Русская церковь расколота в настоящее время на две неравные части. Одна из них находящаяся в России, отрезана от остального мира до такой степени, что ее положение может быть сравнено только с тем, что было пережито ею в годы татарского разорения. Но зато другая половина нашей Церкви нашла свое временное пристанище на Западе и очутилась в столь непосредственной близи с инославным миром, которая еще ни разу не была пережита русскими христианами. Естественно, что это новое положение оценивается очень различно русскими эмигрантами. Для одних оно представляется Богом данной возможностью установить дружеские взаимоотношения с христианами Запада, открыть перед ними мир Православия и самим обогатиться их религиозным опытом; для других встреча с Западом кажется новым испытанием, требующим от православных особой бдительности, ибо всякое общение с еретиками может легко поколебать верность Православию и привести русских к потере их церковного и национального лика. Благодаря наличию подобных противоположных точек зрения, одна часть членов Русской Церкви проявляет живой интересы к ниспосланной нам миссии среди западных христиан, а другая высказывает безразличие, а иногда и явную враждебность к задаче церковного единения.

Эти разногласия внутри Русского Православия кажутся нередко плодом нашего изгнания, непосредственным результатом пребывания в среде западных христиан. Немногие

из нас знают, что подобные расхождения и недоумения возникали в Русской Церкви, и в прошлом, и что их причины коренятся в глубине нашего церковного сознания, будучи связанными с отсутствием в Православном Богословии общепризнанного определения Церкви и ее видимых границ. Эта недоговоренность нашего учения о Церкви и вызываете непрекращающиеся споры в нашей среде о месте, занимаемом западными вероисповеданиями в жизни христианства. Но было бы большой ошибкой думать, что необходимость определения границ Церкви возникает лишь при наших сравнительно редких встречах с инославным миром. Подлинная необходимость скорейшего разрешения этого вопроса обусловливается внутренним состоянием нашей Церкви, которая живет под постоянной угрозой возникновения все новых и новых расколов. Так, например, откол старообрядчества, эта тяжкие рана на теле нашей матери Церкви возник и продолжает существовать, исключительно благодаря отсутствию удовлетворительного определения Церкви внутри Православия. На этой же почве возникли и все зарубежные разделения. Наши все осложняющиеся взаимоотношения с быстро растущим евангелическим сектантством и с Римо-католиками Восточного обряда, также настоятельно требуют уточнения догмата о Церкви. Можно сказать, что современное Православие не имеет более насущной задачи, чем определение тех объективных принципов, которые указывают на принадлежность данной церковной общины к той единой Соборной и Апостольской Церкви, веру в которую мы исповедуем на каждой литургии. Богатый материал, необходимый для решения этого вопроса, накопляется в настоящее время в нашей Церкви, пребывающей в рассеянии, но им, кто участвует в его собирании, трудно заняться его объективным разбором и изучением, эта работа, наверное, будет сделана последующими поколениями. Нам же дана иная задача: отчетливой постановки этого важнейшего вопроса перед православным сознанием. Для правильного подхода к ней особенную ценность представляют те единичные попытки ее разрешения, которые делались в прошлом нашей церковной истории. Особое место по своей значительности занимают среди них переговоры, которые вел с Русской Церковью английский богослов Вильям Пальмер в середине прошлого столетия и которые до сих пор остаются мало изученными в русской литературе.

Два документа, связанных с этой страницей англо-русских отношений, представляют наибольший интерес. Записки Пальмера о его посещении России в 1840—41 г., издан-

ные в Англии кардиналом Ньюманом после его смерти, под заглавием: Notesofavisittothe Russian Ghurchintheyear1840—41, London, 1882, и переписка между Пальмером и Хомяковым, длившаяся более 10 лет (с 1844 по 1856), которая помещена в русском переводе во II томе сочинений А. С. Хомякова.

Прежде, чем перейти к изучению этих документов, следует остановиться на личности Пальмера и на причинах, побудивших его предпринять путешествие вРоссию.

Вильям Пальмер родился 11 июня 1811 г. Его семья принадлежала к тем кругам английской аристократии, которые умели совмещать высокое положение в обществе с глубокой преданностью Церкви и с любовью к науке. Сам Вильям Пальмер и двое из его братьев избрали духовную карьеру, третий же его брат достиг высокого положения канцлера Англии. Сам Вильям Пальмер, после блестящего окончания Оксфордского университета, был избран членом колледжа Марш Магдалины в том же Оксфорде. В конце 30-х годов он был посвящен в сан дьякона и ему было поручено чтение лекций по богословию в его колледже. Каковы же были те побуждения, которые заставили молодого и даровитого богослова, принадлежавшего к высшим кругам английского общества, предпринять путешествие в Россию с целью изучения ее церковной жизни.

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо дать краткий очерк истории (Англиканской Церкви и того ее духовного возрождения, которое она переживала в 30-х и 40-х годах прошлого столетия.

Первые семена христианства были занесены на Британские острова уже во II веке. Первоначальные церковные общины в Англии находились в тесной духовной связи с церквами Галлии и потому, наверное, носили, как и последние, ярко выраженные черты восточного христианства. Начавшееся в 5-м веке завоевание Британии англо-саксонцами, язычниками, оттеснило Церковь внутрь острова и порвало связь между нею и остальными западными христианами. В 454 г. на собор в Риме еще смог прибыть из Британии епископ Вергилий. Но после этого всякая связь между британскими христианами и остальными церквами прерывается на долгие годы.

Новая встреча происходит уже в VII веке, когда миссионеры, посланные из Рима для обращения англо-саксонцев, с удивлением узнали о существовании Британской церкви в глубине острова. Представители обеих церквей вступили в сношения друг с другом, которые, однако, привели к неожиданному расколу.

150 лет, в течение которых Церковь Британии жила вне связи с остальными западными христианами были временем роста и многообразныхизменений для обеих Церквей. Но члены Римской Церкви, как и члены Британской твердо верили, что истинная церковь не может ни расти, ни меняться. Поэтому, когда, наконец, произошла встреча между ними и обнаружилось, что многие обычаи и обряды различно истолковывались в Риме и в Британии, они отказались вступить в общение друг с другом. Каждая сторона настаивала на исключительной правоте своего обряда, и не желала вносить в него никаких изменений. В Британии VII века случилось то же самое трагическое недоразумение, которое через 10 веков повторилось в России, во время старообрядческого раскола. Часть русской церкви, желавшая в XVII веке следовать обрядам X и XI века, была отлучена на соборе Греческой и Русской иерархии в 1666 г. Британская Церковь, продолжавшая в VII веке блюсти обычаи IV и V веков, была подвергнута тому же наказанию епископами, присланными из Рима. В обоих случаях, древние обычаи, верно сохранявшиеся меньшинством, были обвялены еретическим и опасным новшеством торжествующим большинством. В результате нового разрыва между Римом и Британскими церквами, последние продолжали жить своей обособленной жизнью, следуя своим обычаям, разительным образом совпадавшими с Восточным, в особенности же со славянским Православием, но отличавшихся от Римского католицизма. Итак, в течение 7 и 8 века Вселенская Церковь оказалась разделенной на три независимых струи. Греко-славянскую, латино-германскую и британскую, каждая из которых исповедовала один и тот же символ веры, но отличалась друг от друга в обрядах и в умонастроении, причем британская и восточная ветви вселенской Церкви были гораздо ближе друг к другу, чем находившаяся между ними латино-германская ветвь. В середине XI века, в 1066 г., произошло покорение Британии Норманнами, которые закончили процесс латинизации британских церквей и в течение 15 последующих веков последняя внешне не выделялась из числа других западных церквей *). XVI и XVII века были временем коренной реформации всего западного христианства, которая приняла три различных направления. Церкви, оставшиеся в подчинении Риму,

