Платон Минос

Сокр. Что такое у нас закон 1)?

Др. Да о каком законе-то спрашиваешь?

Сокр. Что же? разве закон отличается чем от закона, уж по тому самому, что он закон? Смотри, о чем я спрашиваю тебя. Я спрашиваю так же, как если бы спросил: что такое золото? И если б ты точно также возразил: о каком золоте спрашиваю, —думаю, твое возражение было бы неправильно; потому что ни золото от золота, ни камень от камня, —поколику камень—камень, золото—золото, —ничем не отличаются. Так-то, вероятно, и закон не отличается от закона, но все они—то же самое; потому что каждый из них—равно закон, ни тот не более, ни другой не менее. Так вот это я и спрашиваю: Что такое всякий закон?—Скажи же, если имеешь что сказать

Др. Что иное мог бы быть закон (νόμος), Сократ, как не то, что узаконяется (τὰ νομιζόμενα)?

Сокр. Неужели и речь кажется тебе говоримым, зрение

313.

В.

С.

314.

В.

—зримым, слух—слышимым? Или иное—речь и иное—говоримое, иное—зрение и иное—зримое, иное—слух и иное—слышимое? Иное, следовательно, закон и иное— узаконяемое? Так, или как тебе кажется?

Др. Теперь мне показалось иным.

Сокр. Стало быть, закон не есть узаконяемое.

Др. Кажется, нет.

Сокр. Так что же будет закон? рассмотрим это так. Пусть бы кто-нибудь о сказанном сейчас спросил нас: если вы говорите, что зрением видите зримое, то каким действительно зрением видите? Мы отвечали бы ему, что тем чувством, которое посредством глаз открывает нам цветá. А он опять спросил бы: что же? когда слухом слышите вы слышимое, то каким действительно слухом? Мы отвечали бы ему, что тем чувством, которое посредством ушей открывает нам звуки. Таким же образом, он спросит нас: если законом постановляется узаконяемое, то каким действительно законом? Чувством ли это каким, или открытием; —подобно тому, как изучаемое изучается открывающим его знанием; или каким изобретением, —подобно тому, как изобретается изобретаемое, например, как медициною обретается полезное для здоровья и вредное, а искусством провещания—

то, что, по словам провещателей, замышляют боги. Ведь искусство у нас есть как бы изобретение дел. Не правда ли?

Др. Конечно.

Сокр. Чему же из этого всего скорее припишем мы закон?

Др. Это, мне кажется, —постановления и приговоры. Да и что другое можно бы назвать законом? Так что закон в целом, как ты (о нем) спрашиваешь, должно быть, есть постановление города.

Сокр. Законом, как видно, называешь ты политическое мнение 1).

Др. Да.

Сокр. И, может быть, правильно говоришь; но еще лучше, пожалуй, исследуем это так. Называешь ли ты кого мудрым?

Др. Да.

Сокр. Не правда ли, что мудрые мудры мудростью?

Др. Да.

Сокр. Что же? справедливые справедливы справедливостью?

Др. Конечно.

Сокр. Стало быть, и законные законны законом?

Др. Да.  

Сокр. А беззаконные беззаконны беззаконием?

Др. Да.

Сокр. Законные же справедливы?

Др. Да.

Сокр. А беззаконные несправедливы?

Др. Несправедливы.

Сокр. Справедливость же и закон не есть ли дело прекрасное?

Др. Так.

С.

D.

Е.

315.

Сокр. А несправедливость и беззаконие—постыдное?

Др. Да.

Сокр. И первое спасает города и все другое, а последнее губит и разрушает?

Др. Да.

Сокр. Стало быть, о законе надобно мыслить, как о чем-то хорошем, и искать его как блага.

Др. Как же иначе?

Сокр. А не сказали ли мы, что закон есть постановление города?

Др. Сказали.

Сокр. Что же? Между постановлениями нет ли хороших и худых?

Др. Есть.

Сокр. А между тем закон-то не был худ.

Др. Конечно, не был.

Сокр. Стало быть, неправильно будет отвечать так просто, что закон есть постановление города.

Др. Мне кажется, неправильно.

Сокр. Ибо худому постановлению нейдет быть законом 1).

Др. Конечно, нет.

Сокр. Однако ж некоторым мнением-то закон представляется и мне самому. Если же он не есть мнение худое, то не явно ли уже, что будет мнением хорошим, —если только закон есть мнение?

