Господи, как много неожиданного на пути к Тебе! Ты ведешь нас туда, куда мы не думали идти, Ты уводишь с намеченной нами стези. Ищущему креста Ты посылаешь радость, жаждущего света — погружаешь во мрак. Ты не похож на нас, на людей. Нет, Ты — не бесконечно высокий образ человека, Ты — иной, непохожей ни на что, неисповедимый, непостижимый, несотворенный.

А между тем Ты призываешь человека к соучастию в Твоем бытии. Жизнь в Тебе — это точка, в которой сливаются конечное и бесконечное, небытие и полнота, знакомое и неизвестное, движение и покой, она — скрещение противоположностей.

И оттого путь к этой жизни — путь, который есть уже сама жизнь, — кажется противоречивыми не единство и гармония, как все в Тебе, а смена как бы отрицающих друг друга аспектов: Бытие, Ты порой кажешься нам небытием; Свет. — погружаешь нас в тьму; Любовь, Ты лишаешь нас способности любить.

Блажен тот, кого Ты ведешь, сквозь первые порывы эн-

*) Раймонд де Бекер — молодой бельгиец католик, вдохновитель и деятель молодого движения, в социальном отношении революционного и вместе с тем стремящегося к возрождению христианской духовности. Он является инициатором религиозно-социальной организации «Communauté». Статья дана специально для «Пути».

Редакция.

тузиазма, любви, спокойствия и радости — выше! Блажен, кого Ты вводишь в новое детство, кто умирает, чтоб воскреснуть.

Ты низвергаешь его в глубокую пропасть, в черный мрак, где страх и ужас охватывают душу, и она мечется, напрасно ища поддержки и утешения, уже неспособная находить их в человеке и всем человеческом, но еще слишком слабая, чтобы наслаждаться одним Тобой!

Ниспошли нам Дух Твой, дабы мы, ищущие Тебя, устояли в пути и наученые размышлениями, и поучением святых, сами пожелали бы спуститься в глубину пропасти, из которой выйдем чистыми и просветленными, умиротворенными и свободными, достойными любить Тебя и приобщенными к жизни Твоей!

В КРЕПОСТИ.

Ты сказал: «Кто не примет царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Лук. XVIII, 17). Не похоже ли детство на таинственный сад, однажды нами открытый и навсегда утерянный? Когда я был ребенком, все меня восхищало, все было ново: стол, поезд, дерево, — глаза мои наново открывали все. Но, вырастая, отдаляешься от вещей, устаешь и безнадежно восклицаешь: «Все суета. Нет ничего нового под солнцем!» (Эккл. I, 2, 9).

Господи, Ты обещал нам жизнь, воскресение из мертвых и новое детство. Восторги его не будут уже связаны с новизной предметов видимых, с внешним их аспектом, — а лишь с невидимой, внутренней их сущностью, с их значимостью в извечном замысле Твоем.

Но чтобы достигнуть этой новой детскости, нужно сначала потерять все, что еще связывает нас с прошлым, — нужно от всего отрешиться, погрузиться в себя и в глубине своей обрасти Бога. Лишь в Тебе, обретаем мы новый взгляд на вещи и восторгаемся существенной новизной всего того, что еще недавно казалось нам лишь формой, лишенной привлекательности.

Свет Твой, засиявший во мраке нашей жизни, так ослепителен, что все, решительно, все, исчезает и тонет в нем. Нам кажется, что только в Тебе смысл нашего существования и что любовь наша к тебе перенесла бы тысячу смертей. Свет этот так ярок в сравнении с прежними доходившими до нас лучами, что поглощенные им, мы как бы уходим из мира, всецело слившись с Тобой. Мы думаем только о Тебе. Одна лишь мысль занимает нас: обратить к Тебе друзей и весь мир! Поощряя нас, Ты шлешь нам обильные утешения и благодатные дары, а мы воображаем, что и первая любовь эта и это спо-