*) Следует отметить, однако, что, первый организованный протест против Римского католичества произошел въ XIV веке в Англии и в Чехии, то есть, в тех двух странах Западной Европы, где церковь вначале принадлежала к восточной православной традиции.

были реформированы Тридентским собором и на основе возведения в общеобязательные нормы учения средневековой схоластики. Большинство отколовшихся от Рима церквей положили в основу своей догматики богословие Лютера или Кальвина и, наконец, церковь Англии попыталась реформировать себя путем возврата к вере и обычаям церкви эпохи вселенских соборов.

В задачу этой статья не входить обсуждение сложного вопроса, насколько удалась эта попытка руководителям Церкви Англии. Для нас важно, что такова была задача, поставленная ими перед собою, которая получила свою законченную формулировку в течение XVII века, в эпоху ожесточенной богословской борьбы Англиканства на два фронта — против Римского католицизма, с одной стороны, и Протестантизма, с другой.

Англиканские богословы XVII века доказывали своим противникам, что учение вселенских соборов и учителей Церкви является более верным и авторитетным свидетельством оби истине, чем папские постановления или писания Кальвина и Лютера. Свою принадлежность к истинной Церкви англикане утверждали на основании согласия своего учения с традициями церкви вселенских соборов. Естественно, что Догматическая позиция, занятая ими, давала им неоднократно поводы ссылаться на пример Восточного Православия, занимавшего то же самое положение между Римом и Протестантизмом. XVII век в Англии оказался поэтому временем серьезного изучения Православия, когда были сделаны даже первые попытки вступить в непосредственные переговоры со Вселенскими Патриархами *), они, однако, окончились неудачей, и не возобновлялись в течение всего XVIII века, который в Англии, как и в других странах Европы, был эпохой рационализма и индивидуализма, и временем оскудения мистической жизни Церкви. Интерес к Православию был вновь пробужден уже в XIX веке, под влиянием духовного возрождения Англиканства, начатого Оксфордским Движением. Это Движение, руководимое д-ром Пыюзи, Ньюманом, Киблом и другими, глубоко всколыхнуло Англиканскую Церковь и разбудило в ней, уснувшее в течение XVII века, сознание ее вселенскости. Главное достижение Оксфордского Движения было возрождение Евхаристической Жизни внутри Англиканства, с ее

*) Переписка между англиканскими епископами так называемыми Nonjurors, длилась с 1716 по 1725 г. Немного раньше, в 1698 г., была сделана попытка основать колледж для греческих студентов богословов в Оксфорде. Многочисленное издание книг, посвященных описанию Православия падает на эти же годы 1680—1722 г.

частыми приобщениями, регулярной исповедью и восстановлением тех обрядов, которые были утеряны им в эпоху реформации. Для тех англикан, которые были захвачены идеями Оксфордского Движения, с новой остротой встал вопрос о природе видимой церкви, а с ним неизбежно оказался связанным другой вопрос об отношении к Римскому католицизму и Православному Востоку.

Англиканские богословы Оксфордского Движения не дерзали утверждать, что истинная Церковь не существует вне пределов Англиканства, они пришли к выводу, что все те христианские общины, которые сохранили Вселенский Символ Веры и апостольское преемство своей иерархии, состоят полноправными ее членами. Эта теория, однако, требовала своего применения на практике, и здесь то и встретились серьезные затруднения.

Римский Католицизм категорически отказывался признать ее законность, утверждая, что подчинение папской власти является единственным критерием истинной Церкви, и все общины, отказывающаяся от этого, не суть больше члены Церкви. Протестанты не могли согласиться с англиканами по другой причине, они считали, что апостольское преемство иерархии не только не является необходимым признаком истинной Церкви, но, наоборот, есть болезненный нарост на ее теле, подлежащий немедленному удалению. Оставалось еще Восточное Православие, то есть та Церковь, с которой англиканство имело столько много общих черт в течение первых девяти веков своего существования и, к восстановлению общения с которой оно стремилось со времени своего отделения от Рима.

Но эта Православная Церковь продолжала оставаться загадочной величиной для англиканских богословов. Она считалась многими Церковью, пораженной раболепством перед светской властью в России и грубыми суевериями и невежеством на Ближнем Востоке; о ней распространялись самые противоречивые слухи и о ее подлинной жизни никто ничего достоверно не знал. Одушевленный желанием познакомиться с русским Православием и проверить на опыте англиканское определение границ Церкви, и предпринял Вильям Пальмер свое путешествие в Россию, куда он прибыль 7 августа 1840 года.

В России он пробыл почти целый год, с 19/7 авг. 1840 г. по 24/12 июня 1841 г., прожив большую часть этого времени в Петербурге, но успев побывать также в, Москве и в Троице-Сергиевской Лавре.

Пальмер тщательно подготовился к своей миссии, он

изучил догматику Православной Церкви, составил на латинском языке объяснение догматической позиции, занимаемой Англиканством и привез с собою тщательно подобранное собрание книг на интересовавшие его темы. Он также заручился рекомендательными письмами к влиятельным русским и разработал план для установления общения в Таинствах между членами Православной и Англиканской Церквей, который сводился к следующему. Так как он, Пальмер, разделял все основные догматы Православной Церкви и вместе с тем принадлежал к христианской общине, сохранившей вселенский символ веры и Апостольское преемство своей иерархии, то, прибыв на территорию России, он мог на основании древних правил Церкви, просить разрешения быть принятым в молитвенное и сакраментальное общение с русской Церковью.

Появление в России англиканского богослова, исповедовавшего ту же веру, что и Православная Церковь и желавшего приобщаться в русских храмах, не переходя, однако, в Православие, естественно, вызвало глубокое изумление в русской церковной среде. Пальмеру удалось вести такие беседы с представителями нашей Церкви, которые вскрыли до конца их отношение к западным вероисповеданиям и выяснили те условия, на основании которых, по их мнению, могло возобновиться общение в Таинствах между восточными и британскими церквами, прерванное в середине XI века.

Трудно передать в журнальной статье содержание тех исключительно интересных бесед, которые вел Пальмер с рядом выдающихся представителей Русской Церкви.