Др. Да.

Сокр. Какое же мнение хорошее? Не истинное ли?

Др. Да.

Сокр. Истинное мнение не есть ли обретение сущего 2)?

Др. Так.

Сокр. Стало быть, закон хочет быть обретением сущего.

Др. Но как же это, Сократ, —если закон есть обретение сущего, —мы в отношении к тому же пользуемся не теми же законами, когда сущее-то у нас обретается?

Сокр. И тем не менее закон хочет быть обретением сущего. Если же люди, как нам кажется, не теми же пользуются законами, —значит, не всегда могут они обретать то, чего хочет закон, —обретать сущее. Однако ж посмотрим-ка, не сделается ли нам отсюда явно 1), теми же ли всегда пользуемся мы законами, или иногда иными, и все ли теми же, или иные иными.

Др. Но это-то, Сократ, заметить не трудно, что те же не всегда пользуются теми же законами, и иные иными. Вот, например, у нас не закон приносить в жертву людей, а дело нечестивое; карфагеняне же, напротив, приносят, и у них это свято и законно; некоторые же из них, как и ты, может быть, слыхал, приносят Кроносу даже детей своих. И не только варвары пользуются отличными от наших законами, но· и живущие в Ликеи 2), и потомки Афаманта, хотя и эллины, приносят такие же жертвы. Да и сами мы, знаешь, вероятно, и слыхал, какими пользовались законами относительно умерших: пред выносом

В.

С.

D.

E.

мертвеца, мы закалали в жертву животных 1) и призывали женщин-горшечниц; а жившие еще раньше этого даже в своем доме и погребали умерших 2). Но мы ничего такого не делаем. Подобных примеров можно бы указать бесчисленное множество: это обширное поле для доказательств 3), что ни мы сами у себя, ни другие люди по отношению друг к другу, не следуем всегда тем же законам.

Сокр. Нет ничего удивительного, почтеннейший, если слова твои справедливы; а мне было это неизвестно. Но, пока ты будешь говорить от себя и выражать, что тебе кажется, в длинной речи 4), а я опять от себя, —мы никогда, думаю, не сойдемся: когда же вопрос сделаем общим, —может быть, скоро придем к согласию. И так, если хочешь, рассматривай дело вместе со мною, спрашивая меня, а когда угодно—отвечай мне.

Др. Хочу отвечать, Сократ, что тебе угодно.

Сокр. А ну-ка, почитаешь ли ты справедливое несправедливым, а несправедливое справедливым, или признаешь

справедливым справедливое, а несправедливым несправедливое?

Др. Я признаю справедливое справедливым, а несправедливое несправедливым.

Сокр. Не так же ли признается это и у всех, как здесь?

Др. Да.

Сокр. И у персов?

Др. И у персов.

Сокр. Но всегда ли?

Др. Всегда.

Сокр. Правда ли, что здесь весящее больше почитается тяжелейшим, а меньше—легчайшим, или напротив?

Др. Нет; но что тянет сильнее, то—более тяжелым, а что слабее, то—более легким.

Сокр. Не так ли и в Карфагене, и в Ликее?

Др. Да.

Сокр. Прекрасное, как видно, везде почитается прекрасным, а безобразное везде безобразным; безобразное же прекрасным, или прекрасное безобразным не почитается.

Др. Так.

Сокр. Чтобы сказать вообще, —не правда ли, что сущим почитается не то, чего нет, а то, что есть, —так и у нас, и у всех других?

Др. Мне кажется.

Сокр. Поэтому кто погрешит относительно сущего, тот погрешает относительно законного.

Др. Так-то Сократ, как ты говоришь, одно и то же всегда является законным и для нас, и для других. Но когда подумаю, что мы не перестаем перестанавливать законы так и сяк, —не могу убедиться.

Сокр. Может быть, ты упускаешь из виду, что они, как шашки, будучи передвигаемы, остаются те же. Но со
-

316.

В.

С.

образи вместе со мною следующее. Не попадалось ли уже тебе когда-нибудь сочинение о возвращении здоровья больным 1)?

Др. Попадалось.

Сокр. Так ты знаешь, к какому искусству относится это сочинение?

Др. Знаю, —к врачебному.

Сокр. Врачей не называешь ли ты знатоками в этом отношении?

Др. Называю.

Сокр. А знатоки о том же думают то же ли, или иные иное?

Др. Мне кажется, то же.