койствие — даны нам навсегда. Мы еще не поняли, что лишь чистому можно слиться с чистотой, лишь духовному — соединиться с Духом. Нам кажется, что мы любим Тебя, но мы не знаем еще, что такое любовь. В простодушие своем мы думаем, что служим Тебе, тогда как мы лишь стремимся подчинить Тебя себе. Пользуясь Тобой, мы стараемся влиять на других, возбуждать любовь к себе, расширять свою власть. Мы желаем святости — и уже святы в своих глазах! — не ради Твоей любви, но ради власти, которую дает святость, ради всеобщего признания. Раньше мы были заключены в крепость своих страстей, пороков и суетности, но найдя Тебя, мы успокоились, не понимая того, что Ты намерен разрушить эту крепость, освободить нашу душу, распахнуть двери тюрьмы, и оставить нас одинокими.

Найдя Тебя, мы считаем себя святыми, между тем, как все существо наше порочно. Свят лишь порыв наш, влекущий к Тебе и эта бурность порыва внушает нам веру в еще не наступившее преображение. Но первая же ступень смирения учит нас, что святым нельзя стать в один день.

Теперь душа видит разницу между мечтой и действительностью, между желаниями и поступками, между Богом и душой. Вся жизнь ее начинает казаться ей препятствием к достижению Бога и она пытается уничтожить это препятствие. Зная из опыта, что внешняя деятельность способствуешь гордости, а земная любовь — чувственности, она отречением и от дел, и от любви надеется освободиться и достигнуть Бога. Она еще не поняла того, что не дела и не любовь, а гордость и чувственность мешают восхождению, и что уничтожая первое, лишь калечишь себя, не уничтожая второе.

Победить нужно прежде всего свою самость, сводящую все к «я». Ибо желать одну вещь больше другой, не ради нее самой, а ради собственного вожделения, явно несправедливо в отношении к отвергнутой. Ценность существа — в нем самом, а не в нашем желании. Поэтому единственный путь к объективной оценке — в освобождении от духа самости. Крест не в том, чтобы уйти от мира, от привязанностей и дел, — он вырастает из глубины всей нашей жизни. Нашей аскезой должна быть — вера.

Но как вере стать аскезой? Разве она не дар бесконечного Милосердия? Да, вера это дар, но мы можем принять ее или отказаться от нее. В таком постоянном принятии веры и состоит крест, которым мы очищаемся от своей самости.

Это центральный пункт наших взаимоотношений с Богом. Нужно отрешиться отвсего, но это невозможно иначе, как через веру. Заметьте, отрешенность требуется не от меныпин-

ства, не от избранных, Спаситель говорит, — чтокаждый должен отрешиться от всего, чтобы стать Его учеником. И с этими словами Он обращается не к посвященным, а ктолпе, следовавшей за Ним и состоявшей из ученых и безграмотных, мужчин, женщин и детей, сборщиков податей, рыбаков и богачей. Он не говорит: оставьте все, но: отрешитесь от всего, т. е. будьте в каждый миг готовы оставить все, чем владеете. Для такой отрешенности нужна громадная вера. Пусть не думают, что это легко: многие без сомнения считают себя духовно отрешенными, «нищими в духе», как они говорить. Ничто не мешает им наслаждаться богатством, роскошной жизнью, а также и собой, своей отрешенностью и духовной «нищетой». Но попробуйте отнять у них что-нибудь, не в духе, а в материи: — и душа приходить в смятение, это — душа собственника! И мы увидим, что для них все в мире духовном менее важно, чем в мире материальном.

Боже, Ты знаешь, как тяжела духовная жизнь по сравнению с плотской, и насколько труднее отказаться от чего либо в духе, чем в материи. Нужна большая вера и Ты один можешь дать ее нам. Йог говорит: я отрекаюсь от мира, и уходит из мира. Ты же говоришь: отрекитесь от мира, оставаясь в миру, и Я дам вам этот мир!

