Бердяев Н.А. Выдержки из писем к г-же X

Николай Бердяев

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ  К Г-ЖЕ X*.

Разбивка страниц сделана по Н. К. Дмитриева. Николай Бердяев. Жизнь и творчество. Философ свободного духа. М., 1993.

 «Технические достижения современного искусства велики, но великого искусства и великих творцов нет. Мы вступаем в период комплексного, массового искусства. Красота человеческих чувств и красота души умирает».

«Я всегда предпочитал рабочих буржуазии и всегда за них, но я не верю в высоту какой-либо массы. Обуржуазивание коммунистической России есть не что иное, как требование среднего человека масс, чтобы для него была устроена более спокойная, устойчивая и приятная жизнь...»

«... Моя собственная эмоциональная жизнь складывается главным образом бессознательно, хотя со стороны это может быть и не видно. Я люблю порядок именно потому, что в глубине моего существа

* Новый журнал, Нью-Йорк, 1954, № 36.

235

шевелится хаос. Но это душевно-телесный хаос, дух во мне всегда сильнее. Ночь всегда представляется глубже и шире дня, этой маленькой полоски света. Но в ночи есть и дух, не только душевное, все творчество коренится в ночной основе духа...»

«Ненависть к политике и ее подлой лжи принимает у меня болезненный характер. Главным злом жизни я считаю ложь. На это не обращают достаточного внимания. Всякий, кто стремится к силе и власти, кто во что бы то ни стало хочет реализовать свою цель в этом мире, обречен н& ложь и даже принужден считать ложь добродетелью. На этом основана низость государства».

«Настроен я в последнее время тяжело. Меня мучит глубокое несчастье людей...»

«Теперь по отношению к человеку и вечности совершается предательство».

«Когда христиане стали победителями, они перестали быть исповедниками распятой правды и начали утверждать правду распинающую...»

«Одинаково верно сказать, что место сына Божьего в сердцах людей и что место Его на Голгофе. В этом вся мировая трагедия. Крест есть парадокс — он есть порождение мирового зла и он есть спасение от зла. Потому сказано, что Крест был для иудеев соблазн и для эллинов безумие».

«Мы живем в одну из самых райских эпох. В прошлом рабами были рабы, но у них пробуждалось чувство достоинства человека, и они возмущались. Теперь все стали рабами».

«Любовь к толпе и преклонение перед ее мнениями и вкусами, конечно, самое низкое состояние, но наиболее высоко то сознание, которое свободно вбирает в себя и судьбу толпы, как и всего мира».

«Меня не только беспокоит, но и мучит социальная проблема. Персонализм (признание верховной ценности конкретной человеческой личности) имеет социальную проекцию. Общество может быть организовано персоналисгически во имя каждой человеческой личности, ее достоинства, ее права на жизнь и на труд, на реализацию заложенных в ней возможностей. Персонализм требует преодоления власти денег, уничтожения классов, замены классовых различий индивидуальными призваниями профессий. Эта система ближе к Прудону, чем к Марксу. Впрочем, я во многом расхожусь и с Прудоном».

«Господин, который говорил Вам о радикальном изменении психологии русских крестьян, ничего нового для меня не говорит. Я не раз писал о том, что в России появился новый антропологический тип. Новое поколение крестьян, вероятно, в преобладающей своей части материалисты, атеисты, увлечены, техникой. Но все-таки они ничего общего не имеют с французской импотенцией; скептицизм всегда есть импотенция — отсутствие витальной силы. Идут они совсем не к французскому рационалистическому гуманизму,

236

к которому французы все всегда сводят. Русский народ —народ апокалиптический».

