«Die Einheit in der Kirche oder das Prinzip des Katholizismus dergestellt im Geiste der Kirchenväter der dreiersten Jahrhunderte von Johann Adam Möhler. 1925. Matthius Grünevald-Verlag).

О книге Мёлера хочется многое сказать. За сто лет она не потухла, не остыла. И с трудом верится, что это книга начинающего. В четких и строгих выражениях здесь раскрывается ясновидение закаленной, пламенной веры. Это более, чем только книга, богословский трактат или философский синтез. Это исповедь, вдохновенный рассказ о том, что автору открылось в отеческих творениях и через них. — Мёлер родился и вырос в эпоху религиозного упадка и оскудения католического миpa, на исходе века Просвещения. Из школы немногое он вынес, — сухие понятия и слова. Но из родного прошлого он запомнил все лучшие мечты о «соборности», и плотно облеклись для него эти мечты в святоотеческих творениях. Запад хранил отеческие писания, но сердцем оторвался от них, забыл о них, ими не жил, не ими жил, — запомнил одного разве блаж. Августина. Отцов заслонили доктора средневековья и всего более Тридентинум. Западу приходилось возвращаться к отцам, и не одной только памятью, но и волей. Мёлер был одним из первых возвращавшихся. Патрология для него не была археологией. Древние писания говорили ему не о древнем, не об ушедшем. В отеческих творениях он открыл, по его собственному признанию, «живое, свежее, полное христианство». Всей душой и волей он уходил в этот дивный мир, мечтою жил в древней Церкви. Это стремление к истокам не было подобно протестантскому исканию «первохристианства», хотя историческое внимание Мёлера и пробудилось в протестантской школе. «Кто мог забыть то, чем он был», говорил Мёлер, «никогда им не был». И под памятью он разумел при этом не внешнее хранение образов прошлого, но живую непрерывность духовного бытия. Такая память возможна только в Церкви, ибо только в Ней есть подлинная цельность и непрерывность. В Церкви и только в Ней есть предание, не как внешняя передача по преемству, но как живое тожество и взаимообщение, преодолевающее время во Едином Духе Животворящем. В Церкви вовсе нет прошлого, ибо нет его для Всесвятаго Духа. «Церковь не знает прошлого», говорит Мёлер, — «и прошлое, и будущее здесь теряют смысл и сливаются в пребывающее настоящее». В благодатных недрах Церкви «верующие всех времен становятся для нас современниками», — и не только в мечтательном единстве, но в самом реальном и живом. В этом преодолении вре-

128

мени и состоит полнота соборности, отменяющая всякое обособление и разрывность. Церковь имеет соборную, кафолическую природу. Церковь, — но и только Она, — есть органическое целое, единое великое тело, скрепляемое союзами любви и соединяемое силою Св. Духа, живущего и пребывающего в нем. — Мелер описывает благодатное единство Церкви в терминах романтического идеализма. Но не из романтики черпает он свое вдохновение. И слишком многое от романтики его отделяет. Он не знает «естественного» и потому невольного всеединства, — естественному бытию, напротив, свойственна разъединенность, разрывность, эгоизм. «Естественно» обособление, и этот «естественный» эгоизм становится в христианском мире началом ересей. Цельность осуществляется только в Духе Святом, в день Пятидесятницы, образовавшем Церковь и в Ней создавшем жилище свое. Дух Святый — основание Церкви, Она — дело Его, и только в ней возможна и подлинная соединяющая любовь, — сам по себе на нее человек не способен, она есть дар и даяние Духа. В этом резкая и четкая грань между Мёлером и всяким романтическим «модернизмом». Богословие Мёлера определяется не отвлеченными идеями органического историзма, а живым опытом. Не идея Церкви открылась ему в вещем созерцании, но Она сама, — чрез сочувственное причастие отеческому опыту. В своей книге Мелер дает действительно только комментарий к отеческим творениям первых трех веков и прежде всего к творениям св. Иринея.

