Зернов Н. Реформа русской церкви и дореволюционный епископат. Журнал "Путь" №45

Революция пересекла красной чертой историю Русской церкви.

Все, что было привычным, неизбежным, непоколебимым в ее строе и быте, оказалось под угрозой уничтоже­ния. Русское православие стало казаться многим или окон­чательно разбитым или во всяком случае настолько су­щественно измененными что между его прошлым и будущим легла непроходимая пропасть. Но эти чувства едва ли оправданы. Изменения действительно произошли и столь су­щественный, что они уже наложили свой неизгладимый отпечаток на судьбы Русской церкви, но они не уничтожили самой церкви, ни даже ее характерных особенностей.

Напротив, Русская церковь выявила свою исключитель­ную жизненность и свою необычайную способность к при­способлению. Она существует и под коммунистами в Рос­сии и в эмиграции, и в Америке, и в Польше и в лимитрофах, подчиняясь изменившимся условиям своего суще­ствования, но не теряя своих отличительных черт. Она повсюду стремится осуществлять свою жизнь в точном соот­ветствии с теми формами, которая она знала в дореволю­ционной России. Эта верность прошлому со всем его века­ми скопившимся богатством связана, однако, не с одними положительными свойствами нашей церковной действитель­ности. Многое из того, что свято блюдется и точно воспроиз­водится и под коммунистами в России и в Польше, и в эмиграции не соответствует ни апостольскому преданию, ни канонам соборов, ни даже лучшим традициям русского Православия. Ибо церковь синодального периода не толь-

3

­ко обладала духовными сокровищами святости и благочестия, но и тяжко страдала от разнообразных недугов.

Одним из самых верных признаков заболевания церковного организма является рост вокруг него сектантских общин. Русская церковь до революции густо обросла ими и они беспрерывно росли, несмотря на все преследова­ния государственной власти. Эти общины и теперь повсюду появляются вокруг ее тела. Где бы ни существовало или ни возникало русское православие, по соседству с ним ра­но или поздно образуется сектантская ячейка. Причем, ес­ли в прошлом преимущественно простой народ подвергал­ся сектантским влияниям, то теперь ими увлекаются и ли­ца, принадлежащие к образованным классам. Это указы­вает на то, что в православной церкви далеко не все благо­получно, что широкие круги ее верующих не всегда находят у нее духовное питание и предпочитают искать его на стороне. Однако, вопрос о том, удовлетворяют или не удовлетворяют современные формы церковной жизни членов русской церкви, обычно не возникает даже в их умах и сердцах. Русские так привыкли к абсолютной неподвиж­ности Православия, что они могут представить себе только два решения религиозного вопроса: или окончательный уход из Церкви или же беспрекословное признание непоколеби­мости и неизменяемости всех ее современных обычаев й установлений.

Вера в неподвижность Православия так глубоко во­шла в русское сознание, что это его свойство принимается нами за основной признак богоустановленности церкви. Отсутствие знания церковной истории даже у образованных русских делает это заблуждение неизбежными. Оно является поэтому основным препятствием, мешающим русско­му религиозному возрождению. Для большинства русских учение о Церкви, как о живом, постоянно растущем ор­ганизме, простирающем свое влияние на все сферы жизни, кажется теперь опасным новшеством, не согласным с отеческим преданием, хотя в действительности именно такое учение о церкви разделялось ее лучшими членами в славные эпохи ее процветания.

Неподвижность же русского православия особенно уси­лилась в результате петровских реформ, осуществленных Великим Преобразователем России по протестантским об­разцам. Русская церковь со времен введения святейшего Синода, скопированного с Запада, действительно перестала расти и изменяться. Она застыла в мучительной неподвиж­-

4

ности, которая теперь ее членами и принимается за изнача­ла присущее ей свойство (*).

