Вышеславцев Б.П. Georges Gurvitch. L. Журнал "Путь" №43

Georges Gurvitch Ancien professeur а l'Université Russe de Prague, ancien chargé de cours а l'université de Petrograd, docteur ès-lettres. L'Idée du Droit Social. Notion et système du Droit Social. Histoire doctrinale depuis le XVII-e siècle jusqu'à la fin du XIX-e siècle. Préface de Louis Le Fur, professeur à la Faculté de Droit de Paris, Membre de l'Institut de Droit International. Recueil Sirey. Paris. 1932. IX+710 pp.

Работа Гурвича представляет собою ценнейший вклад в науку. Это настоящая summa iurisprudentiae, ценность которой совершенно не зависит от того, будут ли приняты читателем выводы и решения автора. Без этой книги сейчас совершенно невозможно обойтись тому, кто хочет высказывать обоснованные и компетентные суждения в области социального вопроса, в сфере проблем власти и права. Никогда не спускаясь до уровня публицистики, оставаясь подлинным исследованием по истории философии права и построением собственной системы категорий права, работа эта однако касается самых жгучих проблем современности: конфликтов между диктатурой и принципом самоуправления, между властью и правом, между обществом и государством. Русская религиозная мысль, ставящая проблему возможности христианской культуры, сталкивается сейчас с вопросом об отношении церкви и государства; она должна выбирать между этатизмом и анти-этатизмом. Какое отношение к власти, к праву и государству, к социальному вопросу, вытекает из идеи соборности? Такова центральная проблема.

И вот, вдумываясь в построения автора, мы неожиданно убеждаемся, что он воодушевляется тем самым идеалом свободной и безвластной соборности, который с такою силою проповедовал Хомяков (ср. 62). Я всегда утверждал в своих лекциях и писаниях, что христианство имеет свою собственную формулу справедливости, соответствующую идее соборности; эта формула есть равноценность индивидуума и всеобщности, равноценность личности и общины. Христианская соборность требует одновременно персонализма и универсализма.

Вот эту формулу справедливости наш автор принимает (98) и кладет в основу, не указывая специально, что это формула христианская. Для нас, однако, ясно, что вне христианства и до христианства такая формула невозможна. Она так же парадоксальна, как само христианство, и большинству так же непонятна

78

И недоступна. До христианства справедливость состояла в служении целому, в подчинении государству, в поглощении личности общиной. Формула Кайяфы является классической: лучше одному человеку умереть, чем всему народу погибнуть! Совершенно так же думал Платон и так же думает современный коммунизм. Но по этой формуле был казнен Сократ и был распят Христос. И христианство ее не принимает. Но принятие христианской формулы равноценности личности и общины ко многому обязывает и прежде всего к отрицанию коммунизма и индивидуализма; к отрицанию капитализма и этатизма. Все эти выводы сделаны автором и проведены с большой строгостью.

В определении путей к решению социального вопроса, в проблеме взаимоотношения церкви и государства, государства и международного общения, автор стоит на точке зрения антиэтатизма, на точке зрения крайнего противопоставления общества и государства, причем все симпатии автора — на стороне самоорганизующегося общества против властно-организующего государства. Из всех форм властвования только демократия оценивается положительно, ибо она сама построена на принципе самоорганизации, на принципе самоуправления. Можно сказать, что книга во всех отношениях идет наперекор модным течениям «тоталитарного» государства, диктатуры пролетариата, фашизма, идеократии. И это делает ее особенно актуальной, одинаково необходимой для противников и сторонников этих идей. Ведь мы переживаем сейчас мировое столкновение двух юридических концепций и двух политических систем, и кому принадлежит будущее — и ближайшее и отдаленное — это еще неизвестно. Религиозно-этическая идея христианского персонализма и свободной соборности, юридическая идея самоорганизующихся общений, независимых от государства, имеют за собою великую традицию, представленную величайшими философами и юристами, традицию, захватывающую как раз наиболее творческие умы новейшего времени и творчески устремленную в будущее. Эту традицию развертывает, показывает и развивает наш автор. Здесь нет ничего произвольного и выдуманного. Жизнь создавала всегда и будет создавать множество автономных, самопроизвольно возникающих общений и союзов, опирающихся не на веления государственной власти и не на индивидуальное, «частное» право входящих лиц. К таким общениям относится прежде всего Церковь и международное общение. Но их число продолжает возрастать по мере развития дифференциации и интеграции общества. Сюда относятся: лига наций, международная организация труда, синдикаты, профессиональные союзы, кооперативы, паритарные организации рабочих и предпринимателей, производителей и потребителей и вообще все это непрерывно возрастающее множество объединений, выражающих собою «социализацию без этатизации». Из великих юристов Гирке всего более понял и оценил этот процесс самоорганизующихся общений, как процесс возрастания культуры. Именно Гирке впервые притом понял, что старые категории индивидуального частного права и публичного права господства не могут охватить и объяснить этих образований. Нужна новая юридическая категория: Genossenschaftsrecht. «Социальное право» есть дегерманизированное выражение этой категории. Но Гурвич чрезвычайно расширяет ее значение: «Социальное право» существует везде, где совершается процесс интеграции общения, процесс самосозидания какой-либо общины, процесс сознательно-организованный, или без-