В его несколько сухих, но точных записях, звучат подлинные голоса таких лиц, как митрополита Филарета Московского, архимандрита Филарета, настоятеля Троице-Сергеевкой Лавры, архимандрита Игнатия Брянчанинова, обер-прокурора графа Протасова, А. Н. Муравьева, проф. Павского; протопресвитера Кутневича, князя Александра Голицына и множества других членов высшей иерархии и светского общества Николаевской России.

Почти все беседы Пальмера, несмотря на разнообразие лиц и мнений, встреченных им в России, проходили обычно через три определенных стадии. Первая из них состояла из предварительных расспросов и оканчивалась неподдельным удивлением от встречи с англиканским богословом, который вместо предполагавшихся от него типичных лютеранских мнений выражал свою твердую и непоколебимую уверенность в принадлежности к Единой Вселенской

Церкви и исповедовал веру во всех своих существенных частях согласную с Восточным Православием.

Вторая стадия начиналась, когда Пальмер выражал свое желание быть допущенным к приобщению в русской церкви. Все его собеседники совершенно не могли понять, почему англичанин даже верующий по православному желает приобщаться в русской церкви.Все они без исключения настойчиво указывали ему, что так как он принадлежит к Англиканской Церкви, то ему и следует приобщаться только в ней, и они всячески старались убедить его не просить даже разрешения приобщаться в Православной церкви.

Переговоры вступали в третью и последнюю фазу, когда Пальмер развивал свое учение о Вселенской Церкви и указывал на примеры древних христиан, принимавших в общение с собой членов церкви, приходивших издалека и привыкшим к иным обычаям и обрядам. В ответ на эти разъяснения следовал всегда один и тот, же ответ, что русская церковь может допустить до общения с собою лишь тех, кто не только исповедует согласно с ней догматы веры, но и следует всем ее обычаям и обрядам или иными словами, что Пальмер может быть присоединен к русской церкви, но он никогда не будет принять в общение с нею на иных условиях.

Однако, несмотря на подобное согласие в конечных выводах, собеседники Пальмера далеко не обладали единодушием в объяснении причин невозможности для Православной Церкви войта в общение с англиканами. К своему удивлению, Пальмер вскоре убедился, что внутри Русской Церкви было два враждебных друг к другу направления: одно, склонявшееся к протестантизму, а другое, находившееся под сильным влиянием Римского Католичества. В зависимости от принадлежности к тому или иному течению, и определялось, как отношение русских богословов к западным вероисповеданиям, так и критика предложения Пальмера.

Наиболее решительное осуждение западного христианства Пальмер встретил в лице архимандрита Игнатия Брянчанинова, который принадлежал к течению, воспринимавшему дух Римского Католицизма. Он утверждал, что весь Запад целиком и безвозвратно отпал от Церкви и что вне Православия нет спасения. Часть беседы Пальмера с архимандритом может быть приведена, как наиболее продуманное обоснование подобного мнения.

Пальмер. Бели Вы в это верите, отчего Вы продолжаете называть Вашу Церковь Восточной. Вы должны бы были называть ее Вселенской.

Отец архимандрит и его монахи. Наша Церковь воистину заключает всебе всю Вселенскую Православную Церковь....слово Восточная употребляется нами не для обозначения географической ограниченности нашей Церкви, как это было первоначально, но скорее для обозначения ее исторического происхождения, ибо христианство родилось на Востоке и из Востока свет, воссиял, мы молимся, обращаясь кВостоку, от Востока мы ожидаем второго Пришествия Христова: Сам Христос есть извечный Восток. От Запада отвращаются оглашенные перед крещением, когда они отрицаются от темных сил.

Пальмер. Тогда Вы должны послать миссионеров, чтобы просветить Запад... Как Вы объясняете, что хотя вся западная церковь отпала в ересь, она все же продолжает рождать стольких людей, отмеченных святостью и другими дарами Святого Духа.

Отец архимандрит. Наша Церковь не знает, ни святых, ни чудес, совершенных латинянами, после отделения от Востока *).

Уверенность, что весь Запад окончательно отпал от Церкви, не было единичным мнением о. архимандрита, Пальмеру приходилось постоянно выслушивать столь же суровый приговор из уст многих других русских богословов, и его, естественно, сталь сильно занимать вопрос, на каком основании, они столь решительно отрицали принадлежность к Церкви Христовой всех христианских народов Запада.

Неизменный ответ, который он получал из уст тех русских богословов, которые находились под влиянием римо-католического умонастроения, сводился к следующим рассуждениям: «Весь Запад отсечен от Церкви, так как он впал в ересь». Когда же Пальмер задавал дальнейший вопрос, в чем же состоит столь пагубная ересь, которая лишила весь христианский Запад благодати Таинств, и жизни в Церкви, он узнавал, что таковой является учение об исхождении Духа Святого и от Отца и от Сына **).

Тщетны были попытки Пальмера доказать, что прибавка

*) Notes of a visit, стр. 196—97.

**) Вставка в Символ Веры слов и от Сына была внесена, в 7 веке в Испаши и постепенно была принята всеми западными церквами. В эпоху разделения между Востоком и Западом она стала одним из пунктов, вызывавших ожесточенные споры между богословами обеих Церквей. Современное православное богословие, признавая не каноничность этой вставки, и ее догматическую ненужность, не считает ее больше ересью по существу. См. сочинения проф. В. Болотова. Подробный разбор этого вопроса дан прот. С. Булгаковым («Утешитель», стр. 161-68. Париж 1933).

к символу веры слов и «от Сына» не содержит в себе непременно ереси, ибо многие святые отцы, почитаемые Православной Церковью, употребляли подобное же выражение, и что сама прибавка не меняет ни одного из основных догматов Церкви. Его собеседники оставались непреклонными в своем убеждении, что учение об исхождении «и от Сына», есть опаснейшая ересь и предпочитали осуждать св. отцов за отсутствие бдительности, чем соглашаться с доводами Пальмера *). Но те же самые богословы, столь категорически отрицавшие наличие Церкви на Западе, были готовы, как это ни странно, в своих спорах с Пальмером, ссылаться на авторитета Рима.

Так, например, протопресвитер Кутневич в своей защите термина трансубстанции в применении к святым дарам, термина, который не удовлетворял Пальмера, весьма поразил англиканского богослова следующим восклицанием: «Мы заимствовали от латинян выражение трансубстанция, ибо оно выражает более точно то, во что мы верим. Я не понимаю, как вы все еще продолжаете не соглашаться с нами. Не могут же в столь важном вопросе погрешать две такие великие церкви, как Восточная и Римская» **).

Такое неожиданное признание не только существования Церкви на Западе, но и ее авторитета и даже ее богословского преимущества над Востоком, делавшееся неоднократно теми же богословами, которые при других обстоятельствах утверждали, что вне Православия нет Церкви, повергало Пальмера, привыкшего к отчетливым догматическим положениям, в состояние глубокого смущения. Но еще больше изумляло его наличие внутри Православия богословов, находившихся под влиянием Протестантизма и отрицавших поэтому вообще различие между церковью и сектами. «Я лично думаю, что христиане находятся повсюду и в церкви и в сектах, и что существенна лишь религия сердца» ***), утверждал в беседе с Пальмером прот. Махов, священник Исаакиевского собора.