Глубоко укоренившееся убеждениев том, что русское Православие не должно и не может меняться, основывает­ся обычно на вековом молчании нашего духовенства. Ря­довой мирянин рассуждает обычно так: если бы и возмож­ны были изменения в церковной жизни, то об них бы говори­ли и их бы вводили наши епископы и священники, если же они никогда не поднимают этих вопросов, то очевидно, они и не соответствуют природе Православия.

Лица, рассуждающие подобным образом, обычно, не догадываются о том, что скрывается под этим 200-летним молчанием русского духовенства, сколько страдания и уни­жения должно было оно пережить, прежде чем окончательно закрыло свои уста. Русское общество редко знало о тех мучениках из среды епископата и священства, которые по­гибли, подобно еп. Арсению Мициевичу (†1772) в казематах и в ссылках за свои попытки возвысить свой пастырский голос. Для многих русских епископы и священники пе­рестали быть живыми личностями, они слились в безликую покорную массу. (**)

Но в действительности наше духовенство остро при­знавало недочеты и искажения русской церковной жизни. И сейчас нам, отделенным непроходимой пропастью от нашего недавнего прошлого, особенно интересно остановить­ся и задуматься над теми чаяниями и пожеланиями нашего дореволюционного епископата, которые остаются до сих пор почти неизвестными русскому церковному обществу. Главным источником нашей осведомленности о них являются от­веты Епархиальных Архиереев на вопросы, обращенные к ним Святейшими Синодом в 1905 г. по поводу желатель­ности церковных преобразований.

*) Мы привыкли теперь считать введенное после Петра Великого вопреки церковным канонам длинные волосы духовенства за апостольское предписание. В то время как 42 правило Трурского собора запрещает растить волосы даже монахам. Русское духовенство до Петра Великого, верное соборным постановлениям подстригало свои волосы что и до сих пор соблюдается старообрядцами.

**) Существует рассказ о знаменитом обер-прокуроре К. Победоносцеве (1880-1905), который хорошо выражает подобное отношение к епископату. Когда одно высокопоставленное лицо в разговоре с Победоносцевым отметило ему факт «единодушия архиереев в молчании»: при его правлении церковью, Победоносцев язвительно сказал, нет, они нарушают его при подписи протоколов синодальных заседаний, у каждого из них свой почерк. (В ограде Церкви № 3, 1933, Варшава.)

5

Они были изданы в 1906 г.Святейшим Синодом в виде 4 больших томов, озаглавленных «Отзывы Епархиальных Архиереев по Вопросу о церковной реформе т. I-III и отдельный том Приложения; С. Петербургская Синодальн. Типогр. 1906. Составление этих ответов относится к тому моменту, когда члены Русской Церкви смогли на минуту от­крыть свои уста и свободно выразить свое мнение по поводу положения Православия в России. Это было время реформ русской империи, начатых графом С. Ю. Витте в резуль­тате проигранной японской войны. Перестройке подверглась жизнь всего государства. Не забыта была и церковь. Госу­дарь обещал созвать Собор и для подготовки его было со­звано предсоборное совещание. В связи с этими слухами и ожиданиями вся русская пресса наводнилась статьями по церковному вопросу, в которых епископы, священники и миряне в первый раз за 200 лет могли свободно обсуждать волновавшие их вопросы. В это же время Святейший Си­ноды разослал по всем епархиям анкеты, предназначав­шийся для правящих Архиереев, в которых запрашива­лось их мнение по ряду назревших реформ церковной жизни. Эти ответы представляют собою подлинный памятник русской церковной истории. В них русский епископат хотя, и подобранный и проверенный всесильным Победоносцевым, произнес свой суд над русской церков­ной действительностью и его голос звучит для нас теперь не только ободрением и помощью, но и предупреждением и даже укором; ибо многое из того, на чем настаивали епископы, так и осталось не осуществленным и то, с чем они боролись, продолжает отравлять церковную жизнь эми­грации, несмотря на то, что она развивается в атмосфере свободы, не скованная контролем светской власти.

