Вышеславцев Б.П. N. Hartmann. Das Problem des geistigen Seins. Журнал "Путь" №40

Nicolai Hartmann. Das Problem des geistigen Seins. Untersuchungen zur Grundlegung der Geschichtsphilosophie und der Geisteswissenschaften. 1933. Walter de Gruyter. Berlin und Leipzig. 482 стр.

Среди философов современной Германии Николаю Гартману принадлежит бесспорно одно из первых мест. Он вышел из Марбургской школы, но, как и все современные немецкие мыслители, испытал сильное влияние феноменологии Гуссерля. Многое сближает его также с Максом Шелером, который навсегда останется близок нашему русскому философскому сердцу. Гартман сам воспринял влияние русской культуры и был в Петербургском университете.

То, что делает его философию новой, послевоенной, и особенно близкой русскому миросозерцанию — это отрицание кантианского идеализма и имманентизма (Bewusstseinsidealismus); в этом смысле он стоит в оппозиции к неокантианству и сознательно обосновывает онтологизм. От Канта у него остается именно то, что отрицал немецкий идеализм, и что является у Канта самым гениальным: именно — вещь в себе, иррациональность бытия. Но из этого вытекает утверждение, что бытие шире и фундаментальнее познания; Гартман утверждает, что познание обосновано в самом бытии, оно есть событие в самом бытии. В этом его отличие от феноменологии и от Гуссерля, где остается некоторый идеализм сознания (Bewusstseinsidealismus).

То, что сближает его однако с Гуссерлем (и вместе с тем с Кантом) это характерное для всей современной философии отрицание спекулятивных построений, отрицание метафизических конструкций, требование базировать на том, что непосредственно дано в феноменах, требование искать

72

посредством интуиции скрытого смысла явлений. Это здоровое наследие критицизма: наука и философия не должны выдумывать, измышлять, они должны открывать.

Есть еще одна поразительная особенность в философском стиле Гартмана: это отсутствие немецкой темноты, недоговоренности и незаконченности, считавшихся хорошим тоном во времена Гегеля и сохранившихся до Когена и до наших дней. У Гартмана все договорено, доказано, формулировано с предельной точностью. Если есть трудности, то они заключаются в самих проблемах. Точность и острота рациональных формулировок всегда доведена у него до конца, до встречи с иррациональной глубиной бытия. Философия есть для него система чудес, система проблем. В этом смысле всякий упрек в безрелигиозности отскакивает от этого миросозерцания: оно утверждает наличную тайну бытия и по своему философскому пафосу гораздо интереснее для мистика, чем все наивно-догматические измышления богословского позитивизма (напр. томизма).

Онтологизм Гартмана намечен еще в его ранней книге «Логика Бытия у Платона» и развит в его «Метафизике Познания», а в значительной степени и в его «Этике». В последней книге дан поразительный категориальный анализ проблемы свободы: это пожалуй самое глубокое и новое, что мы знаем в этой области (см. об этом подробнее в нашей книге «Этика Преображенного Эроса»), Последняя книга Гартмана примыкает с одной стороны к его «Этике», с другой дает конкретное применение тем принципам, которые намечены в его замечательной статье «Категориальные законы». Задача книги показать, что такое духовное бытие в отличие от природного, каков особый модус этого бытия, каковы его основные категории. Это та же самая проблема, какая была поставлена Фихте и Гегелем, затем в наше время Дильтеем и Риккертом. Н. Бердяев ставит эту проблему во введении к своей «Философии Свободного Духа».