«Мне представляется презренно-жалким разговор бессильных скептиков о том, что все относительно. Миром правит абсолютное, только абсолютное есть сила и жизнь. Ленин признал материю абсолютом и утверждал возможность абсолютного познания. Релятивизм он считал буржуазной идеологией. Релятивистически-скептические французские интеллектуалисты, сочувствующие коммунизму, суть порождение разлагающейся буржуазии. Французы не понимают, что в русском коммунизме поставлены последние вопросы духа и Бога... Низан лепетал о достоинстве человека, как главной идее марксизма и коммунизма, как будто может иметь достоинство кусок материи. Изменники духа, предатели вечности — самые жалкие двухмерные существа, т.е. плоскостные существа, буржуа в глубочайшем смысле этого слова».

«Я не могу Вам выразить, какое отвращение и брезгливость вызывают во мне конспирация, заговоры, секреты. В этом смысле, будучи революционером, я никогда не мог быть политическим революционером, как и политическим контрреволюционером...»

«Свободный акт духа я противополагаю року. Он означает определяемость не круговоротом космической жизни, не тяготеющим над человеком магическим кругом, а внутренней силой, в которой человек не зависит ни от чего для него внешнего. Чувство тяготеющего рока означает, что человек зависит не от Бога, а от мира, от других людей. Свободный акт духа и значит, что человек не соглашается зависеть от космических или человеческих сил. Вся моя религиозная жизнь связана с тем, что я не соглашаюсь ни от чего и ни от кого зависеть. Бог и есть эта моя независимость...»

«Меня возмущает Ваша защита советской власти. А вот в газете «Возрождение» я прочел, что я «красный генерал», что я защищаю «Чека и Соловки», что за моей религиозной философией скрывается защита большевизма. Бывает парадоксальное положение!»

«Когда Вы описываете светский ужин с советскими «генералами», то во мне все переворачивается. Я вспомнил о Чернышевском на каторге, 6 Желябове, идущем на казнь. Правда лишь в этом. Победа, торжество, реализация всегда подлы и низки. Советские «генералы» живут нравственным капиталом, который был накоплен теми, которые превращали свою жизнь в подвижничество, жертву и страдание».

«В этом мире материя крепче, прочнее духа. Именно поэтому мир должен кончиться, такой мир не может существовать вечно».

«Моя реакция иная, чем Ваша. Ложь и бессмыслица мировой жизни не ослабляют, а укрепляют мою веру. Зло мира свидетельствует о том, что этот мир не самодостаточен».

«Чувствовать постоянно разверзающуюся бездну небытия и есть нечеловеческая жизнь».

«У меня трезвое чувство реальности, и я не верю в возможность

237

обойтись без государства, этого «холодного чудовища», как говорил Ницше, но сердце мое принадлежит анархии...»

«Вы с трудом можете себе представить, до какой степени моя жизнь прошла вне всего того, что называют «жизнью», вне того, к чему стремятся,— успехов, желания власти над современниками и светской жизни с ее ресторанами, приемами и пр. У меня отвращение к роли «в жизни». Все это представляется мне «небытием». И это совсем не потому, что я считаю себя стоящим на особой нравственной высоте. Во мне самом много плохого, но другого...»

«Я давно заметил, что когда человек чего-нибудь хочет, то являются препятствия в форме «случайного стечения обстоятельств». Как будто желание порождает препятствия. Случай, для которого нет закона, играет в человеческой жизни большую роль, чем закономерная необходимость».

«Коммунизм одна из значительных сил, действующих в смертельных судорогах умирающего мира и в столь же судорожном возникновении нового мира».

«Я думаю, что восприятие человека может быть лишь целостным, его духа, души и тела. Лицо человека более всего выражает человеческую душу. Выражение глаз, звук голоса, движения, лицо человека не только физическое лицо, это также и духовно-душевное лицо».

«Не могу Вам выразить, до какой степени меня ранит атмосфера мира. Я совсем истерзан этой атмосферой. Воздух насыщен испарениями злобы, ненависти, жажды насилий, крови, лжи. Никогда еще люди не были так далеки от свободы духа».

«Мне мучительно читать в романе описание любви и слова любви, мне мучительно слушать, когда в жизни рассказывают о любви тех или других людей. Как будто во мне запело воспоминание из иной жизни, из иного мира, из непонятного прошлого».