Ответы епархиальных архиереев на синодальную ан­кету касались обширного круга вопросов, среди них в особенности подробно разбирались следующие пункты:

1) Состав предполагаемого Собора.

2) Разделение России на церковные округа.

3) Преобразование церковного управления.

4) Преобразование церковного суда и пересмотры законов по делам брачным.

5) Епархиальные съезды.

6) Участие духовенства в общественных учреждениях.

7) Общее устроение прихода.

8) Порядок приобретения церковной собственности.

9) Предметы веры: богослужение, единоверие, посты; пение; нотные сочинения, моления за инославных христиан.

10) Преобразование духовно-учебных заведений.

6

11) Миссии.

Многие из этих проблем представляют теперь чисто исторический интерес, ибо исчезли даже сами институты, реформировать которые пытался русский епископат в 1906 г. Другие ответы, наоборот, касаются задач, до сих пор стоящих перед русским Православием и на них поэтому следует сосредоточить наше внимание.

К ним относятся прежде всего необходимость оживле­ния приходской жизни и все более остро ощущающаяся потреб­ность обновления православного богослужения.

Почти полное угасание самодеятельности прихода в рус­ской церкви было одним из самых губительных послед­ствий введения у нас обер-прокуратуры и Святейшего Си­нода. Приход является основной церковной единицей, жиз­ненной клеткой вселенского организма церкви, разрушение его означало тяжелое заболевание всего тела и ту его страш­ную неподвижность, о которой упоминалось в начале этой статьи. Русский епископат хорошо сознавал это и едино­душно настаивал на том, что начало обновления церкви должно быть положено возрождением прихода. Так, например, Стефан, епископ Могилевский, в своем ответе пишет: «с прихода, как с основной ячейки или простей­шей единицы церковной жизни, следует начинать все важное дело нашего церковного переустройства ( I т. стр. 79).

«Должно принять все меры, чтобы приход опять стал общиной, братством, живым и деятельным организмом, все члены которого должны быть тесно связаны между собою», пишет Назарий, еп. Нижегородский, (II т. стр. 413).

«Начало соборности, полагаемое в основу преобразо­вания всего церковного строя, прежде всего должно обнять приход», пишет Кирион, еп. Орловский (II т. стр. 520).

Русский епископат не скрывал того, что начало собор­ности, эта основа благодатности жизни церкви, глубоко повреж­дено в русском православии из-за разрушения приходов и епископ Волынский Антоний, ныне возглавляющий Карловацкий Синод сравнил православный приход в России с больным, пораженным тифом (I т. стр. 112).

В тесной связи с попытками оживотворить приход стоял вопрос о выборности духовенства. Совершенно оче­видно, что одушевленная и творческая церковная община должна быть возглавляема ею избранным и ею любимым пастырем, а не лицом, назначенным со стороны. Во все эпохи своего процветания Православная Церковь избирала своих пастырей, и отнятие права избрания от мирян было верным признаком упадка и разложения данной части цер­кви. Русская церковь до Петра обладала тоже выборным

7

 духовенством, но бюрократизация ее управления, начавшая­ся со времени петровских реформ уничтожилав первую очередь это проявление независимости церковной жизни.

Восстановление выборного начала было потому одной из самых насущных, но вместе с тем и трудных задач, стоявших и доселе стоящих перед русской церковью. В 1906 г. только меньшинство (17) епископов настаивали на немедленном введении выборного начала, большинство же считало его пока неприменимым к жизни, но и среди противников этой реформы находилась значительная груп­па архиереев, которая считала, что осуществление выборного начала должно оставаться конечным идеалом церковного управления. Таково, например, было мнение еп. Антония Волынского и Георгия Астраханского.

Однако и введение выборного начала и оживление приход­ской жизни вообще могло осуществиться лишь при условии подъема духовного и материального уровня духовенства, и большинство архиереев оканчивают свои рассуждения о приходах вопросом о тяжелом состоянии приходских священников. Еп. Тихон Костромской пишет, например, — «Доколе, наши семинарии не будут выпускать из своих стен хорошо подготовленных кандидатов священства, ревностных и благочестивых, до тех пор никакиемеры,принимаемые к благоустроению прихода, не принесут ни­какой пользы (II т. 529).

