Франк С.Л. Философия и жизнь. (Международный философский съезд в Праге). Журнал "Путь" №45

Восьмой международный философский конгресс в Пра­ге 2-7 сентября 1934 г. был поставлен, по желанию его чешских организаторов во главе с проф. Э. Радлем, под знак темы «философия и жизнь». По мысли чешских философов (представивших конгрессу целую программу национально-чешской философии, подписанную 13 видными именами), фи­лософия должна выйти из гордого аристократического уединения, из мира отвлеченных понятий и мистического созер­цания, и, следуя завету Сократа, сблизиться с интересами народа, практически помогать в разрешении насущных вопросов общественной жизни (программа чешских фило­софов обсуждалась насъезде и вызвала оживленную и го­рячую полемику). Практически эта идея сказалась в орга­низации съезда в том, что в центре его стояла чисто поли­тическая тема «Кризис демократии», обсуждение которой происходило и на одном из общих собраний, и в специаль­но посвященной ей секции, в самой большой аудитории философского факультета Карлова университета в Праге, где заседал конгресс. Кроме того, практическим задачам философии была посвящена особая секция «Миссия философии», отчасти и секции «Философия и религия», «Норма и реальность», «Понятие ценности» и «Педагогика», а также осаждавшаяся в общем собрании проблема задач социологии. По сравне­нию с этой центральной частью съезда чисто теоретические философские темы (гносеология, метафизика, психология) иг­рали подчиненную роль. Единственное исключение в этом отношении составляла секция «логистики». Она усердно ра­ботала все время съезда, обособившись сплоченной группой (в которой главную роль играли поляки) от шума и горячих дебатов съезда и живя своей автономной жизнью.(В мир-

69

­ную «самодовольно-спокойную» работу сухих «логистов», этих выразителей крайнего современного позитивизма и агностицизма, были однако брошеныдве эффектные идейные бомбы: маститый теперь уже создатель «прагматизма» англичанин Шиллер в блестящем докладе: «Как воз­можна точность?» показал, что все усилия логистики разби­ваются о факт, что мысль всегда выражается в личном и живом, а потому неизбежно «неточном» слове, а поляк Роман Ингарден, оперируя методом и терминами самой логистики, представил очень яркое и убедительное сведение к нелепости основного замысла логистики). «Логисты» рез­ко заявили о своей самостоятельности уже на торжественном открытиисъезда в здании чешского парламента: во время приветственных речей представителей национальных де­легаций, от имени «турецких философов» выступил проф. Рейхенбах, немец, только что покинувший (по расовым основаниям) берлинский университет и получивший кафедру в Константинополе. Он бросил резкий вызов конгрессу, заявив, что «турецкие философы» отрицают всякую филосо­фию, кроме теории науки, ориентированной на точном есте­ствознании. На знавших обстоятельства дела и личность проф. Рейхенбаха это заявление произвело несколько коми­ческое впечатление.

Как ни резко расходились между собой интересы «ло­гистов» и господствовавших насъезде сторонников прак­тической жизненной ориентировки философии, они сходились в одном существенном пункте: в отрицании автономных теоретических и духовных задач философии; и в этом смысле совсем не случайно, а, напротив, соответство­вало общему духу съезда, что из всех направлений теоре­тической философской мысли доминировала на съезде имен­но логистика.

Если сосредоточиться на основной теме съезда «филосо­фия и жизнь», то легко видеть (и это очень ясно выступило насъезде), что эта тема и соответствующая ей тенденция связать философию с нуждами и потребностями жизни мо­жет иметь два совершенно разнородных и противоположных смысла и направления, в зависимости от того, что собственно разумеется при этом под «жизнью» и ее нужда­ми. Связь философии с жизнью может пониматься, с одной стороны, как некое «обмирщение» философии, как отказ ее от присущей ей задачи углубленного восприятия последних духовных основ жизни и как приспособление ее к внешним практическим нуждам жизни. Но она может понимать­ся, с другой стороны, напротив, как углубление философ­ского созерцания, восхождение его от сферы отвлеченных

70

понятий к конкретной религиозной целостности жизни. В первом смысле понимает дело преимущественно упомянутая программа чешской философии; однако, один из ее авторов, организатор съезда проф. Радль упоминает в пригласительном циркуляре в этой связи имя Платона и идеал фило­софии, как наставницы и руководительницы жизни — что уже приближается скорее ко второму пониманию отношения между философией и жизнью. Этодве совершенно различных по­становки вопроса сказались на съезде — первая преимуще­ственно в дебатах о «кризисе демократии», вторая — в секции «философия и религия».