«Я не хотел сказать, что лирика есть эгоцентризм. Чудесность лирики в том и заключается, что она обладает силой претворять эгоцентризм, который в жизни уродлив, в красоту. Эгоцентризм сам по себе тяжел, он давит, в лирике же есть освобожденность. Освобожденность от тяжести есть качество всякого искусства».

«... Иногда кажется, что я более не в силах выносить непомерность страданий человеческих, а также непомерность лжи...»

«Я хорошо знаком с тем явлением женской природы, которое можно назвать одержимостью и которое называют «ведьминым» началом. Это есть большое несчастье, пребывание в мире призрачном, лживом. Человек одержимый, допустивший власть над собой чужой и враждебной всему человеческому силы, перестает владеть своим «я», и вместе с тем ничем кроме своего «я» не интересуется, все относит к себе, как к центру мира...»

«Вам покажется странным, что человека, который оценивает жизненные явления и суждения согласно директивам политической

238

полезности, я считаю нравственно падшим существом, потерявшим человеческий облик».

«Я думаю, что человек в каждое мгновение своей жизни должен быть обращен к вечности. Отрицание вечности — хамство, столь сильное в наше время. Социальную справедливость надо осуществлять также во имя вечности...»

«Теперь должен раз навсегда объяснить Вам, что я называю быть политиком и участвовать в политической борьбе и почему я не политик. Политикой я называю, когда в борьбе прибегают ко лжи, обману и насилию. Сам я человек борьбы и совсем не равнодушен к социальной жизни. Но я борюсь духовным оружием, не прибегаю к лжи, обману, насилию».

«Я очень сочувствую тому, чтобы в Россию возвратились те, которые могут там работать,— инженеры, врачи, техники и т.д. Но я философ и притом самого неподходящего философского направления. Существовать я могу лишь при условии совершенной свободы мысли... Приспособляться и подчиняться я не могу. Я никогда этого не делал, живя 5 лет в сов. России, за что и был сослан».

«Жуандо прислал мне свою книгу. Книга изумительная, очень глубокая. И в нее вложена мысль очень родственная и близкая мне — о зависимости Бога от человека. В ней ставится проблема более глубокая, чем проблема любви. Жуандо самый замечательный писатель и еще совсем не осознанный».

«Русская литература 19 в. и начала 20 в. безмерно выше западной литературы того же времени. Она стоит на высоте греческой традиции, Данте, Сервантеса, Шекспира, Гете. Русская культура никогда не подымется выше того, что создал русский гений 19 в. Мы вступаем в царство посредственности».

«Когда читаешь советские философские и литературные дискуссии, то охватывает ужас беспросветной пошлости, это напоминает сатиру или пасквиль. В учебнике геометрии найдены троцкистские уклоны...»

«Меня очень удивило, что в своем письме Вы в виде возражения мне говорите, что справедливость нужно осуществлять не только в загробной жизни, но и в жизни земной. Но ведь я много раз в своих книгах и статьях говорил именно это. Если Вы внимательно читали мою книгу «Дух и реальность», то Вам должно было бы быть ясно, что я вообще считаю ошибочным обычный взгляд, противополагающий так называемую земную жизнь и жизнь вечную. Это есть ложная объективизация вечности, выбрасывание ее во вне.

Думаю также, что у нас есть недоразумение, когда мы говорим о массах. Масса совсем не есть социально-классовая категория, совсем не есть народные массы, не есть рабочие или крестьяне. Существует буржуазная масса, даже профессорская масса (самая глупая из всех). Рабочий может быть менее человек массы, чем буржуа. Человек массы, лишенный всякого оригинального суждения, безличный, живущий подражанием, повторением,— это именно классовый чело-

239

век, подчиненный закону большого числа. «Чернь» у Пушкина совсем не означала народа, крестьян, это было дворянское, чиновничье, придворное общество. Большая часть современного буржуазного общества есть «чернь». Но рабочие такие же, как все, среди них есть большое число средних, массовых, безличных. Привилегированных классов нет, есть замечательные люди, личности, а не классы. Масса есть обыденность, притягивающая вниз. Это не имеет никакого отношения к вопросу о справедливости. Справедливость должна быть и для самых ничтожных из людей.