«Затем необходимо уничтожить главное зло, поселяю­щее расстройство в отношениях между причтом и прихо­жанами — плату за требоисправление. Этот, будто бы апо­стольский способ содержания духовенства вреден в духовном отношении: духовенство становится в глазах народа его эксплуататором и между народом и духовенством об­разуется антагонизм. Духовенство старается получить воз­можно больше, а народ — отделаться возможно меньшим», пишет Константин, еп. Самарский (I т. стр. 422). В понятиях народа умаляется значение таинств и треб церковных, которые должны быть оплачиваемы известной ценой, пишет Иннокентий, еп. Тамбовский (III, 290 стр.).

Отдельными преосвященными выдвигались разнообраз­ные проекты замены платы за требы другими способами оп­латы содержания духовенства, на них однако можно сейчас не останавливаться, так как они потеряли свое актуаль­ное значение.

Насколько ненормально было положение духовенства, в особенности, сельского и насколько пастырское служение было заменено чиновничьими функциями, показывают сле­дующая пожелания Гурия, еп. Симбирского. Он пишет:

8

«Желательно освободить пастырей от всяких полицейских обязанностей, от всего, что пахнет сыском, искоренить затем из его души воспитанное веками рабское чувство и через то развить в нем сознание своего пастырского достоин­ства (II т. стр. I).

Епископы Казанский и Смоленский настаивают, чтобы священники были освобождены от доставки различных све­дений и статистических данных для разного рода светских учреждений. Еп. Пермский и Олонецкая комиссия предлагают отменить цензуру проповедей. Эти предложения сами по себе рисуют безотрадность положения русского священника, бесправного, униженного, сдавленного полицейской и духовной Цензурой, вымогающего с крестьян их потом добытые ко­пейки для того, чтобы прокормить свое многочадное семей­ство. Русская пресса 1905—1906 г. содержит ряд кровью написанных писем сельских священников, свидетельствующих о том гнетущем моральном состоянии, в котором находились многие пастыри церкви. Другим выражением того же явления были не прекращавшиеся бунты в семинариях, беспрерывно возникающие во всех концах России, и доходившие до кровопролития.

Разбор вопроса о причинах недовольства белого ду­ховенства и их сыновей-воспитанников семинарий не вхо­дить в задачу этой статьи, но следует указать, что оно пи­талось не только нищетой, засильем консисторского чинов­ничества, но и обязательностью монашества для епископата. Это условие отсекло лучших приходских пастырей от высшего служения Церкви и нередко способствовало развитию честолюбия и карьеризма в среде ученого монашества. На этой почве вырастал острейший антагонизм между белым и черным духовенством, отравляющий жизнь всей церкви и в особенности атмосферу духовных учебных заведений. В отзывах епархиальных архиереев, этот больной вопрос страстно дебатировавшийся в прессе того времени, обходится молчанием. Только Владимир, еп. Кишиневский (*) обращает внимание на желательность хиротонии в епископы без пострижения в монашество. Среди других мер, предлагаемых для оживления прихода и улучшения священства, следующие пожелания заслуживают внимания:

Константина, еп. Самарский, предлагает вести особую борьбу против основных зол, подрывающих духовную жизнь и силы народа — пьянства и жестокости (**). С этой

*) Iт. 203 стр.

**) Iт. 422 стр.

9

целью он настаивает на восстановлении публичного церковного покаяния.

Николай, экзарх Грузии, и Стефан, еп. Могилевский, предлагали восстановить чин диаконис и поручить имде­ло церковной благотворительности. Еп. Архангельский Иоанникий (*) стоял за допущение второго брака для вдовых священников и дьяконов. К его мнению при­соединился и еп. Сергий Финляндский (**).