Известный богослов, профессор и протоиерей Пафский, зашел еще дальше, доказывая, что нет существенной разницы между христианами, принадлежащими к различным вероисповеданиям ****).

Другой русский богослов говорил: «Лично я не могу считать еретиками людей, подобныхФоме Кемпийскому или

*) Notes, стр. 310.11.

**) Notes, стр. 281.

***) Notes, стр. 175.

****) Notes, стр. 243-4.

лютеранину Арендту, в писаниях которых я нахожу любовь ко Христу и глубокое благочестие. Я возмущаюсь при мысли, что член Церкви лишь по паспорту, принадлежащий к Православию, дерзает судить этих христиан, религиозная жизнь которых и их духовное возрождение столь очевидны *).

Итак, Пальмер вскоре убедился, что среди русских богословов не только не существовало единогласия по отношению к западным христианам, но, наоборот, что они находятся в состоянии полного смещения и даже одно и то же лицо та утверждало, что вне Православия нет Церкви, то включало в число ее членов всех крещенных во имя Святой Троицы и верило в наличие святых и избранников Божьих среди западных христиан.

«Мы не занимаем крайней позиции по отношению к другим погрешившим церквам, и христианским общинам, но считаем, что там, где совершается истинное крещение во имя Пресвятой Троицы, там могут быть по благодати Божией хорошие христиане, хотя община, к которой они принадлежать, может быть еретической **) — так формулировал свое мнение один из членов Синода в своем разговоре с Пальмером.

Эти коренные разногласия не мешали, однако, русским богословам единогласно отвергать само предложение Пальмера о допущении его к причастию в русской церкви. Для одних православных мысль о возможности евхаристического общения с западными еретиками казалась кощунственной, для других она представлялась излишней, ибо последние считали, что каждый христианин должен был оставаться в своем вероисповедании и в нем служить Богу.

Однако, даже не эти разногласия больше всего удивили Пальмера, его поразило больше всего отсутствие среди русских богословов вселенского самосознания и христианской любви к Западу. Сам Пальмер следующим образом излагает эту мысль: «Я нахожу, что русские подвержены тем же ошибкам, что и мы англикане, т. е. они не думают о всей Церкви и не стремятся к восстановлению ее единства, но они называют папистов «католиками» точно так же, как и мы англикане, а себя зовут или Восточными или Греко-Российскими христианами. Что же касается Западной Церкви, они находятся в состоянии колебания, не решаясь ни признать ее существования, ни решительно отречься от нее, как еретической ***).

*) Notes, стр. 270.

**) Notes, стр. 268.

***) Notes, стр. 120.

Большинство русских собеседников мыслили о западных христианах в схоластических книжных понятиях, они делили их на католиков, кальвинистов, державшихся каждый своих особенных ересей и все общение между русским и инославными богословами сводили к ученым обличениям западного зловерия. Мысль, что Православная церковь имеет миссию на Западе, что если она действительно есть единственное хранилище вселенской (истины, то она должна нести ее свет всему миру, никогда не приходила им в голову и они были обычно огорчены, когда их английский гость не разделял их самоудовлетворения о том, что хотя Православие и есть единая истинная Церковь, но ее члены в отличие от римских католиков, никогда не хотят обращать в свою веру, признавая за каждым право принадлежать к его вероисповеданию. К полному недоумению русских, Пальмер называл это отношение к Западу не христианской терпимостью, а жестокостью и безразличием *). Но Пальмер все же встретил в России членов Церкви, которые поняли, оценили и разделили его тревогу о ее вселенских судьбах, для которых вопрос об общении между христианским Западом и Востоком не состоял в противопоставлении одних латинских цитат другим, и которые говорили на языке его духовной культуры. Этими членами Православной церкви были русские светские женщины.

Странная страна Россия, и не легко разобраться в ней иностранному наблюдателю. Английский богослов приехал к нам изучать Православие и не нашел его там, где он его искал, но натолкнулся на него совсем в неожиданномместе. Пальмер обратился к официальным представителям Русской церкви и услышал из их уст ответы, знакомые ему уже по римским и протестантским учебникам богословия. Он стал стучать в двери Святейшего Правительствующего Синода и встретил там галантного гусарского офицера, прекрасного танцора и (сторонника военной дисциплины в церковных делах.

Он начал просить помощи и указаний у первосвятителя Русской церкви, у мудрейшего митрополита Филарета и получил от него уклончивый, дипломатический ответ, но когда он случайно попал в светские салоны, то там он обрел живой голос Православной Церкви, не озиравшейся по сторонам, не боявшейся сказать да, или нет на прямые вопросы англиканского вопрошателя. Пальмер встретился с несколькими выдающимися русскими женщинами, которыми так была

*) Notes.

богато одарена наша Родина в первой половине. XIX века. Он близко познакомился с Потемкиной, с княгинями Долгорукой, Голицыной, Мещерской и вел с ними горячие и богословская беседы. Описывая свою первую встречу с Потемкиной, Пальмер пишет: «Она поняла с первых слов причины, побудившая меня искать общения в таинствах с русской церковью»*). Ему не нужно было в первый раз разъяснять своему собеседнику, что он не является представителем кальвино-лютеранской ереси. Он встретил, наконец, в России человека, который знал, понимал и любил Англиканскую Церковь **).

От этих женщин узнал Пальмер о том преследовании и унижении, которые русская церковь терпела под пышным покровом официального покровительства. Он узнал имена епископов, исповедников, пострадавших за то, что они смели возвышать свой пастырский голос в стране, где разрешалось лишь восхваление существующих порядков ***). Наверное, под влиянием этих разговоров, и зародилась в Пальмере та глубокая скорбь о порабощении церкви государством в России, которая привела его к работе над делом патриарха Никона, труду, которому он посвятил все последние годы своей жизни ***).

Новые знакомства, завязавшиеся между Пальмером и представителями петербургского света, не отвлекли, однако, его внимания от главной задачи получения официального ответа на его просьбу о допущении к причастию в русской церкви. Этот ответ, составленный самим митрополитом Филаретом Московским, был, наконец, вручен ему Муравьевым 20 мая 1841 г. Он содержал следующее мнение митрополита:

«Всякий,кто желает быть допущенным к причастию епархиальным архиереем, должен подчиниться всем догматам, правилам и обрядам Православно-Восточной Церкви.

Допустить же к причастию с отступлением от этого правила, как бы мало ни было подобное отступление, нахо-

*) Notes, стр. 257.

**) Notes, стр. 511-12.

***) Княгиня Евдокия Голицына рассказала Пальмеру о двух епископах, наказанных за независимость своих суждений; один ссылкой в Сибирь, другой заключением в сумасшедшей дом; оба приняли с радостью свои исповеднические венцы. Notes, стр. 391.

