Мочульский К.В. А. Бергсон (« Les deux sources de la morale et de la religion»). Журнал "Путь" №37

Давно обещанная и с нетерпением ожидаемая этика А. Бергсона, наконец, вышла в свет. Книга называется «Два источника морали и религии». Автор полагает, что она многих удивить и разочарует, он не ошибается. Для тех, кто имеет лишь поверхностное представление о бергсонизме, завершение его может показаться неожиданным. Материалистов «мистика» Бергсона рассердит; верующих она не удовлетворить. Одно несомненно — эмпирик Бергсон пришел к своей метафизике вполне закономерно, путем «опыта и наблюдения». В «Непосредственных данных сознания» и в «Творческой эволюции» путь этот был уже предначертан. Разве объяснение явлений жизни с помощью «жизненного порыва» (élan vital) не было вторжением веры в область чистого знания.

Чтобы представить себе ясно значение новой книги Бергсона, припомним выводы, к которым он пришел в «Творческой эволюции». Вот краткое и по необходимости упрощенное изложение его теории. В мир грубой и инертной материи врывается мощным потоком какая-то таинственная энергия. Назовем ее условно «жизненным порывом». Какова ее природа? Опыт и наблюдение убеждают нас в том, что «жизненный порыв» родственен нашему сознанию, что он сила сознательная. Вторгшись в царство материи, «порыв» должен был проложить себе путь среди бесчисленных препятствий; он останавливался, ломался, сворачивал в сторону, искал новые русла; наконец ему пришлось разделиться на две линии эволюции: одна из них завершилась созданием инстинкта, другая возникновением разума; «жизненный порыв»

88

достиг самосознания в двух различных планах: с одной стороны — улей и муравейник, то есть самосознание через инстинкт, с другой — человеческое общество, то есть самосознание через разум. «Жизненный порыв» дальше муравейника и человеческого общества не пошел; он встретил непреодолимую силу сопротивления и его устремленность вперед была сломлена. Движение по прямой превратилось во вращение по кругу. Муравейник и человеческое общество — два замкнутых мира, две остановки, две косные нормы. Инстинкт муравья и разум человека стоят, как недостроенные башни на двух дорогах эволюции. Жизненный порыв в каком-то смысле потерпел поражение: ни слепой, автоматический инстинкт пчелы, ни практический ограниченный разум человека не осуществили подлинного познания — познания интуитивного.

В «Творческой эволюции» многое оставалось неясным: природа жизненного порыва, причина и цель его стремления, смысл сопротивления материи и, наконец, значение интуиции. В новой книге А. Бергсон раскрывает до конца свою мысль. многие условные и туманные наименования получают более определенное значение, например, интуиция, жизненный порыв, природа; но все же гениальному автору не удается преодолеть основных противоречий, связанных с самим происхождением его системы. Анри Бергсон—биологически ориентированный философ; книга его «Творческая эволюция» возникла из критики эволюции видов Дарвина. Бергсон разбил Дарвина его же оружием. «В моей творческой эволюции, — пишет он, — нет ни одного положения, которого нельзя было бы проверить данными биологии».

В «Двух источниках морали и религии» перед нами парадоксальное задание: построение метафизики на основании эксперимента, — морали и религии с помощью научного биологического метода.

На помощь автору приходит «дихотомия», т. е. «различение двух источников». Мир в основе своей двойствен: жизненный порыв и «природа». Мы уже знаем, что «порыв» был остановлен материей; материю, подчинившуюся порыву, но извратившую его, Бергсон называет природой. Сложный порядок, в котором вражда действия и противодействия, борьба творческого движения и косности достигают шаткого равновесия — таков мир природный. Автор приходит к известному теологическому различению между миром закона (природа) и миром благодати (творческий дух). Но при его «экспериментальном» методе рождение этих двух миров, становление грубой материи и деградация духа (elan vital), остаются непо-

89

стижимыми. Бергсоновская метафизика объясняет только мир природы, законы которого прямо противоположны законам жизненного порыва. Как возник этот раздор, отчего мир, созданный божественным духом, управляется законами железной необходимости — на это биология ответа не дает. Первая часть книги посвящена «миру природы». И здесь с большим блеском проводится различение между моралью замкнутого общества и моралью человечества.

