-видимому, есть термин, нарочно выдуманный Платоном, для означения им балагурства тогдашних ораторов—софистов. В значении ораторского искусства, оно у Платона обыкновенно называется ῥητορική.

145

Ин. И наука о том, следует убеждать, или нет, — над наукою, убеждать могущею?

Сокр. Мл. Как не должна!

Ин. Пускай. Котовой же науке припишем мы способность убеждать толпу и народ простою речью, а не учением 1)?

Сокр. Мл. Явно, думаю, что это надобно приписать риторике.

Ин. А то, убеждением, или каким насилием надобно выполнять что-нибудь в отношении к кому-либо, или вовсе удерживаться от дела, —это опять к которой отнесем науке?

Сокр. Мл. К той, которая управляет искусством убеждать и говорить.

Ин. А это, думаю, не иная какая, как сама политика.

Сокр. Мл. Ты прекрасно сказал.

Ин. И так, выходит, риторика скоро отделилась от искусства политического, как особый, служащий ему вид.

Сокр. Мл. Да.

Ин. А что надобно думать о такой способности?

Сокр. Мл. О какой?

Ин. Как надобно вести войну со всеми, с кем предполагаем воевать?—безыскусственною ли назовем ее, или искусственною?

Сокр. Мл. Да как представлять ее безыскусственною, когда ее создает военачальническое и все воинское искусство?

Ин. А науку, могущую и умеющую посоветовать, вое-

1) Платон устанавливает здесь различие между искусством рассказывать, μυθολογεῖν, и искусством учить, διδάσκειν. Еще в Горгиасе замечено (р. 454 Е), что ῥητορικὴ πειθοῦς δημιουργός ἐστι πιστευτικῆς, ἀλλ’ οὐ διδασκαλικῆς, περὶ τὸ δικαιόν τε καὶ ἄδικον. Из этого и подобных мест видно, каким образом философ различает здесь τὴν μυθολογίαν от τῇ διδαχῇ. Διδαχὴ стремится доказать истину, а μυθολογία приводит, в результате, только к вероятному. Первая в душе человека оставляет твердое знание; а последняя услаждает только слух изяществом рассказа, и может в одном и том же переубеждать каждый день.

146

вать ли с кем, или кончить дружбою, —отличною ли от этой признаем мы, или примем с нею за одну и ту же?

Сокр. Мл. Следуя прежнему, необходимо признать отличною.

Ин. Стало быть, эту не объявим ли правительницею той, если подобным образом будем следовать прежнему-то?

Сокр. Мл. Полагаю.

Ин. Какую же науку и решились бы мы объявить господствующею над столь сильным и великим искусством всего воинского дела, как не науку истинно царскую?

Сокр. Мл. Никакой другой.

Ин. И следовательно, политического-то искусства мы не признаем, в качестве служебного, наукою военачальников.

Сокр. Мл. Не следует.

Ин. А ну-ка, посмотрим и на способность правильно судящих судей.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Большее ли что может она делать, как разбирать взаимные обязательства, и, приняв все постановленные законодателем-царем правила, на их основании, судить, что справедливо определено, что несправедливо; собственную же свою добродетель выражает тем, что ни дарами, ни страхом, ни жалостью, никакими враждебными или дружественными побуждениями не преклоняется к тому, чтобы разбирать взаимные обвинения сторон спорящих вопреки постановлению законодателя?

Сокр. Мл. Нет; дело этой способности—почти только то, что ты сказал.

Ин. Стало быть, мы находим, что и власть судей не есть власть царская; это—только страж законов и слуга царского искусства.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Так приходится, в виду всех сказанных знаний, заметить, что политическим-то не оказалось ни одно из них. Ведь искусство истинно царское должно не само производить, d.

305.

В.

С.

147

Е.

306.

а управлять теми, которые могут производить: так как оно знает, когда благовременно и неблаговременно начинать и двигать важнейшие дела в городах; а прочие искусства обязаны только исполнять предписания.

Сокр. Мл. Правильно.

Ин. Поэтому, рассмотренные нами доселе искусства, не начальствуя ни над собою, ни одно над другим, но каждое занимаясь собственным своим делом, по особенности своих дел, справедливо получили и особые имена.