По поводу чествования Пушкина могу сказать, что между новаторами прошлого и чествующими их в настоящем есть пропасть. Судьба гениальных творцов трагична не только при жизни, но еще больше после смерти (Ницше самый яркий пример)».

«Вы исповедуете самую банальную рационалистическую теорию прогресса, верите, что человек может вполне рационализировать жизнь, подчинить разуму. Это рационализм, провозглашенный французской просветительной философией 18 в., углубленный Гегелем, унаследованный Марксом, ставший поверхностно-глупым у его последователей. Я не люблю оптимизма, считаю его издевательством над непосильными человеческими страданиями. Да и блаженство будущего, если бы оно могло быть достигнуто, не искупит страданий и несправедливости прошлого. Вопрос прогресса очень сложный. Я не отрицаю прогресса, но он не есть линейное восхождение. Возрастает добро, но возрастает и новое зло. Сейчас происходит огромный регресс нравственного сознания в отношении человечества, в отношении убийств, казни, жестокости... Сознание 18 и 19 вв. было выше. Надеюсь, что Вы не исключаете из «тоталитарных» государств советскую Россию? Это самая законченная форма тоталитарного государства, вполне фашистская. Это военно-полицейское, бюрократическое государство, догматически опирающееся на массы».

«Когда Вы говорите, что есть разное «добро» и разное «зло», что у каждого свой Бог, Вы воспроизводите обычный аргумент скептиков против всякой веры. На это можно возразить лишь одно: выйдите из мира скепсиса, в котором все двоится, все множится, и войдите в мир, в котором есть единый Бог, в котором «добро» и «зло» реальности бытия, а не человеческие чувства и мысли».

«Откуда Вы взяли, что существуют непреложные законы «общества». Таких законов не существует, это корыстная выдумка или иллюзия людей. Маркс это отлично понимал. Поклонение «обществу», как верховной ценности и цели, есть самая отвратительная форма идолопоклонства. Общество существует для человека, а не человек для общества. Нельзя осуществить свободу и утвердить достоинство человека, попирая свободу и достоинство человека».

«Путем тирании можно создать только тиранию, и больше ничего. Кровь порождает кровь, насилие насилие, злоба и ненависть злобу и ненависть, и порождает навеки. Свобода не создается насильствен-

240

ной экономической организацией. Нужна персоналистическая революция, революция во имя всякой человеческой личности, которая свергнет все идолы и кумиры. Марксизм выражается в отвлеченностях, а не в конкретностях. Пролетариат есть абстракция, конкретны рабочие люди. Хлеб нужен не обществу, не коллективу, а людям, человеку.

Вы поняли, что такое совесть. У Сталина и Гитлера одна и та же «совесть», оба определяют свою мораль не в отношении к человеку, а в отношении к обществу и государству. У английского премьера Болдвина та же «совесть», что у Сталина и Гитлера, для него так же государство и общество выше человека и человечности. Это вечный конфликт, изображенный Софоклом в «Антигоне» (читайте греческую трагедию). Вы тоже идете за Креонтом, а не за Антигоной, Вы за закон общества и государства против человека. Самый последний из людей больше и выше «мира» с его царствами, монархическими, демократическими, коммунистическими. Ничто «общее», ничто отвлеченное реально не существует, реально существует лишь конкретно-индивидуальное и единичное. Вот это и есть настоящая революция, а не маскарад, как все политические революции. Есть вечная совесть, как откровение Бога в глубине человека. Не убий, не укради, не лги, не обманывай, не ненавидь, не мсти, люби Бога и ближнего, человека,— это вечное, попираемое Гитлером, Сталиным и всеми людьми власти и всеми поклоняющимися «обществу».