****) 6 томов о патриархе Никоне, изданные Пальмером в 1871-1876 годах являются до сих пор самым серьезным трудом в этой области русской церковной истории. Умер Пальмер в 1879 г.

дится вне власти епархиального архиерея и может быть допущено лишь собором» *).

В этом ответе выразилась вся осторожность и, вместе с тем, широта взгляда митрополита Филарета. Он не объявил просьбу Пальмера неуместной и легкомысленной, к чему склонялись многие, как консервативные, так и либеральные русские богословы. Больше того, он не счел самый вопрос, поднятый Пальмером, не заслуживавшими дальнейшего рассмотрения. Сам митрополит уклонился от его обсуждения по существу, выдвинув, как повод для этого справедливое указание, что ни отдельный епископ, ни собрание богословов, но только Собор имеет власть удовлетворить просьбу Пальмера, и дать ответь и на его вопрошания. Итак, по мнению Филарета, русская церковь, потерявшая свое право на созыв Соборов, оказалась бессильной приступить к обсуждению вопросов, поднятых ее английским гостем. На этом закончилась первая страница переговоров Пальмера с Восточным Православием. Об его дальнейших попытках мы узнаем из переписки его с А. С. Хомяковым. Эта переписка, возникшая по случайному поводу, длилась более 10 лет и в ней вопрос о церкви и ее границах был поднять во всей его глубине. А. С. Хомякова нельзя было обвинить ни в безразличии к судьбам западных христиан, ни в равнодушии к личности Пальмера. Хомяков внес в свою переписку с ним весь огонь своей любви и веры в Церковь и всю силу своего убеждения, что нет спасения вне единой истины Православия. Основное различие между Хомяковым и теми представителями русского академического богословия, с которыми встречался Пальмер во время своего первого посещения России **), сводилось к тому, что Хомяков знал и по своему любил Запад, он понимал всю трагичность разделения среди христианского мира и всей своей душой стремился к восстановлению его единства. Это не был для него отвлеченный академический вопрос, с ним было связано для него все будущее Европы, России и христианской культуры.

Поэтому А. С. Хомяков не мог повторить с добродушным безразличием утверждение, что весь Запад выпал из

*) Notes, стр. 415.

**) Пальмер еще несколько раз посещал Россию. Он был на юге России в 1851 г., где познакомился с Филаретами Харьковским и Киевским, с Иннокентием Херсонским, с А. С. Стурдзой и многими другими церковными деятелями. До сих пор не появилось в печати никаких записок, описывающих это второе путешествие Пальмера. В 1861 он снова жил в Петербурге. См. переписку проф. Н. Соколова с А. В. Горским. «У Троицы в Академии» (1814-1914), стр. 428.

Церкви Христовой только потому, что он прибавил выражение «и от Сына» к символу веры, выражение которое можно истолковать и в еретическом и в православном смысле.Хомяков поднял весь спор о Церкви из мира текстов и ссылок на писания того или другого святого отца в область духовной жизни христианского человечества и доказывая Пальмеру, что самовольное дополнение, к символу веры, совершенное без ведома Востока, было нарушением западными христианами соборного согласия Церкви. Это был вызов, брошенный Союзу Любви — Церкви Христовой, и потому он имел столь трагические последствия для всего западного мира. Хомяков твердо верил, что вне пределов Восточного Православия не сохранилась Церковь на земле, но он объяснял причину исчезновения западного христианства грехом гордости, а не догматической погрешностью, самой добавки к символуверы.

Он пишет Пальмеру: «Я уверен, что важнейшее препятствие к единению заключается не в тех различиях, который бросаются в глаза, т. е. не в формальной стороне учения, как вообще предполагали богословы, но в духе, господствующем в западных церквах, в их страстях, привычках, предрассудках» *). Мысль, что христианство сохранилось лишь на Востоке, несмотря на все красноречие иубедительность Хомякова, казалось все же мало вероятной Пальмеру, однако, его все растущая любовь к Православию подвела его вплотную к мысли о присоединении к нашей Церкви. Но и на этом пути возникло неожиданное серьезное препятствие. Оказалось, что он мог присоединиться к русской церкви через таинство миропомазания, но если бы он захотел войти в общение с Восточной церковью через посредство константинопольского патриарха, то ему нужно было бы пройти вторично через таинство крещения. Вопрос о перекрещивании западных христиан является страницей нашей церковной жизни, свидетельствующей о том ожесточении, которым были нередко окрашены взаимоотношения между восточными и западными церквами. Начало этой практики было положено в 1620 г. Русской церковью. Под влиянием озлобления против поляков римо-католиков, которое родилось в России во время бедствий Смутного времени, Московский поместный Собор постановил перекрещивать всех западных христиан. Греческая Церковь сначала очень недоброжелательно относилась к этому нарушению русской церковью древнего канонического правила, признающего действитель-

*) Сочинения, т. II, стр. 324.

ность крещения, совершенного во имя Святой Троицы. Но когда во время Петра Великого Русская Церковь отказалась от этого новшества, то греки под влиянием все растущей иезуитской пропаганды, начали сами перекрещивать западных христиан и, таким образом, в середине XIX столетия русские и греки все еще следовали двум противоположным практикам.

Это разногласие серьезно смутило Пальмера, и он жалуется Хомякову, что он может вступить в лоно Православной Церкви только при условии признания, что она есть единая истинная Церковь, а что вне ее пределов не существует христианства. Но при этом эта единая истинная Церковь не только не знает, был ли он крещен или нет, но и прямо противоречит сама себе в этом важном вопросе *). Из этого чрезвычайно трудного положения Хомяков пытался вывести Пальмера следующим рассуждением. Он пишете: «Русская Церковь, подобно Восточной, не признает, что схизматическое крещение сообщаете благодать крещения во всей полноте. Единственная разница между воззрениями той и другой заключается в том, что русская признаете обряд совершенным, греческая же находит, что обряд не канонически совершен и считает более каноническое повторение его желательным. Обе предполагают в воссоединяемомубеждение,что он еще не получил благодати крещения и что ему подобает молиться о благодати таинства, каковую он получает, либо повторением обряда, либо молитвой примирительной, дающей силу обряду, иначе бессильному **).

Это кажущееся примирение противоречия на самом деле еще более запутывало вопрос. Воздавая должное искренности Хомякова и его богословской проницательности, следует согласиться с Пальмером, не признавшим хомяковский ответ удовлетворительным.

На самомделе, Хомяков противоречит сам себе чуть ли не на каждом слове. Он начинаете свои разъяснения с утверждения, что схизматическое крещение не даете благодати во всей полноте, очевидно, предполагая присутствие некоторой благодати в этом таинстве, но он отказывается от этого положения в конце своих объяснений, доказывая, что крещение вне Православия не даете никакой благодати вообще.