«Кризису демократии» были посвящены два больших док­лада итальянца проф. Бодреро и американца проф. Монтэ­гю, множество секционных докладов и необозримое коли­чество речей участников дебатов. По существу эта тема явилась предметом скорее политического, чем подлинно философского состязания между французами — защитниками демократии и итальянцами — ее противниками (хотя итальян­цы-фашисты и подчеркивали, что крушение традиционных форм демократии есть вместе с тем торжество общего прин­ципа демократии в его чистом и законном существе). Что касается немцев, то они, по-видимому, совершенно сознатель­но уклонились от участия в обсуждении этой темы. Самый значительный и, пожалуй, единственный подлинно философ­ский доклад на эту тему прочитал итальянец, падуанский профессор Бодреро. Для него кризис демократии есть вы­ражение крушения просвещения и его оптимистической веры в благостность и разумность человека. И мировая война, и банкротство демократических принципов перед пробле­мой народного хозяйства, и религиозный кризис — все это выражает в конечном счете кризис человеческой души, переломный пункт между двумя историческими эпохами. Отвергая экономический материализм, докладчик усматри­вать подлинную основу исторического процесса в религиозно-нравственных началах; практически основное существо нынешнего кризиса он видит в том, что под влиянием оптимистической веры «просвещения» начало частной собствен­ности оторвалось от принципа ответственности и функционального служения — потеряло связь с общественным служением, которая искони была ему присуща. Нет надобности быть сторонником фашизма, чтобы признать значительность и правильность основных мотивов доклада Бодреро. Содокладчик Бодреро, американец Монтэгю, не затрагивая совсем философской проблематики, с какой то чисто амери­канской наивностью выступил с фантастическим проектом экспериментальной проверки «демократически-капитали-

71

стического» и «фашистски-коммунистического» общественного порядка (любопытна уже наивная упрощенность этих понятий, с которыми оперировал докладчик): в «демократически-капиталистических» странах должны быть созда­ны замкнутые, изолированные округа, в которых должна быть испробована на практике «фашистско-коммунистическая» система. Выступавшие в прениях французы — бесспорно с внешней стороны самые блестящие ораторы съезда (напр. Баш и Бартелеми) — апеллировали более к чув­ству, чем к мысли и частью с пророческим пафосом, частью с остроумием адвокатского красноречия исповедовали свою традиционную веру в разум и доброту человека и народа. Да и вообще прения по этому вопросу носили скорее характер политического митинга, чем состязания философских идей. Быть может, самым сильным из «демократов» на съезде оказался не профессиональный философ, а политик - чешский министр иностранных дел Бенеш, который в большой приветственной речи при открытии съезда с большой выразительностью говорил о духовных основах демократии, резко подчеркнул «унизительную беспринципность» современной общественной жизни, необходимость и для политика сочетания практической гибкости с морально-философской принципиальностью и закончил указанием на духовную свободу, как незыблемый фундамент обществен­ной жизни.

В более принципиальной и углубленной форме тема «философия и жизнь» обсуждалась, как указано, в секции «философия и религия» и в некоторых близких по своей теме докладах других секций. Здесь также резко столкну­лись между собой два направления: чисто религиозное и «про­свещенческое». Это разногласие направлений очень ясно ска­залось на пленарном собрании, посвященном этой теме, именно в противоположности тенденций двух докладов - немецкого католического богослова Пшивары и францу­за Бруншвига. По глубине, лапидарности и значительности философской мысли доклады Пшивары был, если мы не оши­баемся, кульминационным пунктом философского съезда. В кратких и веских формулировках Пшивара наметил различие философии от религии по предмету, методу и исход­ной точке и вместе с тем необходимую связь (re-ligio) ее с религией и утвержденность в последней во всех этих трех моментах. Несмотря на некоторую односторонность томистического направления, разделяемого докладчиком (это направление исповедовалось насъезде и рядом других католических монастырей, из которых отметим здесь интересный доклады лувэнского профессора Ноэля «Идея