Есть глубокое различие между вечным во времени и тленным, преходящим во времени. Пример: марксистско-коммунистическую литературу в будущем никто никогда не будет читать, разве только для исторических исследований, так в ней все бездарно и незначительно. Но пока будет существовать человечество, будут читать пророков, греческую трагедию, Платона, Данте, великих философов, нашего Толстого и Достоевского. Ненависть к человеческой гениальности, к высоте и вечности есть пафос коммунизма».

«Выдержки из речей на съезде писателей я читал в журнале. Кроме того я читал полностью речи А. Жида и Бенда. В общем речи произвели на меня впечатление довольно большого убожества мысли, неспособности понять всю глубину мирового кризиса. Все остается на поверхности, употребляют старые слова и категории, в то время как все изменилось. Для меня ясно, что между французскими писателями, всегда гуманистами, но сочувствующими коммунизму, и писателями советскими происходит недоразумение. В слово «свобода» советские писатели вкладывают совсем другой смысл, чем писатели французские и другие. Только вследствие этого разного смысла слова «свобода» можно говорить, что в России сейчас существует свобода мысли и слова, в то время как она отрицается нисколько не менее, чем в Германии. В существовании свободы меня трудно будет убедить, потому что для доказательства ее существования я потребую права напечатать свою книгу или ввезти

241

какую-нибудь свою книгу в Россию. Сейчас вот запретили мою последнюю книгу в Германии. Это то же самое. А. Жид, к которому я, впрочем, имею симпатию,— гуманист и индивидуалист в старом смысле слова и пытается наивно соединить свой безграничный индивидуализм с коммунизмом. В действительности он интегрального коммунизма не принимает и гораздо ближе к моему «персоналистическому социализму». Самой талантливой и интересной речью на съезде была речь Мальро, в ней была свежесть. Но он гораздо более ницшеанец, чем марксист. Русские речи в выдержках мне показались совсем неинтересными, меня это даже огорчило. Меня поразило заявление Низана, что коммунизм эклектичен, что совсем нелепо. Но в общем у меня такое впечатление, что съезд не был достаточно свободен, что слишком большую роль играла политическая организованность. Свободное слово и свободная мысль должны чураться политической организованности и государства, как чумы. Никто не сказал о пророческой миссии слова и мысли. Пророческий же смысл свободен и есть вечный смысл».

«Вы как бы с упреком говорите, что я смотрю на деньги как поэт и потому вижу в них символ и мистерию. Вы недостаточно всерьез берете, что у меня мистическое чувство и понимание жизни и что я христианин. Для христианского философа все в этом мире есть также символ иного, духовного мира. Когда я говорил, что власть денег не преодолена и коммунизмом, то имел в виду совсем не тот элементарный факт, что в сов. России существуют деньга и связанное с ними неравенство. Это объясняется тем, что в одной стране по-настоящему осуществить коммунизм нельзя и нужно пройти «этап», в котором деньга еще сохраняются. Но коммунизм материалистического и атеистического духа при осуществлении своем, после всех «этапов», никогда не победит власти символа денег и власти денег, ибо деньга — символ власти «князя мира сего», которому коммунистический дух поклоняется, принимая соблазн «богатством». Символу денег противоположен символ Распятия, мистерии денег противоположна мистерия евхаристическая. Для Вас это мифы и поэзия (слава Богу еще, если поэзия), для меня же реальность, первореальность. И я не отрекусь от этих реальностей, потому что от них отреклась большая часть современного человечества, поклонившаяся разуму этого мира.

Вы продолжаете серьезно оперировать словами «правый» и «левый» и интересуетесь тем, «левее» ли я или «правее», чем Вы думали. Но слова эти ничтожны, это уличные, газетные слова, лишенные всякого глубокого смысла и содержания. Нужно интересоваться не «левостью» и «правостью», а истиной и правдой. Но люди мало верят в существование истины и правды и потому подменяют критерий истины и лжи критерием «левости» и «правости». Что значит, когда Вы говорите, что считали меня более «правым», чем я оказался? Думали ли Вы, что я враг свободы, противник справедливости и человечности? И почему пошли слушать лекции такого «правого», почему вступили с ним в переписку?