79

сознательно-стихийный. Так, игра, спорт, танцы, оркестр, клуб, культурная лига, ученое общество, религиозная конгрегация, банк, фабрика — все эти виды общения имеют свое «социальное право» (63). Здесь автор принимает то чрезвычайное расширение сферы права, которое вводит Петражицкий со своей идеей «интуитивного права» и «императивно-атрибутивной» функции права, — и принимает на наш взгляд правильно: ubi societas, ibi ius sociale. Однако, спрашивается, какое же право не есть «социальное право»? Ответ дается такой: Это 1), индивидуальное право, связывающее отдельных частных лиц между собою правоотношениями гражданского права и 2), это право господства, право власти, напр. государственное право. «Социальное право» не есть ни координация атомистически разрозненных индивидуумов посредством, например, договоров, — ни субординация индивидуумов единой власти; «социальное право» есть первичная интеграция, впервые созидающая всякое общение. Общение нельзя создать из отдельных индивидуумов, связывая их правоотношениями; его нельзя создать и велениям власти, правоотношениями подчинения. Такова основная идея автора: существует социальное право, индивидуальное право в властное право. Эти три рода права стоят рядом в единой классификации.

Здесь лежит наше главное возражение: если верно, что ubi societas, ibi ius, то это значит, что «социальное право» лежит в основе всякого права, и индивидуального, и властного. «Социальное право» есть основная категория права, ибо она впервые делает возможным («условие возможности» Канта) общение. Созидание общения, соединение всех воедино, созидание конкретной всеобщности — это есть сущность права. Правовое всеединство есть сущность права. Коген был прав, утверждая, что без категорий всеобщности и конкретной системы нельзя понять права (и наш автор справедливо на него ссылается). Но категория правового всеединства, категория общины, societas, koinonia, commune, Gemeinde, Genossenschaft, Gesammtperson — все еще остается неосознанной и нераскрытой в своей сущности, несмотря на вековую работу философов и юристов. Те, кто мыслят в привычных категориях римского правового индивидуализма, или в категориях господства и подчинения, этой категории схватить и понять не могут — в этом наш автор вполне прав. Что такое община, правовое всеединство — организм или личность? Лучшие философы права и социологи не могли обойтись без этих категорий для анализа сущности социальных единств. Фихте, Краузе и Гирке говорят об «органическом целом», об «организме свободы», о «духовно-нравственном организме», о Gesammtperson; и в наши дни Шелер поддерживает понятие Gesammperson. Есть значит что-то в правовом всеединстве, общее с организмом и с личностью. И все же мы должны сказать, что искомая категория не есть ни организм, ни личность. Мы имеем здесь иную, высшую категорию. Определяя искомое «духовное» всеединство, как организм или личность, мы теряем ту формулу справедливости, которую признали выше: организм и личность ценнее своих органов и структурных моментов и подчиняют их себе, чего нельзя сказать о социальном целом. Теория организма и единой личности ведет к «Левиафану» и уничтожает самоценность индивидуального лица. В этом мы вполне солидарны с нашим автором. Но наше определение искомой категории — другое: правовое всеединство есть организация, сущность права в его организующей силе. Всякое