Нужно отрешиться от родных, друзей, занятий, сохраняя их, — помня, что они — Твои, не наши, что Ты можешь взять их у нас, когда захочешь. Но, говоришь Ты, — смотрите, чтобы отрешенность эта не умалила любви вашей! Наоборот, будучи всегда готовы пожертвовать ими, потерять их, вы должны тем сильнее любить их! — и когда Ты требуешь от нас такой жертвы, мы должны верить, что Ты отнимаешь их лишь затем, чтобы вернуть их, но уже по-иному и лучше.

Иначе неверно было бы, что в Тебе воссоединяется все сущее и на земле и на небе. Не было бы примирения Бога с человеком, бесконечного с конечным. Мир был бы враждебен ищущему Тебя. Никогда святой не мог бы участвовать в освящении мира и мир мог бы освятиться, лишь переставь быть миром, обратившись в монастырь. И мир не был бы освящен и никогда не достигли бы мы ни нового неба, ни новой земли.

Такая вера, отрекаясь и в то же время усиливая любовь, является первичной аскезой и ценой нашего спасения и очищения, жизнью утерянной и вновь обретенной. Лишь ею можем мы очиститься от духа самости, не отрекаясь от мира. Стремиться к бесконечному, не отрицая мира вносить бесконечное в мир, придавая каждому акту его вечное значение.

Дух самости это — крепость, отъединяющая нас от окружающего. В ее стенах мы считаем себя защищенными; шум

жизни не доходит до нашего слуха. В общение с людьми мы входим лишь тогда, когда они нас атакуют, силой врываясь к нам. Мы навсегда лишены далеких горизонтов, мы — в скорлупе собственного «я».

Но Бог хочет разрушить эту крепость, хочет освободить нас, для того, чтоб мы познали риск, связанный с свободой, и ощутили трепет путника, покидающего известное ради неизвестного. Богу ненавистен дух самости превыше всякого греха.

Любовь к Богу и любовь к человеку.

Когда после первой любви к Тебе, после первого успокоения и радости душа познает, что такое она и что — Ты, вся ее жизнь покажется ей препятствием на пути к Тебе и она захочет уйти от жизни. Конечно, я говорю о тех, которые хотят всецело отдаться Богу. Речь идет о стремящихся к святости, но стоит ли быть христианином, если к ней не стремиться?

И вот, наступает момент, когда ищущие святости ощущают тяжесть и своей жизни и всего самого лучшего в этой жизни. Их притягивают одновременно и жизнь и Бог, душа их раздвоена. Перед ними встает вопрос: не будет ли легче и свободнее их духовное восхождение, если они оставят все?

Это больше всего относится к любви, не к той, которую принято называть «любовью к ближнему», а к любви по избранию. Нигде противоположность божественного и тварного не проявляется так сильно, как в любви, потому что любовь к человеку, как и любовь к Богу, требуют полной самоотдачи и не терпят раздела; обе одинаково абсолютны и противостоят друг другу. Душа, желая посвятить себя всецело Богу, разрывается от противоречивых чувств, и то хочет оставить Бога ра-духовная завершается в Боге».

Святые научили нас различать два рода любви: духовную и чувственную. Так св. Иоанн Креста пишет: «Когда любовь к человеку духовного происхождения и коренится в Боге, то по мере возрастания этого чувства, в душе возрастет и любовь к Богу, чем живее в сердце память о любимом, тем живее и память о Боге и стремление к Нему, — обе любви как бы состязаются в силе. Когда же любовь рождается из чувственного или чисто естественного расположения, то мысль о Боге охлаждается по мере того, как укрепляется любовь к человеку. От плоти рождается плотское, от духа духовное; так любовь чувственного происхождения приводить к чувственности, а любовь духовная завершается в Боге.

Но в таком случае нельзя ли сказать, что умеют любить лишь достигшие совершенства? Нам же, слабым, дано ли испы-

тать подлинную, чисто духовную любовь? И что понимать под словом «духовный?» Не сложнее ли действительность и не бывает ли так, что то же чувство и ведет к Богу и уводит от Него, потому что оно в то же время и от духа и от плоти? Где же корни любви? В теле ли они? И все, что мы украшаем словом «духовная любовь», не надстройка ли? Или же влечение есть ни что иное, как проявление нашей духовной нищеты в поисках души — сестры?