Сокр. Но думают то же о том, что знают, одни ли эллины с эллинами, или и варвары с варварами и эллинами?

Др. Выть взаимно того же мнения совершенно необходимо знатокам, —как эллинам, так и варварам.

Сокр. Ты хорошо отвечал. А всегда ли?

Др. Да, и всегда.

Сокр. Врачи не то ли и пишут о здоровье, что полагают верным?

Др. Да.

Сокр. Эти сочинения врачей, стало быть, —сочинения врачебные и представляют врачебные законы?

Др. Конечно, врачебные.

Сокр. А земледельческие сочинения не суть ли земледельческие законы?

Др. Да.

Сокр. Но кому принадлежат сочинения и узаконения о возделывании садов?

D.

Ε.

Др. Садовникам.

Сокр. Так это у нас законы садоводственные?

Др. Да.

Сокр. От лиц, умеющих управлять садами?

Др. Как же иначе?

Сокр. А умеют садовники?

Др. Да.

Сокр. От кого же исходят сочинения и узаконения о приготовлении кушанья?

Др. От поваров.

Сокр. Стало быть, это законы поварские?

Др. Поварские.

Сокр. Лиц, умеющих, как видно, управлять приготовлением кушанья?

Др. Да.

Сокр. А умеют, по их словам, повара?

Др. Конечно, умеют.

Сокр. Пускай. Кому же, наконец, принадлежат сочинения и узаконения относительно управления городом? Не тем ли, которые умеют управлять городом?

Др. Мне кажется.

Сокр. А умеют это иные ли кто, кроме знатоков политики и царского искусства?

Др. Эти самые.

Сокр. Стало быть, эти сочинения политические, которые у людей называются законами, —это сочинения царей и доблестных мужей.

Др. Твоя правда.

Сокр. Что же? умеющие-то будут ли писать то одно, то другое об одном и том же?

Др. Нет.

Сокр. И не будут относительно одного и того же давать то такие, то другие постановления?

Др. Конечно, не будут.

Сокр. Если же мы видим, что иные где-нибудь делают

317.

В.

С.

D.

E.

это, то делающих так знатоками ли назовем, или не знатоками?

Др. Не знатоками.

Сокр. И когда что правильно, не скажем ли, что это законно в отношении к каждому, врачебное ли то будет дело, поварское, или садовническое?

Др. Да.

Сокр. А как скоро неправильно, —уже не назовем законным?

Др. Уже нет.

Сокр. Стало быть, то будет беззаконно.

Др. Необходимо.

Сокр. Потому и в сочинениях о справедливом и несправедливом, или вообще о благоустроении города, и о том опять, как должно управлять им, —правильное есть царственный закон, а неправильное—нет, так как беззаконно, хотя людям незнающим и кажется законом.

Др. Да.

Сокр. Стало быть, мы правильно согласились, что закон есть обретение сущего.

Др. Видимо.

Сокр. Посмотрим же на дело еще и с этой стороны. Кто знаток распределять семена по почве?

Др. Земледелец.

Сокр. На каждой почве сеет он семя ей приличное?

Др. Да.

Сокр. Стало быть, земледелец есть хороший в таких делах законник, и его законы и распоряжения в этом отношении правильны?

Др. Да.

Сокр. А кто законник в музыкальном сопровождении пения и в распределении приличных созвучий? Кому принадлежат тут правильные законы?

Др. Флейтисту и цитристу.

Сокр. Значит, самый большой законник в этом есть самый лучший флейтист.

Др. Да

Сокр. А кто лучше всех распределяет по человеческим телам пищу? —не тот ли, кто (дает им) пригодную?

Др. Да.

Сокр. Его распределения и законы суть, стало быть, наилучшие; и кто в этом отношении особенно законен, тот и наилучший законник.

Др. Конечно.

Сокр. Кто же он?

Др. Педотрив.

Сокр. Не он ли самый большой искусник пасти человеческое стадо тела 1)?

Др. Да.

Сокр. А кто особенно искусен пасти стадо овец? Какое ему имя?

Др. Пастух.

Сокр. Стало быть, законы пастуха для овец самые превосходные законы.

Др. Да.

Сокр. А для волов законы волопаса.

Др. Да.

Сокр. Но кому принадлежат законы превосходнейшие для человеческих душ? не царю ли? Скажи.

Др. Полагаю.