Сокр. Мл. Вероятно, так.

Ин. А то искусство, которое управляет всеми этими, которое заботится о законах и о всем в городе и все связывает вернейшим образом, если действия его означим общим именем, мы по всей справедливости назовем, как видно, политическим.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. И так, теперь, когда все роды этого искусства в городе стали для нас явны, не рассмотреть ли нам его по образцу искусства ткацкого?

Сокр. Мл. Очень хорошо.

Ин. Мы должны, как видно, сказать именно о царственном плетении: что такое оно, каким образом плетет и какую дает нам ткань.

Сокр. Мл. Явно.

Ин. Но мы поставлены в необходимость объяснить дело, кажется, очень трудное.

Сокр. Мл. Однако ж надо-таки объяснить непременно.

Ин. Что часть добродетели некоторым образом отлична от вида 1) добродетели, —эту мысль охотники до споров признают очень шаткою, в сравнении с мнением толпы.

1) Философ намеревается доказать, что долг искусства политического состоит особенно в благоразумном соединении различных естественных расположений, из которых одни приближаются к мужеству, другие к рассудительности

148

Сокр. Мл. Не понимаю.

Ин. Но если выражусь так: мужество, думаю, ты почитаешь у нас частью добродетели?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Однако ж рассудительность-то отлична от мужества, хотя тоже есть часть ее, наравне с той.

Сокр. Мл. Да.

Ин. Так вот на их счет мы осмелимся выставить некоторое удивительное положение.

Сокр. Мл. Какое?

Ин. Что во многих случаях они становятся каким-то образом решительно враждебны и противны одна другой.

Сокр. Мл. Как ты говоришь?

Ин. Мнение далеко не обычное. Ведь говорят скорее, что все части-то добродетели дружны одна с другою.

Сокр. Мл. Да.

Ин. рассмотрим же, приложив побольше внимания, так ли это безусловно, или между ними скорее есть нечто, что со сродным ему враждует.

Сокр. Мл. Да; говори же, как надобно рассматривать.

Ин. Во всех вещах должно исследовать то, что называем мы хорошим, хотя делим на два взаимно противных вида.

Сокр. Мл. Говори еще яснее.

Ин. Живости и быстроты, в телах ли то, или в душах,

В.

С.

и кротости. Благоразумное соединение их совершается чрез обоюдное умерение тех и других, подобно тому, как в искусстве ткацком нити грубые умеряются мягкими. Диалектики и эристики найдут здесь много пищи для споров, видя, что мужество мы противополагаем рассудительности, тогда как, по общенародному мнению, все добродетели дружественны между собою. Общенародное мнение смотрит на весь ряд добродетелей в целом,—следовательно, видит в них только части целого. Напротив, диалектика, замечая между ними противоречие, рассматривает их под разными видами. Кто соединит естественно содружественные части во взаимно противоречивых видах?—Один истинный политик.

149

Е.

или в движении голоса, в самих ли этих предметах, или в образах, которые создают, подражая им, музыка и живопись, —какого-нибудь из этих качеств бывал ли ты когда хвалителем, либо сам, либо слушая, как в твоем присутствии хвалили их другие?

Сокр. Мл. Почему же нет.

Ин. А помнишь ли, каким образом делают это в отношении к каждому из тех качеств?

Сокр. Мл. Нет.

Ин. Так буду ли я в состоянии объяснить тебе на словах, как я думаю об этом?

Е. Сокр. Мл. Почему не быть?

Ин. Ты полагаешь, видно, что оно так легко. Будем же рассматривать это в противоположных родах. Ведь при многих действиях, и очень часто, когда мы восхищаемся скоростью, силою и живостью в движениях мысли и тела, равно как и голоса, мы каждый раз выражаем тому свою похвалу употреблением одного названия— «мужество».

Сокр. Мл. Как?

Ин. Мы говорим же: живо и мужественно, скоро и мужественно; таким же образом и сильно. И прилагая то общее имя, о котором говорю, ко всем этим качествам, мы прямо хвалим их.

Сокр. Мл. Да.

Ин. Что же? и вид бытия спокойного не часто ли опять хвалили мы во многих действиях?

Сокр. Мл. И очень.