80

право организует и всякая организация есть всеединая конкретная система. В этом сходство с организмом. Но различие в том, что здесь «царство свободы», а не природы; сфера духа и творчества: организация есть творчество и изобретение, а организм не изобретается. С другой стороны, организация предполагает личность и возможна лишь между личностями, и однако не есть единая личность (Gesamtperson), а есть взаимодействие личностей. Юридическое лицо с философской точки зрения есть фикция, ибо лица-то именно здесь нет. Но фиктивное понятие здесь введено для обозначения реальности — X, и эта реальность есть организация. Конечно, один термин ничего не определяет; чтобы его оправдать, нужна целая система низших подчиненных категорий, которую мы не можем здесь дать. Но главное возражение мы должны отклонить. Наш автор говорит вслед за Гирке и многими другими: существуют неорганизованное право и неорганизованное общение, и даже в основе каждого организованного права и общения всегда лежит неорганизованное, как его подпочва. Мы отвечаем: в основе каждой сознательно-рациональной организации лежит бессознательно-интуитивная организованность, в основе каждого сознательного творчества лежит бессознательное творчество, в основе коллективного сознания лежит коллективное бессознательное. Без него, мы не можем понять подсознательное единство общины. Отождествление организующей активности с рациональной сознательной активностью ни на чем не основано и противоречит современной психологии. Существует «неорганизованное право» в том смысле, что его нормы не фиксированы в рациональных статьях закона и его правообразование не определено нормами компетенции «законодательной власти», но такое «неорганизованное» интуитивное право есть организующее право, ибо другого права нет: его функция есть организация, она есть сущность и смысл права. Примеры автора особенно ярко подтверждают нашу категорию: оркестр, танцы, хор, игра, клуб, спорт — есть организация, а всякая организация организуется при помощи императивно-атрибутивных норм, сознательно-формулированных, или бессознательно-угаданных. Ритм есть особенно яркий пример бессознательной нормы. Организация требует ритмичности, и социальная жизнь есть особый сложный ритм. Не только неорганизованного общества не существует, но даже неорганизованной толпы не существует. Как только толпа начинает действовать совместно, она самоорганизуется, и чаще всего этим древнейшим и примитивнейшим способом: она выставляет вожака, «вождя» и организует повиновение (ср. 24). С нашей точки зрения властная организация есть самая несовершенная форма организации, она возникает из войны и для войны, но она организует; и многие думают, что никакая организация без власти обойтись не может. В этом смысле, при всем сочувствии к его тенденциям и оценкам, мы не можем согласиться с нашим автором в том, что в основе демократического государства лежит социальное право, а в основе всякого другого государства — нет. Диктатура и «вождизм» тоже основаны на социальном праве, на особом правосознании демоса, иногда на стихийно выраженной воле народа к такой форме организации. В этом смысл парадокса Н.А. Бердяева, что фашизм и гитлеризм есть демократия. В этом смысл римской теории, обосновывавшей власть цезарей на воле народа, на общественном договоре. Социальное право существует и здесь, только какое социальное право? Раз-

81

ве существует только справедливое социальное право и только совершенная организация? Диктатура конечно противоречит идее христианской справедливости, как мы ее определили, она противоречит тем формам совершенной, но хрупкой организации, которая соответствует мирной культуре, но она может прекрасно выражать плебейское правосознание народа, который организуется «для корысти и для битв», который склонен понимать идеальную организацию, как казарму.

Социальное право не есть, таким образом, один из трех видов права, стоящих рядом: координация, субординация и интеграция, а есть фундаментальная категория всякого права. При таком понимании огромное историческое и систематическое исследование о «социальном праве» не проигрывает, а бесконечно выигрывает. Ни один юрист не может сказать: мне не нужно «социального права», мне достаточно классического частного и государственно-публичного права; или: я не считаю «социальное право» настоящим правом. Так сказать нельзя, ибо социальное право, как принцип самоорганизации, есть фундаментальная категория права: только на основе и в пределах организованного общественного целого возможны частноправовые отношения отдельных субъектов (собственность и договоры) и публично-правовые отношения властвования.

То внимание и искусство, с каким автор анализирует вековую работу мысли вокруг этой центральной категории права вызывает изумление. Главы о Лейбнице, о Прудоне, о Краузе и Гирке, о Дюги, Ориу и наконец о последних современных исканиях читаются как увлекательный роман. Но только наше понимание истинного смысла «сюжета» позволяет назвать это исследование — summa iurisprudentiae.

Б. Бышеславцев.