Сокр. И правильно полагаешь. А можешь ли сказать, кто из древних был хорошим законодателем в законах игры на флейте? Может быть, не приходит тебе на мысль, —так хочешь ли, я напомню?

Др. Конечно.

318.

В.

C.

D.

E.

Сокр. Не говорят ли, что это были Марсиас и, любимец его, фригиянин Олимп?

Др. Правда.

Сокр. Их-то напевы—напевы наиболее божественные; они одни трогают (души) и выдают тех, кто чувствует нужду в богах; и как божественные, они одни сохранились еще до сих пор.

Др. Так.

Сокр. А кто из древних царей был, говорят, добрым законодателем, которого узаконения сохраняются и доныне, как божественные?

Др. Не приведу на мысль.

Сокр. Разве не знаешь, какие из эллинов пользуются древнейшими законами?

Др. Не о лакедемонянах ли и законодателе Ликурге говоришь ты?

Сокр. Но этим-то, пожалуй, нет еще и трехсот лет, или по крайней мере немногим больше; но откуда пришли самые лучшие из этих узаконений? знаешь ли?

Др. Говорят, с Крита.

Сокр. Так не эти ли из эллинов пользуются древнейшими законами?

Др. Да.

Сокр. А знаешь ли, кто у них были добрые цари?— Минос и Радамант, дети Зевса и Европы: им-то принадлежат те законы.

Др. О Радаманте-то, Сократ, рассказывают, как о справедливом муже; но Минос был, говорят, человек какой-то дикий, тяжелый и несправедливый.

Сокр. Ты повторяешь, почтеннейший, аттическую, заимствованную с трагической сцены басню.

Др. Что ты? разве не это говорится о Миносе?

Сокр. Не это у Омира и Исиода; между тем эти-то

достовернее, чем все писатели трагедий вместе, наслушавшись которых, ты говоришь это.

Др. Что же говорят они о Миносе?

Сокр. Я скажу тебе, —чтобы и ты, как многие, не вдавался в нечестие. Ведь ничего нет нечестивее этого и ничего не должно так опасаться, как греха против богов словом и делом, и затем—греха против божественных людей. Намереваясь порицать или хвалить мужа, надобно иметь весьма много осмотрительности, чтобы не сказать неправды. А для этого нужно учиться распознавать добрых и злых людей. Гневается Бог, когда порицают того, кто ему подобен, —а подобны доблестные люди, —или хвалят того, кто ему противится. Не думай, будто есть священные камни, дерева, птицы и змеи, а людей нет: из всего этого священнейшее есть добрый человек, а презреннейшее—злой. Так вот и о Миносе, как его восхваляют Омир и Исиод, я скажу тебе для того, чтобы ты, будучи человеком и от человека, не грешил словом против героя, Зевсова сына. Омир, говоря о Крите, что на нем много людей и девяносто городов, прибавляет 1):

Есть у них многолюдный город Гноссос, где Минос был, —

Каждый девятый год—собеседник великого Зевса.

Эта похвала Омира Миносу, при всей своей краткости, такова, какой Омир не высказал ни одному герою. Что Зевс—софист 2), и что это искусство прекрасно, явно как

319.

В.

С.

D.

E.

из многих других мест, так и отсюда. Здесь говорится, что Минос каждый девятый год 1) имел словесные беседы с Зевсом и ходил к нему учиться, так как бы Зевс был действительный софист. Что такого преимущества—быть учеником Зевсовым—Омир не дает ни одному из героев, кроме Миноса, —в этом чрезвычайная похвала Миносу. Да й в Одиссее, в Тризне; он изображает судящим и держащим золотой жезл не Радаманта, а Миноса. О Радаманте же ни здесь, ни в других местах не говорится, чтобы он судил, или обращался с Зевсом. Потому-то я и говорю, что Миноса Омир славит более всех; ибо более той славы, как, будучи сыном Зевса, одному учиться у Зевса, не может быть; а это самое и выражает стих:

Каждый девятый год—собеседник великого Зевса,

—что, то есть, Минос, был учеником Зевсовым; так как беседы здесь—наставления, а собеседник—участник в наставлениях. И так, Минос в течение девятого года ходил в пещеру Зевса, чтобы частью учиться, частью держать испытание в том, чему научился от Зевса в прежнее девятилетие. Иные впрочем слово «собеседник» понимают