242

Почему захотели перейти из своего мира в мой мир? Все непонятно. Поскольку я отрицательно отношусь к русским коммунистам (не к коммунизму вообще), я считаю их «правыми», т.е. врагами свободы и человечности. Французские коммунисты менее «правые».

Я с большим сочувствием отношусь к Л. Блюму и от всей души желаю ему успеха. Но боюсь, что настоящего успеха в своем деле он иметь не будет, и именно потому, что он очень порядочный человек, не демагог, не злобный, не пользуется методом лжи, как главным орудием. Современные демагоги и диктаторы, властители масс злобны и лживы. Слабость правительства Блюма в том, что он вряд ли сумеет справиться с банками. Коммунисты же производят совсем смехотворное впечатление, когда говорят те же общие места, которые говорили все, даже Лаваль. Мир находится в ужасном духовном состоянии, что самое ужасное.

Я, конечно, ищу «смысла», но мне нужно не только понять «смысл», мне нужно и реализовать его в полноте жизни. Современный же мир ищет «благ» жизни, силы жизни, но не ищет «смысла». В этом он ниже древних египтян, индусов, персов, греков и евреев».

«По поводу Ваших замечаний скажу, что дух может отчуждаться от себя, что и происходит в объективации, и может умаляться и иссякать. Дух может быть отрезан от жизни мира. Материалист имеет дух, но он отчужден от него в своем сознании. Человек может быть выброшен на поверхность, и его собственная глубина может закрыться. Утонченность страдания не есть счастье, значение его другое. И утонченность не всегда хороша.

Арривизм очень свойствен современным людям, вся современная жизнь к этому располагает. Но во все времена человеку свойственно было желание играть роль, хотя бы в малом, если не в великом. Это смешная и жалкая черта, она встречается и у людей большого духовного масштаба. Человек иногда примыкает к какому-нибудь направлению, потому что ему легче в нем играть роль. Нет ничего более комического и уродливого, чем человеческий эгоцентризм и его трансформации».

«Я неточно выразился, сказав, что принадлежу к третьему типу, не богемному и не семейственному. В действительности я думаю, что не принадлежу вообще ни к какому типу. Мне чужда всякая кристаллизовавшаяся среда, всякий тип общества. Ведь богема, несмотря на свой анархический характер, есть тоже кристаллизовавшийся тип. Мне иногда говорили, что я похож на средневекового феодала, который сидит в замке с поднятым мостом. Это лишь образно-символическое сравнение, но оно указывает на слишком для меня определенный тип, во мне есть и совсем другое. По правде сказать, у меня отвращение ко всякому быту. Не люблю ничего конечного, люблю бесконечное. Все-таки самое мучительное — одиночество в обществе, чувство страшной чуждости, столь хорошо мне известное. То страшное одиночество без людей, о котором Вы пишете, есть не одиночество, а жуть, страх, ужас.

243

Павловым я мало интересовался. Он выдающийся физиолог, но применение теории рефлексов к психологии я считаю ошибочным. Но вот курьез. Коммунисты очень ценили Павлова и носились с ним, считая, что его учение о рефлексах благоприятно материализму. Но Павлов был не только ученым-физиологом, Павлов был также православный христианин, ходивший в церковь, принимавший участие в таинствах Церкви. Это интересный факт, которого многие не знают, как не знают, что Клод Бернар (Достоевский материалистов называл «бернарами») «был верующий католик».

«Вы правы, что я очень молод. По вечному своему возрасту (каждый имеет вечный возраст) я юноша. У меня совсем нет чувства зрелого возраста, солидности, маститости, почтенности. Мне кажется, что я все тот же юноша, который искал смысл жизни и правды, жаждал познания истины. Умственная и душевная буржуазность и есть чувство зрелости, солидности, почтенности. Я ненавижу все это».