Когда любящий впервые встречает любимого, он не может говорить о духовной или физической любви к нему.

С первого же мгновения ему уже кажется, что он проник глубже в любимое существо, чем это станет возможно лишь со временем.

Любовь духовна или чувственна? И не правильнее ли думать, что корни ее выросли не из чувственного влечения и не из родства душ, — ибо в момент ее возникновения одна душа еще не знала другую,— а скорее из какой-то интуиции целостного существа человека, обнимающей одновременно и тело и душу и способной развиться в ту или иную сторону.

Человек — существо целостное, он целиком участвует в каждом своем проявлении. Нельзя любить только душой, как нельзя любить только телом. Но может ли тяжесть тела перевесить душу и душа перевесить тело? Является ли такая любовь, не будучи ни всецело духовной, ни всецело чувственной, препятствием на пути к Богу? Греховна ли она? Нужно ли убить ее, или она может очиститься и раствориться в Тебе? Это — важный вопрос; в поисках Бога земная любовь смущает человека, лишая мира душевного. Но разве в будничной мещанской жизни большинства людей любовь не является единственным прорывом к Добру и Красоте, единственным, что возвышает их над собой? Как часто люди, занятые исключительно собой и личными делами, внезапно преображаются любовью! Может ли грех вызывать такие явления?

Любовь — божественна и тревога, испытываемая нами, — не от любви, а от нас самих, от нашего несовершенства и самоутверждения. Но разве самоутверждение не стремится и самого Бога подчинить себе? Боже, Ты живешь во мне и я должен искать Тебя в себе. Но Ты обитаешь и в других и я могу и там найти Тебя. Ты создал человека по образу Своему и образ Твой — ослепителен. Деревья и цветы, море и небо прекрасны и славят Тебя, но несравненно великолепнее человек, которого и Сам Ты, Боже, так любишь!

Когда любящие пребывают в благодати, они не только созерцают друг в друге подобие Божие, но и раскрывают подлинное присутствие Его в себе.

Любимый человек принадлежит прежде всего Богу, и любовь наша не подлинна, если мы хотим владеть им, как собственностью.

Но мы так извращены, что в любимом любим больше всего самого себя. Когда же мы забываем о себе, образ свободной личности в человеке раскрывается нам во всей своей чистоте, и в человеке мы открываем, Тебя!

Подлинная любовь осуществляется лишь в союзе двух свободных, но связанных друг с другом существ.

В глубине своей всякая любовь есть ни что иное, как жажда Бога. В Нем — корень всякой любви. Полюбив одно существо, мы начинаем любить и других; соединившись с одним, достигаем единства со многими, а на небесах — со всеми.

Встреча с любимым человеком нам предназначена. Господь ставит на нашем пути существо нам соответствующее, чтобы через него привести нас к первоначальному единству. Всякая любовь от Бога и к нему возвращается. Любовь лишь путь к полноте. Но если она становится преградой к полноте, то нет ей оправдания; тогда она является отрицанием жизни и мы должны от нее уйти.

Видя Бога в человеке, будем каждого любить всецело, но не исключительно, отдаваясь всем, отдаваясьТебе, — во всех!

Смирение и творчество.

Среди препятствий, стоящих перед душой, осознавшей расстояние между собой и Богом, есть еще одно и оно кажется порой непреодолимым: это воля к творчеству. Под этим мы понимаем стремление личности к самоутверждению путем создания или преображения существующего. Всякое делание, как и творчество в более тесном смысле слова — творчество художественное — служат этой воле.

Душе кажется, что действие отвлекает от Бога, что творчество развиваете гордость. Но, является ли сам по себе творческий акт духовным препятствием или же препятствие лежит в свойственном творчеству самоутверждении? По Ап. Павлу «Тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божиих... ибо она совокупно стенает и мучится доныне» (Рим. VIII, 19, 22).