Гартман показывает нам, что дух существует и является в трех основных формах: 1) персональный дух, т.е. личность, духовная индивидуальность, 2) объективный дух, который живет и раскрывается в науке, морали, праве, государстве, религии. Это дух в том смысле, в каком говорят о «духе эллинизма», или о «римском духе». Наконец 3) объективированный дух, который стоит пред нами в неподвижном и законченном творении, напр. в произведении искусства. Объективный дух есть дух живой, он точно так же живет и умирает, как и духовный индивидуум, он существует во времени и о нем трактует история. Исто-

73

рия есть повествование о жизни объективного духа, история государства, права, искусства, техники, вообще культуры. Гартман отдает должное подлинным открытиям Гегеля в этой области «феноменологии духа», но отстраняет его телеологическую метафизику и его идею, что объективный дух есть субстанция и сознательный субъект истории. Объективный дух народов и культур живет и умирает так же, как и духовная личность, но объективированный дух не умирает, потому что не живет; только объективированный дух существует вневременно и сверх-временно. Духовное бытие не есть, таким образом, что-то неопределенное, неуловимое, существующее только для верующих людей, не признанное наукой; напротив, духовное бытие совершенно очевидно, никем не может быть отрицаемо, в нем протекает вся наша жизнь и о нем возможно научное знание, раскрываемое в так наз. «науках о духе». Право, мораль, религия — есть объективное бытие, хотя и духовное бытие. Величайшая ошибка смешивать объективно-сущее с вещами, предметами, объектами.

Понять тот особый способ существования, каким обладает дух и прежде всего персональный дух, значит развернуть все категории бытия, все ступени бытия, ибо дух есть высшая ступень в этой иерархии категорий. Бытие духа предполагает, что уже существует бытие материи, бытие органической жизни, наконец, бытие психическое. Каждая из этих ступеней является условием возможности для следующей высшей: так нет организма, если нет материи; нет психического бытия, если нет организма; наконец, нет духа, если нет тела и души, в которых он как бы воплощен и над которыми возвышается. Это отношение ступеней называется у Гартмана отношением оформления и надстройки (Uberformungs und Uberbauungsverhâltniss). Дух покоится на всех низших ступенях бытия, как на своем фундаменте (Aufruhen). Основное положение Гартмана: нет свободно витающего духа! Es giebt keinen schwebenden Geist, нет отрешенного духа. Дух является нам только в своих воплощениях, телесных и душевных. Однако такое утверждение не означает никакого материализма или психологизма. Можно сказать даже, что «воплощение» есть прямая противоположность материализма, ибо утверждает высоту, самостоятельность и свободу духа, но не оторванность духа, не отрешенный спиритуализм. Особенно ценным является то положение, что дух возвышается над душою. В нашей терминологии мы могли бы сказать так: дух не есть ни сознание, ни подсознание, он есть сверхсознание. Самым ценным завоеванием новейшей философии является преодоление пси-

74

хологизма, совершенное как неокантианцами, так и Гуссерлем, и оно показывает, что категории душевного бытия не суть высшие и последние: над ними возвышаются категории бытия духовного. Если они предполагают фундамент душевности и телесности, то все же они вполне свободны и автономны, имеют свою собственную особую закономерность, которая не есть ни закономерность механической природы, ни закономерность психических процессов.

Нет возможности наметить в рецензии все богатство содержания этой замечательной книги. Никакая современная философия культуры, философия истории, философия духа не может ее обойти. Проблемы искусства, стиля, традиции, языка находят в ней совершенно новое освещение. Гартман по своему духу ближе к покойному Шелеру, нежели к Гейдеггеру: он гораздо мужественнее и здоровее Гейдеггера, гораздо более чувствует космическую глубину бытия, присутствие в нем Софии, мудрости; он не отравлен подобно Гейдеггеру ужасами Киркегарда. Гартман античнее и классичнее. В нем живет эллинский пафос познания, который ничего не боится и ничего не хочет, кроме правды. Поразительно то, до какой степени этот пафос научной объективности, свободный от всякого пророческого напора, действует однако на читателя, как глубочайший призыв к свободе духа и к самосозиданию личности, к овладению своей душой, к построению духовного бытия из материалов своей психической и органической жизни.