Но главной заботой всех преосвященных оказывает­ся богослужение. Над его улучшением сосредотачивается преимущественно их внимание. Вопрос этот имеет и для нас сейчас наиболее жизненное значение.

Богослужение Православной церкви справедливо счи­тается ее членами самым ценным ее достоянием. В особен­ности же прекрасны русские службы, с их гармоничным пением, золотом риз и икон, с горящими свечами и разноцветными лампадами. Но это сокровище, столь пышно украшенное любовной ревностью русского народа, все боль­ше и больше теряет свое подлинное религиозное значение. Оно становится выражением эстетических эмоций, неотъемлемым украшением быта или даже средством забыться и отдохнуть от скорбной земной жизни. Современное русское богослужение можно сравнить с древними образцами русской иконописи, которые до революции были как в непроницае­мой броне закованы в золотые ризы и драгоценные камни, и люди, молившиеся перед ними, даже не догадывались об их подлинном лике и его строгой красоте. Русские в массе своей также забыли богослужение, которое было бы соборным и непосредственным выражением их молитвенного духа; художественное пение, торжественные и мало понятные символические действия священства, еще менее понятный, но благозвучный славянский язык — все это стало для них самим богослужением, а его подлинный лик давно стерся в их церковном сознании. Русский дореволюционный епископат ощущал трагедию нашей церкви и в своих отзывах безбоязненно предлагал приступить к борьбе с этим злом.

«Нет у народа и истинной молитвы, пишет Константин, еп. Самарский (***)—народ терпеливо простаивает (****) целые часы за храмовым богослужением, но это не есть

*) I т. стр. 390.

**) III т. стр. 444.

***) I т. стр. 440.

****) Характерно в этом смысле ходячее выражение «отстоять» обедню, всенощную и т. д. Стояние заменило молитву в сознании народа.

10

молитва, потому что чувство не может поддерживатьсяце­лые часы, без понимания слов молитвы, а слова храмового богослужения выше понимания народа; богослужение непонятно народу не потому только, что совершается на церковнославянском языке и притом спешным чтением, но и пря­мо потому, что для понимания его требуется в известной мере богословское образование. Православное богослужение есть великое сокровище, если сравнить наши церковные пес­ни с малосодержательными лютеранскими гимнами, и когда-нибудь дело дойдет до пользования этим сокровищем. Но, тем не менее, в настоящее время это еще сокровище «сокровенное на селе», а народ бедствует и голодает ду­ховно, не имея молитв, доступных его пониманию, —кромеектений и до некоторой степени акафистов, которые потому так и любит народ, что они ему несколько понятны. Надоб­но воспитать народ настолько, чтобы он не считал за молитву одни поклоны с крестным знамением и одно меха­ническое чтение или выслушивание непонятных слов псал­тири, тропарей, стихир. Нужно, чтобы общественное храмо­вое богослужение, которое некогда в Греции было таким превосходным средством к удовлетворению духовной по­требности в молитве, опять возвратилось на служение истинно молитвенному настроению».

Этот отрывок, если его внимательно продумать, содержит ответы на многие наболевшие вопросы современности, может быть и коммунизм, и сектантство и жестокости ре­волюции и преследования церкви могут быть объяснены тем, что сокровище общественной христианской молитвы, непосредственного общения между Богом и человеком ста­ло для Русских членов православной церкви сокровищем, «сокровенным на селе», сосудом запечатанным семью пе­чатями. Не менее решительно говорят на ту же тему и другие епископы. Гурий, преосвященный Симбирский, пишет (*): «В то время как клир возносить песни, благодарения, прошения и славословия, народ остается как бы в качестве постороннего слушателя; отсюда поразительная разница в настроении присутствующих мирян в православных храмах с одной стороны и в инославных с другой, разница не в нашу пользу».

Иоанникий, Епископ Архангельский пишет: (**) «Храм для православного человека должен быть школой и бого­служение, совершаемое в нем отдельными уроками христиан­ской жизни, так как здесь человек научается жить, здесь

*) 11 ч. 20.