Мир не завершен, он ждет наступления нового неба и новой земли. Но завершение придет от труда самого человека. Любящий Бога в действии и, особенно, творческом, усматривает причастность человека к Божиему делу.

Бог хочет творчества от человека. Хочет, чтобы человек творил и дарил Ему свои произведения. Но всякое творчество нуждается в свободе. Бог хочет, чтобы человек был

свободным, свободным творцом. Подлинное творчество приобщается Духу, Дух же есть свобода. Чем свободнее человек, тем он покорнее Богу, ибо свобода человеческая — в послушании Духу Святому! Свобода для нас бремя, которое хочется сбросить на чужие плечи. Кто сказал, что послушание менее приятно, чем свобода? Вероятно это был тиран: посмотрите вокруг — ничего кроме «согнутых спин и затылков», как сказал бы Пеги. — Свободного человека нет. Где та гордая и независимая молодежь, о которой так много говорят? Молодежь боится свободы, она требует «фюреров» и «дуче», стремится не думать, не желать, хочет, чтобы за нее и думали и желали другие.

Бог требует от человека свободы, согнутые спины Ему не нужны. Свобода необходима и для творчества и для любви.

Не свобода и не творчество делают гордым человека, гордость—от самоутверждения. Не в момент созидания испытывает человек горделивое чувство, а до или после него. Самый акт творчества возможен лишь при смиренном самозабвении и самоотдаче. Творящий сознает, что он лишь медиум и что саморефлексы мешают творчеству, останавливая приток сверхличных созидательных сил. Творение служит Богу, если творец смиренно стушевывается перед ним: оно принадлежит не ему. Приписывая его себе, он его искажает. Творческая аскеза в том, чтобы созерцать свое творение само в себе, без соотношения к себе, как к творцу. Подлинный творец смиренен, он забывает о себе ради творчества, он забывает и себя в Боге.

Творец должен отречься от творчества и своих творений. Человек дела должен отречься от дела и от своих планов. Такое отречение тяжело и болезненно. Но только такой ценой покупается причастность к бессмертному божественному творчеству. Нужно знать, что подлинное делание не самовластно, в нем действует Дух Святой. Но достигнуть этого можно лишь дорогой ценой.

— Итак, не нужно уходить от мира, чтобы прийти к Богу, нужно лишь все возносить к Нему.

ЛЮБОВЬ ПОД ПОКРОВОМ.

«Ты покрыл Себя облаком,

чтобы не доходила молитва».

(Пл. Иер. III, 44).

Здесь говорится о Великой, о Страстной Неделе души. Мы называем ее так потому, что в это время дано человеку воспроизвести мистически в глубинах своего существа богочеловеческие Страсти Господни.

Этому предшествовал! Великий Пост души, время покаяния и добровольного умерщвления самости. Тогда душа обрела мир и ощутила радость Вербного Воскресения.

Но затем тревога постепенно охватывает душу в предчувствии и чуда любви и страха смерти. Это — Страстной Четверть, кроткая печаль Вечери.

Душа человека проникается безмерной скорбью Страстной: ей дано испытать Гефсиманскую покинутость, презрение и глумления, истязание, агонию и смерть. Мирная радость далека, сомнение терзает сердце. Бог умер!

Из страстного испытания выходишь или святым или неверующими Очищенная душа не испытывает больше ничего: тишина Страстной Субботы, молчание как перед началом бытия. Самость умерла, но вместе с ней, — так кажется душе, — умерла и она сама.

В молчании Дух Божий сливается с человеком, в свете Пасхальной славы.

____________

Бог принял наше отречение, Он в крепость нашей самости шлет Свой огненный свет, стены крепости колеблются вокруг облаком носится пыль, заслоняя небо.

Но вот как бы сквозь покрывало мы замечаем просветы голубого неба! — Мы выйдем из-под развалин, мы будем свободны!