*) Пальмер пишет Хомякову, что он достал и сообщил Константинопольскому патриарху постановления его патриархии против перекрещивания зап. христиан, которые были утеряны греками и не были известны никому из ответственных представителей Патриархии в его время. Хомяков, т. II, стр. 482.

**) Хомяков, II т., стр. 393.

Дальше он неоднократно употребляет слово схизма в описании положения западных христиан, то есть признает их членами Церкви, ибо схизма означает внутрицерковный раскол *). Но вместе с тем, он категорически утверждает в других местах своей переписки, что Запад находится вне Церкви. Наконец, он предлагает теорию, явно противоречащую православному учению о таинствах, что молитва примирительная сообщает силу таинства обряду, совершенному много лет тому назад, и до сих пор не оказывавшему никакого влияния на духовную жизнь мнимо-крещенного. Согласно этому рассуждению, например, принятие римо-католического епископа в сущем сане в лоно Восточной Церкви, через акт исповедания православнойверы означает ничто иное, как совершение над ним таинства крещения, миропомазания и приобщения и одновременно рукоположения во все степени священства. Это предположение настолько очевидно духовно неправдоподобно, что, несмотря на свою защиту и Хомяковым и рядом других выдающихся русских богословов **), оно, несомненно, подрывает все учение о таинствах и грешит против здравого смысла и церковного сознания.

Переписка Хомякова с Пальмером окончилась ничем, Пальмер не нашел двери, ведущей в Православие. Его вопросы остались не отвеченными, и после долгого колебания, он был присоединен к Римскому Католичеству, к той церкви, которая имела готовые ответы на все недоумения английского богослова. Так кончилась первая попытка члена Англиканской церкви войти в общение с русским православием, и перед нами встает неизбежный вопрос о причинах ее неудачи. Но прежде, чем перейти к исследованию этого вопроса, хочется остановиться хотя бы вкратце на тех красочных подробностях русского церковного быта в суровое николаевское время, которые встречаются в записках Пальмера.

Как показательны, например, жалобы обер-прокурора воспитанника иезуитов, терпеливо выслуживавшиеся английским гостем, на существование духа кальвинизма и протестантизма в среде православной иерархии. В нем граф Протасов обвиняет митрополита Платона московского, митр. Михаила киевского и даже самого митрополита Филарета, хотя

*) Канонический разбор вопроса о схизме как внутрицерковного разделения, дан в послании Василия Великого к Амфилохию Иконийскому, см. его полный текст, но не выдержки, помещенные в книге правил.

**) Например митроп. Антонием Храповицким.

он и оговаривается, что у последнего это было лишь временны м увлечением *).

Одну из своих бесед с Пальмером обер-прокурор закончил следующим характерным признанием: «Я не спрашиваю Вас есть ли у Вас еретики среди епископата, я знаю, что Вы должны иметь их, даже мы имеем их среди наших Владык». **) В этой фразе высказался весь дух 40-х годов России. Гвардейский офицер, тщательно проверяющий Православие епископа и с горестью признающийся, что даже ему не удается до конца отсеивать пшеницу от плевел, останется навсегда символом того понимания отеческого попечения о церкви, которое выработалось у нас в эпоху Санкт-Петербургской империи.

Другой особенностью, засвидетельствованной Пальмером, были постоянные оглядки на запад представителей высшего русского общества и страх перед тем, что скажут строгие судьи оттуда.

Так, например, одна ревностная православная дама, настаивавшая на том, что общение с православной церковью западных христиан возможно лишь при условии принятия ими всех обычаев русского православия «jusqu'aupluspetitrite», истощив все свои доводы в защиту своего положения, в отчаянии воскликнула: «Но если мы допустим Вас до причастия, что скажет об этом французский посол ***). Очевидно, французы были не только законодателями мод и учителями политической мудрости для России 40-х годов, но и верховными судьями в вопросах церковной жизни. Не следует, однако, считать, что только русская дама придавала решающее значение мнению французского дипломата. Ту же мысль неоднократно повторяли Пальмеру и ответственные представители русской Церкви.

Так, например, когда Пальмер попросил монахов Сергиевской Пустыни молиться об Англиканской Церкви, и ее соединении с Православной, то они, опасаясь подвергнуться прещению, попросили его переговорить об этом с Муравьевым, товарищем обер-прокурора. Выслушав эту просьбу, Муравьев начал усиленно уговаривать Пальмера взять ее обратно, говоря: «Мы не можем соблазнять этим новшеством наш народ. Наконец, что скажут об этом французский и английский послы. Если мы когда-нибудь вступим в общение с Вами, то только через посредство папы. Примиритесь сначала

*) Notes, стр. 119.

**) Notes, стр. 119-120.

***) Notes, стр. 134.

с Вашим патриархом и тогда приходите вести переговоры с нами. Вы можете представить себе, что иначе скажут латиняне, которые всегда следят за нами и чтоскажут униаты, которые столько времени были под Римом *).

Независимому англичанину нелегко было понять, отчего Русская Церковь так опасливо оглядывалась на Запад, почему мнению латинян, за которыми не признавалось даже права на принадлежность к Церкви, приписывалось такое решающее значение.

Не следует думать, однако, что Пальмер вращался исключительно в той русской среде, где ссылались как на авторитет в церковных вопросах на мнения послов и аббатов. Пальмер пытался вступить в богословские беседы с простым русским народом. Так, например, взяв в услужение дворового человека, рекомендованного ему, как весьма расторопного малого, он заинтересовался его религиозными мнениями. — «Бойкий малый», заверив Пальмера в своем Православии, заявил, что он верит в Святую Троицу, состоящую из Бога Отца, Бога Сына и Пресвятой Богородицы. Пальмер в своих воспоминаниях воздерживается от каких либо комментариев по этому поводу, ограничиваясь лишь замечанием, что его слуга, очевидно, не привык к беседам на богословские темы **).

Но, несмотря на эти черты русского Православия, Пальмер был покорен нашей церковью, он был увлечен искренностью и теплотой русского благочестия, величием и простотой наших церковных служб. Особенно же полюбил он милостыню и смирение русского народа. В России пишет он, даже дети умеют и любят помогать несчастным ***). Одним из лучших свидетельств любви и понимания Пальмером России служит следующая выдержка из его письма к Хомякову.

«Характер греков, хотя у них есть некоторые удивительные природные дарования, вовсе не привлекателен в религиозном отношении, но в русском есть очень много такого, что должно бы, кажется, привлечь к нему всякую христианскую душу. Несправедливые и горькие предубеждения столь многих на Западе против того, что есть самого чудного в русской церкви и государстве, служит сильнейшим добавочным поводом для всякого, кто имел случай узнать оное, что-

*) Notes, стр. 230.

**) Notes, стр. 401.

***) Notes, стр. 41—42, 419.

бы сочувствовать еще теплее тому, что так несправедливо обесценивается или подвергается клеветам *).

Таковы были впечатления Пальмера о России и ее церкви и в заключение нам остается рассмотреть причины неудачи его попытки вступить в общение с Православием, приведшей его впоследствии к присоединению к Риму.

Эти причины можно искать или в непреодолимых догматических расхождениях между Англиканством и Православием или в ошибочности условий общения в таинствах, предложенных Пальмером, или же, наконец, в ущербленности учения о Церкви как у него самого, так и у тех лиц, которые участвовали в переговорах с ним. Большинство современных Пальмеру богословов было убеждено, что неудача его попытки была вызвана наличием опасной ереси, поразившей всех западных христиан и делавшей общение с ними невозможным. Эту ересь они видели, как мы знаем, в учении об исхождении святого Духа и от Сына. Многие православные богословы продолжают разделять подобное же мнение, утверждая, что догматические расхождения делают невозможным общение между восточными и западными христианами, но те из них, кто действительно знаком с Западом, выдвигают в настоящее время иные догматические препятствия, как например, догмат непогрешимости папы, протестантское учение о спасении, или отрицание священства и пресуществления Святых Даров. Читая записки Пальмера, православный богослов XX века не может не удивляться тому, что эти гораздо более серьезные догматические расхождения или лишь вскользь упоминались русскими богословами XIX века, ши же замалчивались совсем, и все их внимание сосредоточивалось исключительно на споре об «исхождении». Как бы ни объяснять этот факт, одно остается несомненным, что догматические преграды, выдвигавшиеся на первый план русскими богословами, были скорее поводом, чем истинной причиной для их отрицательного отношения к предложению Пальмера. Большинство из них после ближайшего знакомства с ним приходили к убеждению, что Пальмер был не только лично православен, но и принадлежал к церковной традиции, совпадавшей во многих своих чертах с Восточным Православием **). Так же не основательны были обвинения Пальмера в том, что предлагавшийся им план общениявтаинствах был неслыханным новшеством и на основании этого должен был быть отвергнут Российской Церковью.

*) Хомяков, т. II, стр. 485.

**) Notes, стр. 265, 552.

Новизна и революционность предложения Пальмера сводилась к тому, что он отказался следовать трафаретам школьного богословия, выработанным римо-католическими и протестантскими полемистами, и заговорил, как это тонко отметил митрополит Филарет *) на языке 4-го века. Хотя голос Церкви эпохи Вселенских Соборов прозвучал для некоторых русских богословов, как неслыханное новшество, все же не все восприняли его в таком духе. Истинная причина неудачи Пальмера заключалась в отсутствии ясного лишенного двусмысленности и колебаний учения о Церкви, как у него самого, так и у вершителей судеб русского православия.

Поездка Пальмера в Россию представляет собою исключительное по своей важности событие в деле воссоединения запада с востоком, так как она вскрыла со всей очевидностью наличие различных учений о Церкви не только у Англикан, но и в самом православном богословии. Причем не только одни русские богословы предлагали Пальмеру одно определение Церкви, как непогрешимый голос Православия, а другие с не меньшим убеждением другое, но нередко случалось, и это было наиболее неожиданным для Пальмера, что один и тот же богослов строил свои рассуждения на основании то одного, то другого учения о Церкви. Согласно одному определению, границы Церкви определялись исключительно исповеданием истинной веры. Все те, кто свято соблюдал ее основные догматы, принадлежал к единой Соборной и Апостольской Церкви. Это определение Церкви применялось постоянно русскими богословами при описании положения, занимаемого Восточным Православием в лоне Вселенской Церкви. Всякий раз, например, когда Пальмер указывал на неканоническое подчинение Русской церкви светской власти и на нарушение ею многих других правил церковной жизни, которые были установлены священным преданием и Вселенскими Соборами, он неизменно получал ответ, что эти отступления от канонов не имеют значения, так как Русская церковь продолжала соблюдать во всей непорочности православное исповедание веры.

Согласно этому определению все истинно верующие христиане были члены единой Церкви, и Пальмер, как мы видели, неоднократно слышал подобный заявления от своих русских собеседников. Основываясь на этом учении, Пальмер имел полное право рассчитывать на разрешение приобщаться на православной литургии, так как он лично был православен, но на пути к его осуществлению неизменно встре-

*) Notes, стр. 355.

чал новое и непреодолимое препятствие в виде наличия другого определения Вселенской Церкви, утверждавшего, что ее границы совпадают с современным русским Православием со всеми особенностями его церковного быта. На основании этого определения, не только весь Запад оказывался вне Церкви, но даже русские старообрядцы, отличавшиеся от остальных православных незначительными особенностями обряда, исключались из ее лона и даже подвергалась сомнению церковность восточных православных, поскольку они разнились от обычаев русской церкви. Русское богословие оказывалось в весьма своеобразном положении: как только дело доходило до вопроса о церкви оно начинало оперировать двумя различными мерками истины. Первое из них было настолько широко, что в него могло уместиться подавляющее большинство христианских вероисповеданий, поскольку они сохранили традиционный СимволВеры. Другое было настолько узко, что оно исключало всех тех, кто отличался от современного русского Православия. Умелое оперирование этими двумя критериями видимой Церкви делало русское богословие то более либеральным, чем это мог допустить англиканин, Пальмер, то столь нетерпимым, что оно превосходило самых непримиримых римских католиков.

Этой особенностью своей богословской позиции объясняется то значение, которое придавалось русскими вопросу об исхождении Святого Духа. Приписывая эту надуманную ересь всем западным христианам они могли в случае надобности то проводить нужную для них черту, отделявшую истинную Церковь от западных еретиков, то уничтожать ее, не затрагивая вместе с тем ни одного из тех сложных и часто нежелательных для русского Богословия вопросов, которые связаны с действительными догматическими и каноническими расхождениями между христианским Востоком и Западом.

Естественно, что при данном положении прибытие Пальмера в России и те прямые вопросы, которые он начал задавать Православным богословам, поставили их в чрезвычайно трудное положение, единственный выход из которого быль в отказе от обсуждения предложения Пальмера по существу и попытки найти подходящий предлог для скорейшего прекращения переговоров с нежданным гостем.

Русские богословы боялись и не хотели поднимать вопроса о Церкви во всей его глубине, и их постоянными ссылками на опасность обострения отношений с римо-католиками, униатами и старообрядцами в случае дальнейшего обсуждения проекта Пальмера, указывали на то, что наиболее ответ-

ственные среди них сознавали двусмысленность своего положения. Но несмотря на это они все же предпочитали оставаться при двух взаимно исключающих определениях истинной Церкви, ибо таким образом удовлетворялась одновременно как Вселенское самосознание русских, глубоко ощущающих единство христианского человечества, так и их национальная исключительность, не допускающая мысли, что другие народы могут занимать равное положение в церкви с Москвой наследницей Первого и Второго Рима. Записки Пальмера показывают, что русские церковные люди в глубине своего сознания ощущали внутренние противоречия своего отношения к инославным и отсюда рождались в них внезапные переходы от понимания к робости и от высокомерия к страху.