Ин. А не противное ли говорим, когда произносим о них такое мнение?

Сокр. Мл. Как?

Ин. Ведь мы, любуясь чем-либо, называем всегда тихим и рассудительным то, что совершается в душе, медленным и нежным—то, что в действиях, затем мягким и глубоким, что обнаруживается в голосе, и о всяком ритмическом движении, о всяком пении, говорим, что

150

оно удачно в своей умеренности. Всему этому мы придаем имя не мужества, а сдержанности.

Сокр. Мл. Весьма справедливо.

Ин. И когда опять оба эти качества представляются нам не ко времени, мы, напротив, порицаем то и другое, отмечая их вновь противными именами.

Сокр. Мл. Как?

Ин. То, что происходит живее, скорее и жестче, чем требуют обстоятельства, мы называем оскорбительным и неистовым, а что медленнее и нежнее, —слабым и вялым; и большею частью эти свойства, — рассудительность и мужество, — точно две противоположности, удел которых — выражать борьбу враждебных идей, — мы находим несмешанными в соответствующих им действиях, а между теми, которые носят их в душах, если будем изучать их, увидим разлад.

Сокр. Мл. В чем, говоришь, разлад?

Ин. Да во всем том, о чем теперь говорили, и, пожалуй, во многом другом. Ведь, по взаимному сродству одно хваля, как свое собственное, а другое порицая, как противоречащее чужое, они, думаю, касательно многих вещей становятся во враждебное между собою отношение.

Сокр. Мл. Должно быть.

Ин. Так само-то по себе разногласие этих видов есть некоторое ребячество; но в делах наиболее важных оно становится бедствием самым гибельным для городов.

Сокр. Мл. О каких делах говоришь ты?

Ин. О целой, конечно, обстановке жизни. Люди, отличающиеся особенно сдержанностью, всегда готовы жить тихо, одни, сами по себе, занимаясь своим делом. И дома так обращаются они со всеми, и в такие же отношения поставляют себя к городам внешним, располагаясь как бы то ни было к миру. В силу этого-то предрасположения, далеко не оправдываемого обстоятельствами, —поступая так, как им хочется, —они незаметно теряют воинственный

В.

С.

151

308.

В.

С.

дух, да к тому же располагают и своих юношей; оттого эти люди всегда находятся под влиянием стороны нападающей, так что в немногие годы и они, и дети их, и весь город из свободных, сами того не замечая, часто делаются рабами.

Сокр. Мл. Ты сказал о тяжком и страшном состоянии.

Ли. что же те, которые больше склонны к мужеству? Не к войне ли какой-нибудь всегда возбуждают они свои города и, увлекаясь более сильною, чем нужно, страстью к такой жизни, не ставят ли их во враждебное отношение ко многим другим могущественным обществам, и чрез то либо вовсе губят, либо повергают в рабство и подданство врагам отечественную свою землю?

Сокр. Мл. И это бывает.

Ли. Как же тут не сказать, что оба названные рода всегда питают один к другому чувства сильнейшей ненависти и вражды?

Сокр. Мл. Никак нельзя не сказать.

Ли. Так не нашли ли мы теперь, чего искали вначале, — что две не малые части добродетели взаимно враждебны по природе, и к тому же склоняют тех, в ком они имеются?

Сокр. Мл. Должно быть.

Ли. Примем опять и это.

Сокр. Мл. Что?

Ин. Разве какое-нибудь из составительных знаний, производя то или другое, даже самое маловажное, из своих дел, составляет его намеренно из худых и хороших частей? Или, напротив, всякое знание, что худо, то, по возможности, откидывает, а годное и хорошее берет, и из этих частей, подобны они или не подобны, приводя все их в одно, созидает одну как бы силу и идею.

Сокр. Мл. Как же.

Ин. Стало быть, и истинная по природе политика нико-

152

гда не будет у нас добровольно составлять какой-нибудь город из добрых и злых людей, но, явно, сначала станет испытывать их на пустом, а после испытания передаст тем, которые могут воспитывать их и подготовлять для этой цели, —причем будет наставлять и руководить сама, как последовательно руководит чесальщиками и приготовителями других работ, нужных для тканья, искусство ткацкое, повелевая каждому из них совершать такие дела, какие для своей ткани почитает пригодными.