Отказавшись от всего ради веры, мы уделяем Богу первое место. Правда, тот или иной вопрос, то или иное чувство могут еще занимать и волновать нас, мы можем еще впастьвгрех; но на вершинах нашего духа уже пребывает Господь. Он действует, расчищает и освящает. «Слово Божие живоидейственно, говорит св. Павел, и острее всякого меча обоюдоострого; оно проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов» (Евр. IV, 12).

Дух наш, по существу, причастен Богу. Это — божественная основа нашего существа. Душу свою мы узнаем путем самонаблюдения и самосознания. Мы знаем ее силы и способности так, как знаем члены своего тела. Но духа, живущего в нас, мы знать не можем, как не знаем Бога. Дух и Бог — Сущее. Мы познаем их не иначе, как по действию, совершаемому Богом и Духом в нас.

Мы так слабы, что желаем соединения с Богом без очищения, стремимся к радости без ужаса Голгофы! Мы пытаемся доказать свою свободу, противясь благодати, тогда как свобода только в подчинении ей!

Умаление человека.

Страдание человеческое охватывает одновременно и чувственное и духовное начало в человеке. С самого начала «Страстей» преобладает и все усиливается ощущение своего умаления! Все, что прежде нам удавалось, не удается; самые неожиданные трудности и несчастья случаются с нами; намерения наши, не только земные, но и рассчитанные на служение Богу, - не осуществляются. Таким образом Бог учит нас служить Ему так, как Он этого хочет, а не так как мы.

Принятие испытаний дает нам некоторое удовлетворение, но все еще не совсем свободное от самоутверждения. Так нам кажется, что не успевая в жизни, мы зато преуспеваем внутренне. Приятно сознание, как хорошо мы несем испытания, тогда как другие бунтуют, как хорошо мывладеем собой. Все это от тщеславия.

Далее Господь как бы лишает нас и самого чувства. Мы не испытываем уже более влечения и радости, деятельный человек, не желает деятельности. Любивший общество выносит лишь уединение, артист не может творить, в поэте замер источник вдохновения. И горестный вопрос встает в душе: Бог ли причина этой пустоты? Разве Бог — пустота, отрицание жизни, бытия?

Ответа не находишь, но порой невыразимая сладость уже пронизывает сердце в предчувствии неведомого...

Естественные свойства человека исчезают, угасают. Поэта пишет плохие стихи, вождь не заражает своими речами.

Противоречие внутреннего, более очищенного мира с внешними проявлениями возрастает. Их действия не соответствуют тому, что в них живет и это заставляет страдать.

Такое угасание естественных свойств, такой неуспех всех начинаний отдаляют от нас тех, кто был нам другом не ради нас самих, а ради наших достижений. Нас критикуют, насмехаются, и наконец покидают. Мы одиноки, мы – парии в семье, в обществе и даже, иногда, в Церкви.

Одиночество, в конце концов, отдаляет нас и от тех, кто продолжает еще любить нас и в унижении. Но общение уже не удается нам, мы сами создаем молчание вокруг себя, мы стали равнодушны к друзьям, в глубине души страдая от собственного равнодушия и холода.

Мы неспособны отнестись со вниманием, когда с нами говорят, мы слышим слова, как во сне. Мы передвигаемся, разъезжаем, но, увы, напрасно! Мы потеряли восприимчивость к чужой атмосфере, мы повсюду носим за собой себя.

И грешим мы, будто во сне, как бы далекие от греха!

Объяснить свое состояние нам не удается. Стараясь сказать что-нибудь духовнику или самым интимным друзьям, мы не раз замечаем, как слова наши противоречат действительности, и не вследствие неискренности, а от неспособности выразить себя.

Мы неспособны уже говорить о Боге, как прежде при всяком случае и с каждым. Тогда мы стремились обращать других, сейчас мы ждем, чтобы кто-нибудь обратил нас самих, хотя в глубине души и знаем,что никакой человеческой силе не изменить наше состояние.