Для современного католика книга Мёлера приемлема только с оговорками, и с оговорками, разъедающими самую ее сердцевину. И не случайно при жизни Мелер всегда был под подозрением, — и с Римской точки зрения это не было напраслиной. Римского духа в Мелере, действительно, было мало. И напрасно указывать на эволюцию его взглядов, — он шел совсем не навстречу Ватиканским декретам. Всегда и неизменно для него Церковь не была «убеждением», — словно Христос насильственно соединил людей, «приказал их друг другу»... Церковь не раньше верующих и не есть нечто отдельное и отличное от них. Не всегда с достаточной строгостью и осторожностью Мелер неизменно подчеркивает совершенно бесспорную мысль о первенстве мистики пред каноникой, — конечно, не мистического сепаратизма, но той соборной, кафолической мистики, которая обоснована в самом существе Церкви. Канонический строй возможен по Мёлеру только через внутреннюю соборность, чрез совокупную жизнь верующих в единстве благодати, и он есть выражение и «олицетворение» этого благодатного единства, олицетворение этой соборной любви. Мёлер отрицает первичность и самостоятельность канонического элемента, но не его необходимость и безусловность, и всячески подчеркивает только, что власть в Церкви есть функция и производная любви. «Эволюция» его воззрений состояла только в том, что он с течением времени стал придавать большее практическое значение каноническим формам, внешним опорам единства,— однако, совсем не потому, что он изменил свой принципиальный взгляд на церковный строй, а потому, что убедился в человеческой слабости. Исторически случилось так, — вот ход его мысли, — что в Церковь вошли слабые люди, что уровень церковного народа упал, что для многих стало трудным «участие всех христиан в служении клира», — и тогда закономерно совершилось разделение клира от мирян, по жестокосердию и слабости человеческой. Этим не отменяется и не обесценивается начало «соборности», но нельзя и его превращать во внешний формальный и правовой принцип. «Пусть вернется прежняя жизнь», говорит Мёлер, — и «мы необходимо получим назад прежние формы». Преобладание канонического и формального элемента в современной церковной жизни Запада для Мелера есть историческое явление, итог «экономического» приспособления к понизившемуся уровню общей жизни. С такой же точки зрения он смотрит и на папство. В ранние годы он сомневался в самой возможности «примата одной отдельной церкви», т. е. единичного канонического средоточия. В дальнейшем он убедился в практической целесообразности такого средоточия, — в тяжелые времена Церкви. Папство для Мёлера есть продукт истории, хотя и благодатный, а не изначальное наместничество Христу, — своего рода чрезвычайная диктатура на время смут, а не интегральный элемент церковного организма.

129

Самый смысл папского примата он усматривает в «согласии Церкви», в олицетворении и выражении Ее соборного единства. Примат имеет для него характер только канонический, а не догматический. И Мёлер подчеркивает те соблазны, которые заключены в таком «сосредоточении всей церковной силы в одном лице». «Две крайности», говорит он, — «возможны в церковной жизни и обе называются эгоизмом, — или каждый или один хочет быть всем... — один эгоизм порождает другой. Но ни один, ни каждый не должен быть всем, — всем могут быть только все, и единство всех только в целом». — Такое исповедание соборности не могло вести к Ватиканским декретам. — В учении Мелера о Церкви есть другой изъян, и, думается, типический для западного богослова. Ему не достает христологических корней. Раскрывая учение о Церкви, как едином благодатном Теле, Мёлер странным образом слишком мало пользуется апостольским определением Церкви, как Тела Христова. И потому у него выходит, что Дух Святой в Церкви образует свое Тело. Место Христа в Церкви остается неясным, и в этом коренится неизбежная неясность в раскрытии единства Церкви. Церковное тело как бы заслоняет и у Мёлера «Главу выше всех Церкви», Ее вечного Царя, Первосвященника и Пророка. Здесь Мёлер остается вполне западным человеком, и догматические изломы западного сознания обессиливают его исповедание соборности.

Огненная книга Мёлера на Западе была скоро позабыта, и, конечно, не было в этом случайности. Та «духовная весна» католической Германии, одним из творцов и возбудителей которой он был, окончилась катастрофой и срывом. До этого крушения Мёлер не дожил. Не дожили до него и многие из его сверстников, соработников и друзей. А тем, кто дожил до рокового 1870 года и был застигнут Ватиканскими определениями, пришлось испытать горечь предельного мистического разочарования. Иные малодушно сдались и «покорились». Лучшие замкнулись в трагическом горе. Творческое половодье спало, духовный поток скрылся под спудом... Вдумчивый наблюдатель поймет всю неизбежность этого горького конца. В самом замысле немецкого католического «возрождения» была уже роковая обреченность, была какая-то мечтательность. Во дни испытания оказалось достаточно духовного мужества и силы чтобы устоять и «уйти». Но и тогда для большинства осталось неясно, что мало «уйти» и что надо «вернуться». За этим стояло нечувствие и непонимание церковного состояния всего католического Запада, нечувствие всей силы и реальности «разделения». Исповедникам соборности казалось, что они всегда были, пребывали во вселенской и соборной Церкви, что Она всегда была на Западе и только теперь, после Ватиканского собора, впервые и вдруг исчезает, превращается в некий град Китеж, и на ее месте водворяется новая, Римская церковь. И вот оказалось, что одного волевого отказа мало и недостаточно для осуществления соборного идеала, что он так и остается идеалом, неуловимою бесплотной мечтой. А западная ограниченность и инертность мешала вернуться.

Трагедия Деллингера ожидала и Мёлера, — в давние годы они были союзниками и друзьями. В старокатоличестве рушилась и идея Мелера. Его церковный идеал оказывался нереальным и неосуществимым на Западе, оказывался скованной и бессильной мечтой. То, что Мёлер «открыл» в отеческих творениях, перестало когда-то быть на Западе. Но томление и желание не есть еще возврат...

Георгий В.Флоровский.

1927.11.21.

130

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино