Бердяев Н.А. I. N. Danzas: L’itinéraire religieux de la conscience russe. Журнал "Путь" №51

I.-N. Danzas. L'itinèraire religieux de la conscience russe.

Collection «Istina». Les Editions du Cerf. Juvisy.

Книга представляет собой краткий обзор истории русской рели­гиозности и русской религиозной мысли. Охват ее слишком широк для небольших размеров книги. Написана книга умно и с внешним знанием предмета, но она очень тенденциозна и дает невер­ную картину, в ней искажена общая перспектива в угоду идеям автора. Автор — русская католичка, претерпевшая страдания на Соловках за свои религиозные убеждения, и вся книга проникнута специфическим духом русского католичества с его миссионерскими целями. Остается впечатление, что книга написана иностранцем, ко­торому совершенно чужда Россия и все русское, который описывает со стороны, издалека. Как будто бы человек, гордящийся своей при­надлежностью к цивилизации, рассказывает о своем посещении

74

варварской страны. Есть неприятный тон высокомерного презрения. Слишком часто в петровский период таково было отношение русских бар, приобщившихся к западной цивилизации, к русскому на­роду. Укорененная в католичестве г-жа Данзас обладает большой самоуверенностью, успокоенностью и благополучием. Этого нет у самих западных католиков, которые, не смотря на оптимизм официальной томистской теологии, принуждены чувствовать трагизм положения и не могут уже пребывать в покое. При чтении книжки г-жи Данзас может получиться впечатление, что Западная Европа благодаря католичеству благополучна и не может себе позволить никаких безумств, которые позволяет себе русский народ, как не просветленный истиной католической церкви. Но в действительно­сти и Западная Европа, как и весь мир, объята огнем и почва под ней колеблется. Точка зрения г-жи Данзас слишком провинциаль­но русско-католическая. Католичество нисколько не гарантировало Западную Европу от реформации, от французской революции, от просветительства XVIII в., от Маркса и Ницше, от религиозного индифферентизма и от активного безбожия и вражды к христианству.

Поразительно до чего автору чужды все русские традиции, до чего он не любит всего, в чем наиболее сказался русский гений. Ей чужды и неприятны Достоевский и Л. Толстой, как и русские искания социальной правды. Г-жа Дамзас усвоила себе ту точку зрения, ко­торую уже высказывали католики, что в русском православии есть сильный дуалистически-манихейский элемент. Она видит его преж­де всего в Достоевском, хотя в центре у Достоевского стоить идея свободы, совершенно чуждая манихейству. Эта точка зрения при­водит автора к противоречиям. С одной стороны манихейский дуализм, отрицающий мир, как лежаний во зле и находящейся во власти диавола, с другой стороны русская терпимость к злу и злым, которая особенно возмущает моралистическую природу г-жи Данзас. Элемент манихейско-дуалистический можно найти в монашеско-аскетическом мировоззрении вообще, прежде всего в сирийской аскезе, но также и на Западе. Этот элемент не исчезал из исторического христианства. Наиболее свободен от него был св. Фома Аквинат, у которого было ослабленное чувство греха и зла и дуализм был лишь между естественным и сверхъестественным. У Бл. Августина, который не был русским, манихейский дуализм оставался силен и после того как он стал врагом манихейства. Русская же народное терпимое и жалостливое отно­шение к грешникам и злым, как раз противоположно дуалисти­ческому делению на царство света и царство тьмы. И оно евангельского происхождения. Это была самая христианская черта в русском народе. Нельзя переносить свойства византийского монашества на русский народ. Русскую же религиозную мысль XIX и XX вв., как раз обвиняют в слишком большом принятии космоса, который представляется проникнутым божественными энергиями. Православие космичнее католичества, в нем центральное место занимает идея просветления и преображения твари и воскресения. Но русское пра­вославие сложно по своему составу, в нем есть несколько элементов — монашески-аскетический, византийский по происхождению, космический, обращенный к освящению и просветлению твари, с которым связана и народная религиозность и софиология религиозной интеллигенции, и историософско-эсхатологический, обращенный к исканию царства Божьего. Г-жа Данзас не разби­рается в этих элементах. Русская религиозность для нее разделя­ется на официальную церковность, тесно связанную с государством и национальностью, значение которой она очень преувеличивает, и на религиозность народную, которая для нее вся сектантская и

75

раскольничная. Характеристика хлыстовства неверна. Неверно вооб­ще, что русские народные массы были вне церкви после раскола. Большая часть русского народа все-таки по своему оставалась пра­вославной и была связана с церковью. Официальная церковность, которую г-жа Данзас справедливо обличает, для нее важнее и ин­тереснее, чем русские святые, старцы, чем подлинная духовная жизнь.

Русскую религиозную философию г-жа Данзас не понимает, ей совершенно чужда ее проблематика. С точки зрения своего консервативного католичества она вообще не допускает новой проблемати­ки в религиозном сознании. Особенно поражает непонимание Хомя­кова, который наиболее антипатичен для католиков, и неверное изложение славянофильства. В Хомяковском учении о свободе автор видит лишь влияние немецкого идеализма, которое, конечно, существовало, хотя и преувеличено, и сектантского анархизма. Славя­нофилы, конечно, оказываются протестантами. Не допускается воз­можности никакого другого богословствования, кроме католического или протестантского. В оригинальной русской религиозно-философской мысли конца XIX и начала XX вв. г-жа Данзас видит гностицизм, в чем она сходится с обвинениями обскурантских православных кругов. В сущности гностицизмом можно назвать всякую религиозную философию. Не гностично только школьное богословие, но в нем и нет никакой творческой мысли. С гностиками первых веков христианства все-таки русская религиозно-философская мысль никакого сходства не имеет и никакого влияния тут устано­вить нельзя. Вся проблематика иная. Мысль эта прошла через неве­домый старым гностикам опыт гуманизма, через острую поста­новку проблемы человека и культуры. И самая проблема космоса ста­вилась совсем иначе, чем у гностиков, для которых человек на­ходился в магической власти космических иерархий. Наиболее близок к гностицизму был Вл. Соловьев, которого католики считают своим. Более объективно и в более приятном тоне написана статья г-жи Данзас о «Пути», в которой она обозревает Журнал за весь период его существования. У г-жи Данзас очень чувствуется католи­ческий рационализм, который совсем не тождествен с католичеством вообще, даже более, чем рационализм, — рассудность и благоразумие, размеренность и боязнь всего крайнего. Есть, конечно, у нее и верные мысли. Верно, что католичество у нас плохо знали и были к нему несправедливы. Г-жа Данзас совершенно справедли­во обличает рабью и постыдную зависимость православной церкви от государства и крайнюю национализацию церковного сознания, ослабление сознания вселенскости. Верно и то, что обрядоверие, ритуализм играли слишком большую роль в русском православии, особенно в Московский период, который г-жа Данзас ошибочно считает самым важным в истории русской церкви. Книжку мож­но прочесть с интересом, но нужно все время иметь в виду цель, какую себе поставил автор, — пропаганду для России католичества, как единоспасающей силы. Впрочем нужно сказать, что цель эта настолько безнадежна и настолько не соответствует нашей эпохе, что она не представляет никакой опасности.

Николай Бердяев .
 

76