в смысле участника попоек и игр Зевсовых; но вот доказательство, что так понимающие судят неверно. Как ни много на свете людей, греков и варваров, нет между ними никого, кто удерживался бы от попоек и забав, соединенных с вином; удерживались только критяне и, вторые за ними, —лакедемоняне, ученики критян. На Крите же к числу законов, постановленных Миносом, принадлежит один такой: не пить друг с другом до опьянения. Но явно, что Минос узаконил для своих граждан то, что сам почитал хорошим; ибо, вероятно, не мог он, подобно людям ничтожным, полагать одно, а делать другое, его мнению противное. Так это обращение его с Зевсом, как я говорю, было словесным наставлением в добродетели. Потому-то дал он своим гражданам и такие законы, под которыми Крит во все время благоденствует, а затем благоденствует и Лакедемон—с той поры, как стал пользоваться теми законами, имеющими силу божественных. А Радамант хотя был тоже доблестный человек, потому что воспитан Миносом, однако ж изучил не все царское искусство, а только одну служебную его часть—о том, как распоряжаться в судах. Оттого то и вышел из него добрый судья. И Минос пользовался им, как стражем законов в своей столице, а как стражем их по всему Криту, пользовался Талосом 1); так что Талос три раза в год объезжал все селения и охранял в них законы, которые возил начертанными на медных досках, отчего и прозван был медным.

Близкое к этому сказал о Миносе и Исиод; ибо, упомянув его имя, он говорит; что это был самый царственный из смертных царей:

320.

В.

С.

D.

Е.

321.

В.

И над многими царствовал он в соседстве странами,

С Зевсовым скиптром в руках, городам давая устройство.

А под скиптром Зевса и он разумеет не что иное, как полученное от Зевса образование, при помощи которого Минос управлял Критом.

Др. Отчего же, Сократ, распространилась эта молва о Миносе, как о человеке необразованном и тяжелом?

Сокр. Да отчего и ты, почтеннейший, если будешь благоразумен, и всякий другой, кто заботится о сохранении доброго своего имени, остережетесь, как бы не возбудить неприязненного к себе чувства в ком-либо из поэтов? Ведь поэты имеют сильное влияние на общее мнение о людях—в ту и другую сторону, когда-то хвалят 1) их, то обвиняют. А в этом именно отношении и погрешил Минос,—решившись воевать с нашим городом, где много как другой мудрости, так и различных поэтов, во всяком роде, —и в трагедии. Трагедия здесь издревле, и началась не только, как думают, от Фесписа, или Фриниха, но, если хочешь узнать, найдешь, что она древнейшее изобретение этого города. А трагедия есть вид поэзии, который наиболее восторгает народ и увлекает души. Так ею-то усиливаемся мы мстить Миносу за то, что он заставил нас платить ту дань. В этом-то погрешил Минос, что возбудил наше негодование, и вот отчего, как ты спрашиваешь, прослыл у нас злым человеком. А что он был добр и законен, о чем мы и прежде говорили, —то есть, был добрым законником, —важнейшим доказательством этому служит то, что его законы остаются неизменны, так как он действительно открыл истину в том, что относится до благоустройства города.

Др. Мне кажется, Сократ, ты изложил дело очень правдоподобно.

Сокр. Но если я говорю правду, не кажется ли тебе, что критяне, граждане Миноса и Радаманта, управляются самыми древними законами?

Др. Явно.

Сокр. Стало быть, эти-то были отличнейшими законодателями древних, законниками и пастырями людей, —в том смысле, как и Омир доброго военачальника назвал пастырем народов.

Др. Конечно.

Сокр. Пусть же, ради Зевса, покровителя дружбы, кто-нибудь спросил бы нас: в чем состоят те меры по отношению к телу, посредством которых добрый законодатель и пастырь тела делает его лучшим?—Мы, в кратких словах, хорошо отвечали бы ему, что они состоят в пище и труде, так как пищей он возращает тело, а трудом упражняет и укрепляет.

Др. Правильно.

Сокр. А если бы после этого он спросил нас: в чем же состоят те, которые добрый законодатель и пастырь прилагает к душе, и таким образом делает ее лучшею?—Какой дали бы мы ответ, не стыдясь ни за себя самих, ни за наш возраст?

Др. На это я не могу еще отвечать.

Сокр. Но стыдно ведь это для души обоих нас, что они являются не знающими в себе того, от чего зависит для них доброе и худое, а телесное, напротив, и все другое исследовали.

С.

D.