В чем же состояла неудача жизненного порыва на пути, приведшем к появлению человека? Порыв иссяк в материи прежде, чем успел создать свободную интуитивную личность: он уперся в стенку «замкнутого общества», социального инстинкта, рода. Судя по направлению его, мы можем предполагать, что «замкнутое общество» было лишь этапом в его движении, но станция превратилась в конечный пункт. Большая дорога, которая вела к свободе и творческой интуиции, была преграждена. Признать мир природы окончательным и непоправимым — было бы равносильно утверждению, что мироздание не удалось. Бергсон — оптимист. Он убежден, что не вера одна, но и знание свидетельствуют о том, что elan vital не иссяк, что он действует по-прежнему, хотя и иными путями. Выражая упрощенно рассуждения автора, можно представить себе поток мировой энергии разделившимся на множество мелких ручейков и струй: они обтекают с боков плотину, перегородившую главное русло. Плотина — «человеческий род», живущий в замкнутом обществе, заботящийся прежде всего о самосохранении и размножении, выработавшей особенную мораль и религию и жертвующий личностью на пользу коллектива. Отдельные ручейки — это избранные человеческие личности, гении, святые, которые в личном опыте переживают «жизненный порыв» и обладают подлинным знанием мира, то есть интуицией.

Вот почему при изучении происхождения морали и религии необходимо различать «замкнутое» (clos) и открытое (ouvert). Природа предназначила человека для жизни в небольших «замкнутых» группах: племена дикарей, кланы старой Шотландии, городская общины древней Греции, феодальные княжества — вот образцы человеческого общежития. Мораль таких групп сводится к любви к родичам и ненависти к соседям; величайшей ошибкой философии и социологии было смешение морали социальной с моралью человеческой. Из понятия рода нельзя вывести понятия человечества: разница между ними не количественная, а качественная. Человек природный создает «статическую религию», отвечающую биологическим потребностям замкнутой группы; никакого пере-

90

хода от религии статической к религии динамической быть не может. «Все люди — братья», «человечество есть одна семья», «нужно любить равно и своих и чужих» — эти положения динамической религии резко противоречат социальному инстинкту. Бергсон с необычайной остротой наблюдения излагает историю образования статической морали и религии. биология и социология позволяют ему делать остроумные выводы и блестящие сопоставления; воображение, создающее суеверия и фантастические образы, порождающее духов и богов, рассматривается им как функция социальная. Природа наделяет человека фантазией, чтобы предохранить общество от разлагающего, анархического действия разума. «Fonction fabulatrice» обезвреживает выводы разума: ощущение беспомощности человека перед лицом равнодушного или враждебного космоса она противоставляет веру в «человечность» природы (анимизм и антропоморфизм): знание разума о смерти она преодолевает верой души в бессмертие. Бергсон заключает эту часть своего труда следующей формулой: «статическая или естественная религия есть оборонительная реакция природы против деятельности разума в той ее части, которая могла бы иметь угнетающее влияние на индивида и разлагающее влияние на общество». Автору удается свести всю систему естественной морали и религии к социальному инстинкту замкнутого общества. Следующая глава посвящена религии динамической. На чем будет Бергсон ее строить, после того как он с такой убедительностью доказал, что от статики к динамике, от «замкнутого» к «открытому», от инстинкта и разума к интуиции нет никакого пути? Вступая в новую область, он должен перестать пользоваться понятием природы, должен отказаться от поддержки биологии и социологии, другими словами — изменить и материал, и метод и даже словесную форму.