Одиночество притягивает нас, но оставшись одни, мы скучаем. Мы хотим молиться, но не можем, несмотря на то, что любовь к Богу сильно возросла в нас. Правда, это уже не детский энтузиазм первых дней веры, а чувство более глубокое и суровое. Моментами нам кажется, что мы прикасаемся к Богу, обнимая Его! Ум не направлен ни на что определенное, ни на что осязаемое, но в этой неясности, в этой нечувствительности, душа уже блаженно вкушает Бога. Это лишь редкие и краткие моменты.

И вдруг, о Боже, нам открывается все наше убожество, и мы понимаем, что только Ты, Единый, можешь вытащить нас из глубокой тьмы и рассеять облако, покрывающее душу.

Мы не нашли ничего из того, что искали, но получили, чего не ждали.

О человеческой любви.

Облаку свойственно закрывать от нас окружающее, не с целью разлучить с ним, но освободить нас. Облако есть и результат нашей греховности и любви Божией; точнее, оно — плод любви Божией в нашей греховности. Будь мы добры, будь мы по природе святы, мы без мучений воспринимали бы божественный свет. Но этого нет, и прежде чем обрадовать наше сердце, свет должен пробиться через окружающую тьму, уничтожая наше самоутверждение.

Привыкшие к эгоистическому наслаждению чувства томятся и как бы отмирают вместе с себялюбием, не привыкшие еще к чистому восприятию. Психологически кажется будто страстность иссякла, чувственность умерла, силы исчезли, — а в действительности умирает лишь себялюбие, все же остальное, предназначенное к наслаждению, более одухотворенному и к послушанию Духу Святому, утончаясь преображается!

Процесс очищения любви человеческой двоякий: с одной стороны любовь оставляет нас, с другой — мы оставляем любовь. Первое лишает аффективную сторону ее питания, второе убивает эгоизм нашей любви. Главными факторами чувственного очищения бывают обычно внешние причины: или по воле

Божией любовь близкого человека охлаждается, или же, благодаря внешним обстоятельствам, мы принуждены расстаться. Господь избирает средства сообразно радикальности предстоящего очищения и применительно к каждому отдельному случаю.

И вот чтобы ободрить нас, иногда в самый жгучий момент отчаяния, Бог неизъяснимой лаской уносит нас далеко от земли, и в слиянии с Ним мы забываем обо всем в игре. Это необычайное блаженство испытывается духовно. Тело и душа продолжают страдать, — но безумная любовь к Богу, вместе с чувством какой-то новой свободы, овладевает нами. Раньше мы боялись страдания, теперь мы его не боимся, а иногда даже желаем.

И вот начинается новое, более тонкое очищение, уже не чувственного, а душевного порядка.

Во время этих испытаний душа научается все видеть в Боге и любить другого не ради себя, а ради него самого. Начинаешь впервые замечать любимое существо вне зависимости от нас. Научаешься давать, ничего взамен не получая, ничего не требуя.

И тогда любовь достигает наибольшей глубины. Такая любовь никогда не кончится, она все возрастет; это любовь не эгоистическая, не ревнивая, открытая миру и возрастающая вместе с любовью к Богу.

О творчестве.

Что касается творчества, то здесь внутреннее очищение происходит путем прекращения способности наслаждаться красотой или создавать прекрасное. У деятельных натур это происходит, как и в любви, двояким образом: с одной стороны деятельность словно замирает, с другой — человек сам уходит от деятельности. Первое вызываете крушение внешних дел, неудачи и потерю влияния там, где мы раньше успевали. Во втором процессе замирает воля к власти, мы уходим от деятельности.

Но в то же время он связан с людьми узами, которых он и не подозревает. Он одновременно и «отшельник» и «социален», он воплощает в себе самые глубокие стремления толпы. Он — предтеча, позже толпа узнает себя в нем. В каждой душе он видит образ Божий. И он учится трудиться, бороться и страдать во имя победы Бога в человеке.