72

христианской философии»), Пшиваре удалось с большой убе­дительностью показать, что философская интуиция есть всег­да лишь особая — соответствующая промежуточному поло­жению философии между религией и мирским сознанием — проекция религиозной интуиции. Намеченный Пшиварой синтез стремился быть синтезом философии и религии в полноте той и другой. В противоположность ему, Бруншвиг предлагал, в устаревшем духе идей 19-го века, синтез через умаление и упрощение — главным образом, через «спиритуализацию» религии (выраженную между прочим в сочувственном цитировании отзыва Спинозы о Христе, как о «summus philosophus»). Близок по духу к идеям Бруншвига был и доклад главы французской делегации, Лаланда, прочитанного в секции «Миссия философии»; нам, русским, он трогательно напомнил дни нашей юности своим поразительным сходством с концепцией Михайловского — биологической эволюции с господствующими в ней тенденциями — борьбы за существование и дифференцирова­ния — был противопоставлен гуманистический идеал инволюции — тенденция к солидаризации и уравнению.

В общем, однако, при обсуждении темы «философия и религия» и «миссия философии» преобладало направление, ко­торое усматривало и сущность философии, и ее жизненное на­значение в религиозном обосновании и, тем самым, духовном углублении миросозерцания. В лучшем смысле слова актуальным был в этом отношении доклад католика Шевалье, профессора Гренобльского университета об «аб­солютизации человека, как духовной причине современного разброда» содержавший яркую критику секуляризовано-гуманистического миросозерцания, диалектически приводящего к уничтожению истинной ценности и истинного достоинства человеческой личности. Ту же идею религиозной антрополо­гии талантливо развивал молодой мюнхенский профессор Зейферт в борьбе с бартианством (которое насъездесовсем не было представлено) с атеистической экзистен­циальной философией Гейдеггера и с неоромантикой Клагеса (восстающей против «духа» во имя иррациональной «ду­шевности» — тенденция очень модная в современном немецком национал-социализме). Русские докладчики — Лосский, Гессен и пишущий эти строки *) — не сговариваясь между

*) Кроме них на съезде присутствовали из русских еще проф. Лапшин, Спекторский и Яковенко. Советские русские философы под благовидным предлогом отказались прибыть на съезд. Очень ощутительно для русских делегатов было отсутствие русских философов, проживающих в Париже.

73

собой, развивали в разных аспектах, в сущности, одну общую идею истины, как всеобъемлющей полноты и всеедин­ства — Лосский в докладе: «Христианское миросозерцание, как всесторонний синтез», Гессен в докладе: «Цельность, как основной принцип педагогики» и пишущий эти строки в докладе: «Духовно-жизненное значение отрицательного богословия». Четвертый русский докладчик молодой русский философ Г. Катков также говорил на религиозно-философскую тему: он развил очень интересные — одинаково далекие и от рационалистического оптимизма и от метафизического пессимизма — мысли к проблеме теодицеи. Особняком от этой линии русской религиозной философии хотел высту­пить Б. В. Яковенко; его доклад: «Оправдание атеизма» ожи­дался с большим интересом многими членами съезда — в особенности немцами, — но не состоялся по техническим причинам. К религиозно-духовной философской линии в известной мере примыкал и блестящий доклад Николая Гартмана о проблеме ценности, в котором он с помощью тонкого логического расчлененияпонятий показал примиримость абсолютного значения нравственных идеалов и ценно­стей с относительностью их реальной значимости в зави­симости от исторического состояния и актуальных духовных нужд человечества в разные эпохи. В этой связи нужно упомянуть еще о чрезвычайно интересном и значительном «послании» съезду престарелого Гуссерля, которого ор­ганизация съезда просила — за невозможностью его личного приезда письменно высказаться о «миссии философии в наше время». В этом послании Гуссерль с большим достоинством и большой духовной углубленностью говорил о современном разброде и философских мнений, и общественного сознания, считает непосредственное соглашение между философскими направлениями и потому и непосредственное воздействие философии на общественное мнение в настоящее время невозможным и призывает философов, каждого на избранном им пути, к независимому углубленному созерцанию, к свободной и напряженной внутреннейработе мыс­ли, которая в свое время должна принести свои плоды для общих нужд человечества. — Основное разногласиемненийв современной философии, под знаком которого стоял съезд, сказалось и в том, что этому посланию Гуссерля противостояло аналогичное  послание тоже престарелого и авторитетного немецкого социолога Тенниеса («notre admirab­le Toennies»— как на съезде выразился о нем Бруншвиг), которое — наряду со смелой по новейшим условиям немец­кой жизни политической критикой «цезаристского едино­державия» и провозглашением незыблемости либеральных