Пожалуй, самым оригинальным, новым и глубоким у Гартмана является его исследование о сущности персонального духа, иначе говоря, личности, глубочайшего и сокровенного центра человека. Он осуществляет здесь Шелеровский замысел антропологии. Человек содержит в себе все категории бытия и сам является высшей категорией бытия в качестве персонального духа. Нет более неопределенного слова, которым более злоупотребляли бы в метафизике и теологии, нежели слово дух. Он не есть «простая» духовная субстанция, как думала старая метафизика. И не «субстанция», и не «простая», — а целый узел категорий, сущностей и смыслов, заключенных в том, что мы называем лицом. Гартман производит здесь сложный категориальный анализ. Основные моменты таковы: персональный дух есть 1) ум, познающий субъект, способный познавать объективно, судить и оценивать объективно, объективность есть сущность духа. Напротив, душа погружена в субъективность, определяется субъективными интересами и установками сознания. 2) Персональный дух есть свободное творчество,

75

способность предвидеть и предопределять (Providenz und Predestination). 3) Персональный дух есть знание добра и зла. Он есть носитель и проводник ценностей (Wertbewusstsein) Нетрудно в этих категориях личности узнать предикаты Божества: Творец, Логос, предвидение и предопределение. Это и не удивительно, если Бог есть дух, и если Бог есть личность. Как и всегда Гартман не делает здесь никаких богословских выводов. Но вывод напрашивается сам собою: или человек богоподобен, или Бог человекоподобен. Во всяком случае, связь личности с Абсолютным несомненна: в личности есть нечто абсолютное. И к Абсолютному мы поднимаемся не иначе, как через личность. Что и понятно, если личность стоит на вершине иерархической лестницы бытия.

Не следует однако думать, что, исследуя этот удивительный узел категорий, Гартман думает дать рациональную конструкцию личности. Напротив, он показывает, что личность, самость, всего более иррациональна: «сущность духа, то категориально новое, что дано в нем, что радикально отличает его от всякого иного бытия, есть вместе с тем совершенно непроницаемое, наиболее иррациональное, алогическое и трансъинтеллигибельное». Личность нельзя не признать и вместе с тем ее нельзя познать: она — unverkennbar und unerkennbar. И это потому так, что самосознание совершенно непохоже ни на какое предметное познание: здесь нет дистанции субъекта от объекта, нет их противопоставления. Но «самым удивительным и таинственным в личности, ее высшим даром — является свобода, то, что в ней наиболее метафизично и богоподобно».

Главное возражение, которое мы могли бы сделать Гартману, заключается в следующем. Он говорит: «не существует свободно витающего духа» и доказывает это тем, что дух «покоится» на фундаменте низших ступеней бытия. Нам напротив кажется, что свобода духа и его «витание» составляют самую его сущность: он свободно витает в своей способности познания, воображения и творчества. Базис законов природы, как это в сущности признает и Гартман, нисколько не устраняет возможности свободного витания, как тяготение земли не устраняет возможности свободного полета над землей. Гартман, конечно, прав во всех своих категориальных утверждениях и в своем отрицании отрешенного, изолированного духа. Но как раз такой изолированный дух, отрезанный от низших категорий бытия, был бы несвободен и не мог бы «витать» над ними. Для духа все служит объектом познания и средством воплощения,

76

он есть «всяческая во всем» и в этом заключается его свободное витание, которое всего ярче можно усмотреть в его сверхвременности и сверхпространственности.

Нам кажется еще, что Гартман, вполне правильно исходя для познания духа из тех его проявлений, которые наиболее наглядны, бесспорны и познаваемы, не исчерпал однако глубины и не достиг высоты духа, хотя и встретился лицом к лицу с таинственной глубиной самости. В личности есть нечто сверхличное, ускользающее от всякого познания и воздействия. Здесь чувствуется какая-то высшая категория, которая несомненно присутствует и которую мы не можем схватить. Быть может это и есть само Абсолютное. Христианская и индийская мистика много сделала для углубления в эту тайну самосознания. Гартман на наш взгляд все же несколько урезал дух, как бы обрезал ему крылья; но это объясняется тем, что он искал точку опоры: «Дай мне, на чем я могу стоять». Дух же, по сравнению Плотина, стоит ногами на земле, а главою своею возвышается за пределы небесной сферы.

Б. Вышеславцев.

77