Раньше к желанно служения еще часто примешивались чисто человеческие планы и апостольский труд был ловко замаскированной волей к власти. Поэтому, Бог отнимает намеченную цель и разрушает все планы. Чего же хочет Христос?

Медленного и трудного ухода от личной цели, от личного взгляда на вещи.

Христос говорить: смысл жизни раскрывается по мере того, как живешь. Нужно следовать не своей, а Божьей воле. Но воли Божьей никто из нас не знает, она раскрывается самой жизнью. Только тогда, когда человек откажется от всякой цели, от всех планов, в полной готовности ко всему, — Дух Божий начнет пользоваться им, как своим орудием.

Все или ничего.

Часто не выдержав страданий, мы хотели бы уйти от Тебя. Ангел Сатаны хочет внушить нам безнадежность и отчаяние.

В такие моменты ослабленной духовной жизни Бог кажется нам небытием, Апостольская деятельность — страданием, смирение — уничтожением своего «я!».

Духовная жизнь есть и Все и Ничто, в зависимости от того, судим ли мы о ней в состоянии благодати или греха. Нужно потерять все земное, чтобы вновь обрести его в Боге.

Небо и ад в нас самих, и от исхода этой внутренней борьбы зависит вся наша судьба.

Искушение отчаянием.

Дух страдает от равнодушия души. Когда аффекты иссякли и жизнь человека кажется нелепостью, молчание воцаряется в душе неспособной уже ни радоваться, ни печалиться. Она ищет Бога и не находит. Нет ничего, молчание, ночь …

«Я заключен и не могу выйти. Око мое истомилось от горести, весь день я взывал к Тебе, Господи, простирал к Тебе руки мои! Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве мертвые встанут и будут славить Тебя? Или во гробе будет возвещаема милость Твоя и истина Твоя — в месте тления? Разве во мраке познают чудеса Твои, в земле забвения — правду Твою?» (Пс. 87, 9-13).

Это скорбь последней глубины человека, она не имеет ничего общего с обычной человеческой грустью. Все распалось, как будто от человека не осталось ничего. Он чувствует, что погружается в бездну...

Есть ли Бог? Не умер ли и Он?... В Евангелии говорится, что в девятом часу «возопил Иисус громким голосом: Эли, Эли! лама савахоани? то есть: Боже мой, Боже мой! для чего Ты меня оставил? (Матф. 27, 46).

И сказано, что тотчас после того Он громко воскликнул й испустил дух.

Так восклицает покинутый Богом человек.

Ненависть к себе.

И вот когда такое отчаяние охватить богооставленную душу и она усомнится в самом существовании Бога, — пусть вспомнит она тогда свой отказ от собственной жизни: наступил момент осуществить этот отказ. Пора проявить веру и надежду. Выдержать испытание, чтоб вновь обрести утерянное.

До сих пор человек отрешался от всего, кроме самого себя. «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Ев. от Лук. гл. 14, 26).

Возмутившись и отчаявшись, человек или пойдет к гибели, или же Бог снизойдет к нему и воскресить его.

«Как море, велико несчастие твое, кто может исцелить тебя?» (Пл. Иер. II, 13). Ты один можешь исцелить нас, вытащить из тьмы, рассеять туман! Просвети нас, Боже, скажи, что Ты любишь нас и близок к нам, как никогда, и что страдание, очистив нас, соединить с Тобой!...

Так ученики на пути в Эммаус, идя рядом, слушали Тебя, не узнавая.

Боже!! Да наступит скорей та минута, когда взяв! хлеб, Ты разломишь его и дашь нам, чтоб мы исполнились радости от встречи с Тобой!

Раймонд де Бекер.

Страница сгенерирована за 0.07 секунд !

ССЫЛКИ

Московская епархия

Община "Светоч" с.Сидоровское

Прежний вариант сайта

Спасский храм с.Усово

Храм вмч. Пантелеимона

Храм прор. Илии

Храм свт. Николая д. Дарьино