74

начал — кульминировало в прославлении позитивизма, как панацеи от господствующей духовной смуты.

Подводя общие итоги пражского международного философского съезда, можно сказать, что он вряд ли оправдал надежду его организаторов, что мировая философия скажет свое авторитетное слово к умиротворению современной об­щественной и духовной смуты. Принятая в заключительном общем собрании резолюция американца Монтэгю о необходи­мости свободы мысли и веры была скорее политической демон­страцией, чем выражением философской мысли и в силу неопределенной общности своей формулировки имела мало ценности. Съезд, как и можно было ожидать, был просто парламентом философской мысли, — верным отражением господствующей духовной и умственной смуты. Очень яр­ко проявились на нем своеобразные национальные традиции разных стран: если хозяева съезда, чехи, выразили свое национально-философское credo в особой, упомянутой выше программе, то делегаты других стран, не сговариваясь между собой, выявили на практике философский лик своих национальностей. Так, очень ярко сказалась верность фран­цузской мысли ее исконному рационализму; немцы солидно­стью и глубиной своих мыслей показали, что они по-прежнему остаются народом философов (единственным исключением в этом отношении был чрезвычайно поверхностный и туманный доклад в общем собрании Гельпаха на полити­чески модную тему о «народе и народности», как центральном предмете социологии); чрезвычайно благоприятное впе­чатление независимостью и серьезностью мысли произвели итальянцы (хотя ожидавшиеся на съезд столпы итальян­ской философии Кроче и Джентиле не приехали), в лице проф. Орестано подчеркнувшие демонстративно при открытии съезда свободу философской мысли в фашистской Италии; солидность философской мысли (и вместе с тем и ее связь с немецкой мыслью,) показали голландцы; поляки, как ука­зано, доминировали в области «логистики» — и вместе с тем представили глубокие духовные традиции своей мысли в лице маститого спиритуалиста Лютославского и симпатичного философа искусства Татаркевича; советско-русская фи­лософия с особенной убедительностью продемонстрировала свое банкротство своим отсутствием на съезде, тогда как независимой русской философии, численно недостаточно пол­но представленной на съезде, удалось, кажется, не без успе­ха выявить исконные религиозные традиции русской мысли. Менее всего выявила себя на съезде (за пределами темы о· «кризисе демократии») английская и американская филосо­фия. Наряду с национальными группами, ярко обнаружива-

75

­ла свое своеобразие — и, надо признать, свою духовную зна­чительность в современной философии — католическая груп­па.

Над этой национальной (и вероисповедной) дифферен­циацией возвышалась, однако, и покрывала ее группировка по двум указанным выше направлениям в понимании ос­новной темы съезда — отношения между философией и жиз­нью. Сторонники каждого из обоих направлений — которые можно условно назвать утилитарно-гуманитарным и религиозно-философским — солидаризовались между собой поверх национальных и вероисповедных границ. Само собою разумеется, что ни одному из этих направлений не удалось переубедить другого; но само их столкновение было чрезвы­чайно поучительным, выявило самое глубокое средоточие нынешнего философского разногласия, и в этом смысле съезд можно признать вполне удавшимся.

С. Ф р а н к  .

76