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Так вот то же самое, представляется мне, и искусство царское: сохраняя право надзора, оно не позволяет всем, назначенным по закону, образователям и воспитателям вести дело так, чтобы кто-нибудь своею работою не успел развить характер, соответствующий той смеси, но предписывает воспитывать именно только такие. А кто не может разделять с другими нрава мужественного, рассудительного и всего, что относится к добродетели, но силою дурной природы вовлекается в нечестие, в пороки и неправды, того оно извергает, обрекая смерти, изгнанию и величайшему бесчестью.

Сокр. Мл. Говорят именно так.

Ин. Тех же опять, которые погрязают в невежестве и крайнем унижении, оно присоединяет к роду рабскому.

Сокр. Мл. Весьма правильно.

Ин. Но прочих, которых природы, под влиянием воспитания, способны к действиям благородным и к взаимному сближению, какое требуется по искусству, —т. е.: и людей, настроенных особенно к мужеству, которых, в виду твердого их характера, оно почитает основовидными, и тех, что склонны к умеренности и представляют, по этому сравнению, мягкую и нежную пряжу утока, — тех и других, при противоположных их стремлениях, оно старается связать и сплести таким образом.

Сокр. Мл. Каким же?

309.

153

С.

Ин. Во-первых, вечно пребывающую часть их, их души, соединяет, по сродству, связью божественною, а после той божественной, и животную соединяет опять узами человеческими.

Сокр. Мл. Как это сказал ты еще?

Ин. Я утверждаю, что прочно утвердившееся истинное мнение о прекрасном, справедливом, добром и о противном этому, когда является в душах, становится в демонической природе божественным.

Сокр. Мл. Да так это и должно быть.

Ин. А разве мы не знаем, что политику и доброму законодателю только одному открыта возможность, при помощи музы царского искусства, внушать это самое людям, получающим правильное воспитание, о которых мы теперь говорили?

Сокр. Мл. И очень естественно.

Ин. А кто бессилен делать это, Сократ, того мы никогда не назовем искомыми теперь именами.

Сокр. Мл. Весьма правильно.

Ин. Что же? Душа мужественная, приняв в себя такую истину, не смягчится ли, и не захочет ли скорее всего приобщиться тому, что справедливо;—а не приняв ее, не склоняется ли больше к природе животной?

Сокр. Мл. Как не склоняется!

Ин. Что же? природа сдержанная, приняв эти мнения, не становится ли истинно рассудительною и разумною, по крайней мере в гражданских отношениях, а не вошедши в общение с тем, о чем говорим, не несет ли, по всей справедливости, унизительного упрека в ограниченности?

Сокр. Мл. Конечно.

Ин. Но не скажем ли, что это сплетение или соединение никогда не будет прочным ни у злых с злыми, ни у добрых с злыми, и что никакое знание серьезно и с пользою не приложимо к таким людям?

Сокр. Мл. Как же.

154

Ин. Твердый же союз прирождается посредством законов только нравам, благородным с самого начала и воспитанным согласно своей природе: для них-то предназначается это врачевство искусства и та, как мы сказали, божественная связь, которою соединяются части добродетели, по природе не подобные и стремящиеся к противоположным крайностям.

Сокр. Мл. Совершенная правда.

Ин. Что же касается прочих, собственно человеческих связей, то их, когда уже есть эта божественная, понять вовсе не трудно, а понявши, и осуществить.

Сокр. Мл. Как же, —и какие это связи?

Ин. Союзы брачные и через общение детей, также союзы, вытекающие из частных замужств и браков; ибо многие входят в подобные союзы неправильно, по отношению к рождению детей 1).

Сокр. Мл. Почему же?

Ин. Стремление достигнуть этим путем богатства и силы стоит ли даже того, чтобы серьезно порицать его?

Сокр. Мл. Нет.

Ин. Уж справедливее—говорить о тех, что хлопочут на счет характера, —если они поступают не так, как следует.

Сокр. Мл. Вероятно.

Ин. А они поступают без всякого здравого основания, когда преследуют одни удобства настоящей минуты и, любя поэтому себе подобных, а не подобных отвергая, так много дают воли чувству нерасположения.