**) I т. 335.

11

он узнает не только, что он должен делать, но и что ду­мать и чувствовать. Что сказать о школе, в которой ведет­ся обучение на непонятном языке... Православная цер­ковь в России находится в этом отношении в положении худшем, чем все другие народные школы. Ее богослужение, будучи великолепным по своему содер­жанию, остается непонятным и вследствие этого и без желательного влияния на простой народ».

Епископ Калужский пишет: (*) «Наши богослужеб­ный книги и отчасти Библия переведены на такой язык, на котором ни один славянин не говорил и не писал... Многие тропари и стихари остаются непонятным и даже для людей, прошедших высшую богословскую школу, напр. песнь «Любити убо нам яко безбедное страхом», образцом такого же неудачного перевода могут служить такие употребительная песни как «иже херувимы» или же начало прошений в ектеньях, выраженное словами «во еже». «Язык наших богослужебных книг совершенно скрывает и ча­сто даже искажает до ереси смысл и содержание молитв, богослужебных чтений и песнопений» — говорить Кирион, еп. Орловский (I т. стр. 520).

«Протестантствующее русское сектантство имеет успех среди простого народа в значительной степени оттого, что умеет дать ему живое сознательное участие в богослуже­нии» — пишет Стефан, еп. Могилевский. «Богослужение совершается у нас духовенством, а народ, если он и молится в это время, то его молитва является частной, а не общественной. ... на собрании же сектантов каждый чувствует, что он сам непосредственно и со всеми вместе участвует в общей молитве».

Это же подтверждает Серафим, еп. Полоцкий (I ч. 176).

Можно привести еще много других примеров, выражающих те же мысли и чувства. Но наибольший интерес может быть, представляет для нас сейчас не-критика недостатков богослужения, а те меры, которые предлагали преосвященные для борьбы со злом.

Первой и основной мерой является, конечно, немедлен­ное исправление текста наших богослужебных книг. Епи­скопы Астраханский и Нижегородский при этом указывают, что такая работа велась систематически в русской церкви в XVI и XVII веках и прекратилась лишь со времени Петровских реформ.

Еп. Нижегородский пишет: «необходимо безотлага-

*) I ч. 41-42.

12

­тельно организовать дело исправления церковных богослужебных книг, поставив его на широких и свободно-научных началах вверив его ученым профессорами пастырям церкви и просвещенным благочестивым мирянам. Исправления эти должны иметь ту главную цель, чтобы церковные богослужебные книги сделать вполне удобопонятными современному православному русскому народу (II ч. —462).

Большинство епископов склонилось к сохранению церковно-славянского языка, но меньшинство настаивало на русском (еп. Серий Финляндский, Тихон Иркутский, Владимир Кишиневский, Иоанникий Архангельский; еп. Евлогий Холмский допускал лишь чтение русской псалтири). Но из­менения одного языка богослужебных книг было, конечно, недостаточно, и отзывы епископов содержат ряд других весьма интересных пожеланий. Среди них заслуживает особого внимания предложение, замены ныне действующего богослужебного устава, предназначенного для монастырей, новым и имеющим в виду нужды приходского храма. (О нем подробно пишут еписк. Архангельский и Астрахан­ский, Нижегородский, Калужский, Рижский, Холмский и мно­гие другие). Еп. Орловский, Калужский, Рижский указывают на необходимость сокращения службы, избавления их «от томительных длиннот и многократных однообразных пов­торений» *). Еп. Смоленский отмечает, что «ныне действую­щий устав не есть норма для мирян, он создан исключи­тельно для монахов... с единственной целью дать возможно менее свободного времени от молитвы... и тем оградить их от искушений мысли, желаний и праздности « (**).