Это перерождение равнялось бы чуду, если бы Бергсон признал в царстве динамической религии полное бессилие разума и эксперимента. Навыки всей его жизни восстают против такого «обращения». Он удовлетворяется компромиссом: вместо биологического опыта ставится опыт мистический, вместо научного наблюдения над обществом — наблюдение над личностью. И результаты строго проверяются разумом. Таким образом, вся внешность научной респектабельности соблюдена, но что под ней таится?

Гениальное различение в религии статики и динамики вносит ослепительный свет в ту область, которая продолжает и до наших дней скрываться в мистическом тумане. Резюмируем ход мысли философа: «elan vital» разбился о

91

«замкнутое общество»; его движете застыло в бессмысленном вращении по кругу. В мире необходимости его заменила природа со своими железными законами. Где же искать жизненный порыв? Погибнуть он не мог, ибо он — сама жизнь. И автор заключает: на большой дороге эволюции вы его не найдете: — он пошел по окольным путям, по тропиночкам.

«Elan vital» продолжает творчески жить в интуиции человеческой души. Эта интуиция свойственна каждому, но она становится сознательной и действенной лишь в немногих, избранных душах; природу «жизненного порыва» мы можем изучить в мистическом опыте святых. Они, проникая к истокам истинной жизни, взрывают косные формы общества, творят новые ценности, создают другую мораль и религию. Только через великих святых — героев и вождей человечества — и продолжается «творческая эволюция». Поэтому ученый, изучающий законы, обязан обратиться к мистическому опыту, как к единственному достоверному свидетельству о природе жизни».

Все громадное значение книг Бергсона — в этой оригинальной и неожиданной постановке проблем. Впервые за все существование точных наук ученый естествоиспытатель заявляет, что мистический опыт есть не субъективное фантазирование, не болезненная экзальтация, не аскетическое умерщвление чувств, а единственный подлинный путь к самому истоку жизни.

Сравнивая опыты разных святых, например, апостола Павла, святой Терезы, святой Екатерины Сиенской — Бергсон отмечает, что содержание их в главном совпадает. «Жизненный порыв», взметающий и уносящий души святых, воспринимается ими как любовь. Динамическая религия — это порыв любви, который соединяет замкнутые общества в одну семью — человечество. Египет, Восток, Греция — смутно предчувствовали свет, который воссиял миру через Христа. Мистический опыт не знает ни догматов, ни ритуала: в нем дано состояние души — эмоция. Поэтому, полагает Бергсон, религия не есть ни мысль, ни действия: они рождаются из нее впоследствии, когда ее пламенный порыв воплощается в акт и осознается, как Любовь.

Автор так боится «метафизики», что несправедливо суживает объем мистического опыта. Он вопреки очевидности говорить об одной «Эмоции», тогда как мистический опыт есть прежде всего познание Истины. Но Бергсону — эмпирику не приличествует размышлять об откровении. Он и о Христе говорить вскользь и крайне двусмысленно. И все же утверждения знаменитого философа необычайно решительны. Намеки, дан-

92

ные в «Творческой эволюции» — раскрыты полностью. Elan vital — есть Бог, переживаемый душой, как Существо Любящее и Любимое; интуиция есть некий особый орган души, данный человеку для Богопознания. С этой точки зрения многие неясности и противоречия бергсонизма становятся объяснимыми. Вся сложная история возникновения жизни в мире, образование живых существ, развитее видов, возникновения человеческого рода, борьба инстинкта с разумом и общества с индивидом приобретают смысл и цель. Божественная сила — Elan vital — Любовь — преодолевая бесчисленные препятствия, медленно, но неуклонно вела мироздание к его верховной цели: создание Человека. Миллионы лет понадобились для того, чтобы на земле появилось «существо сознательное, способное любить и достойное любви». Старая метафизика была права: человек есть смысл мира.

Книга «Два источника морали и религии» завершает интуитивную философию, труд всей жизни философа. Значение ее не только философское, но и общечеловеческое и жизненное.

К. Мочульский.