310.

В.

С.

1) Изложенные здесь правила касательно браков—те же самые, какие читаем в книгах De legg. VI, р. 773 А sqq. Выражение παίδων κοινωνήσεις означает не общность детей, а скорее взаимные между детьми браки. Общих жен и детей Платон не допускает ни в одном своем диалоге.—Брачные союзы, по Платону, должны быть заключаемы не ради приращения имущества или достижения честей, даже не из естественного влечения к родственным натурам, или желания устроить жизнь спокойнее,—а для благоденствия общества, чтобы чрез брак природы горячие и тихие уравнивались между собою и приходили в следующих поколениях к гармонии.

155

311.

Сокр. Мл. Как так?

Ин. Люди сдержанные, вероятно, ищут своего же нрава и как сами берут жен, по возможности, в таких домах, так и своих невест выдают замуж опять в такие же. То же делает и род людей мужественных, — гонится за собственною природой. Между тем оба рода должны бы делать совершенно противное этому.

Сокр. Мл. Как и почему?

Ин. Потому что, если мужество, во многих сряду поколениях, не смешивается с природою рассудительною, оно сначала обыкновенно крепнет силою, но наконец перерождается в совершенное бешенство.

Сокр. Мл. Естественно.

Ин. А душа, слишком полная стыда-то и лишенная мужественной отваги, перешедши такою чрез многие поколения, становится непомерно вялою и наконец совершенно извращается.

Сокр. Мл. И это естественно должно случиться.

Ин. Связать эти узы, как я говорил, нет ничего трудного, —при том условии, если оба рода имеют одно мнение о прекрасном и добром. Ведь в этом-то одном и состоит вся задача царственного ткачества, —не допускать никак, чтобы характер рассудительный отдалялся от мужественных, —но, сплетая их вместе одинаковыми мнениями, и почестями, и бесчестием, и славою, и взаимною выдачею ручательств, и выводя из них таким образом мягкую и так называемую плотную ткань, вверять в городе правительственные места всегда им сообща.

Сокр. Мл. Как?

Ин. Если где случится надобность в одном правителе, — избирать такого начальника, который имел бы оба те качества; а где во многих, —смешивать частями тех и других. Ведь нраву правителей рассудительных, очень осторожному, правосудному и бережливому, недостает резкости, некоторого рода отваги, быстрой и готовой на дело.

156

Сокр. Мл. И это, кажется, так.

Ин. А мужественные-то опять уступают тем в справедливости и предусмотрительности; за то отличаются преимущественно в действии. И не может в частной и общественной жизни городов все идти хорошо, если не будет этих родов—обоих.

Ин. Как же иначе.

Ин. Так вот что называем мы завершением ткани, в деле политики: правильным сплетением соединить нравы людей мужественных и рассудительных, причем царское искусство, связывая их жизнь единомыслием и дружбою в нечто общее, производит великолепнейшую и превосходнейшую из всех тканей, —ткань, которою обвивает по городам, содержит в связи и всех других, рабов и свободных, и, не упуская· из виду ничего, что делает город, насколько это возможно, счастливым, правит в нем и распоряжается.

Сокр. Мл. Прекрасно, иностранец, изобразил ты нам царственного мужа и политика 1).

В.

С.

1) Эти заключительные слова приписываются Сократу Младшему, но едва ли справедливо. Он в диалоге представляется настолько скромным, что нигде не обнаруживает собственного суждения, а все только подтверждает или отрицает. Поэтому выраженное здесь, в заключение, одобрение лучше приписать Сократу философу; он же, как видим из приступа в софисте, и предрасположил элейца к этому рассуждению; так что ему неловко было бы, по окончании диалогов о софисте и политике, происходивших, как мы знаем, в один и тот же день, не сказать ни слова и удалиться молча. Впрочем и самый диалог закончен как-то круто,—прием, который встречаем и в некоторых других разговорах. Но если приведенное заключение припишем Сократу философу, то эта заключительная его похвала будет гармонировать очень с тем, что сказано в начале Политика,—где Сократ, выслушав рассуждение о софисте, называет себя счастливым, что познакомился с элейским гостем.

157

Страница сгенерирована за 0.13 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com