Среди других сокращений заслуживает внимания предло­жение еп. Полтавского выпустить из литургии ектении об оглашенных и всех следующих за ней по примеру греческой церкви. Его мнение разделяют еп. Костромской, (II. 544), Нижегородский (II. 461), Самарский (I. 444) и Холмский. Архиепископы Тихон Алеутский (будущий патриарх) Епископ Нижегород. (II. 461) и Серий Финляндский (III. 444) выска­зываются в пользу чтения вслух тайных евхаристических молитв, которые несмотря на все свое значение, остаются со­вершенно неизвестными членам церкви.

Другими мерами, предлагавшимися епископами было введение общего пения, частая проповедь, совершаемая по­среди храма, устройства сидений, которые позволили бы бо­лее внимательно вслушиваться в церковные поучения, удли­нение Евангельских и апостольских чтений, которые в на-

*) I ч. 529,

**) III ч. 44.

13

­стоящее время столь кратки, что нередко состоят всего из нескольких стихов. Чтение Евангелия и других молитв предлагалось перенести на середину храма и совершать их по примеру древней церкви с особого возвышения, так что­бы молящиеся действительно могли бы слышать предлагаемые им поучения. Евфимий, епископ Енисейский, настаивал на увеличении числа храмов и советовал не смущаться их возможным скромным убранством, «ибо Дух Свя­той сошел на апостолов не в великолепном храме, а в бедной горнице», пишет он (Ш. стр. 444). В особенности настойчиво рекомендуют епископы вводить повсюду общее пение и снабдить народ дешевыми изданиями богослужебных чинов с объяснениями всего происходящего вхраме.

Таковы были в общих чертах выводы и пожелания русского дореволюционного епископата. Теперь мы можем только подтвердить оправданность его опасений и засвидетель­ствовать разумность его предложений. Может быть, многое было бы предотвращено в трагической судьбе русской цер­кви, если хотя бы даже часть этих реформ оказалась про­веденной в жизнь, но императорская Россия до последней минуты своего существования не решила дать церкви свобо­ду. Последние годы перед революцией вместо ожидаемого обновления принесли РусскомуПравославию лишь новые уни­жения и испытания.

На основании просмотренных материалов, возможносде­лать следующий краткий итог общего состояния Православия в России накануне мировой войны и коммунистической ре­волюции.

1) Русская церковь в лице своего епископата ясно со­знавала нужду в обновлении и реформах. Ее члены, однако, были лишены возможности их осуществления, так как управление церковью было изъято из рук клира и мирян и передано в распоряжение чиновников, возглавлявших­ся обер-прокурорами Святейшего Синода.

2) Недуги, поразившие церковный организм, согласно оценки епископов, касались не второстепенных вопросов, а самых основ церковной жизни. Повреждена была собор­ная молитва церкви, нарушена была духовная связь и доверие между пастырями и пасомыми, уничтожены канонические фор­мы церковного управления, приходская жизнь была в зна­чительной степени сведена на нет.

3) Прямым следствием всех этих повреждений бы­ли отпадение членов церкви в раскол и сектантство, рели­гиозное невежество и суеверие широких кругов верующих и общее обессиливание церкви.

Но, несмотря на все это Русское Православие не поте-

14

­ряло своей благодатной силы и оно оказалось способным выполнять свою миссию даже в условиях гонения, которое превосходить по своей продуманности и напряженности все, что когда-либо пришлось испытать земной Церкви.

Это преследование с особой силой вновь поднимает вопросы, затронутые в ответах русского дореволюционного епископата и оно налагает на нас, членов церкви, оказав­шихся вне сферы непосредственной борьбы, особую ответ­ственность. Мы, конечно, лишены возможности решать ка­кие бы то ни было вопросы, касающиеся всей Русской Церкви, но мы можем в условиях данной нам свободы и безопасно­сти думать и работать над путями оживления начал собор­ности в Русском Православии.

Это есть та задача, которая поставлена перед нами са­мой жизнью и к выполнению ее призывает нас вся славная и вместе с тем трагическая история нашей Русской Право­славной Церкви.

Н. 3 е р н о в .

15