Глубокий провинциализм русской Церкви, ее желание уклониться от непосредственного соприкосновения с западным миром, были не случайны, как не случайно было и бессилие русской церкви перед натиском государства, они были неизбежным следствием отсутствия у ее членов ясного и последовательного определения Церкви; только на этом твердом основании могла церковь России встретиться лицом к лицу с инославным миром и защитить свою независимость от насилия светской власти, но именно этого основания она не сумела обрести. Пальмер приехал в Россию, чтобы найти разрешение внутренних проблем англиканства, но такова была природа вопроса о христианском единстве, занимавшего его, что он всколыхнул неожиданно глубочайшие слои русской церковной жизни и вскрыл те ее противоречия, которых не решались касаться наши иерархи и богословы.

Раздвоенность церковного сознания объясняет также инстинктивное отталкивание Православных от идеи непосредственного церковного действия на западе, с которым встретился Пальмер в России. Он никак не мог понять, почему русские столь упорно утверждавшие на словах, что они одни обладают истиной и что вне пределов Православия нет Церкви, столь же решительно отвергали всякое предложение об обращении запада в Восточное Православие. В одном из своих писем к Хомякову он пишет: «Я утверждаю, что я никогда до сих пор еще не встречал ни одного члена Восточной Церкви ни светского, ни священника, ни епископа, который бы высказал малейший признак истинного убеждения в том, что его Церковь «Одна истинная»... Я не встречал ни одного, который приглашал бы меня обратиться... И употреблял бы для этой цели ревностные доводы или мольбы, как это обычно самым бедным и простымримским

католикам, с целью привести в свою ограду того, кого они почитают заблуждающимися. Хомяков II гл. стр. 457.

Пальмер был не только первым, открывшим эту мучительную несогласованность в Восточном Православии, но он стал и его первой жертвой, так как он не сумел ни объяснить, ни преодолеть его. Его заслуга, однако, заключается в том, что он обнаружил ее существование, и собрал ценнейший материал, который облегчить работу над ее преодолением последующим поколениям.

Какую же оценку нашего учения о Церкви можем мы сделать в настоящее время в свете опыта, проделанного Пальмером.

Следует откровенно признаться, что, несмотря на все изменения, происшедшие за 100 лет, отделяющих нас от времени посещения Пальмером России, несмотря на крушение империи, гонения и рассеяние по всему миру, русский клир и миряне в своем подавляющем большинстве живут все в том же состоянии раздвоенности, которую нашел Пальмер в России Николая I. Мы русские также боимся и теряемся при встрече с западным миром, как и наши прадеды, мы также колеблемся между двумя определениями Церкви, то отожествляя ее с традиционными формами и географическими пределами русского Православия, то, впадая в крайности универсализма, в котором тонут все догматические и канонические нормы и установления.

Но если большинство из нас остается внутренне на тех же позициях, которые занимали современники Пальмера, то внешние обстоятельства, окружающие нас, радикально изменились и поставили перед нами в такой остроте вопрос о Церкви и ее границах, которая была немыслима 100 лет тому назад. Мы принуждены приступить теперь к изучению вопроса ю Церкви, не только в виду непосредственной встречи с западным миром, от которого мы не можем больше отмежевываться, ни жандармским кордоном, ни книжной полемикой, но еще более обязывает нас к этому внутреннее состояние русского народа.

Наш народ воспитан и вскормлен нашей Церковью и надо признаться, что со времени отрыва русского Православия от духовного общения с другими Поместными церквами (а это случилось в XVI веке) русская церковь все сильнее начала подпадать под влияние своей национальной стихии со всеми ее положительными и отрицательными особенностями, становясь постепенно более похожей на добрую и податливую няньку, чем на любящую, но требовательную воспитательницу. Причина же ослабления влияния Церкви на народ коренит-

ся в отсутствии в нашей догматике законченного определения Церкви. Оно совпало с русским неприятием формы,меры, и дисциплины, еще более усилило нашу природную склонность следовать инстинктам и отвергать нормирующую силу разума. Русская Церковь потеряла возможность сдерживать стремление своего народа к крайностям то вселенского вдохновения, то обрядоверия и нетерпимости. Отсюда и родилась та политическая неустойчивость, переходящая в расхлябанность нашей национальной жизни, плоды которой и русский народ и русская Церковь пожинает со времени коммунистического переворота. Вопрос о Церкви и ее границах есть роковой вопрос всей христианской истории, от него зависит и будущее христианской культуры и судьба нашей родины. Где же выход из создавшегося положения? Существует ли определение Церкви, которое может удовлетворить христианское сознание?

Исчерпывающий ответ на этот сложный вопрос не входит в задачу этой статьи, но следует отметить, что план, предложенный Пальмером, на рассмотрение русских богословов, заслуживает гораздо большого внимания, чем ему было оказано в свое время. Пальмер предлагал вернуться к той позиции, на которой строилось единство Церкви в эпоху ее действительного осуществления, т. е. до конца 4 века. Согласно его предложению, общение между поместными самоуправляющимися церквами может осуществляться при наличии общего исповедания веры (что не исключает возможности различных словесных вариаций в Символе Веры) и признание епископата, сохранившего свое апостольское преемство (при наличии различных обрядов и обычаев). Эта древняя практика церкви, строящая ее единство вокруг Евхаристии, кажется многим современным богословам, то слишком либеральной, то слишком консервативной, но все попытки ее изменения или дополнения приводят неизменно к одному и тому же результату, к практической неосуществимости восстановления единства Христианского человечества.

Конечно, возврат к этой утерянной Церковью позиции не может даться без жертв и усилий. Пальмер был не прав, думая, что он может перепрыгнуть через 15 столетий и начать жить и действовать на основании практики 5-го века. Только через покаяние и сознание соделанного греха могут члены Церкви вновь обрести свое утерянное единство. В отсутствии призыва к этому покаянию и состояла духовная ошибка Пальмера. Но в своих основных положениях он был все же ближе к истине, чем многие из его русских собеседников.

Вильям Пальмер, верный друг Православия и русского народа, исповедовавший православную веру во всей ее полноте, не смог вступить в общение с нашей Церковью, после долгих и бесплодных усилий, он принужден быль найти свое духовное пристанище вРиме, в лоне той Церкви, с учением которой он до конца жизни не мог вполне согласиться. Хочется верить, что его опыт не пройдет даром и что православные богословы сумеют обрести такое определение Церкви, которое поможет установить Евхаристическое общение между западными и восточными христианами и облегчить крестный путь русского народа, ищущего осуществления Вселенской Церкви с самого начала своей истории. Только пробуждение догматического сознания внутри Русской Церкви откроет перед нами возможность успешного разрешения этой задачи и в этом трудном, но великомделе почетноеместо должно быть отведено Вильяму Пальмеру, человеку, который первым начал стучать в наглухо замкнутую дверь Русского Православия.

Николай Зернов.

Париж, 29-XII-1937.

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино

Правообладателям

Контактный e-mail: odinblag@gmail.com