«Последнее письмо Ваше интересно. «Смысл» не то же самое, что «цель». Цель обыкновенно относится к будущему, настоящее же рассматривается, как средство для этой цели. Смысл же присутствует в каждом данном мгновении, он для каждого данного человека. Смысл признает целью каждую данную человеческую личность, а не будущие поколения».

«Недавно вышла моя книга «Судьба человека в современном мире». Ее находят очень пессимистической и мрачной. Я думаю, что это не совсем верное восприятие. Человеку придется пройти через мрак и ночь, чтобы выйти к свету, умереть, чтобы ожить».

«Конечно, необходимо заниматься вопросами экономики и политики, но конкретно это должны делать другие, не я. Я и так для философа слишком много отдал социальной жизни. В старом режиме я дважды сидел в тюрьме, был сослан на несколько лет на север России и против меня был возбужден процесс, который должен был кончиться вечным поселением в Сибирь за мою статью в защиту свободы духа. В советском режиме я также дважды сидел в тюрьме и был изгнан из России. Для философа это слишком. Я много внимания уделил и земле».

«Вы очень хорошо поняли, что Ungrund (выражение Я. Беме) есть граничная тайна всего, но Вас беспокоит вопрос, где же свобода. Это скрыто почти за всеми вопросами. Ungrund и есть свобода без дна, безосновность. Сама свобода и есть предельная тайна. Миф о первородном грехе упирается в предельную тайну свободы. Мы не видим того, что происходит в нашей глубине, и потому свобода для нас непостижима».

«...Эти «чудеса» я считаю вполне возможными. Жизнь биологически бессмертна, неистребима. Но это биологическое натуралистическое бессмертие не только не дает никакого ответа на вопрос о личном бессмертии, но даже не ставит этого вопроса. Это родовое бессмертие. Гений рода издевается над личным существованием. Я думаю, что у Вас слабое чувство личности, ее

244

неповторимости и незаменимости. Жизнь и процветание целого рода нисколько не искупает гибели хотя бы одного существа, напр. Вашей гибели, и нисколько не утешает».

«Недавно я прочел выписку из московской «Правды». В статье, которая представляет собой нападение на папу, между прочим говорится, что в доминиканском католическом журнале напечатана статья «белогвардейца» Н. А. Бердяева. Неправда, что напечатана моя статья в доминиканском журнале, неправда, что я «белогвардеец», неправда, что какая-либо моя статья связана с походом против советской России, все неправда. Я много лет веду борьбу против «белогвардейских» настроений и в международных отношениях всегда защищаю советскую Россию. Сотрудники «Правды» отлично все это знают, но считают ложь и клевету полезным средством для своих целей. Но ложь и клевета, постоянно практикуемая, безобразнее убийства».

«Сейчас мир стоит под знаком жажды убийства... Я снова думаю о проблеме истории, не о величии истории, а об ее необычайной низости и лживости».

«Меня очень утомила наша полемика о коммунизме. Меня поражает, что вы берете под свою защиту не коммунистическую идею, не рабочие массы, что я вполне понял, бы, а власть, правительство. Но власть в большинстве случаев всегда бывала отвратительна, так всегда было и, вероятно, всегда будет. Меня более всего возмущает, что сейчас нельзя определить своего отношения к коммунизму иначе, чем определив свое отношение к коммунистической власти, хотя это разные вещи. Прежде можно было, например, быть горячим сторонником монархии и находить, что монарх отвратителен и правительство его мерзко. Теперь же прежде всего требуют положительного отношения к власти и ее агентам. И Вы становитесь на сторону такого рабства...

Коммунизм, не коммунизм вообще, а вот этот коммунизм не есть путь к лучшему будущему потому, что не может быть этим путем абсолютное, всесильное государство, «Царство Кесаря»; не может быть таким путем ненависть и насилие. Что христиане в истории часто распинали Христа, об этом я писал и говорил больше, чем кто-либо. Но Христос не был с теми, которые ни во что не ставят человеческую душу, не знают милости и сострадания. Эти именно походят на тех «христиан», которые распинали Христа».

245